Страница:
— Ну извини, — сказал Сафар. — Но зато ты хорошо справился с работой.
— Да у меня простофиля, а не повелитель, — сказал Гундара. — Ну разумеется, я хорошо справился с работой. Ты что думал, я только что появился на свет? Я занимался такими делами больше, чем могу упомнить, просто они слишком тяжело влияют на мою психику. Фу! Даже во рту кровь. И перья. Ты и понятия не имеешь, каково это — кусать перья.
Сафар, жалея его, успокаивал как мог. Миновав несколько улиц, он купил пудинг, плавающий в сладкой розовой воде. Съев половину, остатки он размял деревянной ложкой, чтобы Гундара смог залезть туда и насладиться, заодно и искупавшись.
Затем они двинулись дальше. Гундара жирной черной точкой восседал на плече.
Фаворит рыгнул.
— Возможно, ты все-таки не такой уж и плохой повелитель, — допустил он. — Ты каждый день ешь розовый пудинг?
— С этого дня начну, — пообещал Сафар.
— Ты слышал, Гундари? — сообщил Фаворит невидимому близнецу — Я совершенно промок в этой сладкой воде! Ощущения бесподобные. И у меня лучший господин во всем мире. Но ты не переживай, я и о тебе позабочусь!
Сафар скривился, слыша этот односторонний диалог. Хорошо еще, что приходилось иметь дело сразу только с одним Фаворитом. Вдвоем они быстро свели бы его с ума.
Он проходил под тентом в большой магазин тканей, когда до него донесся шепот откуда-то сверху:
— Сафар!
Это была Нериса. Стараясь скрыть удивление, он огляделся, нет ли кого поблизости. Только затем осмелился посмотреть и увидел глаз, блестевший в дырке, проделанной в навесе.
— Не смотри! — распорядилась девушка.
— Извини, — прошептал Сафар. Он принялся ощупывать штуку ткани, делая вид, что оценивает ее качество. — С тобой все в порядке? — вполголоса спросил он.
Нериса фыркнула:
— Перепугалась только до полусмерти, а так ничего. Что я такого натворила, коли за мной пришел Калазарис?
— Ты видела его?
— Я пряталась снаружи, пока он не ушел. Поначалу мне показалось, что у меня галлюцинации. Или что мне снится кошмар, а я никак не могу проснуться. Тут он прошел мимо того места, где я спряталась, и я убедилась, что это не кошмар. Разве эту физиономию спутаешь? Такое ощущение, что он вообще на солнце не бывает. Как призрак.
Сафар кивнул, ощупывая другой кусок ткани.
— Слушай, — сказал он. — У меня нет времени объяснять, что произошло. Тебя они использовали как предлог, чтобы добраться до меня. Не знаю почему. Но сейчас я должен кое-что предпринять. А ты пока затаись. В «Трясине для дураков» не показывайся. Вечером встретимся.
— Хорошо, Сафар, — сказала Нериса. — Тогда до вечера. Часа через три, после последней молитвы?
— Где? У меня небезопасно.
— Не беспокойся, — сказала Нериса. — Меня никто не увидит. Просто будь там. А уж я приду.
Он хотел было заспорить, но наверху послышался легкий шелест, и, когда он посмотрел наверх, там уже никого не было.
Встревоженный Сафар двинулся дальше. Нериса слишком рискует. Но поделать ничего нельзя было, поэтому он отбросил волнения и сосредоточился на предстоящей миссии. Вскоре он добрался до места назначения. Он улыбнулся, представив, как по всему городу рыщут шпионы в поисках его. Он же скрывался там, где никому бы и в голову не пришло искать, — в главном храме Валарии.
Это было уродливое сооружение — череда массивных строений и башен с куполами-луковицами, обнесенных массивными, как у крепости, стенами. Храм начинался с простого каменного строения, возведенного несколько веков назад первым верховным жрецом, когда Валария — что означало «место, где есть вода» — состояла всего лишь из нескольких полуразвалившихся домов, окруженных огромными загонами для громадных стад крупного рогатого скота. Легенда гласила, что Валарию основал бродячий маг. И при нем здесь было лишь сухое равнинное место. Согласно преданию, маг вонзил здесь свой посох. Посох мгновенно превратился в огромное дерево, из-под корней которого забили источники. Вокруг этих-то источников и сложился большой торговый город, появился король, чтобы править, и верховный жрец, который построил первый храм.
Впоследствии каждый новый верховный жрец возводил очередное святилище, но больше заботясь о собственной славе, нежели о восславлении богов. Храмы поневоле становились все выше, поскольку каждый новый верховный жрец считал вкус предыдущего дурным. Большинство строений посвящались многочисленным богам, которым поклонялись жители всего Эсмира. И Валария недаром похвалялась, что у нее идолов понастроено для такого же количества богов, сколько и звезд на небе.
Сафар вошел в главные ворота, минуя дюжины магазинов и лавок, занятых продажей культовых принадлежностей. Здесь предлагались товары на любой вкус и по самым разнообразным ценам: священные масла, особые свечи и тысячи изображений различных богов — от больших, для домашних алтарей, до маленьких, чтобы повесить на цепочку в качестве талисмана. По обеим сторонам главного прохода тянулись хижины и небольшие загоны для животных и птиц, предназначенных для жертвоприношения. Здесь же выставлялись на продажу священные и магические напитки, а если вы оказывались паломником из далеких мест, с иностранными деньгами или кредитным письмом, тут же полудюжина менял предлагала свои услуги от времени первой молитвы до последней в течение всего дня.
Народу собралось уже много, и Сафару локтями приходилось прокладывать путь в толпе. Дойдя до конца главного бульвара, он повернул направо, где улицы были пустынными. Исключение составляли несколько подобных ему студентов, спешащих в университет — приземистое здание с двумя надземными этажами и тремя — под землей.
На верхнем этаже проживали Умурхан и другие жрецы, правда, квартира Умурхана занимала половину этажа. На первом этаже располагались кабинеты и классные комнаты, а также громадный актовый зал, где все собирались по случаю особых церемоний и объявлений. Два этажа ниже отводились под спальни для студентов слишком бедных, чтобы снять квартиру или угол подобно Сафару.
Портал, ведущий в университет, украшали ухмыляющиеся горгульи. Сафар содрогнулся, проходя мимо них.
— Опасности нет, — сказал с плеча Гундара. — Это всего лишь камень.
Сафар не нуждался в этом успокоении. Он и сам прекрасно знал, что горгульи представляли собой лишь безжизненные символы стражей, отгоняющих злых духов. И все же, даже по прошествии двух лет ежедневного лицезрения этих каменных морд, он не мог спокойно проходить мимо.
Сразу за порталом находился большой внутренний двор с каменными ступенями, ведущими к алтарю. Именно тут практиковались студенты в кровавых жертвоприношениях богам. Животное выводилось из деревянной клетки слева от алтаря. При этом, во избежание ненужных осложнений, животное опаивалось наркотиками. Для грязной работы — перерезания горла — жрец выбирал какого-нибудь юношу. Остальные собирали выливающуюся кровь. Затем, пока туша разделывалась, возносились молитвы, и потом кровь и мясо сжигались в священных урнах, к вящей славе богов. Сафар всегда чувствовал себя неуютно на этих кровавых жертвоприношениях, и чем больше он узнавал, тем меньше считал их столь уж необходимыми. К тому же он заметил, что лучшие куски мяса откладывались в сторону — для Умурхана и других жрецов, что вряд ли радовало божество.
Проходя мимо алтаря, он увидел пятерых прислужников, очищающих место после недавнего жертвоприношения. Подоткнув мантии, прислужники, стоя на четвереньках, отдраивали ступени потрепанными щетками.
Сафар припомнил время, когда эта грязная работа была его единственной и непременной обязанностью.
Проходя мимо занятых работой юношей, он вспомнил и ту минуту, когда впервые встретился с Умурханом.
Стоял безотрадный зимний день с облаками того же пепельного цвета, что и алтарные камни. Сафар потерял счет неделям, проведенным в согбенном состоянии за отдраиванием ступеней и алтарной возвышенности. Холод был такой, что, как только он, окунув в ведро щетку, вынимал ее, поверхность воды схватывалась корочкой льда.
Каждое утро, приходя за заданием к жрецу, он спрашивал, когда же ему будет позволено ходить на уроки. Ответ звучал один и тот же:
— К концу года. Попозже. Работай. Работай. Как только появится свободное место… свободное место… Я дам тебе знать. Дам знать.
И Сафар вынужден был говорить:
— Да, праведник, — именно тем сокрушенным тоном, которому обучал его Губадан, перед тем как он покинул Киранию. Но длившееся изо дня в день несчастье делало его нетерпеливым. Ведь он прибыл в Валарию за знаниями, а не затем, чтобы скрести полы. Более того, за обучение Коралин платил большие деньги. И Сафар хотел быть студентом, а не рабом.
В тот особый день терпение достигло предела, и Сафар уже подумывал, не собрать ли пожитки и не убраться ли восвояси, послав Валарию в преисподнюю. Он как раз принялся подниматься с колен, когда услыхал какой-то шум.
Во внутренний двор влетел жрец-повторятель, окруженный другими жрецами и большой толпой прислужников из школы магов Валарии. Группа элиты, числом чуть менее сотни. Считалось, что у этих студентов особый талант, располагающий к интенсивным занятиям магией. Сафар так высоко не метил. В то время его желания не распространялись далее присоединения к основной массе студентов, занятых общеобразовательными предметами. Но, оглядев эту группу, увидев их взгляды превосходства и ощутив слабое жужжание их магии, он почувствовал минутный припадок зависти. Но справился с эмоциями, подхватил ведро и отошел в дальний угол, чтобы оттуда понаблюдать, оставаясь незамеченным.
Из перешептываний прислужников он понял, что некий важный человек обратился к Умурхану с просьбой оказать помощь. Судя по всему, этот человек совершил нечто незаконное — то ли нарушил супружескую верность, то ли убил раба. И теперь хотел жертвоприношениями заслужить прощение богов. Но хотел совершить обряд без лишней огласки. При этом он внес большую сумму на нужды храма. Сафар из слов прислужников понял, что после обряда очищения всем студентам заплатят за то, чтобы они хранили молчание.
Услышав это, Сафар вообще забился за колонну, увитую толстыми лозами.
Минуту спустя грянули цимбалы, и во внутренний двор вошли два человека в сопровождении мальчиков, которые устилали их путь лепестками цветов и размахивали горшками с дымящими благовониями, услаждающими воздух для дыхания этих двух. Не было сомнения, что один из них — в развевающейся мантии мастера-мага — Умурхан. Даже будучи слепым, Сафар ощутил бы его присутствие по атмосфере, внезапно сгустившейся из-за обилия магии. Но Сафара поджидал еще один сюрприз. Поскольку богато разодетый и увешанный драгоценностями человек, вышагивающий рядом с Умурханом, был не кто иной, как лорд Музин. Хотя Сафара лично и не представляли лорду Музину, но этот король торговцев однажды проезжал по улице в роскошной карете, влекомой четверкой одинаково прекрасных черных лошадей, и Сафару его показали. Лицо Музина напоминало молоток, повернутый вверх рукоятью. Длинное и узкое, оно на подбородке раздваивалось.
Когда эти два человека вошли на возвышение и приблизились к алтарю Рибьяна, короля богов, божества, создавшего всех живущих из священной глины, Умурхан и двое дюжих малых в чисто-белых мантиях помогли с осторожностью встать Музину на колени перед каменным изваянием этого божества с милостивым выражением лица.
Умурхан повернулся к прислужникам, свирепо сверкая глазами из-под разлетающихся бровей.
— Братья, — сказал он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы помочь хорошему человеку, доброму человеку, волею несчастливо сложившихся обстоятельств оступившемуся на безупречно чистой тропе, по которой он шел всю свою жизнь. Мы здесь не для того, чтобы судить его, ибо кто из нас сможет осудить человека, широко известного чистотой помыслов и щедрой благотворительностью? Этот человек пришел ко мне с открытым сердцем, испытывая душевные муки. Он согрешил, но кто из нас без греха? Так не судите же его. А вместо этого попросим великого и милосердного бога Рибьяна, отца нашего, сжалиться над бедным смертным и простить его за те прегрешения, которые судьбою уготовано ему было совершить.
— И сегодня я прошу вас, братья мои по духу, присоединиться ко мне всей душою в этой милосердной миссии. Этот человек, стоящий перед вами коленопреклоненно, заслуживает нашей помощи, и это большая честь для университета и храма способствовать ему в столь деликатном деле.
Пока Умурхан говорил, двое малых в белом бережно сняли тунику с Музина, представив всем на обозрение розовое упитанное тело богача. Затем они сняли с поясов небольшие хлыстики.
— Кто-нибудь возражает? — спросил Умурхан. — Или, может быть, кто-то из присутствующих не расположен от всего сердца помочь этому человеку? Если так, то я покорно прошу такого просто покинуть нашу компанию. И не надо долго размышлять над этим решением. Мы поймем, что вами руководила совесть.
Умурхан обвел толпу свирепым взглядом, но никто не шелохнулся.
Он кивнул и сказал:
— Тем лучше, братья. Боги да благословят вас за это.
Сафар услыхал, как кто-то пробормотал себе под нос:
— Да благословят они мой счет в таверне, хозяин.
Послышались смешки, смолкшие по сигналу Умурхана, призывающего всех встать на колени. Прислужники как один рухнули на землю, низко склонив головы.
Умурхан провозгласил:
— Да начнется церемония благословения.
Откуда-то понеслись звуки лютни, колокольчиков и барабанов. Жрецы запевали, ведя прислужников от псалма к псалму, взывая к вниманию Рибьяна.
Первым звучал знаменитый псалом Умурхана «Вечерняя молитва», которую каждый слышал по вечерам.
Наконец Музин издал самый ужасающий вопль и рухнул на пол. Его «палачи» проворно принялись ухаживать за спиной, на которой не осталось и пятнышка, обмазывая успокаивающими мазями, целуя его и приговаривая на ухо слова сочувствия. Когда Музин решил, что уже можно подниматься, он встал, изображая боль и пошатываясь. Слезы текли по его длинному лицу, изображавшему блаженную улыбку того, кто вновь обрел Свет. Ему помогли надеть тунику, дали чашку спиртного. Музин сделал добрый глоток, вытер глаза и запел вместе с остальными.
Сафару уже изрядно наскучил этот фарс, и он посматривал, как бы потихоньку отползти отсюда, не будучи замеченным. В этот момент звякнула железная дверца клетки, и Сафар повернул голову назад, посмотреть, какое несчастное животное приносится Музином в жертву всепрощающему богу Рибьяну.
С удивлением увидел он старую львицу, которую вывели на хрупкой серебряной цепи. «Должно быть, Музин совершил действительно нечто ужасное», — подумал Сафар. Он уже давно обретался в храме и знал, что лев — самое дорогое и редкое животное. Сафар решил, что, должно быть, произошло убийство, и даже, вероятно, не раба.
Он внимательно вглядывался в огромную львицу ростом почти с ведущего ее малого. От наркотиков она чуть не спала, так что глаза на огромной морде казались лишь щелочками. Несмотря на устрашающие размеры, львица напомнила Сафару, у которого защемило сердце, их домашнего кота в Кирании, где тот бродил по хлевам, отлавливая грызунов. Кот частенько сиживал у него на коленях, умываясь и утешая хозяина в его мальчишеских несчастьях.
И тут он увидел обвисшее брюхо, набухшие соски львицы и понял, что она недавно рожала. Наверное, даже находясь под влиянием наркотиков, — подумал он, — она мучительно переживает за своих львят».
Умурхан подал знак, и песнопения смолкли. Он повернулся к алтарю, говоря:
— О Рибьян, милостивый повелитель всех нас, сжалься над этим несчастным смертным, стоящим перед тобой. Прости его прегрешения. Прими этот скромный дар. И позволь ему вновь обрести безмятежный сон.
Умурхан махнул рукой, и один из парней подвел Музина к львице. Он протянул торговцу большой нож для жертвоприношений. Подошли другие прислужники с искусно украшенными кувшинами для сбора крови. Музин осторожно ухватил львицу за загривок. Та, похоже, не поняла, что происходит. Музин резанул ножом по ее горлу. Из разреза потекла кровь, но столь слабой струйкой, что стало ясно — взволнованный Музин не смог нанести удар сильнее, чтобы разом прекратить мучения львицы.
Музин сделал еще одну попытку, и на этот раз ему твердой рукой помог один из прислужников, чтобы дело было сделано соответствующим образом. Львица взвыла, а кровь хлынула в кувшины.
Животное осело на землю.
Все повеселели и, вскочив на ноги, стали восхвалять Рибьяна и приветствовать возвращение грешного Музина к пастве. Музин, сопровождаемый Умурханом, шагнул вперед, принимая поздравления прислужников. Позади трое в белых мантиях разделывали львицу, готовясь к следующему этапу церемонии.
Но тут сквозь весь этот гам прорвался сердцеостанавливающий рык, и все вскинули головы, таращась на полуосвежеванную тушу.
Воздух над мертвым зверем стал пронзительно-красным, и все разинули рты, увидев, как появился призрак львицы. Фантом хлестал хвостом по бокам, скалил длинные желтые клыки и ревел от ненависти.
Лев-призрак прыгнул вперед, и всеобщее оцепенение сменилось паникой. Послышались вопли, и толпа бросилась врассыпную, ища укрытия, сбиваясь в кучу в узком проходе.
Сафар, оставшийся в укромном месте, видел, что, несмотря на всеобщую истерию, дюжина жрецов и прислужников быстро окружили Умурхана и Музина и увели их в безопасное место через маленькую дверцу с краю алтаря.
Между тем призрачная кошка врезалась в массу бегущих. Полупрозрачные когти нанесли первые удары. Во все стороны брызнула кровь, разнеслись крики раненых. Затем она кого-то повалила, а остальные в это время пробивались через выходы и лезли на стены.
Лев-призрак, ухватив жертву за плечо, размахивал ею взад и вперед. Попавшийся юноша был еще жив и вопил так, что сердце разрывалось от жалости.
Внезапно словно невидимая рука вытолкнула Сафара из его укрытия. Он медленно двинулся к ревущей львице, одной частью своего существа трепеща от страха, а другой обращаясь к душе призрачной матери, испытывающей только ей известную муку и тоску по недавно родившимся львятам.
Призрак увидел его и выпустил вопящего прислужника. Львица зарычала и двинулась к Сафару, клацая выпущенными когтями по камням. Сафар же продолжал медленно и размеренно идти ей навстречу. Он вытянул правую руку, широко расставив три пальца в универсальном жесте мага, творящего заклинание.
Тихо и ровно он заговорил:
— Мне жаль видеть тебя здесь, призрачная мать. Это жуткое место для призрака. Здесь столько крови. И так мало жалости. У тебя пропадет от этого молоко, и львята останутся голодными.
Призрак львицы продолжал двигаться, вытаращив глаза, раскрыв пасть и пуская слюну. Сафар также продолжал сокращать дистанцию, не умолкая ни на секунду.
— Злой человек сделал так, призрачная мать, — сказал он. — Злые люди поймали тебя и умертвили твоих львят. И привезли тебя на это место, чтобы ты умерла. Но виновных в этом дворе нет, призрачная мать. Здесь лишь человеческие щенки. Щенки мужского рода, призрачная мать. И это твой долг проследить, чтобы человеческим щенкам никто не причинил вреда.
Движущийся призрак заворчал, но уже с меньшей яростью. Еще несколько шагов, и эти двое встретились и остановились.
Сафар собрал всю волю в кулак, когда львица, вместо того чтобы на месте убить, обнюхала его, продолжая ворчать. Затем посмотрела ему в лицо, высматривая, не таится ли в глазах человека глубоко запрятанная ложь. И тут она взревела, да так громко, что он чуть не выскочил из сандалий. Сафар сдержался, а призрак львицы уселся на задние лапы, мордой на уровне его лица.
— Теперь ты и сама видишь, призрачная мать, — сказал он. — Я не причастен к этому делу, хотя и скорблю о твоей потере. — Он указал на попрятавшихся прислужников. — И эти человеческие щенки не виновны, как и я. Прошу тебя, не навреди им, призрачная мать.
Призрак зевнул в ответ на эти слова и улегся у ног Сафара.
— Пора подумать о себе, призрачная мать, — сказал Сафар. — Твои львята мертвы, но их маленькие призраки голодны. И тебе надобно побыстрее отправляться к ним, а то они страдают без тебя. Подумай о них, призрачная мать. У них нет опыта жизни в этом мире, а уж в следующем — и подавно. Неужели ты не слышишь, как они плачем взывают к тебе?
Сафар сделал движение рукой, и издалека донесся слабый звук мяуканья. Уши призрака поднялись, львица склонила голову набок с видом озабоченности. Сафар сделал еще одно движение рукой, и мяуканье стало громче и отчаяннее. Львица взвыла.
— Иди к ним, призрачная мать, — сказал Сафар. — Покинь это место и обрети покой со своими львятами.
Львица рывком вскочила. Сафар постарался не сделать испуганного движения. А она взревела в последний раз и исчезла. Минуту в воздухе висел лишь один звук — эхо львиного рыка. Затем все пришло в движение, все закричали с облегчением и бросились благодарить Сафара. Посреди этого хаоса толпу внезапно охватила тишина. Люди раздвинулись. Сафар, ошеломленный и вымотанный после всех этих усилий, словно в тумане увидел приближающегося Умурхана.
— Кто это такой? — услыхал он вопрос мага.
— Сафар Тимур, господин. Сафар Тимур. Новый прислужник. Новый.
Умурхан перевел взгляд на Сафара. Оглядел сверху вниз, оценивая. Затем спросил:
— Почему никому не говорил о своих способностях, прислужник Тимур?
— Это пустяки, господин, — сказал Сафар. — Мои способности ничтожны.
— Об этом мне судить, прислужник, — ответил Умурхан.
Он обратился к жрецу-повторителю.
— Завтра же прислужник Тимур начнет учиться, — распорядился он.
Затем, не говоря ни слова и не посмотрев больше на Сафара, он удалился.
Все вновь загомонили, студенты обступили Сафара, хлопая его по спине и поздравляя с тем, что он зачислен в ряды университетской элиты.
Сафар торопливо шагал по длинному главному коридору первого этажа. Навстречу никто не попадался — большинство студентов и жрецов, должно быть, собрались на молитву в этот час в главном актовом зале. Пустыми стояли кабинеты и классные комнаты, и он ощущал застоявшийся запах заклинаний, которые совсем недавно на занятиях творили его товарищи-студенты.
В конце коридора он вышел к огромному лестничному колодцу, который пронизывал все этажи. Одна часть ступеней спускалась вниз, в недра университета. Другая вела на второй этаж, где проживали Умурхан и жрецы. Сафар замешкался, разрываясь между намеченной целью и внезапно посетившей его мыслью, что те знания, которые он искал в библиотеке Умурхана, сейчас остались без охраны. До конца ежедневной церемонии в актовом зале оставалось еще около получаса, и только потом Умурхан и жрецы вернутся на второй этаж.
— Выбирай любой путь, — прошептал с плеча Гундара. — Оба безопасны.
— Может быть, попозже, — пробормотал Сафар и рванулся по ступеням вниз, пока последнее желание не отвлекло его окончательно от выполнения намеченного плана.
Хотя Сафар после инцидента со львицей не раз встречался с Умурханом, маг никогда не благодарил его и вообще не затрагивал эту тему. По мере получения образования вскоре всем стало ясно, что Сафар является замечательным учеником. Умурхан же не только не приближал его к себе, но, казалось, становился еще холоднее. Сафар же, во время занятий случайно поднимая голову, ловил на себе изучающий взгляд Умурхана. Губадан еще до отъезда Сафара из Кирании предупреждал об Умурхане. Юноша не рассказывал старому хрену о своих способностях, но, судя по всему, Губадан догадывался, что дело не обходится без магии.
— У Умурхана репутация человека ревнивого, — рассказывал ему Губадан. — Он не любит студентов и жрецов, блещущих умом и способностями. Так что будь осторожнее, парень. Не каждый наставник радуется тому, что ученик превзошел его. В присутствии Умурхана веди себя осторожно, вот мой тебе лучший совет. Никогда не выделяйся.
Сафар со вниманием отнесся к совету Губадана. Овладевая знаниями и совершенствуясь в сотворении заклинаний, он соблюдал осторожность, не стараясь в чем-то затмевать Умурхана. Хотя достаточно ясно было, что он мог бы и преуспеть в этом, особенно после того, как сам погрузился в тайные искусства магии. Он даже специально совершал ошибки в присутствии Умурхана, когда чувствовал, что тот что-то подозревает. А Умурхан всегда испытывал удовольствие при виде запинающегося и бормочущего Сафара, громко его поддразнивал, называл тупицей с гор и прочими унизительными прозвищами.
Умурхан любовно относился к своему верховенству среди прислужников. При этом неохотно делился познаниями. Когда же ученики настолько продвинулись вперед, что стали заступать на его территорию, Умурхан принял меры, начав подавлять студентов объемом знаний, но не качеством. Когда доходило дело до особенно мощного заклинания, Умурхан так его объяснял, что никто ничего понять не мог, не говоря уж о том, чтобы повторить заклинание на практике. Также находил он различные возможности уходить от ответов на сложные вопросы. Он тут же нервно упоминал о других делах, скрывался на короткое время, затем возвращался и отвечал на поставленный вопрос с уверенностью, которая никак не вязалась с его предыдущим поведением.
— Да у меня простофиля, а не повелитель, — сказал Гундара. — Ну разумеется, я хорошо справился с работой. Ты что думал, я только что появился на свет? Я занимался такими делами больше, чем могу упомнить, просто они слишком тяжело влияют на мою психику. Фу! Даже во рту кровь. И перья. Ты и понятия не имеешь, каково это — кусать перья.
Сафар, жалея его, успокаивал как мог. Миновав несколько улиц, он купил пудинг, плавающий в сладкой розовой воде. Съев половину, остатки он размял деревянной ложкой, чтобы Гундара смог залезть туда и насладиться, заодно и искупавшись.
Затем они двинулись дальше. Гундара жирной черной точкой восседал на плече.
Фаворит рыгнул.
— Возможно, ты все-таки не такой уж и плохой повелитель, — допустил он. — Ты каждый день ешь розовый пудинг?
— С этого дня начну, — пообещал Сафар.
— Ты слышал, Гундари? — сообщил Фаворит невидимому близнецу — Я совершенно промок в этой сладкой воде! Ощущения бесподобные. И у меня лучший господин во всем мире. Но ты не переживай, я и о тебе позабочусь!
Сафар скривился, слыша этот односторонний диалог. Хорошо еще, что приходилось иметь дело сразу только с одним Фаворитом. Вдвоем они быстро свели бы его с ума.
Он проходил под тентом в большой магазин тканей, когда до него донесся шепот откуда-то сверху:
— Сафар!
Это была Нериса. Стараясь скрыть удивление, он огляделся, нет ли кого поблизости. Только затем осмелился посмотреть и увидел глаз, блестевший в дырке, проделанной в навесе.
— Не смотри! — распорядилась девушка.
— Извини, — прошептал Сафар. Он принялся ощупывать штуку ткани, делая вид, что оценивает ее качество. — С тобой все в порядке? — вполголоса спросил он.
Нериса фыркнула:
— Перепугалась только до полусмерти, а так ничего. Что я такого натворила, коли за мной пришел Калазарис?
— Ты видела его?
— Я пряталась снаружи, пока он не ушел. Поначалу мне показалось, что у меня галлюцинации. Или что мне снится кошмар, а я никак не могу проснуться. Тут он прошел мимо того места, где я спряталась, и я убедилась, что это не кошмар. Разве эту физиономию спутаешь? Такое ощущение, что он вообще на солнце не бывает. Как призрак.
Сафар кивнул, ощупывая другой кусок ткани.
— Слушай, — сказал он. — У меня нет времени объяснять, что произошло. Тебя они использовали как предлог, чтобы добраться до меня. Не знаю почему. Но сейчас я должен кое-что предпринять. А ты пока затаись. В «Трясине для дураков» не показывайся. Вечером встретимся.
— Хорошо, Сафар, — сказала Нериса. — Тогда до вечера. Часа через три, после последней молитвы?
— Где? У меня небезопасно.
— Не беспокойся, — сказала Нериса. — Меня никто не увидит. Просто будь там. А уж я приду.
Он хотел было заспорить, но наверху послышался легкий шелест, и, когда он посмотрел наверх, там уже никого не было.
Встревоженный Сафар двинулся дальше. Нериса слишком рискует. Но поделать ничего нельзя было, поэтому он отбросил волнения и сосредоточился на предстоящей миссии. Вскоре он добрался до места назначения. Он улыбнулся, представив, как по всему городу рыщут шпионы в поисках его. Он же скрывался там, где никому бы и в голову не пришло искать, — в главном храме Валарии.
Это было уродливое сооружение — череда массивных строений и башен с куполами-луковицами, обнесенных массивными, как у крепости, стенами. Храм начинался с простого каменного строения, возведенного несколько веков назад первым верховным жрецом, когда Валария — что означало «место, где есть вода» — состояла всего лишь из нескольких полуразвалившихся домов, окруженных огромными загонами для громадных стад крупного рогатого скота. Легенда гласила, что Валарию основал бродячий маг. И при нем здесь было лишь сухое равнинное место. Согласно преданию, маг вонзил здесь свой посох. Посох мгновенно превратился в огромное дерево, из-под корней которого забили источники. Вокруг этих-то источников и сложился большой торговый город, появился король, чтобы править, и верховный жрец, который построил первый храм.
Впоследствии каждый новый верховный жрец возводил очередное святилище, но больше заботясь о собственной славе, нежели о восславлении богов. Храмы поневоле становились все выше, поскольку каждый новый верховный жрец считал вкус предыдущего дурным. Большинство строений посвящались многочисленным богам, которым поклонялись жители всего Эсмира. И Валария недаром похвалялась, что у нее идолов понастроено для такого же количества богов, сколько и звезд на небе.
Сафар вошел в главные ворота, минуя дюжины магазинов и лавок, занятых продажей культовых принадлежностей. Здесь предлагались товары на любой вкус и по самым разнообразным ценам: священные масла, особые свечи и тысячи изображений различных богов — от больших, для домашних алтарей, до маленьких, чтобы повесить на цепочку в качестве талисмана. По обеим сторонам главного прохода тянулись хижины и небольшие загоны для животных и птиц, предназначенных для жертвоприношения. Здесь же выставлялись на продажу священные и магические напитки, а если вы оказывались паломником из далеких мест, с иностранными деньгами или кредитным письмом, тут же полудюжина менял предлагала свои услуги от времени первой молитвы до последней в течение всего дня.
Народу собралось уже много, и Сафару локтями приходилось прокладывать путь в толпе. Дойдя до конца главного бульвара, он повернул направо, где улицы были пустынными. Исключение составляли несколько подобных ему студентов, спешащих в университет — приземистое здание с двумя надземными этажами и тремя — под землей.
На верхнем этаже проживали Умурхан и другие жрецы, правда, квартира Умурхана занимала половину этажа. На первом этаже располагались кабинеты и классные комнаты, а также громадный актовый зал, где все собирались по случаю особых церемоний и объявлений. Два этажа ниже отводились под спальни для студентов слишком бедных, чтобы снять квартиру или угол подобно Сафару.
Портал, ведущий в университет, украшали ухмыляющиеся горгульи. Сафар содрогнулся, проходя мимо них.
— Опасности нет, — сказал с плеча Гундара. — Это всего лишь камень.
Сафар не нуждался в этом успокоении. Он и сам прекрасно знал, что горгульи представляли собой лишь безжизненные символы стражей, отгоняющих злых духов. И все же, даже по прошествии двух лет ежедневного лицезрения этих каменных морд, он не мог спокойно проходить мимо.
Сразу за порталом находился большой внутренний двор с каменными ступенями, ведущими к алтарю. Именно тут практиковались студенты в кровавых жертвоприношениях богам. Животное выводилось из деревянной клетки слева от алтаря. При этом, во избежание ненужных осложнений, животное опаивалось наркотиками. Для грязной работы — перерезания горла — жрец выбирал какого-нибудь юношу. Остальные собирали выливающуюся кровь. Затем, пока туша разделывалась, возносились молитвы, и потом кровь и мясо сжигались в священных урнах, к вящей славе богов. Сафар всегда чувствовал себя неуютно на этих кровавых жертвоприношениях, и чем больше он узнавал, тем меньше считал их столь уж необходимыми. К тому же он заметил, что лучшие куски мяса откладывались в сторону — для Умурхана и других жрецов, что вряд ли радовало божество.
Проходя мимо алтаря, он увидел пятерых прислужников, очищающих место после недавнего жертвоприношения. Подоткнув мантии, прислужники, стоя на четвереньках, отдраивали ступени потрепанными щетками.
Сафар припомнил время, когда эта грязная работа была его единственной и непременной обязанностью.
Проходя мимо занятых работой юношей, он вспомнил и ту минуту, когда впервые встретился с Умурханом.
Стоял безотрадный зимний день с облаками того же пепельного цвета, что и алтарные камни. Сафар потерял счет неделям, проведенным в согбенном состоянии за отдраиванием ступеней и алтарной возвышенности. Холод был такой, что, как только он, окунув в ведро щетку, вынимал ее, поверхность воды схватывалась корочкой льда.
Каждое утро, приходя за заданием к жрецу, он спрашивал, когда же ему будет позволено ходить на уроки. Ответ звучал один и тот же:
— К концу года. Попозже. Работай. Работай. Как только появится свободное место… свободное место… Я дам тебе знать. Дам знать.
И Сафар вынужден был говорить:
— Да, праведник, — именно тем сокрушенным тоном, которому обучал его Губадан, перед тем как он покинул Киранию. Но длившееся изо дня в день несчастье делало его нетерпеливым. Ведь он прибыл в Валарию за знаниями, а не затем, чтобы скрести полы. Более того, за обучение Коралин платил большие деньги. И Сафар хотел быть студентом, а не рабом.
В тот особый день терпение достигло предела, и Сафар уже подумывал, не собрать ли пожитки и не убраться ли восвояси, послав Валарию в преисподнюю. Он как раз принялся подниматься с колен, когда услыхал какой-то шум.
Во внутренний двор влетел жрец-повторятель, окруженный другими жрецами и большой толпой прислужников из школы магов Валарии. Группа элиты, числом чуть менее сотни. Считалось, что у этих студентов особый талант, располагающий к интенсивным занятиям магией. Сафар так высоко не метил. В то время его желания не распространялись далее присоединения к основной массе студентов, занятых общеобразовательными предметами. Но, оглядев эту группу, увидев их взгляды превосходства и ощутив слабое жужжание их магии, он почувствовал минутный припадок зависти. Но справился с эмоциями, подхватил ведро и отошел в дальний угол, чтобы оттуда понаблюдать, оставаясь незамеченным.
Из перешептываний прислужников он понял, что некий важный человек обратился к Умурхану с просьбой оказать помощь. Судя по всему, этот человек совершил нечто незаконное — то ли нарушил супружескую верность, то ли убил раба. И теперь хотел жертвоприношениями заслужить прощение богов. Но хотел совершить обряд без лишней огласки. При этом он внес большую сумму на нужды храма. Сафар из слов прислужников понял, что после обряда очищения всем студентам заплатят за то, чтобы они хранили молчание.
Услышав это, Сафар вообще забился за колонну, увитую толстыми лозами.
Минуту спустя грянули цимбалы, и во внутренний двор вошли два человека в сопровождении мальчиков, которые устилали их путь лепестками цветов и размахивали горшками с дымящими благовониями, услаждающими воздух для дыхания этих двух. Не было сомнения, что один из них — в развевающейся мантии мастера-мага — Умурхан. Даже будучи слепым, Сафар ощутил бы его присутствие по атмосфере, внезапно сгустившейся из-за обилия магии. Но Сафара поджидал еще один сюрприз. Поскольку богато разодетый и увешанный драгоценностями человек, вышагивающий рядом с Умурханом, был не кто иной, как лорд Музин. Хотя Сафара лично и не представляли лорду Музину, но этот король торговцев однажды проезжал по улице в роскошной карете, влекомой четверкой одинаково прекрасных черных лошадей, и Сафару его показали. Лицо Музина напоминало молоток, повернутый вверх рукоятью. Длинное и узкое, оно на подбородке раздваивалось.
Когда эти два человека вошли на возвышение и приблизились к алтарю Рибьяна, короля богов, божества, создавшего всех живущих из священной глины, Умурхан и двое дюжих малых в чисто-белых мантиях помогли с осторожностью встать Музину на колени перед каменным изваянием этого божества с милостивым выражением лица.
Умурхан повернулся к прислужникам, свирепо сверкая глазами из-под разлетающихся бровей.
— Братья, — сказал он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы помочь хорошему человеку, доброму человеку, волею несчастливо сложившихся обстоятельств оступившемуся на безупречно чистой тропе, по которой он шел всю свою жизнь. Мы здесь не для того, чтобы судить его, ибо кто из нас сможет осудить человека, широко известного чистотой помыслов и щедрой благотворительностью? Этот человек пришел ко мне с открытым сердцем, испытывая душевные муки. Он согрешил, но кто из нас без греха? Так не судите же его. А вместо этого попросим великого и милосердного бога Рибьяна, отца нашего, сжалиться над бедным смертным и простить его за те прегрешения, которые судьбою уготовано ему было совершить.
— И сегодня я прошу вас, братья мои по духу, присоединиться ко мне всей душою в этой милосердной миссии. Этот человек, стоящий перед вами коленопреклоненно, заслуживает нашей помощи, и это большая честь для университета и храма способствовать ему в столь деликатном деле.
Пока Умурхан говорил, двое малых в белом бережно сняли тунику с Музина, представив всем на обозрение розовое упитанное тело богача. Затем они сняли с поясов небольшие хлыстики.
— Кто-нибудь возражает? — спросил Умурхан. — Или, может быть, кто-то из присутствующих не расположен от всего сердца помочь этому человеку? Если так, то я покорно прошу такого просто покинуть нашу компанию. И не надо долго размышлять над этим решением. Мы поймем, что вами руководила совесть.
Умурхан обвел толпу свирепым взглядом, но никто не шелохнулся.
Он кивнул и сказал:
— Тем лучше, братья. Боги да благословят вас за это.
Сафар услыхал, как кто-то пробормотал себе под нос:
— Да благословят они мой счет в таверне, хозяин.
Послышались смешки, смолкшие по сигналу Умурхана, призывающего всех встать на колени. Прислужники как один рухнули на землю, низко склонив головы.
Умурхан провозгласил:
— Да начнется церемония благословения.
Откуда-то понеслись звуки лютни, колокольчиков и барабанов. Жрецы запевали, ведя прислужников от псалма к псалму, взывая к вниманию Рибьяна.
Первым звучал знаменитый псалом Умурхана «Вечерняя молитва», которую каждый слышал по вечерам.
Под напевы собравшихся малые в белых мантиях нежно похлестывали Музина по спине. Музин завывал, как под жестокими пытками, полагая, что чем громче вопит, чем мучительнее крики, тем сильнее заблуждение бога Рибьяна относительно происходящего наказания.
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
Благословенны, благословенны.
Наши женщины целомудренны,
Наши дети почтительны.
Благословенны, благословенны…
Наконец Музин издал самый ужасающий вопль и рухнул на пол. Его «палачи» проворно принялись ухаживать за спиной, на которой не осталось и пятнышка, обмазывая успокаивающими мазями, целуя его и приговаривая на ухо слова сочувствия. Когда Музин решил, что уже можно подниматься, он встал, изображая боль и пошатываясь. Слезы текли по его длинному лицу, изображавшему блаженную улыбку того, кто вновь обрел Свет. Ему помогли надеть тунику, дали чашку спиртного. Музин сделал добрый глоток, вытер глаза и запел вместе с остальными.
Сафару уже изрядно наскучил этот фарс, и он посматривал, как бы потихоньку отползти отсюда, не будучи замеченным. В этот момент звякнула железная дверца клетки, и Сафар повернул голову назад, посмотреть, какое несчастное животное приносится Музином в жертву всепрощающему богу Рибьяну.
С удивлением увидел он старую львицу, которую вывели на хрупкой серебряной цепи. «Должно быть, Музин совершил действительно нечто ужасное», — подумал Сафар. Он уже давно обретался в храме и знал, что лев — самое дорогое и редкое животное. Сафар решил, что, должно быть, произошло убийство, и даже, вероятно, не раба.
Он внимательно вглядывался в огромную львицу ростом почти с ведущего ее малого. От наркотиков она чуть не спала, так что глаза на огромной морде казались лишь щелочками. Несмотря на устрашающие размеры, львица напомнила Сафару, у которого защемило сердце, их домашнего кота в Кирании, где тот бродил по хлевам, отлавливая грызунов. Кот частенько сиживал у него на коленях, умываясь и утешая хозяина в его мальчишеских несчастьях.
И тут он увидел обвисшее брюхо, набухшие соски львицы и понял, что она недавно рожала. Наверное, даже находясь под влиянием наркотиков, — подумал он, — она мучительно переживает за своих львят».
Умурхан подал знак, и песнопения смолкли. Он повернулся к алтарю, говоря:
— О Рибьян, милостивый повелитель всех нас, сжалься над этим несчастным смертным, стоящим перед тобой. Прости его прегрешения. Прими этот скромный дар. И позволь ему вновь обрести безмятежный сон.
Умурхан махнул рукой, и один из парней подвел Музина к львице. Он протянул торговцу большой нож для жертвоприношений. Подошли другие прислужники с искусно украшенными кувшинами для сбора крови. Музин осторожно ухватил львицу за загривок. Та, похоже, не поняла, что происходит. Музин резанул ножом по ее горлу. Из разреза потекла кровь, но столь слабой струйкой, что стало ясно — взволнованный Музин не смог нанести удар сильнее, чтобы разом прекратить мучения львицы.
Музин сделал еще одну попытку, и на этот раз ему твердой рукой помог один из прислужников, чтобы дело было сделано соответствующим образом. Львица взвыла, а кровь хлынула в кувшины.
Животное осело на землю.
Все повеселели и, вскочив на ноги, стали восхвалять Рибьяна и приветствовать возвращение грешного Музина к пастве. Музин, сопровождаемый Умурханом, шагнул вперед, принимая поздравления прислужников. Позади трое в белых мантиях разделывали львицу, готовясь к следующему этапу церемонии.
Но тут сквозь весь этот гам прорвался сердцеостанавливающий рык, и все вскинули головы, таращась на полуосвежеванную тушу.
Воздух над мертвым зверем стал пронзительно-красным, и все разинули рты, увидев, как появился призрак львицы. Фантом хлестал хвостом по бокам, скалил длинные желтые клыки и ревел от ненависти.
Лев-призрак прыгнул вперед, и всеобщее оцепенение сменилось паникой. Послышались вопли, и толпа бросилась врассыпную, ища укрытия, сбиваясь в кучу в узком проходе.
Сафар, оставшийся в укромном месте, видел, что, несмотря на всеобщую истерию, дюжина жрецов и прислужников быстро окружили Умурхана и Музина и увели их в безопасное место через маленькую дверцу с краю алтаря.
Между тем призрачная кошка врезалась в массу бегущих. Полупрозрачные когти нанесли первые удары. Во все стороны брызнула кровь, разнеслись крики раненых. Затем она кого-то повалила, а остальные в это время пробивались через выходы и лезли на стены.
Лев-призрак, ухватив жертву за плечо, размахивал ею взад и вперед. Попавшийся юноша был еще жив и вопил так, что сердце разрывалось от жалости.
Внезапно словно невидимая рука вытолкнула Сафара из его укрытия. Он медленно двинулся к ревущей львице, одной частью своего существа трепеща от страха, а другой обращаясь к душе призрачной матери, испытывающей только ей известную муку и тоску по недавно родившимся львятам.
Призрак увидел его и выпустил вопящего прислужника. Львица зарычала и двинулась к Сафару, клацая выпущенными когтями по камням. Сафар же продолжал медленно и размеренно идти ей навстречу. Он вытянул правую руку, широко расставив три пальца в универсальном жесте мага, творящего заклинание.
Тихо и ровно он заговорил:
— Мне жаль видеть тебя здесь, призрачная мать. Это жуткое место для призрака. Здесь столько крови. И так мало жалости. У тебя пропадет от этого молоко, и львята останутся голодными.
Призрак львицы продолжал двигаться, вытаращив глаза, раскрыв пасть и пуская слюну. Сафар также продолжал сокращать дистанцию, не умолкая ни на секунду.
— Злой человек сделал так, призрачная мать, — сказал он. — Злые люди поймали тебя и умертвили твоих львят. И привезли тебя на это место, чтобы ты умерла. Но виновных в этом дворе нет, призрачная мать. Здесь лишь человеческие щенки. Щенки мужского рода, призрачная мать. И это твой долг проследить, чтобы человеческим щенкам никто не причинил вреда.
Движущийся призрак заворчал, но уже с меньшей яростью. Еще несколько шагов, и эти двое встретились и остановились.
Сафар собрал всю волю в кулак, когда львица, вместо того чтобы на месте убить, обнюхала его, продолжая ворчать. Затем посмотрела ему в лицо, высматривая, не таится ли в глазах человека глубоко запрятанная ложь. И тут она взревела, да так громко, что он чуть не выскочил из сандалий. Сафар сдержался, а призрак львицы уселся на задние лапы, мордой на уровне его лица.
— Теперь ты и сама видишь, призрачная мать, — сказал он. — Я не причастен к этому делу, хотя и скорблю о твоей потере. — Он указал на попрятавшихся прислужников. — И эти человеческие щенки не виновны, как и я. Прошу тебя, не навреди им, призрачная мать.
Призрак зевнул в ответ на эти слова и улегся у ног Сафара.
— Пора подумать о себе, призрачная мать, — сказал Сафар. — Твои львята мертвы, но их маленькие призраки голодны. И тебе надобно побыстрее отправляться к ним, а то они страдают без тебя. Подумай о них, призрачная мать. У них нет опыта жизни в этом мире, а уж в следующем — и подавно. Неужели ты не слышишь, как они плачем взывают к тебе?
Сафар сделал движение рукой, и издалека донесся слабый звук мяуканья. Уши призрака поднялись, львица склонила голову набок с видом озабоченности. Сафар сделал еще одно движение рукой, и мяуканье стало громче и отчаяннее. Львица взвыла.
— Иди к ним, призрачная мать, — сказал Сафар. — Покинь это место и обрети покой со своими львятами.
Львица рывком вскочила. Сафар постарался не сделать испуганного движения. А она взревела в последний раз и исчезла. Минуту в воздухе висел лишь один звук — эхо львиного рыка. Затем все пришло в движение, все закричали с облегчением и бросились благодарить Сафара. Посреди этого хаоса толпу внезапно охватила тишина. Люди раздвинулись. Сафар, ошеломленный и вымотанный после всех этих усилий, словно в тумане увидел приближающегося Умурхана.
— Кто это такой? — услыхал он вопрос мага.
— Сафар Тимур, господин. Сафар Тимур. Новый прислужник. Новый.
Умурхан перевел взгляд на Сафара. Оглядел сверху вниз, оценивая. Затем спросил:
— Почему никому не говорил о своих способностях, прислужник Тимур?
— Это пустяки, господин, — сказал Сафар. — Мои способности ничтожны.
— Об этом мне судить, прислужник, — ответил Умурхан.
Он обратился к жрецу-повторителю.
— Завтра же прислужник Тимур начнет учиться, — распорядился он.
Затем, не говоря ни слова и не посмотрев больше на Сафара, он удалился.
Все вновь загомонили, студенты обступили Сафара, хлопая его по спине и поздравляя с тем, что он зачислен в ряды университетской элиты.
Сафар торопливо шагал по длинному главному коридору первого этажа. Навстречу никто не попадался — большинство студентов и жрецов, должно быть, собрались на молитву в этот час в главном актовом зале. Пустыми стояли кабинеты и классные комнаты, и он ощущал застоявшийся запах заклинаний, которые совсем недавно на занятиях творили его товарищи-студенты.
В конце коридора он вышел к огромному лестничному колодцу, который пронизывал все этажи. Одна часть ступеней спускалась вниз, в недра университета. Другая вела на второй этаж, где проживали Умурхан и жрецы. Сафар замешкался, разрываясь между намеченной целью и внезапно посетившей его мыслью, что те знания, которые он искал в библиотеке Умурхана, сейчас остались без охраны. До конца ежедневной церемонии в актовом зале оставалось еще около получаса, и только потом Умурхан и жрецы вернутся на второй этаж.
— Выбирай любой путь, — прошептал с плеча Гундара. — Оба безопасны.
— Может быть, попозже, — пробормотал Сафар и рванулся по ступеням вниз, пока последнее желание не отвлекло его окончательно от выполнения намеченного плана.
Хотя Сафар после инцидента со львицей не раз встречался с Умурханом, маг никогда не благодарил его и вообще не затрагивал эту тему. По мере получения образования вскоре всем стало ясно, что Сафар является замечательным учеником. Умурхан же не только не приближал его к себе, но, казалось, становился еще холоднее. Сафар же, во время занятий случайно поднимая голову, ловил на себе изучающий взгляд Умурхана. Губадан еще до отъезда Сафара из Кирании предупреждал об Умурхане. Юноша не рассказывал старому хрену о своих способностях, но, судя по всему, Губадан догадывался, что дело не обходится без магии.
— У Умурхана репутация человека ревнивого, — рассказывал ему Губадан. — Он не любит студентов и жрецов, блещущих умом и способностями. Так что будь осторожнее, парень. Не каждый наставник радуется тому, что ученик превзошел его. В присутствии Умурхана веди себя осторожно, вот мой тебе лучший совет. Никогда не выделяйся.
Сафар со вниманием отнесся к совету Губадана. Овладевая знаниями и совершенствуясь в сотворении заклинаний, он соблюдал осторожность, не стараясь в чем-то затмевать Умурхана. Хотя достаточно ясно было, что он мог бы и преуспеть в этом, особенно после того, как сам погрузился в тайные искусства магии. Он даже специально совершал ошибки в присутствии Умурхана, когда чувствовал, что тот что-то подозревает. А Умурхан всегда испытывал удовольствие при виде запинающегося и бормочущего Сафара, громко его поддразнивал, называл тупицей с гор и прочими унизительными прозвищами.
Умурхан любовно относился к своему верховенству среди прислужников. При этом неохотно делился познаниями. Когда же ученики настолько продвинулись вперед, что стали заступать на его территорию, Умурхан принял меры, начав подавлять студентов объемом знаний, но не качеством. Когда доходило дело до особенно мощного заклинания, Умурхан так его объяснял, что никто ничего понять не мог, не говоря уж о том, чтобы повторить заклинание на практике. Также находил он различные возможности уходить от ответов на сложные вопросы. Он тут же нервно упоминал о других делах, скрывался на короткое время, затем возвращался и отвечал на поставленный вопрос с уверенностью, которая никак не вязалась с его предыдущим поведением.