Красавина Екатерина. Смерть под занавес

   - А почему?
   Максим Алексеевич вдруг словно спохватился.
   - Да, наверное, что-нибудь женское. Юля - очень красивая актриса и яркая, а Элла Александровна сама у нас "царица", так что двум королевам в одном театре не ужиться. Театр... - задумчиво протянул Переверзенцев. Знаете, я когда-то сам мечтал стать актером, буквально бредил сценой, да не повезло, таланта - никакого.
   Вихрь, гром и ливень, вы не дочки мне,
   Я вас не упрекаю в бессердечье.
   Я царств вам не дарил, не звал детьми,
   Ничем не обязал. Так да свершится
   Вся ваша злая воля надо мной!
   - Это из "Короля Лира". Еще чашечку?
   - Нет, спасибо. А чай хорош!
   - Особый рецепт заварки. Научили в Англии. Если что - звоните. Не застанете в городе, звоните на дачу. Вот телефон.
   Во дворе Катя разбежалась и перепрыгнула через яму. "Как трепетная лань, - подумала она, - скоро можно будет выступать на международных соревнованиях по прыжкам в длину".
   Второй в списке стояла Ирина Генриховна Мануйлина. По телефону она говорила с Катей сухо и неохотно согласилась на встречу.
   Ирина Генриховна готовила абитуриентку к поступлению в театральный институт, и поэтому появление Кати было очень некстати.
   -Да, вы звонили, но обстоятельства изменились, впрочем, подождите десять минут.
   Она провела Катю в крохотную кухоньку с квадратным столом, накрытым ядовито-салатовой скатертью. Над столом висели сломанные часы с кукушкой. Когда-то птица совершила свой отчаянный последний прыжок из домика, но забраться обратно у нее уже не хватило сил. Сложный механизм сломался, и кукушка навсегда широко раскрыла рот, вытянув тощую шею. На плите вовсю кипел чайник.
   - Посмотрите пока журналы с моими статьями, - Ирина Генриховна подсунула Кате аккуратную стопку "Столичного театра".
   Листая журналы, Катя то и дело натыкалась на статьи Мануйлиной, обведенные красным маркером.
   По Катиным понятиям, прошло уже пятнадцать или двадцать минут, а Ирина Генриховна все не появлялась. Наконец Катя услышала приглушенные голоса и хлопанье входной двери. Она едва успела придать своему лицу выражение серьезной сосредоточенности, как в кухню влетела Мануйлина.
   - Пройдемте в комнату. Правда, у меня там не очень прибрано. Готовлюсь к командировке в Италию. Пригласили почитать лекции по истории русского театра. - В ее голосе звучали легкие нотки превосходства.
   Маленькая черноволосая Ирина Генриховна напоминала ракету, запущенную с космодрома.
   - А вы откуда?
   - Институт Гете, собираю материалы о наиболее интересных театральных коллективах столицы, заказали подборку мнений о "Саломее" и Элле Александровне.
   - Ну и что немцев конкретно интересует?
   - Вы знаете, Ирина Генриховна, честно говоря, меня не ставили в жесткие рамки, я могу и отказаться писать о "Саломее". Я вначале просто соберу материал как бы конфиденциально, а там посмотрю.
   - Элла - интересный человек, очень интересный. Вы знаете, она, по-моему, единственный режиссер, который возник как бы ниоткуда, она ведь не коренная москвичка. Обычно в Москве процветают все-таки столичные режиссеры или те, которые руководили областными театрами. У Эллы нет ни того, ни другого. Она возглавляла какую-то самодеятельность в Твери, а потом поставила в Москве "Саломею" Уайльда, этот спектакль и стал ее визитной карточкой. Прекрасный спектакль. В нем и блистала впоследствии Юлия Миронова. Правда, она недолго поработала с Эллой, что-то разладилось у них. Элла - сильный режиссер диктаторского типа, работать с ней могут далеко не все... Возьмите мою статью за прошлый год, я там достаточно подробно писала о Гурдиной.
   - Ирина Генриховна, а что за критик, который что-то не так написал о "Саломее" и его выгнали с работы?
   - А это Касьянников Михаил. Между нами говоря, противный мальчишка. Закончил журфак, пролез в популярнейшую газету "Российский калейдоскоп". Стал работать, как мы называем, в жанре "разгребателей грязи": болтаться по презентациям да тусовкам, выискивать сплетни, а потом делать из них хлесткие статейки. Мы его не любили.
   "Мы", очевидно, - подумала Катя, - неприкасаемые и старейшие".
   - Вы не дадите мне телефон Юлии Мироновой? Может быть, мне удастся поговорить с ней?
   - Сейчас посмотрю. Юля, по-моему, переехала на другую квартиру. Да, вот, возьмите, только не ссылайтесь на меня, актеры не любят, когда дают их домашние телефоны. Если будете что-нибудь публиковать и цитировать меня, то покажите предварительно материал. Желаю успеха.
   Когда Катя бежала вниз по лестнице (лифт не работал), ей показалось, что Ирина Генриховна несется за ней с журналами под мышкой с пожеланием цитировать ее на каждой странице. "Ну и господа театральные критики, размышляла Катя, стоя посреди миниатюрного дворика в окружении деловито копошащихся в песочнице детишек, - честолюбивы и самовлюбленны, как актеры, а может быть, и больше. Критик - это актер в квадрате", - философски заключила она.
   После визита к Мануйлиной Катя решила пройтись по Арбату, благо он был в десяти минутах ходьбы. Она вышла к ресторану "Прага" и медленно двинулась вперед, увлекаемая пестрым людским потоком. "Странно, что такая яркая и честолюбивая женщина, как Элла Гурдина, не особенно жаловала прессу. Ей следовало бы поступить наоборот: окружить себя штатными перьями, прославляющими каждый ее шаг, и спокойно почивать на лаврах. Но она как бы отошла в тень и довольствовалась нечастыми публикациями. Что это удивительная скромность или?.. И все-таки один критик написал о ней нечто не совсем лестное, за что и поплатился своим местом. Немудрено, что у бедняги расшатались нервы и с ним произошел несчастный случай".
   Вдоль Арбата нескончаемыми рядами тянулся импровизированный вернисаж. Тут же молодые художники рисовали прохожих. Рядом красовались изображения вечно сексуальной Мерилин Монро и разбитного парня Бельмондо. Светлые дома резко контрастировали с синими и зелеными козырьками магазинов и кафе. Казалось, неведомый строитель нахлобучил кепку на воспитанницу балетного училища и она растерянно замерла, не зная, как реагировать на столь грубый жест. Несмотря на приближение вечера, жара не отступала. Около Вахтанговского театра Катя набрела на золотой фонтан, который раньше не видела. Это была скульптура Турандот. Катя присела на прохладный парапет и опустила руку в воду, внезапно покрывшуюся ярко-красными бликами. Она подняла голову. Рядом с ней встала оживленно беседующая с подругой девушка в коротком алом платье. Катя резко выдернула руку из воды. Ей стало не по себе.
   Проплутав по арбатским переулкам, Катя вынырнула к театру "Саломея". "Надо бы еще раз поговорить с Гурдиной", - подумала она.
   В театре царила тишина. В холле Катя наткнулась на Лину Юрьевну, которая шла куда-то, держа в руках большую хрустальную вазу, наполненную водой.
   - Здравствуйте.
   - Добрый день. - Лина Юрьевна слегка натянуто улыбнулась.
   - Я хотела бы поговорить с Эллой Александровной.
   - Она немного приболела.
   - Вы не дадите мне адрес? Я бы подъехала к ней домой.
   - Сейчас позвоню ей, узнаю, в состоянии ли она вас принять. Ехать никуда не надо. Она живет в этом же доме, тремя этажами выше.
   Лина Юрьевна поставила на пол вазу и направилась в сторону кабинета Гурдиной. Катя посмотрела ей вслед. Без сомнения, женщина невольно старалась походить на свою начальницу, те же рыжие волосы, многочисленные браслеты на руках, прямая спина. Но это была блеклая копия Гурдиной, словно ее рисовали уже высохшими красками.
   Через две минуты Лина Юрьевна протягивала Кате стопку бумаг:
   - Если нетрудно, занесите, пожалуйста. Квартира двадцать семь.
   Маленькая однокомнатная квартира Эллы Александровны была плотно заставлена низкой мебелью: шкафчиками, книжными полками, двумя трюмо, стоявшими друг напротив друга.
   Сама хозяйка лежала на диване, обложившись подушками. На инкрустированном столике стояли чашки и заварочный чайник, сделанный в виде двух-этажного домика с забавными голубыми окошками.
   - Садись, наливай сама, кипяток под столом. Вот печенье, джем. Гурдина взяла в руки пиалу с маслинами. - Обожаю маслины, не хочешь?
   - Нет, спасибо. - Маленькой серебряной ложечкой Катя положила в чашку сахар. - Расскажите об актерах, какие они.
   Гурдина охнула: она попыталась принять полусидячее положение.
   - Спина болит. Ну что ж, если это необходимо... Начну со старших. Рубальский Станислав Робертович - поляк, очень красивый старик, ему уже почти семьдесят, игра исключительной выразительности. Впрочем, он не профессиональный актер, но это между нами, на эту тему я предпочитаю не распространяться. Знаешь, пойдут всякие кривотолки, слухи: Гурдина берет непрофессионалов. У нас ведь любят из мухи слона делать. В Рубальском есть порода, старомодность в лучшем смысле этого слова. Он - как осколок другой эпохи. Станислав Робертович из потомственных польских дворян, где-то под Краковом даже сохранились остатки его родового замка. - Гурдина взяла со стола чашку и осторожно поднесла ее к губам. - Потом идет Женя Сандула. Амплуа героя-любовника. Красавец, жгучий брюнет. Считает себя просто неотразимым. Конечно, его время уже в прошлом. Такие мужчины пользовались бешеной популярностью у поклонниц лет десять-пятнадцать назад. Сейчас всем нравится тип Володи Машкова. Молодой, раскованный, сексапильный. Но Женя все равно хорош, этакий светский лев.
   Гурдина протянула руку к пачке сигарет и закурила.
   - Не могу жить без сигареты, просто наваждение какое-то. Знаю, что надо бросить, но не могу. Так на чем мы остановились? - Она взглянула на Катю, слегка прищурившись.
   - На Жене Сандуле.
   - Ах, да, Сандула. Затем идет наша молодая "поросль" - Артур и Рудик. Способные молодые актеры, правда, им пока не хватает практики, но это придет. А так они оба очень талантливы.
   - Простите, а они не ревнуют друг к другу?
   Гурдина расхохоталась:
   - Это ты наслышалась дешевых сентенций, что актеры должны непременно ревновать друг к другу, скандалить, если им долго не дают хороших ролей, капризничать, дуться, требовать к себе внимания. Дорогая, это все уже вчерашний день, сейчас с актерами никто не носится. Если будут капризничать, их просто выкинут из театра, и они пополнят картотеку безработных. Всем нужны послушные исполнители режиссерской воли, ну и, конечно, индивидуальности.
   - А как это может сочетаться одно с другим: послушные исполнители и индивидуальности? - не удержалась Катя.
   - Это уже их проблемы. Хочешь жить, умей вертеться. Да... все изменилось. Лет сорок-пятьдесят назад актер был царь и Бог, с ним считались, ублажали, носились, особенно с талантливыми. Сейчас таланта маловато, но хороших ремесленников много, так сказать, общий уровень подтянулся. Поэтому хороший режиссер может вытянуть спектакль за счет литературного материала, сценического оформления, музыкального сопровождения, хореографии и так далее.
   Гурдина неожиданно замолчала. Катя крепко сжала в руках миниатюрную чашку.
   - Да, мысли скачут, вернемся к нашим баранам. Теперь - дамы. Анжела и Рита, блондинка и брюнетка, я выбирала их по контрасту. Одна - белокурый ангел, другая -черноволосый живчик, бесенок. Обе хороши и преданы театру. У Анжелы, пожалуй, побольше таланта, но зато Рита умеет держать паузы, концентрировать на себе внимание, а это иногда трудно дается даже маститым профессионалам.
   - Блондинка и брюнетка, - повторила Катя, - а разве нельзя изменить внешность при помощи парика, грима?
   Элла Александровна бросила на нее внимательный взгляд:
   - Дело не в этом, дело в характере, заложенном природой. Часто внешность является отражением внутреннего мира. Когда мужчины влюбляются в блондинок, им бессознательно хочется чего-то нежного, кроткого. Неважно, что ангел оборачивается стервой: выбор сделан на уровне стереотипов. И наоборот, брюнетки сразу рисуются женщинами-вамп, этакими пожирательницами мужчин, нервными истеричками и психопатками. Эта иллюзия стара как мир, но мужчины часто попадаются на нее. Рита и Анжела удачно дополняют друг друга. И наконец, Лилия Георгиевна. Она пережила ужасное горе, у нее умерла дочь в возрасте пятнадцати лет. Зверски изнасиловали в парке, тело нашли только через два дня. Бывшая актриса Харьковского театра. Молчалива, но это понятно. Иногда не разговаривает ни с кем целыми днями. Но играет прекрасно. Муж - художник. Правда, они расстались.
   От сквозняка дверь комнаты медленно раскрылась.
   - Ну вот и все, - Гурдина резким движением потушила окурок в хрустальной пепельнице, сделанной в виде раковины. - Ты довольна моими объяснениями?
   - Пока да, - Катя замялась, - но вы ничего не рассказали о себе.
   Гурдина усмехнулась:
   - Ну а что рассказывать, все так просто и обыденно. Где родилась, не знаю, воспитывалась в детских домах. Когда вышла в жизнь, то начала скитаться по провинциальным городам, потянуло в театр, сама играла немного, потом стала режиссировать, десять лет руководила самодеятельным театром в Твери, перебралась в Москву, и так пошло-поехало.
   - Значит, родных у вас нет?
   - Ни единой души, замужем никогда не была, да, по правде говоря, и не тянуло. Рубашки стирать и обеды готовить - это не для меня.
   - И детей не было?
   Лицо Эллы Александровны внезапно застыло.
   - Нет.
   Катя почувствовала нечто странное, но не могла дать этому никакого объяснения. Если бы она была суеверной, то сказала бы, что кто-то невидимый присутствует рядом с ними.
   Часы, стоявшие в углу на высокой подставке, показывали около четырех дня. Такие часы Катя видела совсем недавно в одном из антикварных магазинов в центре Москвы. Сельская идиллия: кусочек луга, пастушка, которая прилегла на камень. К ее ногам ластится овечка. Пастушок поодаль играет на рожке. Пастушка чуть повернула голову. Ее портило какое-то жесткое выражение лица, раздвинутые в неестественной улыбке губы и круглые глаза-буравчики.
   Гурдина опустила веки.
   - Я ухожу. - Катя привстала со стула. - А почему у вас два трюмо?
   - Комната маленькая, а так зрительно увеличи-вается пространство, дизайнерский трюк. Захлопни посильнее дверь, - донеслось до Кати в коридоре.
   Оставшись одна, Гурдина осторожно сползла с дивана и подошла к зеркалу.
   Неожиданно ей вспомнилось... медленное оце-пенение. Она словно проваливается в какую-то бездну. Из этого состояния ее выводит мягкий голос: "А теперь встань и подойди к зеркалу, что ты там видишь? Посмотри... посмотри внимательно..."
   Глава 4
   С Алексеем Николаевичем Яриным Катя дого-ворилась встретиться в два часа дня в кафе "Роза Азора". Тот позвонил утром и сказал, что директор агентства дал ему поручение работать с ней в одной связке. Поэтому Алексей предложил срочно встретиться, чтобы обговорить все вопросы.
   В кафе было полно людей. Катя подперла щеку рукой и монотонным голосом принялась пересказывать то, что свалилось на нее в эти дни, а в заключение с отчаянием выпалила:
   - Ничего не понимаю, ровным счетом ничего! - Катя с досады стукнула ложечкой о вазочку с мороженым, отчего та обиженно звякнула. - Я не знаю, что делать, Алексей Николаевич.
   - Зови меня Алексеем и на "ты", к чему нам этот официоз.
   - Дело мое - труба, - упавшим голосом сказала Катя.
   - Так не бывает, обязательно должны быть какие-то зацепки, ниточки, которые в конце концов и выведут к желаемому результату.
   - Представь себе, пока никаких! - закричала Катя.
   С соседнего столика до нее донеслось сказанное громким шепотом: "Перебрала девочка". Она даже не сразу сообразила, что это относилось к ней.
   - Давай рассказывай снова, все по порядку, не торопись. Бывает так: то, что тебе кажется несу-щественным, на самом деле - главное, и наоборот.
   - Итак, я имею, - Катя начала загибать пальцы, - труп с театральным шарфиком на шее - раз. И даже кто убитый-неизвестно. Никакой информации в агентство не поступало.
   Алексей кивнул:
   - Да, это так. Убили длинной иглой, напоминающей шило. Подошли сзади и воткнули под лопатку. Мгновенная смерть. Человек ничего не успел сообразить. Отсюда непонятная гримаса, что-то вроде вымученной улыбки.
   - Талантливый режиссер, который на дух не переносит прессу, - два, продолжала Катя. - Труппа разномастных актеров - три. Как они играют в одном спектакле - уму непостижимо. Ничего общего между ними, судя по описанию Гурдиной, нет.
   - Ты с ними беседовала?
   - Еще нет.
   - Не откладывай. А что Гурдина рассказала о своих актерах?
   - Немногое. Рубальский - родом из потомственных польских дворян, непрофессионал, но играет исключительно выразительно. Сандула герой-любовник. Артуру с Рудиком не хватает практики, но у обоих несомненные способности, - передразнила Катя Гурдину, - Рита и Анжела тоже не без талантов. Анжелу, впрочем, она выделила особо. Ну а Лилия Георгиевна - актриса Харьковского театра. Пережила ужасное горе, изнасиловали ее пятнадцатилетнюю дочь в парке и убили. Поэтому она замкнута и неразговорчива. Все.
   - А тебе не кажется странным, что Гурдина ничего не сказала об их увлечениях, семейных радостях или трудностях? Ни-че-го.
   - И что это, по-твоему, значит?
   Алексей рассмеялся:
   - Типичный образец эгоцентрика, сильной творческой личности, которая одержима своим делом, а все, что выходит за его рамки, напрочь отбрасывается. Судя по всему, актеры для Гурдиной всего лишь подручный материал, из которого она лепит то, что ей заблагорассудится. Еще один вопрос: почему все-таки от Эллы Гурдиной, выдающегося, как говорят критики, режиссера, ушла Юлия Миронова? Действительно ли это женские склоки или нечто большее? Я скажу в агентстве, чтобы за ней установили наблюдение.
   - Ты знаешь... - Катя внезапно замолчала, вспомнив часы в комнате Гурдиной. Она хотела рассказать Алексею о том, что ее почему-то охватил неясный страх и тревога, но передумала. "Подумает, что я - неврастеничка с расшатанными нервами..." - Мне кажется, - задумчиво сказала она, - что я попала в театр марионеток. Меня с самого начала поразило ощущение чего-то нереального, искусственного: и этот японский сад, и водопад, и актеры, словно вырезанные из картона.
   - Поверь, самое трудное, - кивнул Алексей, - проникнуться психологическими нюансами обстановки, отношений между людьми, тем, что сейчас называют модным словом "аура". Как только ты войдешь в эту струю, тебе будет легче ориентироваться и искать "своего" врага. Ты как бы постепенно вживешься в шкуру убийцы, начнешь понимать его мотивы и даже мысли.
   До них донеслась вкрадчивая мелодия танго.
   - Представь, что твой противник - партнер по танго. Ты танцуешь с ним в темноте и не видишь его лица, оно покрыто мраком. Ты сливаешься с ним в одном ритме, чувствуешь дыхание, угадываешь шаги, повороты. И начинаешь медленно воссоздавать его облик. Ну, как в детской игре - ощупываешь и гадаешь, кто бы это мог быть. Так происходит узнавание, а потом - озарение. Мгновенное, как фотографическая вспышка.
   Наступило молчание.
   - Да, задача у нас, мягко говоря, трудная, - продолжил Алексей. - Мы связались с милицией, никаких данных об убитом пока нет. Сигналов о пропаже человека, похожего на убитого, тоже не поступало. Как только что-либо станет известно о нем, мы сразу узнаем. А пока... остается ждать. Жаль, что у него не было с собой ни сумки, ни документов - словом, ничего, что могло хоть как-то указать на его личность. Как будто кто-то специально взял и все разом спрятал, чтобы никто не спохватился об убитом до поры до времени.
   - Получается, что кому-то выгодно, чтобы этого человека не опознали?
   - Во всяком случае убийце выгодна любая проволочка. Не установив личность убитого, мы не можем и строить гипотезы о том, кто является убийцей. То есть мы можем выдвигать предположения, но наше поле действия существенно сужено. Мы маневрируем на очень узком пятачке с минимальным набором фактов. Подытожим, что мы имеем на сегодня. Труп неизвестного мужчины сорока с лишним лет в сером костюме и светло-голубой рубашке. На шее - шарф из театрального реквизита. Что убийца хотел сказать этим? Может, он питал давнюю неприязнь к Элле Гурдиной и хотел таким образом ее напугать, шокировать? Ведь как-то достал он этот шарфик. Значит, или убийца имел доступ к костюмерной, или он украдкой забрался туда и стащил шарфик, пока никого не было. Забрался до начала спектакля или в другой день? На все эти вопросы хотелось бы скорее получить ответы. Это, возможно, приведет нас к разгадке или хотя бы к первым результатам расследования. Надо опросить заведующую костюмерной: пропадали у них раньше вещи или нет и есть ли возможность проникнуть туда постороннему лицу? Это одно направление. Другое - связано с самим театром. Надо первым делом найти тех, кто знал Михаила Касьянникова, узнать точно, отчего он погиб и как. А то, что ты говоришь о чувстве нереальности, которое тебя охватило в "Саломее", - это надо тщательно проанализировать. Может, за этим тоже что-то стоит?
   - Мне кажется, стоит...
   - И что?
   - Страх. Когда я смотрела спектакль о Дориане Грее... Это не объяснить. Я уже говорила об этом с театральным критиком Максимом Переверзенцевым, что я, словно чудом, перенеслась на сцену, чувствовала аромат цветов, ветерок, скользивший по кудрям Дориана. Что это было? Я не могу объяснить.
   - Пока и не надо. Всему свое время. Ладно, Катюша, звони. Вот мой телефон. - Алексей поднялся со стула и положил визитку на стол. - Ты сейчас куда?
   Катя неопределенно пожала плечами:
   - Посмотрю.
   - Ну, давай.
   Катя проводила глазами Алексея и задумчиво уставилась в пустой бокал, стоявший перед ней. В памяти неожиданно мелькнули пастушок и пастушка с холодными глазами.
   "Господи, где я видела такие часы, как у Гурдиной, в каком магазине? Кажется, на Никитской... Надо обязательно пойти и посмотреть на них, наверное, редкая работа".
   Указатель "антиквариат", прикрепленный к длинному металлическому стержню, блестел издалека. В антикварной лавочке, носившей название "Старинный менуэт", пахло кофе и пачулями. Узкая винтовая лестница вела на второй этаж. "Старинный менуэт" занимал четыре небольшие комнаты, плавно перетекающие одна в другую. Комнаты шли по кругу, и поэтому Кате, когда она быстро проходила по ним, казалось, что она вальсирует среди тонкого фарфора и темно-коричневых комодов.
   Перед самым входом Катя посторонилась - выносили массивный буфет. Покупатель - сорокалетний мужчина со стрижкой "бобрик" что-то оживленно говорил светловолосой полной женщине, которая улыбалась и тихо вставляла отдельные реплики. Увидев Катю, они замолчали. Затем покупатель продолжал:
   - Она говорит, что хочет только чип... - Он запнулся, достал из кармана джинсов смятую бумажку и прочитал по слогам: - "Чип-пен-дейл". Вот, представляете, зачем это ей?
   - У вашей жены хороший вкус, - сказала его собеседница, продолжая улыбаться.
   Они не обращали на Катю никакого внимания. Судя по всему, посетитель был частым гостем в антикварной лавочке. Женщина беседовала с ним как с хорошим знакомым.
   - Спасибо вам, Генриетта Алексеевна, огромное спасибо.
   Мужчина благодарно стиснул ей руку, но на лице женщины ничего не отразилось. Когда за посетителем закрылась дверь, женщина повернулась к Кате:
   - Что вы желаете приобрести?
   - У вас тут на прошлой неделе часы стояли в пейзанском стиле: пастушка и пастушок.
   - Они уже куплены.
   - Гурдиной? - встрепенулась Катя.
   - Вообще-то мы не разглашаем имена своих клиентов, но это действительно была она. Она хотела купить что-то в прованском стиле, и эти часы напомнили ей детство. Вы ее знаете?
   - Да, и эти часы я видела в ее доме.
   Генриетта Алексеевна вопросительно посмотрела на Катю.
   - Я посмотрю соседний зальчик.
   - Пожалуйста. - Хозяйка антикварного магазина уже потеряла к Кате интерес и повернулась к ней спиной.
   За день комната раскалилась. Горячий ветер врывался в распахнутое настежь окно и, тихо урча, сворачивался клубком на гардеробе, шелестя рулоном карты. Ветер обжигал губы, ласкал обнаженные плечи. Хотелось бросить все и уехать к морю. Катя раскрыла холодильник и достала оттуда банку пепси-колы. Ледяная струйка коричневой жидкости приятно охлаждала разгоряченное горло. Есть не хотелось. Прошедшие дни дробились, как стеклышки в детском калейдоскопе... Переверзенцев, Мануйлина, Гурдина... "Старинный менуэт"... Мысленно Катя перенесла Гурдину в антикварный магазин. Рыжие волосы упали на темно-коричневый комод. "Эффектная женщина, - вздохнула Катя, - но что у нее на уме и сердце? Кто знает. Что думают о ней актеры театра? "Они играют единым слаженным ансамблем", вспомнила она слова Переверзенцева. Но так ли все тихо и благополучно в "Саломее", как это кажется на первый взгляд? И почему ушла Миронова?"
   Катя расправила клочок бумаги, на котором Ирина Генриховна карандашом нацарапала Юлин телефон, и набрала номер. Но дома никого не было.
   Солнце отчаянно цеплялось за крыши домов, затопляя лавой оранжево-алого огня окна и узкую полоску неба над домами. Катя задернула штору. Стало немного прохладней. Она легла на диван и закрыла глаза.
   До Юли она дозвонилась в десятом часу вечера. В чуть хриплом голосе звучала настороженность
   - Но я уже не работаю в "Саломее".
   - Знаю, но тем не менее нам надо встретиться. Я пишу о "Саломее". Вы играли там и поэтому...
   - Хорошо, - перебили Катю, - завтра в одиннадцать утра в сквере около моего дома. Адрес Третья Владимирская улица, дом двадцать восемь. Вас устроит?
   - Да.
   Катя положила трубку и провела пальцем по щеке. Она была еще горячей.
   ***
   На встречу с Юлей Катя опоздала на пять минут.
   Пожилой мужчина с темно-шоколадной таксой кружил вокруг цветочной клумбы. Юля выглядела неважно. В глаза сразу бросалась неестественная бледность ее лица. Как будто она несколько дней не выходила из дома. В руках Юля вертела большую косметичку. Они присели на свободную скамейку.