Страница:
Он огромен, толст, жизнерадостен, весел и румян, а смех его чертовски заразителен. Питер не расставался с сигаретой, не знал меры в выпивке, был занятным собеседником и настоящим сокровищем для любой хозяйки дома, потому что именно он обеспечивал успех вечеринки и не давал веселью заглохнуть. Бетти Гейл, супруга заместителя главврача Линкольновской больницы по лечебной части, однажды сказала о Питере: «Ну разве он не дивный светский зверь?» Вообще она то и дело ляпала что-нибудь эдакое, но на сей раз попала в точку. Питер Рэнделл был самым настоящим светским зверем – открытым, общительным, вальяжным, добродушно-игривым. И благодаря юмору и манере держаться на удивление свободным.
Питер мог выдать любую сальную шуточку, и вы бы рассмеялись. Подумав про себя: а шуточка-то грязная, вы тем не менее хохотали бы до упаду, а вместе с вами покатывались бы все гости. Питер мог заигрывать с вашей женой, расплескивать вино, говорить гадости хозяйке, сетовать на жизнь и вытворять все, что угодно, и вы не стали бы возмущаться и косо смотреть на него.
Интересно, что он расскажет мне о Карен?
***
Лаборатория Питера располагалась на пятом этаже биохимического факультета медицинской школы. Я прошел коридором, воздух в котором был напоен лабораторными ароматами. Благоухало ацетоном, бунзеновскими горелками, мылом для пипеток и химическими реактивами. Букет был резкий и терпкий.
Кабинет у Питера оказался совсем крошечный. Сидевшая за столом девушка в белом халате печатала какое-то письмо. Она была очень хороша собой. Про таких говорят: броская. Впрочем, едва ли Питер Рэнделл нанял бы невзрачную секретаршу.
– Чем могу быть полезна? – с легким акцентом спросила она меня.
– Я ищу доктора Рэнделла.
– Он вас ждет?
– Не знаю. Я звонил, но ему могли и не передать мое сообщение.
Окинув меня взглядом, девушка, вероятно, решила, что я – врач из клиники. В ее взоре сквозило презрение истинного исследователя к жалкому лекарю. Считается, что клиницисты вообще не работают головой, а занимаются ерундой и возятся с грязными пациентами. Какая уж тут наука. А вот исследователь витает в высших сферах чистого разума и пребывает в состоянии интеллектуального блаженства.
– Идемте, – девица встала и зашагала по коридору. У нее на ногах были деревянные башмаки, увидев которые я догадался, откуда в ее речи этот причудливый акцент. Я шел за девушкой, разглядывал ее попку и думал, что лучше бы на ней не было халата.
– Доктор вот-вот начнет новый цикл инкубации, – оглянувшись, сообщила мне секретарша. – И будет очень занят.
– Я могу подождать.
Мы вошли в лабораторию. Она располагалась в угловой комнате, окна выходили на автостоянку, где уже почти не осталось машин.
Рэнделл стоял у стола, склонившись над белой крысой. При нашем появлении он поднял голову и сказал:
– А, Бриджит, вы как раз вовремя.
Потом Питер заметил меня.
– Так-так, и кто это к нам пожаловал?
– Меня зовут Берри, – начал я. – Мы…
– Да, да, конечно, я вас прекрасно помню. – Бросив крысу на стол, Питер пожал мне руку. Крыса кинулась прочь, но остановилась на краю стола и принялась принюхиваться, глядя вниз. – Джон, кажется, – продолжал Рэнделл. – Да, мы встречались. – Он снова схватил крысу и усмехнулся. – Кстати, мне только что звонил брат, предупреждал, что вы можете нагрянуть. Похоже, вы его завели. Если мне не изменяет память, он назвал вас сопливым нюхачом.
Наверное, такое определение показалось Питеру очень забавным. Он снова расхохотался и добавил:
– Вот так-то. Не будете докучать его благоверной. Кажется, вы изрядно расстроили ее.
– Очень сожалею.
– И зря, – весело сказал Питер и, повернувшись к Бриджит, попросил:
– Пригласите, пожалуйста, остальных. Пора начинать.
Бриджит наморщила носик, и Питер подмигнул ей. Как только девушка вышла, он доверительно сообщил мне:
– Прелестное создание. И очень помогает мне сохранять форму.
– Вот как?
– Да, – он похлопал себя по толстому пузу. – Уж больно легкая нынче жизнь. Современные удобства – коварная западня. Из-за них слабеют глазные мышцы, и повинно в этом телевидение. Мы пялимся на экран, и глазным яблокам не хватает движения. В итоге падает зрение, а это уже трагедия. Но Бриджит – прекрасное средство профилактики такого рода недугов. – Питер блаженно вздохнул. – Однако чем могу служить? Ума не приложу, с какой стати вы решили навестить меня. Вот если бы вы пришли к Бриджит, тогда понятно. Но я-то вам зачем?
– Затем, что вы были лечащим врачом Карен, – ответил я.
– Совершенно верно, совершенно верно. – Питер схватил крысу и посадил ее в крошечную клетку, после чего оглядел ряд клеток побольше в поисках другого подопытного животного. – Чертовы девицы. Сколько раз говорил им, что на краске для волос не разоришься, а они знай себе жадничают: положат мазочек, и все. Ага! – Его рука молниеносно метнулась вперед и ухватила крысу. – Мы берем только тех, у которых окрашены хвосты, – объяснил мне Питер, поднимая зверюшку повыше, чтобы я мог разглядеть лиловое пятнышко на хвосте. – Им вчера ввели гормон паращитовидной железы, и теперь, как сие ни печально, меченые крысы должны встретиться с Создателем. Вы умеете умерщвлять крыс?
– С горем пополам.
– Не согласитесь помочь? Уж больно я не люблю убивать животных.
– Нет, благодарю покорно.
Питер вздохнул:
– Так я и думал. Ну что ж, поговорим о Карен. Да, я был ее лечащим врачом. Что вы хотите от меня услышать?
Похоже, он не собирался ничего скрывать и враждовать со мной.
– Не обращалась ли она к вам в середине лета в связи с каким-нибудь несчастным случаем?
– Несчастным случаем? Нет.
Открылась дверь, и вошли лаборантки во главе с Бриджит. Все были хороши, как на подбор. Не знаю уж, случайно так получилось или нет, но одна из них была блондинкой, другая брюнеткой, а третья – рыжей. Они выстроились перед Питером, и он по очереди оделил каждую отеческой улыбкой, как будто готовился к раздаче подарков.
– Сегодня у нас шесть штук, – объявил он. – Потом можете отправляться по домам. Инструменты для препарирования готовы?
– Да, – доложила Бриджит, указывая на длинный стол, возле которого стояли три кресла. Перед каждым лежали пробковая подушка с булавками, пинцет и скальпель, стоял лоток со льдом.
– Как там мешалка?
– Все готово, – ответила другая лаборантка.
– Хорошо, тогда приступим, – распорядился Питер.
Девушки расселись за столом, Рэнделл повернулся ко мне.
– Наверное, придется самому, – объявил он. – Ненавижу это дело. Когда-нибудь я начну так жалеть зверюшек, что у меня задрожат руки и я отхвачу себе пальцы, пытаясь обезглавить очередную крысу.
– Чем вы их приканчиваете?
– О, это долгая история, – Питер усмехнулся. – Перед вами – сердобольный крысоубийца, истинный знаток. Я уже все перепробовал – хлороформом усыплял, шеи сворачивал, душил. Применял даже ту маленькую гильотину, которая так нравится британцам. Приятель прислал из Лондона. Говорил, надежная, но оказалось, что механизм забивается шерстью. Поэтому я решил вернуться к древнему способу, – он взял крысу и принялся задумчиво разглядывать ее. – Мясницкий резак.
– Вы шутите.
– Я понимаю, что это звучит мерзко. И выглядит не лучше. Но более надежного способа не существует. Дело в том, что их надо умерщвлять как можно быстрее. Это одно из условий, обеспечивающих успех опыта.
Питер понес крысу к раковине, возле которой стояла здоровенная колода. Привязав к ней крысу, он положил в раковину парафиновую подушку, затем подошел к шкафу и достал тяжелый мясницкий секач с коротким лезвием и крепкой деревянной рукояткой.
– Эти штуковины продаются на складах химических реактивов, – сообщил мне Питер. – Но они то и дело тупятся: слишком мягкая сталь. Поэтому я купил старый нож у одного мясника, и он оказался превосходного качества.
Он проворно поправил лезвие на оселке и при помощи клочка бумаги проверил, достаточно ли оно остро. Нож легко рассек лист пополам.
В этот миг зазвонил телефон, и Бриджит со всех ног бросилась к нему. Остальные девушки расслабились, явно радуясь отсрочке процедуры. Да и самому Питеру, кажется, тоже полегчало.
– Это из бюро проката, – сообщила Бриджит. – Они готовы пригнать машину.
– Хорошо, – отозвался Питер. – Пусть оставят ее на стоянке и сунут ключи за солнцезащитный козырек.
Пока Бриджит передавала эти указания, Питер сказал мне:
– Вот же досада. Мою машину угнали.
– Угнали?
– Да. Вчера. Ужасно неприятно.
– Что за машина? – спросил я.
– Маленький «Мерседес», седан. Изрядно побитый, но я очень любил его. Будь моя воля, я бы наказывал угонщиков так же, как похитителей людей.
– Вы заявили в полицию?
– Да, – передернув плечами, ответил он. – Хотя что толку?
Бриджит положила трубку и снова уселась за стол. Питер со вздохом взялся за нож и сказал:
– Ну ладно, пора за работу.
Он схватил крысу за хвост. Зверек распластался на колоде в тщетной попытке удрать, и Питер молниеносным движением отсек крысе голову. Послышалось громкое «хрясь!», и лезвие резака вошло в дерево. Девушки старательно отводили глаза. Я посмотрел на них, потом опять на Питера и увидел, как в его руке судорожно бьется обезглавленная тушка. Он держал крысу над раковиной, выпуская кровь. Через несколько минут Питер повернулся и положил останки животного на пробковую подушку перед Бриджит.
– Первая, – коротко бросил он, после чего вернулся к колоде, сунул отсеченную голову в бумажный мешок и взялся за следующую крысу.
Я наблюдал за Бриджит. Быстрыми заученными движениями она пришпилила лежащую навзничь крысиную тушку к подкладке, после чего срезала шкуру и мышечную ткань с лапок. Затем она отделила лапки от туловища и бросила их в лоток со льдом.
– Мы тут одержали маленькую победу, – вещал тем временем Питер, возясь с очередной крысой. – Нам удалось впервые вывести живые костные культуры и добиться, чтобы костная ткань не отмирала трое суток. Труднее всего взять кость у животного и поместить в автоклав, прежде чем погибнут клетки. Но мы стали виртуозами в этом деле.
– На чем вы специализируетесь?
– Обмен кальция. В частности, его связь с гормоном паращитовидной железы и тайрокальцитонином. Я хочу узнать, каким образом эти гормоны выводят кальций из костей.
Гормон паращитовидной железы – малоизученное вещество, вырабатываемое четырьмя крошечными железками, соединенными со щитовидкой. Об этом гормоне известно лишь, что он, похоже, управляет уровнем содержания кальция в крови. А за этим уровнем организм следит гораздо строже, чем, скажем, за глюкозой или жирными кислотами. Кальций в крови обеспечивает работу нервной системы и нормальное сокращение мышц. И теоретики пришли к выводу, что он поглощается костной тканью и выделяется из нее по мере надобности. Если в крови слишком много кальция, он откладывается в костях, как в хранилище. Если слишком мало, организм вытягивает его из костной ткани и восполняет недостаток. Но постичь механику этого процесса никому пока не удалось.
– Главное – это время, – рассказывал Питер. – Однажды я поставил весьма занятный опыт. Взял собаку и посадил ее на искусственное кровообращение. Скачал кровь, обработал химикалиями, чтобы убрать весь кальций, и опять запустил в сосуды. Я проделывал это часами, высасывал из твари чуть ли не килограммы кальция, но его уровень в крови оставался нормальным. Восстанавливался в мгновение ока. Собачий организм очень быстро перемещает кальций из костей в кровь.
Лезвие резака снова с глухим стуком упало на колоду. Крыса дернулась и застыла. Питер вручил ее второй лаборантке.
– Все это не на шутку разочаровало меня, – продолжал Питер. – Сохранение и высвобождение кальция. Конечно, легко сказать, что организм складирует кальций в костях и извлекает его оттуда по мере необходимости. Но ведь костная ткань имеет кристаллическое строение, она очень тверда и прочна. И вот выясняется, что ее можно создать и превратить в порошок за какую-то долю секунды. – Он запустил руку в клетку и вытащил еще одну крысу с лиловой отметиной на хвосте. – Поэтому я решил соорудить систему in-vitro и с ее помощью хорошенько изучить костную ткань. Никто не верил, что у меня получится. Костный метаболизм – слишком медленный процесс, его невозможно отследить, утверждали эти скептики. Но я сумел. Угробив несколько сотен крыс. – Питер вздохнул. – И если эти твари когда-нибудь завоюют земной шар, они будут судить меня как военного преступника.
С этими словами он положил на колоду очередную крысу.
– Знаете, я всегда мечтал найти девушку, которая убивала бы их для меня. Мне была нужна невозмутимая и хладнокровная немка с крепкими нервами. Или какая-нибудь садистка. Но поиски оказались тщетными. Все они, – он кивком указал на трех девиц за столом, – согласились работать со мной, только когда я поклялся, что им не придется убивать животных.
– И давно вы ведете эти исследования? – спросил я.
– Да уж восьмой год. Поначалу двигался черепашьими темпами, работал по полдня в неделю. Потом стал проводить здесь вторники. Довольно скоро прибавились и четверги. И выходные тоже. Пришлось ужать практику до минимума. Эти исследования для меня что тот наркотик.
– Неужели так нравится?
– Это просто блаженство. Игра. Долгая и увлекательнейшая игра. Головоломка, которую еще никто не решил. Но надо быть начеку, иначе превратишься в одержимого. На биохимическом факультете есть такие. Работают больше любого практикующего врача. На износ. Но со мной такого не случится.
– Откуда вы знаете?
– Дело в том, что, как только я замечаю первые симптомы одержимости – желание работать сутки напролет, сидеть в лаборатории до полуночи и возвращаться сюда в пять утра, я говорю себе: это всего лишь игра. Игра, игра, игра. И помогает, я успокаиваюсь.
Тяжелый тесак отправил на тот свет третью крысу.
– Ну вот, – сказал Питер. – Полпути пройдено. – Он почесал свой дородный живот. – Но что это мы все обо мне да обо мне. Давайте поговорим о вас.
– Меня интересует Карен.
– Хмм… И, кажется, какой-то несчастный случай? Не припоминаю ничего такого.
– Прошлым летом ее направили на рентген головы. Зачем?
– Ах, это! – Питер любовно погладил очередную жертву и положил ее на колоду. – Карен есть Карен. Вернее, была.
– То есть?
– Однажды она явилась ко мне в кабинет и сказала: я слепну. Помню, девочка была очень встревожена, аж задыхалась от волнения. Она это умела. Чего вы хотите от шестнадцатилетней девчонки? Сказала, что стала хуже видеть и, как следствие, хуже играть в теннис. Потребовала, чтобы я ей помог. Я взял кровь на анализ. Эта процедура всегда производит на них впечатление. Проверил давление, прослушал. Короче, сделал вид, что провожу тщательный осмотр.
– И направили ее на рентген?
– Да. Это входило в курс лечения.
– Я вас не понимаю.
– Все ее беды были чисто психосоматического свойства, – объяснил мне Питер. – Как и у девяноста процентов моих пациенток. Ну, случается какая-нибудь мелкая неприятность вроде проигрыша в теннис, и – бах: «Я больна!» Приходит такая «больная» к врачу. Врач не находит ни единого отклонения. Но пациентке этого мало, и она бежит к другому специалисту, а от него – к третьему, и так далее, пока какой-нибудь умный эскулап не похлопает ее по руке и не скажет: да, вы действительно тяжело больны. – Он громко захохотал.
– Значит, все эти анализы и снимки были для отвода глаз?
– В основном – да, хотя и не совсем, – ответил Питер. – Я убежден, что лучше перестраховаться и осмотреть человека, жалующегося на ухудшение зрения. Исследовал глазное дно, оно оказалось в норме. Проверил поле зрения. Тоже норма. Но Карен сказала, что видит то лучше, то хуже. Тогда-то я и взял кровь на анализ. И направил Карен к эндокринологу, а потом – на анализ уровня гормонов. Все было в норме. Ну и снимки черепа сделали. Тоже никаких отклонений. Впрочем, вы их, наверное, уже видели.
– Да, – подтвердил я и закурил сигарету, наблюдая, как гибнет очередная крыса.
– Ну, так сопоставьте все эти данные. Девушка хоть и юная, но всяко бывает. Ухудшение зрения, головные боли, небольшое увеличение веса, сонливость. Вполне вероятно, что у нее была ослаблена функция гипофиза, и это подействовало на зрительный нерв.
– Вы говорите об опухоли на гипофизе?
– Такое не исключено. Я рассчитывал, что анализы покажут, ослаблен гипофиз или нет. Если у нее и впрямь было что-то серьезное, рентгенограмма черепа могла помочь поставить диагноз. Но все пробы дали отрицательный результат. Недуги Карен существовали только в ее воображении.
– Вы уверены?
– Да.
– В лаборатории могли напутать.
– Могли, но я это предвидел и намеревался направить ее на повторные анализы.
– Почему же не направили?
– Потому что Карен больше не приходила, – ответил Питер. – В том-то и суть. Такой уж она была человек. То бьется в истерике и говорит, что слепнет, то не приходит на прием, хотя медсестра записала ее на следующую неделю. Оказывается, Карен в тот день играла в теннис и предавалась всевозможным удовольствиям. Нет, все ее болячки были чистой выдумкой.
– Какой у нее был цикл?
– Когда Карен пришла ко мне, нарушений не было. Но если она погибла на пятом месяце, значит, забеременела как раз в те дни, когда я осматривал ее.
– И все-таки она не пришла на повторный осмотр?
– Нет. У нее же ветер был в голове.
Питер прикончил последнюю, шестую крысу. Лаборантки трудились не покладая рук. Собрав тушки зверьков, Питер сложил их в бумажный пакет и выбросил его в корзину для мусора.
– Ну вот, наконец-то, – пробормотал он и принялся энергично мыть руки.
– Что ж, спасибо, – сказал я.
– Не за что. – Он вытер руки бумажной салфеткой и вдруг застыл, будто истукан. – Полагаю, я должен сделать какое-то заявление, коль скоро она была моей племянницей и пациенткой?
Я не ответил.
– Если Джей Ди узнает о нашей беседе, то никогда в жизни не станет разговаривать со мной. Постарайтесь не забыть об этом, когда будете расспрашивать еще кого-нибудь.
– Хорошо, постараюсь, – пообещал я.
– Я не знаю, что у вас на уме, да и знать не хочу, – продолжал Питер. – Вы всегда казались мне человеком разумным и толковым, а стало быть, вами движет не праздное любопытство.
Я не понимал, куда он клонит, и не нашелся с ответом. Питер пришел мне на выручку:
– Мой брат утратил ясность рассудка и способность мыслить трезво. Сейчас у него приступ паранойи, и лучше не приставать к нему с расспросами. Насколько я понял, вы были на вскрытии?
– Совершенно верно.
– Какое они сделали заключение?
– На основании визуального осмотра трудно сказать наверняка, – ответил я. – Пока никакой ясности.
– А мазки?
– Я их еще не видел.
– Какое у вас сложилось впечатление?
Я заколебался, но все-таки решил, что темнить не стоит: откровенность за откровенность.
– По-моему, Карен не была беременна.
– Хмм… – Питер снова почесал живот, потом протянул мне руку. – Очень занятно, – сказал он.
8
9
Питер мог выдать любую сальную шуточку, и вы бы рассмеялись. Подумав про себя: а шуточка-то грязная, вы тем не менее хохотали бы до упаду, а вместе с вами покатывались бы все гости. Питер мог заигрывать с вашей женой, расплескивать вино, говорить гадости хозяйке, сетовать на жизнь и вытворять все, что угодно, и вы не стали бы возмущаться и косо смотреть на него.
Интересно, что он расскажет мне о Карен?
***
Лаборатория Питера располагалась на пятом этаже биохимического факультета медицинской школы. Я прошел коридором, воздух в котором был напоен лабораторными ароматами. Благоухало ацетоном, бунзеновскими горелками, мылом для пипеток и химическими реактивами. Букет был резкий и терпкий.
Кабинет у Питера оказался совсем крошечный. Сидевшая за столом девушка в белом халате печатала какое-то письмо. Она была очень хороша собой. Про таких говорят: броская. Впрочем, едва ли Питер Рэнделл нанял бы невзрачную секретаршу.
– Чем могу быть полезна? – с легким акцентом спросила она меня.
– Я ищу доктора Рэнделла.
– Он вас ждет?
– Не знаю. Я звонил, но ему могли и не передать мое сообщение.
Окинув меня взглядом, девушка, вероятно, решила, что я – врач из клиники. В ее взоре сквозило презрение истинного исследователя к жалкому лекарю. Считается, что клиницисты вообще не работают головой, а занимаются ерундой и возятся с грязными пациентами. Какая уж тут наука. А вот исследователь витает в высших сферах чистого разума и пребывает в состоянии интеллектуального блаженства.
– Идемте, – девица встала и зашагала по коридору. У нее на ногах были деревянные башмаки, увидев которые я догадался, откуда в ее речи этот причудливый акцент. Я шел за девушкой, разглядывал ее попку и думал, что лучше бы на ней не было халата.
– Доктор вот-вот начнет новый цикл инкубации, – оглянувшись, сообщила мне секретарша. – И будет очень занят.
– Я могу подождать.
Мы вошли в лабораторию. Она располагалась в угловой комнате, окна выходили на автостоянку, где уже почти не осталось машин.
Рэнделл стоял у стола, склонившись над белой крысой. При нашем появлении он поднял голову и сказал:
– А, Бриджит, вы как раз вовремя.
Потом Питер заметил меня.
– Так-так, и кто это к нам пожаловал?
– Меня зовут Берри, – начал я. – Мы…
– Да, да, конечно, я вас прекрасно помню. – Бросив крысу на стол, Питер пожал мне руку. Крыса кинулась прочь, но остановилась на краю стола и принялась принюхиваться, глядя вниз. – Джон, кажется, – продолжал Рэнделл. – Да, мы встречались. – Он снова схватил крысу и усмехнулся. – Кстати, мне только что звонил брат, предупреждал, что вы можете нагрянуть. Похоже, вы его завели. Если мне не изменяет память, он назвал вас сопливым нюхачом.
Наверное, такое определение показалось Питеру очень забавным. Он снова расхохотался и добавил:
– Вот так-то. Не будете докучать его благоверной. Кажется, вы изрядно расстроили ее.
– Очень сожалею.
– И зря, – весело сказал Питер и, повернувшись к Бриджит, попросил:
– Пригласите, пожалуйста, остальных. Пора начинать.
Бриджит наморщила носик, и Питер подмигнул ей. Как только девушка вышла, он доверительно сообщил мне:
– Прелестное создание. И очень помогает мне сохранять форму.
– Вот как?
– Да, – он похлопал себя по толстому пузу. – Уж больно легкая нынче жизнь. Современные удобства – коварная западня. Из-за них слабеют глазные мышцы, и повинно в этом телевидение. Мы пялимся на экран, и глазным яблокам не хватает движения. В итоге падает зрение, а это уже трагедия. Но Бриджит – прекрасное средство профилактики такого рода недугов. – Питер блаженно вздохнул. – Однако чем могу служить? Ума не приложу, с какой стати вы решили навестить меня. Вот если бы вы пришли к Бриджит, тогда понятно. Но я-то вам зачем?
– Затем, что вы были лечащим врачом Карен, – ответил я.
– Совершенно верно, совершенно верно. – Питер схватил крысу и посадил ее в крошечную клетку, после чего оглядел ряд клеток побольше в поисках другого подопытного животного. – Чертовы девицы. Сколько раз говорил им, что на краске для волос не разоришься, а они знай себе жадничают: положат мазочек, и все. Ага! – Его рука молниеносно метнулась вперед и ухватила крысу. – Мы берем только тех, у которых окрашены хвосты, – объяснил мне Питер, поднимая зверюшку повыше, чтобы я мог разглядеть лиловое пятнышко на хвосте. – Им вчера ввели гормон паращитовидной железы, и теперь, как сие ни печально, меченые крысы должны встретиться с Создателем. Вы умеете умерщвлять крыс?
– С горем пополам.
– Не согласитесь помочь? Уж больно я не люблю убивать животных.
– Нет, благодарю покорно.
Питер вздохнул:
– Так я и думал. Ну что ж, поговорим о Карен. Да, я был ее лечащим врачом. Что вы хотите от меня услышать?
Похоже, он не собирался ничего скрывать и враждовать со мной.
– Не обращалась ли она к вам в середине лета в связи с каким-нибудь несчастным случаем?
– Несчастным случаем? Нет.
Открылась дверь, и вошли лаборантки во главе с Бриджит. Все были хороши, как на подбор. Не знаю уж, случайно так получилось или нет, но одна из них была блондинкой, другая брюнеткой, а третья – рыжей. Они выстроились перед Питером, и он по очереди оделил каждую отеческой улыбкой, как будто готовился к раздаче подарков.
– Сегодня у нас шесть штук, – объявил он. – Потом можете отправляться по домам. Инструменты для препарирования готовы?
– Да, – доложила Бриджит, указывая на длинный стол, возле которого стояли три кресла. Перед каждым лежали пробковая подушка с булавками, пинцет и скальпель, стоял лоток со льдом.
– Как там мешалка?
– Все готово, – ответила другая лаборантка.
– Хорошо, тогда приступим, – распорядился Питер.
Девушки расселись за столом, Рэнделл повернулся ко мне.
– Наверное, придется самому, – объявил он. – Ненавижу это дело. Когда-нибудь я начну так жалеть зверюшек, что у меня задрожат руки и я отхвачу себе пальцы, пытаясь обезглавить очередную крысу.
– Чем вы их приканчиваете?
– О, это долгая история, – Питер усмехнулся. – Перед вами – сердобольный крысоубийца, истинный знаток. Я уже все перепробовал – хлороформом усыплял, шеи сворачивал, душил. Применял даже ту маленькую гильотину, которая так нравится британцам. Приятель прислал из Лондона. Говорил, надежная, но оказалось, что механизм забивается шерстью. Поэтому я решил вернуться к древнему способу, – он взял крысу и принялся задумчиво разглядывать ее. – Мясницкий резак.
– Вы шутите.
– Я понимаю, что это звучит мерзко. И выглядит не лучше. Но более надежного способа не существует. Дело в том, что их надо умерщвлять как можно быстрее. Это одно из условий, обеспечивающих успех опыта.
Питер понес крысу к раковине, возле которой стояла здоровенная колода. Привязав к ней крысу, он положил в раковину парафиновую подушку, затем подошел к шкафу и достал тяжелый мясницкий секач с коротким лезвием и крепкой деревянной рукояткой.
– Эти штуковины продаются на складах химических реактивов, – сообщил мне Питер. – Но они то и дело тупятся: слишком мягкая сталь. Поэтому я купил старый нож у одного мясника, и он оказался превосходного качества.
Он проворно поправил лезвие на оселке и при помощи клочка бумаги проверил, достаточно ли оно остро. Нож легко рассек лист пополам.
В этот миг зазвонил телефон, и Бриджит со всех ног бросилась к нему. Остальные девушки расслабились, явно радуясь отсрочке процедуры. Да и самому Питеру, кажется, тоже полегчало.
– Это из бюро проката, – сообщила Бриджит. – Они готовы пригнать машину.
– Хорошо, – отозвался Питер. – Пусть оставят ее на стоянке и сунут ключи за солнцезащитный козырек.
Пока Бриджит передавала эти указания, Питер сказал мне:
– Вот же досада. Мою машину угнали.
– Угнали?
– Да. Вчера. Ужасно неприятно.
– Что за машина? – спросил я.
– Маленький «Мерседес», седан. Изрядно побитый, но я очень любил его. Будь моя воля, я бы наказывал угонщиков так же, как похитителей людей.
– Вы заявили в полицию?
– Да, – передернув плечами, ответил он. – Хотя что толку?
Бриджит положила трубку и снова уселась за стол. Питер со вздохом взялся за нож и сказал:
– Ну ладно, пора за работу.
Он схватил крысу за хвост. Зверек распластался на колоде в тщетной попытке удрать, и Питер молниеносным движением отсек крысе голову. Послышалось громкое «хрясь!», и лезвие резака вошло в дерево. Девушки старательно отводили глаза. Я посмотрел на них, потом опять на Питера и увидел, как в его руке судорожно бьется обезглавленная тушка. Он держал крысу над раковиной, выпуская кровь. Через несколько минут Питер повернулся и положил останки животного на пробковую подушку перед Бриджит.
– Первая, – коротко бросил он, после чего вернулся к колоде, сунул отсеченную голову в бумажный мешок и взялся за следующую крысу.
Я наблюдал за Бриджит. Быстрыми заученными движениями она пришпилила лежащую навзничь крысиную тушку к подкладке, после чего срезала шкуру и мышечную ткань с лапок. Затем она отделила лапки от туловища и бросила их в лоток со льдом.
– Мы тут одержали маленькую победу, – вещал тем временем Питер, возясь с очередной крысой. – Нам удалось впервые вывести живые костные культуры и добиться, чтобы костная ткань не отмирала трое суток. Труднее всего взять кость у животного и поместить в автоклав, прежде чем погибнут клетки. Но мы стали виртуозами в этом деле.
– На чем вы специализируетесь?
– Обмен кальция. В частности, его связь с гормоном паращитовидной железы и тайрокальцитонином. Я хочу узнать, каким образом эти гормоны выводят кальций из костей.
Гормон паращитовидной железы – малоизученное вещество, вырабатываемое четырьмя крошечными железками, соединенными со щитовидкой. Об этом гормоне известно лишь, что он, похоже, управляет уровнем содержания кальция в крови. А за этим уровнем организм следит гораздо строже, чем, скажем, за глюкозой или жирными кислотами. Кальций в крови обеспечивает работу нервной системы и нормальное сокращение мышц. И теоретики пришли к выводу, что он поглощается костной тканью и выделяется из нее по мере надобности. Если в крови слишком много кальция, он откладывается в костях, как в хранилище. Если слишком мало, организм вытягивает его из костной ткани и восполняет недостаток. Но постичь механику этого процесса никому пока не удалось.
– Главное – это время, – рассказывал Питер. – Однажды я поставил весьма занятный опыт. Взял собаку и посадил ее на искусственное кровообращение. Скачал кровь, обработал химикалиями, чтобы убрать весь кальций, и опять запустил в сосуды. Я проделывал это часами, высасывал из твари чуть ли не килограммы кальция, но его уровень в крови оставался нормальным. Восстанавливался в мгновение ока. Собачий организм очень быстро перемещает кальций из костей в кровь.
Лезвие резака снова с глухим стуком упало на колоду. Крыса дернулась и застыла. Питер вручил ее второй лаборантке.
– Все это не на шутку разочаровало меня, – продолжал Питер. – Сохранение и высвобождение кальция. Конечно, легко сказать, что организм складирует кальций в костях и извлекает его оттуда по мере необходимости. Но ведь костная ткань имеет кристаллическое строение, она очень тверда и прочна. И вот выясняется, что ее можно создать и превратить в порошок за какую-то долю секунды. – Он запустил руку в клетку и вытащил еще одну крысу с лиловой отметиной на хвосте. – Поэтому я решил соорудить систему in-vitro и с ее помощью хорошенько изучить костную ткань. Никто не верил, что у меня получится. Костный метаболизм – слишком медленный процесс, его невозможно отследить, утверждали эти скептики. Но я сумел. Угробив несколько сотен крыс. – Питер вздохнул. – И если эти твари когда-нибудь завоюют земной шар, они будут судить меня как военного преступника.
С этими словами он положил на колоду очередную крысу.
– Знаете, я всегда мечтал найти девушку, которая убивала бы их для меня. Мне была нужна невозмутимая и хладнокровная немка с крепкими нервами. Или какая-нибудь садистка. Но поиски оказались тщетными. Все они, – он кивком указал на трех девиц за столом, – согласились работать со мной, только когда я поклялся, что им не придется убивать животных.
– И давно вы ведете эти исследования? – спросил я.
– Да уж восьмой год. Поначалу двигался черепашьими темпами, работал по полдня в неделю. Потом стал проводить здесь вторники. Довольно скоро прибавились и четверги. И выходные тоже. Пришлось ужать практику до минимума. Эти исследования для меня что тот наркотик.
– Неужели так нравится?
– Это просто блаженство. Игра. Долгая и увлекательнейшая игра. Головоломка, которую еще никто не решил. Но надо быть начеку, иначе превратишься в одержимого. На биохимическом факультете есть такие. Работают больше любого практикующего врача. На износ. Но со мной такого не случится.
– Откуда вы знаете?
– Дело в том, что, как только я замечаю первые симптомы одержимости – желание работать сутки напролет, сидеть в лаборатории до полуночи и возвращаться сюда в пять утра, я говорю себе: это всего лишь игра. Игра, игра, игра. И помогает, я успокаиваюсь.
Тяжелый тесак отправил на тот свет третью крысу.
– Ну вот, – сказал Питер. – Полпути пройдено. – Он почесал свой дородный живот. – Но что это мы все обо мне да обо мне. Давайте поговорим о вас.
– Меня интересует Карен.
– Хмм… И, кажется, какой-то несчастный случай? Не припоминаю ничего такого.
– Прошлым летом ее направили на рентген головы. Зачем?
– Ах, это! – Питер любовно погладил очередную жертву и положил ее на колоду. – Карен есть Карен. Вернее, была.
– То есть?
– Однажды она явилась ко мне в кабинет и сказала: я слепну. Помню, девочка была очень встревожена, аж задыхалась от волнения. Она это умела. Чего вы хотите от шестнадцатилетней девчонки? Сказала, что стала хуже видеть и, как следствие, хуже играть в теннис. Потребовала, чтобы я ей помог. Я взял кровь на анализ. Эта процедура всегда производит на них впечатление. Проверил давление, прослушал. Короче, сделал вид, что провожу тщательный осмотр.
– И направили ее на рентген?
– Да. Это входило в курс лечения.
– Я вас не понимаю.
– Все ее беды были чисто психосоматического свойства, – объяснил мне Питер. – Как и у девяноста процентов моих пациенток. Ну, случается какая-нибудь мелкая неприятность вроде проигрыша в теннис, и – бах: «Я больна!» Приходит такая «больная» к врачу. Врач не находит ни единого отклонения. Но пациентке этого мало, и она бежит к другому специалисту, а от него – к третьему, и так далее, пока какой-нибудь умный эскулап не похлопает ее по руке и не скажет: да, вы действительно тяжело больны. – Он громко захохотал.
– Значит, все эти анализы и снимки были для отвода глаз?
– В основном – да, хотя и не совсем, – ответил Питер. – Я убежден, что лучше перестраховаться и осмотреть человека, жалующегося на ухудшение зрения. Исследовал глазное дно, оно оказалось в норме. Проверил поле зрения. Тоже норма. Но Карен сказала, что видит то лучше, то хуже. Тогда-то я и взял кровь на анализ. И направил Карен к эндокринологу, а потом – на анализ уровня гормонов. Все было в норме. Ну и снимки черепа сделали. Тоже никаких отклонений. Впрочем, вы их, наверное, уже видели.
– Да, – подтвердил я и закурил сигарету, наблюдая, как гибнет очередная крыса.
– Ну, так сопоставьте все эти данные. Девушка хоть и юная, но всяко бывает. Ухудшение зрения, головные боли, небольшое увеличение веса, сонливость. Вполне вероятно, что у нее была ослаблена функция гипофиза, и это подействовало на зрительный нерв.
– Вы говорите об опухоли на гипофизе?
– Такое не исключено. Я рассчитывал, что анализы покажут, ослаблен гипофиз или нет. Если у нее и впрямь было что-то серьезное, рентгенограмма черепа могла помочь поставить диагноз. Но все пробы дали отрицательный результат. Недуги Карен существовали только в ее воображении.
– Вы уверены?
– Да.
– В лаборатории могли напутать.
– Могли, но я это предвидел и намеревался направить ее на повторные анализы.
– Почему же не направили?
– Потому что Карен больше не приходила, – ответил Питер. – В том-то и суть. Такой уж она была человек. То бьется в истерике и говорит, что слепнет, то не приходит на прием, хотя медсестра записала ее на следующую неделю. Оказывается, Карен в тот день играла в теннис и предавалась всевозможным удовольствиям. Нет, все ее болячки были чистой выдумкой.
– Какой у нее был цикл?
– Когда Карен пришла ко мне, нарушений не было. Но если она погибла на пятом месяце, значит, забеременела как раз в те дни, когда я осматривал ее.
– И все-таки она не пришла на повторный осмотр?
– Нет. У нее же ветер был в голове.
Питер прикончил последнюю, шестую крысу. Лаборантки трудились не покладая рук. Собрав тушки зверьков, Питер сложил их в бумажный пакет и выбросил его в корзину для мусора.
– Ну вот, наконец-то, – пробормотал он и принялся энергично мыть руки.
– Что ж, спасибо, – сказал я.
– Не за что. – Он вытер руки бумажной салфеткой и вдруг застыл, будто истукан. – Полагаю, я должен сделать какое-то заявление, коль скоро она была моей племянницей и пациенткой?
Я не ответил.
– Если Джей Ди узнает о нашей беседе, то никогда в жизни не станет разговаривать со мной. Постарайтесь не забыть об этом, когда будете расспрашивать еще кого-нибудь.
– Хорошо, постараюсь, – пообещал я.
– Я не знаю, что у вас на уме, да и знать не хочу, – продолжал Питер. – Вы всегда казались мне человеком разумным и толковым, а стало быть, вами движет не праздное любопытство.
Я не понимал, куда он клонит, и не нашелся с ответом. Питер пришел мне на выручку:
– Мой брат утратил ясность рассудка и способность мыслить трезво. Сейчас у него приступ паранойи, и лучше не приставать к нему с расспросами. Насколько я понял, вы были на вскрытии?
– Совершенно верно.
– Какое они сделали заключение?
– На основании визуального осмотра трудно сказать наверняка, – ответил я. – Пока никакой ясности.
– А мазки?
– Я их еще не видел.
– Какое у вас сложилось впечатление?
Я заколебался, но все-таки решил, что темнить не стоит: откровенность за откровенность.
– По-моему, Карен не была беременна.
– Хмм… – Питер снова почесал живот, потом протянул мне руку. – Очень занятно, – сказал он.
8
У бордюра возле моего дома стояла здоровенная патрульная машина с включенной мигалкой. Коротко остриженный и все такой же крутой на вид капитан Питерсон, привалившись к крылу, наблюдал, как я подъезжаю и торможу на дорожке к гаражу.
Я вылез из машины и окинул взглядом соседние дома. Их обитатели сгрудились у окон, привлеченные мерцанием маячка.
– Надеюсь, вам не пришлось долго ждать, – сказал я Питерсону.
– Нет, – с ухмылочкой ответил он. – Я только что подъехал. Постучал в дверь, но ваша супруга сказала, что вы еще не вернулись, вот я и решил подождать снаружи.
По его невозмутимой самодовольной физиономии пробегали красные блики от маячка. Я прекрасно понимал, что капитан не выключил его специально, чтобы досадить мне.
– Вы по делу?
Питерсон поерзал и опять привалился к машине.
– Вообще-то да. На вас поступила жалоба, доктор Берри.
– Правда? От кого же?
– От доктора Рэнделла.
– Что еще за жалоба? – с невинным видом осведомился я.
– Похоже, вы приставали к членам его семьи. К сыну. Жене. Даже к однокурсницам его дочери.
– Приставал?
– Так он мне сообщил, – тщательно подбирая слова, ответил Питерсон.
– И что вы ему сказали?
– Сказал, что разберусь.
– И вот вы здесь.
Он кивнул и тускло улыбнулся.
Мигалка начинала действовать на нервы. В конце квартала посреди улицы остановились двое мальчишек и принялись молча пялиться на нас.
– Я что, нарушил закон? – спросил я.
– Это еще предстоит выяснить.
– Если я нарушил закон, доктор Рэнделл может обратиться в суд. Он может пойти туда, если убежден, что в состоянии представить доказательства ущерба, понесенного им в результате якобы совершенных мною действий. Ему это известно, вам тоже. – Я улыбнулся Питерсону еще более гаденько, чем он мне. – Как, впрочем, и вашему покорному слуге.
– Может быть, поедем в участок и обсудим это?
Я покачал головой:
– Мне недосуг.
– Я ведь могу задержать вас для допроса.
– Да, – ответил я. – Но это неразумно.
– А может, и вполне разумно.
– Сомневаюсь. Я – частное лицо и действую в рамках прав, предоставленных законом всем гражданам. Я никому не навязывался, никому не угрожал. Любой человек, который не хотел говорить со мной, мог этого не делать.
– Вы нарушили границы частных владений, вторглись в жилище Рэнделлов.
– Это произошло случайно. Я заблудился и решил спросить дорогу. Рядом был большой дом, настолько огромный, что я, разумеется, принял его за учреждение. Мне и в голову не пришло, что там живут люди.
– Учреждение, говорите?
– Да. К примеру, сиротский приют. Или дом престарелых. Вот я и подъехал, чтобы узнать, как мне попасть, куда нужно. Представьте себе мое изумление, когда я совершенно случайно…
– Случайно?
– А вы можете доказать обратное?
Питерсон добродушно хмыкнул. Получилось вполне достоверно.
– Хитрец. Большой хитрец.
– Едва ли, – ответил я. – Кстати, почему бы вам не погасить эту мигалку и не прекратить привлекать всеобщее внимание? Я ведь тоже могу подать жалобу и заявить, что полиция не дает мне проходу. Пошлю ее начальнику полицейского управления, в окружную прокуратуру и мэрию.
Он лениво протянул руку к приборному щитку и выключил маячок. Противное мигание прекратилось.
– Когда-нибудь, – сказал Питерсон, – все это выйдет вам боком.
– Воистину, – согласился я. – Мне или кому-нибудь другому.
Капитан почесал тыльную сторону ладони, как тогда, в участке.
– Иногда я теряюсь и не знаю, кто вы такой – честный человек или круглый дурак.
– Может, и то, и другое.
Питерсон задумчиво кивнул.
– Возможно. – Распахнув дверцу машины, он скользнул за руль, а я вошел в дом. Закрывая за собой дверь, я услышал, как патрульная машина тронулась с места.
Я вылез из машины и окинул взглядом соседние дома. Их обитатели сгрудились у окон, привлеченные мерцанием маячка.
– Надеюсь, вам не пришлось долго ждать, – сказал я Питерсону.
– Нет, – с ухмылочкой ответил он. – Я только что подъехал. Постучал в дверь, но ваша супруга сказала, что вы еще не вернулись, вот я и решил подождать снаружи.
По его невозмутимой самодовольной физиономии пробегали красные блики от маячка. Я прекрасно понимал, что капитан не выключил его специально, чтобы досадить мне.
– Вы по делу?
Питерсон поерзал и опять привалился к машине.
– Вообще-то да. На вас поступила жалоба, доктор Берри.
– Правда? От кого же?
– От доктора Рэнделла.
– Что еще за жалоба? – с невинным видом осведомился я.
– Похоже, вы приставали к членам его семьи. К сыну. Жене. Даже к однокурсницам его дочери.
– Приставал?
– Так он мне сообщил, – тщательно подбирая слова, ответил Питерсон.
– И что вы ему сказали?
– Сказал, что разберусь.
– И вот вы здесь.
Он кивнул и тускло улыбнулся.
Мигалка начинала действовать на нервы. В конце квартала посреди улицы остановились двое мальчишек и принялись молча пялиться на нас.
– Я что, нарушил закон? – спросил я.
– Это еще предстоит выяснить.
– Если я нарушил закон, доктор Рэнделл может обратиться в суд. Он может пойти туда, если убежден, что в состоянии представить доказательства ущерба, понесенного им в результате якобы совершенных мною действий. Ему это известно, вам тоже. – Я улыбнулся Питерсону еще более гаденько, чем он мне. – Как, впрочем, и вашему покорному слуге.
– Может быть, поедем в участок и обсудим это?
Я покачал головой:
– Мне недосуг.
– Я ведь могу задержать вас для допроса.
– Да, – ответил я. – Но это неразумно.
– А может, и вполне разумно.
– Сомневаюсь. Я – частное лицо и действую в рамках прав, предоставленных законом всем гражданам. Я никому не навязывался, никому не угрожал. Любой человек, который не хотел говорить со мной, мог этого не делать.
– Вы нарушили границы частных владений, вторглись в жилище Рэнделлов.
– Это произошло случайно. Я заблудился и решил спросить дорогу. Рядом был большой дом, настолько огромный, что я, разумеется, принял его за учреждение. Мне и в голову не пришло, что там живут люди.
– Учреждение, говорите?
– Да. К примеру, сиротский приют. Или дом престарелых. Вот я и подъехал, чтобы узнать, как мне попасть, куда нужно. Представьте себе мое изумление, когда я совершенно случайно…
– Случайно?
– А вы можете доказать обратное?
Питерсон добродушно хмыкнул. Получилось вполне достоверно.
– Хитрец. Большой хитрец.
– Едва ли, – ответил я. – Кстати, почему бы вам не погасить эту мигалку и не прекратить привлекать всеобщее внимание? Я ведь тоже могу подать жалобу и заявить, что полиция не дает мне проходу. Пошлю ее начальнику полицейского управления, в окружную прокуратуру и мэрию.
Он лениво протянул руку к приборному щитку и выключил маячок. Противное мигание прекратилось.
– Когда-нибудь, – сказал Питерсон, – все это выйдет вам боком.
– Воистину, – согласился я. – Мне или кому-нибудь другому.
Капитан почесал тыльную сторону ладони, как тогда, в участке.
– Иногда я теряюсь и не знаю, кто вы такой – честный человек или круглый дурак.
– Может, и то, и другое.
Питерсон задумчиво кивнул.
– Возможно. – Распахнув дверцу машины, он скользнул за руль, а я вошел в дом. Закрывая за собой дверь, я услышал, как патрульная машина тронулась с места.
9
Мне не очень хотелось тащиться на вечеринку с коктейлями, но Джудит настояла на своем. По пути в Кембридж она спросила:
– Чего он хотел?
– Кто?
– Этот полицейский.
– А… Попытался вывести меня из игры.
– С какой стати?
– Рэнделл пожаловался на домогательства.
– Обоснованно?
– Думаю, да.
Я в двух словах рассказал ей о своих сегодняшних встречах. Выслушав меня, Джудит проговорила:
– Запутанное дело.
– По-моему, я только скребу по поверхности.
– Думаешь, миссис Рэнделл сочинила про тот чек на три сотни?
– Возможно.
Вопрос Джудит ошеломил меня. Я вдруг понял, что не поспеваю за стремительным развитием событий. Я не обдумал то, что уже произошло, не рассортировал факты, не сложил их воедино. Я понимал, что в деле есть неясности и закавыки, причем немало, но пока не имел случая как следует поразмыслить о них.
– Как там Бетти?
– Неважно. В сегодняшней газете напечатали статью…
– Правда? Я не видел.
– Маленькая заметочка. Арест врача за незаконный аборт. Никаких подробностей, только имя. Бетти пару раз звонили какие-то психи.
– Что, плохо дело?
– Да ничего хорошего. Теперь трубку снимаю я.
– Молодчина.
– Бетти храбрится и пытается вести себя так, будто ничего не случилось. Не знаю, правильно ли она делает, только у нее ничего не получается. Обыденная жизнь разладилась бесповоротно.
– Ты пойдешь к ней завтра?
– Да.
Я остановил машину в тихом жилом квартале Кембриджа, недалеко от местной городской больницы. Это был красивый район, застроенный старыми деревянными особняками; вдоль булыжных тротуаров росли клены. Кембридж во всей красе. Когда я вылезал из машины, к нам подкатил Хэммонд на своем мотоцикле.
Нортон Фрэнсис Хэммонд III – надежда медицины. Правда, сам он этого не знает, и слава богу. Будь иначе, он превратился бы в совершенно несносную личность. Родился Хэммонд в Сан-Франциско, в семье, которую он называет «поставщиками первоклассного товара». Выглядит он как ходячая реклама калифорнийского образа жизни. Нортон высок ростом, белокур, загорел и очень хорош собой. К тому же он прекрасный врач и уже второй год учится в ординатуре в Мемориалке, где его ценят столь высоко, что не обращают внимания на такие мелочи, как длинные, до плеч, волосы и лихо закрученные пышные усищи.
– Чего он хотел?
– Кто?
– Этот полицейский.
– А… Попытался вывести меня из игры.
– С какой стати?
– Рэнделл пожаловался на домогательства.
– Обоснованно?
– Думаю, да.
Я в двух словах рассказал ей о своих сегодняшних встречах. Выслушав меня, Джудит проговорила:
– Запутанное дело.
– По-моему, я только скребу по поверхности.
– Думаешь, миссис Рэнделл сочинила про тот чек на три сотни?
– Возможно.
Вопрос Джудит ошеломил меня. Я вдруг понял, что не поспеваю за стремительным развитием событий. Я не обдумал то, что уже произошло, не рассортировал факты, не сложил их воедино. Я понимал, что в деле есть неясности и закавыки, причем немало, но пока не имел случая как следует поразмыслить о них.
– Как там Бетти?
– Неважно. В сегодняшней газете напечатали статью…
– Правда? Я не видел.
– Маленькая заметочка. Арест врача за незаконный аборт. Никаких подробностей, только имя. Бетти пару раз звонили какие-то психи.
– Что, плохо дело?
– Да ничего хорошего. Теперь трубку снимаю я.
– Молодчина.
– Бетти храбрится и пытается вести себя так, будто ничего не случилось. Не знаю, правильно ли она делает, только у нее ничего не получается. Обыденная жизнь разладилась бесповоротно.
– Ты пойдешь к ней завтра?
– Да.
Я остановил машину в тихом жилом квартале Кембриджа, недалеко от местной городской больницы. Это был красивый район, застроенный старыми деревянными особняками; вдоль булыжных тротуаров росли клены. Кембридж во всей красе. Когда я вылезал из машины, к нам подкатил Хэммонд на своем мотоцикле.
Нортон Фрэнсис Хэммонд III – надежда медицины. Правда, сам он этого не знает, и слава богу. Будь иначе, он превратился бы в совершенно несносную личность. Родился Хэммонд в Сан-Франциско, в семье, которую он называет «поставщиками первоклассного товара». Выглядит он как ходячая реклама калифорнийского образа жизни. Нортон высок ростом, белокур, загорел и очень хорош собой. К тому же он прекрасный врач и уже второй год учится в ординатуре в Мемориалке, где его ценят столь высоко, что не обращают внимания на такие мелочи, как длинные, до плеч, волосы и лихо закрученные пышные усищи.