Страница:
Запорожская Сечь показала татарам, что Петрику на нее нечего полагаться, но Петрик уверял Нуреддина и мурз, что в Гетманщине встретят их не так, как в Запорожье. «Все города малороссийские, — говорил Петрик, — признают меня гетманом и тогда останется разослать татар загонами в великороссийские украинные города и в малороссийские слободские полки, чтобы вывозить оттуда малороссиян на правую сторону Днепра». Петрика особенно занимала мысль вновь населить Правобережную Украину, и такая мысль нравилась бусурманам, потому что малороссияне, перешедши на правую сторону Днепра, очутились бы под турецким господством. Петрик писал письма в Чигирин и в Корсун, добиваясь, чтобы тамошние жители заранее признали его гетманом. Несмотря на грубый отказ всего запорожского коша, в Сече нашлось-таки несколько забулдыг, которые тогда пристали к Петрику.
Татары с Петриком двинулись в Украину к Переволочне[66]. Они намеревались напасть на этот городок ночью, но какой-то хлопец, пойманный татарами, ушел из их рук, просидел некоторое время закопавшись в снегу, потом вылез, прибежал в Переволочну и дал в пору знать о подходящем неприятеле. 15 января в полночь явился Петрик с татарами. Он уверял Нуреддина, что переволоченский сотник явится к нему с хлебом-солью. Вышло не так. «Наши, — говорит современное донесение, — весело поиграли с татарами; не без того, что и наших двух-трех они изрубили, зато мы их отбили знатно, и чернь косами татар рубала». Татары нахватали под Переволочною у жителей скота и овец, но салтан рассердился за это, велел перебить у грабителей лошадей и самих чуть не побил. Нужно было показать малороссиянам, что татары идут к ним как союзники и избавители, а не как наездники.
Тогда Петрик стал уверять Нуреддина, что если Переволочна не сдалась, то другой пограничный городок Кишенка непременно сдастся. Петрик встретил кишенцев, ездивших в степь за сеном, и навязал им «прелестное» письмо, обращенное ко всему товариству и к посполитым людям города Кишенки. «Прошлого лета, — писал он, — приходили мы с ордою за тем, чтоб освободить вас всех от московского ярма, но не могли тогда окончить нашего дела. Теперь, слыша, что москали и ваши паны чинят вам великие тягости, вышли мы опять вам помогать и хотим, чтоб вы в такой вольности жили на обоих берегах Днепра, как ваши предки живали при Богдане Хмельницком. Высылайте к нам своих духовных и старшин городовых; учиним согласие и пусть товариство ваше, кто захочет, идет с нами на войну тотчас, а вам никакого убытка не будет и волос не спадет у вас с головы. Если же вы послушаетесь чьего-нибудь непристойного совета, то знайте, что это вам даром не пройдет».
Подошедши к Кишенке[67], татары расположились в «подворках» (предместьи); Кишенка не высылала на поклон духовных и старшин. Напрасно прежде хвастал Петрик перед Нуреддином, будто у него в Кишенке есть приятели: они не отзывались. Петрик еще раз послал в Кишенку письмо, приглашал охотников идти с ним воевать Москву, уверяя, будто Переволочна сдалась ему. «Ступайте себе далее в Полтавщину, — отвечали кишенцы, — а мы тем временем подумаем да посоветуемся».
Тогда Петрик утешал своих союзников, что когда они подойдут к Полтаве, то дело изменится, потому что полтавский полковник с ним в соумышлении. Они зажгли подворки, где стояли, и с наступлением ночи пошли к Полтаве.
Татары расположились в окрестностях Полтавы вплоть до Старого Санжарова[68]. Часть их разошлась с загонами, разорила два села и наловила в полон множество жителей, говорят, тысяч до двух. Петрик послал в Полтаву с «прелестным» письмом какого-то монаха Гервасия. «Полтавцы! — писал он, — крымские войска пришли освободить вас от московского ярма. а порубежные городки ваши не соизволили на то, чтоб им и вам добро было. За это крымские войска пошли на ваших войной. Но его милость салтан вам дает знать: если хотите жить с крымцами в братерстве, присылайте к нему для соглашения своих старшин, к салтан прикажет воротить весь яссыр[69], сколько его взято, и скотину. При этом Петрик послал в Полтаву несколько малороссийских невольников, освобожденных из Крыма.
Но тут до Нуреддина и до Петрика дошла весть, что великороссийская и гетманские ратные силы приближаются. Гетман, следивший за движениями крымцев и Петрика, еще в декабре 1692 года дал знать в Москву. Последовал царский указ: Шереметеву с двадцатью тысячами конницы и столько же пехоты идти к рубежам украинским, а товарищу его, князю Борятинскому, стоять поблизости позади — «на страх непостоянным людям». В самарских городах поставлено было до двух тысяч Козаков из слободских полков с отрядом из великороссийских ратных сил. Полтавский полковник вовсе не шел на соединение с Петриком, напротив, собрал против него три сотни своего полка. Страх встретиться с многочисленными противными военными силами и явное нежелание малороссийских жителей поддаваться Петрику побудили татар к немедленному отступлению. Они угнали с собою множество яссыра, «о когда дошли до реки Бальчика, Петрик упросил Нуреддина отпустить пленников на волю, дабы малороссияне и теперь могли поверить, что татары им друзья. По одному известию, число татар в этом походе простиралось до тридцати тысяч, а с Петриком малороссиян было до четырехсот человек; по другому — татар было только до десяти тысяч, а приставших к Петрику малороссиян всего 80 человек.
Как бы то ни было, второе покушение Петрика потерпело такую же неудачу, как и первое. Народ ни на волос не обольстился его воззваниями, не показал желания пожертвовать жизнью и достоянием ради освобождения от московской власти, не усматривал в Петрике нового Хмельницкого, и Мазепа, казалось, имел право уверять московское правительство, что все взводимое Петриком и подобными ему зложелателями об утеснениях народу есть ложь, — в Малороссии все, старшие и меньшие, живут счастливо, в изобилии и довольстве, никто никого не насилует, никто ни от кого не терпит.
Гетман хотя и на этот раз вовсе не участвовал в отогнании татар с Петриком, однако доносил в Москву, что он поступал не так, как прежние гетманы, которые только высылали против неприятелей своих полковников, а сами уклонялись от личного участия в битвах; он же, напротив, как только услыхал, что идет Петрик в Украину с татарами, тотчас выступил к Лубнам, расставил вдоль Днепра несколько городовых и охотных полков, чтобы не допустить татар, пользуясь морозами, перебраться через Днепр по льду: оттого-то неприятель, как увидел, что в этой стороне все готовы к отпору против него, обратился на Полтавский полк, но услыша, что и там готовы отражать его, скоро бежал оттуда «сломя голову, к своим поганским жилищам».
Немаловажною причиной неудачи Петрика было то, что запорожцы не пристали к нему всем своим кошем. После бегства Петрика гетман посылал в Сечу войскового товарища Трощинского с похвалою запорожцам и с иконостасом в сечевую церковь. Но этот гетманский посол наслушался тогда в Сече «речей невежливых и ко вредительству належащих». Сердились запорожцы на гетмана, услыхавши, что он советовал строить крепость у Каменного Затона, толковали, что им выгоднее быть в мире с бусурманами, потому что с соляной и рыбной добычи «они были и сыты, и пьяны, а царского жалованья им дается мало»; некоторые же прямо отзывались: «Пусть нам хан даст плату и лошадей, так мы будем на услугах Крымскому государству». Сам кошевой Кузьменко писал к гетману грамоту, в которой уверял, что если запорожцы и заключат мир с бусурманами, то такой мир не повредит гетманскому регименту. Но в той же грамоте кошевой своей рукой приписал: «Если что здесь противного вашей милости написано, то простите мне, дураку. Я пишу по войсковому приказу, и коли б яким способом дознались, что я вам иное написал, то убили бы мене в раде».
Вслед за тем весною 1693 года хан прислал в Сечь турка обновить примирение, постановленное запорожцами у Каменного Затона. Беспокойные головы взяли верх; ханский посол был встречен с почетом; всех куреней атаманы произнесли присягу хранить мир с ханом и его государством и послали в Крым своих послов для утверждения мирного договора. Петрик между тем в Крыму не переставал возбуждать хана ложными вымыслами и уверять, что малороссийское поспольство только того и ждет, чтобы пришел хан с ордою: вся чернь поднимется на старшин и на гетмана и по всем полкам начнется расправа с панами и арендарями. Обо всем этом тотчас узнал гетман и, сообщив в Москву, разослал универсалы, чтобы все полки были снова в готовности отражать внезапное вторжение крымцев.
Два неудачных покушения Петрика показывали, что малороссияне не поддаются возбуждениям против московской власти, гетмана, панов и арендарей, но тем не менее все-таки на виду стояла необходимость устранять по возможности причины, которыми возбуждали в народе неудовольствие. Дело об арендах прошлого года осталось неоконченным. В Светлое Воскресенье 1693 года гетман созвал в Батурине изо всех полков козацких старшин, значных войсковых товарищей и некоторых мещан на совет об арендах. Немало оказалось таких, что стояли за аренды. «Никому оне не вредят, — говорили такие господа, — разве только шинкарям, а в городах значительные от аренд оказываются пожитки и не только удовлетворяются текущия потребности, но еще по тысяче и по две тысяче золотых кладется на сбережение». Но раздавалось более голосов, доказывавших, что аренды надобно «отставить совершенно», потому что они стали народу ненавистны и через них подается неспокойным людям повод к пререканиям; чумаки ходят за солью и рыбою в Сечь и своими рассказами о тягостях народу от аренд волнуют запорожцев, а те всегда рады придраться к чему-нибудь, лишь бы мутить. Подавали совет вместо аренд собирать на всякие войсковые расходы налог с тех людей, которые держат шинки или курят вино в своих винницах и продают по ярмаркам. Положили, в виде опыта, установить на год такой порядок, а по окончании срока полковые старшины и все уряды должны представить ведомости, из которых можно будет сообразить, достаточно ли будет собираться в скарб войсковой от такого способа винной продажи.
В Сече между тем шло большое колебание. В июне сменили Кузьменка, кошевым стал Гусак и писал к гетману, что надобно объявить запорожцам большой поход под Кизикермень, и запорожцы, в надежде получить себе в море проход Днепром, не будут в мире с бусурманами. Но в июле запорожцы начали кричать, что следует быть в мире и в союзе с крымцами; Гусак противился; буяны взяли верх, низложили Гусака и «накрыли шапками» Семена Рубана, куренного атамана Полтавского куреня, а к гетману послали ругательное письмо, в котором говорили, что он не отец, а вотчим Украине. Гетман в ответе своем обличал запорожцев, что сами они достойны называться пасынками, а не детьми Украины, за то, что поступают так, как им взбредет в голову, а не так, как велит монарший указ. Запорожцы, при гетманском после, подняли против гетмана крик, ругань; доставалось тогда и высшему правительству.
В это время гетман писал в Москву, что было бы полезно поднять запорожцев на бусурман и подвинуть, вообще, Козаков на войну с Турцией. «В малороссийском посполитом народе много таких, что смятения желают; нищим и убогим хочется на счет богатых добывать себе состояние; однокровные с запорожцами по природе, они всегда смотрят на запорожские поступки как на образец для себя, больше чем на стройные порядки в городах, и какое бы зло от запорожцев ни вщалося[70], они готовы, по своему безумию, к ним пристать. Есть такие, что и землями владеют, и в дворах своих живут, но не умеют оправлять своих домов и приторно им жить хозяевами, и они, как только заслышат, что в чужой земле нуждаются в людях для службы, так и готовы идти. От прежних гетманов и от меня полковникам и порубежным сторожникам бывали приказы не выпускать их, да никакими способами усмотреть за ними невозможно, и если бы, избави Бог, началась война против Российской державы, то неприятели нашими людьми, к ним бегающими, воевали бы Украину. Если же от нас начнутся твориться военные промыслы, тогда бы все охотники к войне пошли туда и не бегали бы за рубеж на чужие зазывы, не поднимали бы и домашних смут». На такия представления гетмана московское правительство отвечало, что для военных действий надобно ждать удобного времени, о чем будет в свое время указ, а до тех пор гетман должен действовать по своему усмотрению, применяясь к прежним указам, и всеми силами стараться, чтобы запорожцы не вступали в союз с бусурманами и оставались послушными царям.
Во все время от половины лета 1693 до 1695 года военные действия ограничились частными посылками отрядов и стычками их с татарскими загонами. Июня 27-го 1693 года за Смелою правобережные полковники Палей и Абазын разбили орду, а октября 27-го того же года, соединясь с Палеем и Абазыным, полковники — переяславский Мирович и конноохотный Пашковский — одержали над татарами победу при реке Кодыме. В начале 1694 года Петрик из Крыма стал опять присылать в Сечь воззвания, обещая явиться с ордами для отобрания от московской власти милой отчизны Украины. Между сечевиками опять поднялось смятение, опять запели старую песню об утеснениях, чинимых народу панами и арендарями. Это смятение разносили приезжавшие в Сечу малороссийские ватажане, ездившие ватагами под предлогом разных промыслов. «Это такие люди, — писали из Сечи гетману, — что живучи в Украине не смеют языка распускать, а как только заберутся в Сечь, откуда у них плодятся речи и рассказы, возбуждающие к бунтам! Иной мелет спьяна, а иной хоть не пьет, дьявольский сын, да без пьянства горечью дышит, собака, и не токмо что на гетмана и на панов, но и на самых монархов с желчью слова говорит!» Сам кошевой атаман Рубан колебался. Но в июле его отрешили и избрали кошевым атаманом другого, по прозвищу Шарпила. Тогда запорожцы стали решительно врагами татар, и ватага их в 400 человек ворвалась в крымские поселения, взяла в плен до двухсот татар и освободила около сотни русских полонянников обоего пола. Потом, под начальством того же Шарпилы, запорожцы на урочище Чингар разгромили татарский городок и тем побудили салтана Нуреддина, шедшего с ордою на Слободскую Украину, вернуться назад. В сентябре 1694 года гетман отправил за Днепр в «дикие поля» отряд из нескольких полков городовых и охотных под наказным гетманством черниговского полковника Лизогуба. Соединившись с Палеем, они ходили к устью Днестра, овладели татарскою крепостью Паланкою и воротились с добычей и двумястами пленных. За это от царя прислан был гетману золотной кафтан и порядочное количество материй и соболиных мехов, а Лизогубу и бывшим с ним в походе полковникам прислано также соразмерное вознаграждение. Участвовавший в этих походах запорожский кошевой Шарпила бился с татарами, но вернулся без добычи; за это он был низложени вместо него дали «комышину» другому, по прозвищу Приме. При этом новом кошевом стала опять брать верх партия, расположенная ко вражде с Россией и к миру с татарами. Запорожцы кричали, что выгоднее им, живя в согласии с татарами, ходить на промыслы за зверьми, рыбою и за солью, чем, угождая Москве, быть в неприязни с Крымом и за то получать в награду сукна, которых присылают так мало, что приходится на человека по аршину, либо деньги, которых по разделу достанется на товарища каких-нибудь злотых[71] по два. Запорожцев располагала к миру и возможность размена пленных, причем они могли надеяться воротить попавших в неволю своих товарищей. Но Мазепа в январе 1695 года уговорил их уверениями, что царь скоро предпримет большой поход под Азов, а они, запорожцы, будут чинить промысел над неприятелем и получать много добычи. Вслед за тем прислана в Сечь такого же содержания царская грамота, а в апреле прибыл туда с царским жалованьем стольник, и запорожцы на своей раде дали обещание чинить над бусурманами воинский промысел по царскому указу.
Глава пятая
Татары с Петриком двинулись в Украину к Переволочне[66]. Они намеревались напасть на этот городок ночью, но какой-то хлопец, пойманный татарами, ушел из их рук, просидел некоторое время закопавшись в снегу, потом вылез, прибежал в Переволочну и дал в пору знать о подходящем неприятеле. 15 января в полночь явился Петрик с татарами. Он уверял Нуреддина, что переволоченский сотник явится к нему с хлебом-солью. Вышло не так. «Наши, — говорит современное донесение, — весело поиграли с татарами; не без того, что и наших двух-трех они изрубили, зато мы их отбили знатно, и чернь косами татар рубала». Татары нахватали под Переволочною у жителей скота и овец, но салтан рассердился за это, велел перебить у грабителей лошадей и самих чуть не побил. Нужно было показать малороссиянам, что татары идут к ним как союзники и избавители, а не как наездники.
Тогда Петрик стал уверять Нуреддина, что если Переволочна не сдалась, то другой пограничный городок Кишенка непременно сдастся. Петрик встретил кишенцев, ездивших в степь за сеном, и навязал им «прелестное» письмо, обращенное ко всему товариству и к посполитым людям города Кишенки. «Прошлого лета, — писал он, — приходили мы с ордою за тем, чтоб освободить вас всех от московского ярма, но не могли тогда окончить нашего дела. Теперь, слыша, что москали и ваши паны чинят вам великие тягости, вышли мы опять вам помогать и хотим, чтоб вы в такой вольности жили на обоих берегах Днепра, как ваши предки живали при Богдане Хмельницком. Высылайте к нам своих духовных и старшин городовых; учиним согласие и пусть товариство ваше, кто захочет, идет с нами на войну тотчас, а вам никакого убытка не будет и волос не спадет у вас с головы. Если же вы послушаетесь чьего-нибудь непристойного совета, то знайте, что это вам даром не пройдет».
Подошедши к Кишенке[67], татары расположились в «подворках» (предместьи); Кишенка не высылала на поклон духовных и старшин. Напрасно прежде хвастал Петрик перед Нуреддином, будто у него в Кишенке есть приятели: они не отзывались. Петрик еще раз послал в Кишенку письмо, приглашал охотников идти с ним воевать Москву, уверяя, будто Переволочна сдалась ему. «Ступайте себе далее в Полтавщину, — отвечали кишенцы, — а мы тем временем подумаем да посоветуемся».
Тогда Петрик утешал своих союзников, что когда они подойдут к Полтаве, то дело изменится, потому что полтавский полковник с ним в соумышлении. Они зажгли подворки, где стояли, и с наступлением ночи пошли к Полтаве.
Татары расположились в окрестностях Полтавы вплоть до Старого Санжарова[68]. Часть их разошлась с загонами, разорила два села и наловила в полон множество жителей, говорят, тысяч до двух. Петрик послал в Полтаву с «прелестным» письмом какого-то монаха Гервасия. «Полтавцы! — писал он, — крымские войска пришли освободить вас от московского ярма. а порубежные городки ваши не соизволили на то, чтоб им и вам добро было. За это крымские войска пошли на ваших войной. Но его милость салтан вам дает знать: если хотите жить с крымцами в братерстве, присылайте к нему для соглашения своих старшин, к салтан прикажет воротить весь яссыр[69], сколько его взято, и скотину. При этом Петрик послал в Полтаву несколько малороссийских невольников, освобожденных из Крыма.
Но тут до Нуреддина и до Петрика дошла весть, что великороссийская и гетманские ратные силы приближаются. Гетман, следивший за движениями крымцев и Петрика, еще в декабре 1692 года дал знать в Москву. Последовал царский указ: Шереметеву с двадцатью тысячами конницы и столько же пехоты идти к рубежам украинским, а товарищу его, князю Борятинскому, стоять поблизости позади — «на страх непостоянным людям». В самарских городах поставлено было до двух тысяч Козаков из слободских полков с отрядом из великороссийских ратных сил. Полтавский полковник вовсе не шел на соединение с Петриком, напротив, собрал против него три сотни своего полка. Страх встретиться с многочисленными противными военными силами и явное нежелание малороссийских жителей поддаваться Петрику побудили татар к немедленному отступлению. Они угнали с собою множество яссыра, «о когда дошли до реки Бальчика, Петрик упросил Нуреддина отпустить пленников на волю, дабы малороссияне и теперь могли поверить, что татары им друзья. По одному известию, число татар в этом походе простиралось до тридцати тысяч, а с Петриком малороссиян было до четырехсот человек; по другому — татар было только до десяти тысяч, а приставших к Петрику малороссиян всего 80 человек.
Как бы то ни было, второе покушение Петрика потерпело такую же неудачу, как и первое. Народ ни на волос не обольстился его воззваниями, не показал желания пожертвовать жизнью и достоянием ради освобождения от московской власти, не усматривал в Петрике нового Хмельницкого, и Мазепа, казалось, имел право уверять московское правительство, что все взводимое Петриком и подобными ему зложелателями об утеснениях народу есть ложь, — в Малороссии все, старшие и меньшие, живут счастливо, в изобилии и довольстве, никто никого не насилует, никто ни от кого не терпит.
Гетман хотя и на этот раз вовсе не участвовал в отогнании татар с Петриком, однако доносил в Москву, что он поступал не так, как прежние гетманы, которые только высылали против неприятелей своих полковников, а сами уклонялись от личного участия в битвах; он же, напротив, как только услыхал, что идет Петрик в Украину с татарами, тотчас выступил к Лубнам, расставил вдоль Днепра несколько городовых и охотных полков, чтобы не допустить татар, пользуясь морозами, перебраться через Днепр по льду: оттого-то неприятель, как увидел, что в этой стороне все готовы к отпору против него, обратился на Полтавский полк, но услыша, что и там готовы отражать его, скоро бежал оттуда «сломя голову, к своим поганским жилищам».
Немаловажною причиной неудачи Петрика было то, что запорожцы не пристали к нему всем своим кошем. После бегства Петрика гетман посылал в Сечу войскового товарища Трощинского с похвалою запорожцам и с иконостасом в сечевую церковь. Но этот гетманский посол наслушался тогда в Сече «речей невежливых и ко вредительству належащих». Сердились запорожцы на гетмана, услыхавши, что он советовал строить крепость у Каменного Затона, толковали, что им выгоднее быть в мире с бусурманами, потому что с соляной и рыбной добычи «они были и сыты, и пьяны, а царского жалованья им дается мало»; некоторые же прямо отзывались: «Пусть нам хан даст плату и лошадей, так мы будем на услугах Крымскому государству». Сам кошевой Кузьменко писал к гетману грамоту, в которой уверял, что если запорожцы и заключат мир с бусурманами, то такой мир не повредит гетманскому регименту. Но в той же грамоте кошевой своей рукой приписал: «Если что здесь противного вашей милости написано, то простите мне, дураку. Я пишу по войсковому приказу, и коли б яким способом дознались, что я вам иное написал, то убили бы мене в раде».
Вслед за тем весною 1693 года хан прислал в Сечь турка обновить примирение, постановленное запорожцами у Каменного Затона. Беспокойные головы взяли верх; ханский посол был встречен с почетом; всех куреней атаманы произнесли присягу хранить мир с ханом и его государством и послали в Крым своих послов для утверждения мирного договора. Петрик между тем в Крыму не переставал возбуждать хана ложными вымыслами и уверять, что малороссийское поспольство только того и ждет, чтобы пришел хан с ордою: вся чернь поднимется на старшин и на гетмана и по всем полкам начнется расправа с панами и арендарями. Обо всем этом тотчас узнал гетман и, сообщив в Москву, разослал универсалы, чтобы все полки были снова в готовности отражать внезапное вторжение крымцев.
Два неудачных покушения Петрика показывали, что малороссияне не поддаются возбуждениям против московской власти, гетмана, панов и арендарей, но тем не менее все-таки на виду стояла необходимость устранять по возможности причины, которыми возбуждали в народе неудовольствие. Дело об арендах прошлого года осталось неоконченным. В Светлое Воскресенье 1693 года гетман созвал в Батурине изо всех полков козацких старшин, значных войсковых товарищей и некоторых мещан на совет об арендах. Немало оказалось таких, что стояли за аренды. «Никому оне не вредят, — говорили такие господа, — разве только шинкарям, а в городах значительные от аренд оказываются пожитки и не только удовлетворяются текущия потребности, но еще по тысяче и по две тысяче золотых кладется на сбережение». Но раздавалось более голосов, доказывавших, что аренды надобно «отставить совершенно», потому что они стали народу ненавистны и через них подается неспокойным людям повод к пререканиям; чумаки ходят за солью и рыбою в Сечь и своими рассказами о тягостях народу от аренд волнуют запорожцев, а те всегда рады придраться к чему-нибудь, лишь бы мутить. Подавали совет вместо аренд собирать на всякие войсковые расходы налог с тех людей, которые держат шинки или курят вино в своих винницах и продают по ярмаркам. Положили, в виде опыта, установить на год такой порядок, а по окончании срока полковые старшины и все уряды должны представить ведомости, из которых можно будет сообразить, достаточно ли будет собираться в скарб войсковой от такого способа винной продажи.
В Сече между тем шло большое колебание. В июне сменили Кузьменка, кошевым стал Гусак и писал к гетману, что надобно объявить запорожцам большой поход под Кизикермень, и запорожцы, в надежде получить себе в море проход Днепром, не будут в мире с бусурманами. Но в июле запорожцы начали кричать, что следует быть в мире и в союзе с крымцами; Гусак противился; буяны взяли верх, низложили Гусака и «накрыли шапками» Семена Рубана, куренного атамана Полтавского куреня, а к гетману послали ругательное письмо, в котором говорили, что он не отец, а вотчим Украине. Гетман в ответе своем обличал запорожцев, что сами они достойны называться пасынками, а не детьми Украины, за то, что поступают так, как им взбредет в голову, а не так, как велит монарший указ. Запорожцы, при гетманском после, подняли против гетмана крик, ругань; доставалось тогда и высшему правительству.
В это время гетман писал в Москву, что было бы полезно поднять запорожцев на бусурман и подвинуть, вообще, Козаков на войну с Турцией. «В малороссийском посполитом народе много таких, что смятения желают; нищим и убогим хочется на счет богатых добывать себе состояние; однокровные с запорожцами по природе, они всегда смотрят на запорожские поступки как на образец для себя, больше чем на стройные порядки в городах, и какое бы зло от запорожцев ни вщалося[70], они готовы, по своему безумию, к ним пристать. Есть такие, что и землями владеют, и в дворах своих живут, но не умеют оправлять своих домов и приторно им жить хозяевами, и они, как только заслышат, что в чужой земле нуждаются в людях для службы, так и готовы идти. От прежних гетманов и от меня полковникам и порубежным сторожникам бывали приказы не выпускать их, да никакими способами усмотреть за ними невозможно, и если бы, избави Бог, началась война против Российской державы, то неприятели нашими людьми, к ним бегающими, воевали бы Украину. Если же от нас начнутся твориться военные промыслы, тогда бы все охотники к войне пошли туда и не бегали бы за рубеж на чужие зазывы, не поднимали бы и домашних смут». На такия представления гетмана московское правительство отвечало, что для военных действий надобно ждать удобного времени, о чем будет в свое время указ, а до тех пор гетман должен действовать по своему усмотрению, применяясь к прежним указам, и всеми силами стараться, чтобы запорожцы не вступали в союз с бусурманами и оставались послушными царям.
Во все время от половины лета 1693 до 1695 года военные действия ограничились частными посылками отрядов и стычками их с татарскими загонами. Июня 27-го 1693 года за Смелою правобережные полковники Палей и Абазын разбили орду, а октября 27-го того же года, соединясь с Палеем и Абазыным, полковники — переяславский Мирович и конноохотный Пашковский — одержали над татарами победу при реке Кодыме. В начале 1694 года Петрик из Крыма стал опять присылать в Сечь воззвания, обещая явиться с ордами для отобрания от московской власти милой отчизны Украины. Между сечевиками опять поднялось смятение, опять запели старую песню об утеснениях, чинимых народу панами и арендарями. Это смятение разносили приезжавшие в Сечу малороссийские ватажане, ездившие ватагами под предлогом разных промыслов. «Это такие люди, — писали из Сечи гетману, — что живучи в Украине не смеют языка распускать, а как только заберутся в Сечь, откуда у них плодятся речи и рассказы, возбуждающие к бунтам! Иной мелет спьяна, а иной хоть не пьет, дьявольский сын, да без пьянства горечью дышит, собака, и не токмо что на гетмана и на панов, но и на самых монархов с желчью слова говорит!» Сам кошевой атаман Рубан колебался. Но в июле его отрешили и избрали кошевым атаманом другого, по прозвищу Шарпила. Тогда запорожцы стали решительно врагами татар, и ватага их в 400 человек ворвалась в крымские поселения, взяла в плен до двухсот татар и освободила около сотни русских полонянников обоего пола. Потом, под начальством того же Шарпилы, запорожцы на урочище Чингар разгромили татарский городок и тем побудили салтана Нуреддина, шедшего с ордою на Слободскую Украину, вернуться назад. В сентябре 1694 года гетман отправил за Днепр в «дикие поля» отряд из нескольких полков городовых и охотных под наказным гетманством черниговского полковника Лизогуба. Соединившись с Палеем, они ходили к устью Днестра, овладели татарскою крепостью Паланкою и воротились с добычей и двумястами пленных. За это от царя прислан был гетману золотной кафтан и порядочное количество материй и соболиных мехов, а Лизогубу и бывшим с ним в походе полковникам прислано также соразмерное вознаграждение. Участвовавший в этих походах запорожский кошевой Шарпила бился с татарами, но вернулся без добычи; за это он был низложени вместо него дали «комышину» другому, по прозвищу Приме. При этом новом кошевом стала опять брать верх партия, расположенная ко вражде с Россией и к миру с татарами. Запорожцы кричали, что выгоднее им, живя в согласии с татарами, ходить на промыслы за зверьми, рыбою и за солью, чем, угождая Москве, быть в неприязни с Крымом и за то получать в награду сукна, которых присылают так мало, что приходится на человека по аршину, либо деньги, которых по разделу достанется на товарища каких-нибудь злотых[71] по два. Запорожцев располагала к миру и возможность размена пленных, причем они могли надеяться воротить попавших в неволю своих товарищей. Но Мазепа в январе 1695 года уговорил их уверениями, что царь скоро предпримет большой поход под Азов, а они, запорожцы, будут чинить промысел над неприятелем и получать много добычи. Вслед за тем прислана в Сечь такого же содержания царская грамота, а в апреле прибыл туда с царским жалованьем стольник, и запорожцы на своей раде дали обещание чинить над бусурманами воинский промысел по царскому указу.
Глава пятая
Первая ocaдa Азова Петром. — Действия Шереметева и Мазепы на Днепре. — Покорение турецких приднепровских городков. — Гарнизон в Таванске. — Вести о намерении бусурман вторгнуться в Украину. — Приготовление к отпору. — Нашествие татар зимою 1695—1696, годов. — Разорение городков и селений — Отступление татар. — Смерть Петрика. — Приготовление ко второму азовскому походу. — Отправка козаков к Азову — Запорожский атаман Чалый. — Стоянки Шереметева и гетмана на Коломаке. — Взятие Азова. — Подвиги козаков под Азовом. — Царские милости. — Свидание Мазепы с царем в Острогожске. — Гибель запорожского атамана Чалого. — Бунт Киевского полка против своего полковника.
1695 год был знаменит в деятельности Козаков. В этот год совершался первый азовский поход царя Петра, поход неудачный по причине измены инженера Ян-сена, перешедшего к туркам: русские потеряли попусту время с весны до глубокой осени и потратили немало войска и денежной казны. Но эти потерн отчасти вознаградились успехами другого войска, которое в числе ста тысяч было отправлено на войну в иную сторону, под предводительством боярина Бориса Петровича Шереметева и гетмана Мазепы. Оно отправилось к низовьям Днепра с целью отвлечь неприятеля и воспрепятствовать крымским ордам помогать туркам в то время, когда последних теснили русские военные силы в Азове. Военачальники, сообразно предоставленным им от царя полномочиям, принялись осаждать турецкие укрепленные городки, построенные на Днепре. Первый из этих городков был Кизикермень (где ныне Берислав). В нем находился порядочный турецкий гарнизон и довольно большое число орудий, а вблизи него расположились, для вспомоществования гарнизону в случае нужды, татары под начальством салтанов Нуреддина и Ширин-бея. Русские явились в один из последних дней июля, в среду, и стали обозами на месте безопасном от неприятельских выстрелов. В четверг на заре гетман приказал своим охотным и городовым полкам двинуться к стенам пешими. Против Козаков вышли янычары, но тотчас были прогнаны в Кизикермень, а за янычарами козаки вскочили в сады и огороды кизикерменских обывателей. После этой первой попытки гетман подал совет насыпать шанцы и таким способом подходить ближе и ближе к городу. Утвердивши плетеные корзины с насыпанною землей, уставили пушки, разместили пеших Козаков с огнестрельным оружием. Ночью все работы были окончены и весь Кизикермень был обложен козацкими шанцами. Утром в пятницу с козацких шанцев началась пальба по Кизикерменю из пушек и ручного оружия и продолжалась в течение четырех суток, с пятницы до вторника. Кизикерменцы отвечали хотя не лениво, но без успеха. Чуть только янычары отворят окна в стенных амбразурах, как из козацких пушек летят туда ядра и не допускают противников вы-пускать свои снаряды. Большой страх осажденным задавали в то же время пускаемые гранаты. Много помогло тогда русскому делу плавное войско, состоявшее из двух козацких городовых полков, Киевского и Черниговского, и присоединившихся к ним на пути запорожцев. Перетягивая свои челны с большою трудностью по мелкому и высохшему протоку, оно не допускало татар Нуреддина и Ширин-бея подавать помощь теснимым в крепости. Но кизикерменские стены были сложены из чрезвычайно твердого камня, и гетман нашел, что нельзя обойтись без рытия подкопов. Начали вести подкоп под кизикерменские стены. Взрыв произвел повреждение в стенах, в которых, вдобавок, вспыхнул сберегавшийся там порох. Перед солнечным заходом осажденные дали знать, что сдаются. Вышел сам кизикерменский бей и писарь его «чемерис» (польский татарин) Шибан-Липка. Договорились о сдаче. Бывшие там турки были довольны, но татары не доверяли честности Козаков и, не успевши захватить с собою всего своего достояния, ушли в нижний город, сохранившийся лучше верхнего, которого стены сильно пострадали от взрыва. Гетман запретил до рассвета козакам ходить в город, но козаки его не послушались и, несмотря на то, что были очень утомлены, бросились в опустелый верхний город с тем, чтобы захватить себе все, что там найдут, и не допустить сделать того же другим своим товарищам. За козаками вслед бросились туда и некоторые ратные люди. В городе произошел пожар и, благодаря сухому времени, распространился с такою быстротой, что многие не только утратили все, что успели там захватить, но и сами едва улепетнули от огня. Запершиеся в нижнем городе татары, по требованию Козаков, стали выходить, и козаки многих из них ограбили, вопреки своему обещанию; другие же татары и турки с женами и детьми сами бросались со стен кизикерменских в запорожские лодки и были перевезены в качестве пленных на остров Таванск[72], уже тогда занятый козаками; на этом острове была другая турецкая крепость, называемая по-турецки Мустрит-Кермень, по-русски Таванск. Как только там увидали, что Кизикермень не устоял, тотчас сдались. Крепость эта была малолюдна и тесна; в ней помещалось не более 150 человек неприятельских сил. Было вблизи еще две крепости — Ислам-Кермень и Мубарек-Кермень. Эти маленькие крепостцы без боя сдались русским, покинутые бежавшими из них бусурманами.
Удерживать Кизикермень военачальники признали невозможным. Нужно было починить стены и орудия, а для этого были необходимы мастеровые: их недоставало. Решились сбить кизикерменские стены до основания и поставить гарнизон единственно в небольшом укреплении, находившемся на Гаванском острове. Шереметев и гетман назначили там быть гарнизону из великороссиян и малороссийских охотных Козаков под начальством Ясликовского. Сами военачальники собрались в Украину.
Как только они отступили, как запорожцы вошли самовольно в Таванск, забрали бывших там пленных и орудия, подуванили[73] между собою добычу, стали теснить поставленных там в гарнизоне великороссиян и малороссиян, не давая им ни в чем воли, принудили, наконец, их выйти из города и копать себе другой вал, а Таванск объявили собственностью Запорожской Сечи. Но самим запорожцам, вступившим в, Таванск в числе шестисот, стало тесно в укреплении, имевшем всего 140 сажен в окружности, да и обороняться в нем от неприятеля было трудно, потому что вал был высыпан из песку и притом стоял на низком месте. Запорожцы увезли оттуда лучшие пушки в Сечу. оставили на прежнем месте плохие, а потом, вытолкавши малороссиян и великороссиян, и сами стали расходиться на промысловую добычу.
Гетман, достигши рубежей гетманского регимента, распустил бывшее с ним городовое козачество, так как приближалось время уборки хлеба, а охотные козацкие полки отправил на сторожу к вершине Самары стеречь крымцев, если бы те захотели идти на выручку Азову; сам же 30 августа прибыл в свой Батурин со стрелецким полком Анненкова, постоянно состоявшим при гетманской особе. Вскоре гетман от воротившегося из-под Азова своего посланца узнал, что царь с войском уже отступил в свое государство и нечего было опасаться выручки со стороны крымцев осажденным в Азове туркам; оставалось беречь недавно покоренные городки. Поэтому гетман вызвал с вершины Самары охотных Козаков и послал 500 гадячан и лубенцев на придачу к охотным козакам, оставленным в Таванске, и запорожцам предоставлял во владение и бережение другие городки — Ислам-Кермень и Мубарек-Кермень. Но оказалось, что первый был сожжен турками, а в последнем сами запорожцы сокрушили все башни и стены. Присланные в Таванск козаки вместе с оставленными там прежде охотными козаками по причине крайней тесноты работали за гаванскими стенами другой вал со рвом; к декабрю месяцу эти укрепления были готовы, но, за неимением леса, нельзя было строить в Таванске деревянных хат, и козаки помещались в плетеных куренях, лежа на голой земле и терпя «от зимних досад», хотя уже тогда в средине Таванска были постройки и поставлена была деревянная церковь.
Сделавши распоряжения о содержании Таванска, гетман отправил часть пленных, взятых при покорении турецких приднепровских городков, в Сумы для рассылки их в Великороссию на работы. Другие оставались в Украине и в апреле следующего года были отправлены, в числе 360 человек, на работы в Воронеж.
В ноябре 1695 года гетман и старшины получили от царя обычные награждения за летний поход. Но тогда же стали приходить угрожающие вести о новых замыслах врагов: их сообщали гетману выходцы из турецких владений и письма, получаемые из Молдавии. Мазепа издал универсал о том, чтобы жители свозили в города хлеб, сено и всякие свои пожитки, и приказал полковникам гадяцкому, миргородскому и полтавскому быть наготове к отпору неприятельского вторжения, а полковникам лубенскому и охотного полка Новицкому стеречь днепровские переправы. В январе 1696 года приходили к гетману одно за другим известия о вторжении татарской орды в пределы Гетманщины. Татары брали яссыр по берегам Орели, сожгли Китай-городок с шестью церквами, дворами и гумнами, но не взяли замка, куда спрятались успевшие уйти от плена. 16 января сожгли татары Китенку с тремя церквами и с дворами, также не взяв замка, 18 января подступили к Келеберде, а оттуда пошли к Голтве навстречу собранным против них казацким полкам. Но выставленные там полковники отступили, найдя, что у них остается мало силы за самовольным уходом многих козаков. Татары пошли вдоль берега реки Голтвы, пожгли хутора около Решетиловки, повернули к реке Пслу, сожгли села и хутора около городков Остапа, Белоцерковки и Богачки, направились к Гадячу. Везде по пути они расходились в стороны чамбулами, или загонами, и ловили яссыр.
1695 год был знаменит в деятельности Козаков. В этот год совершался первый азовский поход царя Петра, поход неудачный по причине измены инженера Ян-сена, перешедшего к туркам: русские потеряли попусту время с весны до глубокой осени и потратили немало войска и денежной казны. Но эти потерн отчасти вознаградились успехами другого войска, которое в числе ста тысяч было отправлено на войну в иную сторону, под предводительством боярина Бориса Петровича Шереметева и гетмана Мазепы. Оно отправилось к низовьям Днепра с целью отвлечь неприятеля и воспрепятствовать крымским ордам помогать туркам в то время, когда последних теснили русские военные силы в Азове. Военачальники, сообразно предоставленным им от царя полномочиям, принялись осаждать турецкие укрепленные городки, построенные на Днепре. Первый из этих городков был Кизикермень (где ныне Берислав). В нем находился порядочный турецкий гарнизон и довольно большое число орудий, а вблизи него расположились, для вспомоществования гарнизону в случае нужды, татары под начальством салтанов Нуреддина и Ширин-бея. Русские явились в один из последних дней июля, в среду, и стали обозами на месте безопасном от неприятельских выстрелов. В четверг на заре гетман приказал своим охотным и городовым полкам двинуться к стенам пешими. Против Козаков вышли янычары, но тотчас были прогнаны в Кизикермень, а за янычарами козаки вскочили в сады и огороды кизикерменских обывателей. После этой первой попытки гетман подал совет насыпать шанцы и таким способом подходить ближе и ближе к городу. Утвердивши плетеные корзины с насыпанною землей, уставили пушки, разместили пеших Козаков с огнестрельным оружием. Ночью все работы были окончены и весь Кизикермень был обложен козацкими шанцами. Утром в пятницу с козацких шанцев началась пальба по Кизикерменю из пушек и ручного оружия и продолжалась в течение четырех суток, с пятницы до вторника. Кизикерменцы отвечали хотя не лениво, но без успеха. Чуть только янычары отворят окна в стенных амбразурах, как из козацких пушек летят туда ядра и не допускают противников вы-пускать свои снаряды. Большой страх осажденным задавали в то же время пускаемые гранаты. Много помогло тогда русскому делу плавное войско, состоявшее из двух козацких городовых полков, Киевского и Черниговского, и присоединившихся к ним на пути запорожцев. Перетягивая свои челны с большою трудностью по мелкому и высохшему протоку, оно не допускало татар Нуреддина и Ширин-бея подавать помощь теснимым в крепости. Но кизикерменские стены были сложены из чрезвычайно твердого камня, и гетман нашел, что нельзя обойтись без рытия подкопов. Начали вести подкоп под кизикерменские стены. Взрыв произвел повреждение в стенах, в которых, вдобавок, вспыхнул сберегавшийся там порох. Перед солнечным заходом осажденные дали знать, что сдаются. Вышел сам кизикерменский бей и писарь его «чемерис» (польский татарин) Шибан-Липка. Договорились о сдаче. Бывшие там турки были довольны, но татары не доверяли честности Козаков и, не успевши захватить с собою всего своего достояния, ушли в нижний город, сохранившийся лучше верхнего, которого стены сильно пострадали от взрыва. Гетман запретил до рассвета козакам ходить в город, но козаки его не послушались и, несмотря на то, что были очень утомлены, бросились в опустелый верхний город с тем, чтобы захватить себе все, что там найдут, и не допустить сделать того же другим своим товарищам. За козаками вслед бросились туда и некоторые ратные люди. В городе произошел пожар и, благодаря сухому времени, распространился с такою быстротой, что многие не только утратили все, что успели там захватить, но и сами едва улепетнули от огня. Запершиеся в нижнем городе татары, по требованию Козаков, стали выходить, и козаки многих из них ограбили, вопреки своему обещанию; другие же татары и турки с женами и детьми сами бросались со стен кизикерменских в запорожские лодки и были перевезены в качестве пленных на остров Таванск[72], уже тогда занятый козаками; на этом острове была другая турецкая крепость, называемая по-турецки Мустрит-Кермень, по-русски Таванск. Как только там увидали, что Кизикермень не устоял, тотчас сдались. Крепость эта была малолюдна и тесна; в ней помещалось не более 150 человек неприятельских сил. Было вблизи еще две крепости — Ислам-Кермень и Мубарек-Кермень. Эти маленькие крепостцы без боя сдались русским, покинутые бежавшими из них бусурманами.
Удерживать Кизикермень военачальники признали невозможным. Нужно было починить стены и орудия, а для этого были необходимы мастеровые: их недоставало. Решились сбить кизикерменские стены до основания и поставить гарнизон единственно в небольшом укреплении, находившемся на Гаванском острове. Шереметев и гетман назначили там быть гарнизону из великороссиян и малороссийских охотных Козаков под начальством Ясликовского. Сами военачальники собрались в Украину.
Как только они отступили, как запорожцы вошли самовольно в Таванск, забрали бывших там пленных и орудия, подуванили[73] между собою добычу, стали теснить поставленных там в гарнизоне великороссиян и малороссиян, не давая им ни в чем воли, принудили, наконец, их выйти из города и копать себе другой вал, а Таванск объявили собственностью Запорожской Сечи. Но самим запорожцам, вступившим в, Таванск в числе шестисот, стало тесно в укреплении, имевшем всего 140 сажен в окружности, да и обороняться в нем от неприятеля было трудно, потому что вал был высыпан из песку и притом стоял на низком месте. Запорожцы увезли оттуда лучшие пушки в Сечу. оставили на прежнем месте плохие, а потом, вытолкавши малороссиян и великороссиян, и сами стали расходиться на промысловую добычу.
Гетман, достигши рубежей гетманского регимента, распустил бывшее с ним городовое козачество, так как приближалось время уборки хлеба, а охотные козацкие полки отправил на сторожу к вершине Самары стеречь крымцев, если бы те захотели идти на выручку Азову; сам же 30 августа прибыл в свой Батурин со стрелецким полком Анненкова, постоянно состоявшим при гетманской особе. Вскоре гетман от воротившегося из-под Азова своего посланца узнал, что царь с войском уже отступил в свое государство и нечего было опасаться выручки со стороны крымцев осажденным в Азове туркам; оставалось беречь недавно покоренные городки. Поэтому гетман вызвал с вершины Самары охотных Козаков и послал 500 гадячан и лубенцев на придачу к охотным козакам, оставленным в Таванске, и запорожцам предоставлял во владение и бережение другие городки — Ислам-Кермень и Мубарек-Кермень. Но оказалось, что первый был сожжен турками, а в последнем сами запорожцы сокрушили все башни и стены. Присланные в Таванск козаки вместе с оставленными там прежде охотными козаками по причине крайней тесноты работали за гаванскими стенами другой вал со рвом; к декабрю месяцу эти укрепления были готовы, но, за неимением леса, нельзя было строить в Таванске деревянных хат, и козаки помещались в плетеных куренях, лежа на голой земле и терпя «от зимних досад», хотя уже тогда в средине Таванска были постройки и поставлена была деревянная церковь.
Сделавши распоряжения о содержании Таванска, гетман отправил часть пленных, взятых при покорении турецких приднепровских городков, в Сумы для рассылки их в Великороссию на работы. Другие оставались в Украине и в апреле следующего года были отправлены, в числе 360 человек, на работы в Воронеж.
В ноябре 1695 года гетман и старшины получили от царя обычные награждения за летний поход. Но тогда же стали приходить угрожающие вести о новых замыслах врагов: их сообщали гетману выходцы из турецких владений и письма, получаемые из Молдавии. Мазепа издал универсал о том, чтобы жители свозили в города хлеб, сено и всякие свои пожитки, и приказал полковникам гадяцкому, миргородскому и полтавскому быть наготове к отпору неприятельского вторжения, а полковникам лубенскому и охотного полка Новицкому стеречь днепровские переправы. В январе 1696 года приходили к гетману одно за другим известия о вторжении татарской орды в пределы Гетманщины. Татары брали яссыр по берегам Орели, сожгли Китай-городок с шестью церквами, дворами и гумнами, но не взяли замка, куда спрятались успевшие уйти от плена. 16 января сожгли татары Китенку с тремя церквами и с дворами, также не взяв замка, 18 января подступили к Келеберде, а оттуда пошли к Голтве навстречу собранным против них казацким полкам. Но выставленные там полковники отступили, найдя, что у них остается мало силы за самовольным уходом многих козаков. Татары пошли вдоль берега реки Голтвы, пожгли хутора около Решетиловки, повернули к реке Пслу, сожгли села и хутора около городков Остапа, Белоцерковки и Богачки, направились к Гадячу. Везде по пути они расходились в стороны чамбулами, или загонами, и ловили яссыр.