Страница:
– Роберт, а это как раз для тебя. «Ты и твоя рука». Возможно, самое подходящее чтение, когда ты думаешь обо мне и Саре.
– Ронни!
Шокированная Сара игриво пнула ее под столом. Роберт поднял на нее взгляд и увидел, что Сара смотрит не на него, а на любовницу; ее глаза смеялись, смеялись весело и беззаботно, в них плескалось нечто очень личное, сокровенное. Он сдержал внезапно подкатившие слезы и вдруг потерял сознание – на одно короткое мгновение, – а когда очнулся, в мозгу ярко сияли странные слова:
…Не видя взгляд слепой скользит…
Вероника собралась уходить. Она что-то говорила.
…И я в твоих глазах никто…
Чувствует? Что он чувствует?
– Так что будем делать?
В сознание проник голос Вероники:
– Когда переезжаем?
– Я тебя разыщу, – говорила Сара. – Поговорим об этом позже.
Вероника попрощалась и ушла. Целоваться в присутствии Роберта они не стали.
Наступила тишина. Сара с виноватой улыбкой смотрела на Роберта, и он постарался улыбнуться в ответ.
– О чем вы говорили? – спросил он наконец. – Вы переезжаете?
Сара кивнула.
– Да, Ронни перебирается в Эшдаун. Мы займем бывшую комнату Джеффа.
– Понятно. – Еще кое-что придется осознать, еще с чем-то придется смириться. – Прекрасно.
– Да… Да, так оно и есть. Думаю, у нас все получится.
– Хорошо. – Роберт раскрыл «Дом сна» и невидяще пролистал. – Значит, твоя комната освободится?
– Наверное. – Что он имеет в виду? Не лелеет же он фетишистское желание въехать туда? – А что такое?
– Мой друг Терри ищет комнату, вот и все. Ты не против, если я скажу ему о комнате?
– Конечно, не против, – сказала Сара с облегчением. – Это было бы прекрасно.
Вновь наступило молчание, на этот раз более долгое и тягостное. Сара искала тему для пустой беседы. Дюжина вежливых, бессмысленных фраз замерла у нее на губах.
– Это одна из книг Слаттери? – спросил Роберт, все еще силясь прочесть хоть строчку.
– Да. С той полки.
Сара показала нишу между книг.
– Этот мой друг, Терри… – сказал он. – Он хранит в одной из книг десятифунтовую банкноту.
– Правда? Зачем?
– Ну так, заначка. Если вдруг окажется на мели.
– Неплохо придумано.
– Ловко, правда? Наверное, один шанс на миллион, что кто-нибудь ее найдет. – Сара не могла понять, к чему Роберт клонит, но следующие неловкие и скомканные слова кое-что прояснили. – Сара, если я когда-нибудь захочу… оставить что-нибудь тебе, я положу это сюда. Вот в эту книгу.
– Что ты имеешь в виду?
– Страница… – он наугад перелистнул книгу, – …страница сто семьдесят три. Ты всегда будешь знать, где это найти.
– Что – это? Ты имеешь в виду деньги?
– Может быть, и деньги, или… в общем, что угодно. Не знаю. – Это было правдой, Роберт и сам плохо понимал, зачем все это говорит. Но ему почему-то казалось очень важным выговориться сейчас. – Обещай, что запомнишь?
– Роберт… – начала Сара и замолчала, не в силах сказать, что в качестве посредника своего загадочного сообщения Роберт умудрился выбрать ту самую книгу, которая символизировала все, что они с Вероникой испытывали друг к другу, – книгу, ставшую знаком их любви. Разве может она задеть его чувства подобной иронией? Нет, слишком жестоко. – Мне пора идти, – вот и все, что она сказала. – Я… послушай, прости, если мы поддразнивали тебя.
Роберт провел пальцем по зеленому корешку книги.
– Увидимся в доме, да?
– Хорошо, – ответил он.
Сара ушла, а он тупо смотрел перед собой – на то место, где она только что сидела, и в тысячный раз старался примириться с ее исчезновением.
– Ты будто страдаешь над первым вариантом предсмертной записки, – заметил Терри.
Роберт отозвался коротким, безрадостным смешком и с удивительным для себя проворством захлопнул тетрадь. Роберт не желал, чтобы Терри или кто-то еще прознал о том, что он начал писать стихи о Саре.
– Не возражаешь, если мы оторвем тебя от праведных трудов? – осведомился Терри.
– Мы?
– Да, я должен встретиться кое с кем.
– Нет, все в порядке. Садись. Кстати, у меня для тебя есть новость. По-моему, твой вопрос с жильем решился.
И Роберт рассказал о комнате Сары.
Не так давно Терри решил покинуть свое жилище в студгородке – шумные соседи мешали ему спать необходимые четырнадцать часов в сутки. Мысль о том, чтобы поселиться в Эшдауне, показалась ему весьма привлекательной, и когда в кафе прибыли его приятели, все уже было решено. Люк и Черил, друзья Терри, тоже изучали кино, и оба щеголяли в традиционной для киноведческого факультета униформе – черных обносках от Оксфордского комитета помощи голодающим. И подобно Терри, они выглядели так, словно крайне нуждались в сытной пище и солнечном свете.
– Что за книга? – спросил Люк, беря «Дом сна».
Роберт поморщился, глядя, как он небрежно листает страницы. Он чувствовал себя так, словно в его присутствии оскверняли реликвию.
– Да так, нашел на полке, – сказал он и попытался забрать книгу, но Люк уже вцепился в нее.
– А кто такой Фрэнк Кинг? – Люк взглянул на первую страницу и быстро пробежал глазами список других книг автора. – Здесь говорится, что по одной его книге сняли фильм.
– Верно, – сказал Терри. – Называется «Упырь». Снят в 1932-м, в главных ролях Борис Карлофф и Седрик Хардуик[26].
– «Упырь»? Никогда не слыхал.
– Ха! – Терри просиял. – Это потому, что все копии исчезли. Во всяком случае, в Англии и Америке.
Роберт украдкой поставил книгу на полку.
– Тогда откуда тебе об этом известно? – спросил Люк.
– Ну, я читал статью о потерянных фильмах. Но на самом деле… – Терри замолчал, явно довольный собой, – …у меня на этот счет есть собственная теория. Хотите послушать?
– Здорово, – сказала Черил. – еще один теоретик.
Впрочем, она улыбалась.
Судя по всему, новейшая теория Терри родилась тем же утром, после особенно мучительного и ускользающего сна, в котором присутствовали яблоневый цвет, некая блондинка, солнечный горный склон и широкополая шляпа. Беседа свернула на утраченные фильмы и ускользнувшие сны, и Роберт в кои-то веки был рад послушать и погрузиться в беседу с головой – лишь бы вытеснить из памяти встречу с Сарой и Вероникой.
– Я знаю, стало уже избитым говорить о том, что фильмы похожи на сон, на коллективное бессознательное, – начал Терри, – но я тут подумал, что никто никогда по-настоящему не довел эту мысль до конца. Ведь есть различные типы снов. Фильмы ужасов подобны кошмарам, а непристойные фильмы, вроде «Глубокой глотки» или «Эммануэль», напоминают об эротических снах. – Он отхлебнул переслащенного горячего какао, все больше увлекаясь. – А еще бывают римейки и сюжеты, которые пересказываются вновь и вновь, и они похожи на повторяющиеся сны. Еще есть утешающие, фантастические сны, вроде «Потерянного горизонта» или «Волшебника из страны Оз». Но если фильм утрачен, если его никому никогда не показывали, если все копии пропали, и никто никогда не видел его, то это – самый прекрасный сон из всех. Потому что именно такой сон, возможно, был самым лучшем сном в твоей жизни, только он ускользнул из памяти в тот момент, когда ты проснулся, и несколько секунд спустя ты уже ничего не можешь о нем вспомнить.
– А такое бывает? – спросил Роберт. – Я хочу сказать, если кто-то потратил столько усилий и средств, чтобы снять фильм, зачем ему запирать ленту в сейф?
И знатоки кино тут же перечислили этому naif[27] все утраченные фильмы, о которых смогли вспомнить: восьмичасовая версия «Алчности»; «День, когда клоун плакал» Джерри Льюиса – о клоуне, который работает в нацистских концлагерях; пропавшие бобины «Великолепных Эмберсонов»; легендарная «Обратная сторона ветра» Орсона Уэллса, «Блокгауз» – картина о Второй мировой войне с Питером Селлерсом в главной роли, целиком снятая в подземных бункерах на острое Гернси; исчезнувшая сцена в газовой камере из фильма «Двойная страховка»; четыре уничтоженных серии «Частной жизни Шерлока Холмса»[28] …
– Впрочем, Уайлдер не обладает выдающимся талантом, – сказал Терри. – Да и кто возьмет на себя труд восстанавливать какой-нибудь из этих фильмов.
– Вообще-то, он мой любимый режиссер, – сказал Люк. – А у тебя кто?
Это была его излюбленная игра. Терри поджал губы.
– Думаю, у меня такого нет, – сказал он. – Точнее, я уверен, что он существует, но я его еще не нашел.
– Его? – переспросила Черил.
– Этот человек должен обладать бескомпромиссной цельностью. Человек, который пишет сценарии так же, как снимает. Для меня кино – способ выражения личного видения художника.
Если остальные и решили, что Терри слишком претенциозен, то придержали языки.
– В конце концов, я сам хочу написать сценарий. И снять по нему фильм. Вообще-то я уже пишу.
Роберт уткнулся в чашку с остывшим кофе, Черил шуршала оберткой от сахара, а Люк увлеченно рассматривал ногти.
– Рассказать? История жизни одного человека, понимаете, и на протяжении всего фильма его будет играть один и тот же актер, а снимать фильм будут в течение пятидесяти лет. Вы увидите, как за полтора часа он превращается из мальчика в старика. За сценой, где будет показано его лицо в возрасте двадцати лет, полное юношеского энтузиазма, последует огромный скачок, и появится его лицо в возрасте семидесяти лет, изрытое морщинами горечи и разочарований. Головокружительная, стремительная хроника надежды, ссохшейся до отчаяния.
Последовала короткая пауза. Затем Люк сказал:
– Такое кино нелегко будет застраховать, – и отправился оплачивать счет.
В ту же субботу, во второй половине дня, Терри примчался в университетскую библиотеку перед самым закрытием и сделал копию статьи об Ортезе из «Кембриджского кинематографического справочника».
Понятное дело, окружение никогда не разделяет твои навязчивые идеи. Несколько недель, всякий раз, когда Терри хотел объяснить свое отношение к этим фильмам или устраивал для своих друзей просмотр в кинозале студгородка, он неизменно натыкался на прочный барьер скуки и непонимания. И в конце семестра у него случилась небольшая стычка с Робертом – на тему киноэстетики.
– Почему тебе никогда не нравятся веселые фильмы? – спросил Роберт, когда они вышли из здания киноведческого факультета. – Почему тебе нравятся только печальные и гнетущие фильмы? Почему ты не любишь кино, которое любят другие, например, «Касабланку», или ту рождественскую картину с Джеймсом Стюартом[29]?
– Потому что они не являются произведениями истинных художников, – ответил Терри. – В них нет никакой тайны, никакой загадки.
– Но это же снобизм. Честно говоря, Терри, ты сам – крайнее проявление снобизма. Ты ведь уверен, что единственный фильм, который стоит смотреть, – тот, которого никто никогда не увидит?
И действительно, хотя Терри разослал в архивы и кинохранилища всего мира более двадцати запросов о Сальваторе Ортезе, он так и не смог обнаружить ни одной копии самого неуловимого фильма режиссера. Тем не менее, неудача не помешала Терри написать реферат в 5000 слов под названием «Демонстрация не демонстрированного: социологическое исследование зрительских отзывов на фильм Сальваторе Отрезе „Сортирный долг“». Реферат привел в полный восторг научного руководителя, и Терри по ее совету теперь собирался отправить работу в престижный кинематографический журнал «Кадр».
– И вот что еще, – сказал Роберт. – Мне кажется, это глупо – писать статью о фильме, которого ты даже не видел.
– А кто видел? В том-то все и дело. Он вообще существует?
– Терри, по-моему, ты сходишь с ума. Знаешь, ты меня очень тревожишь. Я беспокоюсь за твое душевное здоровье и твое физическое состояние.
– Кто бы говорил, – отмахнулся Терри. Они уже подошли к его машине, и теперь он искал в карманах ключи. – У тебя самого очень странная навязчивая идея. – Сообразив, что перегнул палку, Терри добавил мягче:
– Роберт, когда ты с этим покончишь?
– А зачем мне это делать?
Терри вздохнул и забрался на сиденье водителя.
– Значит, ты со мной не едешь?
– Нет. Она сказала, что, возможно, пообедает «У Ионы». Пожалуй, поищу ее там.
– Все закончится слезами, – сказал Терри, заводя двигатель. – Я тебя предупреждаю.
– Сегодня утром тебя искал какой-то парень, – вспомнил Роберт. – Такой маленький, странный. С американским акцентом.
Терри скривился.
– Не Джо Кингсли?
– Точно, он. Сказал, что хочет спросить тебя о чем-то важном.
– Наверняка ничего срочного, – сказал Терри и рванул по кольцевой дороге студгородка на безответственной скорости, всего однажды взглянув в зеркало, где мелькнула фигура Роберта, – тот все стоял на автостоянке, одинокий, словно вросший в землю.
8
– Ронни!
Шокированная Сара игриво пнула ее под столом. Роберт поднял на нее взгляд и увидел, что Сара смотрит не на него, а на любовницу; ее глаза смеялись, смеялись весело и беззаботно, в них плескалось нечто очень личное, сокровенное. Он сдержал внезапно подкатившие слезы и вдруг потерял сознание – на одно короткое мгновение, – а когда очнулся, в мозгу ярко сияли странные слова:
…Не видя взгляд слепой скользит…
Вероника собралась уходить. Она что-то говорила.
…И я в твоих глазах никто…
Чувствует? Что он чувствует?
– Так что будем делать?
В сознание проник голос Вероники:
– Когда переезжаем?
– Я тебя разыщу, – говорила Сара. – Поговорим об этом позже.
Вероника попрощалась и ушла. Целоваться в присутствии Роберта они не стали.
Наступила тишина. Сара с виноватой улыбкой смотрела на Роберта, и он постарался улыбнуться в ответ.
– О чем вы говорили? – спросил он наконец. – Вы переезжаете?
Сара кивнула.
– Да, Ронни перебирается в Эшдаун. Мы займем бывшую комнату Джеффа.
– Понятно. – Еще кое-что придется осознать, еще с чем-то придется смириться. – Прекрасно.
– Да… Да, так оно и есть. Думаю, у нас все получится.
– Хорошо. – Роберт раскрыл «Дом сна» и невидяще пролистал. – Значит, твоя комната освободится?
– Наверное. – Что он имеет в виду? Не лелеет же он фетишистское желание въехать туда? – А что такое?
– Мой друг Терри ищет комнату, вот и все. Ты не против, если я скажу ему о комнате?
– Конечно, не против, – сказала Сара с облегчением. – Это было бы прекрасно.
Вновь наступило молчание, на этот раз более долгое и тягостное. Сара искала тему для пустой беседы. Дюжина вежливых, бессмысленных фраз замерла у нее на губах.
– Это одна из книг Слаттери? – спросил Роберт, все еще силясь прочесть хоть строчку.
– Да. С той полки.
Сара показала нишу между книг.
– Этот мой друг, Терри… – сказал он. – Он хранит в одной из книг десятифунтовую банкноту.
– Правда? Зачем?
– Ну так, заначка. Если вдруг окажется на мели.
– Неплохо придумано.
– Ловко, правда? Наверное, один шанс на миллион, что кто-нибудь ее найдет. – Сара не могла понять, к чему Роберт клонит, но следующие неловкие и скомканные слова кое-что прояснили. – Сара, если я когда-нибудь захочу… оставить что-нибудь тебе, я положу это сюда. Вот в эту книгу.
– Что ты имеешь в виду?
– Страница… – он наугад перелистнул книгу, – …страница сто семьдесят три. Ты всегда будешь знать, где это найти.
– Что – это? Ты имеешь в виду деньги?
– Может быть, и деньги, или… в общем, что угодно. Не знаю. – Это было правдой, Роберт и сам плохо понимал, зачем все это говорит. Но ему почему-то казалось очень важным выговориться сейчас. – Обещай, что запомнишь?
– Роберт… – начала Сара и замолчала, не в силах сказать, что в качестве посредника своего загадочного сообщения Роберт умудрился выбрать ту самую книгу, которая символизировала все, что они с Вероникой испытывали друг к другу, – книгу, ставшую знаком их любви. Разве может она задеть его чувства подобной иронией? Нет, слишком жестоко. – Мне пора идти, – вот и все, что она сказала. – Я… послушай, прости, если мы поддразнивали тебя.
Роберт провел пальцем по зеленому корешку книги.
– Увидимся в доме, да?
– Хорошо, – ответил он.
Сара ушла, а он тупо смотрел перед собой – на то место, где она только что сидела, и в тысячный раз старался примириться с ее исчезновением.
***
Минут через десять в кафе заглянул Терри и обнаружил, что Роберт склонился над тетрадью: кончик языка высунут, сгорбленные плечи в равной степени демонстрируют как безысходность, так и полную сосредоточенность.– Ты будто страдаешь над первым вариантом предсмертной записки, – заметил Терри.
Роберт отозвался коротким, безрадостным смешком и с удивительным для себя проворством захлопнул тетрадь. Роберт не желал, чтобы Терри или кто-то еще прознал о том, что он начал писать стихи о Саре.
– Не возражаешь, если мы оторвем тебя от праведных трудов? – осведомился Терри.
– Мы?
– Да, я должен встретиться кое с кем.
– Нет, все в порядке. Садись. Кстати, у меня для тебя есть новость. По-моему, твой вопрос с жильем решился.
И Роберт рассказал о комнате Сары.
Не так давно Терри решил покинуть свое жилище в студгородке – шумные соседи мешали ему спать необходимые четырнадцать часов в сутки. Мысль о том, чтобы поселиться в Эшдауне, показалась ему весьма привлекательной, и когда в кафе прибыли его приятели, все уже было решено. Люк и Черил, друзья Терри, тоже изучали кино, и оба щеголяли в традиционной для киноведческого факультета униформе – черных обносках от Оксфордского комитета помощи голодающим. И подобно Терри, они выглядели так, словно крайне нуждались в сытной пище и солнечном свете.
– Что за книга? – спросил Люк, беря «Дом сна».
Роберт поморщился, глядя, как он небрежно листает страницы. Он чувствовал себя так, словно в его присутствии оскверняли реликвию.
– Да так, нашел на полке, – сказал он и попытался забрать книгу, но Люк уже вцепился в нее.
– А кто такой Фрэнк Кинг? – Люк взглянул на первую страницу и быстро пробежал глазами список других книг автора. – Здесь говорится, что по одной его книге сняли фильм.
– Верно, – сказал Терри. – Называется «Упырь». Снят в 1932-м, в главных ролях Борис Карлофф и Седрик Хардуик[26].
– «Упырь»? Никогда не слыхал.
– Ха! – Терри просиял. – Это потому, что все копии исчезли. Во всяком случае, в Англии и Америке.
Роберт украдкой поставил книгу на полку.
– Тогда откуда тебе об этом известно? – спросил Люк.
– Ну, я читал статью о потерянных фильмах. Но на самом деле… – Терри замолчал, явно довольный собой, – …у меня на этот счет есть собственная теория. Хотите послушать?
– Здорово, – сказала Черил. – еще один теоретик.
Впрочем, она улыбалась.
Судя по всему, новейшая теория Терри родилась тем же утром, после особенно мучительного и ускользающего сна, в котором присутствовали яблоневый цвет, некая блондинка, солнечный горный склон и широкополая шляпа. Беседа свернула на утраченные фильмы и ускользнувшие сны, и Роберт в кои-то веки был рад послушать и погрузиться в беседу с головой – лишь бы вытеснить из памяти встречу с Сарой и Вероникой.
– Я знаю, стало уже избитым говорить о том, что фильмы похожи на сон, на коллективное бессознательное, – начал Терри, – но я тут подумал, что никто никогда по-настоящему не довел эту мысль до конца. Ведь есть различные типы снов. Фильмы ужасов подобны кошмарам, а непристойные фильмы, вроде «Глубокой глотки» или «Эммануэль», напоминают об эротических снах. – Он отхлебнул переслащенного горячего какао, все больше увлекаясь. – А еще бывают римейки и сюжеты, которые пересказываются вновь и вновь, и они похожи на повторяющиеся сны. Еще есть утешающие, фантастические сны, вроде «Потерянного горизонта» или «Волшебника из страны Оз». Но если фильм утрачен, если его никому никогда не показывали, если все копии пропали, и никто никогда не видел его, то это – самый прекрасный сон из всех. Потому что именно такой сон, возможно, был самым лучшем сном в твоей жизни, только он ускользнул из памяти в тот момент, когда ты проснулся, и несколько секунд спустя ты уже ничего не можешь о нем вспомнить.
– А такое бывает? – спросил Роберт. – Я хочу сказать, если кто-то потратил столько усилий и средств, чтобы снять фильм, зачем ему запирать ленту в сейф?
И знатоки кино тут же перечислили этому naif[27] все утраченные фильмы, о которых смогли вспомнить: восьмичасовая версия «Алчности»; «День, когда клоун плакал» Джерри Льюиса – о клоуне, который работает в нацистских концлагерях; пропавшие бобины «Великолепных Эмберсонов»; легендарная «Обратная сторона ветра» Орсона Уэллса, «Блокгауз» – картина о Второй мировой войне с Питером Селлерсом в главной роли, целиком снятая в подземных бункерах на острое Гернси; исчезнувшая сцена в газовой камере из фильма «Двойная страховка»; четыре уничтоженных серии «Частной жизни Шерлока Холмса»[28] …
– Впрочем, Уайлдер не обладает выдающимся талантом, – сказал Терри. – Да и кто возьмет на себя труд восстанавливать какой-нибудь из этих фильмов.
– Вообще-то, он мой любимый режиссер, – сказал Люк. – А у тебя кто?
Это была его излюбленная игра. Терри поджал губы.
– Думаю, у меня такого нет, – сказал он. – Точнее, я уверен, что он существует, но я его еще не нашел.
– Его? – переспросила Черил.
– Этот человек должен обладать бескомпромиссной цельностью. Человек, который пишет сценарии так же, как снимает. Для меня кино – способ выражения личного видения художника.
Если остальные и решили, что Терри слишком претенциозен, то придержали языки.
– В конце концов, я сам хочу написать сценарий. И снять по нему фильм. Вообще-то я уже пишу.
Роберт уткнулся в чашку с остывшим кофе, Черил шуршала оберткой от сахара, а Люк увлеченно рассматривал ногти.
– Рассказать? История жизни одного человека, понимаете, и на протяжении всего фильма его будет играть один и тот же актер, а снимать фильм будут в течение пятидесяти лет. Вы увидите, как за полтора часа он превращается из мальчика в старика. За сценой, где будет показано его лицо в возрасте двадцати лет, полное юношеского энтузиазма, последует огромный скачок, и появится его лицо в возрасте семидесяти лет, изрытое морщинами горечи и разочарований. Головокружительная, стремительная хроника надежды, ссохшейся до отчаяния.
Последовала короткая пауза. Затем Люк сказал:
– Такое кино нелегко будет застраховать, – и отправился оплачивать счет.
***
Рождество пришло и ушло, начался весенний семестр, и через несколько недель Терри решил, что наконец-то отыскал своего любимого режиссера. В предрассветные часы одним субботним утром по второму каналу Би-би-си крутили фильм с субтитрами «Il Costo della Pesca» – «Дороговато мы заплатили за кефаль». Это была драма в духе неореализма, снятая в 1947 году Сальваторе Ортезе – о двух враждующих семействах из маленькой рыбацкой деревушки Трапани. Хотя Терри раньше слышал имя этого малоизвестного итальянского режиссера, он никогда не видел его картин. Фильм произвел на него невероятное впечатление – словно тьму вдруг прорезала вспышка света. Терри смотрел его один во мраке эшдаунской гостиной, выдув предварительно полбутылки красного вина; соображал он плохо и хотел уже лечь спать, но через пять минут после начала фильма он был уже бодр как никогда и со всех ног бросился к себе в комнату за блокнотом. Его заворожили крупные планы древних, обветренных лиц рыбаков («лицо, подобное ландшафту», – написал он в блокноте), строгие черно-белые кадры сурового сицилийского побережья («ландшафт, подобный лицу», – добавил он), первобытная простота сюжета и его неумолимая концентрация на мучительной бедности персонажей («неутомимая консервация на учительской бледности», – записал он, опустошив бутылку). Терри казалось, что наконец-то он обнаружил режиссера, который соединяет сочувствие к простым людям с ясным, но в то же время выверенным языком кинематографа, и тем самым воплощает в своем кино все, к чему, по мнению Терри, должен стремиться этот вид искусства.В ту же субботу, во второй половине дня, Терри примчался в университетскую библиотеку перед самым закрытием и сделал копию статьи об Ортезе из «Кембриджского кинематографического справочника».
ОРТЕЗЕ САЛЬВАТОРЕ (1913-1975).
Итальянский режиссер, в середине 30-х годов работал монтажером и звукорежиссером; по слухам, помогал Роберто РОССЕЛИНИ (см.) в работе над сценарием фильма «Лучано Серра, летчик» (1938). Во время войны снял множество короткометражных документальных фильмов. Дебютом Сальваторе в художественном кино стала лента «Il Costo della Pesca» («Дороговато мы заплатили за кефаль», 1947), которая наряду с картинами «Рим, открытый город» Росселини и «Шуша» Витторио ДЕ СИКА (см.) знаменовала приход неореализма. Фильмы 1950-х годов, в том числе «Paese senza pietа» («Земля без жалости», 1951) и более оптимистичная «Morte de Fame» («Голодная смерть», 1955) продемонстрировали его приверженность неореализму, который, как считал Ортезе, предали его коллеги – в особенности Де Сика, чью картину «Умберто Д» (1952) он открыто поносил за сентиментальность. В 1960-х годах, когда итальянский кинематограф попал под влияние модных сексуальных комедий и ярких излишеств Федерико ФЕЛЛИНИ (см.), точка зрения Ортезе на экономические и человеческие отношения стала еще более мрачной, и его единственный цветной фильм, снятый для крупной киностудии, «И la vita!» («Вот это жизнь», 1964) пришлось переснять, потому что финал сочли чрезмерно пессимистичным. (Фильм повествует о любящей матери, которая становится проституткой, чтобы оплатить лечение сына, страдающего шизофренией. В финале ленты она поступает в домработницы к богатой флорентийской супружеской паре, но в первоначальном варианте фильм заканчивался иначе – когда героиня накопила достаточно денег, чтобы вывезти семью из тесной и грязной квартиры, она теряет обе ноги во время странного происшествия с пылесосом.) Последний фильм Ортезе так и не был показан широкой публике. Фильм, шокирующее и безжалостное обвинение военным и, по словам режиссера, «гимн упадку человеческого духа», «Sergente Cesso» («Сортирный долг», в американской версии: «Армия – это дерьмо», 1972) не смог найти прокатчика, и его увидела лишь горстка людей, в том числе некий итальянский критик, который, как говорят, покинул зал через десять минут и сообщил репортерам, что Ортезе «следует усыпить, как больное животное». Не сумев собрать средства на съемки очередного фильма, Ортезе последние три года жизни провел затворником в горах Тосканы, где скончался от пневмонии зимой 1975 года.***
Значит, существует утраченный фильм Ортезе! В нервном возбуждении Терри дочитывал последние фразы. Он сразу понял: поиск известных и неизвестных фильмов этого режиссера уже стал его навязчивой идеей. Утром в понедельник он позвонил своей научной руководительнице и получил разрешение взять в качестве темы диплома жизнь и творчество Ортезе.Понятное дело, окружение никогда не разделяет твои навязчивые идеи. Несколько недель, всякий раз, когда Терри хотел объяснить свое отношение к этим фильмам или устраивал для своих друзей просмотр в кинозале студгородка, он неизменно натыкался на прочный барьер скуки и непонимания. И в конце семестра у него случилась небольшая стычка с Робертом – на тему киноэстетики.
– Почему тебе никогда не нравятся веселые фильмы? – спросил Роберт, когда они вышли из здания киноведческого факультета. – Почему тебе нравятся только печальные и гнетущие фильмы? Почему ты не любишь кино, которое любят другие, например, «Касабланку», или ту рождественскую картину с Джеймсом Стюартом[29]?
– Потому что они не являются произведениями истинных художников, – ответил Терри. – В них нет никакой тайны, никакой загадки.
– Но это же снобизм. Честно говоря, Терри, ты сам – крайнее проявление снобизма. Ты ведь уверен, что единственный фильм, который стоит смотреть, – тот, которого никто никогда не увидит?
И действительно, хотя Терри разослал в архивы и кинохранилища всего мира более двадцати запросов о Сальваторе Ортезе, он так и не смог обнаружить ни одной копии самого неуловимого фильма режиссера. Тем не менее, неудача не помешала Терри написать реферат в 5000 слов под названием «Демонстрация не демонстрированного: социологическое исследование зрительских отзывов на фильм Сальваторе Отрезе „Сортирный долг“». Реферат привел в полный восторг научного руководителя, и Терри по ее совету теперь собирался отправить работу в престижный кинематографический журнал «Кадр».
– И вот что еще, – сказал Роберт. – Мне кажется, это глупо – писать статью о фильме, которого ты даже не видел.
– А кто видел? В том-то все и дело. Он вообще существует?
– Терри, по-моему, ты сходишь с ума. Знаешь, ты меня очень тревожишь. Я беспокоюсь за твое душевное здоровье и твое физическое состояние.
– Кто бы говорил, – отмахнулся Терри. Они уже подошли к его машине, и теперь он искал в карманах ключи. – У тебя самого очень странная навязчивая идея. – Сообразив, что перегнул палку, Терри добавил мягче:
– Роберт, когда ты с этим покончишь?
– А зачем мне это делать?
Терри вздохнул и забрался на сиденье водителя.
– Значит, ты со мной не едешь?
– Нет. Она сказала, что, возможно, пообедает «У Ионы». Пожалуй, поищу ее там.
– Все закончится слезами, – сказал Терри, заводя двигатель. – Я тебя предупреждаю.
– Сегодня утром тебя искал какой-то парень, – вспомнил Роберт. – Такой маленький, странный. С американским акцентом.
Терри скривился.
– Не Джо Кингсли?
– Точно, он. Сказал, что хочет спросить тебя о чем-то важном.
– Наверняка ничего срочного, – сказал Терри и рванул по кольцевой дороге студгородка на безответственной скорости, всего однажды взглянув в зеркало, где мелькнула фигура Роберта, – тот все стоял на автостоянке, одинокий, словно вросший в землю.
8
Уже много лет Терри не вспоминал о Сальваторе Ортезе и его мифическом утраченном фильме. Но во вторник утром, покинув клинику, чтобы автобусом добраться до студгородка, он изумленно отдался ярким воспоминаниям и с редкой остротой вновь испытал давние муки голода по запретному знанию. Прежнее чувство овладело им, едва он переступил порог библиотеки. Автоматические двери раскрылись с шорохом, похожим на чувственный выдох (еще одно короткое напоминание о студенческих годах), и вскоре Терри стоял перед хорошо знакомыми стеллажами с рядами зеленых журнальных корешков. Некогда он столь фанатично изучал эти издания, что до сих пор помнил почти наизусть: «Positif», «Кинокритика», «Свет и звук», «Cahier du cinйma». Именно с этих полок он начал свои поиски – после того, как просмотрел все ежегодные указатели к журналам и все до единой ссылки на Ортезе и его фильмы. Каким страстным он был в те дни, каким увлеченным. В беседе с доктором Дадденом Терри назвал студенческие годы периодом депрессии, но теперь ему стало ясно, что он заблуждался. Да, он спал по четырнадцать часов в сутки, но тогда у него была цель. Когда же рассеялась вся эта энергия? Когда он позволил хаосу поглотить себя?
Терри размышлял над этим вопросом, не устояв перед искушением выпить чашечку кофе в пустом ресторане, примыкавшем к Центру искусств. Он рассчитывал нанести ностальгический визит в забегаловку «У Ионы» – старое кафе самообслуживания, – однако заведение, похоже, кануло в лету. За прошедшие двенадцать лет в университете случилось немало перемен – даже ресторан был новенький, с иголочки, осиянный сверканием зеркал, хромированной мебели и дюжины абстрактных скульптур из цветного стекла. Рядом с рестораном находился такой же новенький кинотеатр, а также новые концертный зал и театральный центр имени Стивена Уэбба – эта подробность могла бы навести Терри на размышления, обрати он на нее внимание. Но он погрузился слишком глубоко в раздумья над загадкой своих утраченных идеалов, слишком сосредоточился на желании вспомнить, помимо прочего, и свое последнее исследование, посвященное Ортезе. Наверное, это было во время его поездки в Италию в ноябре 1984 года. Терри тогда побывал в Милане и написал эссе о том, как снимают кино, но «Кадр» так и не опубликовал статью. Затем на несколько дней он остановился в Риме, где сумел получить допуск к архивам киностудии «Чинечитта», умело обаяв очаровательную и сексуальную секретаршу с карими глазами; ее обязанности как раз и состояли в том, чтобы не пускать таких, как Терри. Но кареглазая секретарша впустила его в архив слайдов, и там, проведя двенадцать часов по колено в пленке и черно-белых фотографиях, Терри нашел (как он мог об этом забыть?) то, что искал. Почти нашел. Во всяком случае, он отыскал доказательство, что фильм действительно существовал, что пропавшая лента вовсе не является порождением слухов и журналистских измышлений. В архиве Терри нашел фотографию.
Один-единственный снимок. Бледный намек на киноленту, которая в воспаленном воображении Терри успела превратиться в кинематографический аналог чаши Грааля, но именно потому фото было особенно ценно. Что же стало со снимком? Вот тут и крылось самое невероятное: Терри едва помнил. Он определенно привез ее с собой из Италии и наверняка где-нибудь спрятал, но с тех пор он, по меньшей мере, шесть раз переезжал, и теперь понятия не имел, сохранилась ли фотография после всех этих перемещений. Терри проникся внезапным ужасом – неужели он потерял ее?
Как мог он так небрежно обойтись с бесценной реликвией? Если «Сортирный долг» длился два часа при скорости двадцать четыре кадра в секунду, то, значит, из 172 800 изображений, составлявших фильм, он раздобыл (точнее сказать, украл), возможно, единственную уцелевшую картинку. Впервые за двенадцать лет до Терри дошла вся значимость этого факта.
Терри засомневался, сможет ли он продержаться в клинике до конца, не ринется ли в Лондон, чтобы разыскать фотографию в забитых хламом ящиках и папках, которые ныне притворялись мебелью в его квартире.
Терри заказал еще одну чашку кофе, но с удивлением обнаружил, что не в силах ее допить. Подумав, что причина в чрезмерной кофейной горечи, он добавил сахару, но и сладость не помогла. Терри заметил, что у него мелко подрагивают руки. Он чувствовал себя бодрым и полным сил, странное, искусственное возбуждение накладывалось на глубинное спокойствие, не покидавшее его все последние дни. Терри вдруг захотелось немного прогуляться пешком – совершенно не характерное для него желание.
Прогуливался он большую часть второй половины дня – сначала по городу, отыскивая некогда любимые места и уже без всякого удивления не обнаруживая их. Не стало кафе «Валладон» – на его месте теперь была книжная лавка христианской литературы. Исчез ресторан «Планетарий» – его заменили турцентр и непрезентабельный музей, который предлагал ознакомиться с местной историей в интерактивном режиме. Библиотека, впрочем, стояла на месте, как и «Полумесяц», и гостиница «Корона», где иногда останавливались его родители; никуда не делся и кинотеатр – с проблеском профессионального интереса Терри отметил, что там крутят «Историю игрушек», «Клетку для пташек»[30] и «Два сапога пара» – 4. Воздух в городе был каким-то спертым, в нем ощущалась затхлость, своего рода аромат грустных воспоминаний, которые возвращаются к тебе, когда открываешь забытый ящик со старым барахлом. Очень скоро Терри впал в полное уныние. И тогда он двинулся к Эшдауну по тропе над скалистым обрывом, которой в студенчестве лениво пренебрегал, но теперь тропа неудержимо манила обещанием энергичных физических упражнений и очищающим бризом. Терри рассчитал, что если поторопится, то вернется в клинику минут за десять до назначенной на пять часов встречи с доктором Дадденом.
Шла последняя неделя июня, но лето еще не заявило о себе во весь голос. Нескольких солнечно-облачных дней оказалось достаточно, чтобы большинство лондонцев решило, будто наступило тепло, и повсюду можно было видеть тенниски, шорты и футболки, хотя небо серело хмарью, а крепкий северный ветер упорно грозил мелким дождичком. Даже в своем строгом учительском костюме Сара то и дело поеживалась от холода, и потому увидев на скамейке Элисон Хилл, она первым делом подумала, что девочка продрогла и очень одинока.
Сегодня в школе устроили спортивные состязания, поэтому уроки во второй половине дня отменили. Сара посмотрела начало соревнований и решила, что в ее присутствии особой нужды нет. Школьники, не участвовавшие в состязаниях, могли выбрать на свое усмотрение – остаться болеть за спортсменов или уйти домой. То, что Элисон не выбрала ни то, ни другое, встревожило и удивило Сару.
Терри размышлял над этим вопросом, не устояв перед искушением выпить чашечку кофе в пустом ресторане, примыкавшем к Центру искусств. Он рассчитывал нанести ностальгический визит в забегаловку «У Ионы» – старое кафе самообслуживания, – однако заведение, похоже, кануло в лету. За прошедшие двенадцать лет в университете случилось немало перемен – даже ресторан был новенький, с иголочки, осиянный сверканием зеркал, хромированной мебели и дюжины абстрактных скульптур из цветного стекла. Рядом с рестораном находился такой же новенький кинотеатр, а также новые концертный зал и театральный центр имени Стивена Уэбба – эта подробность могла бы навести Терри на размышления, обрати он на нее внимание. Но он погрузился слишком глубоко в раздумья над загадкой своих утраченных идеалов, слишком сосредоточился на желании вспомнить, помимо прочего, и свое последнее исследование, посвященное Ортезе. Наверное, это было во время его поездки в Италию в ноябре 1984 года. Терри тогда побывал в Милане и написал эссе о том, как снимают кино, но «Кадр» так и не опубликовал статью. Затем на несколько дней он остановился в Риме, где сумел получить допуск к архивам киностудии «Чинечитта», умело обаяв очаровательную и сексуальную секретаршу с карими глазами; ее обязанности как раз и состояли в том, чтобы не пускать таких, как Терри. Но кареглазая секретарша впустила его в архив слайдов, и там, проведя двенадцать часов по колено в пленке и черно-белых фотографиях, Терри нашел (как он мог об этом забыть?) то, что искал. Почти нашел. Во всяком случае, он отыскал доказательство, что фильм действительно существовал, что пропавшая лента вовсе не является порождением слухов и журналистских измышлений. В архиве Терри нашел фотографию.
Один-единственный снимок. Бледный намек на киноленту, которая в воспаленном воображении Терри успела превратиться в кинематографический аналог чаши Грааля, но именно потому фото было особенно ценно. Что же стало со снимком? Вот тут и крылось самое невероятное: Терри едва помнил. Он определенно привез ее с собой из Италии и наверняка где-нибудь спрятал, но с тех пор он, по меньшей мере, шесть раз переезжал, и теперь понятия не имел, сохранилась ли фотография после всех этих перемещений. Терри проникся внезапным ужасом – неужели он потерял ее?
Как мог он так небрежно обойтись с бесценной реликвией? Если «Сортирный долг» длился два часа при скорости двадцать четыре кадра в секунду, то, значит, из 172 800 изображений, составлявших фильм, он раздобыл (точнее сказать, украл), возможно, единственную уцелевшую картинку. Впервые за двенадцать лет до Терри дошла вся значимость этого факта.
Терри засомневался, сможет ли он продержаться в клинике до конца, не ринется ли в Лондон, чтобы разыскать фотографию в забитых хламом ящиках и папках, которые ныне притворялись мебелью в его квартире.
Терри заказал еще одну чашку кофе, но с удивлением обнаружил, что не в силах ее допить. Подумав, что причина в чрезмерной кофейной горечи, он добавил сахару, но и сладость не помогла. Терри заметил, что у него мелко подрагивают руки. Он чувствовал себя бодрым и полным сил, странное, искусственное возбуждение накладывалось на глубинное спокойствие, не покидавшее его все последние дни. Терри вдруг захотелось немного прогуляться пешком – совершенно не характерное для него желание.
Прогуливался он большую часть второй половины дня – сначала по городу, отыскивая некогда любимые места и уже без всякого удивления не обнаруживая их. Не стало кафе «Валладон» – на его месте теперь была книжная лавка христианской литературы. Исчез ресторан «Планетарий» – его заменили турцентр и непрезентабельный музей, который предлагал ознакомиться с местной историей в интерактивном режиме. Библиотека, впрочем, стояла на месте, как и «Полумесяц», и гостиница «Корона», где иногда останавливались его родители; никуда не делся и кинотеатр – с проблеском профессионального интереса Терри отметил, что там крутят «Историю игрушек», «Клетку для пташек»[30] и «Два сапога пара» – 4. Воздух в городе был каким-то спертым, в нем ощущалась затхлость, своего рода аромат грустных воспоминаний, которые возвращаются к тебе, когда открываешь забытый ящик со старым барахлом. Очень скоро Терри впал в полное уныние. И тогда он двинулся к Эшдауну по тропе над скалистым обрывом, которой в студенчестве лениво пренебрегал, но теперь тропа неудержимо манила обещанием энергичных физических упражнений и очищающим бризом. Терри рассчитал, что если поторопится, то вернется в клинику минут за десять до назначенной на пять часов встречи с доктором Дадденом.
***
В то время как Терри решительно шагал вдоль обрыва к Эшдауну, Сара медленно и задумчиво возвращалась парком домой. Вчерашняя встреча с Руби все еще будоражила ее воспоминаниями.Шла последняя неделя июня, но лето еще не заявило о себе во весь голос. Нескольких солнечно-облачных дней оказалось достаточно, чтобы большинство лондонцев решило, будто наступило тепло, и повсюду можно было видеть тенниски, шорты и футболки, хотя небо серело хмарью, а крепкий северный ветер упорно грозил мелким дождичком. Даже в своем строгом учительском костюме Сара то и дело поеживалась от холода, и потому увидев на скамейке Элисон Хилл, она первым делом подумала, что девочка продрогла и очень одинока.
Сегодня в школе устроили спортивные состязания, поэтому уроки во второй половине дня отменили. Сара посмотрела начало соревнований и решила, что в ее присутствии особой нужды нет. Школьники, не участвовавшие в состязаниях, могли выбрать на свое усмотрение – остаться болеть за спортсменов или уйти домой. То, что Элисон не выбрала ни то, ни другое, встревожило и удивило Сару.