Страница:
— Ведь по-ихнему ни в зуб ногой, а уши развесили, — сказал Кривин. — И не надоест!
— Это ты, Степан, зря, музыка — дело хорошее, — заметил Тима. — Я всех хороших певцов по голосу узнаю. Вот это поет Муслим Магомаев.
Он произнес это таким уверенным голосом, что я не стал его разочаровывать.
— А как же ваша теща? — полюбопытствовал я. — Ее это не утомляет?
— Какая теща? — удивленно вытаращился на меня Кривин.
— Парализованная.
— У меня ни тещи, ни жены нет, — сказал он. — Одна дочка, и та батьку ни во что не ставит.
— Жена от него в позапрошлом году ушла, — пояснил Тима и выразительно посмотрел на бутылку.
Кривин перехватил его взгляд и нахмурился.
— Баба с возу — коню легче, — проворчал он и, взглянув на пустую рюмку, потянулся было за бутылкой, но на полпути к ней вдруг раздумал и поскреб ногтем небритый подбородок.
— А теща того… — сказал Кривин, — померла.
— Вспомнил! — хмыкнул богатырь Тима. — Когда это было!
— Дрянная была бабенка, царствие ей небесное, — ухмыльнулся Кривин. — И женка моя вся в нее…
— Яблоко от яблони… — нашел нужным ввернуть его приятель.
Я уже понял, как только пришел сюда, что мой визит никому не нужен: ни мне, ни хозяину этого дома. Кривин обыкновенный пьяница, который ни на одной работе долго не задерживается. И для него увольнение совсем не трагедия, он привык к этому. Так же, как привык произносить начальству одни и те же слова, напускать на себя вид этакого несчастненького, замученного жизнью человека, чтобы вызвать сострадание, а потом тут же за бутылкой водки обо всем этом забывал. Как забыл про мифическую парализованную тещу. И о чем нам с ним говорить? Все, что я мог ему сказать, он тысячу раз слышал от других, да и он бы мне ничего нового не сообщил. Я заметил, как они переглянулись, недоумевая, зачем я сюда пришел. В бутылке еще было больше половины, и им не терпелось ее опорожнить, но мое присутствие мешало им. Я понимал, что нужно встать и уйти, но что-то меня удерживало на месте. Наверное, нужно было как-то объяснить, зачем я сюда пожаловал. Однако это тоже было трудно. Как можно объяснить человеку, которого ты уволил, что сочувствуешь и хочешь помочь? Очевидно, это было естественным, если бы человек глубоко переживал, а Кривин и не думает переживать. Он прекрасно себя чувствует в своем собственном доме, сидит за столом с приятелем и приканчивает уже вторую бутылку. По его порозовевшему лицу и багровому лоснящемуся носу видно, что ему хорошо и спокойно. Да и на работу он, наверное, уже устроился. Поработает с месяц, а может быть и больше, пока снова не погорит и его не уволят…
Будто угадав мои мысли, Кривин сказал:
— Я нынче определился на трикотажку. Вот и отмечаем с дружком… Кочегаром в котельную… зарабатывать, оно конечно, буду поменьше, чем у вас, да много ли мне одному надо?..
— На водку и закуску хватит, — ухмыльнулся Тима.
— Работа спокойная и, главное, не на людях…
— Выпил, завалился в уголок у котла и кимарь — никто к тебе не касается, — снова вставил Тима.
— Это начальство переживает, убивается, когда его снимают с должности, а рабочему человеку это не страшно, — спокойно продолжал философствовать Кривин. — Мне ведь людями не командовать. Не ломать голову, как план выполнить… — Он посмотрел на свои растопыренные руки с грязными ногтями. — Вот этими рычагами я командую, а для них всегда дело найдется. У нас не за границей, безработицы нет. Что бетон месить, что уголь лопатой в топку кидать, что поганой метлой по улицам шаркать… Рабочие покамест у нас везде нужны.
— Рабочие — да, а вот…
— Пьяницы? — подхватил его приятель. — Это верно, пьяницы никому не нужны, но они ведь есть? Существуют? И с этим фактором тоже надо считаться.
— Вот, скажем, почему я пью — с подъемом начал Кривин. — Вы знаете? Нет. То-то и оно! А я пью, может быть… — Кривин вдруг замолчал и потер ладонью лоб, на котором собрались морщины.
— Он и сам не знает, — заметил Тима. Ему не откажешь в чувстве юмора.
— А вы знаете? — спросил я.
— А как же? — оживился тот. — Я нынче выиграл по лотерее пылесос. А на кой хрен он мне нужен? У меня жена такая чистюля: в доме соринки не увидишь. Ну я и рассудил: раз пылесос нам ни к чему, куплю-ка я жене в подарок шерстяную кофточку…
— Ну и дурак, — наливая в рюмки, сказал Кривин. — Надо было все на пропой.
— Я отмечаю сразу два редчайших события: выигрыш по лотерее и подарок жене.
— За это стоит, — сказал я.
Они чокнулись, немного стесняясь меня, аккуратно выпили и стали закусывать огурцами. Воспользовавшись паузой, я поднялся с табуретки и пошел к двери.
— Ежели вы насчет Васьки Петрова, так я тут ни при чем, — сказал вслед Кривин. — Когда он, дуролом, на складе руку сломал, меня и и цехе не было… Я за водкой бегал… Спросите, любой вам скажет.
Какой Васька Петров? И когда он сломал руку? Убей бог, я ничего об этом не слышал. Я взялся за ручку двери, но тут она сама распахнулась, и на пороге показалась Маша. Я только сейчас обратил внимание, что она смахивает на отца. Я отступил, и она пошла в кухню и молча поставила на стол третью рюмку. На этот раз она с любопытством посмотрела на меня и, улыбнувшись, ушла в комнату, где стало тихо. Наверное, пленка кончилась.
Кривин налил в рюмку и повернулся ко мне:
— Обижаете, товарищ директор.
— Такой редкий гость, — поддакнул Тима. — Одна-то вам не повредит?
Я подошел к столу, поднял рюмку и залпом выпил. Хотел взять огурец, но раздумал: больно уж неказистый у них вид. Кривин и его друг смотрели на меня с явной симпатией. И я понял, что это было единственное правильное мое движение в этом доме на окраине города. Поблагодарив и распрощавшись, я ушел. Открывая дверь в коридор, я услышал голоса девушек, смех, и опять голос одной из них показался мне знакомым, но оглядываться было неудобно, да и потом откуда у меня могут быть здесь знакомые? У калитки я остановился и закурил. Мелкие дробные капли застучали по козырьку кепки. После света глаза все еще не могли привыкнуть к темноте. Окна в домах стали темными, было уже поздно. У калитки горели стояночные огни моего «газика». Дождь стал потише. С шелестящей крыши дома капало в переполненную бочку. И каждая капля звучно отпечатывалась в ночной тишине. Я уже собирался идти к «газику», как услышал стук двери, яркая полоска света мазнула по мокрому крыльцу, потом дверь закрылась, и по ступенькам затарахтели каблуки. К калитке приближались две фигуры.
— Ой, тут кто-то стоит! — негромко воскликнула одна из девушек и остановилась.
— Если в город, могу подвезти, — предложил я.
— А, это вы… — сказала девушка, что первой остановилась.
Они подошли совсем близко, однако лица было трудно рассмотреть. Обе были в плащах с поднятыми воротниками. Одна полненькая, невысокая, вторая рослая, в пушистом шарфе. Из окна падал свет, и на ворсистом шарфе блестели мелкие капли. Отвернувшись, девушки о чем-то пошептались, и полненькая, пройдя мимо меня, зашлепала по лужам вдоль улицы, а высокая насмешливо спросила:
— Вы ко всем своим рабочим приезжаете домой? Сначала к нам, теперь сюда…
Я узнал этот голос: передо мной стояла Юлька! Та самая девушка, которую я увидел в столовой. В комнате я не разглядел ее, потому что она лежала на тахте и сидящая рядом подружка заслоняла ее.
И еще одно я вспомнил: имя Юлька я услышал от Гороховой, когда был у нее и узнал о смерти Рыси. Вот почему Юлька сказала, что я наведываюсь на квартиры к рабочим. Юлька ведь тоже работает на заводе…
— Как вы догадались, что я был у вас? — спросил я.
— Я знала, что вы придете, — просто сказала она.
Надо отдать должное этой Юльке: разговаривает она смело, откровенно и без малейшего намека на девичье жеманство. Я уже различал ее лицо, большие с блеском глаза, длинную жесткую прядь русых волос, высунувшуюся из-под шарфа.
— Что же мы стоим под дождем? — сказал я.
Под нашими ногами чавкала грязь, я поскользнулся и чуть не шлепнулся в лужу. Юлька подхватила меня под руку и тоже очутилась в луже. Я почувствовал, как холодная вода просочилась в ботинки. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Чего вы смеетесь? — вдруг став серьезной, спросила она.
— А вы?
— Мне показалось, что вы сейчас протянете руку и скажете, как вас зовут. И я завтра расскажу подружкам, как познакомилась с нашим директором — ночью в луже…
— Что ж, это романтично, — улыбнулся я. — Меня звать…
— Я знаю, — перебила она. — А вот как звать меня, вы не знаете.
— Мы так и будем стоять в луже, Юля? — сказал я.
— Вы же можете простудиться и заболеть… — рассмеялась она. — Как же мы без вас-то?
Я выбрался на сухое место. В ботинках чавкала вода.
— Машка сейчас рвет волосы на голове, — смеясь, сказала Юлька. — Она ведь вас приняла…
— За папашиного дружка, — подсказал я.
— И даже рюмку не дала…
— Она что, тоже работает на заводе? В каком цехе?
— Не скажу… А вдруг вы ее тоже уволите?
— Это мне раз плюнуть, — в тон ей ответил я.
Я думал, она сядет рядом со мной, а Юлька забралась на заднее сиденье. Мне очень хотелось поговорить с ней, но я не знал, с чего начать. Мне хотелось спросить ее о Рыси… Кажется, старуха сказала, что она ей доводится двоюродной сестрой?.. И потом, Юлька была в Севастополе и видела Рысь… И еще старуха сказала, что у Юльки письма Рыси…
Мы уже миновали автовокзал, когда Юлька наконец нарушила молчание:
— Я знаю, бабка вам с три короба наговорила про меня, только мне на это наплевать!
— Я ведь знал ее раньше, когда она еще жила на Дятлинке…
— Ну ее к черту! — зло оборвала этот разговор Юлька.
Я довез ее до дома, вылез из машины, откинул сиденье и подал руку.
— Вы, оказывается, галантный кавалер…
— Гм… Кавалер? — пробормотал я. Мне все еще было трудно привыкнуть к ее манере разговаривать. И тут она меня снова огорошила.
— Вам ничего не говорит такая фраза: «Приходи в воскресенье»? — спросила она.
— Приходи в воскресенье… — повторил я. — Это что, пароль? Или вы меня приглашаете в гости?
Юлька нагнулась и стала мыть в луже боты. Я видел ее нахмуренный профиль, крепко сжатые полные губы. Русая прядь спустилась на глаза, и девушка резко отбросила ее. И мне показалось, что этот жест был раздраженным.
— Юля, вы говорите загадками, — сказал я, не дождавшись от нее никакого ответа.
Она разогнулась и прямо взглянула в глаза. Лицо ее снова стало насмешливым.
— Спасибочки, товарищ директор, — нарочито нараспев произнесла она. — Премного вам благодарны… А в гости я вас, может быть, и приглашу когда-нибудь…
Улыбнулась и, блеснув глазами, скрылась в парадной. Мне сразу как-то стало одиноко и неуютно. Я переступил с ноги на ногу, и в ботинках противно запищало. Холодные струйки скатывались за воротник плаща.
Я стоял на тротуаре и, не обращая внимания на снова припустивший дождь, ломал голову: что бы это все могло значить? Приходи в воскресенье… Когда она меня об этом спросила, в голосе не было насмешки. Наоборот, серьезность и ожидание… Будто Юлька надеялась услышать от меня продолжение этой странной фразы или, по крайней мере, какой-то отклик, понимание… Но я ничего не понимал.
С клена сорвался мокрый лист и прилепился к рукаву. Прямо в лицо дунул холодный влажный ветер, где-то на этаже хлопнула форточка. Деревья над головой вздрогнули и яростно зашумели. Меня обдало брызгами.
«Чертовка! Издевается она надо мной или разыгрывает?.. — думал я, все еще стоя на тротуаре, хотя мог бы предаться размышлениям и в машине. — При чем тут какое-то воскресенье?»
После того как еще один порыв ветра, более мощный, будто дробью выстрелил в меня каплями, я очнулся от своих невеселых мыслей и зашагал к машине. Ботинки мои хлюпали, воротник рубашки промок и тер шею, ветер задувал в рукава. Была та самая мерзкая осенняя погода, когда человек, оказавшийся в такую пору под открытым небом, как о манне небесной мечтает о теплой светлой комнате, о печке, в которой потрескивают сухие поленья, и о чашке горячего чая… В гостинице все еще не топили — меня ожидал неуютный холодный номер, грустные размышления о сегодняшнем вечере и долгая бессонная ночь в постели, когда для того, чтобы заснуть, нужно уговаривать себя ни о чем постороннем не думать или уныло считать до… бесконечности.
5
— Это ты, Степан, зря, музыка — дело хорошее, — заметил Тима. — Я всех хороших певцов по голосу узнаю. Вот это поет Муслим Магомаев.
Он произнес это таким уверенным голосом, что я не стал его разочаровывать.
— А как же ваша теща? — полюбопытствовал я. — Ее это не утомляет?
— Какая теща? — удивленно вытаращился на меня Кривин.
— Парализованная.
— У меня ни тещи, ни жены нет, — сказал он. — Одна дочка, и та батьку ни во что не ставит.
— Жена от него в позапрошлом году ушла, — пояснил Тима и выразительно посмотрел на бутылку.
Кривин перехватил его взгляд и нахмурился.
— Баба с возу — коню легче, — проворчал он и, взглянув на пустую рюмку, потянулся было за бутылкой, но на полпути к ней вдруг раздумал и поскреб ногтем небритый подбородок.
— А теща того… — сказал Кривин, — померла.
— Вспомнил! — хмыкнул богатырь Тима. — Когда это было!
— Дрянная была бабенка, царствие ей небесное, — ухмыльнулся Кривин. — И женка моя вся в нее…
— Яблоко от яблони… — нашел нужным ввернуть его приятель.
Я уже понял, как только пришел сюда, что мой визит никому не нужен: ни мне, ни хозяину этого дома. Кривин обыкновенный пьяница, который ни на одной работе долго не задерживается. И для него увольнение совсем не трагедия, он привык к этому. Так же, как привык произносить начальству одни и те же слова, напускать на себя вид этакого несчастненького, замученного жизнью человека, чтобы вызвать сострадание, а потом тут же за бутылкой водки обо всем этом забывал. Как забыл про мифическую парализованную тещу. И о чем нам с ним говорить? Все, что я мог ему сказать, он тысячу раз слышал от других, да и он бы мне ничего нового не сообщил. Я заметил, как они переглянулись, недоумевая, зачем я сюда пришел. В бутылке еще было больше половины, и им не терпелось ее опорожнить, но мое присутствие мешало им. Я понимал, что нужно встать и уйти, но что-то меня удерживало на месте. Наверное, нужно было как-то объяснить, зачем я сюда пожаловал. Однако это тоже было трудно. Как можно объяснить человеку, которого ты уволил, что сочувствуешь и хочешь помочь? Очевидно, это было естественным, если бы человек глубоко переживал, а Кривин и не думает переживать. Он прекрасно себя чувствует в своем собственном доме, сидит за столом с приятелем и приканчивает уже вторую бутылку. По его порозовевшему лицу и багровому лоснящемуся носу видно, что ему хорошо и спокойно. Да и на работу он, наверное, уже устроился. Поработает с месяц, а может быть и больше, пока снова не погорит и его не уволят…
Будто угадав мои мысли, Кривин сказал:
— Я нынче определился на трикотажку. Вот и отмечаем с дружком… Кочегаром в котельную… зарабатывать, оно конечно, буду поменьше, чем у вас, да много ли мне одному надо?..
— На водку и закуску хватит, — ухмыльнулся Тима.
— Работа спокойная и, главное, не на людях…
— Выпил, завалился в уголок у котла и кимарь — никто к тебе не касается, — снова вставил Тима.
— Это начальство переживает, убивается, когда его снимают с должности, а рабочему человеку это не страшно, — спокойно продолжал философствовать Кривин. — Мне ведь людями не командовать. Не ломать голову, как план выполнить… — Он посмотрел на свои растопыренные руки с грязными ногтями. — Вот этими рычагами я командую, а для них всегда дело найдется. У нас не за границей, безработицы нет. Что бетон месить, что уголь лопатой в топку кидать, что поганой метлой по улицам шаркать… Рабочие покамест у нас везде нужны.
— Рабочие — да, а вот…
— Пьяницы? — подхватил его приятель. — Это верно, пьяницы никому не нужны, но они ведь есть? Существуют? И с этим фактором тоже надо считаться.
— Вот, скажем, почему я пью — с подъемом начал Кривин. — Вы знаете? Нет. То-то и оно! А я пью, может быть… — Кривин вдруг замолчал и потер ладонью лоб, на котором собрались морщины.
— Он и сам не знает, — заметил Тима. Ему не откажешь в чувстве юмора.
— А вы знаете? — спросил я.
— А как же? — оживился тот. — Я нынче выиграл по лотерее пылесос. А на кой хрен он мне нужен? У меня жена такая чистюля: в доме соринки не увидишь. Ну я и рассудил: раз пылесос нам ни к чему, куплю-ка я жене в подарок шерстяную кофточку…
— Ну и дурак, — наливая в рюмки, сказал Кривин. — Надо было все на пропой.
— Я отмечаю сразу два редчайших события: выигрыш по лотерее и подарок жене.
— За это стоит, — сказал я.
Они чокнулись, немного стесняясь меня, аккуратно выпили и стали закусывать огурцами. Воспользовавшись паузой, я поднялся с табуретки и пошел к двери.
— Ежели вы насчет Васьки Петрова, так я тут ни при чем, — сказал вслед Кривин. — Когда он, дуролом, на складе руку сломал, меня и и цехе не было… Я за водкой бегал… Спросите, любой вам скажет.
Какой Васька Петров? И когда он сломал руку? Убей бог, я ничего об этом не слышал. Я взялся за ручку двери, но тут она сама распахнулась, и на пороге показалась Маша. Я только сейчас обратил внимание, что она смахивает на отца. Я отступил, и она пошла в кухню и молча поставила на стол третью рюмку. На этот раз она с любопытством посмотрела на меня и, улыбнувшись, ушла в комнату, где стало тихо. Наверное, пленка кончилась.
Кривин налил в рюмку и повернулся ко мне:
— Обижаете, товарищ директор.
— Такой редкий гость, — поддакнул Тима. — Одна-то вам не повредит?
Я подошел к столу, поднял рюмку и залпом выпил. Хотел взять огурец, но раздумал: больно уж неказистый у них вид. Кривин и его друг смотрели на меня с явной симпатией. И я понял, что это было единственное правильное мое движение в этом доме на окраине города. Поблагодарив и распрощавшись, я ушел. Открывая дверь в коридор, я услышал голоса девушек, смех, и опять голос одной из них показался мне знакомым, но оглядываться было неудобно, да и потом откуда у меня могут быть здесь знакомые? У калитки я остановился и закурил. Мелкие дробные капли застучали по козырьку кепки. После света глаза все еще не могли привыкнуть к темноте. Окна в домах стали темными, было уже поздно. У калитки горели стояночные огни моего «газика». Дождь стал потише. С шелестящей крыши дома капало в переполненную бочку. И каждая капля звучно отпечатывалась в ночной тишине. Я уже собирался идти к «газику», как услышал стук двери, яркая полоска света мазнула по мокрому крыльцу, потом дверь закрылась, и по ступенькам затарахтели каблуки. К калитке приближались две фигуры.
— Ой, тут кто-то стоит! — негромко воскликнула одна из девушек и остановилась.
— Если в город, могу подвезти, — предложил я.
— А, это вы… — сказала девушка, что первой остановилась.
Они подошли совсем близко, однако лица было трудно рассмотреть. Обе были в плащах с поднятыми воротниками. Одна полненькая, невысокая, вторая рослая, в пушистом шарфе. Из окна падал свет, и на ворсистом шарфе блестели мелкие капли. Отвернувшись, девушки о чем-то пошептались, и полненькая, пройдя мимо меня, зашлепала по лужам вдоль улицы, а высокая насмешливо спросила:
— Вы ко всем своим рабочим приезжаете домой? Сначала к нам, теперь сюда…
Я узнал этот голос: передо мной стояла Юлька! Та самая девушка, которую я увидел в столовой. В комнате я не разглядел ее, потому что она лежала на тахте и сидящая рядом подружка заслоняла ее.
И еще одно я вспомнил: имя Юлька я услышал от Гороховой, когда был у нее и узнал о смерти Рыси. Вот почему Юлька сказала, что я наведываюсь на квартиры к рабочим. Юлька ведь тоже работает на заводе…
— Как вы догадались, что я был у вас? — спросил я.
— Я знала, что вы придете, — просто сказала она.
Надо отдать должное этой Юльке: разговаривает она смело, откровенно и без малейшего намека на девичье жеманство. Я уже различал ее лицо, большие с блеском глаза, длинную жесткую прядь русых волос, высунувшуюся из-под шарфа.
— Что же мы стоим под дождем? — сказал я.
Под нашими ногами чавкала грязь, я поскользнулся и чуть не шлепнулся в лужу. Юлька подхватила меня под руку и тоже очутилась в луже. Я почувствовал, как холодная вода просочилась в ботинки. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Чего вы смеетесь? — вдруг став серьезной, спросила она.
— А вы?
— Мне показалось, что вы сейчас протянете руку и скажете, как вас зовут. И я завтра расскажу подружкам, как познакомилась с нашим директором — ночью в луже…
— Что ж, это романтично, — улыбнулся я. — Меня звать…
— Я знаю, — перебила она. — А вот как звать меня, вы не знаете.
— Мы так и будем стоять в луже, Юля? — сказал я.
— Вы же можете простудиться и заболеть… — рассмеялась она. — Как же мы без вас-то?
Я выбрался на сухое место. В ботинках чавкала вода.
— Машка сейчас рвет волосы на голове, — смеясь, сказала Юлька. — Она ведь вас приняла…
— За папашиного дружка, — подсказал я.
— И даже рюмку не дала…
— Она что, тоже работает на заводе? В каком цехе?
— Не скажу… А вдруг вы ее тоже уволите?
— Это мне раз плюнуть, — в тон ей ответил я.
Я думал, она сядет рядом со мной, а Юлька забралась на заднее сиденье. Мне очень хотелось поговорить с ней, но я не знал, с чего начать. Мне хотелось спросить ее о Рыси… Кажется, старуха сказала, что она ей доводится двоюродной сестрой?.. И потом, Юлька была в Севастополе и видела Рысь… И еще старуха сказала, что у Юльки письма Рыси…
Мы уже миновали автовокзал, когда Юлька наконец нарушила молчание:
— Я знаю, бабка вам с три короба наговорила про меня, только мне на это наплевать!
— Я ведь знал ее раньше, когда она еще жила на Дятлинке…
— Ну ее к черту! — зло оборвала этот разговор Юлька.
Я довез ее до дома, вылез из машины, откинул сиденье и подал руку.
— Вы, оказывается, галантный кавалер…
— Гм… Кавалер? — пробормотал я. Мне все еще было трудно привыкнуть к ее манере разговаривать. И тут она меня снова огорошила.
— Вам ничего не говорит такая фраза: «Приходи в воскресенье»? — спросила она.
— Приходи в воскресенье… — повторил я. — Это что, пароль? Или вы меня приглашаете в гости?
Юлька нагнулась и стала мыть в луже боты. Я видел ее нахмуренный профиль, крепко сжатые полные губы. Русая прядь спустилась на глаза, и девушка резко отбросила ее. И мне показалось, что этот жест был раздраженным.
— Юля, вы говорите загадками, — сказал я, не дождавшись от нее никакого ответа.
Она разогнулась и прямо взглянула в глаза. Лицо ее снова стало насмешливым.
— Спасибочки, товарищ директор, — нарочито нараспев произнесла она. — Премного вам благодарны… А в гости я вас, может быть, и приглашу когда-нибудь…
Улыбнулась и, блеснув глазами, скрылась в парадной. Мне сразу как-то стало одиноко и неуютно. Я переступил с ноги на ногу, и в ботинках противно запищало. Холодные струйки скатывались за воротник плаща.
Я стоял на тротуаре и, не обращая внимания на снова припустивший дождь, ломал голову: что бы это все могло значить? Приходи в воскресенье… Когда она меня об этом спросила, в голосе не было насмешки. Наоборот, серьезность и ожидание… Будто Юлька надеялась услышать от меня продолжение этой странной фразы или, по крайней мере, какой-то отклик, понимание… Но я ничего не понимал.
С клена сорвался мокрый лист и прилепился к рукаву. Прямо в лицо дунул холодный влажный ветер, где-то на этаже хлопнула форточка. Деревья над головой вздрогнули и яростно зашумели. Меня обдало брызгами.
«Чертовка! Издевается она надо мной или разыгрывает?.. — думал я, все еще стоя на тротуаре, хотя мог бы предаться размышлениям и в машине. — При чем тут какое-то воскресенье?»
После того как еще один порыв ветра, более мощный, будто дробью выстрелил в меня каплями, я очнулся от своих невеселых мыслей и зашагал к машине. Ботинки мои хлюпали, воротник рубашки промок и тер шею, ветер задувал в рукава. Была та самая мерзкая осенняя погода, когда человек, оказавшийся в такую пору под открытым небом, как о манне небесной мечтает о теплой светлой комнате, о печке, в которой потрескивают сухие поленья, и о чашке горячего чая… В гостинице все еще не топили — меня ожидал неуютный холодный номер, грустные размышления о сегодняшнем вечере и долгая бессонная ночь в постели, когда для того, чтобы заснуть, нужно уговаривать себя ни о чем постороннем не думать или уныло считать до… бесконечности.
5
Эти ватманы Любомудрова меня всерьез заинтересовали. Любомудров предлагал вместо типовых железобетонных деталей изготовлять самые разнообразные детали, из которых можно собирать непохожие друг на друга дома. Он убедительно доказывал, что все это можно сделать в пределах отпущенной нам сметы. Необходимо лишь отлить новые формы для заливки бетона, а это не столь уж сложное дело, если учесть, что формы свариваются на нашем заводе. Дома Любомудрова выгодно отличались от серых типовых коробок, которые мы пекли как блины.
Как инженер-строитель я был восхищен хитроумным проектом Любомудрова, но как директор завода понимал, что этот проект почти невозможно в ближайшие годы провести в жизнь. Завод наш только что вступил в строй. Вся продукция, которую мы выпускаем, утверждена министерством, и нам никто не позволит изменять государственные стандарты. И потом, строители, которые имеют на руках типовые проекты жилых и служебных зданий, просто не примут от нас нетиповые детали. Ни министерство, ни заказчики не позволят нам произвольно изменять утвержденные проекты зданий. И кроме всего прочего, завод мгновенно собьется с ритма, снизится производительность труда: изготовление новых деталей потребует от рабочих определенного навыка. Короче говоря, только что с таким трудом налаженное производство начнет давать перебои, спотыкаться…
Я так увлекся проектами Любомудрова, что не заметил, как пришел главный инженер Архипов. Наверное, он некоторое время стоял за моей спиной и тоже смотрел на чертежи, потому что первые его слова были такие:
— Талантливый парень этот Ростислав, но…
— Но проект его, вы хотите сказать, для нас неосуществим? — спросил я.
Архипов уклонился от прямого ответа. Улыбнувшись, он сказал:
— Мне нравится его идея.
— Мне тоже, — признался я.
— И тем но менее вы положите проект под сукно.
— Я возьму его в Москву и покажу в министерстве, — сказал я.
— Там его тоже положат под сукно, — усмехнулся Архипов. — Наша задача не экспериментировать, а выпускать готовую продукцию, которую от нас ждут.
— И все-таки я верю, что придет такое время…
— Любомудров не будет ждать, — перебил Архипов, схватив мою мысль на лету. — Я полагаю, что он и остался на заводе лишь потому, что рассчитывал внедрить свой проект в жизнь, хотя я ему и говорил, что это пустая затея.
— Вы только посмотрите, какие он спроектировал дома? — кивнул я на разложенные ватманы. — И ведь не такая уж большая ломка типового проекта. На один дом — пять-шесть новых оригинальных форм, а какая разница? Разве можно сравнить вот этот изящный удобный дом с типовой плоской коробкой, которую мы выпускаем?
— Я знаком со всей документацией, — сказал Архипов. — И будь я на вашем месте…
— Рискнули бы? — быстро взглянул я на него.
— Нет, не рискнул бы, — твердо сказал Архипов. — Сейчас — это было бы безумием. Нас никто бы не понял.
— А потом? Ну, через год или два?
Архипов отошел от стола, как бы подчеркивая, что с этим покончено, взглянул в окно и снова повернулся ко мне. Лицо его тронула смущенная улыбка.
— Максим Константинович, сегодня у нас небольшое семейное торжество… Если у вас вечер не занят, мы с женой просим к нам…
— Спасибо, но вы не ответили на мой вопрос.
Архипов пригладил узкие светлые усики, посмотрел на меня спокойными серыми глазами.
— Хорошо, я вам отвечу. Мое мнение — перестройку технологического процесса лучше всего начинать сейчас, пока завод не набрал полной мощности, но мы-то с вами понимаем, что это невозможно. И никто нам не разрешит! А потом… потом будет гораздо труднее… Легче ведь заткнуть в плотине дыру, пока она маленькая, а когда прорвет — уже не остановишь поток…
— Сейчас, когда есть такая возможность, нельзя ничего изменять, иначе нам головы снимут, а потом даже и такой возможности не будет? — подытожил я.
— К сожалению, не мы с вами разрабатываем перспективные планы развития народного хозяйства.
— И плохо, что не мы! На месте-то виднее, что делать. Я за то, чтобы директору завода дали полную свободу в решении вот таких вопросов. — Я и сам почувствовал, что мои слова прозвучали излишне горячо и резко. На лице Архипова промелькнула и тут же исчезла неуловимая улыбка. Я не понял, сочувствует он мне или, наоборот, в душе смеется над моей мальчишеской горячностью.
Он так ничего и не ответил, лишь пожал плечами, дескать подобные проблемы бесполезно обсуждать.
— Я возьму проект в Москву, — остывая, сказал я.
— Максим Константинович, вы тоже не ответили на мое приглашение, — мягко напомнил Архипов.
— С удовольствием приду к вам, — сказал я. И это была истинная правда: гостиница надоела мне до чертиков! И перспектива пронести вечер в семейном доме меня вполне устраивала, и потом, Архипов мне нравился. Хотелось посмотреть, каков он в домашней обстановке: такой же спокойный и уравновешенный? Или вдруг откроется совершенно с неожиданной стороны, как часто случается при встречах с малознакомыми людьми… Я поймал себя на том, что мое желание получше узнать человека ничего общего не имеет с вполне допустимым интересом руководителя к своему подчиненному. С какой стати я поперся домой к Кривину? Как будто и так было не ясно, что это за тип?..
— Кстати, у нас будет и Ростислав Николаевич… — прервал мои размышления Архипов. Он осторожно погладил ватман, лежащий на столе. — Жаль, если он уйдет с завода.
Архипов ушел. Я потянулся к телефонной трубке, но тут дверь отворилась, и вошел Тропинин.
— А я как раз тебе звонить собрался, — сказал я.
Тропинин нагнулся над чертежами:
— Что это у тебя за выставка?
Я подошел к столу и, тыча тупым концом карандаша в чертежи, увлеченно стал рассказывать о проектах Любомудрова. Несколько раз Анатолий Филиппович хотел прервать меня — у него было ко мне какое-то свое дело, — но потом мой рассказ захватил его.
Мы продвигались вдоль длинного стола для заседаний и внимательно рассматривали каждый ватман. Тропинин часто переспрашивал меня — он был не специалист этого дела, но объяснения мои правильно схватывал… А я опять поймал себя на мысли, что чересчур уж близко к сердцу все это принимаю. И не столько убеждаю Тропинина, сколько самого себя в пользе проектов Любомудрова…
— Так давай остановим завод и переоборудуем оба основных цеха? — загорелся Тропинин. — Разве эти красавцы дома сравнить с нашими сараями?
Я рассмеялся, сразу отрезвев. А Тропинин — рискованный мужик! Интересно, будь он на моем месте, решился бы на такую перестройку?..
Уже другим, спокойным тоном я образно нарисовал ему картину того, что произойдет, если мы плюнем на государственное задание, на наших заказчиков и начнем партизанить…
— Черт возьми, а жаль… — пробормотал он, задумавшись.
— Чего жаль?
— Обидно, что эти дома, — он кивнул на ватманы, — останутся на бумаге… — прошелся по кабинету и вскинул на меня загоревшиеся, живые глаза. — Давай хоть один такой дом соберем в нерабочее время и выставим на территории рядом с нашей спичечной коробкой?! Пусть все смотрят, что мы делаем и что мы можем делать.
— А это идея, — улыбнулся я и не стал объяснять, что для того, чтобы сделать детали даже для одного оригинального жилого дома, нужно варить новые формы, изменять на поточной линии всю конвейерную технологию…
Пока я собирал со столов ватманы в большую серую папку, Тропинин рассказывал мне о том, что на той неделе состоится заводское комсомольское собрание, на котором нужно выбрать секретаря. Горком комсомола рекомендует молодого инженера-плановика Саврасова…
— Послушай, — с улыбкой перебил я. — У нас тут весь Русский музей собрался: Вапснецов, Тропинин, Саврасов… Не хватает только Репина!
— Репина нет, — без улыбки ответил Анатолий Филиппович, — а Суриков есть. В арматурном цехе работает… Так вот я не очень-то верю в Саврасова. Не спорю, хороший инженер и от общественной работы не бегает, но, понимаешь, Максим Константинович, нет в нем, как бы это сказать… стержня, что ли. Куда ветер подует, туда и он…
Я несколько раз видел Саврасова — правда, на фамилию его я тогда не обратил внимания, — мне он показался выдержанным, толковым инженером.
— А кого ты предлагаешь? — поинтересовался я.
— Вот тут-то и вся загвоздка, — вздохнул он. — На кого я рассчитывал, наотрез отказывается…
— Не верю, Анатолий Филиппович, чтобы ты не смог уговорить…
— Его жену угораздило в прошлом месяце тройню родить! — выпалил он. — Об этом в нашей газете писали…
— Причина уважительная, — рассмеялся я.
— Саврасов в приемной… — сказал Тропинин. — Я его сейчас позову, и потолкуем с ним по душам… Может, я и ошибаюсь? Он ведь член горкома комсомола, а там, как видишь, его ценят…
У Архипова отмечался день рождения его жены Валерии Григорьевны. Предполагая нечто и этом роде — Архипов не сказал, что у них там за праздник, — я зашел в магазин и купил красивую керамическую вазу, которую и вручил виновнице торжества.
Валерии Григорьевне исполнилось тридцать два года, о чем она и сообщила без тени женского кокетства. Выглядела она гораздо моложе своих лет: я ни за что не дал бы ей больше двадцати пяти. Зеленое платье подчеркивало ее девически стройную фигуру. Короткие, открывающие высокую белую шею темные волосы были заколоты на затылке белым гребешком с блестящими камнями, в карих глубоких глазах мельтешат огоньки. Лицо несколько вытянутое, с острым подбородком, маленький нос чуть-чуть вздернут, что придавало молодой женщине задорный вид.
— Я вас представляла себе совсем другим. — Это были первые слова, которые я от нее услышал.
— Каким же? — поинтересовался я.
— Вы такой молодой, — окинув меня оценивающим взглядом, она улыбнулась, — и современный.
У нее была привычка во время разговора, чуть склонив набок голову, пристально смотреть в глаза и покусывать пухлую нижнюю губу. Невольно казалось, что за обычными, ничего не значащими фразами стоит нечто большее, о чем ты должен догадываться сам.
Гостей было немного: из заводских — я, Любомудров, инженер-плановик Геннадий Васильевич Саврасов с женой — я и не предполагал, что через несколько часов после нашей продолжительной беседы у меня в кабинете снова встречусь с ним на вечеринке, и еще две незнакомые пары. Архиповы познакомили нас, но, как это всегда бывает, я тут же забыл, как их звать. Стол был накрыт в квадратной светлой комнате с хрустальной люстрой на низком потолке. У Архиповых была неплохая двухкомнатная квартира. Мебели очень мало, зато много застекленных книжных секций. В основном, как я заметил, они собирали книги по искусству, кино, театру. Была и художественная литература: собрания сочинений Достоевского, Драйзера, Чехова, Тургенева. У стены желтое малогабаритное пианино «Петроф». Пожимая тонкую белую руку Валерии Григорьевны, я обратил внимание, что у нее длинные музыкальные пальцы. Очевидно, на пианино играет она. Мне трудно было представить за этим маленьким полированным пианино долговязого, с негнущейся спиной Валентина Спиридоновича Архипова.
Когда все уселись за стол, Валерия Григорьевна хватилась, что нет Любомудрова. Изящно выскользнув из-за стола, она вышла из комнаты и немного погодя за руку привела хмурого неулыбчивого Ростислава Николаевича.
— Окопался с Полем Гогеном на кухне, — сообщила хозяйка. — И забыл про все на свете.
В руках у Любомудрова была большая желтая книжка «Письма Поля Гогена». Он с сожалением поставил ее на полку и уселся на единственный свободный стул рядом с женой Саврасова. Признаться, я ему не позавидовал: более неприятной женщины я не встречал. Круглое надменное лицо, совиные глаза с белыми ресницами зорко следят за каждым движением моложавого худощавого мужа. И не только за движениями, но и за взглядами: стоило Геннадию посмотреть на какую-нибудь женщину, как его жена мгновенно перехватывала его взгляд и, не мигая, уничтожающе смотрела бесцветными круглыми глазами на мнимую соперницу. И жирный двойной подбородок ее трясся от негодования. Я от всей души пожалел бедного Саврасова, этого мягкого, вежливого человека с пышной коричневой шевелюрой и добрыми серыми глазами, спрятавшимися за толстыми стеклами очков. Рядом со своей массивной фурией женой он выглядел провинившимся мальчиком-подростком, которого в любую минуту могут поставить в угол. Бывают же на свете такие нелепые пары! Если в одном человеке сосредоточились ум, доброта, человечность, то в другом: глупость, самодовольство и жестокость. И вот живут два таких непохожих существа и считают, что так и надо. Бывает и так: тот, кто с первого взгляда активно нам не понравился, при дальнейшем знакомстве оказывается милейшим человеком. С Альбиной, женой Саврасова, ничего подобного не произошло: чем больше я ее узнавал, тем больше она мне не нравилась. Из всех присутствующих лишь жена Архипова с ней находила общий язык. Больше никто не пытался вступать с надменной Альбиной в беседу. В том числе и собственный муж.
Как инженер-строитель я был восхищен хитроумным проектом Любомудрова, но как директор завода понимал, что этот проект почти невозможно в ближайшие годы провести в жизнь. Завод наш только что вступил в строй. Вся продукция, которую мы выпускаем, утверждена министерством, и нам никто не позволит изменять государственные стандарты. И потом, строители, которые имеют на руках типовые проекты жилых и служебных зданий, просто не примут от нас нетиповые детали. Ни министерство, ни заказчики не позволят нам произвольно изменять утвержденные проекты зданий. И кроме всего прочего, завод мгновенно собьется с ритма, снизится производительность труда: изготовление новых деталей потребует от рабочих определенного навыка. Короче говоря, только что с таким трудом налаженное производство начнет давать перебои, спотыкаться…
Я так увлекся проектами Любомудрова, что не заметил, как пришел главный инженер Архипов. Наверное, он некоторое время стоял за моей спиной и тоже смотрел на чертежи, потому что первые его слова были такие:
— Талантливый парень этот Ростислав, но…
— Но проект его, вы хотите сказать, для нас неосуществим? — спросил я.
Архипов уклонился от прямого ответа. Улыбнувшись, он сказал:
— Мне нравится его идея.
— Мне тоже, — признался я.
— И тем но менее вы положите проект под сукно.
— Я возьму его в Москву и покажу в министерстве, — сказал я.
— Там его тоже положат под сукно, — усмехнулся Архипов. — Наша задача не экспериментировать, а выпускать готовую продукцию, которую от нас ждут.
— И все-таки я верю, что придет такое время…
— Любомудров не будет ждать, — перебил Архипов, схватив мою мысль на лету. — Я полагаю, что он и остался на заводе лишь потому, что рассчитывал внедрить свой проект в жизнь, хотя я ему и говорил, что это пустая затея.
— Вы только посмотрите, какие он спроектировал дома? — кивнул я на разложенные ватманы. — И ведь не такая уж большая ломка типового проекта. На один дом — пять-шесть новых оригинальных форм, а какая разница? Разве можно сравнить вот этот изящный удобный дом с типовой плоской коробкой, которую мы выпускаем?
— Я знаком со всей документацией, — сказал Архипов. — И будь я на вашем месте…
— Рискнули бы? — быстро взглянул я на него.
— Нет, не рискнул бы, — твердо сказал Архипов. — Сейчас — это было бы безумием. Нас никто бы не понял.
— А потом? Ну, через год или два?
Архипов отошел от стола, как бы подчеркивая, что с этим покончено, взглянул в окно и снова повернулся ко мне. Лицо его тронула смущенная улыбка.
— Максим Константинович, сегодня у нас небольшое семейное торжество… Если у вас вечер не занят, мы с женой просим к нам…
— Спасибо, но вы не ответили на мой вопрос.
Архипов пригладил узкие светлые усики, посмотрел на меня спокойными серыми глазами.
— Хорошо, я вам отвечу. Мое мнение — перестройку технологического процесса лучше всего начинать сейчас, пока завод не набрал полной мощности, но мы-то с вами понимаем, что это невозможно. И никто нам не разрешит! А потом… потом будет гораздо труднее… Легче ведь заткнуть в плотине дыру, пока она маленькая, а когда прорвет — уже не остановишь поток…
— Сейчас, когда есть такая возможность, нельзя ничего изменять, иначе нам головы снимут, а потом даже и такой возможности не будет? — подытожил я.
— К сожалению, не мы с вами разрабатываем перспективные планы развития народного хозяйства.
— И плохо, что не мы! На месте-то виднее, что делать. Я за то, чтобы директору завода дали полную свободу в решении вот таких вопросов. — Я и сам почувствовал, что мои слова прозвучали излишне горячо и резко. На лице Архипова промелькнула и тут же исчезла неуловимая улыбка. Я не понял, сочувствует он мне или, наоборот, в душе смеется над моей мальчишеской горячностью.
Он так ничего и не ответил, лишь пожал плечами, дескать подобные проблемы бесполезно обсуждать.
— Я возьму проект в Москву, — остывая, сказал я.
— Максим Константинович, вы тоже не ответили на мое приглашение, — мягко напомнил Архипов.
— С удовольствием приду к вам, — сказал я. И это была истинная правда: гостиница надоела мне до чертиков! И перспектива пронести вечер в семейном доме меня вполне устраивала, и потом, Архипов мне нравился. Хотелось посмотреть, каков он в домашней обстановке: такой же спокойный и уравновешенный? Или вдруг откроется совершенно с неожиданной стороны, как часто случается при встречах с малознакомыми людьми… Я поймал себя на том, что мое желание получше узнать человека ничего общего не имеет с вполне допустимым интересом руководителя к своему подчиненному. С какой стати я поперся домой к Кривину? Как будто и так было не ясно, что это за тип?..
— Кстати, у нас будет и Ростислав Николаевич… — прервал мои размышления Архипов. Он осторожно погладил ватман, лежащий на столе. — Жаль, если он уйдет с завода.
Архипов ушел. Я потянулся к телефонной трубке, но тут дверь отворилась, и вошел Тропинин.
— А я как раз тебе звонить собрался, — сказал я.
Тропинин нагнулся над чертежами:
— Что это у тебя за выставка?
Я подошел к столу и, тыча тупым концом карандаша в чертежи, увлеченно стал рассказывать о проектах Любомудрова. Несколько раз Анатолий Филиппович хотел прервать меня — у него было ко мне какое-то свое дело, — но потом мой рассказ захватил его.
Мы продвигались вдоль длинного стола для заседаний и внимательно рассматривали каждый ватман. Тропинин часто переспрашивал меня — он был не специалист этого дела, но объяснения мои правильно схватывал… А я опять поймал себя на мысли, что чересчур уж близко к сердцу все это принимаю. И не столько убеждаю Тропинина, сколько самого себя в пользе проектов Любомудрова…
— Так давай остановим завод и переоборудуем оба основных цеха? — загорелся Тропинин. — Разве эти красавцы дома сравнить с нашими сараями?
Я рассмеялся, сразу отрезвев. А Тропинин — рискованный мужик! Интересно, будь он на моем месте, решился бы на такую перестройку?..
Уже другим, спокойным тоном я образно нарисовал ему картину того, что произойдет, если мы плюнем на государственное задание, на наших заказчиков и начнем партизанить…
— Черт возьми, а жаль… — пробормотал он, задумавшись.
— Чего жаль?
— Обидно, что эти дома, — он кивнул на ватманы, — останутся на бумаге… — прошелся по кабинету и вскинул на меня загоревшиеся, живые глаза. — Давай хоть один такой дом соберем в нерабочее время и выставим на территории рядом с нашей спичечной коробкой?! Пусть все смотрят, что мы делаем и что мы можем делать.
— А это идея, — улыбнулся я и не стал объяснять, что для того, чтобы сделать детали даже для одного оригинального жилого дома, нужно варить новые формы, изменять на поточной линии всю конвейерную технологию…
Пока я собирал со столов ватманы в большую серую папку, Тропинин рассказывал мне о том, что на той неделе состоится заводское комсомольское собрание, на котором нужно выбрать секретаря. Горком комсомола рекомендует молодого инженера-плановика Саврасова…
— Послушай, — с улыбкой перебил я. — У нас тут весь Русский музей собрался: Вапснецов, Тропинин, Саврасов… Не хватает только Репина!
— Репина нет, — без улыбки ответил Анатолий Филиппович, — а Суриков есть. В арматурном цехе работает… Так вот я не очень-то верю в Саврасова. Не спорю, хороший инженер и от общественной работы не бегает, но, понимаешь, Максим Константинович, нет в нем, как бы это сказать… стержня, что ли. Куда ветер подует, туда и он…
Я несколько раз видел Саврасова — правда, на фамилию его я тогда не обратил внимания, — мне он показался выдержанным, толковым инженером.
— А кого ты предлагаешь? — поинтересовался я.
— Вот тут-то и вся загвоздка, — вздохнул он. — На кого я рассчитывал, наотрез отказывается…
— Не верю, Анатолий Филиппович, чтобы ты не смог уговорить…
— Его жену угораздило в прошлом месяце тройню родить! — выпалил он. — Об этом в нашей газете писали…
— Причина уважительная, — рассмеялся я.
— Саврасов в приемной… — сказал Тропинин. — Я его сейчас позову, и потолкуем с ним по душам… Может, я и ошибаюсь? Он ведь член горкома комсомола, а там, как видишь, его ценят…
У Архипова отмечался день рождения его жены Валерии Григорьевны. Предполагая нечто и этом роде — Архипов не сказал, что у них там за праздник, — я зашел в магазин и купил красивую керамическую вазу, которую и вручил виновнице торжества.
Валерии Григорьевне исполнилось тридцать два года, о чем она и сообщила без тени женского кокетства. Выглядела она гораздо моложе своих лет: я ни за что не дал бы ей больше двадцати пяти. Зеленое платье подчеркивало ее девически стройную фигуру. Короткие, открывающие высокую белую шею темные волосы были заколоты на затылке белым гребешком с блестящими камнями, в карих глубоких глазах мельтешат огоньки. Лицо несколько вытянутое, с острым подбородком, маленький нос чуть-чуть вздернут, что придавало молодой женщине задорный вид.
— Я вас представляла себе совсем другим. — Это были первые слова, которые я от нее услышал.
— Каким же? — поинтересовался я.
— Вы такой молодой, — окинув меня оценивающим взглядом, она улыбнулась, — и современный.
У нее была привычка во время разговора, чуть склонив набок голову, пристально смотреть в глаза и покусывать пухлую нижнюю губу. Невольно казалось, что за обычными, ничего не значащими фразами стоит нечто большее, о чем ты должен догадываться сам.
Гостей было немного: из заводских — я, Любомудров, инженер-плановик Геннадий Васильевич Саврасов с женой — я и не предполагал, что через несколько часов после нашей продолжительной беседы у меня в кабинете снова встречусь с ним на вечеринке, и еще две незнакомые пары. Архиповы познакомили нас, но, как это всегда бывает, я тут же забыл, как их звать. Стол был накрыт в квадратной светлой комнате с хрустальной люстрой на низком потолке. У Архиповых была неплохая двухкомнатная квартира. Мебели очень мало, зато много застекленных книжных секций. В основном, как я заметил, они собирали книги по искусству, кино, театру. Была и художественная литература: собрания сочинений Достоевского, Драйзера, Чехова, Тургенева. У стены желтое малогабаритное пианино «Петроф». Пожимая тонкую белую руку Валерии Григорьевны, я обратил внимание, что у нее длинные музыкальные пальцы. Очевидно, на пианино играет она. Мне трудно было представить за этим маленьким полированным пианино долговязого, с негнущейся спиной Валентина Спиридоновича Архипова.
Когда все уселись за стол, Валерия Григорьевна хватилась, что нет Любомудрова. Изящно выскользнув из-за стола, она вышла из комнаты и немного погодя за руку привела хмурого неулыбчивого Ростислава Николаевича.
— Окопался с Полем Гогеном на кухне, — сообщила хозяйка. — И забыл про все на свете.
В руках у Любомудрова была большая желтая книжка «Письма Поля Гогена». Он с сожалением поставил ее на полку и уселся на единственный свободный стул рядом с женой Саврасова. Признаться, я ему не позавидовал: более неприятной женщины я не встречал. Круглое надменное лицо, совиные глаза с белыми ресницами зорко следят за каждым движением моложавого худощавого мужа. И не только за движениями, но и за взглядами: стоило Геннадию посмотреть на какую-нибудь женщину, как его жена мгновенно перехватывала его взгляд и, не мигая, уничтожающе смотрела бесцветными круглыми глазами на мнимую соперницу. И жирный двойной подбородок ее трясся от негодования. Я от всей души пожалел бедного Саврасова, этого мягкого, вежливого человека с пышной коричневой шевелюрой и добрыми серыми глазами, спрятавшимися за толстыми стеклами очков. Рядом со своей массивной фурией женой он выглядел провинившимся мальчиком-подростком, которого в любую минуту могут поставить в угол. Бывают же на свете такие нелепые пары! Если в одном человеке сосредоточились ум, доброта, человечность, то в другом: глупость, самодовольство и жестокость. И вот живут два таких непохожих существа и считают, что так и надо. Бывает и так: тот, кто с первого взгляда активно нам не понравился, при дальнейшем знакомстве оказывается милейшим человеком. С Альбиной, женой Саврасова, ничего подобного не произошло: чем больше я ее узнавал, тем больше она мне не нравилась. Из всех присутствующих лишь жена Архипова с ней находила общий язык. Больше никто не пытался вступать с надменной Альбиной в беседу. В том числе и собственный муж.