Крапивин Владислав Петрович. Стража Лопухастых островов, Мальчик девочку искал…, Колесо Перепелкина

   Конечно, Авка все это знал лишь по рассказам. Рассказы, кстати, были скупые. Те, кто побывал у баронессы, на осторожные вопросы "ну, как там" хмыкали и отвечали: "побываешь - узнаешь". И те, кто еще не побывал, сцепляли в замочек пальцы и незаметно стукали правым локтем по дереву: "Пронеси, судьба". Авка тоже, случалось, делал "замочек" и стукал, да вот не пронесло…
   Что поделаешь, никто не знает своей судьбы. Говорят, подобной участи в детстве не избежал даже нынешний император, а в ту пору наследник престола. Что-то натворил он во дворце, и его в закрытой карете, окруженной конными гвардейцами, доставили к баронессе. В четверг, в не приемный для других день. Потом, когда принц сделался самодержцем, среди школьников появилась светлая надежда. Мол, скоро новое величество отменит на денек закон о запрете смертной казни и велит оттяпать Всеобщей Тетушке голову. Или, по крайней мере, отправит ее в бессрочную ссылку подальше от столицы. Но ничего подобного не случилось. Мало того! Скоро стало известно, что государь пожаловал баронессе фон Рутенгартен медаль ордена "За бескорыстное тыквоусердие" второй степени.
   Вот и пойми этих взрослых!… Среди старших школьников даже возникла тайная организация "За свержение!" Но вскоре оказалось, что свергать императора не надо, потому что человек он незлобивый и правитель довольно мудрый. Даже не отправил к баронессе ни одного из разоблаченных подпольщиков. Только повелел каждому из них поставить отметку "хуже некуда" по грамматике, потому что очень уж безграмотно писали они свои листовки…
   Баронесса за долгие-долгие годы педагогической службы постарела, конечно. Однако сил и твердости характера не утратила. Порой жаловалась в ГВИПе на утомление, но уходить на пенсию не желала и от помощников отказывалась. "Простите за нескромность, но где вы найдете людей с моим талантом воспитателя?"
   Все это вспоминалось Авке на ходу, само собой, позади главных мыслей и чувств. Какие чувства - это (ик!) понятно. А мысли… в общем-то, и они понятные.
   Может, все-таки удрать куда-нибудь и спрятаться, пока все не позабудется? Но ведь мама с папой с ума сойдут: куда девалось младшее дитя? К тому же трусить и уклоняться от встреч с баронессой считалось у мальчишек неприличным. Не совсем гугнига, но все же явное малодушие, и "бзяку-бояку" можно заработать запросто. Нет уж, будь что будет…
   Ноги двигались не очень-то быстро, но все же доставили беднягу к жилищу баронессы фон Рутенгартен. Серый, из крупных булыжников дом придвинулся к Авке вплотную. Он был зловещий, как старинная тюрьма на площади Императора Клумбуса Покорителя. Правда, тюрьму эту Авка видел лишь на картинках, ее четыре века назад разнесла по камушкам армия мятежных ремесленников.
   От брусчатого тротуара к сводчатому входу в башню вела сквозь гусиную траву и одуванчики хорошо натоптанная тропинка. И никого по близости не было, только цвиркали кузнечики. Мирно так… Все с той же ледяной тыквой в животе Авка (ик!) пошел по тропинке. Потянул за кольцо массивную наружную дверь. Она отошла неожиданно легко. Авка пинком прогнал последнюю мысль о бегстве и шагнул в сумрак башни.
   Впрочем, не такой уж сумрак. В два оконца падали лучи. Освещали длинные лавки вдоль каменных стен. Было зябко, и пахло копотью. Со щелканьем качали медный маятник могучие настенные часы. В глубине была еще одна сводчатая дверь. Над ней, на торчащей из стены балке, шумно заворочалось рыжее пернатое существо.
   - Госпожа бар-ронеса! К вам пр-ришли! - голос был, как у колдуньи по имени Ржавая Помидора из кукольного театра. "Из рогатки бы тебя!" - подумал Авка, но без большой злости. Злиться всерьез не было сил. Из-за двери глухо донеслось:
   - Даже в каникулы нет покоя… Ну, раз пришли, пусть заходят! - И сколоченная из сучкастых горбылей дверь медленно отошла. Кажется, сама собой.
   - Пр-ра-ашу! - сказала гадкая птица. И Авка пошел. И вошел.

Тыквофон

   Баронесса фон Рутенгартен оказалась не такой, как на портретах. Там она была солиднее, упитанней, не со столь кривым носом и не с таким косым глазом. А здесь - ну, ведьма ведьмой. Сидела она в широком кресле, на плечах - мохнатая, будто козья шкура, накидка.
   Голос был сиплый и недовольный. Но громкий.
   - Что скажете, молодой человек?
   Авка ощутил, как наливаются противной теплотой уши.
   - Ик… вот… - на ватных ногах подошел, протянул смявшийся в кармане листок. И поник головой. Но из-под упавших волос украдкой все же наблюдал за Всеобщей Доброй Тетушкой. И даже мельком глянул по сторонам. Где тут то самое… которое для воспитания? Но были только обычные стулья, широкий письменный стол и тумбочка с непонятным аппаратом: какая-то штуковина из шестеренок с трубой вроде духового контрабаса. "Может, станок для пыт… ик… ок?" Но ведь известно, что для вразумления своих гостей баронесса использует лишь гибкие ветки молодых тыквогонских акаций…
   Читала баронесса без очков. Глядя левым глазом в розовый листок, правый (черный, с колючей искрой) она воткнула в Авку.
   - Ну-с, любезнейший Август Головка, что послужило причиной вашего приятого здесь появления?
   - Там ведь написано, - бормотнул он.
   - Ничего не написано! Этот ваш господин Укроп изрядный лодырь, не мог заполнить документ как положено! - Баронесса бросила на пол бумажку и потребовала уже другим тоном:
   - Говори, чего натворил-то?
   - Я это… из-за… ик… керосина…
   И, глядя на растоптанные башмаки, икая и дергая на животе лямку, Авка скомкано поведал придуманную историю про бомбы.
   - Ну и вот… Гуська-то ни… ик… при чем… А он… то есть господин Укроп, говорит ему…
   - Хватит, - перебила баронесса. И Авка увидел, что она смотрит обыкновенными, не косыми глазами. - Это ему ты мог вешать на уши тыквенный салат. А мне надо знать истинные факты.
   - Но… я же…
   - Август Головка! Не усугубляй свою вину бессовестным враньем! Я люблю правду!
   Авка понял, что сейчас заревет.
   - Но если я… ик… правду… вы же скажете, что совсем вранье!
   - А ты попробуй, - усмехнулась Всеобщая Добрая Тетушка.
   - А вы…
   - Что?
   - Не взгреете сильнее, если покажется, что вру?
   - Там будет видно, - утешила баронесса. - Ну?
   - Мы с Гуськой были на дик… иком пляже, и туда прилетела такая круглая штука… Плюхнулась у воды… Вот, вы уже не верите! А Гуська тоже видел…
   - Перестань раньше времени дергать штаны, - опять усмехнулась баронесса. - Возьми стул и сядь передо мной… Вот так. Подыши спокойно и рассказывай по порядку.
   И Авка стал рассказывать по порядку. Сперва сбивчиво, а потом довольно связно. Не забывайте, это был начитанный ребенок, умел говорить. А баронесса к тому же слушала с явным интересом. Подперла костлявым кулаком подбородок. Будто и не зловещая госпожа фон Рутенгартен, а простая несердитая бабка. Авка увлекся и даже икать почти перестал. Даже подзабыл, зачем он сюда явился.
   Посреди рассказа мелькнула мысль: а не выдает ли он какую-то тайну, не вредит ли своей болтливостью Звенке? Но тут же подумал: "А какая тайна, какой вред? Звенка и ее Никалукия все равно за бесконечным океаном…"
   Конечно, он не стал говорить, как Звенка купалась и как он боялся, что она простудится. В основном - про этот… гра-ви-то-план. И про Звенкины рассказы о дальней земле.
   - Ну и вот… и улетела… А если не верите, то у меня доказательство… птичка. Смотрите…
   Баронесса посмотрела. На желтую ласточку, потом опять на Авку. И вдруг спросила:
   - А что, красивая девочка?
   Авка мигнул.
   - Да некрасивая! - досадливо вырвалась у него. - Только…
   - Только засела в голове, и никак не забыть, - догадливо закончила баронесса.
   У Авки опять затеплели уши. Он вновь затосковал. И по Звенке, и оттого, что вспомнил, зачем он здесь. "Ох… уж скорее бы… Ик…"
   И баронесса словно услыхала его внутреннее иканье и оханье. Решительно выбралась из кресла, шагнула к закрытой двери, глянула наружу сквозь глазок.
   - А, да там еще один посетитель! Что же эта швабра из перьев молчит? Заснула в рабочее время… Ладно, придется все делать по правилам…
   "О-о-й-й…" - Авка вжался в стул. Баронесса обратила на него деловитый (опять с заметным косоглазием) взор.
   - Ну-ка скажи "А-а!"
   - Зачем?
   - Без вопросов. Живо!
   - А… ик, кхе…
   - Не кряхти, а чисто!… Ну?
   - А-а-а! - со звоном отчаянья завопил Авка. И сам испугался.
   - Очень хорошо. Голос номер семь… А теперь обещай молчать до конца жизни про все, что здесь увидишь и услышишь. Иначе сотворишь самую черную гугнигу и будешь бзяка с полным отпадом… Ну? Даешь слово?
   - Д… даю… Только вы… ик… не изо всех сил, ладно?
   - Ладно, - хмыкнула баронесса.
   Она шагнула к странной штуке на тумбочке. Засунула между шестернями маленькую продолговатую тыкву. Опустила на нее что-то вроде блестящей ложки. Крутнула сбоку колесо с изогнутыми спицами. Тыква завертелась, из жестяного контрабаса донеслось шипение… А потом:
   - Ай!… Нет!… Ой-ей-ей! Не надо!… Простите, пожалуйста! А-а-а-а!…
   У Авки отвис подбородок, и очередной "ик" застрял на полпути.
   Кто-то, сидящий в трубе аппарата, вопил совершенно по-мальчишечьи. Ну, почти как Авка прошлой осенью, когда он три раза подряд схлопотал "хуже некуда" по чистописанию и у доброго папы "лопнуло терпение, подобно переспелой семенной тыкве".
   - Ой! Ваше сиятельство, не надо больше! А-а-а! Хватит!…
   - Ладно, хватит так хватит, - покладисто кивнула баронесса и остановила машину. Оглянулась на Авку. - Ну, как? По-моему, очень похоже на твой голос, не правда ли?
   - Не… ик… знаю… - Авка часто мигал. Ничего не мог понять. И наконец боязливо спросил: - А… ик… это… зачем?
   - Неужели не ясно? Чтобы тот, кто дожидается в прихожей, ни о чем не догадался раньше времени. Если побоится немного, это не вредно. Пусть посидит и подумает, что здесь все - на самом деле…
   - А… "на самом деле" значит не будет? - дошло наконец до Авки, и душа его робко возликовала.
   Баронесса выпрямилась и с высоты роста устремила на мальчишку обиженно-гордый взгляд.
   - Посмотри на меня внимательно, Август Головка. Да, я далеко не красавица. Но разве я похожа на чудовище, которое мучает несчастных детей?
   В ответ Авка очередной раз икнул. Кто ее знает, похожа или нет? Вообще-то явная ведьма. Но говорят, среди ведьм встречаются и не злые…
   Баронесса продолжала:
   - Много лет назад я попросилась на эту должность для того, чтобы избавить юных жителей Тыквогонии от жестокостей школьных наставников. Потому что с детства знаю, как это несправедливо. В пансионе Добрейшей Сандокрассы, где я училась, все просто стонали от злых придирок сестер- воспитательниц. И я дала себе слово…
   - Но вы ведь… были девочка… - несмело перебил Авка. - А к вам сейчас посылают мальчишек…
   - Да! И это еще несправедливее… Мальчики по своей натуре склонны к шалостям, озорству, непослушанию и всяким фокусам. Многие не любят учить уроки, говорят взрослым дерзости и купаются без спросу. Что тут поделаешь? Так было всегда и будет впредь, пока наш мир держится на трех китах. Порой мальчишечьи выходки вызывают немалую досаду, это понятно. Однако переделывать мальчиков путем суровостей и строгостей бесполезно и вредно. Это все равно что переделывать законы природы. Природа не терпит бесцеремонного вмешательства, оно нарушает гармонию мироздания… Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Д-да… - неуверенно отозвался Авка и тихо икнул последний раз.
   - Вот и хорошо. И помни, что ты клятвенно обещал молчать. Иначе меня выгонят с должности. Впрочем, ты мальчик не хуже других, а за долгие годы меня не выдал еще ни один…
   - А вы, значит… никого никогда?… - не сдержал любопытства Авка.
   Баронесса слегка опечалилась:
   - Нельзя сказать, что никогда. Изредка попадаются столь негодные личности, что я вынуждена… соответствовать своей должности. Что мне было делать с двумя юными злодеями, которые чуть не довели до инфаркта уличного кота? Они привязали к его хвосту пустую сушеную тыкву-погремушку, и бедное животное полдня носилось по улицам столицы!… Бывали и другие случаи, да… Иначе как бы я подновляла коллекцию голосов? - И она погладила жестяной раструб. Потом вздохнула: - Но такие случаи - редкое исключение…
   - Теперь понятно, почему император наградил вас медалью! - радостно догадался Авка.
   - А вот и непонятно, - сухо сообщила баронесса. - Потому что с его высочеством я обошлась по всем правилам. Это была просьба его мамы императрицы, и я не могла обмануть ее величество…
   - Что же он такое натворил? - опасливо спросил Авка.
   - Вообще-то это государственная тайна… но ты обещал молчать о нашей беседе. Наследник продул друзьям-приятелям в известную тебе игру "чопки" какую-то императорскую реликвию. И не стал говорить, кому именно проиграл. И отказался требовать ее обратно, сказал, что за это его обзовут "бзяка-отбирака"… Вот его и доставили сюда… Впрочем, его высочество не был на меня обижен. Когда все закончилось, он даже сказал: "Благодарю вас, мадам. Я думал, это будет гораздо неприятнее".
   "Наверно, за это и медаль", - проскочило в голове у Авки. Но сказал про другое (дернуло его за язык):
   - А голос принца у вас тоже сохранился?
   Авка уже понял, что машина с трубой умеет не только вопить по-мальчишечьи, но и запоминать голоса.
   - К сожалению, нет. Я включила запись, но во время процедуры его высочество героически молчал, а его храброе сопение аппарат уловить не сумел.
   - А как он действует? - опять не сдержал любопытства Авка.
   - Довольно просто. Звук попадает в трубу и заставляет колебаться вот эту металлическую пластинку с иглой. Игла выцарапывает на кожуре вертящейся тыквы зубчатые бороздки. Это и есть запись голоса. А звучание - это обратный процесс. Игла бежит по бороздке и заставляет звучать трубу. Главное, чтобы тыква была гладкая, иначе иголка спотыкается…
   - До чего замечательно! - выдохнул Авка. - Ваше сиятельство, это вы сами придумали?
   - Нет, это давнее изобретение моего покойного мужа. Фигус фон Рутенгартен был большой любитель музыки. У него в замке каждую неделю играл замечательный оркестр, и барон решил оставить на память лучшие музыкальные произведения. Для этого и придумал тыквофон…
   - Что?
   - Что такое "тыква", известно. А "фон" на одном из древних языков означает звук. Отсюда и название аппарата… Но изобретения полагается регистрировать в Императорской патентной коллегии. А там всякие ученые мужи воспротивились. Как, говорят, можно подменять скрипучим тыквенным звучанием живые голоса оркестровых инструментов и песен! Надругательство над искусством! И запретили!
   - Но ведь никакого скрипа почти не слыхать! Вовсе даже настоящий голос!
   - Да, но попробуй убедить коллегию! Она даже постановила: сломать тыквофон!… Ну, ломать его барон, конечно, не стал и даже сохранил кое-какие музыкальные тыквы, однако все это под секретом. Достоянием тыквогонского общества изобретение так и не стало…
   - Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, - горько посочувствовал баронессе Авка. - Вот в Никалукии… ну, там, где Звенка… еле-еле разрешили построить гра… ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем…
   Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и… незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть - надолго… Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.
   Баронесса внимательно взглянула на него.
   - Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос…
   - Ой, нет… - Авка опять машинально вцепился в лямку.
   - Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу… Негромко, чтобы не услышали за дверью… Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в виду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению… А?
   "Может, правда?"
   - Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?
   - Бзяка буду.
   Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.
   - Говори, Август Головка…
   Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.
   - Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… - Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.
   - Замечательно! - Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. - А теперь слушай…
   Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка…" А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…" Затем - сбивчивые вдохи и выдохи…
   Неужели это правда он, Авка? Чудеса…
   - Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?
   - Можно.
   - Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?…
   - До девочки?
   - Ну да…
   - Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…
   - Когда потом-то… - прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…
   Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:
   - Кабы знать… Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель…
   - Значит, всю жизнь так и мучиться? - горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.
   - Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет… Разве что одно - забыть.
   - Не забывается же…
   - А вот это можно попробовать… Есть одно очень сильное средство…
   - Это, что ли, как тех, за кота? - выговорил Авка печальную догадку. И подумал: "Может быть, пусть? Зато потом - облегчение…"
   - Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется "Соната забвения". Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды - причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?… Хочешь послушать сонату?
   - Да! - с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.
   Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.
   - Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? - Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы-шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье - по размеру головы.
   - Садись, Август Головка… - И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.
   Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик… Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним - полупрозрачное, печальное и… ну, такое… Звенкино…
   - Нет! - Авка быстро снял шуршащие полутыковки. - Не надо… Простите, ваше сиятельство, но не надо… Пусть… - Вот как? - Баронесса подняла левую бровь.
   - Да… - вздохнул Авка. И повторил: - Пусть… - И (странное дело!) слегка повеселел.

Две головы

   В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.
   - О! - удивился Авка, когда вышел.
   - О… - удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.
   - Привет! - сказал Авка.
   - Привет… - грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: "Ну, как там?" Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.
   Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как никак, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.
   Авка спросил:
   - Тебя за что?
   - За штаны… Помнишь, как я торопился после игры в чопки? Оказывается, надел штаны задом наперед. Прибежал на дежурство, встал в шеренгу и тут чуть не помер с перепугу. У всех левая нога желтая, правая красная, а у меня наоборот. Его величество прошел мимо, ничего не заметил, ему это все по фигу. А у старшего церемониймейстера аж рожу перекосило. Кулак мне показал из-за спины. А потом вызвал к себе и говорит: "Или пиши рапорт об увольнении со службы, или завтра отправляйся с визитом к ее сиятельству фон Рутенгартен"… А мне как увольняться-то? Без моего жалованья семейство с голоду зачахнет…
   "Бедняга…" - И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:
   - Иди уж. Там свободно.
   Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:
   - Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу поскор-рее!
   Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.
   - Постой! - Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. - Подожди, я только спрошу…
   Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.
   - Ваше сиятельство, простите… можно, я задам еще один вопрос?
   Баронесса благосклонно кивнула.
   - Ваше сиятельство, а кот… ну, тот, к которому привязали погремушку… Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?
   - Конечно, нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя… К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно… И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами… - Баронесса, кажется, слегка прослезилась.
   - Большое спасибо, - выдохнул Авка. - А то у меня скребло внутри: что с ним стало?
   - Значит, ты любишь животных?
   - Ага… - почему-то смутился Авка.
   - И у тебя тоже есть кот?
   - Кошка. Заноза… Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы…
   - Что-что?
   - Да, две головы. По-научному это называется "аномалия"…
   - Но ведь это большая редкость!
   - Да. Но бывает…
   - Послушай, Август, я тебя не понимаю!
   - Что? - мигом перетрусил он.
   - Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой… Маккой-Каккой?
   - Вы… шутите, ваше сиятельство, да?
   - Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным-давно в своем труде "Дурость и ум" ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда, потом его объявили еретиком, но это не меняет дела…
   - Я не читал…
   - Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной… Тем не менее советую тебе побеседовать со своей… Боккой-Воккой.
   - Но как? Она же не умеет!
   - А ты пробовал задавать ей вопросы?
   - М-м… нет, - вынужден был признать Авка.
   - Вот видишь! Иди и попробуй… Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.
   - Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он…
   - Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет… Да не забудь отнести в школу квитанцию.
   Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно, почему).
   Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.
   Дома Авка отыскал Мукку-Вукку под кроватью. Сел, положил ее спиной на колени. Погладил кожаный живот. Черепаха улыбнулась обоими ртами. Две пары глазок блестели, как черные бусинки. Умно так…
   - Ну, что скажешь, мудрая Мукка? - вздохнул Авка. (С грустью вздохнул, потому что Звенка не забывалась.)
   И случилось чудо.
   - Не Мукка, а Мукка-Вукка, - тонко, с "кошачьим акцентом", произнес левый рот. Чуть капризно. А правый спросил:
   - Про что говорить-то?
   - О-о-о… - обалдело сказал Авка.
   - Вот тебе и о-о, - насмешливо отозвались оба рта.
   Авка перепуганно оглянулся на дверь. Хорошо, что дома никого нет. Иначе случилось бы то, что по-научному называется "сенсация".
   - Значит… ты по правде умеешь говорить?
   Черепаха двинула четырьмя лапами, устроилась на спине поудобнее. Глазки заблестели насмешливо.
   - А ты все еще не веришь?
   - А… я… то есть нет… то есть да, верю… Только…
   - Что?
   - Почему ты… почему вы раньше не разговаривали?
   - Разве ты меня о чем-то спрашивал? - кошачьего акцента поубавилось, и в голоске послышались старушечьи нотки.
   - Н-нет…
   - То-то и оно, что нет. А у черепах сдержанный характер. Они умнее людей и не любят зря болтать языком. Языками…