Костылев Валентин. Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

   Царь передернулся и, гневно сверкнув глазами, с усмешкой сказал:
   - Коли так, я не хочу считать твою, английскую, королеву своим другом! Обойдемся и без нее. Благодарение богу, есть у нас друзья и опричь ее.
   На это Боус ответил:
   - Королева - моя повелительница. Она - величайшая в христианском мире государыня, она равна тебе, московскому государю, считающему себя сильнейшим. Не имеет она ни в чем недостатка, чтобы напасть на всякого, кто решится быть врагом ее величества.
   Царь удивленными глазами глядел на Боуса.
   Бояре в страхе замерли на своих местах.
   Боус бесстрашно смотрел в глаза царю.
   - Ого! - усмехнулся царь. - Когда так - хорошо. Что ты скажешь о французском или испанском короле?
   - Я почитаю, государь, королеву, мою государыню, столь же сильною, как и каждый из них, - отвечал Боус.
   - А что ты скажешь о германском цесаре? - спросил царь.
   - Такова сила моей королевы, что король, ее отец, не столь давно давал субсидию, помогал денежно императору в его войнах против франков.
   Услыхав это, царь пришел в крайнее возмущение.
   - Слушай, посол, - резко сказал он: - не вся сила в деньгах заключена, гляди, как бы тебе здесь не споткнуться!
   Рассерженный вид царя Ивана привел в содрогание всех присутствующих. Но посол стоял перед царем, не теряя своего достоинства.
   Громко он сказал царю в ответ:
   - Великий государь, ты можешь поступать, как тебе угодно, по своему желанию, ибо я нахожусь в твоей стране. Однако моя государыня, питая любовь к своим подданным, безусловно не оставит их без защиты.
   Царь побагровел от волнения, слушая дерзкую, прямую речь иноземца.
   Когда посол ушел, царь обратился к боярам:
   - Похвалы нашей достоин посол королевы! Хотел бы я иметь таких стойких, прямых да и разумных слуг у себя! Сей посол не мог допустить ни одного обидного слова о своей государыне. Это ли не похвально?! Берите с него пример.
   Иван Васильевич погнал дьяков вдогонку за послом.
   Вскоре тот вновь предстал перед царем.
   - Слушай! - сказал Боусу царь. - Велика моя любовь к сестре моей, королеве Елизавете! Скоро вновь позову я тебя, верного и бесстрашного посла моей сестры, и мы посоветуемся с тобой, чем полезен будет вашей стране московский государь и чем вы будете нам полезны.
   Царь распорядился увеличить послу жалованье на корм. Дьяк Савва Федоров явился в посольский дом и объявил об этом Боусу.
   Р о с п и с ь  н о в о г о  к о р м а. На каждый день: 1 четверик муки, 2 живых гуся, 20 кур, 7 баранов, 1 бок поросенка, 70 яиц, 10 фунтов масла, 70 белых хлебов, 12 хлебов, 1 галлон уксуса, 2 бочонка соленой капусты, 1 гарнц луку, 10 фунтов соли, 1/4 боченка вишневого меда, 1/2 галлона горячего вина, затем много всяких других медов и вин. На 3 дня одного быка.
   Однако корм оказался так обилен, что посол стал просить отменить его. Несколько раз Боус обращался к царю с этой просьбой, но царь ни за что не соглашался на это.
   Бояре, дьяки и всякие служилые посольские люди, видя особую милость к английскому послу, стали стараться показать послу свое дружеское внимание к нему.
   Не угодившего однажды чем-то английскому послу дьяка Щелкалова царь приказал наказать очень строго и послал Бориса Годунова сказать Щелкалову, что этим дело не кончится.
   После того как просьбы английской королевы о привилегиях для английских купцов царем были удовлетворены, посол отправил в Англию свое донесение королеве, а сам стал готовиться к обратному путешествию на родину.
   Царь Иван с грустью сказал царевичу Федору, сидя в его комнате:
   - Чего, чего не делал я ради Варяжского моря! Аглицкой королеве воздал непомерную честь, изъявив свое согласие на ее требования. Тоже ради моря. Имею мысль: в союзе с ней отбить обратно Лифляндское побережье. Пошлю нового посла к ней. Без моря на Западе не быть Руси! Так заповедал нам сам господь. Не отступлюсь я от той мысли. А коли меня господь приберет, - добивайся и ты, чтоб то море стало нашим. Во сне я вижу его. Спать не ложусь, чтобы не думать о нем.
   Царевич подобострастно слушал отца, кивая в знак согласия головой.
   А когда Иван Васильевич замолчал, царевич, поправив свои рыжеватые волосы, робко промолвил:
   - Мне рассказывал дьяк Совин, будто на море просторно и рыбы летают над водой...
   Царь Иван пристально посмотрел в лицо сына.
   - Просторно и на моей земле, зело просторно. И не за тем я гонюсь. Матушка Русь не обижена простором. Нам море... море нужно на Западе. Понял ли ты меня? Рыбы пускай летают там, а нам надобно, чтобы корабли наши летали по всем морям.
   Новыми кивками головы царевич подтвердил, что он понял слова отца.
   - Коли меня не будет, ближним советником своим сделай Бориса. Он разумом не обижен. Он поможет тебе в трудных делах, а с аглицкими людьми будь осторожен.
   Посидев молча, царь вдруг спросил сына:
   - Жаль тебе будет отца, коли он богу душу отдаст? Немощен я, болен, пухну нивесть отчего. Чувствую свой скорый конец.
   Глаза царя Ивана, большие, полные внезапно нахлынувшей на него горькой озабоченности, испугали царевича. Царь ждал ответа.
   - На все воля божья, государь... - сокрушенно потряс головою царевич Федор.
   - Дурак! - топнул ногою царь, поднялся быстро с места и разбитой походкой, высокий, сутулый, опираясь на посох, пошел к дверям. Остановившись на пороге, он снова гневно повторил: - Дурак!
   И вышел.
   X
   Дрожащей рукой царь Иван отодвинул занавес.
   Испуганными глазами взглянул на небо.
   Лицо его перекосилось от ужаса: на небе, в темной вышине, застыло крестообразное небесное знамение. Мутно-золотистое, оно повисло между церковью Ивана Великого и Благовещенским собором.
   Иван Васильевич велел приближенным накинуть на него шубу. Опираясь на посох, вышел царь на Красное крыльцо наблюдать дивное видение, о котором только что сказала ему царица.
   Долго молча смотрел он на небо, усеянное густой звездной россыпью, и на этот таинственный крест, смутно проступавший в небесной глубине, и вдруг, зашатавшись от слабости и поддерживаемый Бельским и Годуновым, прошептал:
   - Вот знамение моей смерти! Вот оно!
   Успокаивая Ивана Васильевича, загудели бояре:
   - Полно, великий государь, батюшка!..
   - Грешно, великий государь, батюшка!..
   - Пожалей царицу и дите свое, Иван Васильевич!
   Закрыв глаза, государь молча слушал причитания бояр. Со стороны реки дул прохладный ветер. Царь обернулся навстречу ему, глубоко вдыхая в себя свежий воздух. Ночь теплая. Днем таяло.
   Неподвижный, таинственный пришелец из глубин вечности неотступно преследовал взгляд царя...
   - Уведите меня! - прошептал Иван Васильевич.
   Бояре под руки отвели его в опочивальню. Тяжело дыша, совсем расслабленный, грузно опустился он в кресло. Открыв глаза, долго и со вниманием осматривал окружающих его вельмож.
   - Так ли?! Правда ли, что не хотите вы, чтобы я умер?! - с трудом выговаривая каждое слово, спросил он их.
   Опять заголосили бояре, уверяя царя в своей преданности престолу.
   Выслушав их, он усмехнулся:
   - Можно ли тому верить?! Дорог ли я вам, как вы то говорите? Когда я умру, вам посвободнее будет... Царевич не такой... Он другой.
   Бояре стали на колени, расчувствовались, принялись слезно умолять царя не говорить таких слов.
   - Буде! - произнес царь. - Коли так, мне и умереть не страшно. Государство мое не погибнет. Царевичу Феодору будете служить, как и мне...
   Бояре, склонив в унынии головы, слушали слабеющий голос царя:
   - Нет!.. Нет!.. Не то! Я не хочу умирать!.. Не буду...
   Царь впал в беспамятство.
   Черные мысли о близкой смерти в последние дни одолевали царя. Часто он запирался в своей моленной и со слезами на глазах молил бога об отпущении ему грехов. Наедине перед божницей он начинал перебирать все, что знал дурного о себе. Но, вспоминая о своих жестоких казнях, он часто вдруг приходил в крайнее смущение. Властно захватывала мысль: как же он мог иначе поступить?! А если бы он помиловал изменников, что тогда? Не случилось бы разве ущерба христианской вере, не послужило ли бы это порухе в государстве, устояла ли бы тогда Русская земля перед недругами? Он знал, он чувствовал, что великое горе постигло бы Русь, если бы он пошел на поводу у бояр-изменников, у друзей князя Курбского. Невольно задавал царь себе вопрос: велик ли грех государя, который губит изменников?
   Эти размышления казались ему грешными, он отгонял их от себя, оставаясь не убежденным в их греховности. Он путался в своих взбудораженных мыслях, заглушая их неустанными, мучительными поклонами, бия лбом об пол, покрываясь потом и обессиливая окончательно.
   - Прости меня, господи, - шепчет он при каждом поклоне, а дерзкие мысли лезут и лезут в голову: "за что прощенье? разве ты виноват?" Но... смерть! Она заставляет, она требует отрекаться от себя, от земной правды, во имя правды небесной, о которой постоянно твердят ему обиженные им попы и монахи. Но и тут царя берут сомнения: разве можно почитать "небесной правдой", что монастыри имеют десятки тысяч десятин земли, а иной служилый, всю жизнь проведший на полях брани дворянин, и десятины не имеет, слоняется, как нищий, по городам?! Опять сомненья, опять неверие! Монахи своекорыстны!
   Вчера только он приказал казнить одного монаха, который оскорбил царское имя в спорах с дьяком, отмежевавшим у монастыря землю в пользу дворянина.
   Было страшно, боязно давать такой приказ, а нужно.
   Теперь проклинают, поди, его, царя Ивана, все иноки того монастыря. А не казнить?.. Не мог царь. Пускай даже перед смертью!
   Опять!.. Опять! Иван Васильевич спохватился и снова стал беспощадно биться лбом об пол, моля у бога прощения за казнь монаха.
   И снова, как бы оправдываясь перед богом, он вспоминает королей Людовика XI, Генриха VIII, Эрика XIV, Марию Английскую, папу Григория XIII и всех других государей, также не щадивших своих врагов. Царь старается сам себе доказать, что он не столь жесток, как они.
   Выйдя из моленной, царь невольно тянулся к окну и снова, содрогаясь от ужаса, вглядывался в мутно-золотистый крест на небе.
   - Уйди, смерть!.. Уйди!.. - шептал он, пятясь от окна.
   Однажды царь распорядился послать в Холмогоры и Колу за ведуньями и колдунами, о которых ему рассказали поморы. Поморы, приехавшие в Москву, наговорили много чудесного о тех ведуньях и колдунах, - что они и судьбу, де, предсказывать могут и лечить разные недуги ловки.
   Бельский на другой же день послал за колдунами гонцов к Студеному морю.
   Герасиму и Андрею посчастливилось не только встретиться в Холмогорах, но жить в одной избе и, как встарь, по-дружески беседовать, вспоминая далекие годы детства, побег из вотчины Колычева и ливонские походы.
   При свете лучины, тепло натопив печку, сиживали они вечерами на скамье и делились своими впечатлениями о пережитом. Герасим рассказал Андрею, как он подружился с эстами, как они заодно с русскими порубежниками отбивались от немецких разбойников, нападавших на русские станы, как охраняли они устье Наровы, чтобы дать безопасный выход кораблям нашим и иноземным в море и к Нарве. Да и нашествию шведов они, тоже вместе с эстонскими крестьянами, давали жестокий отпор, невзирая на свою малочисленность. В защите Нарвы также участвовал Герасим. Он рассказал Андрею и о той жестокой сече, которая произошла под Нарвой. Семь тысяч русских воинов, стрельцов, жителей Иван-города и эстов полегло в этом бою. Нелегко досталась Нарва и шведам! Их полегло еще больше.
   Андрей с тяжелым, мучительным вздохом сказал:
   - А помнишь, Герасим, сколько радости было, когда мы брали в Ливонии крепости?
   - Да... - вздохнул и Андрей. - А где теперь Басманов?
   - Разве ты не знаешь? Их обоих, и Алексея и Федьку Басманова, казнил царь лютой казнью. Забылись они. Через царевы порядки стали шагать. Вольничать не по чину. В Москве рады все были их казни. Грязных царь удалил от двора. Неизвестно, что с ними...
   Как-то в один бурный, вьюжный день Герасима и Андрея вызвал к себе двинский воевода, князь Звенигородский, и объявил им, что в Андрее больше уже нужды нет, - пушечным заграждением он оснастил вновь строящуюся при устье Двины крепость вполне. В Москве пушкарь Чохов будет нужнее, чем в Холмогорах. Услыхав это, Герасим попросил воеводу отпустить и его в Москву, чтоб взять жену и дочь и привезти их в Холмогоры. Воевода дал и ему охранную дорожную грамоту и сказал:
   - Захватите с собой шесть десятков волхвов, звездочетов, колдунов и ведуний, собранных мною по цареву приказу в нашем краю и в Лапландии. Будьте начальниками в этом обозе. Отвезите сию окаянную орду в Москву.
   Когда наступил день отбытия каравана, оба они были смущены и озадачены странным, чудным видом разношерстной толпы кудесников. Многие были одеты в какие-то меховые мешки с хвостами и в высокие с заячьими ушами колпаки, у других были колпаки синие с золотистыми звездочками. Некоторые из них лица свои измазали разными красками.
   Ведуньи - древние старушки, крючконосые, все в морщинах. Были старухи с седыми усами на губах - настоящие ведьмы! Герасим и Андрей старались быть от них поодаль, их приводило в ужас шепелявое ворчание старух.
   - Господи боже, и зачем понадобились царю подобные образины? почесал затылок Андрей с усмешкой.
   Насилу усадили всю эту колдовскую ораву в сани. Кто никак, по старости, сам влезть в сани не мог, того ямщики подсаживали насильно, приговаривая: "Да ты не барахтайся, лезь, лезь, тебе говорят, нечистая сила!"
   Пришел час - тронулись. Со скрипом, с оханьем, с ворчанием, но с места все-таки сдвинулись. И то хорошо!
   День был не особенно морозный. Легко дышалось. Андрей с сыном и Герасим сели в закрытый возок: тесно, зато тепло, уютно.
   - На кой бес государю понадобилось колдунов издалека везти! В Москве да вокруг Москвы своих сколько угодно, - тихо проговорил Герасим.
   Андрей тихо шепнул:
   - Чудит государь в последнее время. Слух ходит, будто, как море отняли у нас, так и в уме он тронулся. Правда ли то, нет ли, а на посадах болтают. Может, и врут.
   Герасим перекрестился.
   Среди оснеженных сосен и елей, через села и деревни, тихо пробирался "колдовской" караван, как его назвал Андрей, пугая людей, оленей и зайцев. В одном месте вспугнули и косолапого, - громадный, толстый, он, легко подпрыгивая, без оглядки скрылся в лесной чаще. Сороки, вороны и всякая другая птица то и дело взлетали в воздух.
   Там, где проходил обоз, оживал дремучий лес, и казалось, не полозья скрипят, а какая-то таинственная музыка исходит из глубины чащи, - так раскатисто звенело в морозной тишине движение саней.
   Ехали уже дней десять с остановками на попутных "ямах", наконец добрались до Вологды, а затем Ярославль, Александров, а там и Москва. Когда показалась она, окутанная легким туманом, Андрей набожно перекрестился. Велел и сыну последовать его примеру.
   Велика была радость Охима и Параши с дочерью Натальей, которых Герасим временно поместил в доме Чохова, когда уезжал в Холмогоры. Объятьям и поцелуям не было конца.
   Прибывших в Москву волхвов, звездочетов, колдунов и колдуний разместили в особом, отведенном для них доме на окраине Москвы. По приказанию царя туда ежедневно ездил верхом, окруженный стражей, Богдан Бельский, чтобы беседовать с ними об огненном кресте, который застыл в небесной выси.
   Самому Бельскому было и смешно и противно заниматься этим делом. Не верил он стариковской и старушечьей болтовне, но вида не показывал.
   Большинство из них, особенно лапландские волхвы, не зная московских нравов, без стеснения предсказывали скорую смерть царю, тем более что они хорошо знали о тяжелой болезни царя Ивана, о том, что тело его пухнет, что с каждым днем он становится все слабее и слабее.
   Изо всех сил они старались уверить Бельского, что огненный крест предвестник скорой кончины царя и начала великих неурядиц в Московском государстве.
   Свои, холмогорские, кудесники были осторожнее: они говорили о предстоящих страшных морозах, от которых будто бы погибнет много людей, но после чего наступит ясная, теплая погода и государю тогда станет лучше.
   Старухи-ведуньи говорили о том, чтобы царь берег новорожденного царевича. Огненный крест предвещает ему опасность.
   По-всякому истолковывали колдуны и колдуньи небесное видение. Трудно было разобраться в их предсказаниях.
   Звездочеты долго не решались высказаться: к чему огненный крест. В своих синих колпаках они по ночам, сгорбившись, сидели на крышах домов, словно какие-то птицы, и в длинные трубы смотрели на небо.
   Царь с нетерпеньем ждал, что скажут привезенные из Холмогор волшебники.
   Бельский умышленно оттягивал ответ царю, стараясь как-нибудь свести все это колдовство к пустой забаве. Ему было страшно сообщить слова лапландских колдунов. Раньше царя их предсказание дошло до любознательного уха бояр. Василий Шуйский узнал первый, он сообщил это князю Щербатому, тот - Мстиславскому, а этот - Шереметеву, - и пошло, и пошло... "Царь не проживет более трех суток". Охали, ахали, вздыхали, крестились, сокрушались с великим лицемерием. Начали льстить Борису Годунову, заметно переменив обращение и со всеми его родичами и приближенными.
   К Никите Васильевичу Годунову явились Шуйский и Щербатый, никогда ранее не посещавшие его, и поздравили с помолвкой дочки Анны Никитишны с царским телохранителем Игнатием Хвостовым. И откуда они это знали? Только вчера это совершилось, и притом в тихой семейной обстановке, и вот уж им известно, и уж поздравлять приехали.
   Никита Васильевич усадил высоких гостей в красный угол, под икону; вся семья низко поклонилась знатным, древнего рода князьям. Увы! Никита Годунов и его домочадцы не знали о чем говорить с именитыми, невзначай явившимися гостями.
   Никита представил гостям смущенного жениха, одетого в голубой шелковый кафтан, и его красавицу нареченную, зарумянившуюся, опустившую свой взор от стыда. Хитрыми, сластолюбивыми глазами осмотрели ее бояре, поцеловали молодых людей по очереди, - вот и все.
   Шуйский, восприняв несколько кубков фряжского, в шутку тоненько запел, тряся рыжей бороденкой:
   Я считала звезды на небе,
   Я считала, не досчиталась
   Своё подружки милыя,
   Анны свет Никитишны.
   Отстает наша подруженька,
   Она от стада лебединого,
   От лебединого, гусиного...
   Затем, ни с того ни с сего, Шуйский стал расхваливать Бориса Федоровича Годунова.
   - Славный у тебя, Никита Васильевич, племянничек, - хлопнув по коленке сидевшего с ним Никиту, весело проговорил Шуйский. - Государь батюшка знает, кого к себе приблизить... У Бориса Федоровича мудрая голова...
   - Полно, Василий Иванович! - улыбнулся Никита. - Простой он человек, как и все: служит государю правдою - вот и все, - смиренно возразил ему Никита.
   И Шуйский и Щербатый, оба вместе, воскликнули, грозясь шутливо пальцем:
   - Ой, не хитри, ой, не хитри! Будешь лукавить - черт задавит.
   Шуйский громко расхохотался:
   - Ловчее теленка, батюшка, все равно не будешь.
   Никита Васильевич покачал головой:
   - Да проще теленка никого и нет.
   - Нет, он ловчее всех! - воскликнул в каком-то неуместном восторге Василий Шуйский. - Теленок под хвост языком достает. Видишь, как он ловок!.. Ну, да это не беда, коли человек в иной час и слукавит. Не обижайся на меня, Никита Васильевич.
   Осоловевший от вина Щербатый вдруг очнулся от дремоты, которая им неотразимо овладевала.
   - Лошадей накормили? - ни с того ни с сего спросил он.
   - Вот человек простой! - указал на него Василий Шуйский. - Мухи человек не обидит. Простота - великое дело. Наши деды жили просто, да жили лет по сто.
   - Василий, накормили лошадей? - повторил сонным голосом Щербатый.
   - Не кручинься, князь!.. О лошадях позаботятся, накормят... Чего уж тебе о лошадях заботиться?! Вот, Никита, сидим мы у тебя, и на душе легче стало. Бегу я от худых людей. Промеж худых, какой ни будь хороший, а все одно ему будет плохо. Годуновы у нас, у бояр, в почете. Любим мы Годуновых. А не слыхал ли ты, как здоровье-то у государя батюшки?.. Вчерась я не был во дворце.
   - Не ведаю, батюшка Василий Иванович.
   - А вот, может, телохранитель знает? - указал Шуйский пальцем на сидевшего рядом с Анной Игнатия.
   - Государевы дела - его дела, батюшка Василий Иванович, - уклончиво ответил Игнатий, поднявшись со скамьи в знак уважения к боярскому сану.
   - Добро, паренек! Государеву тайну береги пуще своего глаза, приветливо кивнул головой Игнатию Шуйский. - А вот какой этот английский посол! Поди ж ты, всего добился! Настойчивый, смелый... Что ты скажешь на это, Никита Васильевич?
   - Государь батюшка знает, что делает... Во вред себе и нам ничего не учинит, - ответил Годунов.
   Василий Шуйский почесал под рыжей бородой, улыбнулся, вздохнул.
   - Ну, видать, пора нам и домой... Эй, князь, вставай! Поедем по домам. Поблагодарим Никиту Васильевича и Феоктисту Ивановну за гостеприимство, да уж с божьей помощью и по домам. В другой раз уж когда нето побываем.
   Князь Щербатый поднялся с трудом, кряхтя, сопя.
   - Да! - спохватился Шуйский. - Правда ли, что от Строгановых прибыл человек да сказал, будто того атамана Ермака сибирцы утопили?.. Болел я, во дворец не ездил. Не знаю.
   Никита Васильевич перекрестился:
   - Царство небесное и вечный покой Ермаку Тимофеичу! Верно то. Погиб храбрый воин. Погиб. О том и мне строгановские люди говорили... Но царство Сибирское нашим осталось... Там теперь наши люди.
   - Истинно. Туда мой друг послан. Воеводой сидит там, дородный, дивный человек... дай бог ему там закрепиться!.. - сказал Шуйский, после прощания со всеми и, поддерживая Щербатого, вышел вон из дома.
   Никита и Феоктиста Ивановна вышли в сени проводить бояр.
   Оставшись одни, молодые люди бросились друг к другу в крепкое, горячее объятье. Насилу дождались они, когда уйдут бояре. Не ко времени приехали они. Никого теперь не надо Игнатию и Анне.
   XI
   В этот день царь Иван Васильевич с утра почувствовал себя лучше. Мелькнула надежда на выздоровленье, хотя слабость и не позволяла ему вставать и ходить. В последнее время его носили в кресле два здоровых бородатых гайдука.
   Сегодня у него явилось желание побывать в своей государевой кладовой, служившей хранилищем золота, драгоценных камней, жемчугов и других ценных и диковинных вещей.
   Самым любимым его занятием во время болезни было пересматривать хранившиеся здесь разные диковинные редкости.
   Вот и теперь...
   Сопровождаемый ближними боярами царь был перенесен в кресле в хранилище драгоценностей. Лицо его совсем одряхлело, пожелтело, покрылось морщинами. Под глазами повисли синие мешки. Взгляд его был острый, беспокойный.
   При нем теперь неотлучно находился Годунов.
   Низкие своды, покрытые розовой краской, узенькие из цветных стекол длинные окна придавали хранилищу уютный вид. На полу красовался громадный зеленый с малиновыми разводами ковер.
   На круглом резном столике, стоявшем у одного из окон, царь обыкновенно рассматривал то, что его интересовало.
   Когда его внесли сюда, он приказал кладовщику дьяку Курбатову подать ему ящик с магнитами и драгоценными камнями.
   - Вот, смотрите, - произнес царь, взяв в руки кусок магнита. - В этом магните великая и тайная сила. Без него нельзя было бы плавать по морям, окружающим землю. Без него нельзя знать положенные пределы и круг земной. Стальной гроб Магомета давно висит на воздухе посредством магнита в Дербенте... Магнит будет причиною многих чудес в будущем.
   Царь приказал слугам принести цепь из намагниченных иголок, висевших одна на другой.
   Он, весело улыбаясь, поболтал ими в воздухе.
   - Вот что делает магнит... Но это только начало... Ждите многое другое впереди... Меня не будет уж тогда...
   После этого царь начал вынимать из ларца драгоценные каменья и кораллы.
   - Смотрите, какой дивный коралл. Только создатель мог на дне морском строить дворцы из оных чудесных веточек. Глядите сюда - вот бирюза! Как будто кусочек теплого весеннего неба заключен в этом камешке. Он в моих руках, этот кусочек... Разве это не дивно?!
   Иван Васильевич с восхищением смотрел на бирюзу, лежавшую у него на ладони.
   - Это тоже тайна! Зачем бог захотел камешек сделать похожим на небо? Может быть, ради того, чтобы напоминать нам, что каждый из нас будет на небе, чтобы не гордились мы своим земным могуществом... Бирюза напоминает нам о мире, о покое, о добре...
   Царь тяжело вздохнул:
   - Всю жизнь свою я искал мира и покоя, но никогда его не имел... Гляжу на этот камешек, и мне хочется снова жить, по-другому... Почему восточные ожерелья делают из бирюзы?.. Борис, как ты думаешь?..
   - Не ведаю, государь... - в растерянности ответил Годунов.
   - Я думаю: там народ грешнее, чем мы... Им нужно больше напоминать о загробной жизни. Магомет - покровитель многих смертных грехов... Он допустил многоженство, гаремы...
   Вдруг царь умолк, стал тяжело дышать, лицо его перекосилось от ужаса...
   - Видите... видите! Бирюза в моей руке бледнеет... Она теряет свой яркий цвет... Это знак!.. Я скоро умру!
   Иван Васильевич в испуге бросил камень в ларец.
   Бояре стали уверять, что бирюза остается тою же, что и была, что царю так кажется!..
   Некоторое время царь сидел молча, откинувшись на спинку кресла, с опущенными веками. Очнувшись, он тихо сказал:
   - Достаньте мне мой царский посох.
   Посох подали.
   - Это рог единорога, украшенный алмазами, сапфирами, изумрудами... Я их купил за семь десятков тысяч фунтов стерлингов у Давыдки Говера. Выходец он был из Аугсбурга...