Страница:
– Ничего страшного, – сказал Терри, щурясь от солнечного света.
– Смею ли я надеяться… смеем ли мы надеяться, смеем ли мы все надеяться, что это черновой набросок, первые пробные шаги вашей статьи?
– Моей статьи?
– О том, чем мы здесь занимаемся.
– А-а. – Терри об этом даже не думал. Более того, он еще не решил, настолько ли интересна эта клиника, чтобы посвятить ей отдельную статью. – Нет, на эту тему я пока размышляю.
– А… Все еще составляете план. – Доктор Дадден выдавил принужденную улыбку, в которой профессиональная неискренность соперничала с отчаянным желанием снискать расположение. – Когда вы к ней приступите… разумеется, я далек от того, чтобы диктовать вам или даже пытаться хоть как-то влиять… но когда вы все-таки приступить к статье, я очень надеюсь, что небольшое… отклонение от безупречности в вашей комнате не умерит и никоим образом…
– Отклонение от безупречности? – переспросил Терри.
– Я, разумеет, говорю о том злосчастном… э-э… граффити, на которое вы столь любезно, столь предусмотрительно…
– Ах вот вы о чем. – Терри столь же льстиво улыбнулся. – Понимаете, я могу писать только о том, что вижу, воспринимаю вещи такими, как они выглядят, поэтому, так сказать…
– Хм. – Доктор Дадден бледно улыбнулся в ответ. – Как мне кажется, мы друг друга понимаем. – Терри не подтвердил и не опроверг это утверждение, и доктор повернулся, чтобы уйти, но замешкался и выдавил:
– Кстати, у нас хорошая новость.
– Да?
– Судя по вашей ЭЭГ, вчера произошел небольшой прорыв.
– В каком смысле?
– Вы вошли в первую стадию сна. На двенадцать минут, примерно в три часа ночи.
– Это случилось впервые.
– С тех пор как вы находитесь под моим наблюдением, да. Как я сказал: небольшой прорыв. Естественно, я не могу поставить это себе в заслугу. Пока я еще не приступал к вашему лечению. – Дадден подождал (напрасно) восторга со стороны Терри, затем добавил:
– Я подумал, вы захотите об этом узнать.
Доктор Дадден скрылся в доме. Терри перечитал последние строки рецензии и внезапно ему захотелось только одного: закончить статью как можно скорее. Этот разговор о прорыве почему-то встревожил его – он вдруг обнаружил, что ему трудно сосредоточиться, трудно достичь той вовлеченности, что вдохновляла его весь последний абзац. Снедаемый нетерпением и скукой, Терри решил не напрягаться и завершить статью явным штампом, рассчитывая, что читатель воспримет его как шуточную демонстрацию главной идеи рецензии.
Не могу не выставить фильму наивысшие оценки, – написал он. – Это смехота, это буйство, это освежающий порыв спертого воздуха. Короче говоря: удовольствие для всей семьи.
Затем он вставил пустую страницу и напечатал счет.
ЗА: Рецензию на «Два сапога пара» – 4
590 слова @ 1 фунт за слово = 590 фунтов 0 пенсов
Плюс НДС 17, 5% = 103 фунтов 25 пенсов
Итого = 693 фунтов 25 пенсов
От цифр Терри отвлек шум открывшегося где-то вверху окна. Он повернулся, вытянул шею и понял, что знает это окно. В той комнате он собирался снова побывать, как только представится шанс – в длинной низкой мансарде на четвертом этаже, где он некогда жил и откуда имелся выход прямо на крышу. Кто-то распахнул окно, но Терри не видел, кто. Через секунду из окна то ли что-то вылетело, то ли выбросилось. В первый момент Терри подумал, что это чайка, затем – голубь: белое порхающее пятно на фоне идеальной полуденной голубизны неба. Но если и птица, то она разучилась летать: после недолгого скольжения в воздушных потоках начала падать пологой, сжимающейся спиралью. Когда предмет подлетел ближе, Терри узнал бумажный самолетик – тот на секунду завис у него над головой, потом резко ушел вбок и полетел в сторону моря; описав идеальный полукруг, самолетик снова нацелился на Терри, прямо ему в грудь; наконец, потеряв скорость, нырнул вниз и, проехавшись по клавиатуре, словно то была посадочная полоса, изящно замер у Терри на коленях.
Окно захлопнулось. Терри встал, держа в руке самолетик, прикрыл глаза от солнца и попытался разглядеть фигуру за бликующим стеклом. Но было слишком поздно.
Он разгладил лист бумаги и прочел криво написанное послание: СПРОСИ ЕГО О СТИВЕНЕ УЭББЕ.
5
– Смею ли я надеяться… смеем ли мы надеяться, смеем ли мы все надеяться, что это черновой набросок, первые пробные шаги вашей статьи?
– Моей статьи?
– О том, чем мы здесь занимаемся.
– А-а. – Терри об этом даже не думал. Более того, он еще не решил, настолько ли интересна эта клиника, чтобы посвятить ей отдельную статью. – Нет, на эту тему я пока размышляю.
– А… Все еще составляете план. – Доктор Дадден выдавил принужденную улыбку, в которой профессиональная неискренность соперничала с отчаянным желанием снискать расположение. – Когда вы к ней приступите… разумеется, я далек от того, чтобы диктовать вам или даже пытаться хоть как-то влиять… но когда вы все-таки приступить к статье, я очень надеюсь, что небольшое… отклонение от безупречности в вашей комнате не умерит и никоим образом…
– Отклонение от безупречности? – переспросил Терри.
– Я, разумеет, говорю о том злосчастном… э-э… граффити, на которое вы столь любезно, столь предусмотрительно…
– Ах вот вы о чем. – Терри столь же льстиво улыбнулся. – Понимаете, я могу писать только о том, что вижу, воспринимаю вещи такими, как они выглядят, поэтому, так сказать…
– Хм. – Доктор Дадден бледно улыбнулся в ответ. – Как мне кажется, мы друг друга понимаем. – Терри не подтвердил и не опроверг это утверждение, и доктор повернулся, чтобы уйти, но замешкался и выдавил:
– Кстати, у нас хорошая новость.
– Да?
– Судя по вашей ЭЭГ, вчера произошел небольшой прорыв.
– В каком смысле?
– Вы вошли в первую стадию сна. На двенадцать минут, примерно в три часа ночи.
– Это случилось впервые.
– С тех пор как вы находитесь под моим наблюдением, да. Как я сказал: небольшой прорыв. Естественно, я не могу поставить это себе в заслугу. Пока я еще не приступал к вашему лечению. – Дадден подождал (напрасно) восторга со стороны Терри, затем добавил:
– Я подумал, вы захотите об этом узнать.
Доктор Дадден скрылся в доме. Терри перечитал последние строки рецензии и внезапно ему захотелось только одного: закончить статью как можно скорее. Этот разговор о прорыве почему-то встревожил его – он вдруг обнаружил, что ему трудно сосредоточиться, трудно достичь той вовлеченности, что вдохновляла его весь последний абзац. Снедаемый нетерпением и скукой, Терри решил не напрягаться и завершить статью явным штампом, рассчитывая, что читатель воспримет его как шуточную демонстрацию главной идеи рецензии.
Не могу не выставить фильму наивысшие оценки, – написал он. – Это смехота, это буйство, это освежающий порыв спертого воздуха. Короче говоря: удовольствие для всей семьи.
Затем он вставил пустую страницу и напечатал счет.
ЗА: Рецензию на «Два сапога пара» – 4
590 слова @ 1 фунт за слово = 590 фунтов 0 пенсов
Плюс НДС 17, 5% = 103 фунтов 25 пенсов
Итого = 693 фунтов 25 пенсов
От цифр Терри отвлек шум открывшегося где-то вверху окна. Он повернулся, вытянул шею и понял, что знает это окно. В той комнате он собирался снова побывать, как только представится шанс – в длинной низкой мансарде на четвертом этаже, где он некогда жил и откуда имелся выход прямо на крышу. Кто-то распахнул окно, но Терри не видел, кто. Через секунду из окна то ли что-то вылетело, то ли выбросилось. В первый момент Терри подумал, что это чайка, затем – голубь: белое порхающее пятно на фоне идеальной полуденной голубизны неба. Но если и птица, то она разучилась летать: после недолгого скольжения в воздушных потоках начала падать пологой, сжимающейся спиралью. Когда предмет подлетел ближе, Терри узнал бумажный самолетик – тот на секунду завис у него над головой, потом резко ушел вбок и полетел в сторону моря; описав идеальный полукруг, самолетик снова нацелился на Терри, прямо ему в грудь; наконец, потеряв скорость, нырнул вниз и, проехавшись по клавиатуре, словно то была посадочная полоса, изящно замер у Терри на коленях.
Окно захлопнулось. Терри встал, держа в руке самолетик, прикрыл глаза от солнца и попытался разглядеть фигуру за бликующим стеклом. Но было слишком поздно.
Он разгладил лист бумаги и прочел криво написанное послание: СПРОСИ ЕГО О СТИВЕНЕ УЭББЕ.
5
Долгие ночные беседы с Сарой произвели на Роберта глубочайшее впечатление. С нежностью вспоминая о том, с каким участием она его слушала, о ее тихом грассирующем голосе, когда она рассказывала ему о сокровенном, Роберт неизменно впадал в романтическую кому, из которой, казалось, ему уже не выйти. В ожидании Сары он слонялся по кухне, прятался в коридоре у двери ее комнаты, заглядывал по вечерам в телевизионную, то и дело совершал прогулки вдоль обрыва – в час, когда, по его предположениям, у нее заканчивались занятия; при этом он старательно репетировал радость негаданной встречи. Он покупал ей подарки и почти сразу же выкидывал, считая негодными и недостойными ее; он ежечасно причесывался и брился по два раза на дню (в том числе и ноги, хотя их он брил не ради Сары). Но большую часть дня Роберт просто сидел у себя в комнате в полном безделье и невидяще смотрел на стену; его разум превратился в киноэкран, на котором крутили самые мучительные сцены – вот он гладит ее волосы, вот впервые робко берет ее за руку, вот проводит губами по безупречному изгибу ее уха, вот целует нежный пушок у нее на шее. Много дней Роберт убеждал себя, что во время следующей встречи любовь внезапно и стихийно прорвется неудержимым излиянием чувств.
Имелась, однако, одна сложность. Сара, судя по всему, исчезла. Ни один обитатель дома не помнил, чтобы она появлялась в последнее время, а по словам миссис Шарп, жены смотрителя, ее постель всю минувшую неделю оставалась нетронутой.
Когда утекло восемь дней, Роберт понял, что больше не выдержит: нужно наконец выйти из дому и поискать Сару в студгородке. Однако полтора часа утомительных поисков в библиотеке, Центре искусств и здании студенческого союза не дали ровным счетом ничего, и тогда он сел на автобус до города и отправился в единственное место, куда может забрести студент ненастным субботним утром – в кафе «Валладон». Там Роберт обнаружил лишь одного посетителя, своего старого приятеля Терри – тот сидел в углу, раскидав по столу черновики реферата.
Человек, впервые заглянувший в кафе «Валладон», наивно предполагал увидеть нечто поистине французское и изысканное – сплошь cafi noir и pain au chocolate[10]. Но вместо французской изысканности видел сосновые столы и скамьи, старые молочные бутылки в потеках свечного воска, стены, украшенные старинными навигационными инструментами, да многочисленные ряды книг, купленных на развалах букинистов. Еще посетитель обнаруживал толстые и малосъедобные овсяные лепешки, куски грубого хлеба с ломтями чеддера или жареной ветчины, огромные кружки с черным кофе и сладким фруктовым чаем. Больше всего кафе «Валладон» смахивало на сумрачную пещеру. За стойкой сидел Слаттери, который не спешил обслужить нового посетителя – пока не дочитает фразу в очередном философском трактате. Надо заметить, обычно в кафе протекала куда более напряженная светская и интеллектуальная жизнь, чем та, которую олицетворял сейчас Терри, тощий и бледный студент с серьезным лицом, будущий специалист по кинематографу. При появлении Роберта он поднял взгляд и обозначил приветствие, дернув вверх на три четверти пустой кружкой и пробормотав: «Тебе того же?». После чего вернулся к созерцанию своих бумаг.
В этом семестре Роберт нечасто виделся с Терри и, вернувшись к его столику с полной кружкой, обратил внимание, что выглядит приятель еще болезненней и бледней обычного. Глаза у Терри опухли, он маниакально покрывал строчками листы бумаги, каждые двадцать-тридцать секунд прерываясь на гигантский зевок, отчего вся его жизнедеятельность на мгновение приостанавливалась. Терри, как стало известно Роберту за два года их знакомства, не выносил солнечного света и чувствовал себя комфортно только в трех местах: в кино, в кафе «Валладон» (постоянный полумрак которого полностью его устраивал) и в своей собственной плотно зашторенной комнате, где он проводил большую часть времени, поскольку, как утверждал Терри, на сон ему требовалось не меньше четырнадцати часов, а иначе он не человек. Дело не в том, что сон приносил Терри расслабление, и не в том, что отдых являлся его главной целью. Для Терри процесс сна, по сути, представлял собой еженощное путешествие, и именно этим, возможно, объяснялся его голодный и изможденный взгляд. Ибо Терри одолевали сны – сны, по его утверждениям, воистину райской красоты: о залитых солнцем садах, чудесных пейзажах, божественных пикниках и прекрасных коитусах на лоне природы. В этих сновидениях каким-то образом сочетались восторг физиологии и безгрешная невинность. Терри посещали сны, которые можно было поставить в один ряд с самыми чистыми и идеализированными детскими воспоминаниями, и они превосходили творческие способности самого изобретательного, умелого и усердного фантаста. И сны эти посещали его каждую ночь. Каждую ночь они соблазняли и мучили Терри – это, по крайней мере, ему было известно. Но в то же время он никогда не мог сообщить никаких подробностей, ибо сновидения каждое утро ускользали из его памяти – в те несколько роковых секунд, которые требовались ему, чтобы полностью прийти в сознание. Эти сны были для Терри чем-то вроде наркотика – самой существенной, самой важной, самой ценной частью его жизни: именно поэтому он спал по четырнадцать часов в сутки – чтобы его спящий разум гонялся за ускользающими сновидениями. Но его бесило, что он запоминает только самые дразнящие фрагменты, а потому не может никому рассказать о своих снах или утешиться воспоминанием о них. Правда, время от времени крошечные обрывки и клочки вдруг всплывали на поверхность, и тогда он лихорадочно записывал их на всем, что попадалось под руку, так что нередко конспекты лекций – скажем, о роли женских персонажей в film noir[11]; – перемежались загадочными фразами типа «запах роз; теплое дыхание льва», или «долина; женщина; пух чертополоха», или «обнаженная, запутавшаяся в ветвях грушевого дерева». Но эти записки были очень слабой компенсацией; Терри понимал, что воспоминания – лишь жалкое утешение за ужасное знание о том, что волшебный мир, в который он погружается каждую ночь, никогда не дастся ему в руки.
– Плохо выглядишь, – сказал Роберт, усаживаясь.
– И чувствую. Если на то пошло, у тебя самого видок не лучше. Кстати, что ты здесь делаешь?
– Ищу одного человека. А ты?
– Жду Линн.
Линн была последней подружкой Терри. Скоротечные романы давно вошли у него в привычку, ни одна из любовных связей не длилась дольше месяца-другого. Женщин, которые поначалу находили Терри интересным, вскоре отталкивали его эксцентричное отношение ко сну и одержимость кинематографом (бывали дни, когда он не мог говорить ни о чем другом). Сам Терри редко замечал момент, когда роман начинал клониться к упадку; и каждый раз удивлялся и недоумевал, если неопровержимые свидетельства наконец указывали, что любовь закончилась: внезапное исчезновение из шкафа одежды очередной подружки или снизошедшее озарение, когда выйдя на послеполуденное солнце из темноты просмотрового зала киноведческого факультета, он вдруг понимал, что уже больше недели не видел женщину, которая, как считается, живет с ним в одной комнате. Случится то же самое с Линн или нет, Роберт не знал. Он уклончиво спросил:
– Как она?
– Нормально, – ответил Терри, осторожно отхлебывая обжигающе горячий шоколад. (Он никогда не пил кофе, так как не мог от него заснуть.) Он нахмурился. – Сегодня днем мы собирались прогуляться. Развеяться, так сказать.
– Дело хорошее.
Терри покачал головой.
– Пустая трата времени. К тому же, по второму каналу Би-би-си показывают фильм Дугласа Сирка[12] – Он с надеждой взглянул на Роберта. – Может, съездишь с нами? Места в машине хватит. Глядишь, веселее будет.
Роберт уже катался прежде с Терри и его подружками. Перспектива выслушивать обмен колкостями несколько часов кряду выглядела не особо привлекательной.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Ты же понимаешь, как бывает, когда ты с кем-нибудь… Я бы только помешал.
– Да нет, у нас с Линн все по-другому, – настаивал Терри. – Пока мы прекрасно ладим. Никаких ссор, зато много… дружелюбного молчания. Никакой неловкости, не бойся. – Он приподнялся и пошарил в карманах. – Я бы что-нибудь съел. У тебя, случаем, нет денег?
Как оказалось, их совместные ресурсы составляли чуть больше трех фунтов, и Терри подсчитал, что денег хватит лишь на бензин. Однако, заговорщицки оглядев кафе, он шепнул:
– Без паники.
Затем снял с полки над соседним столиком старое издание «Больших надежд»[13] в твердой обложке. Осторожно раскрыл книгу и сказал:
– Двести двадцатая страница.
В книге лежала десятифунтовая банкнота.
Роберт удивленно посмотрел на приятеля.
– Когда ты ее сюда положил?
– С полгода назад, – ответил Терри. – Когда был чуть побогаче. Знаешь, было у меня предчувствие, что деньги когда-нибудь понадобятся. Принесешь нам пару сандвичей, хорошо?
Вскоре в кафе появилась Линн. Терри в это время спустился в туалет.
– Он предложил поехать с вами, – сказал Роберт, – но вряд ли я соглашусь. Не хочу мешать.
– Поехали, – попросила Линн. – Честно говоря, нам лучше сейчас не оставаться наедине: мы плохо ладим. Такое впечатление, что нам нечего сказать друг другу.
– А куда вы собрались?
– Просто вдоль побережья. Я знаю, что сейчас там очень мокро, но, если верить прогнозу, скоро распогодится.
Ближе к трем, после того как они часа два ехали во влажной дымке, хлынул проливной дождь, и тут Терри обнаружил, что дворники не работают. Они съехали с дороги и остановились на площадке. Линн предложила мятные леденцы – другой провизии у них не было.
– Здорово, – сказал Терри. – Гораздо лучше, чем сидеть у себя в комнате и смотреть «Написано ветром».
Роберт стер с заднего стекла влагу и вгляделся в унылую береговую линию, едва различимую под завесой дождя.
– Кажется, я его видел. Слюнявая мелодрама с Роком Хадсоном[14] в роли нефтяного магната. Жалкое подобие «Далласа» пятидесятых годов.
– Очень в твоем духе, – сказал Терри.
– А что это кино представляет, по-твоему?
– Истинный cinйaste[15], – ответил Терри – знает, что Сирк – один из самый значительных режиссеров, когда-либо работавших в Голливуде. Даже из элементарного психоаналитического прочтения его фильмов ясно, что он обладал глубоким пониманием сексуальных неврозов, лежащих в основе американской мечты.
– Да иди ты. – Роберт отвернулся к окну.
– Тебе никогда не приходило в голову, – заговорила Линн, обращаясь к Терри, но не глядя на него, – что ты ищешь во всех этих фильмах то, чего в них на самом деле нет?
В ее голосе звучала усталая ожесточенность.
– Я не утверждаю, что фильмы Сирка совершенны, – сказал Терри. Он помолчал, обдумывая это утверждение, и принялся развивать его в своем лучшем стиле опытного лектора:
– Разумеется, можно придумать совершенный фильм. Это не значит, что он будет радовать и повышать настроение. Такой фильм запросто может оказаться самым гнетущим фильмом в мире. Самое главное – чтобы изобразительный ряд был последователен и безупречен. Я убежден, такое кино существует. Сейчас я как раз набираюсь опыта, чтобы пуститься на его поиски.
– То есть пытаешься вспомнить совершенный сон, – подсказал Роберт.
– Только, ради бога, не надо про сны, – попросила Линн. – У меня его сны уже вот где сидят. Можно подумать, Терри – единственный человек, которому снятся сны.
– А я почти не вижу снов, – сказал Роберт.
– А я вижу, и постоянно.
– О чем?
– Ну, во-первых, мне снится, что я десять минут разговариваю с Терри, и он не разу не упоминает Ингмара Бергмана. Но это лишь моя маленькая мечта. – Линн задумалась. – Ну, не знаю… глупые, банальные сны… Например, пару ночей назад мне приснилось, будто я лежу в больнице рядом с Уинстоном Черчиллем. Он ест из миски горошек и время от времени пуляет горошиной в мою сторону. Потом больница превратилась в загородный дом моей бабушки, а дальше откуда-то появились пожарные, они пели «Хелло, Долли». – Линн видела, что на Терри ее рассказ не производит впечатления. – Не смотри на меня так. Не у всех нас сны глубокомысленные.
– Я ничего не говорю.
– И вообще, почему бы тебе не вылезти и не починить дворники? Для разнообразия – сделай что-нибудь полезное.
Сердито бормоча и плотно запахнув пиджак, словно он мог хоть немного защитить от дождя и холода, Терри выбрался из машины и несколько пустопорожних минут вяло дергал и пихал стеклоочистители. Ремонт автомобилей не относился к сильным его сторонам.
– Однажды мне приснился сон про больницу, – заговорил Роберт. – На самом деле, это единственный сон, который я запомнил. Мне тогда было, наверное, лет девять-десять. Мне снилось, будто я нахожусь в очень пустынной местности, вокруг голые холмы и пыль. А еще там – женщина средних лет в форме медсестры, она стоит у обочины дороги и указывает куда-то вдаль. Где-то впереди по дороге – большое здание, и именно на него она показывает. Я смутно различаю здание и знаю, что это больница. Точнее, какой-то военный госпиталь. А за женщиной – табличка. Она ее закрывает, и я никак не могу прочесть, что там написано.
– Но ты все же знаешь, что там написано? – спросила Линн.
– Нет. Всего одно слово, но я не могу его рассмотреть. Это сводит меня с ума. Но я твердо знаю, что надпись – на иностранном языке.
– В этом сне еще что-нибудь происходит?
– Нет. Больше ничего.
Линн задумалась.
– Как ты думаешь, медсестра приказывает тебе идти в госпиталь?
– Не знаю. Наверное.
– Думаю, тебе надо сходить с этим сном к психоаналитику. Если ты помнишь сон после стольких лет, он наверняка что-то пытается тебе сообщить.
Терри открыл дверцу и, мокрый, плюхнулся на водительское место.
– Пустая трата времени, – сказал он.
Они молчали, слушая гул проносившихся мимо машин, шипение шин о мокрый асфальт. Роберт подумал, что это самый гнетущий звук в мире; он напомнил ему семейный отпуск в Девоне – на переднем сиденье пререкаются мать с отцом, пьют кофе из термосов в запотевшей машине на какой-то прибрежной стоянке, унылая погода, несмотря на июль. Вечерами ужинают в дешевой забегаловке, отец наливается вином и виски, и мать везет их к арендованному домику или пансиону. Роберт отчетливо припомнил, как отец поздним вечером мочится у стены какой-то маленькой гостиницы, хозяйка открывает окно на третьем этаже и кричит на него. «Я вызову полицию!» – вопит она, но отец лишь грубо хохочет. «Я и есть полиция!» – кричит он в ответ; на следующее утро им все равно уезжать.
Терри попробовал включить радио, но ему удалось найти лишь какую-то оперу и футбольный репортаж. Помаявшись, он выключил приемник и зевнул; потом повернулся к Роберту:
– Так кого, говоришь, ты искал сегодня утром в кафе?
– Я не говорил. Одного человека из Эшдауна.
– А… – Судя по интонации, тема, похоже, заинтересовала Терри. – Мужчину или женщину?
– Женщину. Ее уже неделю никто не видел. Я немного беспокоюсь.
Линн глазела в окно с напряженным и скучающим видом, не принимая участия в разговоре. Но тут встрепенулась и спросила:
– Ее, случайно, не Сарой зовут? Сара Тюдор?
Роберт резко приподнялся.
– Откуда ты знаешь?
Линн довольно улыбнулась.
– Интуиция.
– Но ты ведь ее не знаешь? – спросил Роберт.
– Почему же, хорошо знаю. Когда я училась на первом курсе, она жила на одном этаже со мной. Уж кого-кого, но Сару знали все.
Роберт не вполне понял, что означают ее слова, но тон ему не понравился.
– Как она выглядит? – спросил Терри.
– Невысокая, – ответила Линн. – Худая. Блеклые голубые глаза. Всегда носит джинсовую куртку. Светлые волосы, довольно короткие, немного похожи на солому.
– Ничего общего с соломой, – возразил Роберт.
– Именно как солома. Из-за них ее и прозвали Ворзель[16].
– Кто называет ее Ворзель?
– Да все – в честь огородного пугала Ворзеля Гаммиджа. Разумеется, – добавила Линн, – это только одно из ее прозвищ.
Страшась ответа, но не в силах остановиться, Роберт спросил:
– А другие?
– Одни зовут ее Сара Рвота, после знаменитого случая, когда она пошла в ресторан и облевала всех посетителей. Другие зовут ее Подружкой Грегори, потому что она раньше встречалась с этим мерзким типом по имени Грегори. А некоторые называют ее Рип ван Винкль[17], потому что у нее есть очаровательная привычка засыпать во время разговора – если она не находит тебя особенно интересным.
Роберт нахмурился.
– Возможно, она не виновата, – сказал он. – По-моему, такое состояние…
– Но большинство, – оборвала его Линн, которая еще не выговорилась, – большинство зовут ее просто Безумная Сара.
Сердце Роберта сжалось.
– А это еще почему?
– Потому что она сдвинутая на всю голову. Вечно пристает к людям, уверяя, что разговаривала с ними, чем-то занималась с ними, но каждый раз оказывается, что она все выдумала. Совершенно чокнутая.
Это уже слишком, решил Роберт.
– Не верю.
– Это правда, – сказала Линн. – Именно поэтому я и подумала, что, возможно, ты ищешь Сару. Я видела ее пару дней назад, и она говорила о тебе. Она много чего говорила, и могу поклясться, что попросту насочиняла половину.
Несмотря на неприятную тему, Роберта взволновало, что Сара не только не забыла его, но даже находит достаточно интересным, чтобы обсуждать с подругами.
– А что она говорила?
– Ну, она сказала, что у тебя недавно умерла кошка, и ты очень расстроен.
– Да, правда.
– И что вы сидели с ней полночи на террасе, на пронизывающем холоде и разговаривали о смысле жизни.
– Вообще-то разговаривали.
– А еще она всем рассказывает, что у тебя есть сестра-близнец.
Повисло выжидательное молчание. Терри повернулся и насмешливо посмотрел на Роберта.
– Ну?
– Что – ну?
– Не станешь же ты говорить, что и это правда?
Роберт посмотрел Терри прямо в глаза. Он чувствовал на себя взгляд Линн.
– На самом деле – правда.
Терри на короткое – на очень короткое – мгновение онемел. Он переводил взгляд с Роберта на Линн, и с Линн на Роберта, пытаясь решить, не изощренный ли это розыгрыш.
– Я был у тебя дома, – сказал он. – Я знаком с твоей семьей. У тебя нет ни братьев, ни сестер.
– Что же она о ней сказала? – спросил Роберт, не обращая внимания на Терри.
– Ну, по словам Сары, у тебя есть сестра-близнец, ее зовут Клео, но твои родители не могли позволить себе воспитать сразу двух детей, поэтому, когда вам было всего несколько дней, они отдали девочку приемной семье, и с тех пор ты никогда ее не видел.
Роберт молчал, но по лицу было понятно, что сейчас его терзают очень личные и очень тайные чувства. Посмотрев на него, Терри вознамерился вырвать правду.
– Так что, она лжет? Выдумывает?
– Нет, конечно. Как можно такое выдумать?
– У тебя есть сестра-близнец, которую зовут Клео, и ты никогда мне об этом не говорил?
– А почему я должен был говорить? Я же никогда ее не видел.
– Мы с тобой знакомы два года, мы два года дружим, и ты ни разу не сказал мне, что у тебя есть сестра-близнец. А потом ты знакомишься с какой-то странной, да что там – чокнутой бабой, начинаешь болтать с ней и через пять минут все ей выкладываешь?
– Она не чокнутая. И в ней нет ничего странного.
Тут Линн не выдержала и фыркнула:
– Терри, ты ведь знаешь Сару Тюдор. Ну помнишь, та, что… ну ты знаешь, которая с Ронни…
Впоследствии Роберт вспомнит, что лишь услышав это имя, он испытал предчувствие, внезапное осознание, что находится в свободном падении, стремительно летит в бездонную пропасть. Роберт точно знал, что все его надежды последней недели – пусть раньше он и считал их иллюзорными, но сейчас они казались ему крепче скалы – вот-вот превратятся в дым. Его охватила паника.
– А, так значит, это та самая? – тем временем говорил Терри. – Так вот о ком мы говорим? Ну, конечно, я с ней знаком. Она сидела за нашим столиком в тот день, когда у нас с Ронни зашел спор.
– Невысокая… – подсказала Линн.
– Да, и худая, блеклые голубые глаза, джинсовая куртка, светлые волосы, немного похожие на солому. И совершенно ненормальная.
Имелась, однако, одна сложность. Сара, судя по всему, исчезла. Ни один обитатель дома не помнил, чтобы она появлялась в последнее время, а по словам миссис Шарп, жены смотрителя, ее постель всю минувшую неделю оставалась нетронутой.
Когда утекло восемь дней, Роберт понял, что больше не выдержит: нужно наконец выйти из дому и поискать Сару в студгородке. Однако полтора часа утомительных поисков в библиотеке, Центре искусств и здании студенческого союза не дали ровным счетом ничего, и тогда он сел на автобус до города и отправился в единственное место, куда может забрести студент ненастным субботним утром – в кафе «Валладон». Там Роберт обнаружил лишь одного посетителя, своего старого приятеля Терри – тот сидел в углу, раскидав по столу черновики реферата.
Человек, впервые заглянувший в кафе «Валладон», наивно предполагал увидеть нечто поистине французское и изысканное – сплошь cafi noir и pain au chocolate[10]. Но вместо французской изысканности видел сосновые столы и скамьи, старые молочные бутылки в потеках свечного воска, стены, украшенные старинными навигационными инструментами, да многочисленные ряды книг, купленных на развалах букинистов. Еще посетитель обнаруживал толстые и малосъедобные овсяные лепешки, куски грубого хлеба с ломтями чеддера или жареной ветчины, огромные кружки с черным кофе и сладким фруктовым чаем. Больше всего кафе «Валладон» смахивало на сумрачную пещеру. За стойкой сидел Слаттери, который не спешил обслужить нового посетителя – пока не дочитает фразу в очередном философском трактате. Надо заметить, обычно в кафе протекала куда более напряженная светская и интеллектуальная жизнь, чем та, которую олицетворял сейчас Терри, тощий и бледный студент с серьезным лицом, будущий специалист по кинематографу. При появлении Роберта он поднял взгляд и обозначил приветствие, дернув вверх на три четверти пустой кружкой и пробормотав: «Тебе того же?». После чего вернулся к созерцанию своих бумаг.
В этом семестре Роберт нечасто виделся с Терри и, вернувшись к его столику с полной кружкой, обратил внимание, что выглядит приятель еще болезненней и бледней обычного. Глаза у Терри опухли, он маниакально покрывал строчками листы бумаги, каждые двадцать-тридцать секунд прерываясь на гигантский зевок, отчего вся его жизнедеятельность на мгновение приостанавливалась. Терри, как стало известно Роберту за два года их знакомства, не выносил солнечного света и чувствовал себя комфортно только в трех местах: в кино, в кафе «Валладон» (постоянный полумрак которого полностью его устраивал) и в своей собственной плотно зашторенной комнате, где он проводил большую часть времени, поскольку, как утверждал Терри, на сон ему требовалось не меньше четырнадцати часов, а иначе он не человек. Дело не в том, что сон приносил Терри расслабление, и не в том, что отдых являлся его главной целью. Для Терри процесс сна, по сути, представлял собой еженощное путешествие, и именно этим, возможно, объяснялся его голодный и изможденный взгляд. Ибо Терри одолевали сны – сны, по его утверждениям, воистину райской красоты: о залитых солнцем садах, чудесных пейзажах, божественных пикниках и прекрасных коитусах на лоне природы. В этих сновидениях каким-то образом сочетались восторг физиологии и безгрешная невинность. Терри посещали сны, которые можно было поставить в один ряд с самыми чистыми и идеализированными детскими воспоминаниями, и они превосходили творческие способности самого изобретательного, умелого и усердного фантаста. И сны эти посещали его каждую ночь. Каждую ночь они соблазняли и мучили Терри – это, по крайней мере, ему было известно. Но в то же время он никогда не мог сообщить никаких подробностей, ибо сновидения каждое утро ускользали из его памяти – в те несколько роковых секунд, которые требовались ему, чтобы полностью прийти в сознание. Эти сны были для Терри чем-то вроде наркотика – самой существенной, самой важной, самой ценной частью его жизни: именно поэтому он спал по четырнадцать часов в сутки – чтобы его спящий разум гонялся за ускользающими сновидениями. Но его бесило, что он запоминает только самые дразнящие фрагменты, а потому не может никому рассказать о своих снах или утешиться воспоминанием о них. Правда, время от времени крошечные обрывки и клочки вдруг всплывали на поверхность, и тогда он лихорадочно записывал их на всем, что попадалось под руку, так что нередко конспекты лекций – скажем, о роли женских персонажей в film noir[11]; – перемежались загадочными фразами типа «запах роз; теплое дыхание льва», или «долина; женщина; пух чертополоха», или «обнаженная, запутавшаяся в ветвях грушевого дерева». Но эти записки были очень слабой компенсацией; Терри понимал, что воспоминания – лишь жалкое утешение за ужасное знание о том, что волшебный мир, в который он погружается каждую ночь, никогда не дастся ему в руки.
– Плохо выглядишь, – сказал Роберт, усаживаясь.
– И чувствую. Если на то пошло, у тебя самого видок не лучше. Кстати, что ты здесь делаешь?
– Ищу одного человека. А ты?
– Жду Линн.
Линн была последней подружкой Терри. Скоротечные романы давно вошли у него в привычку, ни одна из любовных связей не длилась дольше месяца-другого. Женщин, которые поначалу находили Терри интересным, вскоре отталкивали его эксцентричное отношение ко сну и одержимость кинематографом (бывали дни, когда он не мог говорить ни о чем другом). Сам Терри редко замечал момент, когда роман начинал клониться к упадку; и каждый раз удивлялся и недоумевал, если неопровержимые свидетельства наконец указывали, что любовь закончилась: внезапное исчезновение из шкафа одежды очередной подружки или снизошедшее озарение, когда выйдя на послеполуденное солнце из темноты просмотрового зала киноведческого факультета, он вдруг понимал, что уже больше недели не видел женщину, которая, как считается, живет с ним в одной комнате. Случится то же самое с Линн или нет, Роберт не знал. Он уклончиво спросил:
– Как она?
– Нормально, – ответил Терри, осторожно отхлебывая обжигающе горячий шоколад. (Он никогда не пил кофе, так как не мог от него заснуть.) Он нахмурился. – Сегодня днем мы собирались прогуляться. Развеяться, так сказать.
– Дело хорошее.
Терри покачал головой.
– Пустая трата времени. К тому же, по второму каналу Би-би-си показывают фильм Дугласа Сирка[12] – Он с надеждой взглянул на Роберта. – Может, съездишь с нами? Места в машине хватит. Глядишь, веселее будет.
Роберт уже катался прежде с Терри и его подружками. Перспектива выслушивать обмен колкостями несколько часов кряду выглядела не особо привлекательной.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Ты же понимаешь, как бывает, когда ты с кем-нибудь… Я бы только помешал.
– Да нет, у нас с Линн все по-другому, – настаивал Терри. – Пока мы прекрасно ладим. Никаких ссор, зато много… дружелюбного молчания. Никакой неловкости, не бойся. – Он приподнялся и пошарил в карманах. – Я бы что-нибудь съел. У тебя, случаем, нет денег?
Как оказалось, их совместные ресурсы составляли чуть больше трех фунтов, и Терри подсчитал, что денег хватит лишь на бензин. Однако, заговорщицки оглядев кафе, он шепнул:
– Без паники.
Затем снял с полки над соседним столиком старое издание «Больших надежд»[13] в твердой обложке. Осторожно раскрыл книгу и сказал:
– Двести двадцатая страница.
В книге лежала десятифунтовая банкнота.
Роберт удивленно посмотрел на приятеля.
– Когда ты ее сюда положил?
– С полгода назад, – ответил Терри. – Когда был чуть побогаче. Знаешь, было у меня предчувствие, что деньги когда-нибудь понадобятся. Принесешь нам пару сандвичей, хорошо?
Вскоре в кафе появилась Линн. Терри в это время спустился в туалет.
– Он предложил поехать с вами, – сказал Роберт, – но вряд ли я соглашусь. Не хочу мешать.
– Поехали, – попросила Линн. – Честно говоря, нам лучше сейчас не оставаться наедине: мы плохо ладим. Такое впечатление, что нам нечего сказать друг другу.
– А куда вы собрались?
– Просто вдоль побережья. Я знаю, что сейчас там очень мокро, но, если верить прогнозу, скоро распогодится.
Ближе к трем, после того как они часа два ехали во влажной дымке, хлынул проливной дождь, и тут Терри обнаружил, что дворники не работают. Они съехали с дороги и остановились на площадке. Линн предложила мятные леденцы – другой провизии у них не было.
– Здорово, – сказал Терри. – Гораздо лучше, чем сидеть у себя в комнате и смотреть «Написано ветром».
Роберт стер с заднего стекла влагу и вгляделся в унылую береговую линию, едва различимую под завесой дождя.
– Кажется, я его видел. Слюнявая мелодрама с Роком Хадсоном[14] в роли нефтяного магната. Жалкое подобие «Далласа» пятидесятых годов.
– Очень в твоем духе, – сказал Терри.
– А что это кино представляет, по-твоему?
– Истинный cinйaste[15], – ответил Терри – знает, что Сирк – один из самый значительных режиссеров, когда-либо работавших в Голливуде. Даже из элементарного психоаналитического прочтения его фильмов ясно, что он обладал глубоким пониманием сексуальных неврозов, лежащих в основе американской мечты.
– Да иди ты. – Роберт отвернулся к окну.
– Тебе никогда не приходило в голову, – заговорила Линн, обращаясь к Терри, но не глядя на него, – что ты ищешь во всех этих фильмах то, чего в них на самом деле нет?
В ее голосе звучала усталая ожесточенность.
– Я не утверждаю, что фильмы Сирка совершенны, – сказал Терри. Он помолчал, обдумывая это утверждение, и принялся развивать его в своем лучшем стиле опытного лектора:
– Разумеется, можно придумать совершенный фильм. Это не значит, что он будет радовать и повышать настроение. Такой фильм запросто может оказаться самым гнетущим фильмом в мире. Самое главное – чтобы изобразительный ряд был последователен и безупречен. Я убежден, такое кино существует. Сейчас я как раз набираюсь опыта, чтобы пуститься на его поиски.
– То есть пытаешься вспомнить совершенный сон, – подсказал Роберт.
– Только, ради бога, не надо про сны, – попросила Линн. – У меня его сны уже вот где сидят. Можно подумать, Терри – единственный человек, которому снятся сны.
– А я почти не вижу снов, – сказал Роберт.
– А я вижу, и постоянно.
– О чем?
– Ну, во-первых, мне снится, что я десять минут разговариваю с Терри, и он не разу не упоминает Ингмара Бергмана. Но это лишь моя маленькая мечта. – Линн задумалась. – Ну, не знаю… глупые, банальные сны… Например, пару ночей назад мне приснилось, будто я лежу в больнице рядом с Уинстоном Черчиллем. Он ест из миски горошек и время от времени пуляет горошиной в мою сторону. Потом больница превратилась в загородный дом моей бабушки, а дальше откуда-то появились пожарные, они пели «Хелло, Долли». – Линн видела, что на Терри ее рассказ не производит впечатления. – Не смотри на меня так. Не у всех нас сны глубокомысленные.
– Я ничего не говорю.
– И вообще, почему бы тебе не вылезти и не починить дворники? Для разнообразия – сделай что-нибудь полезное.
Сердито бормоча и плотно запахнув пиджак, словно он мог хоть немного защитить от дождя и холода, Терри выбрался из машины и несколько пустопорожних минут вяло дергал и пихал стеклоочистители. Ремонт автомобилей не относился к сильным его сторонам.
– Однажды мне приснился сон про больницу, – заговорил Роберт. – На самом деле, это единственный сон, который я запомнил. Мне тогда было, наверное, лет девять-десять. Мне снилось, будто я нахожусь в очень пустынной местности, вокруг голые холмы и пыль. А еще там – женщина средних лет в форме медсестры, она стоит у обочины дороги и указывает куда-то вдаль. Где-то впереди по дороге – большое здание, и именно на него она показывает. Я смутно различаю здание и знаю, что это больница. Точнее, какой-то военный госпиталь. А за женщиной – табличка. Она ее закрывает, и я никак не могу прочесть, что там написано.
– Но ты все же знаешь, что там написано? – спросила Линн.
– Нет. Всего одно слово, но я не могу его рассмотреть. Это сводит меня с ума. Но я твердо знаю, что надпись – на иностранном языке.
– В этом сне еще что-нибудь происходит?
– Нет. Больше ничего.
Линн задумалась.
– Как ты думаешь, медсестра приказывает тебе идти в госпиталь?
– Не знаю. Наверное.
– Думаю, тебе надо сходить с этим сном к психоаналитику. Если ты помнишь сон после стольких лет, он наверняка что-то пытается тебе сообщить.
Терри открыл дверцу и, мокрый, плюхнулся на водительское место.
– Пустая трата времени, – сказал он.
Они молчали, слушая гул проносившихся мимо машин, шипение шин о мокрый асфальт. Роберт подумал, что это самый гнетущий звук в мире; он напомнил ему семейный отпуск в Девоне – на переднем сиденье пререкаются мать с отцом, пьют кофе из термосов в запотевшей машине на какой-то прибрежной стоянке, унылая погода, несмотря на июль. Вечерами ужинают в дешевой забегаловке, отец наливается вином и виски, и мать везет их к арендованному домику или пансиону. Роберт отчетливо припомнил, как отец поздним вечером мочится у стены какой-то маленькой гостиницы, хозяйка открывает окно на третьем этаже и кричит на него. «Я вызову полицию!» – вопит она, но отец лишь грубо хохочет. «Я и есть полиция!» – кричит он в ответ; на следующее утро им все равно уезжать.
Терри попробовал включить радио, но ему удалось найти лишь какую-то оперу и футбольный репортаж. Помаявшись, он выключил приемник и зевнул; потом повернулся к Роберту:
– Так кого, говоришь, ты искал сегодня утром в кафе?
– Я не говорил. Одного человека из Эшдауна.
– А… – Судя по интонации, тема, похоже, заинтересовала Терри. – Мужчину или женщину?
– Женщину. Ее уже неделю никто не видел. Я немного беспокоюсь.
Линн глазела в окно с напряженным и скучающим видом, не принимая участия в разговоре. Но тут встрепенулась и спросила:
– Ее, случайно, не Сарой зовут? Сара Тюдор?
Роберт резко приподнялся.
– Откуда ты знаешь?
Линн довольно улыбнулась.
– Интуиция.
– Но ты ведь ее не знаешь? – спросил Роберт.
– Почему же, хорошо знаю. Когда я училась на первом курсе, она жила на одном этаже со мной. Уж кого-кого, но Сару знали все.
Роберт не вполне понял, что означают ее слова, но тон ему не понравился.
– Как она выглядит? – спросил Терри.
– Невысокая, – ответила Линн. – Худая. Блеклые голубые глаза. Всегда носит джинсовую куртку. Светлые волосы, довольно короткие, немного похожи на солому.
– Ничего общего с соломой, – возразил Роберт.
– Именно как солома. Из-за них ее и прозвали Ворзель[16].
– Кто называет ее Ворзель?
– Да все – в честь огородного пугала Ворзеля Гаммиджа. Разумеется, – добавила Линн, – это только одно из ее прозвищ.
Страшась ответа, но не в силах остановиться, Роберт спросил:
– А другие?
– Одни зовут ее Сара Рвота, после знаменитого случая, когда она пошла в ресторан и облевала всех посетителей. Другие зовут ее Подружкой Грегори, потому что она раньше встречалась с этим мерзким типом по имени Грегори. А некоторые называют ее Рип ван Винкль[17], потому что у нее есть очаровательная привычка засыпать во время разговора – если она не находит тебя особенно интересным.
Роберт нахмурился.
– Возможно, она не виновата, – сказал он. – По-моему, такое состояние…
– Но большинство, – оборвала его Линн, которая еще не выговорилась, – большинство зовут ее просто Безумная Сара.
Сердце Роберта сжалось.
– А это еще почему?
– Потому что она сдвинутая на всю голову. Вечно пристает к людям, уверяя, что разговаривала с ними, чем-то занималась с ними, но каждый раз оказывается, что она все выдумала. Совершенно чокнутая.
Это уже слишком, решил Роберт.
– Не верю.
– Это правда, – сказала Линн. – Именно поэтому я и подумала, что, возможно, ты ищешь Сару. Я видела ее пару дней назад, и она говорила о тебе. Она много чего говорила, и могу поклясться, что попросту насочиняла половину.
Несмотря на неприятную тему, Роберта взволновало, что Сара не только не забыла его, но даже находит достаточно интересным, чтобы обсуждать с подругами.
– А что она говорила?
– Ну, она сказала, что у тебя недавно умерла кошка, и ты очень расстроен.
– Да, правда.
– И что вы сидели с ней полночи на террасе, на пронизывающем холоде и разговаривали о смысле жизни.
– Вообще-то разговаривали.
– А еще она всем рассказывает, что у тебя есть сестра-близнец.
Повисло выжидательное молчание. Терри повернулся и насмешливо посмотрел на Роберта.
– Ну?
– Что – ну?
– Не станешь же ты говорить, что и это правда?
Роберт посмотрел Терри прямо в глаза. Он чувствовал на себя взгляд Линн.
– На самом деле – правда.
Терри на короткое – на очень короткое – мгновение онемел. Он переводил взгляд с Роберта на Линн, и с Линн на Роберта, пытаясь решить, не изощренный ли это розыгрыш.
– Я был у тебя дома, – сказал он. – Я знаком с твоей семьей. У тебя нет ни братьев, ни сестер.
– Что же она о ней сказала? – спросил Роберт, не обращая внимания на Терри.
– Ну, по словам Сары, у тебя есть сестра-близнец, ее зовут Клео, но твои родители не могли позволить себе воспитать сразу двух детей, поэтому, когда вам было всего несколько дней, они отдали девочку приемной семье, и с тех пор ты никогда ее не видел.
Роберт молчал, но по лицу было понятно, что сейчас его терзают очень личные и очень тайные чувства. Посмотрев на него, Терри вознамерился вырвать правду.
– Так что, она лжет? Выдумывает?
– Нет, конечно. Как можно такое выдумать?
– У тебя есть сестра-близнец, которую зовут Клео, и ты никогда мне об этом не говорил?
– А почему я должен был говорить? Я же никогда ее не видел.
– Мы с тобой знакомы два года, мы два года дружим, и ты ни разу не сказал мне, что у тебя есть сестра-близнец. А потом ты знакомишься с какой-то странной, да что там – чокнутой бабой, начинаешь болтать с ней и через пять минут все ей выкладываешь?
– Она не чокнутая. И в ней нет ничего странного.
Тут Линн не выдержала и фыркнула:
– Терри, ты ведь знаешь Сару Тюдор. Ну помнишь, та, что… ну ты знаешь, которая с Ронни…
Впоследствии Роберт вспомнит, что лишь услышав это имя, он испытал предчувствие, внезапное осознание, что находится в свободном падении, стремительно летит в бездонную пропасть. Роберт точно знал, что все его надежды последней недели – пусть раньше он и считал их иллюзорными, но сейчас они казались ему крепче скалы – вот-вот превратятся в дым. Его охватила паника.
– А, так значит, это та самая? – тем временем говорил Терри. – Так вот о ком мы говорим? Ну, конечно, я с ней знаком. Она сидела за нашим столиком в тот день, когда у нас с Ронни зашел спор.
– Невысокая… – подсказала Линн.
– Да, и худая, блеклые голубые глаза, джинсовая куртка, светлые волосы, немного похожие на солому. И совершенно ненормальная.