Страница:
Кэтрин КОУЛТЕР
БЛОНДИНКА В ЧЕРНОМ ПАРИКЕ
Глава 1
За ней кто-то наблюдает! Девушка поправила черный парик и быстро наложила на губы еще один слой темно-красной помады, держа зеркальце под таким углом, чтобы можно было разглядеть, что происходит позади нее.
Молоденький морской пехотинец увидел ее в зеркальце и усмехнулся. Прекрати! Он совершенно безобиден! Парень всего лишь флиртует. Ему никак не больше восемнадцати, голова обрита наголо, а щеки почти такие же гладкие, как у нее самой. Она наклонила зеркальце, чтобы увидеть побольше. Женщина, что сидела рядом с морячком, читала какой-то роман, похоже, Дика Френсиса. Позади них, прислонившись друг к другу, спала молодая пара. Место прямо перед ней пустовало. Водитель междугородного автобуса насвистывал песню Эрика Клэптона «Слезы на небесах» – мелодию, которая всегда переворачивала ей душу. Пожалуй, единственный, кто обратил на нее внимание, – это морячок, который сел в автобус на последней остановке в Портленде. Вероятно, он едет домой повидаться с какой-нибудь восемнадцатилетней подружкой. Морячок явно ее не преследует, однако это наверняка делает кто-то еще. Но больше она не даст себя одурачить. Они слишком многому ее научили. Нет, она никогда не даст себя одурачить снова! Девушка положила зеркальце обратно в сумочку, застегнула клапан и уставилась на собственные пальцы, на белую полоску в том месте, где вплоть до последних трех дней находилось обручальное кольцо. Она пыталась его снять в течение последних шести месяцев, но безуспешно. Ей было не по силам даже застегнуть липучку кроссовок – когда они позволили ей кроссовки, – а ведь это гораздо более легкое дело, чем стянуть впившееся в палец кольцо.
Скоро, подумала Салли, уже скоро я буду в безопасности. И моя мать тоже. О Господи, Ноэль, рыдающая глубокой ночью, когда считала, что ее никто не слышит! Но когда ее здесь не будет, они ничего не смогут сделать Ноэль! Странно, как редко она теперь думает о Ноэль как о собственной матери, не то что десять лет назад, когда Ноэль выслушивала все ее подростковые проблемы, брала с собой в походы по магазинам, подвозила на футбольные матчи. Как много они переделали вместе прежде. До той ночи, когда она увидела, как отец ударил мать кулаком в грудь и услышала хруст по меньшей мере двух ребер. Она вбежала в комнату, крича, чтобы он оставил мать в покое, и прыгнула ему на спину. Он был так удивлен, так потрясен, что даже не ударил ее. Просто стряхнул с себя, повернулся к ней лицом и заорал:
– Не лезь не в свое дело, Сьюзен! Это тебя не касается!
Она пристально посмотрела на него, и в этот миг на ее лице ясно отразились весь страх и ненависть, которые она к нему испытывала.
– Не касается?! Она моя мать, ты, мерзавец! Не смей ее бить!
Внешне он казался спокойным, Но ее-то не обмануть, она видела, как у него на шее вздулись синие жилы.
– Это была ее ошибка, Сьюзен! Занимайся своими чертовыми делами, а в чужие не лезь! Слышишь? Она сама виновата! – Он шагнул к матери и снова занес кулак. Девушка схватила со стола тяжелый уотерфордский графин.
– Только тронь ее, и я разобью тебе голову! Он стремительно повернулся и вновь оказался лицом к лицу с Салли. Теперь он тяжело дышал. От показного спокойствия не осталось и следа. Лицо исказила гримаса ярости.
– Дрянь! Проклятая назойливая тварь! Я заставлю тебя заплатить за это, Сьюзен! Никто не смеет мне перечить, и уж тем более не маленькая избалованная девчонка, которая всю жизнь только и делала, что тратила отцовские деньги!
Но он больше не ударил Ноэль. Посмотрев на обеих с нескрываемой злобой, он широкими шагами вышел из комнаты, громко захлопнув за собой дверь.
– Что ж, хорошо, – вздохнула она и медленно, осторожно попыталась водрузить на место уотерфордский графин. Тем не менее она его уронила.
Девушка хотела вызвать «скорую помощь», но мать не позволила.
– Ты не сделаешь этого, – произнесла она голосом, таким же надтреснутым, как ее ребра. – Не надо, Салли, если нам поверят, это погубит отца.
– Он этого заслуживает, – попыталась вразумить ее Салли, но подчинилась. Ей было всего шестнадцать, и она приехала домой на уик-энд из частной школы для девочек в Лорельберге, штат Вирджиния. Интересно, с какой стати им должны не поверить?
Нет, дорогая, – прошептала мать, сгибаясь пополам от боли. – Нет. Подай мне лучше тот голубой пузырек из аптечного шкафчика. Поторопись, Салли. Голубой пузырек.
Глядя, как мать со стоном глотает три пилюли, она поняла, что пузырек находится здесь именно потому, что отец бил мать и прежде. Салли давно это подозревала. Она ненавидела себя за то, что никогда не вмешивалась, никогда не сказала ни слова. С той ночи она стала называть мать по имени, Ноэль, а на следующей неделе бросила школу для девочек и, в надежде защитить мать, переехала обратно в родительский дом в Вашингтоне, округ Колумбия. Она прочла все, что ей только удалось найти, по поводу насилия в семье, но не сказать, чтобы это помогло.
Это было десять лет назад – хотя иногда казалось, будто на прошлой неделе. Ноэль осталась с мужем, отказываясь обращаться к адвокатам, отказываясь читать книги, которые приносила дочь. Салли хоть и не видела в этом никакого смысла, но старалась все же держаться как можно ближе к матери. Так было до тех пор, пока она не встретила на выставке Уистлера в Национальной галерее искусств Скотта Брэйнерда и спустя два месяца не вышла за него замуж.
Сейчас она не хотела думать ни о Скотте, ни об отце. Она знала, что несмотря на всю ее бдительность, отец по-прежнему избивал мать всякий раз, когда Салли случалось уходить из дома. Девушка видела синяки, которые мать пыталась скрыть, замечала ее осторожную – как у старушки – походку. Однажды он сломал матери руку, но Ноэль снова отказалась ехать к врачу и приказала Сьюзен не поднимать шума. Отец всего лишь взглянул на нее с откровенным вызовом, и она ничего не предприняла. Ничего.
Пальцы Салли непроизвольно потерли эту белую полоску, оставшуюся на коже там, где было кольцо. Как отчетливо она помнила прошлое – например, первый день в школе, когда она качалась на качелях, а маленький мальчик, смеясь, показал на нее пальцем, потому что у нее были видны трусики.
Зато почти полным провалом в памяти оказалась прошедшая неделя – неделя, когда был убит отец. Все эти дни слились воедино и были словно один очень долгий сон, который с наступлением утра почти исчез, обратился в какой-то случайный обрывок воспоминаний.
Салли знала, что той ночью она находилась в родительском доме, но не могла ничего вспомнить – во всяком случае, ничего, за что можно было бы зацепиться, – лишь смутные тени, которые неясно всплывали в памяти, потом становились ярче и угасали. Но они-то этого не знали! Она была им очень нужна – Салли осознала это достаточно быстро. Если уж они не могли использовать ее для того, чтобы доказать, что это Ноэль убила своего мужа, тогда они могли бы схватить ее, Салли, и представить дело так, будто отца убила она. А почему бы и нет?! Бывало же, что другие дети убивали своих отцов. Но хотя временами ей действительно хотелось это сделать, Салли не верила, что в самом деле могла его убить.
С другой стороны, она просто не знала. Все это провал, глубоко запрятанный в ее сознании. Да, она была способна убить этого негодяя, но сделала ли она это на самом деле?! Смерти ее отца могли желать многие. Возможно, они установили, что она была там, когда все свершилось. Да, вот в чем дело! Она была свидетелем, и они это знают. Наверняка была. Она просто не помнит.
Нужно сосредоточиться на настоящем. Салли посмотрела в окно на маленький городок, через который проезжал автобус. Автобус изрыгал противный серый хвост выхлопов. Почему-то Салли была готова побиться об заклад, что местным жителям это даже нравится.
Они ехали на юго-запад по сто первому шоссе. Еще полчаса, думала она, всего лишь каких-то тридцать минут, и больше не нужно будет волноваться, – по крайней мере некоторое время. А уж она будет рада любому периоду безопасности, который ей выпадет. Скоро не нужно будет бояться каждого, кто случайно бросит на нее взгляд. О существовании ее тетки не знает никто, ни единая душа.
Выходя из автобуса, там, где от сто первого шоссе ответвлялось шоссе 101 А, Салли пришла в ужас при мысли, что морячок может сойти следом за ней. Но он не сошел. Вообще никто не сошел на этой остановке. Она стояла с единственной небольшой сумкой и смотрела на морячка, который беспрестанно оглядывался на нее. Салли подавила свой страх. Парень хотел только пофлиртовать, он не собирался причинять ей вред. Должно быть, у него паршивый вкус в отношении женщин. Она подождала машины, но ни с одной стороны никто не ехал.
Салли пошла по шоссе 101 А на запад, в Коув. Шоссе 101 А не ведет на восток.
– Кто там?
Салли пристально посмотрела на женщину, которую видела только раз в жизни, ей тогда было не больше семи лет. Женщина была похожа на хиппи – вокруг темных кудрявых волос обмотан цветной шарф, в ушах – огромные золотые серьги в виде колец, юбка до щиколоток, сплошь расписанная темными голубыми и коричневыми мазками. На ней были голубые кроссовки. Лицо – волевое с высокими скулами, острый подбородок и темные проницательные глаза. Пожалуй, это была самая красивая женщина, которую Салли доводилось видеть.
– Тетя Амабель?
– Что вы сказали? – Амабель удивленно всмотрелась в молодую женщину, что стояла на ее пороге. Женщину, которая при всем обилии макияжа на лице не выглядела дешевкой, она казалась просто изнуренной и болезненно бледной. И испуганной. Потом она, конечно, поняла. В глубине души Амабель знала, что она приедет. Да, знала, но все равно была потрясена.
– Я – Салли, – сказала гостья, стянула с головы черный парик и вынула полдюжины шпилек. По плечам рассыпалась волна густых вьющихся темно-золотистых волос. – Может быть, вы называли меня Сьюзен. Мало кто еще называет меня так.
Женщина замотала головой, при этом ее невообразимые серьги закачались, ударяясь о шею.
– Бог мой, это действительно ты, Салли?
– Да, тетя.
– Ох, милая, – проговорила Амабель и быстро привлекла к себе племянницу, крепко обняла, а потом снова отстранилась от нее, чтобы разглядеть получше. – О Господи, я так волновалась! Я слышала новость о твоем отце, но не знала, следует ли позвонить Ноэль. Ты ведь знаешь, какая она. Но все же я собралась позвонить ей сегодня вечером по льготному тарифу – но вот ты здесь. Очевидно, я подсознательно надеялась, что ты приедешь. Что произошло? Как мама – в порядке?
– Думаю, с Ноэль все хорошо, – ответила Салли. – Я не знала, куда еще податься, и поэтому приехала к вам. Тетя Амабель, можно мне здесь остаться, хотя бы ненадолго? Просто пока я что-нибудь не придумаю, не разработаю какой-то план?
– Конечно, можно! Подумать только, черный парик, весь этот макияж... Почему, детка?
Ласковые слова обезоружили Салли. Она ни разу не плакала до тех пор, пока эта женщина, которую она толком и не знала, не назвала ее «деткой». Руки тети ласково похлопывали ее по спине, тихий голос звучал успокаивающе.
– Все хорошо, дорогая. Обещаю тебе, что теперь все будет в порядке. Входи, Салли, и я о тебе позабочусь. Именно это я сказала твоей маме, когда увидела тебя в первый раз. Ты была милейшим созданием, такой худенькой, с ручками-ножками, как у жеребенка, и самой широкой улыбкой, какую мне только доводилось видеть. Уже тогда мне хотелось за тобой ухаживать. Входи, малышка, здесь ты будешь в безопасности.
Проклятые слезы все никак не могли остановиться. Они капали и капали на лицо, размазывая жутко толстый слой густой черной туши. Тушь даже попала в рот, а когда Салли провела по лицу рукой, на ней остались черные полосы.
– Наверное, я похожа на циркового клоуна, – сказала Салли, глотая слезы и изо всех сил пытаясь улыбнуться. Она сняла зеленые контактные линзы: в них было больно плакать.
– Нет, ты похожа на маленькую девочку, которая решила испробовать на себе мамин макияж. Вот правильно, долой эти уродливые контактные линзы! Ага, у тебя снова прекрасные голубые глаза! Пойдем в кухню, я приготовлю тебе чай. В свой я всегда добавляю капельку бренди – тебе это тоже не повредит. Сколько тебе сейчас лет, Салли?
– Думаю, двадцать шесть.
– Что значит «думаю»? – спросила тетя склонив голову набок, отчего свисающее золотое кольцо в ухе достало почти до плеча.
Салли не могла рассказать, что, возможно, ее день рождения прошел, пока она была в том месте. Ее сознание, казалось, не замечало дат, не способно было даже уловить, кто или что ей сообщает, не говоря уже о том, чтобы она могла себе это как-то представить. Салли даже не могла вспомнить, бывал ли там ее отец. Она молилась, чтобы это было не так. Она не могла, просто не могла рассказать об этом Амабель. Салли покачала головой, улыбнулась и сказала, не слишком греша против истины:
– Я просто так выразилась, тетя Амабель. Выпить чаю и немного бренди было бы замечательно.
Амабель провела племянницу на кухню, усадила за старый сосновый стол, под одну из ножек которого для устойчивости было подложено три журнала. Хорошо еще, что она сделала подушки на деревянные скамейки, так что они стали удобными.
Салли наблюдала, как тетя опускает в каждую чашку по пакетику чая «Липтон» и наливает бренди.
– Я всегда наливаю в первую очередь бренди, – объяснила Амабель. – Оно пропитывает пакетик с чаем и делает аромат сильнее. Бренди стоит дорого, поэтому приходится его растягивать. Эта бутылка – она подняла «Бразерс Кристианз» – доживает уже третий месяц. Неплохое бренди. Вот увидишь, тебе понравится.
– За мной никто не увязался, тетя. Я, правда, была осторожна. Но мне удалось скрыться. Насколько мне известно, о вас никто не знает. Ноэль никогда не рассказывала о вас ни единой душе. Знал только отец, но он умер.
Амабель только кивнула. Салли сидела тихо, наблюдая, как она двигается по своей небольшой кухоньке, и каждое ее движение было плавным, ловким и точным. Она была очень грациозной – эта пожилая тетушка в одежке хиппи. Салли взглянула на ее сильные руки, длинные пальцы, коротко подстриженные ногти, покрытые невообразимо ярким красным лаком. Сейчас она вспомнила, что Амабель художница. В ней невозможно было найти никакого сходства с Ноэль – младшей сестрой. Амабель была черной, как цыганка, а Ноэль – блондинка с голубыми глазами, и мягкая, как подушка.
«Как я», – подумала Салли. Но она больше не была мягкой, она стала твердой, как камень.
Салли подумала, что ее бы не очень удивило, если бы Амабель вытащила колоду карт и предсказала ей будущее. Интересно, почему у них в семье никто никогда не говорил об Амабель? Что такое ужасное она сделала?
Пальцы Салли потерли белую полоску на месте обручального кольца. Окинув взглядом старую кухню с допотопным холодильником и фарфоровой раковиной, она спросила:
– Тетя Амабель, вы не против, что я здесь?
– Зови меня Амабель, детка, это будет просто замечательно. Я совсем не против. Мы обе будем защищать твою маму. Что касается тебя, то я не думаю, что ты способна обидеть даже того маленького жучка, что бежит по полу.
Салли покачала головой, встала с места и раздавила подошвой жучка. Потом опять села.
– Я просто хочу, чтобы вы видели меня такой, какая я есть на самом деле.
Амабель только пожала плечами. повернулись к плите, где посвистывал чайник, и налили кипяток в чашки.
– То, что случается с людьми, меняет их, произнесла она не оборачиваясь. – Возьмем хотя бы твою маму. Все, включая и меня, всегда ее оберегали. Почему бы ее дочери не делать то же самое? Ты ведь ее защищаешь, не так ли, Салли?
Она протянула племяннице чашку чая. Салли поболтала пакетик вверх-вниз, потом вытащила его и осторожно положила на блюдце. Она возилась с пакетиком точь-в-точь как в юности ее мать. Сделав глоток, Салли немного подержала смешанный с бренди чай во рту и только потом проглотила. Чай оказался восхитительным: густым, крепким, ароматным... Почти в тот же миг она почувствовала, как напряжение понемногу начинает спадать. Да, бренди – это вещь! Наверняка она будет здесь в безопасности. Тетя Амабель, конечно же, примет ее на время, пока она разберется, что делать дальше.
Салли догадывалась, что тетушке хочется услышать все подробности, и была несказанно благодарна за то, что та ее не торопит.
– Знаешь, – говорила Амабель, – я часто задумывалась, какая женщина из тебя получится. Как мне теперь кажется – прекрасная. Вся эта неразбериха – а это именно она и есть – пройдет. Вот увидишь, все образуется. – Она немного помолчала, вспоминая глубокую привязанность, которую испытывала к маленькой девочке, – затаенное желание прижать ее крепче, стиснуть, пока та не запищит. Как ни странно, это желание с годами не прошло. Нельзя сказать, чтобы это нравилось Амабель.
– Салли, будь осторожна, когда опираешься на стол с той стороны. Пурн Дэвис хотел его мне починить, но я не позволила.
Амабель знала, что Салли ее не слышит, но это было не важно. Она просто создавала звуковой фон, пока Салли подкреплялась бренди.
– Ваш чай – это нечто особенное, Амабель. Непривычно, но вкусно. – Она сделала еще глоток, потом еще и почувствовала, как в желудке разливается тепло. Салли вдруг поняла, что не испытывала такого тепла по меньшей мере уже дней пять.
– Теперь ты можешь поделиться со мной своими бедами, Салли. Ты ведь приехала сюда, чтобы попытаться защитить свою маму, правда, детка?
Салли сделала еще один большой глоток. Что она может сказать? И не сказала ничего.
– Мама убила твоего отца?
Салли молча поставила чашку и уставилась в нее невидящим взглядом, от всей души желая знать истинное положение вещей. Но та ночь в ее сознании была такой же темной, как этот чай на дне чашки.
– Не знаю, – произнесла она в конце концов. – Я просто не знаю, но они думают, что мне известно. Они думают, что я либо защищаю Ноэль, либо скрываюсь, потому что сделала это сама. Они пытаются меня найти. Я не хочу рисковать, и поэтому я здесь.
Говорит ли она правду? Амабель ничего не ответила. Она просто улыбнулась племяннице, которая выглядела такой изможденной, осунувшейся, в лице – ни кровинки. Прекрасные голубые глаза как будто выцвели и поблекли, как старое платье. Она была слишком худенькой: свитер и брюки болтались на ней, как на вешалке. В этот миг племянница вовсе не казалась Амабель молодой, напротив, чувствовалось, что она с избытком насмотрелась на темные стороны жизни.
Что ж, это, конечно, ужасно, но на самом-то деле в жизни гораздо больше уродливого, чем хотелось бы.
Опустив взгляд в чашку, Амабель тихо произнесла:
– Если твоя мама действительно убила мужа, то, готова поспорить, мерзавец этого заслуживая.
Молоденький морской пехотинец увидел ее в зеркальце и усмехнулся. Прекрати! Он совершенно безобиден! Парень всего лишь флиртует. Ему никак не больше восемнадцати, голова обрита наголо, а щеки почти такие же гладкие, как у нее самой. Она наклонила зеркальце, чтобы увидеть побольше. Женщина, что сидела рядом с морячком, читала какой-то роман, похоже, Дика Френсиса. Позади них, прислонившись друг к другу, спала молодая пара. Место прямо перед ней пустовало. Водитель междугородного автобуса насвистывал песню Эрика Клэптона «Слезы на небесах» – мелодию, которая всегда переворачивала ей душу. Пожалуй, единственный, кто обратил на нее внимание, – это морячок, который сел в автобус на последней остановке в Портленде. Вероятно, он едет домой повидаться с какой-нибудь восемнадцатилетней подружкой. Морячок явно ее не преследует, однако это наверняка делает кто-то еще. Но больше она не даст себя одурачить. Они слишком многому ее научили. Нет, она никогда не даст себя одурачить снова! Девушка положила зеркальце обратно в сумочку, застегнула клапан и уставилась на собственные пальцы, на белую полоску в том месте, где вплоть до последних трех дней находилось обручальное кольцо. Она пыталась его снять в течение последних шести месяцев, но безуспешно. Ей было не по силам даже застегнуть липучку кроссовок – когда они позволили ей кроссовки, – а ведь это гораздо более легкое дело, чем стянуть впившееся в палец кольцо.
Скоро, подумала Салли, уже скоро я буду в безопасности. И моя мать тоже. О Господи, Ноэль, рыдающая глубокой ночью, когда считала, что ее никто не слышит! Но когда ее здесь не будет, они ничего не смогут сделать Ноэль! Странно, как редко она теперь думает о Ноэль как о собственной матери, не то что десять лет назад, когда Ноэль выслушивала все ее подростковые проблемы, брала с собой в походы по магазинам, подвозила на футбольные матчи. Как много они переделали вместе прежде. До той ночи, когда она увидела, как отец ударил мать кулаком в грудь и услышала хруст по меньшей мере двух ребер. Она вбежала в комнату, крича, чтобы он оставил мать в покое, и прыгнула ему на спину. Он был так удивлен, так потрясен, что даже не ударил ее. Просто стряхнул с себя, повернулся к ней лицом и заорал:
– Не лезь не в свое дело, Сьюзен! Это тебя не касается!
Она пристально посмотрела на него, и в этот миг на ее лице ясно отразились весь страх и ненависть, которые она к нему испытывала.
– Не касается?! Она моя мать, ты, мерзавец! Не смей ее бить!
Внешне он казался спокойным, Но ее-то не обмануть, она видела, как у него на шее вздулись синие жилы.
– Это была ее ошибка, Сьюзен! Занимайся своими чертовыми делами, а в чужие не лезь! Слышишь? Она сама виновата! – Он шагнул к матери и снова занес кулак. Девушка схватила со стола тяжелый уотерфордский графин.
– Только тронь ее, и я разобью тебе голову! Он стремительно повернулся и вновь оказался лицом к лицу с Салли. Теперь он тяжело дышал. От показного спокойствия не осталось и следа. Лицо исказила гримаса ярости.
– Дрянь! Проклятая назойливая тварь! Я заставлю тебя заплатить за это, Сьюзен! Никто не смеет мне перечить, и уж тем более не маленькая избалованная девчонка, которая всю жизнь только и делала, что тратила отцовские деньги!
Но он больше не ударил Ноэль. Посмотрев на обеих с нескрываемой злобой, он широкими шагами вышел из комнаты, громко захлопнув за собой дверь.
– Что ж, хорошо, – вздохнула она и медленно, осторожно попыталась водрузить на место уотерфордский графин. Тем не менее она его уронила.
Девушка хотела вызвать «скорую помощь», но мать не позволила.
– Ты не сделаешь этого, – произнесла она голосом, таким же надтреснутым, как ее ребра. – Не надо, Салли, если нам поверят, это погубит отца.
– Он этого заслуживает, – попыталась вразумить ее Салли, но подчинилась. Ей было всего шестнадцать, и она приехала домой на уик-энд из частной школы для девочек в Лорельберге, штат Вирджиния. Интересно, с какой стати им должны не поверить?
Нет, дорогая, – прошептала мать, сгибаясь пополам от боли. – Нет. Подай мне лучше тот голубой пузырек из аптечного шкафчика. Поторопись, Салли. Голубой пузырек.
Глядя, как мать со стоном глотает три пилюли, она поняла, что пузырек находится здесь именно потому, что отец бил мать и прежде. Салли давно это подозревала. Она ненавидела себя за то, что никогда не вмешивалась, никогда не сказала ни слова. С той ночи она стала называть мать по имени, Ноэль, а на следующей неделе бросила школу для девочек и, в надежде защитить мать, переехала обратно в родительский дом в Вашингтоне, округ Колумбия. Она прочла все, что ей только удалось найти, по поводу насилия в семье, но не сказать, чтобы это помогло.
Это было десять лет назад – хотя иногда казалось, будто на прошлой неделе. Ноэль осталась с мужем, отказываясь обращаться к адвокатам, отказываясь читать книги, которые приносила дочь. Салли хоть и не видела в этом никакого смысла, но старалась все же держаться как можно ближе к матери. Так было до тех пор, пока она не встретила на выставке Уистлера в Национальной галерее искусств Скотта Брэйнерда и спустя два месяца не вышла за него замуж.
Сейчас она не хотела думать ни о Скотте, ни об отце. Она знала, что несмотря на всю ее бдительность, отец по-прежнему избивал мать всякий раз, когда Салли случалось уходить из дома. Девушка видела синяки, которые мать пыталась скрыть, замечала ее осторожную – как у старушки – походку. Однажды он сломал матери руку, но Ноэль снова отказалась ехать к врачу и приказала Сьюзен не поднимать шума. Отец всего лишь взглянул на нее с откровенным вызовом, и она ничего не предприняла. Ничего.
Пальцы Салли непроизвольно потерли эту белую полоску, оставшуюся на коже там, где было кольцо. Как отчетливо она помнила прошлое – например, первый день в школе, когда она качалась на качелях, а маленький мальчик, смеясь, показал на нее пальцем, потому что у нее были видны трусики.
Зато почти полным провалом в памяти оказалась прошедшая неделя – неделя, когда был убит отец. Все эти дни слились воедино и были словно один очень долгий сон, который с наступлением утра почти исчез, обратился в какой-то случайный обрывок воспоминаний.
Салли знала, что той ночью она находилась в родительском доме, но не могла ничего вспомнить – во всяком случае, ничего, за что можно было бы зацепиться, – лишь смутные тени, которые неясно всплывали в памяти, потом становились ярче и угасали. Но они-то этого не знали! Она была им очень нужна – Салли осознала это достаточно быстро. Если уж они не могли использовать ее для того, чтобы доказать, что это Ноэль убила своего мужа, тогда они могли бы схватить ее, Салли, и представить дело так, будто отца убила она. А почему бы и нет?! Бывало же, что другие дети убивали своих отцов. Но хотя временами ей действительно хотелось это сделать, Салли не верила, что в самом деле могла его убить.
С другой стороны, она просто не знала. Все это провал, глубоко запрятанный в ее сознании. Да, она была способна убить этого негодяя, но сделала ли она это на самом деле?! Смерти ее отца могли желать многие. Возможно, они установили, что она была там, когда все свершилось. Да, вот в чем дело! Она была свидетелем, и они это знают. Наверняка была. Она просто не помнит.
Нужно сосредоточиться на настоящем. Салли посмотрела в окно на маленький городок, через который проезжал автобус. Автобус изрыгал противный серый хвост выхлопов. Почему-то Салли была готова побиться об заклад, что местным жителям это даже нравится.
Они ехали на юго-запад по сто первому шоссе. Еще полчаса, думала она, всего лишь каких-то тридцать минут, и больше не нужно будет волноваться, – по крайней мере некоторое время. А уж она будет рада любому периоду безопасности, который ей выпадет. Скоро не нужно будет бояться каждого, кто случайно бросит на нее взгляд. О существовании ее тетки не знает никто, ни единая душа.
Выходя из автобуса, там, где от сто первого шоссе ответвлялось шоссе 101 А, Салли пришла в ужас при мысли, что морячок может сойти следом за ней. Но он не сошел. Вообще никто не сошел на этой остановке. Она стояла с единственной небольшой сумкой и смотрела на морячка, который беспрестанно оглядывался на нее. Салли подавила свой страх. Парень хотел только пофлиртовать, он не собирался причинять ей вред. Должно быть, у него паршивый вкус в отношении женщин. Она подождала машины, но ни с одной стороны никто не ехал.
Салли пошла по шоссе 101 А на запад, в Коув. Шоссе 101 А не ведет на восток.
* * *
– Кто там?
Салли пристально посмотрела на женщину, которую видела только раз в жизни, ей тогда было не больше семи лет. Женщина была похожа на хиппи – вокруг темных кудрявых волос обмотан цветной шарф, в ушах – огромные золотые серьги в виде колец, юбка до щиколоток, сплошь расписанная темными голубыми и коричневыми мазками. На ней были голубые кроссовки. Лицо – волевое с высокими скулами, острый подбородок и темные проницательные глаза. Пожалуй, это была самая красивая женщина, которую Салли доводилось видеть.
– Тетя Амабель?
– Что вы сказали? – Амабель удивленно всмотрелась в молодую женщину, что стояла на ее пороге. Женщину, которая при всем обилии макияжа на лице не выглядела дешевкой, она казалась просто изнуренной и болезненно бледной. И испуганной. Потом она, конечно, поняла. В глубине души Амабель знала, что она приедет. Да, знала, но все равно была потрясена.
– Я – Салли, – сказала гостья, стянула с головы черный парик и вынула полдюжины шпилек. По плечам рассыпалась волна густых вьющихся темно-золотистых волос. – Может быть, вы называли меня Сьюзен. Мало кто еще называет меня так.
Женщина замотала головой, при этом ее невообразимые серьги закачались, ударяясь о шею.
– Бог мой, это действительно ты, Салли?
– Да, тетя.
– Ох, милая, – проговорила Амабель и быстро привлекла к себе племянницу, крепко обняла, а потом снова отстранилась от нее, чтобы разглядеть получше. – О Господи, я так волновалась! Я слышала новость о твоем отце, но не знала, следует ли позвонить Ноэль. Ты ведь знаешь, какая она. Но все же я собралась позвонить ей сегодня вечером по льготному тарифу – но вот ты здесь. Очевидно, я подсознательно надеялась, что ты приедешь. Что произошло? Как мама – в порядке?
– Думаю, с Ноэль все хорошо, – ответила Салли. – Я не знала, куда еще податься, и поэтому приехала к вам. Тетя Амабель, можно мне здесь остаться, хотя бы ненадолго? Просто пока я что-нибудь не придумаю, не разработаю какой-то план?
– Конечно, можно! Подумать только, черный парик, весь этот макияж... Почему, детка?
Ласковые слова обезоружили Салли. Она ни разу не плакала до тех пор, пока эта женщина, которую она толком и не знала, не назвала ее «деткой». Руки тети ласково похлопывали ее по спине, тихий голос звучал успокаивающе.
– Все хорошо, дорогая. Обещаю тебе, что теперь все будет в порядке. Входи, Салли, и я о тебе позабочусь. Именно это я сказала твоей маме, когда увидела тебя в первый раз. Ты была милейшим созданием, такой худенькой, с ручками-ножками, как у жеребенка, и самой широкой улыбкой, какую мне только доводилось видеть. Уже тогда мне хотелось за тобой ухаживать. Входи, малышка, здесь ты будешь в безопасности.
Проклятые слезы все никак не могли остановиться. Они капали и капали на лицо, размазывая жутко толстый слой густой черной туши. Тушь даже попала в рот, а когда Салли провела по лицу рукой, на ней остались черные полосы.
– Наверное, я похожа на циркового клоуна, – сказала Салли, глотая слезы и изо всех сил пытаясь улыбнуться. Она сняла зеленые контактные линзы: в них было больно плакать.
– Нет, ты похожа на маленькую девочку, которая решила испробовать на себе мамин макияж. Вот правильно, долой эти уродливые контактные линзы! Ага, у тебя снова прекрасные голубые глаза! Пойдем в кухню, я приготовлю тебе чай. В свой я всегда добавляю капельку бренди – тебе это тоже не повредит. Сколько тебе сейчас лет, Салли?
– Думаю, двадцать шесть.
– Что значит «думаю»? – спросила тетя склонив голову набок, отчего свисающее золотое кольцо в ухе достало почти до плеча.
Салли не могла рассказать, что, возможно, ее день рождения прошел, пока она была в том месте. Ее сознание, казалось, не замечало дат, не способно было даже уловить, кто или что ей сообщает, не говоря уже о том, чтобы она могла себе это как-то представить. Салли даже не могла вспомнить, бывал ли там ее отец. Она молилась, чтобы это было не так. Она не могла, просто не могла рассказать об этом Амабель. Салли покачала головой, улыбнулась и сказала, не слишком греша против истины:
– Я просто так выразилась, тетя Амабель. Выпить чаю и немного бренди было бы замечательно.
Амабель провела племянницу на кухню, усадила за старый сосновый стол, под одну из ножек которого для устойчивости было подложено три журнала. Хорошо еще, что она сделала подушки на деревянные скамейки, так что они стали удобными.
Салли наблюдала, как тетя опускает в каждую чашку по пакетику чая «Липтон» и наливает бренди.
– Я всегда наливаю в первую очередь бренди, – объяснила Амабель. – Оно пропитывает пакетик с чаем и делает аромат сильнее. Бренди стоит дорого, поэтому приходится его растягивать. Эта бутылка – она подняла «Бразерс Кристианз» – доживает уже третий месяц. Неплохое бренди. Вот увидишь, тебе понравится.
– За мной никто не увязался, тетя. Я, правда, была осторожна. Но мне удалось скрыться. Насколько мне известно, о вас никто не знает. Ноэль никогда не рассказывала о вас ни единой душе. Знал только отец, но он умер.
Амабель только кивнула. Салли сидела тихо, наблюдая, как она двигается по своей небольшой кухоньке, и каждое ее движение было плавным, ловким и точным. Она была очень грациозной – эта пожилая тетушка в одежке хиппи. Салли взглянула на ее сильные руки, длинные пальцы, коротко подстриженные ногти, покрытые невообразимо ярким красным лаком. Сейчас она вспомнила, что Амабель художница. В ней невозможно было найти никакого сходства с Ноэль – младшей сестрой. Амабель была черной, как цыганка, а Ноэль – блондинка с голубыми глазами, и мягкая, как подушка.
«Как я», – подумала Салли. Но она больше не была мягкой, она стала твердой, как камень.
Салли подумала, что ее бы не очень удивило, если бы Амабель вытащила колоду карт и предсказала ей будущее. Интересно, почему у них в семье никто никогда не говорил об Амабель? Что такое ужасное она сделала?
Пальцы Салли потерли белую полоску на месте обручального кольца. Окинув взглядом старую кухню с допотопным холодильником и фарфоровой раковиной, она спросила:
– Тетя Амабель, вы не против, что я здесь?
– Зови меня Амабель, детка, это будет просто замечательно. Я совсем не против. Мы обе будем защищать твою маму. Что касается тебя, то я не думаю, что ты способна обидеть даже того маленького жучка, что бежит по полу.
Салли покачала головой, встала с места и раздавила подошвой жучка. Потом опять села.
– Я просто хочу, чтобы вы видели меня такой, какая я есть на самом деле.
Амабель только пожала плечами. повернулись к плите, где посвистывал чайник, и налили кипяток в чашки.
– То, что случается с людьми, меняет их, произнесла она не оборачиваясь. – Возьмем хотя бы твою маму. Все, включая и меня, всегда ее оберегали. Почему бы ее дочери не делать то же самое? Ты ведь ее защищаешь, не так ли, Салли?
Она протянула племяннице чашку чая. Салли поболтала пакетик вверх-вниз, потом вытащила его и осторожно положила на блюдце. Она возилась с пакетиком точь-в-точь как в юности ее мать. Сделав глоток, Салли немного подержала смешанный с бренди чай во рту и только потом проглотила. Чай оказался восхитительным: густым, крепким, ароматным... Почти в тот же миг она почувствовала, как напряжение понемногу начинает спадать. Да, бренди – это вещь! Наверняка она будет здесь в безопасности. Тетя Амабель, конечно же, примет ее на время, пока она разберется, что делать дальше.
Салли догадывалась, что тетушке хочется услышать все подробности, и была несказанно благодарна за то, что та ее не торопит.
– Знаешь, – говорила Амабель, – я часто задумывалась, какая женщина из тебя получится. Как мне теперь кажется – прекрасная. Вся эта неразбериха – а это именно она и есть – пройдет. Вот увидишь, все образуется. – Она немного помолчала, вспоминая глубокую привязанность, которую испытывала к маленькой девочке, – затаенное желание прижать ее крепче, стиснуть, пока та не запищит. Как ни странно, это желание с годами не прошло. Нельзя сказать, чтобы это нравилось Амабель.
– Салли, будь осторожна, когда опираешься на стол с той стороны. Пурн Дэвис хотел его мне починить, но я не позволила.
Амабель знала, что Салли ее не слышит, но это было не важно. Она просто создавала звуковой фон, пока Салли подкреплялась бренди.
– Ваш чай – это нечто особенное, Амабель. Непривычно, но вкусно. – Она сделала еще глоток, потом еще и почувствовала, как в желудке разливается тепло. Салли вдруг поняла, что не испытывала такого тепла по меньшей мере уже дней пять.
– Теперь ты можешь поделиться со мной своими бедами, Салли. Ты ведь приехала сюда, чтобы попытаться защитить свою маму, правда, детка?
Салли сделала еще один большой глоток. Что она может сказать? И не сказала ничего.
– Мама убила твоего отца?
Салли молча поставила чашку и уставилась в нее невидящим взглядом, от всей души желая знать истинное положение вещей. Но та ночь в ее сознании была такой же темной, как этот чай на дне чашки.
– Не знаю, – произнесла она в конце концов. – Я просто не знаю, но они думают, что мне известно. Они думают, что я либо защищаю Ноэль, либо скрываюсь, потому что сделала это сама. Они пытаются меня найти. Я не хочу рисковать, и поэтому я здесь.
Говорит ли она правду? Амабель ничего не ответила. Она просто улыбнулась племяннице, которая выглядела такой изможденной, осунувшейся, в лице – ни кровинки. Прекрасные голубые глаза как будто выцвели и поблекли, как старое платье. Она была слишком худенькой: свитер и брюки болтались на ней, как на вешалке. В этот миг племянница вовсе не казалась Амабель молодой, напротив, чувствовалось, что она с избытком насмотрелась на темные стороны жизни.
Что ж, это, конечно, ужасно, но на самом-то деле в жизни гораздо больше уродливого, чем хотелось бы.
Опустив взгляд в чашку, Амабель тихо произнесла:
– Если твоя мама действительно убила мужа, то, готова поспорить, мерзавец этого заслуживая.
Глава 2
Салли едва не выронила чашку. Очень осторожно она опустила ее на место.
– Вы знали?
– Конечно. Все мы знали. Однажды твоя мама неожиданно приехала домой. Вот тогда-то я впервые увидела тебя. Она сказала, что сбежала от него и никогда не вернется назад. Ноэль была в синяках и все время плакала. Но ее решимости хватило ненадолго. Спустя две ночи он позвонил, и она умчалась к нему, подхватив тебя, всю закутанную в одеяло. Тебе тогда не исполнилось и года. Я никогда не могла понять, как женщина может допустить, чтобы мужчина бил ее.
– Я тоже не могла этого понять. Я пыталась поговорить с ней, тетя Амабель, действительно пыталась, но она не стала слушать. А что говорили бабушка с дедушкой?
Амабель пожала плечами, вспоминая, как отец в ужасе смотрел на прекрасную Ноэль, раздумывая, что же ему, черт подери, делать, если скандальная история о том, что его зять Эймори Сент-Джон избивает свою жену, просочится в газеты? Мать тоже не заботила судьба Ноэль. Она тоже не хотела, чтобы обо всем пронюхала пресса, потому что это повредит репутации семьи.
– Они не из тех, кого можно назвать по-настоящему заботливыми родителями, Салли. Они делали вид, будто не знали, что твой отец бьет маму. Они смотрели на Ноэль, видели все эти синяки, но не хотели ничего признавать. Они заявляли, что она не должна так лгать им. Было больно смотреть, как мама спорила с ними, умоляла помочь, она выглядела ужасно. Но потом он позвонил, и она повела себя так, словно ничего не случилось. И знаешь, что я тебе скажу, Салли? Мои родители, когда она уехала, почувствовали громадное облегчение. Если бы она оставила твоего отца, то стала бы для них неудачницей, камнем на шее. А пока Ноэль живет с ним – она любимая дочь, их гордость. Скажи, ты видела хоть когда-нибудь своих бабушку и дедушку?
– Три раза в год. О Господи, тетя Амабель, я его ненавидела, но сейчас...
– Сейчас ты боишься, что тебя разыскивает полиция. Не волнуйся, детка, в этом гриме тебя бы никто не узнал.
«Он узнал бы, – подумала Салли, – мгновенно узнал бы».
– Надеюсь, что нет, – сказала она вслух. – Как вы думаете, здесь мне тоже нужно носить этот дурацкий черный парик?
– Нет, я бы не стала беспокоиться. Ты моя племянница – ни больше ни меньше. Телевизор здесь никто не смотрит, не считая Тельмы Неттро, которая держит маленькую гостиницу «Ночлег и завтрак». А она так стара, что я даже не уверена, способна ли она разглядеть экран. Хотя слышать-то она способна, это я знаю наверняка. Так что не возись с париком и с контактными линзами. Не стоит беспокоиться. Мы только воспользуемся твоей фамилией по мужу. Здесь ты будешь Салли Брэйнерд.
– Амабель, я не могу пользоваться этим именем.
– Что ж, тогда используем девичью фамилию – Салли Сент-Джон. И не переживай, что кто-то может связать тебя с покойным отцом. Как я уже говорила, жителей Коува нисколько не интересует, что происходит за пределами города. Что же касается остальных, то, поскольку здесь никто не бывает...
– Кроме тех, кто хочет попробовать «Лучшее в мире мороженое». Мне понравилась вывеска на развилке шоссе с нарисованным огромным шоколадным рожком. Ее видно за милю, а к тому времени, когда ты до нее доедешь, рот уже будет полон слюной. Это ведь вы ее нарисовали, Амабель?
– Конечно. И ты права. Многие покупатели рассказывают, что увидели вывеску издали, и когда доехали до развилки, машина сама развернулась в строну Коува. Мы делаем мороженое по рецепту Хелен Китон, который ей передала ее бабушка. Магазин мороженого был когда-то часовней при морге Ральфа Китона. Мы сообща решили, что поскольку у нас уже есть церковь, то ни к чему иметь еще и часовню. – Амабель помолчала, предаваясь воспоминаниям, и улыбнулась. – Поначалу мы хранили мороженое в гробах, наполненных льдом. Чтобы сделать такое количество мороженого, нам понадобились все морозилки во всех холодильниках этого города.
– Не могу дождаться, когда попробую его. Боже мой, я помню время, когда этот городок не представлял собой ничего особенного – в тот единственный раз, когда я здесь была. Помните? Я была тогда совсем ребенком.
– Я помню. Ты была прелестна. Салли улыбнулась едва-едва, но и это было уже хорошо. Встряхнув головой, она сказала:
– Насколько я помню, городок был когда-то ветхим, убогим – ни следа краски ни на одном доме, с некоторых зданий свисают полуотвалившиеся доски, а на улицах выбоины в мой тогдашний рост. Теперь-то он выглядит чудесно – такой чистый, аккуратный, просто очаровательный...
– Да, ты права. У нас произошло много приятных перемен. Так вот, вернемся к мороженому. Как-то Хелен Китон рассказала о рецепте мороженого, доставшемся ей от бабушки. И к празднику Четвертого июля<День независимости США. – Здесь и далее примеч. пер.> – Господи, в этом июле будет уже четыре года с того дня! – мы открыли магазин «Лучшее в мире мороженое». Никогда не забуду, как все мужчины дружно высмеяли нашу затею, заявив, что это – пустое дело. Что ж, мы им показали!
– Если городок стал теперь таким красивым именно благодаря магазину «Лучшее в мире мороженое», то, возможно, Хелен Китон стоит выставить свою кандидатуру в президенты?
– Может быть. Хочешь бутерброд с ветчиной, малышка?
Бутерброд с ветчиной, – мысленно повторила Салли.
– С майонезом? С настоящим, а не с этим обезжиренным заменителем?
– С настоящим майонезом.
– На настоящем белом хлебе, а не на зерновом из семи видов злаков с четырнадцатью витаминами?
– На простом белом хлебе.
– Это просто великолепно, Амабель! Вы уверены, что меня никто не узнает?
– Ни единая душа.
Пока Салли ела бутерброд, они смотрели национальную программу новостей. Телевизор был маленький, черно-белый и показывал довольно плохо. Не прошло и пяти минут, как сердце Салли снова учащенно забилось.
«Эймори Дэвидсон Сент-Джон, бывший командир военно-морского флота, был похоронен сегодня на Арлингтонском национальном кладбище. Вдову покойного, Ноэль Сент-Джон, сопровождал ее зять. Скотт Брэйнерд, адвокат, тесно сотрудничавший с Эймори Сент-Джоном. Мистер Брэйнерд – старший юрисконсульт „Транскон Интернэшнл“. Дочь покойного, Сьюзен Сент-Джон, на похоронах не присутствовала».
Амабель мало что знала о Скотте Брэйнерде. Она никогда с ним не встречалась, ни разу не разговаривала – до того случая, когда однажды позвонила сестре и Скотт взял трубку. Он представился и поинтересовался, кто говорит. Амабель ответила – а почему бы и нет? Она попросила его передать Ноэль, чтобы та перезвонила. Но Ноэль не позвонила, да Амабель на это и не рассчитывала. Если бы от этого звонка зависела жизнь Ноэль – тогда, конечно, другое дело, она бы пулей подлетела к телефону. Но в этот раз Ноэль не позвонила. Интересно, приходит ли ей в голову, что Салли может быть здесь? Может это заставить ее позвонить? Трудно сказать. На самом деле сейчас это и не имеет значения.
– Вы знали?
– Конечно. Все мы знали. Однажды твоя мама неожиданно приехала домой. Вот тогда-то я впервые увидела тебя. Она сказала, что сбежала от него и никогда не вернется назад. Ноэль была в синяках и все время плакала. Но ее решимости хватило ненадолго. Спустя две ночи он позвонил, и она умчалась к нему, подхватив тебя, всю закутанную в одеяло. Тебе тогда не исполнилось и года. Я никогда не могла понять, как женщина может допустить, чтобы мужчина бил ее.
– Я тоже не могла этого понять. Я пыталась поговорить с ней, тетя Амабель, действительно пыталась, но она не стала слушать. А что говорили бабушка с дедушкой?
Амабель пожала плечами, вспоминая, как отец в ужасе смотрел на прекрасную Ноэль, раздумывая, что же ему, черт подери, делать, если скандальная история о том, что его зять Эймори Сент-Джон избивает свою жену, просочится в газеты? Мать тоже не заботила судьба Ноэль. Она тоже не хотела, чтобы обо всем пронюхала пресса, потому что это повредит репутации семьи.
– Они не из тех, кого можно назвать по-настоящему заботливыми родителями, Салли. Они делали вид, будто не знали, что твой отец бьет маму. Они смотрели на Ноэль, видели все эти синяки, но не хотели ничего признавать. Они заявляли, что она не должна так лгать им. Было больно смотреть, как мама спорила с ними, умоляла помочь, она выглядела ужасно. Но потом он позвонил, и она повела себя так, словно ничего не случилось. И знаешь, что я тебе скажу, Салли? Мои родители, когда она уехала, почувствовали громадное облегчение. Если бы она оставила твоего отца, то стала бы для них неудачницей, камнем на шее. А пока Ноэль живет с ним – она любимая дочь, их гордость. Скажи, ты видела хоть когда-нибудь своих бабушку и дедушку?
– Три раза в год. О Господи, тетя Амабель, я его ненавидела, но сейчас...
– Сейчас ты боишься, что тебя разыскивает полиция. Не волнуйся, детка, в этом гриме тебя бы никто не узнал.
«Он узнал бы, – подумала Салли, – мгновенно узнал бы».
– Надеюсь, что нет, – сказала она вслух. – Как вы думаете, здесь мне тоже нужно носить этот дурацкий черный парик?
– Нет, я бы не стала беспокоиться. Ты моя племянница – ни больше ни меньше. Телевизор здесь никто не смотрит, не считая Тельмы Неттро, которая держит маленькую гостиницу «Ночлег и завтрак». А она так стара, что я даже не уверена, способна ли она разглядеть экран. Хотя слышать-то она способна, это я знаю наверняка. Так что не возись с париком и с контактными линзами. Не стоит беспокоиться. Мы только воспользуемся твоей фамилией по мужу. Здесь ты будешь Салли Брэйнерд.
– Амабель, я не могу пользоваться этим именем.
– Что ж, тогда используем девичью фамилию – Салли Сент-Джон. И не переживай, что кто-то может связать тебя с покойным отцом. Как я уже говорила, жителей Коува нисколько не интересует, что происходит за пределами города. Что же касается остальных, то, поскольку здесь никто не бывает...
– Кроме тех, кто хочет попробовать «Лучшее в мире мороженое». Мне понравилась вывеска на развилке шоссе с нарисованным огромным шоколадным рожком. Ее видно за милю, а к тому времени, когда ты до нее доедешь, рот уже будет полон слюной. Это ведь вы ее нарисовали, Амабель?
– Конечно. И ты права. Многие покупатели рассказывают, что увидели вывеску издали, и когда доехали до развилки, машина сама развернулась в строну Коува. Мы делаем мороженое по рецепту Хелен Китон, который ей передала ее бабушка. Магазин мороженого был когда-то часовней при морге Ральфа Китона. Мы сообща решили, что поскольку у нас уже есть церковь, то ни к чему иметь еще и часовню. – Амабель помолчала, предаваясь воспоминаниям, и улыбнулась. – Поначалу мы хранили мороженое в гробах, наполненных льдом. Чтобы сделать такое количество мороженого, нам понадобились все морозилки во всех холодильниках этого города.
– Не могу дождаться, когда попробую его. Боже мой, я помню время, когда этот городок не представлял собой ничего особенного – в тот единственный раз, когда я здесь была. Помните? Я была тогда совсем ребенком.
– Я помню. Ты была прелестна. Салли улыбнулась едва-едва, но и это было уже хорошо. Встряхнув головой, она сказала:
– Насколько я помню, городок был когда-то ветхим, убогим – ни следа краски ни на одном доме, с некоторых зданий свисают полуотвалившиеся доски, а на улицах выбоины в мой тогдашний рост. Теперь-то он выглядит чудесно – такой чистый, аккуратный, просто очаровательный...
– Да, ты права. У нас произошло много приятных перемен. Так вот, вернемся к мороженому. Как-то Хелен Китон рассказала о рецепте мороженого, доставшемся ей от бабушки. И к празднику Четвертого июля<День независимости США. – Здесь и далее примеч. пер.> – Господи, в этом июле будет уже четыре года с того дня! – мы открыли магазин «Лучшее в мире мороженое». Никогда не забуду, как все мужчины дружно высмеяли нашу затею, заявив, что это – пустое дело. Что ж, мы им показали!
– Если городок стал теперь таким красивым именно благодаря магазину «Лучшее в мире мороженое», то, возможно, Хелен Китон стоит выставить свою кандидатуру в президенты?
– Может быть. Хочешь бутерброд с ветчиной, малышка?
Бутерброд с ветчиной, – мысленно повторила Салли.
– С майонезом? С настоящим, а не с этим обезжиренным заменителем?
– С настоящим майонезом.
– На настоящем белом хлебе, а не на зерновом из семи видов злаков с четырнадцатью витаминами?
– На простом белом хлебе.
– Это просто великолепно, Амабель! Вы уверены, что меня никто не узнает?
– Ни единая душа.
Пока Салли ела бутерброд, они смотрели национальную программу новостей. Телевизор был маленький, черно-белый и показывал довольно плохо. Не прошло и пяти минут, как сердце Салли снова учащенно забилось.
«Эймори Дэвидсон Сент-Джон, бывший командир военно-морского флота, был похоронен сегодня на Арлингтонском национальном кладбище. Вдову покойного, Ноэль Сент-Джон, сопровождал ее зять. Скотт Брэйнерд, адвокат, тесно сотрудничавший с Эймори Сент-Джоном. Мистер Брэйнерд – старший юрисконсульт „Транскон Интернэшнл“. Дочь покойного, Сьюзен Сент-Джон, на похоронах не присутствовала».
Амабель мало что знала о Скотте Брэйнерде. Она никогда с ним не встречалась, ни разу не разговаривала – до того случая, когда однажды позвонила сестре и Скотт взял трубку. Он представился и поинтересовался, кто говорит. Амабель ответила – а почему бы и нет? Она попросила его передать Ноэль, чтобы та перезвонила. Но Ноэль не позвонила, да Амабель на это и не рассчитывала. Если бы от этого звонка зависела жизнь Ноэль – тогда, конечно, другое дело, она бы пулей подлетела к телефону. Но в этот раз Ноэль не позвонила. Интересно, приходит ли ей в голову, что Салли может быть здесь? Может это заставить ее позвонить? Трудно сказать. На самом деле сейчас это и не имеет значения.