Я спрашиваю, что такое эмо-тексты.
Максим:
–А я сам до сих пор не знаю, что такое эмо-текст… Я просто какую-то идею нахожу. Сломанная рука, предположим. А вот когда мне говорят, что я написал эмо-текст, меня это пугает… А вообще мы про многое поем. Но основной момент – это любовь. Потому что без любви наша жизнь – ничто, и многие поступки, войны и всякая такая беда происходила из-за любви, из-за женщин. Поем и о войне. У нас есть несколько песен серьезных, антивоенных. Война – это вообще ужасное событие в человеческих жизнях… Вообще поем про все, что есть в нашей жизни. Затрагиваем то, что интересно поколению молодых, пятнадцати– – семнадцатилетних, для которых мы и играем. Я, конечно, хотел бы, чтобы средний возраст слушателя был ближе к нашему… Мы все взрослые уже лбы, и хочется иногда тоже видеть такие вот взрослые лица… Единственное, что я ненавижу, – это тексты про «систему», про политику.
–Почему? Тебе это неинтересно?
–Ну не то чтобы мне политика неинтересна. Нет, наоборот, я всегда интересуюсь тем, что происходит и у нас, и за границей. Но в творчестве для меня это неуместно. Ямогу написать текст про то, что жизнь, там, сложная, и денег не хватает, но я никогда не буду писать какие-то лозунги против системы. Не могу я про это писать. Слово «система» меня раздражает в лирике. Когда я слышу группы, у которых в текстах это слово – «ты против системы» и так далее, – меня аж передергивает. Если бы я писал о политике, то совершенно иносказательно, иначе, потому что это грязно, это мерзко и я об этом писать не хочу. У нас, правда, есть песня «Война» на первом альбоме – и акцент сделан на том, что люди находятся у власти только ради денег.
–Все тексты пишешь ты сам?
–Да, практически все. В первом и втором альбоме было очень много моих музыкальных идей, и я как-то на этом сфокусировался, и тексты делал уже в последнюю очередь, когда все уже было готово. Очень часто я текст просто выжимаю из себя, и многие пишут, что тексты – отстой. Ну я не знаю, некоторые мне нравятся, а некоторые… Не то чтобы ни о чем, я стараюсь в каждую песню внести идею, – но там идей, на самом деле, не так много. В основном это – любовь, смерть, война, поиск себя, поиск смысла жизни, наверное…
В кафе заходит гитарист Олег – в синих джинсах и полосатой черно-синей кофте. Максим знакомит нас. Я знаю, что из всей группы Олег больше всех интересуется историей музыки эмо, и сразу же спрашиваю у него, откуда взялось название стиля.
–Почему эту музыку стали называть эмо? – переспрашивает Олег. – От английского слова «emotional» – «эмоциональный». На панк/хардкор-сцене начала восьмидесятых начали появляться группы с личностными текстами. Они затрагивали глубокие переживания, и их, возможно, даже в шутку прозвали так – типа, «ишь, эмоциональные какие»…
Олег долго рассказывает про эволюцию эмо, про три волны эмо-групп.
–…Главное здесь – личностное восприятие всего вокруг, – говорит он в конце. – Многих удивляет сочетание довольно-таки тяжелой и агрессивной музыки с «нежными» текстами о любви, о боли…
–В принципе, Limp Bizkit и Korn тоже пели про боль внутри… – перебивает Максим.
–Но у них это была другая боль, типа «Черт побери, меня папа с мамой не понимают. Я пойду с друзьями тусоваться», что-то вроде того. Какие-то детские переживания… А вообще, если говорить о нашем стиле, я бы сказал, что мы играем эмо-рок. То есть, относя «Оригами» к эмо-культуре, нас причисляют к третьей волне эмо. Можно считать, что началась она года с 2000-го и так и идет. Симбиоз разных стилей и направлений, нет более или менее четких рамок и ограничений. У нас есть элементы электроники, которые к эмо первоначально никакого отношения не могли иметь, есть элементы металла…
–Рэпа только нет. – Максим хмыкает.
–Да, рэпа нет. Это упущение. Может, стоит переманить пару этих «широкоштанников». Те, кто сейчас интересуется эмо-культурой, слушает музыку начиная с конца девяностых – с девяносто восьмого, не раньше. Сам первоисточник – это не всегда интересно, слишком он шаблонным выглядит после того, как послушали какую-то более сложную музыку.
Олег встает, идет к стойке – заказать себе пива. Яспрашиваю у Максима, что он думает про «русский рок», который все больше и больше теснят всякие альтернативные направления.
–Постепенно, мне кажется, люди уйдут от русского рока. Я ничего не хочу сказать плохого про русский рок, это – определенная стадия жизни в России. Но не появляется ведь новых групп совершенно. Нет групп, которые в русском роке делали бы что-то новое. Как играл Шевчук, так он и играет уже двадцать лет или больше. Как играла «Алиса», так и продолжает играть… А слушателям хочется чего-то другого. Невозможно ведь всю жизнь слушать Шевчука. Плюс все равно идет «движуха» с Запада – как бы это ни было прискорбно. Вся эта культура западная на нас давит. Когда я лет десять назад шел мимо БКЗ, там катался один или два скейтера. А сейчас, когда я там иду, – их там десятки. Им всем по двенадцать–пятнадцать лет, они слушают Blink 182, и им насрать на Шевчука и на весь русский рок. Они слушают панк-рок и никогда уже не будут слушать какую-то другую музыку. Не знаю, плохо это или хорошо…
Возвращается Олег с бокалом пива, садится.
–Все эти шаблоны – эмо-тексты, эмо-поведение… – говорит он, отпивая. Я и Максим продолжаем потягивать чай. – Это все извратили в последнее время. Все, что относится к стилю, изменилось уже столько раз и превратилось во что-то странное. Многие даже не знают, что эмо-культура пошла от музыки, думают что эмо – это те же готы, только вот оделись в розовое и не по кладбищам теперь ходят, а просто плачут. Я недавно услышал мнение, что эмо пошло из анимэ – там мальчики похожи на девочек. Такое мнение взялось оттого, что судят по внешнему виду. Часто ведь слышишь что-то вроде: «А-а-а-а, ты эмо? Бей эмо!» Или наоборот: «А, ты – эмо? Давай я поделюсь с тобой своими стихами, пообсуждаем нашу лирику». И это всё из-за каких-то внешних признаков. Так почему-то только в России и бывшем СССР. Какое-то мировоззрение у нас – в корне отличается. В других странах тоже бывает, что посмеиваются над всем этим, тоже есть анти-эмо, но все это как-то в рамках.
–У нас все – насчет плача, резания вен, – говорит Максми. – Сделали это первым признаком, по которому человека считают эмо. Вот, он порезал себе вены; вот, он покрасил волосы в черный цвет. Наверное, он – эмо.
–У нас странно все эти вещи воспринимают. Тот же панк. У нас если панк – то это обязательно грязный, облеванный. А во всем мире – есть такие, есть сякие, по-разному. А у нас – стереотипы, и их очень сложно разрушить.
–Менталитет другой. Здесь люди росли на другой музыке…
–У нас только начинает зарождаться поколение, которое слушает другую музыку. Были ж за железным занавесом столько лет, и это до сих пор сказывается…
–Ясен пень, если люди всю жизнь ходили на концерты «Металлики» и подобных групп, то все новое, что появляется, – это все воспринимается нормально. А у нас сразу все заговорили – что это такое? Где берет все это русский народ? И начинают появляться такие Иваны, которые говорят: «Э, а ты кто? А что ты напялил? На? тебе в глаз». Но есть и куча эмо-боев, которые ведут себя как свиньи. Понадевали на себя все это, но срут, где живут, надираются на концертах. И когда это видишь, так и хочется им надавать по морде.
Мы расплачиваемся и выходим из кафе. Олег прощается и спускается в метро, а мы с Максимом идем по Невскому в сторону Московского вокзала. Мне нужно купить обратный билет в Москву, а Максим идет к своим родителям. На Невском тусуется много публики неформального вида, в том числе – черно-розовых эмо-кидов. Некоторые узнают Максима, хоть он и надел капюшон. Кое-кто здоровается.
Максим останавливается поговорить с несколькими парнями. Я жду его, остановившись на несколько шагов впереди. Он возвращается, говорит, что это была группа «Психея».
–Я раньше был настоящим фанатом этой команды, – рассказывает Максим. – А вот недавно послушал их сингл «Шлюха» и понял, что теперь совсем не понимаю эту музыку... Другая она, из другого мира. Слушаю ее и понимаю, что мы, хоть тоже музыканты, но у нас совершенно разные жизни, словно в параллельных мирах. Они поют о совершенно неизвестных мне вещах...
Мы прощаемся у площади Восстания. Максим поворачивает налево, я – направо, к вокзалу.
Из блогов и форумов:
...А недавно дали посмотреть DVD «Оригами» (одна из главных российских эмо-групп, если кто не знал) , так вот, после его просмотра я кардинально изменил свое отношение и к этой группе, и к самой культуре. Офигительнейшие музыканты, да и как люди вроде очень неплохие люди. В общем, соплей многовато, но мысли неплохие иногда проскакивают.
«Оригами» – вот попсовое наитипичнейшее эмо.
Мне нравится такая 100% эмо-группа – «Оригами».
«„Оригами» никаким боком к эмо не относицца».
Ori-music-2
Алексей, барабанщик «Оригами»: Я познакомился с Максимом в десятом классе. Я тогда приехал в Питер из Владивостока и в десятый класс пришел в новую школу – в класс, где учился Максим. У меня тогда была идея – я очень от Prodigy фанател – научиться играть на пианино, чтобы быть как сэмплер Prodigy – Лайам Хаулетт: играть, делать сэмплы. И в десятом классе я начал учиться играть на пианино, стал сам разучивать ноты и уговорил родителей купить мне первый синтезатор – Casio – чтобы на нем тренироваться.
Максим: На тот момент я слушал Korn, Limp Bizkit, System of a Down – всякие «мазафаки». Ходил в широченных штанах, с цепями, косички у меня были, в шотландской юбке иногда ходил. И я рад, что все это слушал, – оно у меня навсегда останется в памяти. Ну а до этого, в детстве, я сначала Ace of Base слушал – как все, потом какой-то рэп, рэп-кор стал слушать.
Алексей: Когда ближе с Максимом познакомился, оказалось, что он умеет хорошо играть на пианино: он закончил музыкальную школу, подбирал мелодии и все такое. И у нас с ним оказались одни и те же интересы, нравилась одна и та же музыка – в основном хип-хоп и нью-металл. Тогда только появлялись Limp Bizkit, Korn. И мы с ним решили – а почему бы не попробовать?
Максим: Мы начинали с барабанщиком, Лехой, еще в школе – мы тогда рэп делали. Я делал музыку на синтезаторе таком дурацком, а он читал.
Алексей: Я нашел у себя на синтезаторе функцию, чтобы записывать несколько каналов. Можно было записать барабаны, Максим придумывал мелодию – и мы на нее сверху записывали текст, рэп какой-нибудь. И у нас начались всякие эксперименты, сначала не ахти какие, потом что-то из этого развилось. В итоге мы даже придумали гимн для школьного выпускного – читали всем классом рэп.
Максим: Потом я поступил в институт – ЛЭТИ, электротехнический университет – и там висело объявление: можно набрать рок-группу, репетировать в институте. Я пошел, куда было сказано, – и мне говорят: какой-то Вася приходил, он на басу умеет играть, какой-то Петя сказал, что гитарист, а ты кем будешь? Я сказал, что я вокалист. И какой-то барабанщик там тоже был.
Алексей: Максим поступил в один вуз, я – в другой. Но мы общались, были хорошими друзьями и до сих пор остаемся. У него в ЛЭТИ была возможность организовать свою банду – у них был свой рок-клуб. Если есть желание, ты приводишь музыкантов – и вот вам бесплатное место для репетиций. Мы решили, что стоит попробовать.
Максим: Мы пришли с Лехой – он собирался рэп читать вместе со мной, решили, что будем два вокалиста, будем делать Limp Bizkit такой. А там какие-то люди – свитер в джинсы заправлен, шарф «Зенит»… Мы две «репы» сделали, и я понял, что как-то ни то ни се.
Алексей: Долго эта группа не просуществовала, была всего пара репетиций, и нам это не понравилось, и ребята хотели играть другую музыку – так что не срослось.
Максим: Мы позвали барабанщика, я спрашиваю – сколько ты стучишь? Год. Я думаю – ну, круто, опытный. У нас там вообще никто нигде не играл. Он сел за установку и начал: тук – тук, тук – тук. Мы подходим к нему – а ты можешь – тук-тук-тук-тук-тук? Он говорит – нет, это я еще не проходил. Тогда Леха садится за барабаны и начинает стучать. А до этого он какое-то время просто сидел дома, ставил Limp Bizkit и под них стучал так хаотично. И у него все равно вышло в два раза лучше, динамичнее, чем у того барабанщика. Я ему – Леха, да ебть, это ж твое!
Алексей: Мы поняли, что наш барабанщик не умеет играть. А мне всегда это было интересно – что видит барабанщик, сидя за установкой. Я на репетиции раз просто сел за установку, первый раз вообще – и получилось, что я играю лучше, чем тот барабанщик, хоть он уже брал какие-то уроки. И меня это завлекло, я начал дальше сам заниматься, учиться, брать уроки.
Максим: В итоге я позвонил тому парню – так у меня было в жизни всего один раз, когда я звоню и говорю: «Слушай, ты нам не подходишь». И он чуть не плакал… Это ужасно, мне так было неприятно. Я подумал – господи, надеюсь, мне никогда больше не придется такого говорить.
Алексей: Дальше был еще один проект, куда меня взяли как начинающего барабанщика. В ту группу я позвал Максима.
Максим: Леха мне однажды говорит, что его позвали в коллектив какой-то – тоже начинающий. Я говорю – прикольно. И я к ним тоже пришел на репетицию, это было еще на первом курсе. Там два вокалиста ужасных, пьяных – орали что-то на английском. И я подошел и говорю: чуваки, давайте я попробую, я чуть-чуть петь умею. И получилось, что я вот так вот заменил тех фронтменов. Мы где-то год с той группой что-то играли, пробовали… Песни были на английском языке, какие-то странные концерты…
Алексей: Но в конце концов нам там тоже не понравилось. Мы из той группы ушли и решили делать что-то свое. Это было в конце 2001 года.
Максим: И вот в один прекрасный момент я понял, что мне ни фига вообще не удается реализовать идеи, которые я хочу. И был какой-то важный концерт, фактически шаг вперед, после нас должна была играть какая-то группа крутанская на тот момент, мы – разогрев. И надо было ехать в Сосновый Бор – пригород Питера, два часа. И я просто позвонил и сказал: чуваки, я не поеду. И я потом позвонил Лехе и говорю: давай делать свою группу, найдем всех с нуля.
Алексей: Через сестру нашей одноклассницы мы нашли Сочи. Человек такого необычного вида, весь испирсингованный, хотя тогда еще не совсем растатуированный, представляется не именем своим, а именем города.
Максим: Сочи – это, наверное, самый растатуированный человек на всей альтернативной сцене. Такого обилия кайфовых татуировок нет ни у кого больше.
Алексей: И у него был выход на репетиционную точку. Тогда все зацикливалось на этом – негде было играть. А на той точке можно было бесплатно репетировать. Мы загорелись, пришли. Там уже репетировала панк-группа «Тени». И из нее к нам перешел Андрей, гитарист.
Андрей, гитарист «Оригами»: У нас был халявная точка от подросткового клуба, и в то время, лет пять назад, я пытался делать музыку в своей группе. А когда-то я учился в лицее с нашим нынешним басистом. И он привел вокалиста с барабанщиком, они собирались делать какую-то новую музыку, и мне это было очень интересно. И я как-то мимоходом во все это вписался. Они начали репетировать, а я – хоба, хоба – подыгрывать на гитарке. Так и вышло, что я – гитарист.
Сочи, бас-гитарист «Оригами»: Я вообще смешно попал в группу. Меня вообще привлекала вся культура андеграундная, а у моей девушки были друзья, и они сказали, что собираются делать группу. И они позвали меня басистом, хоть я на то время не играл ни на одном инструменте – ну, не считая того, что в детстве, лет в семь-восемь, я ходил в музыкальную школу по классу фортепиано. Думаю, меня потому позвали, что у меня был выход на точку. Я знал Андрея, он играл панк-рок со своей группой, и им это поднадоело, группа практически распалась.
Андрей: Тогда я еще участвовал в панк-проекте под названием «Тени». Я играл там на гитаре, все было очень круто и весело, и как-то раз на нашу халявную точку пришли парни, которые сказали: «Мы тоже хотим „репать“ и делать крутую музыку». И я тоже решил делать крутуюмузыку – а почему бы и нет? И две первые «репы» я как второй гитарист подыгрывал, потом я стал первым и единственным на какое-то время гитаристом. И с тех пор я стал практически незаменимым участником группы, потому что выгнать они меня до сих пор не могут, как ни пытаются.
Сочи: Я подумал – надо не потерять точку, а заодно и помочь пацанам. И сам попробовал с ними играть. У нас тогда был еще один гитарист, но он особо долго не задержался. Мы тогда вообще не задумывались, насколько это все может быть серьезно. По музыке – мы тогда еще не знали, что это будет, и я вообще мало думал про всякие стилевые направления.
Алексей: Все, теперь у нас был состав: я на барабанах, Сочи на басу, Андрей на гитаре и Максим – вокалист. Еще у нас был тогда сэмплер и был второй гитарист, но он долго не задержался, ему не понравилось. Всего у нас сменилось три сэмплера – по разным причинам. Один сейчас довольно известный диджей в Питере, другой потерял интерес к музыке.
Максим: Первый концерт был шестого апреля, пять лет назад. Приехали наши друзья – человек десять. И еще пять алкашей каких-то были в клубе. Мы играли на окраине Питера. Как раз тогда придумали название «Оригами» и решили, что это будет день рождения группы.
Алексей: Мы очень долго спорили. Максим предлагал свои названия, не соглашался с тем, что я предлагал.
Максим: Искали слово, которое есть и на русском, я не хотел названия на английском. Плюс хотелось чего-то необычного, как бы и не совсем русского. Русский язык – он ведь такой: назовешься, например, кувалдой, и так оно и звучит…
Алексей: В конце концов мы приехали за город, в какой-то ДК, где должен был быть наш первый концерт, и ведущему надо было как-то нас объявить. Повезло, что он спросил у меня, и я сказал: группа «Оригами». На тот момент мне это название нравилось больше других.
Максим: А я был единственный в группе, кто был против этого названия.
Олег: Слово оно известное, но многие люди не знают ни что оно означает, ни даже как оно пишется. Некоторые пишут – «А-ригами».
Максим: Вообще я всем всегда сочиняю легенду, что мы все в детстве ходили в кружок, лепили бумажки, а потом вдруг решили играть рок.
Олег: Ну и Леха у нас из Владивостока, побывал в Японии.
Максим: Я уже и не помню, как мы попали играть в тот клуб. Какие-то знакомые, кто-то предложил… Клуб «Муха». Какая-то жопа на самом деле. Мы вышли из клуба – половина была пьяных, пришли какие-то местные, в шарфах «Зенит», с дубинами. Мы идем, а они нам – щас будем люлей давать. Мы такие – да вы че? Они – вы рэпперы. «Да какие мы рэпперы? Мы рок играем». – «У вас штаны широкие у всех». А потом менты двоих наших друзей забрали. Там стоит этот клуб, рядом дорога – и поле. Подъезжает ментовский бобик, их сажают в машину и уезжают. Я выхожу из клуба, спрашиваю: «Где они?» А остальные уже пьяные, мне говорят: «Уехали!» И показывают на поле.
Из текста песни «12 секунд»:
Всё 12 секунд назад было другим.
Взрыв ярко-алым цветком пророс за окном,
разрушая мой дом.
Всё 12 секунд назад было другим, родным, живым.
Взрыв ярко-алым цветком пророс за окном,
разрушая всё своим лепестком.
И все вопросы – зачем, ради чего, кому это нужно —
уж точно не мне.
Я не один такой, нас много, мы просто устали ждать
очередного цветка за окном.
Взрыв, смерть, 12 мгновений, и всё превратилось В НИЧТО.
За что. За слово СВОБОДА в газетной статье.
Стол, разрисованный детским мелком,
отброшен ударной волной, навсегда.
Всё, что здесь было, имело значенье, теперь лишь зола.
Ori-music-3
Санкт-Петербург, 18 мая 2007 года
Я сижу в кофейне в центре города с музыкантами «Оригами» – гитаристом Андреем, басистом Николаем Сочи и диджеем/вокалистом Димой «Fieldy». У всех троих парней – красочные татуировки, Сочи – весь в пирсинге. Мой первый вопрос музыкантам – как они начали играть эмо.
Сочи: Первый год мы вообще не знали, что такое эмо, тогда вообще мало кто знал. Потом появились какие-то группы у нас в России, и мы начали двигаться в эту сторону, потому что нам эта музыка очень понравилась. В то время появилась какая-то тусовка – всегда есть люди, которые первыми слушают всякую новую музыку. У нас была такая тусовка в Питере – мы, другие музыканты. Мы слушали The Used, Thursday. В какое-то время все мы начали это слушать и пытаться под этим влиянием что-то делать. Это все было на слуху, но не у простого обывателя, а у людей из музыкальной тусовки. Мы развивались, и это привело к популяризации этого стиля.
Андрей: Главное – чтобы нравилась музыка, чтобы она у тебя вызывала какие-то эмоции, а не чтобы она там была какая-то суперандеграундная.
Сочи: Вот, взять группу «Психея» – это такая «Нирвана» российской сцены. В принципе их лидер всегда показывал приверженность этой группе. Потом появились «Джейн Эйр», «Аматори», еще позже – «Стигмата», мы. В каждой волне – все больше и больше групп. Больше людей играют в группах, у них самих еще друзья, тусовка у каждой группы есть, вот и растет все это. И все узнают, Интернет доступен. Набери в Интернете слово эмо – тебе там куча групп, куча форумов.
Дима: За последние три-четыре года аудитория не только сильно расширилась, не только за счет того, что больше групп, что с ними друзья, а она просто реально молодеет. Если раньше средний возраст на наших концертах был восемнадцать-девятнадцать лет, то сейчас ходят – ну, не сказать «дети», потому что кому-то это будет обидно – но люди среднего школьного возраста. На форуме кто-то пишет – мне двенадцать лет, меня впустят в клуб на концерт? Человек, естественно, хочет выделиться. А в таком возрасте легче выделиться чем? Внешней оболочкой. Пойти купить краску черную за пятьдесят рублей, покрасить челку, сказать, что тебя никто не понимает, – это же очень просто. Найти таких же пару друзей лузеров – и вместе переживать. Все эти шаблоны вокруг эмо, что это чуваки, которые склонны к суициду, – я считаю, что это просто бред. Все эти разговоры хулиганов: «я не могу позволить, чтобы мой ребенок вырос таким вот гомосеком, чтобы он красил волосы, чтобы он себя убил, потому что он – эмо-бой». Тоже полный бред. Среди всей этой эмо-культуры гомосеков меньше всего, потому что там девочки очень-очень красивые. И весь этот внешний вид, позерство потому, что это девочкам нравится. Такие девочки, которым нравятся такие вот мужики, их там очень мало.
Я спрашиваю у парней, что они думают про всю эмо-культуру, сложившуюся вокруг музыкального стиля.
Андрей: Культуры нет как таковой, есть позеры, которых все видят. И именно отсюда идут все эти слухи про суицид и фиг знает про что. Есть музыканты, которые действительно знают, чем они занимаются, и есть люди, которые «тру», которые в теме. И их очень маленькое количество – таких людей. И они тоже одеваются ярко, накрашиваются, у них свои темы, свои «загоны». А вообще вся эта мода – я не считаю, что это плохо. Мне приятно смотреть на девушку с черными волосами, красиво, прилично одетую, чем на такую же девушку, но в каком-то грязном балахоне и с засаленными волосами. Но все равно, это – не культура, это – мода.
Дима: В России любая идея искажается русским менталитетом, поэтому сравнивать российскую эмо-культуру и западную смысла нет. Какие-то элементы самые яркие были взяты и в самых таких преувеличенных формах. Ну, например, если модные цвета – это розовый и черный, то в принципе ничего другого присутствовать не должно. Или не просто там один черно-розовый значечек, а чтобы их было от пяток до макушки.
Андрей: Мне кажется, как это быстро пришло, так же быстро и уйдет, и через пять лет такого количества людей не будет…
Сочи: Количество может быть и больше, но просто не так заметно уже будет. Когда-то сколько было людей в балахонах «Алисы»? Их и сейчас еще много, но никто их уже не замечает, не обращают на них внимания.
Дима: Эти подростки, они перерастут, и им станет уже неинтересно, а у следующего поколения появится новаямода…
–А что такое эмо конкретно для вас? – спрашиваю я. – Что значит для вас это слово?
Андрей: Эмо – это жизненное такое состояние, состояние души, эмоции… И я их передаю в музыке, в своем поведении на сцене, в каких-то жизненных ситуациях. Ну, какое-то более эмоциональное реагирование на какие-то ситуации. Все это резче выплескивается, резче переживается… Другое отношение ко всему, извращенное… – Он смеется.
Дима: Во-первых, это музыкальное направление, грани которого очень размыты, во-вторых – это внешняя оболочка. Я всерьез не могу воспринимать это как какую-то идеологию о том, чтобы на все реагировать гораздо острее и видеть мир в серых тонах… Нет, так я не могу. Это все из шаблонов, навязанных статьями, что эмо-бой – обязательно грустный. Это не для меня. Да, я могу перед концертом подвести себе глаза, но навязывать себе плохое настроение, депрессию – это было бы глупо. Если у тебя это есть – ну случилась у человека беда, он пошел поплакал, а самому себе это придумывать, накручивать себя на то, что я покрасился и меня за это побили, они плохие, а я хороший – это глупость какая-то.
Сочи: Для меня, помимо музыкальной составляющей, стиля, все-таки есть какой-то внутренний мир. И даже пять лет назад, когда не было этого стиля, были люди, к которым это слово – «эмоциональный» – больше всегоподходит. Есть тусовка, где мальчики дерутся и играют в футбол, а есть тусовка, где мальчики дружат с девочками. И вот из такой тусовки скорее придет эмо-бой. И эмо-люди – они более восприимчивы к обиде, они не дерутся, их девочка бросила – и они плачут. Потому что, если чувака девочка бросила, он пошел нажрался – это не эмо. (Смеется. ) Те, кто собираются, нажираются в говнище – это другие люди, я считаю. А настоящие эмо – это не позеры, которые ведут себя так, потому что это где-то в канонах каких-то записано, а это состояние внутреннего мира, которое присуще не всем совершенно. И я тоже такой, хотя внешне могу показаться совершенно другим. Эмо-музыка трогает людей не только потому, что это хорошая музыка, а потому, что она выражает то, что у людей внутри накипело, поддерживает тебя в каком-то состоянии. Вот тебе плохо – и ты слушаешь эту музыку. Она, может, как усилитель какой-то. Либо печали, либо наоборот. Я бы не сказал, что, когда я слушал, там, хардкор, он у меня вызывал такие переживания, как эта музыка.