Страница:
Он осыпал поцелуями ее шею, опускаясь все ниже, где его остановил жесткий воротник ее жакета. Тогда его рука скользнула вверх, опытными движениями расстегивая одну пуговку за другой.
Казалось, ее кожа пела там, где он к ней прикасался. Беатрис изогнула спину, встречая эти мягкие, бесстыдные поцелуи. Она вдруг оказалась сидящей на краю стола, с расстегнутым жакетом и блузкой, так что стали видны белый атласный корсет и тонкая рубашка. Коннор отодвинулся, рассматривая ее, и застонал от восхищения, поглаживая нежную, сливочного цвета кожу. Беатрис закрыла глаза, она хотела большего...
Большего? Что она делает? Взяв в руки его лицо, Беатрис с растущей тревогой всматривалась в него. Синие радужки глаз Кон нора казались сейчас просто цветными кружками вокруг темных озер желания. Она оттолкнула его и сползла со стола. Сердце ее громко стучало. Тело не подчинялось голове. Она заставила себя дышать медленно и глубоко. Дрожащими руками Беатрис поправляла одежду, отчаянно надеясь, что в ее душе вновь подымутся стены, защищавшие ее прежде, но потом превратившиеся в руины.
– Не делайте этого, – тихо проговорил Коннор.
– Не делать чего? – напряженно спросила она, задирая подбородок.
– Не убегайте прочь.
Он долго не сводил с нее глаз. Она гордо выдержала его взгляд, потом отвернулась.
– А может быть, я сейчас поняла то, что давно уже должна была понять.
– А именно?
Беатрис занялась пуговицами на жакете.
– Что вы так же легко раздаете поцелуи, как и обещания. И что рядом с вами мне надо опасаться и того и другого.
Он покраснел, и глаза его сузились.
– Боюсь, вы очень ошибаетесь, миссис фон Фюрстенберг. Когда я целую женщину, то для этого есть одна-единственная причина. Вы же, целуясь, наоборот, преследуете целую кучу мелких и гадких целей. – Он направился к двери.
– Подождите минутку, – скомандовала Беатрис. – Мы еще не все урегулировали.
– Урегулировали? Вы имеете в виду ваш мерзкий шантаж? – Он подошел к ней поближе. – Прекрасно. – Глаза Коннора вдруг загорелись мрачным огнем. – Вот как все будет: вы встретите меня на пороге пансиона... проводите по нему и представите проживающим. Я буду смотреть, слушать и благородно сочувствовать. Я буду выглядеть заинтересованным, задумчивым и тронутым до глубины души. После я выскажу присутствующим журналистам, что проживающие там женщины заслуживают более справедливого отношения и что их интересы должен кто-то представлять. Когда вас попросят прокомментировать мои высказывания, вы превознесете мою искренность до небес, но заявите, что мне предстоит еще многому научиться. Я буду раздосадован, а вы бросите мне еще один вызов. Что-нибудь подходяще-познавательное, я думаю... посещение фабрики, может быть... что-нибудь такое, где женщин-работниц так же ужасно «угнетают».
– Боже мой, вы уже все спланировали, – изумилась Беатрис.
– Я импровизирую. – Коннор злился все больше. – Это мы – изворотливые, хитрые, речистые политики – делаем лучше всего...
– Какие у меня гарантии, что все будет именно так, как вы сказали?
– Леди, я никогда ничего не гарантирую, но опыт подсказывает мне, что каждый всегда получает то, за что платит.
Коннор вылетел из парадных дверей в осеннюю ночь, весь кипя от негодования, уязвленной гордости и неудовлетворенной страсти. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был в таком состоянии. Его сжигало желание заехать кулаком по чему-нибудь... желательно хрупкому, чтобы оно раскололось на тысячу осколков. Проклятая женщина! Ну почему она не может просто захотеть его, чтобы все было ясно и бесхитростно? Почему она не может хотя бы на один час забыть, что она вдова фон Фюрстенберга? Что у нее было неудачное замужество с дряхлым старикашкой, который понятия не имел, как восхищаться или хотя бы наслаждаться ею? Что она презирает мужчин и не может смириться с тем, что ее привлекает один из них? Почему она хотя бы на несколько благословенных минут не может позабыть о том, что он – мужчина, а она – женщина? Почему, черт побери, он не может быть просто Коннором, а она – просто Беатрис? На эти вопросы не существовало ответов, но от быстрой ходьбы у него прояснилось в голове, а поток злой энергии, сопровождавший его мысли, постепенно иссяк.
Когда Коннор дошел до своего офиса, в его душе остались только яркие впечатления, картины, свободные от тех переживаний, которые они вначале несли. Беатрис, уверенная в себе. Беатрис лукавая, с мягким взором. Беатрис покорная, уступающая. Беатрис в ужасе. Зажигая свет, Коннор остановился, нахмурился, задумавшись над последним образом, вспоминая, как она дрожит и поспешно отодвигается. В течение нескольких минут она была действительно напугана, он мог в этом поклясться. Среди всех ее образов, которые он хранил в памяти, этот по-настоящему удивил его.
Он щелкнул выключателем настольной лампы и сидел теперь в круге света. Что было в ней такое, что пробуждало в нем решимость овладеть ею, почувствовать ее ответное желание, заставить ее признать, что она хочет его как мужчину? Неужели им движет только гордость или любопытство? Или что-то еще? Черты его лица утратили жесткость, разгладились. Какая разница, если он сможет завоевать ее? Она пренебрегала его даром убеждения, не доверяла ему, пыталась использовать его в своих целях. Но чтобы воспользоваться его даром, ей придется подойти к нему ближе, чем считается разумным. Нет на свете такого человеческого существа, которое никогда не поддается соблазну. Коннор улыбнулся, предвкушая и уже наслаждаясь сладкими плодами победы. Она в той же западне, что и он сам, жертва той хитрости, которую сама же и подстроила. Его улыбка стала шире.
Так ей и надо!
Глава 12
Казалось, ее кожа пела там, где он к ней прикасался. Беатрис изогнула спину, встречая эти мягкие, бесстыдные поцелуи. Она вдруг оказалась сидящей на краю стола, с расстегнутым жакетом и блузкой, так что стали видны белый атласный корсет и тонкая рубашка. Коннор отодвинулся, рассматривая ее, и застонал от восхищения, поглаживая нежную, сливочного цвета кожу. Беатрис закрыла глаза, она хотела большего...
Большего? Что она делает? Взяв в руки его лицо, Беатрис с растущей тревогой всматривалась в него. Синие радужки глаз Кон нора казались сейчас просто цветными кружками вокруг темных озер желания. Она оттолкнула его и сползла со стола. Сердце ее громко стучало. Тело не подчинялось голове. Она заставила себя дышать медленно и глубоко. Дрожащими руками Беатрис поправляла одежду, отчаянно надеясь, что в ее душе вновь подымутся стены, защищавшие ее прежде, но потом превратившиеся в руины.
– Не делайте этого, – тихо проговорил Коннор.
– Не делать чего? – напряженно спросила она, задирая подбородок.
– Не убегайте прочь.
Он долго не сводил с нее глаз. Она гордо выдержала его взгляд, потом отвернулась.
– А может быть, я сейчас поняла то, что давно уже должна была понять.
– А именно?
Беатрис занялась пуговицами на жакете.
– Что вы так же легко раздаете поцелуи, как и обещания. И что рядом с вами мне надо опасаться и того и другого.
Он покраснел, и глаза его сузились.
– Боюсь, вы очень ошибаетесь, миссис фон Фюрстенберг. Когда я целую женщину, то для этого есть одна-единственная причина. Вы же, целуясь, наоборот, преследуете целую кучу мелких и гадких целей. – Он направился к двери.
– Подождите минутку, – скомандовала Беатрис. – Мы еще не все урегулировали.
– Урегулировали? Вы имеете в виду ваш мерзкий шантаж? – Он подошел к ней поближе. – Прекрасно. – Глаза Коннора вдруг загорелись мрачным огнем. – Вот как все будет: вы встретите меня на пороге пансиона... проводите по нему и представите проживающим. Я буду смотреть, слушать и благородно сочувствовать. Я буду выглядеть заинтересованным, задумчивым и тронутым до глубины души. После я выскажу присутствующим журналистам, что проживающие там женщины заслуживают более справедливого отношения и что их интересы должен кто-то представлять. Когда вас попросят прокомментировать мои высказывания, вы превознесете мою искренность до небес, но заявите, что мне предстоит еще многому научиться. Я буду раздосадован, а вы бросите мне еще один вызов. Что-нибудь подходяще-познавательное, я думаю... посещение фабрики, может быть... что-нибудь такое, где женщин-работниц так же ужасно «угнетают».
– Боже мой, вы уже все спланировали, – изумилась Беатрис.
– Я импровизирую. – Коннор злился все больше. – Это мы – изворотливые, хитрые, речистые политики – делаем лучше всего...
– Какие у меня гарантии, что все будет именно так, как вы сказали?
– Леди, я никогда ничего не гарантирую, но опыт подсказывает мне, что каждый всегда получает то, за что платит.
Коннор вылетел из парадных дверей в осеннюю ночь, весь кипя от негодования, уязвленной гордости и неудовлетворенной страсти. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был в таком состоянии. Его сжигало желание заехать кулаком по чему-нибудь... желательно хрупкому, чтобы оно раскололось на тысячу осколков. Проклятая женщина! Ну почему она не может просто захотеть его, чтобы все было ясно и бесхитростно? Почему она не может хотя бы на один час забыть, что она вдова фон Фюрстенберга? Что у нее было неудачное замужество с дряхлым старикашкой, который понятия не имел, как восхищаться или хотя бы наслаждаться ею? Что она презирает мужчин и не может смириться с тем, что ее привлекает один из них? Почему она хотя бы на несколько благословенных минут не может позабыть о том, что он – мужчина, а она – женщина? Почему, черт побери, он не может быть просто Коннором, а она – просто Беатрис? На эти вопросы не существовало ответов, но от быстрой ходьбы у него прояснилось в голове, а поток злой энергии, сопровождавший его мысли, постепенно иссяк.
Когда Коннор дошел до своего офиса, в его душе остались только яркие впечатления, картины, свободные от тех переживаний, которые они вначале несли. Беатрис, уверенная в себе. Беатрис лукавая, с мягким взором. Беатрис покорная, уступающая. Беатрис в ужасе. Зажигая свет, Коннор остановился, нахмурился, задумавшись над последним образом, вспоминая, как она дрожит и поспешно отодвигается. В течение нескольких минут она была действительно напугана, он мог в этом поклясться. Среди всех ее образов, которые он хранил в памяти, этот по-настоящему удивил его.
Он щелкнул выключателем настольной лампы и сидел теперь в круге света. Что было в ней такое, что пробуждало в нем решимость овладеть ею, почувствовать ее ответное желание, заставить ее признать, что она хочет его как мужчину? Неужели им движет только гордость или любопытство? Или что-то еще? Черты его лица утратили жесткость, разгладились. Какая разница, если он сможет завоевать ее? Она пренебрегала его даром убеждения, не доверяла ему, пыталась использовать его в своих целях. Но чтобы воспользоваться его даром, ей придется подойти к нему ближе, чем считается разумным. Нет на свете такого человеческого существа, которое никогда не поддается соблазну. Коннор улыбнулся, предвкушая и уже наслаждаясь сладкими плодами победы. Она в той же западне, что и он сам, жертва той хитрости, которую сама же и подстроила. Его улыбка стала шире.
Так ей и надо!
Глава 12
Через два дня вечером Беатрис и'Элис в гостиной обсуждали официальную повестку дня собрания директоров Объединенной корпорации. В этот момент домой вернулась Присцилла. Беатрис знала, что для ее племянницы прошедшая неделя отнюдь не была приятной. Сама девушка ничего об этом не говорила, поскольку приходила либо совсем измотанная, либо очень злая, но тетя получала отчеты о ее деятельности от Диппера и Шоти. Беатрис положила свой доклад и с дивана наблюдала, как Присцилла тащилась по ступенькам. Девушка отказалась от шелка и тюлевой отделки в своих нарядах, предпочитая теперь хлопчатобумажные блузки и юбки из шерстяного джерси, но ее одежда все еще выглядела ужасно испачканной после работы.
– Как прошел день, джентльмены? – спросила Беатрис у Диппера и Шоти, появившихся в дверях гостиной.
– Никудышная из нее кухарка, должен вам сказать, – уныло признался Диппер. – Она как будто никогда не видела, как ощипывают цыпленка. А едва я ей показал, так ее чуть не стошнило. Потом повариха послала ее на рынок... так она торговаться совсем не умеет и даже не проверяет, не надули ли ее. Чуть не обобрали девчонку дочиста.
– Ей надо было отдать все деньги Джеффу, – вмешался Шоти, обращаясь в основном к приятелю. – Он бы проследил, чтобы заплатить правильную цену.
– Ага, как же! – с возмущением заявил Диппер. – Да он втридорога платил. За бифштексы, вспомни.
– А что, хорошее было мясо, – хмурясь, ответил Шоти. – И парень прав – надоело каждый день получать тушеные овощи и водянистый суп.
Диппер повернулся к Беатрис, объясняя:
– Нас послали на рынок купить цыплят. Только он и она, – очевидно, имея в виду Джеффри и Ьрисциллу, – немного поссорились из-за этих бифштексов. Она не позволяла ему держать деньги, которые дала повариха... говорила, что на все не хватит. Ну он и удалился... а нам еще надо было купить картошку, морковку, лук и все такое прочее.
Беатрис представила себе Присциллу на рынке среди битой птицы, гор картофеля, пустившего ростки, кучек вянущей зелени и корзин с сочащимися помидорами.
– Джеффри не остался, чтобы помочь ей?
Диппер смешался и принялся мять поля своей шляпы. Беатрис, нахмурившись, повернулась к Шоти.
– Мистер О'Ши?
– Он пошел к прилавкам и нашел там репу и помидоры, – косо взглянув на Диппера, ответил Шоти.
– Ага... чтобы бросить в нее, когда она вышла от мясника, – с негодованием заметил тот.
– Ну, он же не попал, – возразил Шоти. – Чего было так обижаться.
– Это было неправильно – оставить ее со всеми покупками и сбежать, – провозгласил Диппер. – Он должен был помогать.
– Он помогал.
– Нет, – настаивал Диппер. – Мы с тобой и мисс Присцилла несли все сами.
– Ну, ему же натирал сапог, у него здоровенная мозоль – я сам видел.
– Ничего бы не натер, если бы не сбежал...
– Спасибо, джентльмены, – прервала их перебранку Беатрис, – думаю, я уловила суть.
Она смотрела, как приятели направлялись на кухню, по дороге споря, кому надо было рассказывать, и в их ссоре видела отражение той напряженности, которая возникла в отношениях между ее племянницей и Джеффри. Дело явно сдвинулось с мертвой точки.
– Может, ей надо кому-то выговориться, – предположила Элис.
– Я как раз об этом подумала. Остальное подождет до завтра. – Беатрис отложила бумаги и устремилась к лестнице.
Звуки приглушенных рыданий заставили ее остановиться у дверей Присциллы. Тревога, никогда не покидавшая ее душу, вернулась с удвоенной силой. Какой урок Присцилла на самом деле получит из всего этого? Что, если работа и мир, в которые ей пришлось окунуться, слишком грубы для нее? Беатрис подумала, что ее племяннице может потребоваться помощь, чтобы сделать правильные выводы из этого опыта, и никто другой, кроме тети, не в состоянии ей помочь. Луч света из коридора пересек темную комнату, осветив кровать Присциллы с балдахином из кружев. Девушка лежала поперек нее, вниз лицом, все еще в испачканной одежде, и отчаянно рыдала. Беатрис собрала всю свою волю, отгоняя нахлынувшее чувство вины, и присела рядом на край кровати.
– Что вам надо? – Голос Присциллы заглушало скомканное постельное белье.
– Хотела посмотреть, как ты, – ответила Беатрис.
– Прекрасно, просто прекрасно.
– Не похоже. Присцилла, сядь и давай поговорим. Девушка поднялась с кровати и обеими руками вытерла мокрое лицо.
– Ну вот, теперь вы счастливы... из-за того, что разрушили мою жизнь... сделали меня несчастной, – с болью проговорила она, – такой же, как вы.
– Ты думаешь, я хочу, чтобы ты была несчастна?
– Конечно, чтобы, составить вам компанию. – Глаза Присциллы блестели от слез.
– Я не несчастна, наоборот, я удовлетворена своей жизнью.
– Тогда почему вы всегда такая злая? – Девушка прерывисто вздохнула, успокаиваясь. – Вы все время повторяете, что жизнь несправедлива и как тяжело приходится женщинам в этом мире. И вы ходите на эти собрания, где все говорят, какие мужчины отвратительные и ужасные.
– Ты что, на самом деле так думаешь? Будто я считаю всех мужчин отвратительными и ужасными?
– Вы их ненавидите. Об этом все знают, даже Элис. Вот почему вы против нашей с Джеффри любви. То, что у вас был мужем гадкий старикашка, вовсе не означает, что все мужчины плохие.
Картина, изображенная Присциллой, четко отражала мнение племянницы о своей тете. Почему они так отдалились друг от друга за последние годы? Когда Присцилла впервые появилась здесь, ей было девять лет и они проводила много счастливых часов вместе и радовались друг другу. Они понимали, что вместе они семья.
– Я не считаю, что все мужчины гадкие, Присцилла, а тем более мой покойный муж, Мерсер. Он был хорошим человеком. Слишком старым для меня, это правда, и не очень романтичным, но он был честным и ему можно было довериться. Он обучил меня бизнесу и финансовым делам, и эти знания помогли мне стать той, кто я есть сегодня. Я всегда буду ему благодарна.
– Но вы ведь не любили его, правда? – обвиняющим тоном произнесла девушка.
– Это сложный вопрос, на него нет однозначного ответа. Я очень хорошо к нему относилась.
– Но из-за него у вас не колотилось сердце, и вы не таяли от одной только его улыбки, и сол'нце не светило ярче только потому, что он был рядом, правда?
Боль и гнев, прозвучавшие в вопросе девушки, поразили Беатрис.
– Нет, этого не было.
– Значит, вы никогда не любили. Вы не знаете, что это тако?.
«Нет, знаю». Беатрис едва успела удержать эти слова. Удивительно, но за последнюю неделю она действительно пережила подобные «сердцебиения» и «таяния», но все эти переживания, какими бы захватывающими они ни были, по ее мнению, ничего общего с настоящей любовью все же не имели.
– Я не стану сравнивать свою жизнь или свой опыт с твоим, Присцилла. Причина, по которой я предложила тебе поработать в «Вудхалле», – то, что тебе надо очень многому научиться в жизни.
– Да? Интересно, чему можно научиться, варя кашу целыми галлонами или торгуясь на рынке с какими-то грязными стариками? – заявила девушка.
– Со сколькими жильцами «Вудхалла» ты познакомилась? – спросила Беатрис.
Присцилла нахмурилась.
– Ну, не знаю... в основном с теми, что работают на кухне.
– Расскажи мне о них.
– Зачем? – Девушка прищурилась.
– Мне интересно. А тебе разве не интересны люди, с которыми ты работаешь?
Присцилла страдальчески вздохнула, как бы заставляя себя смириться с тем фактом, что ей предстоит еще одна лекция.
– Нора – главная повариха... Эстель – ее помощница... Мэри Элис только недавно приехала, и ее приписали к кухне, как и меня. Еще есть Тэд, он моет посуду... ему двенадцать лет. И потом Рита... она беременная. Каждое утро ее тошнит... все это слышно... просто отвратительно! – Присцилла скорчила гримасу.
– А что ты о них знаешь?
Племянница негодующе уставилась на Беатрис.
– Я знаю, что Нора кричит, а Эстель сплетничает, и кажется, у Мэри Элис есть муж, который где-то на Западе ищет золото. Рита не замужем, и она боится, что ее выгонят на улицу. А мать Тэда умерла два года назад в «Вудхалле», и ему позволили остаться, не отдали в приют.
– И это все? – спросила Беатрис.
– Разве недостаточно? – Присцилла избегала ее взгляда. Беатрис тихо вздохнула.
– Вот что я тебе скажу. Завтра я буду показывать пансион нескольким джентльменам. Я бы хотела, чтобы ты сопровождала нас и увидела большее из того, что там происходит... познакомилась с другими людьми.
Присцилла выпрямилась.
– Но завтра мне опять надо работать на кухне.
– Думаю, они не будут возражать, если после обеда ты уйдешь на час или два. Завтра утром я поговорю с Ардис Герхардт и все устрою. Что скажешь?
Присцилла сморщила носик.
– Если мне можно будет хоть ненадолго сбежать из этой вонючей кухни, то я согласна.
Тем же вечером в отделанной дубовыми панелями курительной комнате закрытого клуба «Пантеон» собрались Гарри Уинтроп, Арчибальд Линч и еще трое из девяти членов правления корпорации. Джентльмены раскурили дорогие сигары, один за другим выдохнули клубы ароматного дыма и откинулись на спинки глубоких кожаных кресел. Как обычно, разговор перешел на дело, коснулся курса акций и возможности инвестиций.
– Джегер, из Немецкого сберегательного банка, недавно подбросил мне несколько прекрасных идей, – провозгласил Линч и замолчал, чтобы привлечь внимание троих директоров. – Он говорит, что Американские телефонные и телеграфные линии очень быстро расширяются. Пара немецких ребят на нашей бывшей родине – Даймлер и Бенц – изобрели новый двигатель, который работает на нефти особого сорта. Еще одна повозка без лошади, но на нее стоит посмотреть. И в Нижнем Ист-Сайде появилась фабрика Флеглера и Фейна.
– Флеглер и Фейн? Никогда о них не слышал, – заявил один из директоров.
– Выгодная штучка: здание крепкое, масса дешевой рабочей силы, – проинформировал всех Уинтроп. – Они делают крючки, кнопки и эти новые застежки – «молнии». Кажется, они сейчас входят в моду. Я проверял.
– Ну и?.. – Еще один из директоров, явно заинтересовавшись, выпрямился в кресле.
– Местечко просто само просится в руки. Им не хватает наличности. Нужен капитал, чтобы расширяться и начать производство новых застежек.
– Звучит неплохо, но наверняка есть какое-то «но». – Третий из членов правления, поймав взгляд, которым обменялись Линч и Уинтроп, с отвращением фыркнул и поставил свой бокал. – В наши дни без «но» ничего не обходится. Линч изучающе посмотрел на директоров.
– В корпорации могут быть возражения.
– От президента, без сомнения, – подхватил один из них. – И что же заставит ее отказываться от такого лакомого кусочка? Она не против выгоды.
– Дешевые работники, – ответил Уинтроп. – Женщины и дети.
Раздался всеобщий стон, мужчины потянулись за бокалами и снова откинулись в креслах.
– Опять это, – проговорил один из членов правления, одним глотком покончив с выпивкой и со звоном поставив стакан. – Мне осточертело отменять сделки и терять деньги из-за какой-то чепухи, которая ранит ее дамскую чувствительность. Нечего заниматься бизнесом, если не хватает мужской твердости.
– Да и еще кое-чего мужского, – игриво добавил Линч. Все рассмеялись, но смех этот не был добрым.
– А может, хватит превращать Объединенную корпорацию в филиал Общества милосердия? – заявил Уинтроп; – Может, нашего президента пора заменить?
– Этого не произойдет, – сказал третий из директоров, сбивая пепел с сигары в ближайшую хрустальную пепельницу. – Пустые слова, и мы зря теряем время.
– А как вы отнесетесь к тому, что у нас есть средство, чтобы заставить ее принять решение удалиться из правления? – с кривой ухмылкой проговорил Линч. – И мы можем гарантировать, что после заседания правления ее мнение не будет значить ничего в руководстве Объединенной корпорации?
Трое директоров переглянулись и передвинулись на край кресел.
– Что у вас есть?
Линч понимающе взглянул на Уинтропа, и злая улыбка пробежала по его губам, когда он перевел взгляд на остальных.
– Грязь. Что же еще?
Коннор, прибывший на следующее утро в «Вудхалл», выглядел отдохнувшим, уверенным в себе и до отвращения красивым. За ним по пятам следовали репортеры из трех ведущих городских газет. Среди суматохи и суеты, царивших в главном холле пансиона, его дожидались Беатрис с Присцил-лой, кандидат Джон Незертон и директор «Вудхалла» Ардис Герхардт. Как только адвокат вошел в двери, Беатрис принялась изучающе разглядывать его темно-серый пиджак, брюки в тончайшую полоску с аккуратно заутюженными складками и безупречный шелковый галстук. Ее раздражал его безупречный внешний вид. Пэнси из «Восточного дворца» была права – должен существовать закон, по которому внешний вид мужчины соответствовал бы его внутренним качествам. Коннор поднял глаза, поймал ее взгляд и улыбнулся. Она отвернулась и решила больше не смотреть на него.
Женщинам, проживающим в пансионе, необходимы и еда, и одежда, и пристанище, – объясняла Ардис Герхардт, начиная экскурсию. Чтобы удовлетворять каждодневные запросы почти сотни людей, требуются хорошая организация и объединенные усилия персонала и самих проживающих. Каждой женщине, принятой в пансион, даются сменные задания – готовка, уборка, стирка, шитье и уход за детьми.
Они вошли в большую кладовую для белья, в которой полки с простынями, одеялами и полотенцами покрывали стены от пола до потолка. Заведующая остановилась у большого, освещенного солнцем стола посередине комнаты и обратилась к женщине с изможденным лицом, которая штопала пожертвованные кем-то простыни.
– У нас здесь посетители, Винни, – сказала она. – Ответь, пожалуйста, как долго ты здесь живешь?
Винни на минуту задумалась.
– Два месяца.
– А как вы сюда попали? – спросила Беатрис.
– Спустился ангел и вытащил меня из-под моста... и троих моих детей. – Женщина застенчиво улыбнулась Беатрис. – У моего мужа была парикмахерская на Десятой авеню. А потом он заболел воспалением легких и умер, а скупердяй домовладелец забрал все: и помещение, и все инструменты моего мужа – ну там бритвы, ножницы, – в уплату за наше проживание. Он нас выгнал, и мы жили на улице... пока нас не ограбили. Некуда было идти. – На ее глазах выступили слезы, и она заморгала, удерживая их. – Никогда не забуду, как здесь, в самый первый вечер, нам давали печенье, только что из печи. Дети вели себя так, словно они никогда в жизни его не видели, – ели и ели, пока им не стало плохо. У нас была чистая постель в собственной комнате... просто рай. Вот мисс Герхардт... это и есть наш ангел.
Беатрис стояла сбоку, наблюдая за Коннором, и почувствовала удовлетворение, когда заметила какую-то неловкость, промелькнувшую на его лице. Мужчины должны испытывать неудобство, сталкиваясь с неравенством и недостатками в обществе, которое создали для себя и которым управляли по своему усмотрению.
Они продолжили осмотр, Коннор шел, наклонив голову и сцепив за спиной руки, а она пыталась угадать, о чем он сейчас думает... Как, каким способом можно убедить его выступить на защиту женщин, в действительности поверить в дело, поддерживать которое сейчас его просто заставили?
Их следующая остановка произошла на кухне, где они увидели Джеффри, уставившегося на экскурсантов из-за огромной груды нечищенной картошки.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал Коннор, подходя поближе, чтобы оценить результаты труда Джеффри. – А ты, кузен, оказывается, обладаешь многими талантами.
– Господин Джеффри... он учится, – объявила толстуха Нора, главный повар в пансионе, и начальственно похлопала юношу по плечу. – Если бы нам еще удалось отвлечь его от флирта с девицами...
Джеффри залился краской до самых ушей.
– Я... я... – Он взглянул на Присциллу, которую поразили слова поварихи. – Я просто дружелюбный и ничего не могу с этим поделать.
Коннор посмотрел на Присциллу, не сводившую глаз с Джеффри, а потом перевел взгляд на Беатрис.
– Ну что ж, каждый из нас несет свой крест.
Нора хмыкнула и повела всех в столовую, где продолжала рассказывать о распорядке рабочего дня:
– Мы готовим и подаем еду три раза в день... кормим по две смены за раз. Здесь помогают все женщины по очереди – чистят, потрошат, месят...
Оттуда все перешли в большую швейную мастерскую, где на столах были разложены куски ткани и жужжали ножные швейные машинки.
– Одри – наша главная портниха. – Ардис Герхардт представила худощавую женщину с печальными глазами, в облике которой чувствовалась былая элегантность. – Она пришла к нам несколько месяцев назад, не имея ничего, кроме одежды. С тех пор Одри организовала эту мастерскую и теперь следит за тем, чтобы все были прилично одеты. – Ардис улыбнулась женщине, и та слегка поклонилась. – Но скоро она нас покидает... будет работать на производителя одежды, помогать разрабатывать новые модели готовых женских вещей.
Одри помрачнела.
– Не могу говорить об успехе, пока не верну своих детей.
– Ваших детей? – спросил Джон Незертон. – А где они? Портниха с тоской и надеждой посмотрела на гостей.
– У моего бывшего мужа.
На минуту воцарилась тишина: все поняли, что видят перед собой разведенную женщину. Джон Незертон невольно отступил назад, прежде чем справился с собой. Беатрис, заметив, как вздрогнула при этом Одри, сделала шаг вперед и протянула ей руку.
– Меня зовут Беатрис фон Фюрстенберг. Одри, расскажите мне о ваших детях. Может, я смогу чем-то помочь.
– Только если вы богаты как Крез. – Одри оценила элегантную одежду и аристократические манеры Беатрис и добавила: – И имеете нескольких судей в кармане.
– Почти так, – ехидно взглянув на Беатрис, произнес Коннор. – Если вы не против, расскажите нам, пожалуйста, как вы сюда попали.
– Это долгая история, сэр, и не слишком веселая. Я была замужем за богатым бизнесменом в Пофкипси. После того как мой отец умер и оставил мне значительную сумму денег, мой муж решил, что я больше не соответствую его требованиям. Все, что я унаследовала, по закону переходило в его руки, и теперь, чтобы избавиться от меня, потребовалось только заключение какого-то подозрительного старика врача, где было написано, что я сумасшедшая, и соучастие судьи. Этот тоже был другом моего бывшего мужа. – Взгляд ее стал отстраненным, словно она опять вернулась в прошлое. – Я была на заднем дворе, выбивала ковры вместе с приходящей служанкой, когда они пришли. Я еще, помню, подумала: «Он сегодня рано явился на обед и разозлится, что ничего не готово». Но муж привел с собой двоих полицейских, и те заковали меня в наручники на глазах у детей. Я просила его... умоляла... – Она утерла слезинку, а потом, словно захлопнув дверь в прошлое, покончила с мучительными воспоминаниями. – Он упрятал меня в сумасшедший дом и получил развод. – Горькая улыбка появилась на ее лице. – Но видно, я была не так уж безумна, и меня поставили заведовать прачечной больницы. Они бы меня еще раньше освободили, но им требовался кто-то, достаточно компетентный, чтобы там руководить. Через шесть месяцев я вернулась и обнаружила, что у меня нет больше ни дома, ни семьи. Я писала всем, кому только могла, но никто мне не ответил. Если бы у меня были деньги на адвоката...
Снова наступила тишина, а потом Коннор спросил:
– А что бы могло сделать правительство?
Одри в упор посмотрела на него.
– Кто дал право моему мужу заявлять, что я сумасшедшая, и выгонять меня? И почему справедливость в судах существует только для мужчин с деньгами? У меня что, совсем нет никаких прав?
– Как прошел день, джентльмены? – спросила Беатрис у Диппера и Шоти, появившихся в дверях гостиной.
– Никудышная из нее кухарка, должен вам сказать, – уныло признался Диппер. – Она как будто никогда не видела, как ощипывают цыпленка. А едва я ей показал, так ее чуть не стошнило. Потом повариха послала ее на рынок... так она торговаться совсем не умеет и даже не проверяет, не надули ли ее. Чуть не обобрали девчонку дочиста.
– Ей надо было отдать все деньги Джеффу, – вмешался Шоти, обращаясь в основном к приятелю. – Он бы проследил, чтобы заплатить правильную цену.
– Ага, как же! – с возмущением заявил Диппер. – Да он втридорога платил. За бифштексы, вспомни.
– А что, хорошее было мясо, – хмурясь, ответил Шоти. – И парень прав – надоело каждый день получать тушеные овощи и водянистый суп.
Диппер повернулся к Беатрис, объясняя:
– Нас послали на рынок купить цыплят. Только он и она, – очевидно, имея в виду Джеффри и Ьрисциллу, – немного поссорились из-за этих бифштексов. Она не позволяла ему держать деньги, которые дала повариха... говорила, что на все не хватит. Ну он и удалился... а нам еще надо было купить картошку, морковку, лук и все такое прочее.
Беатрис представила себе Присциллу на рынке среди битой птицы, гор картофеля, пустившего ростки, кучек вянущей зелени и корзин с сочащимися помидорами.
– Джеффри не остался, чтобы помочь ей?
Диппер смешался и принялся мять поля своей шляпы. Беатрис, нахмурившись, повернулась к Шоти.
– Мистер О'Ши?
– Он пошел к прилавкам и нашел там репу и помидоры, – косо взглянув на Диппера, ответил Шоти.
– Ага... чтобы бросить в нее, когда она вышла от мясника, – с негодованием заметил тот.
– Ну, он же не попал, – возразил Шоти. – Чего было так обижаться.
– Это было неправильно – оставить ее со всеми покупками и сбежать, – провозгласил Диппер. – Он должен был помогать.
– Он помогал.
– Нет, – настаивал Диппер. – Мы с тобой и мисс Присцилла несли все сами.
– Ну, ему же натирал сапог, у него здоровенная мозоль – я сам видел.
– Ничего бы не натер, если бы не сбежал...
– Спасибо, джентльмены, – прервала их перебранку Беатрис, – думаю, я уловила суть.
Она смотрела, как приятели направлялись на кухню, по дороге споря, кому надо было рассказывать, и в их ссоре видела отражение той напряженности, которая возникла в отношениях между ее племянницей и Джеффри. Дело явно сдвинулось с мертвой точки.
– Может, ей надо кому-то выговориться, – предположила Элис.
– Я как раз об этом подумала. Остальное подождет до завтра. – Беатрис отложила бумаги и устремилась к лестнице.
Звуки приглушенных рыданий заставили ее остановиться у дверей Присциллы. Тревога, никогда не покидавшая ее душу, вернулась с удвоенной силой. Какой урок Присцилла на самом деле получит из всего этого? Что, если работа и мир, в которые ей пришлось окунуться, слишком грубы для нее? Беатрис подумала, что ее племяннице может потребоваться помощь, чтобы сделать правильные выводы из этого опыта, и никто другой, кроме тети, не в состоянии ей помочь. Луч света из коридора пересек темную комнату, осветив кровать Присциллы с балдахином из кружев. Девушка лежала поперек нее, вниз лицом, все еще в испачканной одежде, и отчаянно рыдала. Беатрис собрала всю свою волю, отгоняя нахлынувшее чувство вины, и присела рядом на край кровати.
– Что вам надо? – Голос Присциллы заглушало скомканное постельное белье.
– Хотела посмотреть, как ты, – ответила Беатрис.
– Прекрасно, просто прекрасно.
– Не похоже. Присцилла, сядь и давай поговорим. Девушка поднялась с кровати и обеими руками вытерла мокрое лицо.
– Ну вот, теперь вы счастливы... из-за того, что разрушили мою жизнь... сделали меня несчастной, – с болью проговорила она, – такой же, как вы.
– Ты думаешь, я хочу, чтобы ты была несчастна?
– Конечно, чтобы, составить вам компанию. – Глаза Присциллы блестели от слез.
– Я не несчастна, наоборот, я удовлетворена своей жизнью.
– Тогда почему вы всегда такая злая? – Девушка прерывисто вздохнула, успокаиваясь. – Вы все время повторяете, что жизнь несправедлива и как тяжело приходится женщинам в этом мире. И вы ходите на эти собрания, где все говорят, какие мужчины отвратительные и ужасные.
– Ты что, на самом деле так думаешь? Будто я считаю всех мужчин отвратительными и ужасными?
– Вы их ненавидите. Об этом все знают, даже Элис. Вот почему вы против нашей с Джеффри любви. То, что у вас был мужем гадкий старикашка, вовсе не означает, что все мужчины плохие.
Картина, изображенная Присциллой, четко отражала мнение племянницы о своей тете. Почему они так отдалились друг от друга за последние годы? Когда Присцилла впервые появилась здесь, ей было девять лет и они проводила много счастливых часов вместе и радовались друг другу. Они понимали, что вместе они семья.
– Я не считаю, что все мужчины гадкие, Присцилла, а тем более мой покойный муж, Мерсер. Он был хорошим человеком. Слишком старым для меня, это правда, и не очень романтичным, но он был честным и ему можно было довериться. Он обучил меня бизнесу и финансовым делам, и эти знания помогли мне стать той, кто я есть сегодня. Я всегда буду ему благодарна.
– Но вы ведь не любили его, правда? – обвиняющим тоном произнесла девушка.
– Это сложный вопрос, на него нет однозначного ответа. Я очень хорошо к нему относилась.
– Но из-за него у вас не колотилось сердце, и вы не таяли от одной только его улыбки, и сол'нце не светило ярче только потому, что он был рядом, правда?
Боль и гнев, прозвучавшие в вопросе девушки, поразили Беатрис.
– Нет, этого не было.
– Значит, вы никогда не любили. Вы не знаете, что это тако?.
«Нет, знаю». Беатрис едва успела удержать эти слова. Удивительно, но за последнюю неделю она действительно пережила подобные «сердцебиения» и «таяния», но все эти переживания, какими бы захватывающими они ни были, по ее мнению, ничего общего с настоящей любовью все же не имели.
– Я не стану сравнивать свою жизнь или свой опыт с твоим, Присцилла. Причина, по которой я предложила тебе поработать в «Вудхалле», – то, что тебе надо очень многому научиться в жизни.
– Да? Интересно, чему можно научиться, варя кашу целыми галлонами или торгуясь на рынке с какими-то грязными стариками? – заявила девушка.
– Со сколькими жильцами «Вудхалла» ты познакомилась? – спросила Беатрис.
Присцилла нахмурилась.
– Ну, не знаю... в основном с теми, что работают на кухне.
– Расскажи мне о них.
– Зачем? – Девушка прищурилась.
– Мне интересно. А тебе разве не интересны люди, с которыми ты работаешь?
Присцилла страдальчески вздохнула, как бы заставляя себя смириться с тем фактом, что ей предстоит еще одна лекция.
– Нора – главная повариха... Эстель – ее помощница... Мэри Элис только недавно приехала, и ее приписали к кухне, как и меня. Еще есть Тэд, он моет посуду... ему двенадцать лет. И потом Рита... она беременная. Каждое утро ее тошнит... все это слышно... просто отвратительно! – Присцилла скорчила гримасу.
– А что ты о них знаешь?
Племянница негодующе уставилась на Беатрис.
– Я знаю, что Нора кричит, а Эстель сплетничает, и кажется, у Мэри Элис есть муж, который где-то на Западе ищет золото. Рита не замужем, и она боится, что ее выгонят на улицу. А мать Тэда умерла два года назад в «Вудхалле», и ему позволили остаться, не отдали в приют.
– И это все? – спросила Беатрис.
– Разве недостаточно? – Присцилла избегала ее взгляда. Беатрис тихо вздохнула.
– Вот что я тебе скажу. Завтра я буду показывать пансион нескольким джентльменам. Я бы хотела, чтобы ты сопровождала нас и увидела большее из того, что там происходит... познакомилась с другими людьми.
Присцилла выпрямилась.
– Но завтра мне опять надо работать на кухне.
– Думаю, они не будут возражать, если после обеда ты уйдешь на час или два. Завтра утром я поговорю с Ардис Герхардт и все устрою. Что скажешь?
Присцилла сморщила носик.
– Если мне можно будет хоть ненадолго сбежать из этой вонючей кухни, то я согласна.
Тем же вечером в отделанной дубовыми панелями курительной комнате закрытого клуба «Пантеон» собрались Гарри Уинтроп, Арчибальд Линч и еще трое из девяти членов правления корпорации. Джентльмены раскурили дорогие сигары, один за другим выдохнули клубы ароматного дыма и откинулись на спинки глубоких кожаных кресел. Как обычно, разговор перешел на дело, коснулся курса акций и возможности инвестиций.
– Джегер, из Немецкого сберегательного банка, недавно подбросил мне несколько прекрасных идей, – провозгласил Линч и замолчал, чтобы привлечь внимание троих директоров. – Он говорит, что Американские телефонные и телеграфные линии очень быстро расширяются. Пара немецких ребят на нашей бывшей родине – Даймлер и Бенц – изобрели новый двигатель, который работает на нефти особого сорта. Еще одна повозка без лошади, но на нее стоит посмотреть. И в Нижнем Ист-Сайде появилась фабрика Флеглера и Фейна.
– Флеглер и Фейн? Никогда о них не слышал, – заявил один из директоров.
– Выгодная штучка: здание крепкое, масса дешевой рабочей силы, – проинформировал всех Уинтроп. – Они делают крючки, кнопки и эти новые застежки – «молнии». Кажется, они сейчас входят в моду. Я проверял.
– Ну и?.. – Еще один из директоров, явно заинтересовавшись, выпрямился в кресле.
– Местечко просто само просится в руки. Им не хватает наличности. Нужен капитал, чтобы расширяться и начать производство новых застежек.
– Звучит неплохо, но наверняка есть какое-то «но». – Третий из членов правления, поймав взгляд, которым обменялись Линч и Уинтроп, с отвращением фыркнул и поставил свой бокал. – В наши дни без «но» ничего не обходится. Линч изучающе посмотрел на директоров.
– В корпорации могут быть возражения.
– От президента, без сомнения, – подхватил один из них. – И что же заставит ее отказываться от такого лакомого кусочка? Она не против выгоды.
– Дешевые работники, – ответил Уинтроп. – Женщины и дети.
Раздался всеобщий стон, мужчины потянулись за бокалами и снова откинулись в креслах.
– Опять это, – проговорил один из членов правления, одним глотком покончив с выпивкой и со звоном поставив стакан. – Мне осточертело отменять сделки и терять деньги из-за какой-то чепухи, которая ранит ее дамскую чувствительность. Нечего заниматься бизнесом, если не хватает мужской твердости.
– Да и еще кое-чего мужского, – игриво добавил Линч. Все рассмеялись, но смех этот не был добрым.
– А может, хватит превращать Объединенную корпорацию в филиал Общества милосердия? – заявил Уинтроп; – Может, нашего президента пора заменить?
– Этого не произойдет, – сказал третий из директоров, сбивая пепел с сигары в ближайшую хрустальную пепельницу. – Пустые слова, и мы зря теряем время.
– А как вы отнесетесь к тому, что у нас есть средство, чтобы заставить ее принять решение удалиться из правления? – с кривой ухмылкой проговорил Линч. – И мы можем гарантировать, что после заседания правления ее мнение не будет значить ничего в руководстве Объединенной корпорации?
Трое директоров переглянулись и передвинулись на край кресел.
– Что у вас есть?
Линч понимающе взглянул на Уинтропа, и злая улыбка пробежала по его губам, когда он перевел взгляд на остальных.
– Грязь. Что же еще?
Коннор, прибывший на следующее утро в «Вудхалл», выглядел отдохнувшим, уверенным в себе и до отвращения красивым. За ним по пятам следовали репортеры из трех ведущих городских газет. Среди суматохи и суеты, царивших в главном холле пансиона, его дожидались Беатрис с Присцил-лой, кандидат Джон Незертон и директор «Вудхалла» Ардис Герхардт. Как только адвокат вошел в двери, Беатрис принялась изучающе разглядывать его темно-серый пиджак, брюки в тончайшую полоску с аккуратно заутюженными складками и безупречный шелковый галстук. Ее раздражал его безупречный внешний вид. Пэнси из «Восточного дворца» была права – должен существовать закон, по которому внешний вид мужчины соответствовал бы его внутренним качествам. Коннор поднял глаза, поймал ее взгляд и улыбнулся. Она отвернулась и решила больше не смотреть на него.
Женщинам, проживающим в пансионе, необходимы и еда, и одежда, и пристанище, – объясняла Ардис Герхардт, начиная экскурсию. Чтобы удовлетворять каждодневные запросы почти сотни людей, требуются хорошая организация и объединенные усилия персонала и самих проживающих. Каждой женщине, принятой в пансион, даются сменные задания – готовка, уборка, стирка, шитье и уход за детьми.
Они вошли в большую кладовую для белья, в которой полки с простынями, одеялами и полотенцами покрывали стены от пола до потолка. Заведующая остановилась у большого, освещенного солнцем стола посередине комнаты и обратилась к женщине с изможденным лицом, которая штопала пожертвованные кем-то простыни.
– У нас здесь посетители, Винни, – сказала она. – Ответь, пожалуйста, как долго ты здесь живешь?
Винни на минуту задумалась.
– Два месяца.
– А как вы сюда попали? – спросила Беатрис.
– Спустился ангел и вытащил меня из-под моста... и троих моих детей. – Женщина застенчиво улыбнулась Беатрис. – У моего мужа была парикмахерская на Десятой авеню. А потом он заболел воспалением легких и умер, а скупердяй домовладелец забрал все: и помещение, и все инструменты моего мужа – ну там бритвы, ножницы, – в уплату за наше проживание. Он нас выгнал, и мы жили на улице... пока нас не ограбили. Некуда было идти. – На ее глазах выступили слезы, и она заморгала, удерживая их. – Никогда не забуду, как здесь, в самый первый вечер, нам давали печенье, только что из печи. Дети вели себя так, словно они никогда в жизни его не видели, – ели и ели, пока им не стало плохо. У нас была чистая постель в собственной комнате... просто рай. Вот мисс Герхардт... это и есть наш ангел.
Беатрис стояла сбоку, наблюдая за Коннором, и почувствовала удовлетворение, когда заметила какую-то неловкость, промелькнувшую на его лице. Мужчины должны испытывать неудобство, сталкиваясь с неравенством и недостатками в обществе, которое создали для себя и которым управляли по своему усмотрению.
Они продолжили осмотр, Коннор шел, наклонив голову и сцепив за спиной руки, а она пыталась угадать, о чем он сейчас думает... Как, каким способом можно убедить его выступить на защиту женщин, в действительности поверить в дело, поддерживать которое сейчас его просто заставили?
Их следующая остановка произошла на кухне, где они увидели Джеффри, уставившегося на экскурсантов из-за огромной груды нечищенной картошки.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал Коннор, подходя поближе, чтобы оценить результаты труда Джеффри. – А ты, кузен, оказывается, обладаешь многими талантами.
– Господин Джеффри... он учится, – объявила толстуха Нора, главный повар в пансионе, и начальственно похлопала юношу по плечу. – Если бы нам еще удалось отвлечь его от флирта с девицами...
Джеффри залился краской до самых ушей.
– Я... я... – Он взглянул на Присциллу, которую поразили слова поварихи. – Я просто дружелюбный и ничего не могу с этим поделать.
Коннор посмотрел на Присциллу, не сводившую глаз с Джеффри, а потом перевел взгляд на Беатрис.
– Ну что ж, каждый из нас несет свой крест.
Нора хмыкнула и повела всех в столовую, где продолжала рассказывать о распорядке рабочего дня:
– Мы готовим и подаем еду три раза в день... кормим по две смены за раз. Здесь помогают все женщины по очереди – чистят, потрошат, месят...
Оттуда все перешли в большую швейную мастерскую, где на столах были разложены куски ткани и жужжали ножные швейные машинки.
– Одри – наша главная портниха. – Ардис Герхардт представила худощавую женщину с печальными глазами, в облике которой чувствовалась былая элегантность. – Она пришла к нам несколько месяцев назад, не имея ничего, кроме одежды. С тех пор Одри организовала эту мастерскую и теперь следит за тем, чтобы все были прилично одеты. – Ардис улыбнулась женщине, и та слегка поклонилась. – Но скоро она нас покидает... будет работать на производителя одежды, помогать разрабатывать новые модели готовых женских вещей.
Одри помрачнела.
– Не могу говорить об успехе, пока не верну своих детей.
– Ваших детей? – спросил Джон Незертон. – А где они? Портниха с тоской и надеждой посмотрела на гостей.
– У моего бывшего мужа.
На минуту воцарилась тишина: все поняли, что видят перед собой разведенную женщину. Джон Незертон невольно отступил назад, прежде чем справился с собой. Беатрис, заметив, как вздрогнула при этом Одри, сделала шаг вперед и протянула ей руку.
– Меня зовут Беатрис фон Фюрстенберг. Одри, расскажите мне о ваших детях. Может, я смогу чем-то помочь.
– Только если вы богаты как Крез. – Одри оценила элегантную одежду и аристократические манеры Беатрис и добавила: – И имеете нескольких судей в кармане.
– Почти так, – ехидно взглянув на Беатрис, произнес Коннор. – Если вы не против, расскажите нам, пожалуйста, как вы сюда попали.
– Это долгая история, сэр, и не слишком веселая. Я была замужем за богатым бизнесменом в Пофкипси. После того как мой отец умер и оставил мне значительную сумму денег, мой муж решил, что я больше не соответствую его требованиям. Все, что я унаследовала, по закону переходило в его руки, и теперь, чтобы избавиться от меня, потребовалось только заключение какого-то подозрительного старика врача, где было написано, что я сумасшедшая, и соучастие судьи. Этот тоже был другом моего бывшего мужа. – Взгляд ее стал отстраненным, словно она опять вернулась в прошлое. – Я была на заднем дворе, выбивала ковры вместе с приходящей служанкой, когда они пришли. Я еще, помню, подумала: «Он сегодня рано явился на обед и разозлится, что ничего не готово». Но муж привел с собой двоих полицейских, и те заковали меня в наручники на глазах у детей. Я просила его... умоляла... – Она утерла слезинку, а потом, словно захлопнув дверь в прошлое, покончила с мучительными воспоминаниями. – Он упрятал меня в сумасшедший дом и получил развод. – Горькая улыбка появилась на ее лице. – Но видно, я была не так уж безумна, и меня поставили заведовать прачечной больницы. Они бы меня еще раньше освободили, но им требовался кто-то, достаточно компетентный, чтобы там руководить. Через шесть месяцев я вернулась и обнаружила, что у меня нет больше ни дома, ни семьи. Я писала всем, кому только могла, но никто мне не ответил. Если бы у меня были деньги на адвоката...
Снова наступила тишина, а потом Коннор спросил:
– А что бы могло сделать правительство?
Одри в упор посмотрела на него.
– Кто дал право моему мужу заявлять, что я сумасшедшая, и выгонять меня? И почему справедливость в судах существует только для мужчин с деньгами? У меня что, совсем нет никаких прав?