Страница:
Скудную обстановку нашей квартиры мы пополнили всего несколькими вещами вроде заднего сиденья от «крайслера» серии «К», кем-то брошенного и нами подобранного в каком-то переулке, да пачкой неоплаченных счетов, которые мы используем в качестве подставок под стаканы. Стены украшены кусками (размером с хороший стол) полноцветных плакатов, сваленных кем-то за ненадобностью позади «курительного дерева» возле Норманди-авеню. У нас висят три разных куска: мужской и женский торсы в момент «качания» мышц, автомобиль «порше» и огромные полуоторванные буквы — обрывки слов КАИНОВОЙ ЗАВИС. Эти куски уличных плакатов — такой супер: почему никто не додумался пустить их в продажу? С ними наше, прямо скажем, убогое логово приобрело совершенно другой вид. Надо будет напомнить Стефани напомнить мне написать в колонку «База свежих идей» журнала «Юный предприниматель».
И все же, каким бы подновленным ни выглядело наше здешнее жилье, мне определенно не хватает бесспорного комфорта Модернариума, который остался в Ланкастере. Может, позже, когда я покрепче встану на ноги, я смогу позволить себе слетать на север, взять напрокат грузовичок и увезти на нем обратно на юг дорогие моему сердцу материальные ценности «длительного пользования». Однако если я и дальше буду откладывать «на черный день» в таком объеме, как сейчас, моя затея вряд ли осуществится раньше, чем, скажем, лет через двести.
По дороге в «Крылатый мир» я звоню Дейзи из автомата на углу, воспользовавшись Гармониковой карточкой ATT «Только для экстренных случаев». Что значит настоящий друг! Я не могу себе позволить оплачивать телефон. Жизнь — ужасно дорогая штука. Почему мне этого не сказали в школе?
Дожидаясь, пока зазвонит в Ланкастере Дейзин «портафон» — уютно зарывшийся в гнездышке из купонов на пиццу со скидкой и вегетарианских кулинарных книг, — я смотрю на другую сторону улицы, где во дворе устроена «домашняя распродажа». Тут же хозяева — героиновая семейка: смахивающие на призраков, бесцветно-белые и как будто очень глубокомысленные торчки стоят, словно торгаши из преисподней, над ворованными мотельными пепельницами по десятке за штуку. Вот тоска! Каждому покупателю в подарок таблетка антидепрессанта.
Щелк.
— Алло?
И все же, каким бы подновленным ни выглядело наше здешнее жилье, мне определенно не хватает бесспорного комфорта Модернариума, который остался в Ланкастере. Может, позже, когда я покрепче встану на ноги, я смогу позволить себе слетать на север, взять напрокат грузовичок и увезти на нем обратно на юг дорогие моему сердцу материальные ценности «длительного пользования». Однако если я и дальше буду откладывать «на черный день» в таком объеме, как сейчас, моя затея вряд ли осуществится раньше, чем, скажем, лет через двести.
По дороге в «Крылатый мир» я звоню Дейзи из автомата на углу, воспользовавшись Гармониковой карточкой ATT «Только для экстренных случаев». Что значит настоящий друг! Я не могу себе позволить оплачивать телефон. Жизнь — ужасно дорогая штука. Почему мне этого не сказали в школе?
Дожидаясь, пока зазвонит в Ланкастере Дейзин «портафон» — уютно зарывшийся в гнездышке из купонов на пиццу со скидкой и вегетарианских кулинарных книг, — я смотрю на другую сторону улицы, где во дворе устроена «домашняя распродажа». Тут же хозяева — героиновая семейка: смахивающие на призраков, бесцветно-белые и как будто очень глубокомысленные торчки стоят, словно торгаши из преисподней, над ворованными мотельными пепельницами по десятке за штуку. Вот тоска! Каждому покупателю в подарок таблетка антидепрессанта.
Щелк.
— Алло?
51
— Дейзи, это Тайлер.
— Ну наконец… Восстал из мертвых. Восторженный писк и визг без паузы переходит в сбивчивые приветствия, доносящиеся сквозь скрип и потрескивание — Дейзи растянулась на полу у себя в комнате, пристроив к телефону дешевенький удлинитель. Я вижу, как ее руки с браслетами на запястье рассеянно поддевают какие-то блесточки и кусочки состриженных ногтей, застрявших в джутовом скальпе ее ковра-сексодрома.
— Ох, Тайлер, голос у тебя — фантастика! Прости, у меня сегодня голова тупая, не варит. Я на диете — лимонный сок, кайенский перец и кленовый сироп. Четвертый день. А ты сейчас где — в Голливуде?
Я ощущаю, как все, что меня сейчас окружает, — моя поездка — квартира — Стефани и весь мой нынешний мир — вверх тормашками летит от меня прочь, стоит мне услышать ланкастерский голос, как будто и не было этого месяца. Я опираюсь спиной на разогретую солнцем алюминиевую оболочку телефонной будки — какая-то раскаленная железяка жжет мне поясницу, и у меня такое чувство, словно я проваливаюсь в бездонный колодец, уменьшаясь до таких размеров, что могу с легкостью проскочить в трубку, — как квазар в гравитационном коллапсе, — и в мгновение ока переношусь на планету с названием «Дом».
— Я в Западном Голливуде.
Визг, писк:
— Нет, правда? Нет, Тайлер, я же просто так, пошутила. Ты что, уже звезда? А ты звезд видел?
— Голливуд не то, что ты думаешь, — говорю я, наблюдая за тем, как героиновое семейство, двигаясь, словно в замедленном кино, разъедает один на всех истекающий соком нектарин, невозмутимо подсчитывая в уме, какие барыши они выручат от продажи журналов, невзначай прихваченных из холла конторы по установке глушителей. — Я просто здесь живу. У нас со Стефани тут квартира. Ты куришь, Дейзи? Я слышу, ты затягиваешься.
— Бабушкины сигареты. Коричневые.
— Это во время диеты? Умно, ничего не скажешь. М-мм… Хабарик. Вку-усно! Дейзи, сколько раз я тебе говорил, что курить — удел бедняков? Затуши немедленно!
— Ой, отстань… так видел ты звезд или нет?
— Мы видели дублера Берта Рокни, он парковал машину на бульваре Уилшир, там было собрание «Анонимных алкоголиков».
— Вот это да! Вот это, я понимаю, новость!
— Дейзи, как там все? — Звук Дейзиного голоса дает мне ощущение такого замирания и надежды, какое возникает у меня, когда я узнаю, что безобидный болотный зверек, считавшийся исчезнувшим с лица земли, по уточненным данным, живехонек и прекрасно себя чувствует. Мне кажется, что от тоски по дому у меня случится обморок.
— Да все в порядке — мама, Марк. Мама тащится от своих женских собраний. Марк разъезжает по окрестностям, агитирует за «Китти-крем» вместе с бабушкой и дедушкой. Они придумали нарядить его «киттикотиком». Он такой душка! Специально танец разучил.
— А Мюррей?
— По-прежнему без работы. Тайлер, это у тебя вон какие амбиции! А Мюррей разве сумеет найти стоящую работу? Ты бы помог ему, а?
— Что? Мюррей ищет работу? — Я совершенно ошарашен: как тогда, когда я через дцать лет дружбы узнал, что Гармоник умеет играть на флейте.
— Ну, мы об этом подумываем. Надо как-то помогать друг другу. Мы хотим пожениться.
— Дейзи, ты беременна?
— Нет. Просто хотим пожениться.
— А что Мюррей может предложить работодателям?
— Роскошные дреды.
— Этим как раз семью кормить.
— Да погоди, Тайлер, ты не врубаешься. За этот месяц, пока тебя не было, у него дреды раздулись — буквально! — увеличились в объеме, как в сказке. Короче, дреды — умереть не встать. Он вполне мог бы прославиться, Тайлер. Эй, а ты-то сам где работаешь? Чем занимаешься? Небось уже на телевидении — скоро в секс-символы попадешь?
— Ну, скажем так, шустрю там, где пахнет жареным. В двух словах не расскажешь.
— Знаю я тебя, Тайлер, не успеешь оглянуться, как ты уже вице-президент по маркетингу. В Ланкастер наведаться не собираешься? Скажи да. У нас Модернариум теперь вроде как святилище, твой мемориал. Ты здесь совсем не бываешь. То в Европе пропадал, то теперь вот в Лос-Анджелесе. Я скучаю по тебе. Как бабетка?
— Нормально.
— Нормально — и только?
— Да… Бегает на прослушивания — раз десять за день. Дома, считай, не бывает. Сейчас вот пробуется на роль в «Отеле смерти», седьмая серия.
— Она будет сниматься в сериале «Отель смерти»? Ничего себе! Тогда у тебя есть все, что нужно для жизни.
— Наверно.
— А вообще — как у тебя с ней? — Она усекает мое секундное колебание.™ Тайлер, ты тянешь с ответом. Что-то не так. Я тебя знаю. Что? Колись! — Я слышу, как Дейзи тушит сигарету, напоследок выпуская дым. — Слушай, Тайлер, мы с мамой, конечно, обиделись на тебя за то, что ты утаил от нас свои сердечные делишки, но ты еще можешь заслужить наше прощение.
Не стоит разочаровывать Дейзи и признаваться, что мои отношения со Стефани вроде умирающего младенца, которому еще даже имя придумать не успели, так что для начала никто толком не знает, а был ли он вправду, этот младенец, и я говорю:
— Она толстеет.
— Здорово, Анна-Луиза будет в восторге. Она по тебе скучает. Ты слышал, что я сказала, Тайлер? Я тут столкнулась с ней в ее киноцентре. Мы с Мюрреем ходили смотреть «За руль еще рано». (Классный фильм, кстати сказать. Обязательно посмотри.) Но Анна-Луиза скорей ведь умрет, чем признается, что вспоминает о тебе, — и вообще, тебе нет прощения.
— Если Анна-Луиза не хочет обо мне говорить, с чего ты взяла, что она без меня скучает?
— Уж очень она старалась о тебе не упоминать. И еще она на жесткой диете. Это она подсадила меня на «рвотную очистку». Если бы она тебя забыла, она бы отрывалась в салат-баре за милую душу.
— Дейзи, не наезжай на меня. Только не сейчас. Мне и без того паршиво.
— Правда?
— Правда.
— Дэн свалил.
— Что?
— Свалил. Он и недели у нас не прожил, мама его выставила. Она вот-вот должна получить судебное постановление — чтобы он не смел сюда больше соваться.
— Обалдеть… Но почему?
— Он пил.
— Оххх!
— Старая песня: «Всего одну бутылочку пива, а то за день так наломался!…» Ну а стоит дать ему отпор, тут же срывается на хамство. Короче, пошел жечь листья на заднем дворе, а мама взяла и заперлась от него на все замки. Он давай горланить, что она извращенка, и швырять в дверь садовой мебелью. Миссис Дюфрень позвонила в полицию. И теперь он снова в апартаментах Джеймса Бонда в Луковой балке.
— Невероятно.
— Так чего ты торчишь в Калифорнии? Возвращайся домой.
Мы обменялись еще какими-то новостями — и глупыми, и грустными.
Скай страдает оттого, что ей хронически нечего носить. Они с Гармоникой все еще встречаются. Эдди в больнице с пневмонией. Погода ясная, но холодная. Я дал ей свой адрес.
— Дейзи, как отреагировала Джасмин, когда узнала, что я уехал?
— Как настоящая хиппи. Стала нести, что ты отправился путешествовать, познавать мир, и твой отъезд — вещь совершенно понятная, в смысле — только так и надо поступать. Но в ту неделю, пока здесь жил Дэн, ужас что творилось. Мама была как робот. Ты правильно сделал, что уехал отсюда. Думаю, твой отъезд дал ей силы вышвырнуть Дэна гораздо быстрее, чем если бы все оставалось по-прежнему. Так что мы с Марком у тебя в долгу.
— Эй, за тобой должок еще с прошлого лета, когда ты наварила супа по-вьетнамски в самый жаркий день в году.
— Да ладно тебе вспоминать, Тайлер. Скажи лучше, какой у тебя номер телефона.
— У нас нет телефона. — Торчок из героинового семейства подходит к будке, мусоля в руке монетку, намереваясь, вне всякого сомнения, откликнуться на шуточные рекламные объявления о концерте рок-группы, расклеенные на всех телефонных столбах: Заработай на продаже неиспользованных таблеток!
— Нет телефона? Вы что, коммунисты какие-нибудь? Телефоны есть у всех. Не бывает так, чтоб не было телефона. Как вы тогда существуете? Это все равно как жить без легких.
— Скоро и у нас будет телефон.
— Откуда же ты звонишь? Из будки в Гаване?
— На ближайшем углу. По карточке Гармоника. Тут, кстати, кому-то еще позвонить надо. Пора сворачиваться.
— Но что же дальше? Ты остаешься в Голливуде? А твои вещи — твой мини-холодильник? А мы — мы как же? Мы скучаем.
— Скоро позвоню. Мне надо еще кое-что уложить у себя в голове. Скажи Джасмин, что жизнь — классная штука.
— Ты мамин любимчик, Тайлер. Сам знаешь.
— Я скучаю без тебя, Дейзи. И без Марка, и мамы, и всех остальных. Эта поездка — не то, что поездка в Европу. Я больше не чувствую себя самодостаточным. Хотя я вроде бы не один.
— Давай дерзай, братец мой дорогой.
На этом наш разговор прекращается, и героиновый человек забирает у меня трубку, следя за тем, чтобы не наступить на мою тень.
— Ну наконец… Восстал из мертвых. Восторженный писк и визг без паузы переходит в сбивчивые приветствия, доносящиеся сквозь скрип и потрескивание — Дейзи растянулась на полу у себя в комнате, пристроив к телефону дешевенький удлинитель. Я вижу, как ее руки с браслетами на запястье рассеянно поддевают какие-то блесточки и кусочки состриженных ногтей, застрявших в джутовом скальпе ее ковра-сексодрома.
— Ох, Тайлер, голос у тебя — фантастика! Прости, у меня сегодня голова тупая, не варит. Я на диете — лимонный сок, кайенский перец и кленовый сироп. Четвертый день. А ты сейчас где — в Голливуде?
Я ощущаю, как все, что меня сейчас окружает, — моя поездка — квартира — Стефани и весь мой нынешний мир — вверх тормашками летит от меня прочь, стоит мне услышать ланкастерский голос, как будто и не было этого месяца. Я опираюсь спиной на разогретую солнцем алюминиевую оболочку телефонной будки — какая-то раскаленная железяка жжет мне поясницу, и у меня такое чувство, словно я проваливаюсь в бездонный колодец, уменьшаясь до таких размеров, что могу с легкостью проскочить в трубку, — как квазар в гравитационном коллапсе, — и в мгновение ока переношусь на планету с названием «Дом».
— Я в Западном Голливуде.
Визг, писк:
— Нет, правда? Нет, Тайлер, я же просто так, пошутила. Ты что, уже звезда? А ты звезд видел?
— Голливуд не то, что ты думаешь, — говорю я, наблюдая за тем, как героиновое семейство, двигаясь, словно в замедленном кино, разъедает один на всех истекающий соком нектарин, невозмутимо подсчитывая в уме, какие барыши они выручат от продажи журналов, невзначай прихваченных из холла конторы по установке глушителей. — Я просто здесь живу. У нас со Стефани тут квартира. Ты куришь, Дейзи? Я слышу, ты затягиваешься.
— Бабушкины сигареты. Коричневые.
— Это во время диеты? Умно, ничего не скажешь. М-мм… Хабарик. Вку-усно! Дейзи, сколько раз я тебе говорил, что курить — удел бедняков? Затуши немедленно!
— Ой, отстань… так видел ты звезд или нет?
— Мы видели дублера Берта Рокни, он парковал машину на бульваре Уилшир, там было собрание «Анонимных алкоголиков».
— Вот это да! Вот это, я понимаю, новость!
— Дейзи, как там все? — Звук Дейзиного голоса дает мне ощущение такого замирания и надежды, какое возникает у меня, когда я узнаю, что безобидный болотный зверек, считавшийся исчезнувшим с лица земли, по уточненным данным, живехонек и прекрасно себя чувствует. Мне кажется, что от тоски по дому у меня случится обморок.
— Да все в порядке — мама, Марк. Мама тащится от своих женских собраний. Марк разъезжает по окрестностям, агитирует за «Китти-крем» вместе с бабушкой и дедушкой. Они придумали нарядить его «киттикотиком». Он такой душка! Специально танец разучил.
— А Мюррей?
— По-прежнему без работы. Тайлер, это у тебя вон какие амбиции! А Мюррей разве сумеет найти стоящую работу? Ты бы помог ему, а?
— Что? Мюррей ищет работу? — Я совершенно ошарашен: как тогда, когда я через дцать лет дружбы узнал, что Гармоник умеет играть на флейте.
— Ну, мы об этом подумываем. Надо как-то помогать друг другу. Мы хотим пожениться.
— Дейзи, ты беременна?
— Нет. Просто хотим пожениться.
— А что Мюррей может предложить работодателям?
— Роскошные дреды.
— Этим как раз семью кормить.
— Да погоди, Тайлер, ты не врубаешься. За этот месяц, пока тебя не было, у него дреды раздулись — буквально! — увеличились в объеме, как в сказке. Короче, дреды — умереть не встать. Он вполне мог бы прославиться, Тайлер. Эй, а ты-то сам где работаешь? Чем занимаешься? Небось уже на телевидении — скоро в секс-символы попадешь?
— Ну, скажем так, шустрю там, где пахнет жареным. В двух словах не расскажешь.
— Знаю я тебя, Тайлер, не успеешь оглянуться, как ты уже вице-президент по маркетингу. В Ланкастер наведаться не собираешься? Скажи да. У нас Модернариум теперь вроде как святилище, твой мемориал. Ты здесь совсем не бываешь. То в Европе пропадал, то теперь вот в Лос-Анджелесе. Я скучаю по тебе. Как бабетка?
— Нормально.
— Нормально — и только?
— Да… Бегает на прослушивания — раз десять за день. Дома, считай, не бывает. Сейчас вот пробуется на роль в «Отеле смерти», седьмая серия.
— Она будет сниматься в сериале «Отель смерти»? Ничего себе! Тогда у тебя есть все, что нужно для жизни.
— Наверно.
— А вообще — как у тебя с ней? — Она усекает мое секундное колебание.™ Тайлер, ты тянешь с ответом. Что-то не так. Я тебя знаю. Что? Колись! — Я слышу, как Дейзи тушит сигарету, напоследок выпуская дым. — Слушай, Тайлер, мы с мамой, конечно, обиделись на тебя за то, что ты утаил от нас свои сердечные делишки, но ты еще можешь заслужить наше прощение.
Не стоит разочаровывать Дейзи и признаваться, что мои отношения со Стефани вроде умирающего младенца, которому еще даже имя придумать не успели, так что для начала никто толком не знает, а был ли он вправду, этот младенец, и я говорю:
— Она толстеет.
— Здорово, Анна-Луиза будет в восторге. Она по тебе скучает. Ты слышал, что я сказала, Тайлер? Я тут столкнулась с ней в ее киноцентре. Мы с Мюрреем ходили смотреть «За руль еще рано». (Классный фильм, кстати сказать. Обязательно посмотри.) Но Анна-Луиза скорей ведь умрет, чем признается, что вспоминает о тебе, — и вообще, тебе нет прощения.
— Если Анна-Луиза не хочет обо мне говорить, с чего ты взяла, что она без меня скучает?
— Уж очень она старалась о тебе не упоминать. И еще она на жесткой диете. Это она подсадила меня на «рвотную очистку». Если бы она тебя забыла, она бы отрывалась в салат-баре за милую душу.
— Дейзи, не наезжай на меня. Только не сейчас. Мне и без того паршиво.
— Правда?
— Правда.
— Дэн свалил.
— Что?
— Свалил. Он и недели у нас не прожил, мама его выставила. Она вот-вот должна получить судебное постановление — чтобы он не смел сюда больше соваться.
— Обалдеть… Но почему?
— Он пил.
— Оххх!
— Старая песня: «Всего одну бутылочку пива, а то за день так наломался!…» Ну а стоит дать ему отпор, тут же срывается на хамство. Короче, пошел жечь листья на заднем дворе, а мама взяла и заперлась от него на все замки. Он давай горланить, что она извращенка, и швырять в дверь садовой мебелью. Миссис Дюфрень позвонила в полицию. И теперь он снова в апартаментах Джеймса Бонда в Луковой балке.
— Невероятно.
— Так чего ты торчишь в Калифорнии? Возвращайся домой.
Мы обменялись еще какими-то новостями — и глупыми, и грустными.
Скай страдает оттого, что ей хронически нечего носить. Они с Гармоникой все еще встречаются. Эдди в больнице с пневмонией. Погода ясная, но холодная. Я дал ей свой адрес.
— Дейзи, как отреагировала Джасмин, когда узнала, что я уехал?
— Как настоящая хиппи. Стала нести, что ты отправился путешествовать, познавать мир, и твой отъезд — вещь совершенно понятная, в смысле — только так и надо поступать. Но в ту неделю, пока здесь жил Дэн, ужас что творилось. Мама была как робот. Ты правильно сделал, что уехал отсюда. Думаю, твой отъезд дал ей силы вышвырнуть Дэна гораздо быстрее, чем если бы все оставалось по-прежнему. Так что мы с Марком у тебя в долгу.
— Эй, за тобой должок еще с прошлого лета, когда ты наварила супа по-вьетнамски в самый жаркий день в году.
— Да ладно тебе вспоминать, Тайлер. Скажи лучше, какой у тебя номер телефона.
— У нас нет телефона. — Торчок из героинового семейства подходит к будке, мусоля в руке монетку, намереваясь, вне всякого сомнения, откликнуться на шуточные рекламные объявления о концерте рок-группы, расклеенные на всех телефонных столбах: Заработай на продаже неиспользованных таблеток!
— Нет телефона? Вы что, коммунисты какие-нибудь? Телефоны есть у всех. Не бывает так, чтоб не было телефона. Как вы тогда существуете? Это все равно как жить без легких.
— Скоро и у нас будет телефон.
— Откуда же ты звонишь? Из будки в Гаване?
— На ближайшем углу. По карточке Гармоника. Тут, кстати, кому-то еще позвонить надо. Пора сворачиваться.
— Но что же дальше? Ты остаешься в Голливуде? А твои вещи — твой мини-холодильник? А мы — мы как же? Мы скучаем.
— Скоро позвоню. Мне надо еще кое-что уложить у себя в голове. Скажи Джасмин, что жизнь — классная штука.
— Ты мамин любимчик, Тайлер. Сам знаешь.
— Я скучаю без тебя, Дейзи. И без Марка, и мамы, и всех остальных. Эта поездка — не то, что поездка в Европу. Я больше не чувствую себя самодостаточным. Хотя я вроде бы не один.
— Давай дерзай, братец мой дорогой.
На этом наш разговор прекращается, и героиновый человек забирает у меня трубку, следя за тем, чтобы не наступить на мою тень.
52
Рабочие, чинившие трубы в квартире Лоренса, нашего соседа, обнаружили в стене под штукатуркой старые кости — бедра, ключицы, позвоночники… Точного ответа на вопрос, какому биологическому виду принадлежат эти костные останки, власти пока не дают. Так что мы со Стефани, сославшись на эксгумацию, проводимую лос-анджелесской полицией, устроили себе выходной и рванули подальше от этой жути — на Венецианский пляж, где намерены пробыть целый день вдвоем, впервые за несколько недель. Стефани пообещала, что не сбежит на прослушивание и не станет затевать никаких дел ни с Джаспером, ни с другими его подопечными — Ла-Шанной, Таней или Корри.
Венецианский пляж: доказательство биологической невозможности того, что человек может быть хорош собой и беден одновременно. Супермодные джинсы, черные носки, рой за роем возбужденно гудящих любителей непременно отметиться в каждом кафе; анаболически-стероидная, доведенная до совершенства технология производства безупречной глянцевой мускульной машины; стильные «Мустанги»; джипы «Десстар»; пригожие, как Иисусики, подростки из Санта-Барбары с неоново-светящимися поясными кошельками на липучках; микроавтобусы-«фольксвагены» с наклейками на боках: ЛЕД ЗЕП и ЗОСО; «гольфы» с откидным верхом, разукрашенные яркими надписями ШЭННОН ЛИНДА ДЕНИЗ ДИДИ и ПЭТТИ; «заслонки от ветра» из стекловолокна; подвески из кевлара; роликовые коньки цвета сахарных горошин, пропитанных вакциной от полиомиелита. Десятки лет качания мускулов, тетрациклина, ортодонтии, MTV и заменителя сахара не прошли даром: все материализовалось в этом мощном, торжествующем великолепии. Мимо проплывает «порше-911» цвета воды в бассейне, и парень за рулем, одарив платиновой улыбкой Стефани и меня, бросает: «Позвони по 911, киска».
— Тут все такие продвинутые! — восклицаю я, тщетно пытаясь расшевелить безразличную ко всему Стефани, тщательно задрапированную в черное, чтобы солнечные лучи не попали на кожу, которая и без того уже кажется полупрозрачной от солнцезащитных снадобий. Она попросту не желает проникаться атмосферой пляжа.
Но я-то очень проникаюсь местной атмосферой, хотя в какой-то момент у меня возникает беспокойный вопрос, не растрачивает ли сегодняшняя молодежь — пусть даже зрелище это очень эффектное — себя попусту: как фейерверк при свете дня. А с другой стороны, картина, которую я перед собой вижу, настолько сексуальна, что я, кажется, готов взорваться и залить горячие стильные машины и горячие стильные тела содержимым моего раскаленного нутра — как взрывается обитатель морских глубин, когда его поднимают на мелководье, в область непривычно малого для него атмосферного давления. Я растопыренными пальцами провожу по волосам, сегодня свободно зачесанным назад и уложенным только с помощью лосьона, без геля, для создания образа естественности и непринужденности: волосы, сбрызнутые дождем.
— Тайлер, я хочу сидеть в тени, — говорит Стефани и вдруг взвизгивает, по-французски обругав кого-то, кто «пульнул» в нее из водного пистолета. — За—шшем в меня стреляют. Я тут шшу-жяя. Это так неприятно!
— Если тебя полили — считай, сделали комплимент. Пацаны стреляют из своих «Калашниковых» только в тех, кто им понравился. Кто к вечеру мокрый, тому почет и уважение.
Я вместе с какими-то туристами стою в тенечке позади лотка с мексиканской едой. Стефани выходит из туалета, откуда только что слышались возмущенные возгласы.
— Что за шум? — спрашиваю я.
— Четыре девушки застали свою подругу, когда она брызгала водой себе на рубашку. Наверно, ей хотелось думать, что она всем понравилась.
Скрываясь за черными очками, Стефани мало-помалу уходит в какой-то свой собственный мир, и где бы он ни был, этот мир, меня туда больше не допускают. Порывшись в сумке-кошельке на поясе, я возвращаюсь к своей теперь уже неотвязной привычке писать фломастером на купюрах:
ПРЕДСТАВЬТЕ, ЧТО БЫ ПОДРУЖИЛИСЬ С ЧУДОВИЩЕМ
ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ПОБЛИЗОСТИ ВСЕГДА РАБОТАЕТ ДВИГАТЕЛЬ
ОТРАСТИ ХВОСТ
ВСЕ МЫ — ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПАРКИ
ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС ПРЕЖДЕ ВСЕГО ДЛЯ СКОТОВ
Еще недавно мне нравилось приобщать Стефани к безудержности и безоглядности Нового Света, но от меня не укрылось, как в процессе этого радостного приобщения наметился некий сбой, что-то вроде скрытого генетического недуга, который теперь, на поздней стадии, заявил о себе уже со всей очевидностью. Сбой этот вот в чем: поскольку Стефани не родилась здесь, ей это «здесь» никогда не понять.
— В Калифорнии кто-то встречает кого-то, кого он не видел два года, — рассуждает она, пока мы едем назад с пляжа, — и что они говорят друг другу? «Ну и кто ты теперь? Какую веру теперь исповедуешь? Какие у тебя новые пристрастия в одежде? Какие предпочтения в еде? Кто теперь твоя жена? Какой у тебя дом? Куда ты переехал? В какие новые теории уверовал?» Если ты не изменился до неузнаваемости, друзья будут разочарованы.
— Ну и? — спрашиваю я.
— Ты ничего ненормального не видишь в такой переменчивости?
— А что тут ненормального? По-моему, это здорово, что мне позволено хоть каждую неделю придумывать себя заново. — В этот момент я замечаю, что в квартале, через который мы проезжаем, целых три магазина игрушек, и в витрине каждого выставлены всякие плюшевые зверюшки, на что я и обращаю внимание Стефани. — Не иначе тут поблизости онкологическая клиника, — резюмирую я.
— Почему?
Анна-Луиза, думаю, поняла бы. Жаль, мне теперь не с кем поговорить по-телемарафонски.
Мы подъезжаем к нашему дому, когда от него отъезжает съемочная бригада шестичасовых новостей. Полиции уже нет. Мистер Мур, в смокинге и шейном платке, впервые за несколько десятилетий наконец-то попавший в кадр, не чуя под собой ног, подбегает к машине и сообщает нам, что кости в штукатурке собачьи и кошачьи, а по возрасту — ровесники немого кино, что совпадает со временем постройки дома.
— Даже ошейники нашли. Теперь разгадана тайна, над которой бились полвека. Тогда чуть не половина домашних животных в Бель-Эре бесследно исчезла. Как сквозь землю провалились. Представляете — я теперь владелец исторического здания! — И мистер Мур отходит в сторону, бормоча больше себе самому, чем мне и Стефани, что, может быть, даже удастся получить у городских властей разрешение на мемориальную доску.
Мы медленно, озираясь, заходим в нашу квартирку — нас словно со всех сторон обступают навеки застывшие «мяу» и «гав», вмурованные отныне в наши стены, и нам уже не вернуть простодушное неведение, позволявшее ощущать себя в этих комнатах как в надежном укрытии. Потом Стефани срочно идет в ванную смывать с себя солнцезащитный крем. А почистив перышки, она решительно устремляется к телефонной будке на углу звонить Ла-Шанне и Джасперу. Вернувшись, она извещает меня, что вечером мы идем ужинать в ресторан — она приглашает.
— Приятный сюрприз, — говорю я.
— Да, — откликается она. — Не пожалеешь.
— И где же?
— «У Мортона».
— «У Мортона»? Тебя что, утвердили на роль Господа Бога?
— Один друг Джаспера заказал для меня столик. Следующие несколько часов заняты приведением себя в надлежащий вид: сперва интенсивная головомойка — киноиндустрия обязывает. Волосы будут уложены пенкой а-ля Кори Бествик, звезды полюбившегося Дейзи нового подросткового кинохита «3а руль еще рано». Одежда: простой блейзер с итальянским галстуком — очень в духе киногорода. Обувь? Туфли — клоны великосветской обувки.
Стефани тоже при деле — в порыве прежде за ней не наблюдавшейся домовитости она аккуратно складывает свою одежду и всякую мелочь, до сих пор вечно разметанную, как птичьи шлепочки, по нашей микроквартирке. И я рискую предположить, что она наконец почувствовала себя дома.
Когда несколько часов спустя мы выходим из квартиры, Стефани велит мне подождать ее в машине, а сама стремглав несется в дом проверить, хорошо ли заперта дверь. Я радуюсь, видя, что она, судя по всему, небезразлична к нашему с ней личному жизненному пространству. Что ж, может, все не совсем так, как кажется.
Венецианский пляж: доказательство биологической невозможности того, что человек может быть хорош собой и беден одновременно. Супермодные джинсы, черные носки, рой за роем возбужденно гудящих любителей непременно отметиться в каждом кафе; анаболически-стероидная, доведенная до совершенства технология производства безупречной глянцевой мускульной машины; стильные «Мустанги»; джипы «Десстар»; пригожие, как Иисусики, подростки из Санта-Барбары с неоново-светящимися поясными кошельками на липучках; микроавтобусы-«фольксвагены» с наклейками на боках: ЛЕД ЗЕП и ЗОСО; «гольфы» с откидным верхом, разукрашенные яркими надписями ШЭННОН ЛИНДА ДЕНИЗ ДИДИ и ПЭТТИ; «заслонки от ветра» из стекловолокна; подвески из кевлара; роликовые коньки цвета сахарных горошин, пропитанных вакциной от полиомиелита. Десятки лет качания мускулов, тетрациклина, ортодонтии, MTV и заменителя сахара не прошли даром: все материализовалось в этом мощном, торжествующем великолепии. Мимо проплывает «порше-911» цвета воды в бассейне, и парень за рулем, одарив платиновой улыбкой Стефани и меня, бросает: «Позвони по 911, киска».
— Тут все такие продвинутые! — восклицаю я, тщетно пытаясь расшевелить безразличную ко всему Стефани, тщательно задрапированную в черное, чтобы солнечные лучи не попали на кожу, которая и без того уже кажется полупрозрачной от солнцезащитных снадобий. Она попросту не желает проникаться атмосферой пляжа.
Но я-то очень проникаюсь местной атмосферой, хотя в какой-то момент у меня возникает беспокойный вопрос, не растрачивает ли сегодняшняя молодежь — пусть даже зрелище это очень эффектное — себя попусту: как фейерверк при свете дня. А с другой стороны, картина, которую я перед собой вижу, настолько сексуальна, что я, кажется, готов взорваться и залить горячие стильные машины и горячие стильные тела содержимым моего раскаленного нутра — как взрывается обитатель морских глубин, когда его поднимают на мелководье, в область непривычно малого для него атмосферного давления. Я растопыренными пальцами провожу по волосам, сегодня свободно зачесанным назад и уложенным только с помощью лосьона, без геля, для создания образа естественности и непринужденности: волосы, сбрызнутые дождем.
— Тайлер, я хочу сидеть в тени, — говорит Стефани и вдруг взвизгивает, по-французски обругав кого-то, кто «пульнул» в нее из водного пистолета. — За—шшем в меня стреляют. Я тут шшу-жяя. Это так неприятно!
— Если тебя полили — считай, сделали комплимент. Пацаны стреляют из своих «Калашниковых» только в тех, кто им понравился. Кто к вечеру мокрый, тому почет и уважение.
Я вместе с какими-то туристами стою в тенечке позади лотка с мексиканской едой. Стефани выходит из туалета, откуда только что слышались возмущенные возгласы.
— Что за шум? — спрашиваю я.
— Четыре девушки застали свою подругу, когда она брызгала водой себе на рубашку. Наверно, ей хотелось думать, что она всем понравилась.
Скрываясь за черными очками, Стефани мало-помалу уходит в какой-то свой собственный мир, и где бы он ни был, этот мир, меня туда больше не допускают. Порывшись в сумке-кошельке на поясе, я возвращаюсь к своей теперь уже неотвязной привычке писать фломастером на купюрах:
ПРЕДСТАВЬТЕ, ЧТО БЫ ПОДРУЖИЛИСЬ С ЧУДОВИЩЕМ
ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ПОБЛИЗОСТИ ВСЕГДА РАБОТАЕТ ДВИГАТЕЛЬ
ОТРАСТИ ХВОСТ
ВСЕ МЫ — ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПАРКИ
ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС ПРЕЖДЕ ВСЕГО ДЛЯ СКОТОВ
Еще недавно мне нравилось приобщать Стефани к безудержности и безоглядности Нового Света, но от меня не укрылось, как в процессе этого радостного приобщения наметился некий сбой, что-то вроде скрытого генетического недуга, который теперь, на поздней стадии, заявил о себе уже со всей очевидностью. Сбой этот вот в чем: поскольку Стефани не родилась здесь, ей это «здесь» никогда не понять.
— В Калифорнии кто-то встречает кого-то, кого он не видел два года, — рассуждает она, пока мы едем назад с пляжа, — и что они говорят друг другу? «Ну и кто ты теперь? Какую веру теперь исповедуешь? Какие у тебя новые пристрастия в одежде? Какие предпочтения в еде? Кто теперь твоя жена? Какой у тебя дом? Куда ты переехал? В какие новые теории уверовал?» Если ты не изменился до неузнаваемости, друзья будут разочарованы.
— Ну и? — спрашиваю я.
— Ты ничего ненормального не видишь в такой переменчивости?
— А что тут ненормального? По-моему, это здорово, что мне позволено хоть каждую неделю придумывать себя заново. — В этот момент я замечаю, что в квартале, через который мы проезжаем, целых три магазина игрушек, и в витрине каждого выставлены всякие плюшевые зверюшки, на что я и обращаю внимание Стефани. — Не иначе тут поблизости онкологическая клиника, — резюмирую я.
— Почему?
Анна-Луиза, думаю, поняла бы. Жаль, мне теперь не с кем поговорить по-телемарафонски.
Мы подъезжаем к нашему дому, когда от него отъезжает съемочная бригада шестичасовых новостей. Полиции уже нет. Мистер Мур, в смокинге и шейном платке, впервые за несколько десятилетий наконец-то попавший в кадр, не чуя под собой ног, подбегает к машине и сообщает нам, что кости в штукатурке собачьи и кошачьи, а по возрасту — ровесники немого кино, что совпадает со временем постройки дома.
— Даже ошейники нашли. Теперь разгадана тайна, над которой бились полвека. Тогда чуть не половина домашних животных в Бель-Эре бесследно исчезла. Как сквозь землю провалились. Представляете — я теперь владелец исторического здания! — И мистер Мур отходит в сторону, бормоча больше себе самому, чем мне и Стефани, что, может быть, даже удастся получить у городских властей разрешение на мемориальную доску.
Мы медленно, озираясь, заходим в нашу квартирку — нас словно со всех сторон обступают навеки застывшие «мяу» и «гав», вмурованные отныне в наши стены, и нам уже не вернуть простодушное неведение, позволявшее ощущать себя в этих комнатах как в надежном укрытии. Потом Стефани срочно идет в ванную смывать с себя солнцезащитный крем. А почистив перышки, она решительно устремляется к телефонной будке на углу звонить Ла-Шанне и Джасперу. Вернувшись, она извещает меня, что вечером мы идем ужинать в ресторан — она приглашает.
— Приятный сюрприз, — говорю я.
— Да, — откликается она. — Не пожалеешь.
— И где же?
— «У Мортона».
— «У Мортона»? Тебя что, утвердили на роль Господа Бога?
— Один друг Джаспера заказал для меня столик. Следующие несколько часов заняты приведением себя в надлежащий вид: сперва интенсивная головомойка — киноиндустрия обязывает. Волосы будут уложены пенкой а-ля Кори Бествик, звезды полюбившегося Дейзи нового подросткового кинохита «3а руль еще рано». Одежда: простой блейзер с итальянским галстуком — очень в духе киногорода. Обувь? Туфли — клоны великосветской обувки.
Стефани тоже при деле — в порыве прежде за ней не наблюдавшейся домовитости она аккуратно складывает свою одежду и всякую мелочь, до сих пор вечно разметанную, как птичьи шлепочки, по нашей микроквартирке. И я рискую предположить, что она наконец почувствовала себя дома.
Когда несколько часов спустя мы выходим из квартиры, Стефани велит мне подождать ее в машине, а сама стремглав несется в дом проверить, хорошо ли заперта дверь. Я радуюсь, видя, что она, судя по всему, небезразлична к нашему с ней личному жизненному пространству. Что ж, может, все не совсем так, как кажется.
53
Крахмальные скатерти, картины, хитро развернутые зеркала, цветы, украшающие интерьер, — среди всего этого мы лавируем, продвигаясь к нашему столику, точно спугнутая рыба в море-океане, под обстрелом аргонолазерных а-вы-кто-такие? взглядов киноиндустрии. Роскошные волосы тут у них. Ровно в восемь мы опускаемся за столик, не вполне уверенные, что эта часть зала — их местная «Сибирь», вернее «крипто-Сибирь», как я ее называю. Стефани в кои-то веки вознамерилась явиться вовремя.
Я делюсь со Стефани пришедшей мне в голову мыслью, что богатые всегда могут внедрить своих шпионов в среду бедных, а вот бедные никогда не смогут заслать своих шпионов к богатым. «Так что богатые всегда будут в выигрыше», — говорю я, и немолодая дама за соседним столиком, с волосами цвета платины, уложенными в пучок на затылке, услышав мое изречение, мне подмигивает. И снова возвращается к своей стае друзей и недругов, потягивающих что-то белое из маленьких рюмочек, — стае ленивых обезьян, сосущих молоко прямо из вымени терпеливых коров на обочинах дорог в Дели.
Нам предлагают выбрать вино.
— Дэн всегда говорил, что если бутылку подают в лежачем положении, можно сразу в уме удваивать цену.
Стефани снисходительно кивает и заказывает какое-то монтраше-выпендрон. Уж эти мне французы. Я чуть в обморок не падаю, когда выясняю, сколько это вино стоит.
— Тебе это точно по карману? На эти деньги мы могли бы три месяца оплачивать телефон.
— Мне по карману.
— Хочешь мне что-то сообщить? — Пауза.
— Да, но позже.
— Спорим, я знаю что.
— Вполне возможно, ты действительно знаешь. Просто пока ты не знаешь, что знаешь.
— Аи как непросто.
Поверх моего плеча Стефани неподвижно смотрит на даму, которая мне подмигнула. Она просто неприлично на нее уставилась, о чем я ей и говорю.
— Она так похожа на мама. Ты не находишь? — Мать Стефани я видел только на фотографиях.
— Да вроде.
Бутылка открыта. Стефани, со знанием дела почмокав, чуть заметно растягивает губы в любезной улыбке, а потом вздыхает.
— Мама никогда ие влюблялась, видишь ли.
— Никогда?
— Никогда. — Она ставит локти на стол и опускает подбородок в ладони. — Мой папа, Альфонс, не был для нее тем, что называют «любовь всей жизни». Он это знает, она это знает. Но ничего, они как-то обходятся. — Она отпивает глоточек вина из бокала. Я нутром ощущаю, как органично вписывается Стефани в этот ресторанный мир свечей, драгоценностей и серебра, когда за окнами ночь и только здесь, внутри, можно купить себе комфорт и тепло. Сегодня, сейчас, Стефани вдруг вырвалась в моем сознании в мир, физически куда более роскошный, чем любой гипотетический мир, который я когда-либо смогу ей предложить. Я начинаю понимать, где она пребывает, когда выпадает из реальности.
— Мама прожила жизнь комфортно, — продолжает Стефани, — но она никогда не узнает, что такое «большая любовь», и, возможно, теперь она спрашивает себя, не слишком ли много она потеряла, выбрав взамен комфорт и надежность, которые давала ей жизнь с папа, — Еще глоточек вина. — Мне кажется, сейчас она как гепард в зоопарке, который жил с комфортом, но ни разу не бегал по-настоящему, хотя бегать быстро назначено ему природой. О'кей, гепард ведь жив? Жив. Чего еще надо? — Стефани уже не смотрит на меня. Полирует кончиками пальцев покрытые лаком ногти характерным для нее нервным движением. — Но это все глупости, да? Ты не поверишь, сколько на свете людей, которые никогда не влюблялись. А кто обещал, что в жизни все будет легко и просто?
— Это именно то, что я сам говорю, когда Гармоник заводит свою шарманку про райские времена дремучего средневековья и носится со своим древнеанглийским. Приходится приводить его в чувство: жизнь, говорю я ему, это когда викинги изрубят в куски всю твою семью, а все твои поля сожгут дотла. И в этом суть.
— Природа не бывает демократичной, нет.
Вдохновленный этой репликой, я несколько минут спустя, пока Стефани удаляется в туалет и там явно без спешки приводит себя в порядок, пишу фломастером на пятидолларовой купюре (вызывая большое любопытство у всех, кто сидит за соседними столиками и украдкой на меня поглядывает) такие слова:
ТОЛЬКО ДЕМОКРАТИЯ НЕ ДАЕТ НАМ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ДИКИХ ЗВЕРЕЙ
Стефани наконец возвращается, и на несколько минут тональность разговора становится чуть более жизнерадостной.
— Мне понравились твои друзья в Ланкастере, — говорит она. -Твой Гармоник. Твоя Скай. Твоя Гея. Твоя Анна-Луиза. -До сих пор Стефани ни разу не произносила вслух имя Анны-Луизы. Не скрою, слышать его из ее уст мне приятно.
— Я рад, что они тебе понравились. Хорошие ребята. Амбициозности маловато, а так…
— Тайлер, — перебивает меня Стефани. — К вопросу об амбициях…— Она допивает вино в бокале. — Ты задал мне вопрос еще во Франции, и я тебе так и не ответила. Ты спросил, почему молодые ребята у нас там такие «бескрылые», — (Стефани пальцами показывает, что слово заключено в кавычки.) — Они не бескрылые, Тайлер, но скажу тебе шше-спю, я устала слушать твои рассуждения про амбиции. Теперь я тебя спрашиваю, что, по-твоему, более шше-стно: обещать своим детям золотые горы, а после оставить их ни с чем, или обещать им совсем немного, быть реалистом, чтобы когда дети вырастут и станут кто госслужащим, кто водителем грузовика, они не шшу—ствовали себя несчастными? А твои амбиции просто бес-шше—ловечны. Налей мне еще вина, s'il vous plait[35].
Мы заказываем ужин и едим почти молча. Я взял себе креветки, Стефани барашка. Я все время озираюсь вокруг — не появится ли какая-нибудь кинозвезда, а Стефани то и дело поглядывает на часы, сегодня у нее какой-то пунктик насчет времени.
— Почему ты сдвигаешь креветки в сторону? — удивляется Стефани, взглянув на мою тарелку.
— Я, выражаясь по-компьютерному, сохраняю их в оперативной памяти, буду смаковать, когда покончу с остальным.
Я делюсь со Стефани пришедшей мне в голову мыслью, что богатые всегда могут внедрить своих шпионов в среду бедных, а вот бедные никогда не смогут заслать своих шпионов к богатым. «Так что богатые всегда будут в выигрыше», — говорю я, и немолодая дама за соседним столиком, с волосами цвета платины, уложенными в пучок на затылке, услышав мое изречение, мне подмигивает. И снова возвращается к своей стае друзей и недругов, потягивающих что-то белое из маленьких рюмочек, — стае ленивых обезьян, сосущих молоко прямо из вымени терпеливых коров на обочинах дорог в Дели.
Нам предлагают выбрать вино.
— Дэн всегда говорил, что если бутылку подают в лежачем положении, можно сразу в уме удваивать цену.
Стефани снисходительно кивает и заказывает какое-то монтраше-выпендрон. Уж эти мне французы. Я чуть в обморок не падаю, когда выясняю, сколько это вино стоит.
— Тебе это точно по карману? На эти деньги мы могли бы три месяца оплачивать телефон.
— Мне по карману.
— Хочешь мне что-то сообщить? — Пауза.
— Да, но позже.
— Спорим, я знаю что.
— Вполне возможно, ты действительно знаешь. Просто пока ты не знаешь, что знаешь.
— Аи как непросто.
Поверх моего плеча Стефани неподвижно смотрит на даму, которая мне подмигнула. Она просто неприлично на нее уставилась, о чем я ей и говорю.
— Она так похожа на мама. Ты не находишь? — Мать Стефани я видел только на фотографиях.
— Да вроде.
Бутылка открыта. Стефани, со знанием дела почмокав, чуть заметно растягивает губы в любезной улыбке, а потом вздыхает.
— Мама никогда ие влюблялась, видишь ли.
— Никогда?
— Никогда. — Она ставит локти на стол и опускает подбородок в ладони. — Мой папа, Альфонс, не был для нее тем, что называют «любовь всей жизни». Он это знает, она это знает. Но ничего, они как-то обходятся. — Она отпивает глоточек вина из бокала. Я нутром ощущаю, как органично вписывается Стефани в этот ресторанный мир свечей, драгоценностей и серебра, когда за окнами ночь и только здесь, внутри, можно купить себе комфорт и тепло. Сегодня, сейчас, Стефани вдруг вырвалась в моем сознании в мир, физически куда более роскошный, чем любой гипотетический мир, который я когда-либо смогу ей предложить. Я начинаю понимать, где она пребывает, когда выпадает из реальности.
— Мама прожила жизнь комфортно, — продолжает Стефани, — но она никогда не узнает, что такое «большая любовь», и, возможно, теперь она спрашивает себя, не слишком ли много она потеряла, выбрав взамен комфорт и надежность, которые давала ей жизнь с папа, — Еще глоточек вина. — Мне кажется, сейчас она как гепард в зоопарке, который жил с комфортом, но ни разу не бегал по-настоящему, хотя бегать быстро назначено ему природой. О'кей, гепард ведь жив? Жив. Чего еще надо? — Стефани уже не смотрит на меня. Полирует кончиками пальцев покрытые лаком ногти характерным для нее нервным движением. — Но это все глупости, да? Ты не поверишь, сколько на свете людей, которые никогда не влюблялись. А кто обещал, что в жизни все будет легко и просто?
— Это именно то, что я сам говорю, когда Гармоник заводит свою шарманку про райские времена дремучего средневековья и носится со своим древнеанглийским. Приходится приводить его в чувство: жизнь, говорю я ему, это когда викинги изрубят в куски всю твою семью, а все твои поля сожгут дотла. И в этом суть.
— Природа не бывает демократичной, нет.
Вдохновленный этой репликой, я несколько минут спустя, пока Стефани удаляется в туалет и там явно без спешки приводит себя в порядок, пишу фломастером на пятидолларовой купюре (вызывая большое любопытство у всех, кто сидит за соседними столиками и украдкой на меня поглядывает) такие слова:
ТОЛЬКО ДЕМОКРАТИЯ НЕ ДАЕТ НАМ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ДИКИХ ЗВЕРЕЙ
Стефани наконец возвращается, и на несколько минут тональность разговора становится чуть более жизнерадостной.
— Мне понравились твои друзья в Ланкастере, — говорит она. -Твой Гармоник. Твоя Скай. Твоя Гея. Твоя Анна-Луиза. -До сих пор Стефани ни разу не произносила вслух имя Анны-Луизы. Не скрою, слышать его из ее уст мне приятно.
— Я рад, что они тебе понравились. Хорошие ребята. Амбициозности маловато, а так…
— Тайлер, — перебивает меня Стефани. — К вопросу об амбициях…— Она допивает вино в бокале. — Ты задал мне вопрос еще во Франции, и я тебе так и не ответила. Ты спросил, почему молодые ребята у нас там такие «бескрылые», — (Стефани пальцами показывает, что слово заключено в кавычки.) — Они не бескрылые, Тайлер, но скажу тебе шше-спю, я устала слушать твои рассуждения про амбиции. Теперь я тебя спрашиваю, что, по-твоему, более шше-стно: обещать своим детям золотые горы, а после оставить их ни с чем, или обещать им совсем немного, быть реалистом, чтобы когда дети вырастут и станут кто госслужащим, кто водителем грузовика, они не шшу—ствовали себя несчастными? А твои амбиции просто бес-шше—ловечны. Налей мне еще вина, s'il vous plait[35].
Мы заказываем ужин и едим почти молча. Я взял себе креветки, Стефани барашка. Я все время озираюсь вокруг — не появится ли какая-нибудь кинозвезда, а Стефани то и дело поглядывает на часы, сегодня у нее какой-то пунктик насчет времени.
— Почему ты сдвигаешь креветки в сторону? — удивляется Стефани, взглянув на мою тарелку.
— Я, выражаясь по-компьютерному, сохраняю их в оперативной памяти, буду смаковать, когда покончу с остальным.