И Ю. В. Готье делает следующий прогноз: «участь России, околевшего игуанодона или мамонта, – обращение в слабое и бедное государство, стоящее в экономической зависимости от других стран, вероятнее всего от Германии… Вынуты душа и сердце, разбиты все идеалы. Будущего России нет; мы без настоящего и без будущего. Жить остается только для того, чтобы кормить и хранить семью – больше нет ничего. Окончательное падение России как великой и единой державы вследствие причин не внешних, а внутренних, не прямо от врагов, а от своих собственных недостатков и пороков и от полной атрофии чувства отечества, родины, общей солидарности, чувства union sacree[199] – эпизод, имеющий мало аналогий во всемирной истории. Переживая его, к величайшему горю, стыду и унижению, я, образованный человек, имевший несчастье избрать своей ученой специальностью историю родной страны, чувствую себя обязанным записывать свои впечатления…» (с. 155).
   Ю. В. Готье – русский французского происхождения; его прадед поселился в Москве при Екатерине II. Вместе с тем ясно видно: он стремится оценить Россию как бы со стороны, объективно. Однако это ему не удается… Привкус своего рода любования «поражением» – любования, которое он вроде бы хочет с негодованием отвергнуть, – присутствует в его размышлениях. И это особенно подтверждает обоснованность его пафоса.
   Правда, он, конечно же, абсолютизировал русское «пораженчество»; оно не характерно ни для героического эпоса, ни для многих и разнообразных позднейших явлений русской культуры. Да и «пророчество» Ю. В. Готье оказалось неверным – в частности, и в отношении его собственной, личной судьбы, в которой в конечном счете выражалась судьба России.
   Жизнь его после революции поначалу явно шла к полному крушению. И в 1930 году он был арестован и осужден вместе с десятками виднейших своих собратьев – русских историков. Казалось бы, целиком сбылся его безысходный прогноз; рушилась не только отечественная история, но даже и наука о ней… Однако к 1934 году Ю. В. Готье, как и его соратники, кроме нескольких старших по возрасту, которые умерли в изгнании, вернулся к работе, издал целый ряд трудов и в 1939 году стал академиком… Ошибся Ю. В. Готье и в том, что в столкновении с Германией русский народ неизбежно «должен быть побежден…» Историк смог увидеть необоснованность своего прогноза: он скончался в Москве на семьдесят первом году жизни, 17 декабря 1943 года – уже после бесповоротной победы над германской армией на Курской дуге.
   Словом, суждения Ю. В. Готье о всеопределяющем русском «пораженчестве», продиктованные катастрофой 1917 года, хотя они остро выявляют чрезвычайно существенное своеобразие отечественной истории и культуры, имеют все же односторонний и упрощающий реальность характер.
   Истинную глубину и многогранность этой «темы» схватывает размышление Достоевского, опирающееся на сцену из толстовской «Анны Карениной». И необходимо увидеть в этом звено цепи, уходящей далеко в прошлое, – к «Слову о полку Игореве» и даже к еще более раннему творению русской литературы – «Сказанию, страсти и похвале святых мучеников Бориса и Глеба», – истолкование смысла которого дано Г. П. Федотовым.[200]
* * *
   Но мы забежали далеко вперед; возвратимся в эпоху сложения русской государственности и героического эпоса.
   Итак, речь шла о том, что в устном бытии эпоса имя главных врагов, хазар, заменилось впоследствии именем татар. Кстати сказать, «превращение» в татар половцев (а именно об этом говорится во многих работах о былинах) очень маловероятно и по, так сказать, фонетическим причинам; совсем иное дело – замена хазар на татар.
   Нельзя еще обойти и того факта, что с X до второй трети XI века Руси приходилось отражать набеги печенегов, и подчас именно они, печенеги, рассматриваются как первоначальные «прототипы» былинных образов врага. Так, например, С. М. Соловьев утверждал, что «предмет» былин – «борьба богатырей с степными варварами, печенегами, которые после получили имя татар».[201]
   Но, во-первых, имя печенегов столь же трудно было превратить в имя татар, как и половцев. Далее, печенежские набеги еще в меньшей степени, чем половецкие, представляли крайнюю, «смертельную» опасность для Руси. Это был скорее разбой, чем настоящее противоборство. Наконец, печенеги, как и половцы, быстро и легко переходили от вражды к союзничеству и весьма часто выполняли для Руси роль наемного войска. Арабский географ и историк Ибн Хаукаль даже писал в конце X века о печенегах, что «они – шип (иной перевод – «острие». – В.К.) русийев и их их сила».[202]
   Правда, было несколько острых столкновений печенегов с Русью. Они даже нападали на Киев – в 968 и 1036 годах. Но в высшей степени характерно, что и в том и в другом случае нападения произошли во время отсутствия князей с их дружинами. Святослав в 968 году находился в Болгарии, а Ярослав в 1036-м – в Новгороде. В первом случае среди осаждавших Киев печенегов распространился ложный слух о неожиданном возвращении Святослава, и они удалились (в 969-м князь действительно прибыл в Киев и окончательно «прогна» врагов в степь); во втором же Ярослав, возвратившись, наголову разбил печенегов.
   Наконец, нельзя не сказать о том, что со временем, как пишет специалист по истории кочевых народов С. А. Плетнева, часть печенегов «подкочевала к самым границам Руси – на р. Рось – и пошла на службу к русским (киевским) князьям, образовав прекрасный военный заслон от половцев. Земли Поросья были отданы им под пастбища».[203] Из этого ясно видно, что шаблонное представление о печенегах как «роковых» врагах Руси, по меньшей мере, односторонне.
   Особенно важно иметь в виду, что печенеги делились на две группы – «тюркских печенегов», кочевавших в степях южнее Руси и находившихся с ней то в союзнических, то во враждебных отношениях, и, с другой стороны, «хазарских печенегов», которые являли собой одну из составных частей Хазарского каганата, подобно аланам, болгарам, гузам и т. д. И «хазарские печенеги», естественно, представали в глазах русских именно как военная сила этого каганата, то есть в конечном счете как «хазары» (точно так же, например, в Византии воспринимали поход 941 года на Константинополь как поход Руси, хотя в составе русского войска был большой отряд печенегов).
   Правда, среди историков и археологов здесь есть разногласия. Так, С. А. Плетнева склонна считать всех вообще печенегов врагами хазар. Но М. И. Артамонов, основываясь на собственных археологических исследованиях, доказывал (прямо оспаривая точку зрения С. А. Плетневой), что именно печенеги составляли военный гарнизон одной из главных хазарских крепостей – Саркела.[204]
   К тому же выводу пришел и другой видный историк и археолог Г. А. Федоров-Давыдов: «…хазарские печенеги …входили в состав Хазарского государства, кочевали на его территории и в ряде случаев использовались хазарской администрацией как военные отряды …в главной части Саркела, там, где располагался гарнизон, жили не сами хазарские воины, а отряд наемников, возможно, печенегов».[205]
   И следует подчеркнуть, что печенеги, входившие в состав Хазарского каганата, представляли собой (как, впрочем и другие подчиненные каганату племена) гораздо более существенную опасность для Руси, нежели кочевавшие сами по себе печенеги. Тот факт, что ни печенеги, ни, впоследствии, половцы не могли угрожать самому бытию Руси, имеет, как уже сказано, вполне определенное объяснение: эти этносы не обладали сколько-нибудь сложившейся государственностью, которая была бы способна организовать и направить всю силу этноса – или, как Хазарский каганат, целого ряда этносов…
* * *
   Но обратимся непосредственно к теме «Русь и Хазарский каганат». Как уже говорилось, в «Повести временных лет», составленной через полтора столетия после гибели Каганата, содержатся крайне скупые и разрозненные сведения по этой теме. А достаточно богатые иноязычные источники в связи с этим долго казались сомнительными, недостоверными.
   Кроме того, скудость и неразработанность исторических источников породила вокруг «хазарской проблемы» немалое количество разнообразных произвольных концепций и заведомых «мифов» (так, хазар объявили неким «щитом», будто бы спасшим Русь от арабского завоевания, и т. п.), о которых нам не раз придется говорить. Споры о Хазарском каганате многократно заводили историков в своего рода безвыходный тупик.
   Однако уже столетие назад начались археологические исследования, все более ясно показывавшие, что на юго-восточной границе Руси IX – первой половины Х века находились мощные крепости и огромные поселения Хазарского каганата; эта археологическая культура получила название салтово-маяцкой (по двум ее крупным памятникам). Особенно плодотворны были археологические работы 1930–1980-х годов, которыми руководили выдающиеся ученые М. И. Артамонов, И. И. Ляпушкин и добившаяся наибольших результатов С. А. Плетнева (она продолжает свою деятельность и поныне).
   В 1989 году вышла книга С. А. Плетневой «На славяно-хазарском пограничье», в которой в той или иной мере подведены итоги многолетних исследований:
   «Степи и лесостепи донского бассейна были в VIII – начале Х в. заняты населением, создавшим… так называемую салтово-маяцкую культуру (которая, как сказано выше, на с. 3, тождественна культуре Хазарского каганата. – В.К.)… На всех трех крупных пересекающих эту территорию с севера на юг реках (Дону, Северском Донце, Осколе), а также на берегах более или менее полноводных их притоков постоянно встречаются остатки укрепленных и неукрепленных поселений – городищ и селищ… их известно уже около 300 (! – В.К.). Несомненно, особый интерес возбуждают при первом же знакомстве городища: величественные развалины белокаменных замков, расположенные на высоких прибрежных меловых мысах… крепости располагаются там на расстоянии 10–20 км одна от другой и создают по существу целостную линию мощных укреплений. Вплотную к этой линии с севера и запада подходили городища и поселения славян».[206]
   Чтобы яснее понять суть дела, следует увидеть эту «линию» на карте. Представим себе цепь из мощных крепостей, проходящую несколько южнее линии, на которой расположены современные города (с востока на юго-запад) Воронеж, Старый Оскол, Белгород, Харьков. Это «белостенные крепости, стоявшие на высоких мысах, с которых река контролировалась иногда на десятки километров…» (там же).
   После тщательного изучения могильников вокруг крепостей С. А. Плетнева сделала следующий существеннейший вывод: «…хазарское пограничье… было заселено семьями, все мужское население которых несло воинскую службу… Военизация населения касалась… не только мужчин, но и женщин, многие из которых похоронены с оружием, воинскими поясами, сбруей и конями. В известной мере это население, несомненно, оберегало какие-то наметившиеся рубежи, поскольку, естественно, защищало свои личные владения от всевозможных вторжений. Однако основной (выделено мною. – В.К.) его функцией была не охрана пограничья, а проведение в жизнь наступательной политики каганата на западных и северо-западных соседей» (с. 278, 282), – то есть русские племена.
   Стоит отметить, что все без исключения крепости расположены на правом (западном), то есть русском берегу Дона, Оскола и Северского Донца и, значит, имели, надо думать, не оборонительное, а наступательное назначение; это были своего рода плацдармы для нападений. Около крепостей (о чем еще пойдет речь) располагались железоделательные предприятия и мастерские для производства оружия…
   Выше было отмечено, что летописи очень скупо говорят о борьбе с хазарами. Однако «каменная летопись», открытая археологами, говорит об этой борьбе недвусмысленно и со всей силой.
   Нельзя не сказать, что уже известная нам цепь хазарских крепостей, воздвигнутых южнее «линии» Воронеж – Харьков, имела, по-видимому, продолжение на запад (точнее, юго-запад) – южнее «линии» современных городов Красноград – Днепропетровск – Кривой Рог. Еще в 1967 году С. А. Плетнева предположила, что здесь будет открыт «неизученный вариант салтово-маяцкой (то есть хазарской – В.К.) культуры».[207] И позднее появились работы украинских археологов, подтвердившие этот археологический прогноз. Так, О. М. Приходнюк писал в 1978 году о городище Вознесенка на Днепре около Запорожья: «При сопоставлении археологических комплексов Вознесенки… с древностями степняков обнаруживается между ними значительная близость… Валы вознесенского табора были сооружены из камня и земли. Городища с подобными укреплениями известны у племен салтово-маяцкой культуры» и т. д..[208] В 1981 году прогноз С. А. Плетневой подтвердил и другой украинский археолог, М. Л. Швецов. «В 1967 г., – пишет он, – вышла монография С. А. Плетневой, посвященная изучению памятников салтово-маяцкой культуры… В их числе „степной, неизученный вариант“, который занимает в основном территорию Нижнего и Среднего Поднепровья. Один из видов памятников этой культуры – так называемые грунтовые могильники… рассматриваются в данной статье».[209] Исследование «славяно-хазарского пограничья» в приднепровских областях продолжается. И трудно усомниться в том, что мощная «военная линия» Хазарского каганата, обращенная против Руси, уже полностью «открытая» в бассейнах Дона и Северского Донца, станет в конечном счете очевидной и в бассейне Днепра, – то есть вдоль всего пограничья Руси и Каганата.
   Согласно «Повести временных лет», «по смерти» Кия его подданных полян «нашли… хазары сидящими на горах этих в лесах и сказали «Платите нам дань»; ко времени же прихода в Киев с севера Аскольда (то есть к середине IX века) «хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке с дыма». В дальнейшем выясняется, что дань хазарам платили еще и радимичи – то есть в общей сложности примерно половина территории Руси, – половина, расположенная южнее среднего течения Оки и верхнего течения Днепра.
   «Аскольд же и Дир… – повествует летопись, – стали владеть землею полян». По поводу этого летописного сообщения еще Н. М. Карамзин вполне уместно написал: «Невероятно, чтобы хазары, бравшие дань с Киева, добровольно уступили его варягам, хотя летописец молчит о воинских делах Аскольда и Дира в странах днепровских; оружие, без сомнения, решило, кому начальствовать над миролюбивыми полянами».[210]
   Могущее показаться простодушным утверждение Карамзина о «несомненности» войны Аскольда с хазарами на самом-то деле совершенно естественно. Через несколько десятилетий после Карамзина С. М. Соловьев, изложив летописные сведения о действиях Олега после его прихода в Киев («отправился Олег на северян… и не позволил им платить дань хазарам, говоря так: «Я враг их, и вам им платить незачем… Послал Олег к радимичам, спрашивая: «Кому даете дань?» Они же ответили; «Хазарам». И сказал им Олег: «Не давайте хазарам, но платит мне» и т. д.), замечает; «…надо было бы ожидать враждебного столкновения Руси с последними (хазарами. – В.К.), но, как видно, до летописца не дошло предание об этом».[211]
   С. М. Соловьев в данном случае не вполне прав; в сохранившем ряд древнейших сведений Архангелогородском летописце есть запись: В лето 6391 (883) иде Олегъ… на козары«.[212] Конечно, это предельно скупое сообщение не очень удовлетворяет. Но ведь и запись «Повести временных лет» – «В лето 6473 (965) иде Святослав на козары; слышавше же козары, изидоша противу с князем своим Каганом, и съступишася битися, и бывши брани, одоле Святослав козаром и град их и Белу Вежю взя» – также весьма скудна…
   Можно объяснить это тем, что летописные своды составлялись через 150 или даже 250 лет после событий; можно предположить в сей лаконичности некий особый смысл. Но нельзя не признать, что сохранившаяся до наших дней, через тысячелетие с лишним каменная летопись – вся эта цепь окруженных многолюдными военными поселениями мощных крепостей на русско-хазарском пограничье – свидетельствует, что предположения Карамзина и Соловьева были совершенно оправданными. Есть все основания считать, что и при Аскольде, и при Олеге шла война Руси и Хазарского каганата. Именно это надо видеть в кратких сообщениях летописей.
   Да, летопись, составлявшаяся через 300 лет после начала русско-хазарских столкновений и через 150 лет (то есть шесть человеческих поколений!) после разгрома Каганата Святославом, крайне скупо говорит обо всем этом. Но ведь до нас дошли произведения словесности, которые создавались задолго до летописи, непосредственно во времена русско-хазарского противостояния, и так или иначе запечатлели это противостояние. Речь идет, понятно, о героических былинах.
   Можно с полным правом утверждать, что археологические открытия последних десятилетий в Подонье имеют для изучения былинного эпоса, по сути дела, такое же значение, как и открытия Генриха Шлимана и продолжателей его дела в Малой Азии – открытия, безусловно подтвердившие историческую реальность гомеровского эпоса.
   В частности, под редакцией С. А. Плетневой в 1987 году был издан сборник материалов об одной из монументальных крепостей, расположенной на правом берегу Дона, у впадения в него реки Тихая Сосна. Это сооружение было воздвигнуто в середине IX века, то есть, по всей вероятности, в период столкновения Хазарского каганата с пришедшим с севера в Киев Аскольдом.
   «Маяцкое городище, – пишет С. А. Плетнева, – является уникальным архитектурным памятником IX в. Его белокаменные стены… производят и поныне впечатление мощи и красоты. Панцири стен (внешний и внутренний) сложены из крупных меловых блоков, поверхность которых тщательно обтесана и даже заглажена».[213]
   В былине, считающейся одной из наиболее архаических, «Волх Всеславьевич», говорится о дружине, совершившей далекий поход:
 
И пришли оне к стене белокаменной,
Крепка стена белокаменная…
 
   Необходимо учитывать, что ни печенеги, ни половцы, ни монголы вообще не строили крепостей, и если исходить (а это вполне естественно) из того факта, что в былинном эпосе дело идет о борьбе со «степью», данная «подробность» может относиться только к хазарскому времени.
   Уже шла речь о том, что в хазарских военных поселениях в Подонье боевую службу несли не только мужчины, но и женщины: «Воинскую повинность несли, судя по данным могильника, женщины всех возрастов: нередко это были юные девушки (до 20 лет), однако основная тяжесть ложилась на плечи возмужалых женщин…».[214]
   В русских былинах образ вражеской «богатырки», «поляницы» и т. п. – один из наиболее типичных, причем это обычно образ именно уже немолодой женщины, имеющей, например, взрослого сына. Многие исследователи былин видели в этом чуть ли не некую «экзотику». Но современные археологические исследования хазарских военных поселений доказывают вполне «обыденную» реальность этих воительниц…
   Никак нельзя, наконец, упустить из внимания и тот факт, что само понятие и слово «богатырь», имеющее центральное значение в былинах, – слово из хазарских времен. Нередко ошибочно полагают, что это слово принесли на Русь монголы. В действительности оно вошло в русский язык еще в «хазарские» времена. Видный исследователь говорит об этом: «…известно, что некоторые хазарские каганы носили титул Багатур (богатырь), связанный с военной системой. Как правило, им пользовались военные вожди… Тюрко-хазарский термин „богатур“, „богатырь“ получил распространение в Алании; в раннем Болгарском государстве военачальники назывались „багатур“, этот термин проник и в русский язык»[215] (хазары, аланы и болгары – как еще будет показано – непосредственно соприкасались с русскими в IX-Х веках).
   Разумеется, здесь намечено только несколько «соответствий» исторической реальности времени войн Руси с Хазарией и художественного мира былинного эпоса. Необходимо охарактеризовать эту историческую реальность более или менее полно.
   Как уже говорилось, работы на тему «былинный эпос и историческая действительность» делятся, в общем и целом, на два типа: либо былинный мир в них сопоставляется и так или иначе отождествляется с миром, отраженным в летописях (отсюда и возникают – в качестве главных врагов – печенеги, половцы, монголы), либо делается попытка доказать, что былины, по сути дела, «внеисторичны». Здесь предлагается как бы третий путь в понимании происхождения былин: они, несомненно, никак не могут быть сведены к летописным сведениям о борьбе с печенегами, половцами и т. п., но они все же имеют реальную историческую основу – как, в конечном счете, и любой героический эпос. Нельзя забывать, например, что французский и испанский эпосы так или иначе «отразили» судьбоносное столкновение с Арабским халифатом, а германский восходит, в конечном счете, к эпохе вторжения в Европу орды гуннов во главе с Атиллой. Было бы в высшей стелено странно, если бы русский эпос не имел подобной конкретной исторической основы – подобной и в том смысле, что дело шло о могущественнейшем и «роковом» противнике, в борьбе с которым решалась судьба народа и государства.
   Хазарский каганат – исключительно сложный, даже, если угодно таинственный исторический феномен. И для действительного понимания начальной поры русской государственности и культуры (а значит, и самой истории) необходимо как можно более ясно и полно изложить выработанные к настоящему времени историографией и археологией представления о Хазарском каганате. Необходимо это сделать еще и потому, что «хазарская тема» обросла различными безосновательными построениями и мифами, которые только мешают уяснению действительной роли Каганата в истории Руси.
   Хазарский каганат был – особенно для своего времени – громадным и мощным государством, несмотря на присущие ему острые внутренние противоречия и нестроения. Еще сравнительно недавно это представление оспаривалось, – подчас категорически. Так, Б. А. Рыбаков утверждал в 1952 году, что Хазарский каганат – это-де всего лишь «небольшое степное государство, не выходившее за пределы правобережных (имеется в виду правобережье Волги. – В.К.) степей», и, мол, «заведомо несостоятельны попытки представить Хазарию Х века огромной империей».[216] Но ровно через 30 лет тот же самый Б. А. Рыбаков писал о походе Святослава против хазар в шестидесятых годах Х века: «Результаты похода были совершенно исключительны: огромная Хазарская империя была разгромлена и навсегда исчезла с политической карты Европы».[217]