Коултер Кэтрин. Как принцесса из сказки

   — Какого же именно?
   — Психиатра.
   — Зачем мне… — Теперь она нахмурилась. — Не понимаю. Психиатра? Почему?
   — Нам кажется, что вы специально могли врезаться в дерево. Нет, ни к чему паниковать, и ни о чем не беспокойтесь. Отдыхайте и набирайтесь сил. Увидимся позже, миссис Фрейзер. Если в следующие два часа почувствуете боль, нажмите на кнопку и сестра введет вам в вену морфин.
   — Я думала, что обычно сам пациент вводит себе морфин при необходимости.
   Теперь он растерялся: она ясно это увидела.
   — Простите, но этого мы не можем позволить.
   — Почему? — очень тихо спросила она.
   — Потому что речь идет о попытке самоубийства. Мы просто не имеем права идти на такой риск. Потенциальный самоубийца вполне способен накачать себя морфием, и тогда уже ничто не сможет вернуть его назад.
   Она отвела глаза к окну, за которым так весело сияло солнце.
   — Все это было вечером. Какой сегодня день? Вернее, время дня?
   — Позднее утро четверга. Вы то приходили в себя, то снова уплывали. Авария случилась вчера вечером.
   — Так много времени упущено.
   — Все будет хорошо, миссис Фрейзер.
   — Будет ли? — обронила она, закрывая глаза.
 
   Доктор Рассел Розетти остановился в дверях и оглядел молодую женщину, неподвижно лежавшую на узкой больничной койке. Похожа на принцессу, которая поцеловала не ту лягушку и жестоко за это пострадала. В светлых спутавшихся волосах запеклась кровь. Лоб пересекала повязка. Она была худа, неестественно худа… Интересно, о чем она думает прямо сейчас, именно в этот момент?
   Доктор Тед Ларч, хирург, удаливший ей селезенку, утверждал, что она ничего не помнит об аварии. Кроме того, он добавил, что не думает, будто она пыталась покончить с собой. Слишком уж она приземленная, по его мнению. Тупица.
   Но Тед был известным романтиком — огромная редкость для хирурга. Ну разумеется, она пыталась покончить с собой. Снова. Уж это точно. Классический случай.
   — Миссис Фрейзер!
   Лили медленно повернулась на звук довольно высокого голоса, который, как она предположила, может легко превратиться в визг, если что-то придется не по душе его обладателю, — голоса, который пытался звучать ободряюще, более того — располагающе, что, однако, мало ему удавалось.
   Она ничего не ответила, только посмотрела на высокого, грузного, одетого в темно-серый костюм мужчину, с гривой вьющихся волос, двойным подбородком, очень белыми пальцами. Он подошел к постели. Вплотную.
   — Кто вы?
   — Доктор Розетти. Доктор Ларч передал вам, что я должен прийти?
   — Вы психиатр?
   — Да.
   — Передал, но я не хочу вас видеть. Нет причин.
   «Сопротивление», — подумал он. Превосходно. Надоели ему угнетаемые депрессией пациенты, чуть что начинавшие рыдать, впадавшие в истерику, искренне жалевшие себя, тянувшие руки за таблетками. И хотя Теннисон сказал ему, что Лили вовсе не такая, Рассела этим не убедишь.
   — Но, думаю, — вкрадчиво заметил он, — вы во мне нуждаетесь. Иначе не влепили бы машину в дерево.
   Влепила? Нет, тут что-то не так.
   — Дорога в Ферндейл очень опасна, — возразила она. — Вы когда-нибудь ездили по ней вечером?
   — Разумеется.
   — Тогда вы знаете, что вести машину нужно крайне осторожно.
   — Конечно. Однако при этом никогда не врезался в деревья. В данный момент дерево осматривают служащие лесного хозяйства, чтобы определить степень повреждения.
   — Что же, если оно лишилось коры, то и я не совсем цела. А сейчас прошу вас уйти, доктор Розетти.
   Но вместо того чтобы послушаться, он придвинул стул, сел, скрестил ноги и сплел пухлые пальцы. Она сразу возненавидела эти противно-мягкие, жирные лапы, но не могла отвести от них глаз.
   — Прошу уделить мне минуту, миссис Фрейзер. Не возражаете, если я буду звать вас «Лили»?
   — Возражаю. Я не знаю вас. Убирайтесь.
   Он подался вперед и попытался взять ее за руку, но Лили дернулась и поспешно спрятала руку под одеяло.
   — Вам бы следовало быть покладистее, Лили…
   — Миссис Фрейзер.
   Доктор нахмурился. Обычно женщины… все и всегда… любят, когда их называют по имени. Это позволяет им видеть в нем исповедника, которому они могут довериться. А заодно и делает их более открытыми, уязвимыми.
   — Впервые вы пытались убить себя семь месяцев назад, после смерти вашего ребенка, — начал он.
   — Она не просто умерла. Мчавшаяся по дороге машина сбила ее и отбросила на двадцать футов, в канаву. Кто-то хладнокровно ее убил.
   — И вы винили себя.
   — У вас есть дети?
   — Да.
   — Если бы ваш ребенок погиб и вас в это время не было бы рядом, неужели вы бы тоже не винили себя?
   — Только в том случае, если бы сам сидел за рулем той машины.
   — А ваша жена? Она не винила бы себя?
   Перед глазами Рассела встало лицо Элейн. Он нахмурился.
   — Возможно, нет. Только залила бы все слезами. Она очень слабохарактерна. И зависима. Но речь идет не о ней.
   Речь идет не о ней. Скоро, очень скоро он, благодарение Богу, избавится от Элейн.
   — А о чем?
   — Вы терзались угрызениями совести так сильно, что проглотили целый пузырек снотворного. И не войди ваша экономка вовремя в спальню, вас бы уже на свете не было.
   — Так мне объяснили, — пробормотала она и могла бы в этот момент поклясться, что во рту появился тот же вкус, как тогда, после того как она в первый раз проснулась в больнице, сбитая с толку, слабая, обессиленная до того, что не могла руки поднять.
   — Вы не помните, как глотали таблетки?
   — Н-нет…
   — А теперь не помните, как направили машину на дерево. Шериф определил, что вы ехали со скоростью шестьдесят миль в час, а может, и быстрее. Вам очень повезло, миссис Фрейзер. Из-за поворота как раз показалась еще одна машина. Водитель видел, как вы столкнулись с деревом, и вызвал «скорую».
   — Вы, случайно, не знаете, кто он? Я бы хотела его поблагодарить.
   — Не думаю, что это сейчас так важно, миссис Фрейзер.
   — В таком случае что именно так важно? Кстати, а как вас зовут?
   — Рассел. Доктор Рассел Розетти.
   — Прелестная аллитерация, Рассел.
   — Вам лучше обращаться ко мне «доктор Розетти», — процедил он.
   Лили заметила, как дернулись его толстые пальцы-червяки, и гадливо поморщилась. Кажется, ей удалось его разозлить. Он считает, что она заходит слишком далеко. Что же, так оно и есть, Но ей все равно. Уж очень она устала. Так устала. И хотела одного: закрыть глаза и позволить морфию хоть ненадолго заглушить боль.
   — Проваливайте, доктор Розетти. Он не двигался с места.
   Тогда Лили отвернула голову и впала в полубессознательное состояние. Даже не слышала, когда он ушел. Правда, до нее донесся стук закрывшейся двери.
   Когда, минут через пять, появился раскрасневшийся доктор Ларч, Лили сумела приоткрыть один глаз и прошептать:
   — Доктор Розетти — невежественный осел, который считает, что я обязана слушать его покровительственные изречения. И у него жирные руки. Пожалуйста, я не желаю больше видеть его!
   — Он считает, что вы в не слишком хорошей форме.
   — Напротив. Я в прекрасной форме, чего не могу сказать о нем. Ему давно пора вспомнить о тренажерном зале.
   Доктор Ларч, не сдержавшись, рассмеялся.
   — Он сказал также, что ваши грубость и настороженность — верные признаки того, что вы перевозбуждены, нервничаете и отчаянно нуждаетесь в помощи.
   — Ну разумеется, перевозбуждена, особенно при такой дозе морфина. Настолько, что сейчас засну.
   — Ваш муж приехал.
   Она не хотела встречаться с Теннисоном. Его голос, такой звучный и уверенный, неприятно напоминал голос доктора Розетти, словно оба, специализируясь в психиатрии, посещали одного преподавателя дикции.
   Итак, начнем лингафонный курс постановки голоса…
   Нет, если она больше не увидит в глаза ни того ни другого, наверное, умрет самой счастливой женщиной на земле.
   Но на пороге уже торчал ее муж, которого она умудрялась выносить целых одиннадцать бесконечных месяцев. Бледный, густые брови сдвинуты, руки сложены на груди. До чего же красив и представителен: высокий, мускулистый, со светлыми вьющимися волосами, не то что лысина доктора Ларча! Он, как всегда, был в очках-консервах, делавших его неотразимым, и сейчас нервно сдвинул их на лоб, почти ребяческим жестом, который она находила весьма милым… когда впервые познакомилась с будущим мужем.
   — Лили?
   — Что? — пробормотала она, страстно желая, чтобы он так и остался на месте. Доктор Ларч выпрямился и обернулся к нему.
   — Доктор Фрейзер, как я уже говорил, ваша жена скоро поправится и все будет как прежде, но сейчас ей нужно отдохнуть. Могу дать вам всего несколько минут.
   — Я очень измучена, Теннисом, — подтвердила она, ненавидя свой слегка дрожащий голос. — Не могли бы мы поговорить позже?
   — О нет! — возразил он и стал молча ждать, пока доктор Ларч покинет комнату. Тот нерешительно удалился. Вид у него был встревоженный. Интересно почему?
   Теннисон закрыл дверь, снова помолчал, изучая ее, и, наконец, подошел к кровати. Как ни противилась Лили, он все же вытащил ее руку из-под одеяла и несколько минут растирал ладонь, прежде чем грустно спросить:
   — Почему ты сделала это, Лили? Почему?
   Какой трагизм! Можно подумать, для нее все кончено.
   Нет, она, конечно, преувеличивает. И все потому, что мысли путаются.
   — Я не знаю, делала ли что-то вообще, Теннисон. Видишь ли, я ничего не помню.
   Он отмахнулся, словно отклоняя ее жалкие доводы. Сильные, мужественные руки…
   — Я знаю, и мне очень жаль. Послушай, Лили, может, это действительно был несчастный случай. Ты потеряла управление и врезалась в дерево. Одна из медсестер говорила, что Управление лесного хозяйства уже выслало своего служащего — проверить, какой ущерб нанесен дереву.
   — Доктор Розетта уже сказал мне. Бедное дерево.
   — Это не смешно, Лили. Так вот, ты пробудешь здесь два-три дня, пока врачи не убедятся, что твое тело функционирует нормально. Мне хотелось бы, чтобы ты поговорила с доктором Розетта. Он здесь недавно, но пользуется превосходной репутацией.
   — Я уже видела его. И больше не желаю.
   Его голос мгновенно изменился, стал еще мягче, нежнее. В своем обычном состоянии Лили непременно бы расплакалась, сжалась, потребовала бы, чтобы ее утешали, уверяли, что бука ушел и больше не вернется. Но не сейчас. Возможно, под действием морфина она слегка «поплыла» и потеряла связь с действительностью. Но зато остро ощущала свою силу и превосходство, хотя это, разумеется, было чистейшей воды иллюзией.
   — Поскольку ты ничего не помнишь, Лили, признай, было бы весьма благоразумным учесть все случайности. Я настаиваю, чтобы ты проконсультировалась с доктором.
   — Мне он не понравился, Теннисон. Как я буду консультироваться с тем, кого терпеть не могу?
   — Или ты сделаешь как велено, Лили, или, боюсь, нам придется подумать о лечебнице.
   — Вот как? Нам? Какого же рода эта лечебница, хотела бы я знать?
   Почему она не боится этого слова, рождающего сонмы ужасных образов?
   Но она не боялась. И смело взирала на мужа блестящими от возбуждения глазами.
   Какое счастье, что ею колют морфин!
   Усталость уже завладевала ею, пытаясь связать по рукам и ногам, пожирая любую возникавшую в мозгу мысль, но в этот момент, а может, и в следующий она способна справиться со всем на свете.
   Он больно стиснул ее руку.
   — Я ведь тоже психиатр, как и Розетта. Как-то неэтично лечить собственную жену.
   — Но ты же прописывал мне элавил.
   — Это совсем другое дело. Обычное средство при депрессиях. Нет, я просто не имею права браться за твое лечение. Но ты должна знать: я хочу как лучше, потому что люблю тебя и молюсь, чтобы ты выздоровела. Все время повторяю себе: шаг за шагом. Медленно. Не спеша. Бывали дни, когда я почти верил в твое исцеление, но, очевидно, ошибся. Ты должна встретиться с доктором Розетта, иначе, боюсь, придется назначить экспертизу.
   — Прости, Теннисон, но не думаю, что ты на это отважишься. Я вполне способна рассуждать здраво и имею право решать, что со мной будет.
   — А это мы еще посмотрим. Лили, прошу, поговори с доктором Розетта. Расскажи о своей боли, смятении, угрызениях совести, о том, что теперь ты начинаешь понимать, к чему привели твои амбиции.
   Амбиции? Ее амбиции были настолько непомерны, что из-за них убили дочь?
   Ее вдруг охватило желание выяснить все до конца.
   — Что именно ты имеешь в виду, Теннисон?
   — Ты знаешь… смерть Бет.
   Если бы Лили в этот момент сидела, наверняка отшатнулась бы. Как от удара. Да это и был удар. Беспощадный. Сознание собственной вины привычно нахлынуло на нее. Нет, погодите, она этого не допустит! Не позволит этому случиться. Не сейчас. Под всей этой тяжестью, под облаком морфина, она все еще жила, все еще присутствовала, существовала, мечтала снова обрести себя, рисовать комиксы с приключениями Несгибаемого Римуса, третировавшего очередного сослуживца, мечтала…
   — Сейчас мне не до споров, Теннисон. Пожалуйста, уходи. Утром мне будет легче.
   Нет, утром ей будет чертовски худо, тем более что врачи снизят дозу болеутоляющего. Но теперь она заснет и постарается выздороветь, духовно и телесно.
   Лили отвернула голову. Слов для мужа у нее больше не находилось. И если она попробует продолжать, речь будет бессвязной и бессмысленной, что лишь подтвердит его подозрения. Она падала, проваливалась в мягкое чрево кита, где будет тепло и уютно. Подвинься, Иов. У нее не будет кошмаров: об этом позаботились морфиновые грезы.
   Она уставилась на иглу в вене. На пластиковый мешок, наполненный жидкостью и висевший на капельнице. Перед глазами заплескались волны, текущие в никуда. Вода рябила, тянула к себе…
   — Увидимся вечером, Лили. Отдыхай, — услышала она, закрывая глаза. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Как она любила когда-то его руки, ласки, поцелуи… Но не сейчас. Она давно уже перестала чувствовать что-либо…
   Оставшись одна, Лили подумала: «И что теперь делать?»
   Но она лукавила перед собой. Она уже знала, что делать.
   Вынудив отступить обманчивую негу, укачивавшую ее, влекущую в небытие, она стряхнула сон, потянулась к телефону и набрала вашингтонский номер брата. Послышалась серия щелчков, звуки сонного дыхания. И больше ничего. Она положила трубку, набрала девятку и снова номер. Ничего. Внезапно телефон отключился.
   Лили мигом потеряла способность бороться. И, уже утопая, смутно осознала, что это страх не давал ей покоя, страх, исходивший из самых глубин ее души, страх, причин которого она не понимала. Но вовсе не боязнь того, что ее против воли запрут в психушку.

Глава 3

   Лили проснулась от прикосновения пальцев, гладивших лоб, легко, как крылья бабочки. И услышала голос мужчины, которого любила всю свою жизнь, глубокий и низкий, восхитительно-родной голос, который впитывала всем своим существом.
   — Лили, я хочу, чтобы ты немедленно открыла глаза, взглянула на меня и улыбнулась. Сможешь, милая? Открой глаза.
   И она открыла глаза, взглянула на брата и улыбнулась.
   — Мой старший братец! Я боготворила тебя с той минуты, когда ты показал мне, как лягнуть Билли Клаппера в причинное место, чтобы он больше не вздумал тянуть ко мне свои грязные лапищи! Помнишь?
   — Еще бы! Тебе было всего двенадцать, а тому поганцу уже четырнадцать, и все же он полез тебе под юбку!
   — Ничего, он свое получил. Больше у него и мысли не возникало ни о чем подобном.
   Он улыбался. Такая чудесная улыбка. И зубы белые-белые.
   — Помню.
   — Мне следовало бы почаще лягать мальчишек в это самое место. Тогда ничего бы не случилось. Я так рада, что ты здесь.
   — И Шерлок тоже приехала. Мы оставили Шона с мамой, которая улыбалась во весь рот и пела «Аллилуйя!», когда мы выезжали из ворот. Мы сказали ей, что ты попала в аварию, но все в порядке и мы просто хотим тебя видеть. Позвонишь ей попозже. Что до остальных членов семейства, ма сама тебе все расскажет.
   — Не хочу ее волновать. Верно, Диллон, со мной все в порядке. Только я скучаю по Шону. Так давно его не видела. Зато храню все фото, которые ты шлешь по электронной почте.
   — Да, но это все равно не то, что быть с ним рядом, чувствовать, как он кусает тебя за пальцы, растирает крекеры по твоему свитеру и пускает слюни тебе на шею. Весь дом усыпан крошками от крекеров.
   Лили улыбнулась, представив, как маленький озорник повсюду сорит мокрыми крошками, и это радовало ее до глубины души.
   — Ма, должно быть, просто счастлива, что заполучила его.
   — Разумеется, — кивнул Савич. — И балует его до такого безобразия, что потом с ним сладу нет.
   — Солнышко мое! Хорошо бы чмокнуть его в носик!
   По щеке Лили покатилась слеза. Савич осторожно снял каплю.
   — Мы и сами по нему тоскуем, хотя не видели всего несколько часов. Как ты себя чувствуешь, Лили?
   — Опять темно.
   — Семь часов вечера, четверг. А теперь, милая, поговори со мной. Как ты себя чувствуешь?
   — Так, словно они уже уменьшили дозу морфина.
   — Да, доктор Ларч так и сказал. Придется тебе потерпеть денек-другой, а потом боль постепенно уменьшится.
   — Когда вы прилетели?
   — Только сейчас добрались до города. Рейс Сан-Франциско — Арката — Юрика запоздал.
   Он увидел, как помутнели ее глаза, и поспешно добавил:
   — Шерлок купила Шону в аэропорту Сан-Франциско кухонную прихватку с изображением «Золотых Ворот».
   — Покажу тебе потом, Лили, — пообещала Шерлок. Она стояла по другую сторону кровати, напряженно улыбаясь: было очень страшно за эту прелестную молодую женщину, ее золовку. Она бы непременно обкусала ногти, если бы не рассталась с этой привычкой три года назад. — Пришлось выбирать между прихваткой с видом Алькатраса и «Золотыми Воротами», но, поскольку Шон жует все подряд, Диллон подумал, что жевать мост куда приятнее и здоровее, чем федеральную тюрьму.
   Лили рассмеялась. Она сама не знала, откуда у нее взялись силы, но смеялась и смеялась. Боль резанула бок и ребра, и она охнула.
   — Никаких больше шуток, — решила Шерлок, целуя ее в щеку. — Мы здесь, и отныне все будет хорошо, обещаю.
   — Кто вам позвонил?
   — Твой свекор, часа в два ночи.
   — Странно, откуда такая забота?.. — медленно протянула она, думая о боли, вцепившейся в нее своими челюстями, и о том, как с этим справляться.
   — Ты от него такого не ожидала?
   — Понятно, — протянула вместо ответа Лили, зло прищурив глаза. — Теперь мне все понятно. Испугался, что миссис Скраггинс позвонит тебе и ты удивишься, почему никто из семьи не посчитал нужным сообщить об аварии. По-моему, Диллон, он тебя боится. Все время спрашивает, что ты поделываешь и где сейчас находишься. Когда ты приезжал сюда, его просто трясло от страха.
   — Но почему? Что за причина?
   — Потому что ты большой, умный и к тому же специальный агент ФБР.
   Шерлок засмеялась.
   — Просто очень многим становится не по себе в присутствии ФБР.Но мистер Элкотт Фрейзер? Да мне все время казалось, что его ничем не прошибешь.
   — Так оно, вероятно, и есть. По крайней мере его сынок твердо в этом уверен.
   — Может, он решил, что мы непременно захотим тебя увидеть? А вдруг он вовсе не такой железный кулак, каким вы его воображаете? — возразил Савич.
   — Такой-такой, и даже хуже. Кстати, Теннисон уже успел здесь побывать.
   Лили вздохнула, морщась от боли в ушибленных ребрах и колик в боку. Слава Богу, что все-таки догадался убраться. Савич и Шерлок переглянулись.
   — Что случилось, Лили? — спросил брат. — Расскажи нам.
   — Все считают, что я снова пыталась покончить с собой.
   — Ну и пусть считают. Плевать. Рассказывай.
   — Я ничего не знаю, Диллон. Клянусь, не знаю. Помню, что пришлось свернуть на эту чертову дорогу в Ферндейл, знаешь, двести одиннадцатую. И это все. Остальное покрыто тьмой.
   — И все вообразили, будто ты пыталась покончить с собой, потому что ты после гибели Бет наглоталась таблеток? — допрашивала Шерлок.
   — Похоже, что так.
   — Но почему?
   — Признаюсь, была не до конца честна с вами, родственнички. Но не хотела, чтобы вы волновались. Беда в том, что у меня началась депрессия. Одну неделю чувствую себя прекрасно, лучше некуда, потом все начинается сначала. Последние две недели мне становится все хуже. Почему? Сама не знаю. И так до вчерашнего вечера.
   Диллон выдвинул стул, сел и снова взял сестру за руку.
   — Знаешь, Лили, даже в детстве, когда у тебя возникала проблема, ты мучилась над ней, обсасывала со всех сторон и не сдавалась, пока все не улаживалось. Па говаривал, что если он не сразу объяснял тебе что-то непонятное или не отвечал на вопрос, ты вцеплялась в его брючину и буквально отрывала ее, если он не успевал договорить.
   — Плохо без папы.
   — Мне тоже. Так вот, когда ты в тот раз захотела умереть, я не поверил. Та Лили, которую я знал, никогда бы на это не пошла. Правда-, смерть ребенка может любого родителя свести с ума. Но прошло семь месяцев. Ты умна, талантлива и не станешь долго предаваться жалости к себе. Так что эта, как ты выражаешься, депрессия попросту не имеет для меня смысла. Что творится на самом деле, Лили?
   Лили сосредоточенно нахмурилась.
   — Ничего особенного, все одно и то же. Как я уже сказала, последние несколько месяцев мне то лучше, то хуже. Иногда я чувствую, что могу покорить весь мир, а потом все исчезает и хочется одного — лежать в постели. Но по какой-то причине вчера было особенно паршиво. Теннисон позвонил из Чикаго и велел принять две таблетки антидепрессанта.
   Я так и сделала, но почему-то не помогло. А когда я ехала по той дороге… ну… может, что-то и произошло. Может, я и влепилась в это мамонтово дерево. Говорю же, не помню!
   — Ладно, не будем об этом. А как твои мозги сейчас? — спросила Шерлок, садясь на койку.
   — Не такие мутные, как раньше. Думаю, морфин немного выветрился и я прихожу в себя.
   — А депрессия?
   — Никакой. Наоборот, я просто вне себя от злости на этого идиота шринка^[2], которого мне подослали. Этакий благообразный ханжа, пытающийся быть всепонимающим ангелом-утешителем. На самом же деле — просто снисходительный жлоб.
 
   — И ты его как следует отчитала, бэби.
   — Ну… разве что немного.
   — Очень рада, — кивнула Шерлок. — Что-то давно ты не пускала в ход свой ехидный язычок.
   — О Господи! — внезапно ахнула Лили.
   — Что — Господи?
   Но Лили, не отвечая, смотрела на дверь. Супруги обернулись. В комнату входил Теннисон Фрейзер.
   Странно, подумал Савич. Неужели Лили не хочет видеть мужа? Да что здесь такое происходит? Семь месяцев назад, после похорон Бет, Лили вернулась в Мэриленд, побыть с матерью. Все это время Савич из кожи вон лез, землю носом рыл, вертелся, как вор на ярмарке, чтобы найти человека, сбившего Бет и скрывшегося с места преступления. Ничего. Ни малейшей зацепки. Но потом Лили захотела вернуться в Гемлок-Бей, к мужу, человеку, который любил ее, нуждался в ней… и тогда все вроде бы было в порядке.
   Они сделали огромную ошибку, отпустив ее сюда. Но на этот раз он больше не оставит сестру. Ни за что.
   Теннисон устремился к нему, приветливо протягивая руку. Савич неторопливо выпрямился.
   — Черт, до чего же я рад вас видеть! Па сказал, что он позвонил вам прямо ночью! — воскликнул зять, но тут же осекся и взглянул на Лили.
   Шерлок, и не подумавшая встать с койки, жизнерадостно бросила:
   — Здравствуй, Теннисон, как поживаешь?
   До чего же он все-таки красив — как с обложки сошел! И видно, беспокоится за жену. Почему Лили не хочет его видеть?
   — Лили, как ты себя чувствуешь? — осведомился Теннисон, подходя к койке.
   — Ничего, — пробормотала Лили. — Знаешь, я ведь пыталась позвонить Диллону и Шерлок, но телефон отключился. Он и сейчас молчит?
   Шерлок подняла трубку. Раздался гудок.
   — Да нет, работает.
   — Как-то странно, не находите?
   — Возможно, — протянул Теннисон, наклоняясь, чтобы поцеловать Лили в щеку. — Но с таким количеством морфина в крови трудно мыслить связно.
   — Да нет, сначала был гудок, потом — чье-то дыхание, щелчки, и все оборвалось.
   — Хм… Я проверю, но вроде бы не из-за чего волноваться, — пожал плечами Теннисон и обратился к Савичу: — Быстро же вы с Шерлок сюда добрались!
   — Она моя сестра, — бросил Савич, пристально глядя на зятя. — Чего же ты ожидал?
   Раньше он даже любил Теннисона, считал его человеком надежным, достойным доверия. Не то что Джек Крейн, первый муж Лили. Ему казалось, что Теннисон так же тяжело переживал смерть падчерицы, как сама Лили. Мало того, он трудился бок о бок с Савичем, пытаясь найти преступника. А от шерифа почти не было толку. Что же произошло? Почему Лили видеть его не может?
   Теннисон рассеянно кивнул, снова поцеловал Лили и объявил голосом, мягким, как бенгальский шелк:
   — Не могу дождаться когда наконец вытащу тебя отсюда и увезу домой. Со мной тебе ничего не грозит, дорогая. Ты в полной безопасности.
   Но Шерлок показалось, что это не совсем так. Ничего не грозит? Хотя «эксплорер» Лили врезался в дерево? О какой безопасности может идти речь? Почему слова Теннисона производят какое-то неестественное впечатление.
   — А как насчет этого психиатра, Теннисон?
   — Доктора Розетти? Но, Лили, мне и в самом деле хотелось бы, чтобы ты с ним побеседовала. Он может тебе помочь.