Коу Джонатан. Дом сна

   Сара поднялась на второй этаж, Роберт и Вероника заботливо маячили рядом, хотя она уже не выглядела слабее или болезненней остальных. Терри отставал от них на несколько шагов.
   На верхней ступеньке Сара повернулась к Веронике и выпалила напряженной скороговоркой:
   – По-моему, комната Мишель сегодня свободна. Я там лягу.
   Вероника неслышно пробормотала что-то и направилась к своей комнате. Терри пожелал всем спокойной ночи, добавив, что утром еще с ними встретится. И Роберт с Сарой остались наедине.
   В доме было очень тихо. Казалось, все обитатели его уснули мгновенно. Когда тишина стала слишком гнетущей, Роберт попробовал завязать разговор:
   – Неплохой получился вечер.
   Сара как-то странно смотрела на него – с какой-то сбивчивой, птичьей пристальностью, – не проявляя никакого желания двигаться. Роберт силился вспомнить, где находится комната Мишель, чтобы проводить Сару туда. Наконец он сообразил, что комната – рядом с лестницей, и они как раз стоят у ее двери.
   – Ты уверена, что нормально себя чувствуешь? – спросил он.
   – Да, спасибо. Мне гораздо лучше. – Сара не сводила с него глаз.
   – Хорошо. Ты нас так перепугала. С тобой ведь такое уже случалось?
   – Пару раз.
   – Тебе надо сходить к врачу.
   – Да пустяки. Просто на меня находит, когда я слишком сильно смеюсь.
   В кухне еще кто-то был: оттуда донесся приглушенный стук и звон разбитого стекла, затем внизу погас свет.
   – Хочешь, я помогу тебе лечь?
   – Вообще-то, нет, – сказала Сара. В коридоре было темно, но глаза ее безжизненно поблескивали в сумраке. – Я хочу, чтобы ты лег со мной.
   Следующие свои слова Роберт потом вспомнить не мог.
   – Может, это не самая лучшая мысль?
   Сияние в глазах Сары померкло.
   – Не самая. – Слова повисли в темной тишине, окончательные, бесповоротные.
   – Ну, я хочу сказать, – заторопился Роберт, – что сейчас, возможно, не самое подходящее время или…
   Сара шагнула к двери, осторожно открыла ее – еще мгновение, и она исчезнет в комнате.
   – Спокойной ночи, Роберт, – сказала она.
   Он выкрикнул ее имя – или ему показалось, что выкрикнул. Дверь затворилась, щелкнул замок.
   Отупев от шока Роберт стоял в темноте и смотрел на закрытую дверь. Из-под нее не пробивалось ни единого лучика: Сара не включила свет. Роберт не знал, шагнуть ему к двери и постучать или же развернуться и уйти к себе. Он повернулся и сделал несколько шагов по коридору, остановился и опять озадаченно замер в темноте – он дрожал, парализованный собственной нерешительностью, сжимая и разжимая кулаки. Попятился обратно, потом развернулся и на цыпочках подошел к комнате. Он стоял у двери, прислушиваясь, затаив дыхание. Через секунду-другую у него возникло подозрение, которое быстро переросло в уверенность: Сара точно так же стоит по другую сторону двери, припав к ней, прислушиваясь к его тихим движениям в коридоре. Странно, что он не может поднять руку и коснуться двери, хотя они разделены всего лишь парой дюймов дерева. Он внимательно вслушивался, и ему чудилось, что он улавливает дыхание – глубокое, взволнованное дыхание. Шорох руки или тела о дверь, скольжение ткани по дереву. Но после паузы другой звук – глухой стук где-то в глубине комнаты: то ли что-то ударилось о кровать, то ли туфля упала на пол – заставил Роберта решиться. Он занес руку, чтобы постучаться – что он скажет, когда она откроет? – отбросил эту невротическую и неуместную мысль, рука приблизилась к двери, собралась стукнуть и снова замерла. Вместо того, чтобы коснуться двери, костяшки пальцев коснулись век, и Роберт принялся яростно тереть глаза. Рыдание сотрясло его тело: он чувствовал себя очень пьяным и очень уставшим. Роберт повернулся и быстро двинулся по коридору к своей комнате.
   Следующим ощущением, которое он мог припомнить, была резкая боль в левой руке. Он опустил взгляд на ладонь и увидел следы от зубов. Он сидел на узкой кровати в своей комнате и кусал себе ладонь, вонзая зубы в основание большого пальца – сильно, но все-таки не до крови. Свет включен, брюки сняты. Валяются на полу рядом с гардеробом.
   Роберт встал и тут же покачнулся – не только от выпитого, но и от неверия. Случившееся было выше его понимания: с одной стороны хотелось вычеркнуть это из памяти, а с другой – восстановить и пережить мельчайшую подробность. Неужели она в самом деле, в самом деле попросила его это сделать? И неужели он в самом деле отказался?
   Такого больше не повторится, – сказал он себе. – Она никогда меня больше не попросит.
   Он подобрал брюки. Может, одеться и вернуться к ее комнате?
   Где ботинки?
   Вернись.
   Но он ведь отказался; и как только отказался, ее приглашение стало недействительным – окончательно и бесповоротно.
   И призраки, что грозно шепчут…
   Роберт исхитрился просунуть ногу в штанину, принялся засовывать другую, потерял равновесие, запрыгал и упал. Падая, задел головой угол тумбочки, череп и шею пронзила острая боль. Он скрючился на полу, тронул скулу рядом с ухом – под пальцами была кровь.
   Воспрянуть налегке рожденным вновь…
   – Обратной дороги нет, – вслух произнес он.
   Роберт высвободился из брюк, достал из кармана носовой платок, сел на кровать и приложил платок к ране. Ссадина была неглубокой, и кровь вскоре остановилась. За этими действиями он протрезвел – как ему показалось, с необычной быстротой. Дрожащий, бесштанный, он вдруг понял, что до смерти хочет все записать, подошел к столу, взял фломастер, пролистнул блокнот в поисках чистой страницы – после бесчисленных черновиков его стихотворения.
   Вероятно, один вид собственных литературных терзаний сфокусировал боль, смятение и усталость в одно-единственное чувство: ярость. Все эти робкие и такие тяжкие попытки выразить себя, все эти многочисленные черновики, исправления, поправки и дополнения, обдуманные и безжалостно вычеркнутые, переиначенные и выстраданные, годились теперь лишь для презрения. Какой смысл в тайных потугах, какой смысл в этом сжирающем время ишачьем труде, если у него не хватило ни смелости, ни присутствия духа взять то, что ему преподнесли на блюдечке. Он смотрел на слова на странице, пока те не превратились в беспорядочные, бессмысленные значки, пока не утратили смысл.
   Он взял фломастер и жирно перечеркнул по диагонали последний вариант стихотворения. Затем крест-накрест провел еще одну черту. Мягкий кончик фломастера прорвал бумагу. Поверх черновых вариантов он яростно царапал непристойности, дырявя фломастером бумагу, наконец схватил блокнот, изорвал его и отшвырнул клочки.
   Все еще сжимая фломастер, он встал, пошатнулся и навалился на стену. Не так уж он и протрезвел, как ему казалось.
   Сара сейчас лежит в постели, в нескольких шагах по коридору и, наверное, спит, ее комната погружена во мрак, ее дверь заперта. И она больше никогда его не попросит.
   Тупой, тупой, тупой…
   Твердя это, он бился головой о стену – несильно, но почему-то по стене размазывалась кровь. Видимо, рана снова открылась. Все тем же фломастером он карябал на стене слова.
   МУДАК, МУДАК, МУДАК, МУДАК…
   Он прекратил выводить буквы, почувствовал, как ноги подкосились, и понял, что сползает на пол по стенке гардероба. Взглянул на кровать и, собрав последние силы, швырнул на нее свое тело. И потерял сознание.

***

   Мучительная жажда разбудила Роберта через несколько часов. Будь он более опытен по части выпивки, знал бы, что вставать сейчас не нужно – это не более чем краткий перерыв, когда следует влить в себя несколько стаканов воды, после чего, шатаясь, вернуться обратно в постель и проспать еще три-четыре часа, хотя бы до полудня. Но ощутив неестественный, лихорадочный прилив бодрости, совпавший с первыми лучами солнца, Роберт решил, что окончательно проснулся; кроме того, его внимание привлекли голоса снизу, из кухни. Он сполоснул лицо холодной водой, вылез из вчерашней одежды и влез в свежую. Перед выходом из комнаты, бросил взгляд на стену у гардероба и устыдился надписи, накарябанной ночью. Он навалился на тяжелый шкаф из тикового дерева и сдвинул на несколько дюймов к окну. Надпись оказалась за шкафом – теперь Роберт мог спуститься на кухню.
   Там он обнаружил трех вчерашних собутыльников: те суетились с тостами и кофе, а один даже отважился приготовить полноценный завтрак. У всех были одинаковые лица – слегка пришибленные, с неестественно горящими глазами. Они спросили, что с ним стряслось, он ответил, что не стряслось ничего страшного, и разговор иссяк. Ни Терри, ни Сара еще не показывались, но вскоре появилась Вероника. Она сухо кивнула Роберту, направилась прямиком к холодильнику и быстро расправилась с литровым пакетом апельсинового сока.
   – Жажда? – глупо спросил Роберт, когда она допила.
   Вероника пропустила вопрос мимо ушей.
   – Тебя ночью кто-то бил?
   – Нет. Случайно ударился.
   – А то я подумала, что любовнички поссорились, – сказала Вероника и принялась кромсать хлеб толстыми ломтями.
   Вошел Терри в пижаме.
   – Только что блеванул, – сообщил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
   – Мы тебя прощаем, – сказал Роберт.
   – Прямо на телефон. Хотел позвонить домой.
   Терри был единственным обитателем Эшдауна, за кем должны были заехать родители. Остальные либо надеялись, что их кто-нибудь захватит с собой, либо планировали уехать на собственных машинах, как только более-менее придут в себя. Под вялостью и недомоганием таилось непривычное и тревожное чувство: им осталось провести вместе лишь несколько часов, прежде чем расстаться и, быть может, никогда больше не встретиться.
   – Мне нужно глотнуть свежего воздуха, – сказал кто-то, когда запах яичницы с беконом овеял кухню.
   – Хорошая мысль. Давайте прогуляемся.
   Теперь их было восемь, и они зашагали по дорожке над обрывом к самой высокой скале. Роберт подумал, что алкоголь еще не выветрился, так что, формально говоря, все они еще пьяны. В воздухе висела теплая, влажная дымка, сквозь которую пробивалось бледное солнце, сдавленное облаками, и потому способное лишь на тусклый, изжелта-серый свет, что падал на вздымающийся океан.
   Роберт вырвался вперед, но его вскоре нагнал Терри.
   – Это… Сара вчера была в порядке?
   – Наверное.
   Терри покачал головой.
   – Ну и дела. Кстати, что у тебя с лицом?
   Роберт не ответил. Терри, словно опасаясь, какое впечатление произведут его слова, неуверенно промямлил:
   – А она упоминала… что-нибудь говорила о нашей… договоренности?
   – Какой договоренности? – спросил Роберт. Слишком поспешно спросил.
   – Так она тебе ничего не сказала?
   – Ты о чем?
   – Ну тогда ладно… Ты ведь знаешь, что в сентябре я начну работать в «Кадре»?
   – Да.
   – И ты знаешь, что я собираюсь снимать квартиру в Лондоне?
   – Да, конечно.
   Вообще-то Роберт уже отказался от предложения Терри занять свободную комнату – сначала он хотел выяснить планы Сары.
   – И ты знаешь, что Сара и Вероника расстались и потому больше не ищут дом где-нибудь поблизости?
   – Ради бога, Терри, ближе к делу.
   – Ну… – Терри бросил последний, пытливый взгляд на друга и выдал:
   – Она собирается жить со мной.
   Роберт с ужасом уставился на него.
   – Жить с тобой? Как это?
   – Ну, то есть, она собирается занять одну из комнат.
   – Но… когда она решила?
   – Вчера, перед вечеринкой. – Терри схватил Роберта за плечо и неловко встряхнул. – Не думай, ничего такого. Между нами ничего нет. И самое замечательное – в квартире есть еще одна комната, так что и ты можешь поселиться с нами. Там три комнаты. Как Эшдаун, только в Лондоне. – Роберт ошеломленно молчал. Терри понял, что слишком многого сейчас от него хочет. – Обдумай, – добавил он. – Позже поговорим.
   Терри быстро зашагал вперед, и вскоре к нему присоединились другие – они огибали Роберта, а тот стоял столбом в центре тропинки, спиной к океану, и взгляд его не отрывался от серых башенок огромного дома. Через несколько минут он увидел, как в дверях показалась Сара. Он повернулся и пошел прочь, но так медленно, что Саре не составило труда его догнать. Ее немытые волосы казались темнее и тоньше обычного. Накануне вечером он смыла макияж, а утром не накрасилась. Кожа была очень бледной, на верхней губе выскочила лихорадка. Глаза были тусклыми, веки опущены. Одета Сара была в джинсовую куртку, плотную хлопчатобумажную рубашку и вельветовые бутылочного цвета штаны.
   – Спасибо, что подождал, – сказала она, пряча взгляд.
   Компания впереди замедлила шаг.
   – Выглядишь так себе, – сказал Роберт.
   Сара рассмеялась.
   – Это я-то? Ты себя видел? Что с тобой стряслось?
   – С мебелью поссорился.
   Сара, казалось, не расслышала. Лицо ее было полно беспокойства, если не смятения.
   – Сегодня утром все выглядят кошмарно, – добавил Роберт. – Может, и не самое лучшее – заканчивать на такой ноте.
   Они смешались с остальной компанией, но при этом держались отдельно, храня свою близость, несмотря на раздававшийся со все сторон бессмысленный дружеский треп.
   – Вчера вечером… – начал Роберт.
   Сара встрепенулась.
   – Мне и самой хотелось кое-что сказать. Не возражаешь, если я начну первая?
   – Нет – конечно, нет. Говори.
   – Так вот. – Ее излюбленный жест: рука захватила прядь волос и слегка потянула. И как всегда, жест этот пронзил Роберта уколом нежности. – Честно говоря, я просто хотела тебя поблагодарить.
   – Поблагодарить?
   – Роберт… – Они плавно, почти незаметно отделились от остальной компании. – …Я знаю о твоих чувствах. Конечно, знаю. Давно знаю. Честно говоря, думаю, все о них знают.
   – Прекрасно. Почему бы всем не знать?
   – Поэтому… в каком-то смысле было жестоко говорить тебе… то, что я сказала вчера вечером.
   – Почему? Ты говорила несерьезно?
   – Серьезно. По крайней мере, в тот момент.
   – Понятно.
   – Я была ужасно пьяна. И ты тоже. – Она отвернулась, устремив взгляд к морю. – Я просто хочу сказать…
   – Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты считаешь, что это стало бы непоправимой ошибкой, и ты хочешь поблагодарить меня за то, что я не дал этому случиться.
   – Да. – Сара кивнула с несчастным видом. – Именно это я и хочу сказать… наверное.
   – Не обманывай себя, – сказал Роберт. – Моя сила воли тут не при чем. На самом деле, это была слабость в чистом виде.
   – Не верю. Ты вовсе не слабый.
   – Слабый. Слабый и трусливый.
   Остальные уже повернули к дому. Мимо прошла Вероника и не удержалась от взгляда, полного ревнивого любопытства. Даже когда она оказалась достаточно далеко, Сара продолжала говорить шепотом.
   – Хорошо, что мы разъезжаемся. Мы слишком близко узнали друг друга. Такая чрезмерная близость…
   – Да? Но ты ведь собираешься жить в Лондоне в одной квартире с Терри?
   – Это временно. Ненадолго. Не знаю, что из этого получится. – Сара в отчаянии взглянула на него. – Роберт, ты ведь не станешь ревновать меня к Терри.
   – Ты удивишься.
   – К тому же что тебе мешает поселиться с нами? В квартире есть свободная комната. Было бы чудесно, если бы ты жил с нами.
   Роберт покачал головой.
   – Это не то, что мне нужно.
   – А что тебе нужно? Вернуться к родителям?
   – Нет. Подумываю задержаться здесь.
   – Но ты же останешься совсем один. Это ужасно.
   – Может быть.
   Ограда, отделявшая тропинку от обрыва, на этом участке заканчивалась. У самого края лежали валуны, между ним пробивались чахлые, но упорные кустики вереска. Роберт подошел к самому обрыву и заглянул вниз, где ленивыми судорогами плескалась вода.
   – Что ты делала вчера ночью? – спросил он.
   – То есть?
   – После того, как мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я хочу знать.
   – Отойди, – сказала Сара напряженно. – Ты слишком близко от края. Это опасно. – Роберт не двинулся с места. Она вздохнула и раздраженно заговорила:
   – Ну, зашла в комнату Мишель и села на кровать. Мне показалось, что ты стоишь за дверью. Я решила, что ты вот-вот постучишь.
   – Я и постучал… почти. – Роберт опустился на траву, примяв вереск, скрестил ноги по-турецки. – И что бы ты сделала тогда?
   – Не надо, Роберт. Не спрашивай. В этом нет смысла. – Сара села рядом. – Знаешь, это было бы ошибкой. Не знаю, что на меня нашло. Я просто пыталась использовать тебя.
   – Использовать?
   – Да, чтобы причинить боль Веронике. Наверное, я все равно бы не смогла. Мне не нравится секс с мужчинами… – с неожиданной нежностью она посмотрела на него, – …с любыми мужчинами, поэтому все наверняка все закончилось бы полной катастрофой. Я бы все испортила.
   – Например, нашу дружбу, – бесцветным голосом отозвался Роберт.
   – Да. И нашу дружбу. А она очень много для меня значит, Роберт, особенно сейчас. Мне сейчас нужен друг. Настоящий друг. А ты всегда был самым лучшим. У меня такого и не было прежде.
   – Что ж, очень плохо, – сказал он, отводя взгляд, – потому что я больше не хочу с тобой дружить. У меня больше нет сил.
   Саре потребовалось несколько секунд, чтобы осознать его слова.
   – Ну, придется найти. Потому что ничего иного нет. И никогда не будет.
   – Никогда?
   – Никогда. – Сара положила ладонь ему на колено. Роберт удивленно, но без особого трепета посмотрел на ладонь. – У нас с Ронни все пошло наперекосяк, – говорила Сара, – но я навсегда останусь у нее в долгу. Она ведь сделала для меня нечто очень-очень важное. Познакомила с моей… подлинной натурой.
   – Ты уверена?
   Прошло, казалось, немало времени, прежде чем Сара ответила:
   – Да, уверена.
   Роберт кивнул и выдернул пучок травы.
   – Я думал, что это… не знаю, временное отклонение.
   – Нет. Просто выяснилось, что она мне не подходит. – Сара улыбнулась. – Последние несколько недель я только и делала, что мечтала о том, как было бы чудесно, походи она хоть немного на тебя.
   – На меня?
   – Конечно, на тебя. Ты ведь идеально подходишь мне. Подходил бы… если… не одно известное обстоятельство.
   – Не смейся надо мной, Сара. Пожалуйста. Мне сейчас не до шуток.
   – Я не шучу. Это правда. Я считаю тебя замечательным, всегда считала. Да ты и сам прекрасно знаешь. – Она сжала ему колено, и Роберт вновь опустил взгляд, будто сонный кот, что отзывается на внезапную ласку. – Знаешь, мне, наверное, надо найти Клео. Ты только представь: твоя сестра-близнец. Ты в женском обличье. Она стала бы для меня идеальной партнершей, ты не находишь?
   Роберт смотрел на нее. Смотрел спокойно, испытующе, а Сара отвечала ему смущенным взглядом, надеясь уловить в его глазах хотя бы намек на веселье. Но во взгляде Роберта не было и следа шутливости. Трудно представить более серьезный, более пристальный взгляд, хотя если бы Роберт знал, сколько пройдет времени, прежде чем он сможет как следует посмотреть на Сару, то наверняка бы постарался.
   – Надо возвращаться, – сказала наконец Сара. – Холодно.
   – Иди, – ответил Роберт. – Я еще побуду здесь.
   Сара, поеживаясь, встала.
   – Точно?
   – Да. – Он видел тревогу на ее лице. – Не волнуйся. Не стану я туда прыгать.
   Сара нагнулась и поцеловала его в макушку.
   – Хорошо.
   Она отошла лишь на несколько ярдов, когда Роберт окликнул:
   – Сара!
   Она обернулась.
   Роберт хотел сказать ей о стихотворении, предложить зайти в кафе и открыть книгу на странице 173. Но понял, что это бесполезно. Слишком поздно.
   – До свидания, – вот и все, что он сказал.
   Сара улыбнулась и зашагала к дому.

14

   Из Лондона в тот вечер Терри уехал очень поздно. Поиски фотографии затянулись почти на пять часов, под конец он совсем отчаялся и едва дышал от усталости. Но все-таки Терри нашел ее; по злой прихоти судьбы снимок оказался на самом дне самой дальней коробки во втором из двух забитых до отказа чуланов. Увидев наконец фотографию, Терри вцепился в нее так, словно то была рука давно пропавшего близкого друга; он едва сдерживал слезы радости и облегчения. Спохватившись, Терри посмотрел на часы и понял, что едва успевает на поезд, а потому придется оставить квартиру как есть – в полном хаосе, словно здесь как следует порылись то ли спецслужбы, то ли грабители-дилетанты. Странно, что ему так хочется попасть в Эшдаун еще сегодня. И сорок минут спустя Терри сидел в поезде и под перестук колес покидал Лондон; на коленях у него лежала фотография, надежно упрятанная в последний номер журнала «Вид и звук». Время от времени он раскрывал журнал и смотрел на снимок – этот вновь обретенный символ самого ценного и достойного, что было в его жизни. Терри твердо знал, что больше не потеряет фотографию и не забудет о ней.
   На станции пришлось ждать такси, и у Эшдауна Терри оказался незадолго до полуночи. Он полагал, что в столь поздний час дом окутан темнотой и покоем, пациенты отдыхают у себя в спальнях, и лишь самописцы приборов живут своей лихорадочной жизнью, вычерчивая узоры электрических сигналов (да еще несмолкаемо топочут – столь же лихорадочно, хоть и скрыто от глаз – несчастные подопытные доктора Даддена). Но вместо этого Терри ждала совсем иная картина: на ярко освещенной террасе сидели три женщины, а теплый ночной воздух звенел от смеха и звяканья бутылок и стаканов. То были доктор Мэдисон, Мария Грэнджер и лунатичка Барбара Дейнтри.
   Увидев, как Терри поднимается по лестнице, Мария выкрикнула:
   – Эй! Гарри, тебе чего?
   – Меня зовут Терри, – сказал он, приблизившись.
   – Терри-Гарри, какая, на фиг, разница? Чего ты тут вынюхиваешь ночью?
   Веселая и общительная Мария жила в Лондоне и уже несколько раз пыталась завязать с Терри дружескую болтовню. Это была крупная женщина с каскадом подбородков и неизменной шкодливой улыбкой на губах. Поговаривали, что своими габаритами она отчасти обязана лекарствам, держащим в узде хроническую нарколепсию, но Мария весело признавалась, что немалый вклад внесла ее страсть к шоколадным пончикам и земляничным ватрушкам. Терри она нравилась – как и всем остальным в клинике, за исключением доктора Даддена.
   – Ездил на день в Лондон, – ответил он.
   – Понятно. Прогульщик.
   – В каком-то смысле, да.
   – Может, выпьешь с нами, а? Мужчина тут кстати придется.
   – А разве вам не положено лежать в своих постелях?
   – Так он же умотал, наш доктор Смерть. Еще днем укатил на конференцию. А кроме того, это мой последний вечер, вот я и решила отпраздновать. Знаешь поговорку, когда кошки нет…
   – …мыши могут расслабиться, – закончил Терри. И ради доктора Мэдисон добавил:
   – Крысы, надеюсь, тоже. – Она не ответила, и на лице ее ничего не отразилось. – Ну, хорошо, – сказал он. – Только занесу сумку наверх и сразу спущусь.
   К тому времени, когда он вернулся, доктор Мэдисон уже исчезла.
   – Пошла спать, – объяснила Мария.
   – Бедняжка слишком много работает, – сказала Барбара. – Он ее совсем загонял.
   Мария передала Терри бумажный стаканчик, до краев наполненный белым вином.
   – Ну, – сказал он, сделав первый глоток, – уже предвкушаете, как снова окажетесь в реальном мире?
   – Предвкушаю встречу с детьми. И мужем. Соскучилась. Но вообще-то мне здесь понравилось. Две недели у моря. И позабавилась хорошо.
   – Она любит посмеяться, – сказала Барбара, и обе захихикали. – Вы бы видели, что с ней происходит, когда она смеется. Такой странной становится.
   – Только не заводи меня, – сказала Мария, смех ее перешел в гортанный звук, шедший откуда-то из самого чрева. – Не заводи меня. Ты же знаешь, что я не выдержу.
   – А что такое? – сказал Терри. – Что происходит, когда вы смеетесь?
   – Она слабеет, – ответила Барбара. – Слабеет и становится какой-то странной. Знаете, говорят, что от смеха теряешь силы. Вот с ней такое и творится.
   – Ну не надо меня заводить, – простонала Мария, напрягаясь изо всех сил, чтобы не расхохотаться. – Только попробуй завести какой-нибудь анекдот.
   – Помнишь, тот, что ты мне сама рассказала? – отозвалась Барбара. – О человеке с бананом. – Она повернулась к Терри. – Знаете? У одного человека было три банана. Сел он себе в набитый автобус и испугался, что бананы подавятся. И тогда сунул один банан в нагрудный карман, другой – в боковой карман, а третий – в задний карман штанов…
   Мария, собрав, казалось, все силу воли, подавила смех и резко оборвала Барбару:
   – Хватит! Дай передохнуть. Я не хочу, чтобы это произошло при Гарри…
   – Терри.
   – Терри. Видишь ли, мне здесь нечем гордиться. Я не люблю, когда меня видят такой.
   – Прости, дорогая, – покаянно вздохнула Барбара. – Просто я подумала, что Терри будет интересно.
   – Ну да, конечно. Я тебе не клоун. – И Мария принялась объяснять:
   – Понимаешь, с нарколептиками случается иногда такая штука, катаплексия называется. И когда смеешься – ну от смеха такое как раз и случается – то, бах, шлепаешься в обморок. Пальцем даже пошевелить не можешь, но при этом все-все понимаешь и чувствуешь. Со мной так уже лет тридцать, но лишь пару лет назад поняли, в чем дело. Так что теперь я хохочу поменьше – надоело вечно выставлять себя на посмешище. Все мои подруги и родственники считают, что это жуть как смешно, когда я падаю и теряю сознание, они постоянно меня заводят, все норовят меня ухохотать. Ну, наверное, судьба у меня такая, да? Я всегда такой была. Любила посмеяться. Ну, скажи, разве можно жить без смеха? Надо ж хохотать, чтобы выжить…