Страница:
Гусак, видимо, сочувствовал мечтаниям Петрика, но не решался открыто стать за него пред всем товариством. Оттого на раде, собравшейся на другой день после свидания с Петриком, не последовало ничего решительного. Рада, находясь под нравственным влиянием Гусака, постановила, что всему низовому сечевому войску идти в поход на Украину не следует, но кто из товарищей захочет идти с Петриком, тому не возбранять. Тут пришла от гетмана увещательная грамота к запорожцам, чтоб они не приставали к злым замыслам. Кошевой атаман поступил и здесь согласно своему двуличному характеру. Он отвечал Мазепе, что у запорожцев вовсе нет такого безумного намерения, чтобы вместе с бусурманами идти на войну против православных христиан. Но в том же письме кошевой делал замечание, что во время гетманства Мазепы совершаются дела не лучше таких, какие делались при ляхах, против которых поднялся Богдан Хмельницкий. «Стали держать подданных такие паны, которым никак не следует дозволять их держать, а они заставляют бедных людей дрова возить, конюшни чистить, печи топить. Пусть бы только генеральные старшины держали подданных, это было бы еще не так обидно, а то держат такие, которых отцы не держали подданных никогда. Могли бы эти люди, как и отцы их, питаться своим трудовым хлебом». Повторяя точно такие жалобы, какие заявлял в своих писаниях Петрик, кошевой Гусак уже тем самым, при всех своих уверениях в непричастности к мятежным замыслам Петрика, показывал, что относится к его делу не без сочувствия.
Когда рада порешила, что охотники могут идти к Петрику, тотчас набралось таких охотников до пятисот. Василь Бузский, приятель Петрика, избран был ими полковником и просил дать ему войсковые клейноты, т. е. знаки наказного начальнического достоинства, но кошевой атаман и старшины не дали их ему, чтобы не казалось, будто они отправлены от всего запорожского низового войска. Кошевой хотел, чтоб их отпустили только на том основании, что в Сече с давних пор никого силою не удерживают, но это не значило бы, что все товариство признает их затею добрым делом. Охотники самовольно пошли в Каменный Затон и там тотчас собрались в раду и провозгласили Петрика гетманом, а Калга-салтан вручил ему войсковые клейноты: булаву, бунчук и хоругвь. Таким образом Петрик копировал из себя Богдана Хмельницкого, которого первый раз провозгласили гетманом запорожцы, а также напоминал собою Суховеенка и Дорошенка, которые первые знаки гетманского достоинства получили от татар. Петрик, считая себя уже гетманом, нарек трех полковников (Василия Бузского, Кондрата и Сысоя) и шесть сотников, потом послал к ватажникам на Молочные Воды и на Берду созывать их вместе с собою на войну против москалей для достижения вольностей; при этом он грозил их отдать татарам в неволю, если они его не послушают. Сам Петрик с Калгою-салтаном отступил от Сечи и на речке Татарке собрал раду, чтоб обсудить, куда им сначала идти. Порешили прежде подчинить самарские городки, а между тем послать в Полтавский полк к цариченским и Китайгородским жителям воззвания, приглашающие сдаться и показать пример другим. 29 июля с Самары Петрик распустил такой универсал ко всему народу малороссийскому: «Всему товариству и посполитым обывателям доброго от Бога здоровья и благополучия. Зная, что Войско Запорожское пребывает в угнетении, ведая о ваших несносных страданиях и желая избавить вас от тиранства Москвы и немилостивых ваших панов, я обратился к Крымскому государству, для чего ездил в Крым и возвратился оттуда с ордою. У Каменного Затона близ Сечи все Войско Запорожское с кошевым атаманом и куренными атаманами на войсковой раде утвердило обоюдною присягою мир, постановленный с Крымским государством, а на другой раде по Божией воле избрало меня гетманом и повелело мне с ордами и с Войском Запорожским идти на оборону вашу против Москвы. Ныне двинувшись из Каменного Затона и совокупившись как с тем войском, которое было на Молочных Водах, так и со всеми ордами, находившимися при Калге-салтане, мы пришли к Самаре, о чем вас всех извещаем настоящим нашим листом. Доверьтесь мне и, устроив между собою надлежащий порядок, высылайте к его милости салтану и к нам. Войску Запорожскому, свою старшину и сами с нами готовьтесь в этот военный путь против неприятеля своего, москаля, дабы с Божией помощью скинуть невольническое ярмо с вольных ваших козацких хребтов. Ведайте, что эта война против москаля началась не ради чего иного, как для ваших вольностей и общего народного блага. Сами знаете, что с вами делают москали и ваши хищные паны и что вам вытворяется от арендарей: объездили вам тираны шеи, поотбирали себе пожитки ваши. Станьте же дружно за вольности свои. Если теперь поможет Господь Бог отбиться из-под ярма московского, тогда устроите у себя такой порядок, какой сами захотите, и станете пользоваться такою вольностью, какою пользовались предки ваши при Богдане Хмельницком. Войско Запорожское утвердило мир с Крымским государством на таких условиях, чтоб тогобочная[59] чигиринская сторона Днепра была нам возвращена в тех пределах, в каких Хмельницкий с ордами завоевал ее от ляхов, а другая сегобочная[60] сторона при нас оставалась бы со всеми полками и городами. Вольно будет всякому отправлять рыбные, соляные и звериные промыслы по Днепру, Бугу и другим речкам без всякой платы. Выбившись из настоящего подданства, каждый, коли захочет, может идти в свою отчизну, где прежде проживал, и не будетпо этому поводу никому тревоги и опасности. Государство Крымское дало нам присягу всегда оборонять нас от Москвы, от ляхов и от всех неприятелей. Если вы теперь не прийметесь за свои вольности, то знайте, что потеряете их навсегда и останетесь вечно московскими невольниками, и никто уже после за вас не заступится».
Петрик, очевидно, разыгрывал из себя Богдана Хмельницкого; но времена, когда Богдан Хмельницкий мог совершать свои великие дела, прошли невозвратно. Везде и во всем подражание бывает хуже оригинала, и события, искусственно повторяемые не вовремя, представляют собою что-то комическое. Петрик в малороссийской истории явился таким типом, каким был Дон-Кихот в истории человеческого поэтического творчества.
Мазепе известны были шаг за шагом поступки Петрика; гетман послал в Москву просить, чтоб указано было воеводам Борису Петровичу Шереметеву и князю Борятинскому соединиться с полками гетманского регимента. В конце июля Мазепа выслал вперед четыре городовых полка — Прилуцкнй, Миргородский, Лубенский, Нежинский и с ними охотный конный полк Пашковского, а сам с пятью охотными полками стал под Гадячем и ожидал прибытия к себе, с одной стороны, великорусских воевод, а с другой — выборных отрядов из полков: Киевского, Черниговского и Стародубского. Стоя под Гадячем, гетман распустил 28 июля универсал ко всему малороссийскому народу, служивший как бы опровержением возмутительных воззваний Петрика. В нем гетман вспоминал о прежних усобицах, о бедствиях и разорениях, постигших от них край, убеждал пребывать в верности царям и в послушании гетману, угрожал вдобавок карою тем, которые прельстились бы и поддались обманщику, «загибельному сыну Петрику».
Гетман скорее дождался своих полков, чем великороссийских вспомогательных ратных сил. Шереметев не доходил еще до места, где ему надлежало сойтись с козаками, а князь Борятннский, как носились слухи, был где-то далеко за Путивлем. Гетман не стал долее их ждать и двинулся к Полтаве.
Высланные вперед полковники прислали к гетману известие, что жители Цариченки, Китай-городка[61] и других орельских городков поддаются мятежу, поверивши «прелестным» письмам возмутителя. Этого было мало. До гетмана доходил слух, что огонь мятежа распространяется вдоль правого берега Ворсклы:
жители кишенские и сокольские начинают «малодушествовать», готовы сдаться татарам и признать власть Петрика. Везде по пути, по которому шел гетман, слышались от «легкомысленных людей дерзкие речи». В обозе самого гетмана стрельцы доносили, что какой-то пьяный козак, помахивая саблей, кричал: «Станем рубить москалей!». Можно было опасаться, что мятежник действительно угадал народное желание. Гетман еще раз послал гонца к Шереметеву с просьбою спешить на выручку малороссийского края и в то же время отправил к четырем высланным вперед полковникам приказание идти против неприятеля на вспоможение жителям городков: Маячки[62] и Нехворощи[63]. которые еще не поддались мятежнику, но могли поддаться, если к ним в пору не явится выручка. Нелегким казалось для этих полковников такое поручение, так как они не знали наверное татарской силы и опасались встретить ее в размере, превосходящем их собственные силы. Гетман ободрял их скорым подкреплением после прибытия Шереметева.
Августа 5-го полковники со своими полками, которые были расположены вдоль берега Ворсклы, двинулись к реке Орели и приблизились к Маячке. Под этим городком стоял уже Петрик с ордою.
Вот как Петрик туда добрался. Разославши с берегов Самары свои возмутительные универсалы, он прежде всего хотел подчинить себе Новобогородск. Но его «прелестные» письма, туда посланные, не имели никакого успеха, потому что в этом недавно еще основанном городе большинство жителей состояло из великороссиян. Запорожцы с Петриком попытались было ночью ворваться в посад, но, пораженные пальбою из замка, ушли, а один из новопожалованных Петриком полковников, Кондрат, попался в плен. Утром после того Петрик с запорожцами и Калга-салтан с татарами направили путь к Украине. На дороге прибыли к Петрику посланцы из городков Цариченки и Китай-городка с хлебом-солью, изъявляли от имени всех жителей покорность и охоту содействовать освобождению Украины от московской власти. Все, казалось Петрику, шло удачно. Он оставил обоз неподалеку от Китай-городка и вместе с Калгою-салтаном двинулся налегке к Маячке. Туда было уже послано заранее «прелестное» письмо, как и в другие городки, но из Маячки никто не приходил к Петрику с хлебом-солью. Приближаясь к Маячке, у речки, носившей то же имя, встретили они ватагу украинцев, которые ходили на промыслы к Молочным Водам и к Берде, а теперь возвращались домой. Петрик стал уговаривать их пристать к нему и вместе с ними идти на москалей, чтоб освободить весь народ малороссийский от московского ярма. Многие ватажники сразу догадались, что перед ними какая-то шайка бездельников: хотя они себя и называли запорожцами, но это казалось сомнительным, так как с ними не было ни кошевого, ни запорожских старшин. Некоторые из ватажников, однако, наружно согласились пристать к Петрику, и таких набралось около полторы тысячи; другие же наотрез отказались и ушли на остров, где грозили обороняться, если их станут принуждать. Тогда приставшие к мятежнику просили дозволения взять и привезти свои оставленные возы, а когда получили позволения, то убежали тотчас к товарищам на остров. Некоторые оставались еще приПетрике, но, дождавшись ночи, также все от него убежали.
Таким образом, не успел Петрик увеличить своей силы ватажниками и, оставаясь с одними татарами да с кружком запорожцев, подступил к городку Маячке. Он послал туда еще одно «прелестное» письмо. На это письмо жители ответили положительным отказом: к городку приближались высланные гетманом полковники.
Как только татары увидали вдали гетманские полки, на них сразу нашел переполох. До них доходили вести, что в порубежных местах расставлены московские силы, а сзади все белогородские рати готовы против них к походу. Татары поспешно отступили к своему табору, оставленному под Китай-городком. Тут прибежал к Петрику какой-то козак и говорил, что отправлен от полтавского полковника Павла Герцика, стоявшего у городка Кобыляк. Он убеждал Петрика спешить к Полтаве, уверяя, что и полтавский полковник и весь Полтавский полк пристанут к Петрику, потому что все ненавидят москалей.
Сказанное козакам о Полтавском полке была ложь. Напротив, когда возмутительный универсал Петрика дошел в Полтаву, там был уже гетман и приказал послать к мятежнику написанный в гетманской канцелярии ответ от имени всего Полтавского полка в самом презрительном тоне. «Как смеешь ты гетманом именоваться? — было сказано в этом ответе. — Все мы, и старшие и меньшие, удивляемся твоему безумству: кто тебя, щенка такого, поставил начальником и опекуном над нами? С чего ты это убиваешься и заботишься о нашем житии? Мы знаем, что твой батько был нищий и жил у нас в Полтаве в богадельне, а ты, будучи в школе, валялся между нищими на улице и под окнами нашими выкормился объедками. Ты не только не был в рыцарских упражнениях, но и в домовых науках, а потом хоть и втерся в войсковую канцелярию, но там, обокравши товарищей и изменивши своему пану, убежал на Запорожье! Мы тому не верим, будто к тебе прибыл Калга-салтан; не надеемся, чтоб такая важная особа последовала за тобою, лгуном и щенком! Верно, цыган какой-нибудь собрал тысячную толпу оборвышей из татар и назвался салтаном!»
Письмо это показывает взгляд, образовавшийся тогда у малороссийских старшин по отношению к тем, которых они могли унижать за их простое происхождение. Письмо это, вероятно, принес Петрику тот козак. который выдавал себя посланным от Герцика, а. может быть, Петрик сам выдумал и сообщил Калге о такой присылке от Герцика; действительно же полученного письма, конечно, не показал салтану и убеждал последнего идти далее к Полтаве. Но Калга-салтан был в таком расположении, что, вместо похода далее в Украину, собрался со своею ордою отступать в Крым. К нему пришла весть, что в Крыму готовится переворот: мурзы недовольны ханом, хотят избрать другого, большинство вновь желает некогда бывшего в Крыму ханом Селим-Гирея и уже послали в Константинополь просить падишаха о его назначении.
Когда Петрик с Калгою ходили к Маячке, оставленные в таборе близ Китай-городка татары, по своему обычаю, стали расходиться небольшими загонами и ловить пленников с тем, чтобы гнать их в Крым. Петрик, по возвращении из-под Маячки, не без труда упросил Калгу отпустить на волю малороссиян, забранных татарами. Было бы чересчур, если бы после всех льстивых обещаний татарской дружбы, на которые был так щедр Петрик в своих универсалах, татары на первых же порах показали малороссиянам свою дружбу таким способом.
Первый поход Петрика до крайности уронил его в глазах народа: без того, может быть, нашлось бы более готовых увлечься его горячими возбуждениями. Да и татары неохотно шли с ним и теперь не слушали его убеждений. И пришлось ему ворочаться вспять за своими союзниками, а когда на возвратном пути достиг он до речки Татарки, то несколько сот запорожцев, приставших к нему в Каменном Затоне, ушли от него в Сечь: осталось их с ним человек восемьдесят самых забубенных. С ними Петрик следовал за Калгою-салтаном до Перекопа. Калга уехал в Крым, а Петрик, со своею купою удальцов, простоял под Перекопом в ханских окопах около трех месяцев. Из Перекопа выдавалось его козакам поденно пшено и по нескольку баранов для прокормления. Здесь посещали его малороссийские торговцы из Полтавского полка; он их принимал ласково, играя из себя роль гетмана, угощал горелкою и уверял, что скоро прибудет в Украину с татарскими вспомогательными силами. «Не добро вам с Москвою, — говорил он. — Я к чему намерился, то нонче исполню. Выгоню Москву, всех вас освобожу из московской неволи; станут люди из московских слобод переходить опять на чигиринскую сторону на прежнее жилье». Все ездившие в Крым за солью чумаки отдавали ему поклон, как батьку козацкому, потому что только по его ходатайству хан дозволял им ездить в свои владения для соляных промыслов, тогда как вообще малороссиянам, подданным царя московского, это не дозволялось, по поводу неприязненных отношений Крымского юрта к Московской державе.
В последних числах сентября или в первых октября Козаков, состоявших около Петрика, развели из ханского окопа под Перекопом по разным татарским селениям, а сам Петрик с шестнадцатью товарищами поехал в Бахчисарай ожидать и встречать нового хана. Этот хан приехал из Турции в декабре после Николина дня. Петрик явился к нему с поклоном и представил фальшивые письма, писанные будто бы от гетмана и Кочубея к прежнему хану: в этих письмах заключалась просьба оказать козакам помощь, чтоб освободить Украину от московской власти и перевести поселенных в слободских полках малороссиян на прежние места их жительства, в Чигиринщину. Хан Селим-Гирей и прежде был неумолимый враг Москвы, а теперь принял ласково Петрика уже только единственно потому, что этот человек явился врагом Москвы. Не знаем, в какой степени не сомневались в Крыму в подлинности привезенных им писем гетмана и Кочубея, но достаточно было, что они приглашали крымцев к походу, — и хан дал тотчас приказание татарам кормить лошадей и быть готовыми к походу.
После быстрого отступления Калги-салтана и Петрика полковники, высланные гетманом, бросились было в погоню за уходившими, но не догнали, потому что, ввиду погони, отступление стало совершенным бегством.
Гетман Мазепа распустил свое войско; с врагом ему не удалось биться, однако оно пробыло в трудах и лишениях военного похода целых 12 недель, а Полтавского полка козаки — осьмнадцать. Успех над мятежом был приобретен чрезвычайно скоро и легко, но гетман удостоился от московского правительства похвал и подарков как бы за очень важный подвиг. Таким это дело и должно было показаться издали, если судить о нем по тем замыслам, с какими пускался возмутитель на свое предприятие. Стольник Тараканов привез гетману и старшинам милостивое слово великих государей и подарки. Он представился гетману в стане, устроенном в Бадакве[64] на Артополоте. Там гетманский табор был устроен наподобие города, с воротами, от которых шли улицы, составленные из шатров, до гетманского шатра. Гетманская пехота уставлена была по всему пути, по которому шел царский посол. Пехота играла на трубах, била в литавры. Царский посол поднес гетману с царскою похвальною грамотою подарок — кафтан «откровенным видом, с распростертыми полами», а старшинам присланы были соболи и материи, называемые «байбереки».
В конце 1692 года произошла суровая расправа с теми, которые во время прихода Петрика присылали к нему с хлебом-солью и признали его гетманом. Такая участь постигла двух сотников: цариченского и Китайгородского. Войсковой суд присудил их к смертной казни, которая должна была исполниться на месте их преступления. Но Китайгородские жители испросили помилование своему сотнику, представляя, что зачинщиком измены был не он, а священники, подававшие совет сдать город. На этом основании присудили Китайгородскому сотнику и его сообщникам учинить такую казнь: положить им головы на плахи, потом, снявши с плах, объявить, что по прошению царицы Натальи Кирилловны смертная казнь заменяется для них наказанием кнутом и ссылкою в дальние сибирские города. Этот приговор был исполнен 2 ноября. Цариченскому сотнику отрубили голову в Полтаве 2 декабря.
Петрик, убежавший от рубежей Гетманщины, прислал в Сечь письмо в таком смысле: «Не сомневайтесь. Делу сему конца еще нет. Что мы начали, то и совершим». Но в Сече уже очень мало нашлось у него сторонников. Гусак теперь уже не мирволил Петрику, стал обращаться грубо с его сторонниками и грозил им наказаниями. Но тут поднялась смута. Гусака обвинили в том, что он брал дары от татар, приходивших с Петриком. Его принудили положить свою «комышину». С ним разом сменили всех других сечевых старшин и выбрали новых. Кошевым атаманом выбран был Василь Кузьменко. Это не обошлось без междоусобий: поднимались курени на курени, сечевую церковь забросали поленьями, купецких людей пограбили.
Для удержания Запорожья в спокойствии гетман находил, что следует в Каменном Затоне построить крепость и там держать постоянно гарнизон с орудиями. Нельзя было не обратить внимания, что Запорожье было опасно для Гетманщины главным образом оттого, что там скоплялись недовольные порядком в Украине и друг друга подстрекали на отважные мятежнические затеи. Надобно было исправить причины народного недовольства. По вопросу о маетностях старшин и войсковых товарищей полагалось возможным успокоить народные жалобы на утеснения тем, что гетман издал универсал, в котором давал наставление владельцам не отягощать своих подданных в землях, лесах, сенокосах и во всяких угодьях под опасением отобрания маетностей. Но и это делалось только на случай возможности отягощения. Угрожая в своем универсале владельцам маетностей карою за отягощение подданных, гетман сообщал в приказ, что от особ, владеющих маетностями, как от генеральных старшин и полковников «люди в подданстве будучие отягощения и бремени неудобоносимого не терпели». Относительно аренд, возбуждавших также всеобщее недовольство народа, гетман до поры до времени ограничился универсалом, дозволявшим на крестины и на свадьбы курить вино для своего домашнего обихода и покупать дешевою ценою вино бочками: собственно, это и прежде дозволялось, но с таким ограничением, чтобы покупаемая бочка заключала не менее пятидесяти кварт. Теперь же дозволялось покупать гораздо меньше — в десять кварт, и притом без явки арендарям и их шафарям[65], объявляя единственно местным полковым старшинам. Самых арендарей обязали продавать враздробь кварту не дороже двух копеек. Это издавалось только как временно облегчительные меры, — предполагалось скоро уничтожить аренды вовсе.
Неугомонный Петрик в Крыму старался расположить нового хана и представил какое-то письмо, полученное будто бы от полтавского полковника. В этом письме уверяли, что как только он явится с татарами, то весь Полтавский полк ему сдастся. Крымские мурзы убеждали хана Селим-Гирея верить Петрику и сообщали, что им подлинно известно, как малороссияне не терпят москалей и готовы принять татар как избавителей. Бывшие в Крыму невольники-греки, напротив, уговаривали Петрика не пускаться снова в это дело и не отдавать на расхищение мусульманам своих единоверцев. Петрик на это им отвечал: «Я стою за посполитый народ, за самых бедных и простых людей. Богдан Хмельницкий избавил народ малороссийский из неволи лядской, а я хочу избавить его от новой неволи москалей и своих панов».
11 января 1693 года хан Селим-Гирей отправил в поход зятя своего Нуреддина-салтана и сына Ширин-бея с ордами, а с ними выступил и Петрик с кучкою своих воровских Козаков. Прежде всего хан Селим-Гирей приказывал им идти к Сече и попытаться подвигнуть сечевиков идти в малороссийские города. Если малороссийские города не станут сдаваться, то хан не приказывал их разорять. Сам хан обещал весною идти с ордами на великороссийские города и слободы. 16 января Нуреддин-салтан и Петрик отправили в Сечь воззвание, убеждавшее пристать к ним. Петрик извещал запорожцев, что он прошлое лето не мог довести своего предприятия до конца оттого, что татары его покинули, а теперь новый хан Селим-Гирей в совете со всем своим государством постановил помогать малороссиянам, чтоб вырвать их из-под московского подданства. «Не прельщайтесь, братья, — выражался он, — что московские цари шлют вам червонные золотые: все это Москва делает оттого, что видит волка в лесу, а как Москва помирится с Крымом, то часть нашей Украины орде отдаст, а другую заберет себе в вечную неволю. У нас правдиво говорится: за кого крымский хан, тот и будет пан!.. Не привязывайтесь к этой Москве, как рыба-судак к неводу, что ее еще не затягивают неводом, а она уже к нити прилегает и тащит ее рыболов туда, куда уже прежде других рыб затащил. Так и вы добровольно привязались к Москве, а она с вами то же учинит, что уже прежде учинила с теми, которых раньше вас под свою власть взяла».
На это воззвание запорожцы послали Петрику ответ, составленный сечевым писарем Созонтом Грибовским. Запорожцы выражались, что, усматривая близость конца миру, они считают приличным вести себя так, как учит церковь — царей почитать и панов слушаться. «Предавшись отчаянию и забыв создавшего и искупившего тебя своею кровью Бога, — писали они, — ты отдался бездонному аду с душою и с телом. Желаем тебе там беседовать на вечные времена! От крымского хана ты получил клей-ноты; иди же себе с ними куда хочешь, только от нас убирайся подальше. Без нашего ведома ты ушел в Крым, без нас теперь и поход свой совершай, а нам больше не докучай!»
Нуреддину отвечали запорожцы, что, согласно с договором, заключенным прошлый год с бывшим Калгою-салтаном в Каменном Затоне, они желают безопасно от татар промышлять звериными, соляными и рыбными добычами, но отрекаются от военного похода на Московское государство. Нуреддин после этого послал им еще одно письмо в таких выражениях: «Нам не надобно такого мира, какого хотите вы, и от нынешнего часа вам от нас не будет покоя! Если же опомнитесь, то пусть ваш кошевой атаман сам приезжает к нам для разговора, либо вместо себя знатных особ присылает». На это запорожцы уже не послали письменного ответа, а словесно передали: «Мы ко псу Петрику больше писать не станем и выходить к вам из Сечи не будем».
Когда рада порешила, что охотники могут идти к Петрику, тотчас набралось таких охотников до пятисот. Василь Бузский, приятель Петрика, избран был ими полковником и просил дать ему войсковые клейноты, т. е. знаки наказного начальнического достоинства, но кошевой атаман и старшины не дали их ему, чтобы не казалось, будто они отправлены от всего запорожского низового войска. Кошевой хотел, чтоб их отпустили только на том основании, что в Сече с давних пор никого силою не удерживают, но это не значило бы, что все товариство признает их затею добрым делом. Охотники самовольно пошли в Каменный Затон и там тотчас собрались в раду и провозгласили Петрика гетманом, а Калга-салтан вручил ему войсковые клейноты: булаву, бунчук и хоругвь. Таким образом Петрик копировал из себя Богдана Хмельницкого, которого первый раз провозгласили гетманом запорожцы, а также напоминал собою Суховеенка и Дорошенка, которые первые знаки гетманского достоинства получили от татар. Петрик, считая себя уже гетманом, нарек трех полковников (Василия Бузского, Кондрата и Сысоя) и шесть сотников, потом послал к ватажникам на Молочные Воды и на Берду созывать их вместе с собою на войну против москалей для достижения вольностей; при этом он грозил их отдать татарам в неволю, если они его не послушают. Сам Петрик с Калгою-салтаном отступил от Сечи и на речке Татарке собрал раду, чтоб обсудить, куда им сначала идти. Порешили прежде подчинить самарские городки, а между тем послать в Полтавский полк к цариченским и Китайгородским жителям воззвания, приглашающие сдаться и показать пример другим. 29 июля с Самары Петрик распустил такой универсал ко всему народу малороссийскому: «Всему товариству и посполитым обывателям доброго от Бога здоровья и благополучия. Зная, что Войско Запорожское пребывает в угнетении, ведая о ваших несносных страданиях и желая избавить вас от тиранства Москвы и немилостивых ваших панов, я обратился к Крымскому государству, для чего ездил в Крым и возвратился оттуда с ордою. У Каменного Затона близ Сечи все Войско Запорожское с кошевым атаманом и куренными атаманами на войсковой раде утвердило обоюдною присягою мир, постановленный с Крымским государством, а на другой раде по Божией воле избрало меня гетманом и повелело мне с ордами и с Войском Запорожским идти на оборону вашу против Москвы. Ныне двинувшись из Каменного Затона и совокупившись как с тем войском, которое было на Молочных Водах, так и со всеми ордами, находившимися при Калге-салтане, мы пришли к Самаре, о чем вас всех извещаем настоящим нашим листом. Доверьтесь мне и, устроив между собою надлежащий порядок, высылайте к его милости салтану и к нам. Войску Запорожскому, свою старшину и сами с нами готовьтесь в этот военный путь против неприятеля своего, москаля, дабы с Божией помощью скинуть невольническое ярмо с вольных ваших козацких хребтов. Ведайте, что эта война против москаля началась не ради чего иного, как для ваших вольностей и общего народного блага. Сами знаете, что с вами делают москали и ваши хищные паны и что вам вытворяется от арендарей: объездили вам тираны шеи, поотбирали себе пожитки ваши. Станьте же дружно за вольности свои. Если теперь поможет Господь Бог отбиться из-под ярма московского, тогда устроите у себя такой порядок, какой сами захотите, и станете пользоваться такою вольностью, какою пользовались предки ваши при Богдане Хмельницком. Войско Запорожское утвердило мир с Крымским государством на таких условиях, чтоб тогобочная[59] чигиринская сторона Днепра была нам возвращена в тех пределах, в каких Хмельницкий с ордами завоевал ее от ляхов, а другая сегобочная[60] сторона при нас оставалась бы со всеми полками и городами. Вольно будет всякому отправлять рыбные, соляные и звериные промыслы по Днепру, Бугу и другим речкам без всякой платы. Выбившись из настоящего подданства, каждый, коли захочет, может идти в свою отчизну, где прежде проживал, и не будетпо этому поводу никому тревоги и опасности. Государство Крымское дало нам присягу всегда оборонять нас от Москвы, от ляхов и от всех неприятелей. Если вы теперь не прийметесь за свои вольности, то знайте, что потеряете их навсегда и останетесь вечно московскими невольниками, и никто уже после за вас не заступится».
Петрик, очевидно, разыгрывал из себя Богдана Хмельницкого; но времена, когда Богдан Хмельницкий мог совершать свои великие дела, прошли невозвратно. Везде и во всем подражание бывает хуже оригинала, и события, искусственно повторяемые не вовремя, представляют собою что-то комическое. Петрик в малороссийской истории явился таким типом, каким был Дон-Кихот в истории человеческого поэтического творчества.
Мазепе известны были шаг за шагом поступки Петрика; гетман послал в Москву просить, чтоб указано было воеводам Борису Петровичу Шереметеву и князю Борятинскому соединиться с полками гетманского регимента. В конце июля Мазепа выслал вперед четыре городовых полка — Прилуцкнй, Миргородский, Лубенский, Нежинский и с ними охотный конный полк Пашковского, а сам с пятью охотными полками стал под Гадячем и ожидал прибытия к себе, с одной стороны, великорусских воевод, а с другой — выборных отрядов из полков: Киевского, Черниговского и Стародубского. Стоя под Гадячем, гетман распустил 28 июля универсал ко всему малороссийскому народу, служивший как бы опровержением возмутительных воззваний Петрика. В нем гетман вспоминал о прежних усобицах, о бедствиях и разорениях, постигших от них край, убеждал пребывать в верности царям и в послушании гетману, угрожал вдобавок карою тем, которые прельстились бы и поддались обманщику, «загибельному сыну Петрику».
Гетман скорее дождался своих полков, чем великороссийских вспомогательных ратных сил. Шереметев не доходил еще до места, где ему надлежало сойтись с козаками, а князь Борятннский, как носились слухи, был где-то далеко за Путивлем. Гетман не стал долее их ждать и двинулся к Полтаве.
Высланные вперед полковники прислали к гетману известие, что жители Цариченки, Китай-городка[61] и других орельских городков поддаются мятежу, поверивши «прелестным» письмам возмутителя. Этого было мало. До гетмана доходил слух, что огонь мятежа распространяется вдоль правого берега Ворсклы:
жители кишенские и сокольские начинают «малодушествовать», готовы сдаться татарам и признать власть Петрика. Везде по пути, по которому шел гетман, слышались от «легкомысленных людей дерзкие речи». В обозе самого гетмана стрельцы доносили, что какой-то пьяный козак, помахивая саблей, кричал: «Станем рубить москалей!». Можно было опасаться, что мятежник действительно угадал народное желание. Гетман еще раз послал гонца к Шереметеву с просьбою спешить на выручку малороссийского края и в то же время отправил к четырем высланным вперед полковникам приказание идти против неприятеля на вспоможение жителям городков: Маячки[62] и Нехворощи[63]. которые еще не поддались мятежнику, но могли поддаться, если к ним в пору не явится выручка. Нелегким казалось для этих полковников такое поручение, так как они не знали наверное татарской силы и опасались встретить ее в размере, превосходящем их собственные силы. Гетман ободрял их скорым подкреплением после прибытия Шереметева.
Августа 5-го полковники со своими полками, которые были расположены вдоль берега Ворсклы, двинулись к реке Орели и приблизились к Маячке. Под этим городком стоял уже Петрик с ордою.
Вот как Петрик туда добрался. Разославши с берегов Самары свои возмутительные универсалы, он прежде всего хотел подчинить себе Новобогородск. Но его «прелестные» письма, туда посланные, не имели никакого успеха, потому что в этом недавно еще основанном городе большинство жителей состояло из великороссиян. Запорожцы с Петриком попытались было ночью ворваться в посад, но, пораженные пальбою из замка, ушли, а один из новопожалованных Петриком полковников, Кондрат, попался в плен. Утром после того Петрик с запорожцами и Калга-салтан с татарами направили путь к Украине. На дороге прибыли к Петрику посланцы из городков Цариченки и Китай-городка с хлебом-солью, изъявляли от имени всех жителей покорность и охоту содействовать освобождению Украины от московской власти. Все, казалось Петрику, шло удачно. Он оставил обоз неподалеку от Китай-городка и вместе с Калгою-салтаном двинулся налегке к Маячке. Туда было уже послано заранее «прелестное» письмо, как и в другие городки, но из Маячки никто не приходил к Петрику с хлебом-солью. Приближаясь к Маячке, у речки, носившей то же имя, встретили они ватагу украинцев, которые ходили на промыслы к Молочным Водам и к Берде, а теперь возвращались домой. Петрик стал уговаривать их пристать к нему и вместе с ними идти на москалей, чтоб освободить весь народ малороссийский от московского ярма. Многие ватажники сразу догадались, что перед ними какая-то шайка бездельников: хотя они себя и называли запорожцами, но это казалось сомнительным, так как с ними не было ни кошевого, ни запорожских старшин. Некоторые из ватажников, однако, наружно согласились пристать к Петрику, и таких набралось около полторы тысячи; другие же наотрез отказались и ушли на остров, где грозили обороняться, если их станут принуждать. Тогда приставшие к мятежнику просили дозволения взять и привезти свои оставленные возы, а когда получили позволения, то убежали тотчас к товарищам на остров. Некоторые оставались еще приПетрике, но, дождавшись ночи, также все от него убежали.
Таким образом, не успел Петрик увеличить своей силы ватажниками и, оставаясь с одними татарами да с кружком запорожцев, подступил к городку Маячке. Он послал туда еще одно «прелестное» письмо. На это письмо жители ответили положительным отказом: к городку приближались высланные гетманом полковники.
Как только татары увидали вдали гетманские полки, на них сразу нашел переполох. До них доходили вести, что в порубежных местах расставлены московские силы, а сзади все белогородские рати готовы против них к походу. Татары поспешно отступили к своему табору, оставленному под Китай-городком. Тут прибежал к Петрику какой-то козак и говорил, что отправлен от полтавского полковника Павла Герцика, стоявшего у городка Кобыляк. Он убеждал Петрика спешить к Полтаве, уверяя, что и полтавский полковник и весь Полтавский полк пристанут к Петрику, потому что все ненавидят москалей.
Сказанное козакам о Полтавском полке была ложь. Напротив, когда возмутительный универсал Петрика дошел в Полтаву, там был уже гетман и приказал послать к мятежнику написанный в гетманской канцелярии ответ от имени всего Полтавского полка в самом презрительном тоне. «Как смеешь ты гетманом именоваться? — было сказано в этом ответе. — Все мы, и старшие и меньшие, удивляемся твоему безумству: кто тебя, щенка такого, поставил начальником и опекуном над нами? С чего ты это убиваешься и заботишься о нашем житии? Мы знаем, что твой батько был нищий и жил у нас в Полтаве в богадельне, а ты, будучи в школе, валялся между нищими на улице и под окнами нашими выкормился объедками. Ты не только не был в рыцарских упражнениях, но и в домовых науках, а потом хоть и втерся в войсковую канцелярию, но там, обокравши товарищей и изменивши своему пану, убежал на Запорожье! Мы тому не верим, будто к тебе прибыл Калга-салтан; не надеемся, чтоб такая важная особа последовала за тобою, лгуном и щенком! Верно, цыган какой-нибудь собрал тысячную толпу оборвышей из татар и назвался салтаном!»
Письмо это показывает взгляд, образовавшийся тогда у малороссийских старшин по отношению к тем, которых они могли унижать за их простое происхождение. Письмо это, вероятно, принес Петрику тот козак. который выдавал себя посланным от Герцика, а. может быть, Петрик сам выдумал и сообщил Калге о такой присылке от Герцика; действительно же полученного письма, конечно, не показал салтану и убеждал последнего идти далее к Полтаве. Но Калга-салтан был в таком расположении, что, вместо похода далее в Украину, собрался со своею ордою отступать в Крым. К нему пришла весть, что в Крыму готовится переворот: мурзы недовольны ханом, хотят избрать другого, большинство вновь желает некогда бывшего в Крыму ханом Селим-Гирея и уже послали в Константинополь просить падишаха о его назначении.
Когда Петрик с Калгою ходили к Маячке, оставленные в таборе близ Китай-городка татары, по своему обычаю, стали расходиться небольшими загонами и ловить пленников с тем, чтобы гнать их в Крым. Петрик, по возвращении из-под Маячки, не без труда упросил Калгу отпустить на волю малороссиян, забранных татарами. Было бы чересчур, если бы после всех льстивых обещаний татарской дружбы, на которые был так щедр Петрик в своих универсалах, татары на первых же порах показали малороссиянам свою дружбу таким способом.
Первый поход Петрика до крайности уронил его в глазах народа: без того, может быть, нашлось бы более готовых увлечься его горячими возбуждениями. Да и татары неохотно шли с ним и теперь не слушали его убеждений. И пришлось ему ворочаться вспять за своими союзниками, а когда на возвратном пути достиг он до речки Татарки, то несколько сот запорожцев, приставших к нему в Каменном Затоне, ушли от него в Сечь: осталось их с ним человек восемьдесят самых забубенных. С ними Петрик следовал за Калгою-салтаном до Перекопа. Калга уехал в Крым, а Петрик, со своею купою удальцов, простоял под Перекопом в ханских окопах около трех месяцев. Из Перекопа выдавалось его козакам поденно пшено и по нескольку баранов для прокормления. Здесь посещали его малороссийские торговцы из Полтавского полка; он их принимал ласково, играя из себя роль гетмана, угощал горелкою и уверял, что скоро прибудет в Украину с татарскими вспомогательными силами. «Не добро вам с Москвою, — говорил он. — Я к чему намерился, то нонче исполню. Выгоню Москву, всех вас освобожу из московской неволи; станут люди из московских слобод переходить опять на чигиринскую сторону на прежнее жилье». Все ездившие в Крым за солью чумаки отдавали ему поклон, как батьку козацкому, потому что только по его ходатайству хан дозволял им ездить в свои владения для соляных промыслов, тогда как вообще малороссиянам, подданным царя московского, это не дозволялось, по поводу неприязненных отношений Крымского юрта к Московской державе.
В последних числах сентября или в первых октября Козаков, состоявших около Петрика, развели из ханского окопа под Перекопом по разным татарским селениям, а сам Петрик с шестнадцатью товарищами поехал в Бахчисарай ожидать и встречать нового хана. Этот хан приехал из Турции в декабре после Николина дня. Петрик явился к нему с поклоном и представил фальшивые письма, писанные будто бы от гетмана и Кочубея к прежнему хану: в этих письмах заключалась просьба оказать козакам помощь, чтоб освободить Украину от московской власти и перевести поселенных в слободских полках малороссиян на прежние места их жительства, в Чигиринщину. Хан Селим-Гирей и прежде был неумолимый враг Москвы, а теперь принял ласково Петрика уже только единственно потому, что этот человек явился врагом Москвы. Не знаем, в какой степени не сомневались в Крыму в подлинности привезенных им писем гетмана и Кочубея, но достаточно было, что они приглашали крымцев к походу, — и хан дал тотчас приказание татарам кормить лошадей и быть готовыми к походу.
После быстрого отступления Калги-салтана и Петрика полковники, высланные гетманом, бросились было в погоню за уходившими, но не догнали, потому что, ввиду погони, отступление стало совершенным бегством.
Гетман Мазепа распустил свое войско; с врагом ему не удалось биться, однако оно пробыло в трудах и лишениях военного похода целых 12 недель, а Полтавского полка козаки — осьмнадцать. Успех над мятежом был приобретен чрезвычайно скоро и легко, но гетман удостоился от московского правительства похвал и подарков как бы за очень важный подвиг. Таким это дело и должно было показаться издали, если судить о нем по тем замыслам, с какими пускался возмутитель на свое предприятие. Стольник Тараканов привез гетману и старшинам милостивое слово великих государей и подарки. Он представился гетману в стане, устроенном в Бадакве[64] на Артополоте. Там гетманский табор был устроен наподобие города, с воротами, от которых шли улицы, составленные из шатров, до гетманского шатра. Гетманская пехота уставлена была по всему пути, по которому шел царский посол. Пехота играла на трубах, била в литавры. Царский посол поднес гетману с царскою похвальною грамотою подарок — кафтан «откровенным видом, с распростертыми полами», а старшинам присланы были соболи и материи, называемые «байбереки».
В конце 1692 года произошла суровая расправа с теми, которые во время прихода Петрика присылали к нему с хлебом-солью и признали его гетманом. Такая участь постигла двух сотников: цариченского и Китайгородского. Войсковой суд присудил их к смертной казни, которая должна была исполниться на месте их преступления. Но Китайгородские жители испросили помилование своему сотнику, представляя, что зачинщиком измены был не он, а священники, подававшие совет сдать город. На этом основании присудили Китайгородскому сотнику и его сообщникам учинить такую казнь: положить им головы на плахи, потом, снявши с плах, объявить, что по прошению царицы Натальи Кирилловны смертная казнь заменяется для них наказанием кнутом и ссылкою в дальние сибирские города. Этот приговор был исполнен 2 ноября. Цариченскому сотнику отрубили голову в Полтаве 2 декабря.
Петрик, убежавший от рубежей Гетманщины, прислал в Сечь письмо в таком смысле: «Не сомневайтесь. Делу сему конца еще нет. Что мы начали, то и совершим». Но в Сече уже очень мало нашлось у него сторонников. Гусак теперь уже не мирволил Петрику, стал обращаться грубо с его сторонниками и грозил им наказаниями. Но тут поднялась смута. Гусака обвинили в том, что он брал дары от татар, приходивших с Петриком. Его принудили положить свою «комышину». С ним разом сменили всех других сечевых старшин и выбрали новых. Кошевым атаманом выбран был Василь Кузьменко. Это не обошлось без междоусобий: поднимались курени на курени, сечевую церковь забросали поленьями, купецких людей пограбили.
Для удержания Запорожья в спокойствии гетман находил, что следует в Каменном Затоне построить крепость и там держать постоянно гарнизон с орудиями. Нельзя было не обратить внимания, что Запорожье было опасно для Гетманщины главным образом оттого, что там скоплялись недовольные порядком в Украине и друг друга подстрекали на отважные мятежнические затеи. Надобно было исправить причины народного недовольства. По вопросу о маетностях старшин и войсковых товарищей полагалось возможным успокоить народные жалобы на утеснения тем, что гетман издал универсал, в котором давал наставление владельцам не отягощать своих подданных в землях, лесах, сенокосах и во всяких угодьях под опасением отобрания маетностей. Но и это делалось только на случай возможности отягощения. Угрожая в своем универсале владельцам маетностей карою за отягощение подданных, гетман сообщал в приказ, что от особ, владеющих маетностями, как от генеральных старшин и полковников «люди в подданстве будучие отягощения и бремени неудобоносимого не терпели». Относительно аренд, возбуждавших также всеобщее недовольство народа, гетман до поры до времени ограничился универсалом, дозволявшим на крестины и на свадьбы курить вино для своего домашнего обихода и покупать дешевою ценою вино бочками: собственно, это и прежде дозволялось, но с таким ограничением, чтобы покупаемая бочка заключала не менее пятидесяти кварт. Теперь же дозволялось покупать гораздо меньше — в десять кварт, и притом без явки арендарям и их шафарям[65], объявляя единственно местным полковым старшинам. Самых арендарей обязали продавать враздробь кварту не дороже двух копеек. Это издавалось только как временно облегчительные меры, — предполагалось скоро уничтожить аренды вовсе.
Неугомонный Петрик в Крыму старался расположить нового хана и представил какое-то письмо, полученное будто бы от полтавского полковника. В этом письме уверяли, что как только он явится с татарами, то весь Полтавский полк ему сдастся. Крымские мурзы убеждали хана Селим-Гирея верить Петрику и сообщали, что им подлинно известно, как малороссияне не терпят москалей и готовы принять татар как избавителей. Бывшие в Крыму невольники-греки, напротив, уговаривали Петрика не пускаться снова в это дело и не отдавать на расхищение мусульманам своих единоверцев. Петрик на это им отвечал: «Я стою за посполитый народ, за самых бедных и простых людей. Богдан Хмельницкий избавил народ малороссийский из неволи лядской, а я хочу избавить его от новой неволи москалей и своих панов».
11 января 1693 года хан Селим-Гирей отправил в поход зятя своего Нуреддина-салтана и сына Ширин-бея с ордами, а с ними выступил и Петрик с кучкою своих воровских Козаков. Прежде всего хан Селим-Гирей приказывал им идти к Сече и попытаться подвигнуть сечевиков идти в малороссийские города. Если малороссийские города не станут сдаваться, то хан не приказывал их разорять. Сам хан обещал весною идти с ордами на великороссийские города и слободы. 16 января Нуреддин-салтан и Петрик отправили в Сечь воззвание, убеждавшее пристать к ним. Петрик извещал запорожцев, что он прошлое лето не мог довести своего предприятия до конца оттого, что татары его покинули, а теперь новый хан Селим-Гирей в совете со всем своим государством постановил помогать малороссиянам, чтоб вырвать их из-под московского подданства. «Не прельщайтесь, братья, — выражался он, — что московские цари шлют вам червонные золотые: все это Москва делает оттого, что видит волка в лесу, а как Москва помирится с Крымом, то часть нашей Украины орде отдаст, а другую заберет себе в вечную неволю. У нас правдиво говорится: за кого крымский хан, тот и будет пан!.. Не привязывайтесь к этой Москве, как рыба-судак к неводу, что ее еще не затягивают неводом, а она уже к нити прилегает и тащит ее рыболов туда, куда уже прежде других рыб затащил. Так и вы добровольно привязались к Москве, а она с вами то же учинит, что уже прежде учинила с теми, которых раньше вас под свою власть взяла».
На это воззвание запорожцы послали Петрику ответ, составленный сечевым писарем Созонтом Грибовским. Запорожцы выражались, что, усматривая близость конца миру, они считают приличным вести себя так, как учит церковь — царей почитать и панов слушаться. «Предавшись отчаянию и забыв создавшего и искупившего тебя своею кровью Бога, — писали они, — ты отдался бездонному аду с душою и с телом. Желаем тебе там беседовать на вечные времена! От крымского хана ты получил клей-ноты; иди же себе с ними куда хочешь, только от нас убирайся подальше. Без нашего ведома ты ушел в Крым, без нас теперь и поход свой совершай, а нам больше не докучай!»
Нуреддину отвечали запорожцы, что, согласно с договором, заключенным прошлый год с бывшим Калгою-салтаном в Каменном Затоне, они желают безопасно от татар промышлять звериными, соляными и рыбными добычами, но отрекаются от военного похода на Московское государство. Нуреддин после этого послал им еще одно письмо в таких выражениях: «Нам не надобно такого мира, какого хотите вы, и от нынешнего часа вам от нас не будет покоя! Если же опомнитесь, то пусть ваш кошевой атаман сам приезжает к нам для разговора, либо вместо себя знатных особ присылает». На это запорожцы уже не послали письменного ответа, а словесно передали: «Мы ко псу Петрику больше писать не станем и выходить к вам из Сечи не будем».