Всеамериканская женская ассоциация суфражисток планировала свой традиционный марш в день выборов закончить у дверей избирательного участка, где должен был голосовать сам Коннор. Утром женщины собрались в «Вудхалле» и стали прикреплять ленты и разбирать лозунги и плакаты, поддерживающие как их кандидата, так и их общее дело. Коннор смотрел на их приготовления, а потом повернулся к Беатрис, которая только что приколола поперек своего темно-синего шерстяного жакета красно-белую перевязь с надписью «Барроу – в конгресс».
– Ты уверена, что это хорошая идея? Я хочу сказать, что может начаться потасовка. Маклоски голосует на том же участке, и там, без сомнения, появятся люди «Таммани».
– Думаю, тебе не стоит беспокоиться за эту группу. Они не новички в том, что касается маршей протеста или выборных празднеств, – убедила его Беатрис, поправляя ему галстук и замерев, чтобы полюбоваться им. Он выглядел настоящим конгрессменом в этом черном пиджаке-визитке и брюках в тончайшую полоску. – Кроме того, детектив Блэквел собрал всех свободных патрульных на этой территории, а Диппер и Шоти поставили своих людей у каждой урны для голосования, так что твои сторонники смогут пройти. Все, кто нам понадобится, будут на месте.
Коннор повел ее по коридору в кабинет Ардис Герхардт, где обнял. Минуту он просто смотрел на нее с напряженным лицом. Последние две недели у них было так мало свободного времени. Он мог только молиться, чтобы все эти жертвы не оказались напрасными.
– Я хочу, чтобы ты знала, Биби, – скованно проговорил он, – что бы ни случилось, я всегда буду благодарен тебе за твою любовь, за помощь и веру в меня. Я люблю тебя больше, чем могу выразить словами.
– Я тоже люблю тебя, – сквозь подступающие слезы ответила она. – И ты победишь.
– Я знаю, – ощутив мгновенную неловкость, сказал Коннор, – но если нет...
Беатрис поцеловала его, чтобы не дать договорить. Мы вместе – вот что выражал ее поцелуй. Они были и любовниками, и деловыми партнерами. Несколько минут они не разжимали объятий... Она прислушивалась к такому родному стуку его сердца возле ее щеки... Коннор вдыхал аромат ее волос. Потом раздался осторожный стук в дверь, и они отпустили друг друга... до боли остро понимая, что в следующий раз, когда они обнимутся, их надежды либо воплотятся в жизнь, либо разобьются вдребезги.
На улице суфражистки стали в колонну по пять человек позади огромного лозунга, провозглашавшего: «Изберите Барроу в конгресс, чтобы он добился права голоса для женщин!» Коннор занял место как раз за лозунгом, вместе с Беатрис, Элис, Лейси, Франни, Эстер Роуз и Кэрри Чапмен Кэтт. Более пятидесяти женщин выстроились за ними, и они пошли по улице к избирательному участку.
Через пять кварталов улица, как и следовало ожидать, сузилась из-за повозок, карет и прибывающих толп народа. Колонне пришлось сплотиться теснее и временами ждать, пока освободится проход. Примерно в это время к ним присоединились дамочки в кричащих нарядах, несущие плакаты в поддержку Коннора. Когда Беатрис обернулась, чтобы посмотреть, как обстоят дела в тылу, она увидела махавших ей Мэри Кейт, Пэнси, Милли, Энни и Элеонора.
К тому моменту, когда их группа достигла избирательного участка, массивного старого здания из кирпича, называемого «Ветеране Холл», за ними тянулся большой «хвост». Некоторые улыбались и махали им, другие улюлюкали и кричали, чтобы они убирались домой присматривать за детьми. Коннор поприветствовал тех, кто его поддерживал, потом взял Беатрис за руку и повел ее за собой по заполненным ступеням к входу для избирателей.
Со всех сторон на них напирали, их толкали подвыпившие избиратели, и под давлением толпы Беатрис споткнулась и выпустила его руку. Когда она выпрямилась и осмотрелась, то не увидела Коннора. Она слышала, что он зовет ее по имени, но не могла определить откуда... а потом шум и движение вокруг нее внезапно затихли. Став на цыпочки, она разглядела огромную пивную повозку, в которую были запряжены массивные тяжеловозы. На этой повозке восседали босс Крокер, Чарлз Мерфи и еще несколько человек, которые, как решила Беатрис, тоже были не последними людьми в «Таммани»... Они, как и Коннор, красовались в элегантных цилиндрах и фраках.
– Вот наш парень... Берт Маклоски! Пришел, чтобы выполнить свой долг и проголосовать, – проревел Крокер, явно заводя толпу, жаждущую развлечений. – Интересно, кому он отдаст свой голос! – Сторонники «Таммани» разразились приветственными криками. Потом Крокер заметил Коннора, стоящего как раз на середине лестницы. – Посмотрите на это, – фыркнув, он указал на Коннора. – В наши дни позволяют голосовать кому попало!
– Не кому попало, Крокер, – перекрикивая хорошо поддавшую толпу, возразил Коннор. – Здесь множество людей, которые хотят голосовать и имеют на это право, но не могут.
Суфражистки единодушно поддержали это заявление. Стоя во главе группы, Франни подняла кулачок и принялась скандировать лозунг, быстро подхваченный остальными дамами:
– Мы не успокоимся, пока не получим голос! Зеваки в толпе кричали им в ответ:
– А мы не успокоимся, если вы его получите!
У дверей Коннора остановили несколько громил, перекрывших единственный вход. Он попросил их отодвинуться, но они скрестили руки и отказались. Из толпы появились Диппер и Шоти, знаками подозвавшие своих помощников. Несколько крепких портовых грузчиков протиснулись сквозь толпу и стали позади Коннора. Шансы противников были практически равны, и перспектива трудной битвы заставила бандитов «Таммани» замешкаться.
Ситуация казалась неразрешимой, пока наконец Крокер, пыхтя и отдуваясь, не взобрался по ступеням.
– Ну, ну... – Он остановился неподалеку от Коннора, уставившись на него своими заплывшими жабьими глазками. – Здесь мусор на лестнице.
– Полным-полно, – ответил Коннор, не отводя от него взгляда. – Как низко ты пал, Крокер. Даже не позволяешь своему противнику самому проголосовать.
Через секунду напряженного молчания Крокер кивнул загораживавшим проход громилам, и те освободили Коннору дорогу. Крокер повернулся к толпе с комментариями:
– Еще один голос ему не поможет.
– Еще один голос может принести тебе поражение! – раздался женский голос из толпы.
Франни Эксцельсиор отделилась от делегации суфражисток и с плакатом в руках стала подниматься по лестнице. Но не успела она дойти и до середины, как перед ней предстал один из громил и начал вырывать у нее из рук плакат. Она сунула ему плакат и, пока его руки были заняты при попытке его порвать, нанесла ему удар в живот. Громила охнул и согнулся пополам.
Словно искра, попавшая на сухую траву, это первое проявление насилия моментально взорвало толпу. Тотчас же толчки и пинки, которыми обменивались в этой давке все, превратились в настоящие удары и зуботычины. В ход пошли дубинки и палки. Часы скучного ожидания не прошли для толпы даром, а литры пива основательно подогрели ее, и скоро началось настоящее побоище.
Первая мысль Коннора была о Биби, которую он потерял где-то на ступенях среди клокочущей толпы. Но толчок со стороны одного из приверженцев «Таммани» заставил его отлететь от дверей, и с этого момента ему оставалось только защищаться и отбивать своих сторонников, которых пихали со всех сторон и сбивали с ног. Дипперу и Шоти удалось пробиться к нему, но тут на них обрушился такой град ударов, что им пришлось отступить. Сейчас было почти невозможно определить, кто на чьей стороне, – каждый просто поддерживал своих знакомых и защищался из последних сил.
Ослепленный ударом и болью от вновь раскрывшейся раны на губе, Коннор заметил поодаль огромную тушу в черном цилиндре и фраке и стал продираться к ней. Он ухватил Крокера за руку, развернул его... и нанес сокрушающий удар правым кулаком прямо в свиное рыло босса. Брызнула кровь, Крокер замахал руками и с воплем обрушился на пол. Не успел Коннор насладиться победой, как тут же упал от коварного удара.
Через мгновение дрались уже все. Молодые и старики, женщины и мужчины, сторонники «Таммани» и независимые избиратели, владельцы таверн и члены общества трезвости, профсоюзные деятели и чиновники, ирландские иммигранты и фанатики-нативисты. Суфражистки и их незваные гостьи из «Восточного дворца» изо всех сил молотили лозунгами и транспарантами, нанося удары превосходящим силам противника. Взлетали шляпки, плакаты трещали и рвались, и тогда дамы защищались при помощи сумочек, каблуков, пустых пивных кружек и даже планок, сорванных с полицейского ограждения.
Сквозь весь этот хаос доносились резкие, переливчатые трели полицейских свистков, сначала далеких, но приближающихся с каждой секундой. Те, что сражались с краю толпы, начали разбегаться. Но в самой гуще продолжали колошматить друг друга до тех пор, пока их не захлестнул рой полицейских в черной форме. Вскоре те тоже наносили удары и боролись, пытаясь растащить противников и восстановить порядок.
Сначала по одному, потом по трое... а затем сразу дюжину... постепенно всех драчунов скрутили, арестовали и увезли.
Диппер и Шоти получили и вернули по нескольку ударов, прежде чем добрались до края бурлящей толпы.
– Где госпожа фон Фюрстенберг? – прокричал Диппер своему приятелю, который, согнувшись, едва переводил дух. Они прислонились к углу здания. – Нам надо ее найти!
Они снова нырнули в толпу, уворачиваясь от кулаков, бутылок и дубинок, пытаясь отыскать свою работодательницу и увести ее в безопасное место. Вместо Беатрис они увидели Мэри Кейт и ее подруг из «Восточного дворца», с завидной силой орудующих сломанными зонтиками и одолженными дубинками. Друзья помогли девицам скрыться с поля боя в ближайшей аллее, как раз когда в воздухе зазвучали полицейские свистки.
Слишком хорошее знакомство с этим леденящим душу звуком заставило всю группу поспешно ретироваться. Только когда последний тюремный вагончик увез свою кучку бунтовщиков, беглецы вернулись, чтобы оценить нанесенный урон. Площадь выглядела так, словно пережила самый буйный в мире ирландский народный праздник.
– Какое безобразие, – нахмурившись, проговорил Диппер, потом повернулся к кузине: – Ну что, девчонки, вы в порядке?
Мэри Кейт кивнула, нетерпеливым рывком поправив корсаж.
– Похоже, господина задержали, – ощупывая пару шатавшихся зубов, сказал Шоти. – Это несправедливо. Он даже не смог проголосовать.
Диппер осмотрелся и заметил повозку, заполненную полупьяными избирателями, которых везли не от участка, а к нему.
– «Таммани» уже принялась за старое, – выразив свое отвращение плевком, процедил он. – Эти выборы, похоже, проиграны.
Мэри Кейт подошла к брату и вместе с ним уставилась на мужчин, которых высаживали из повозки и направляли к входу на избирательный участок.
– Так нельзя, – огорченно проговорила она. – Конгрессмен заслужил победу. Он самый лучший из мужчин, кого я когда-нибудь знала.
Энни, Элеонор и Пэнси согласились с ней. Вдруг глаза Мэри заблестели. Она немного спустила лиф и направилась к ожидающим своей очереди избирателям. Остальные девицы сначала просто смотрели на нее, потом, одна за одной, начали улыбаться друг другу, поправлять шляпки и взбивать турнюры. Энни, перед тем как присоединиться к подругам, которые занимались большой политикой в среде избирателей, притянула к себе Диппера за отворот пиджака и прошептала в его покрасневшее ухо:
– У меня есть послание, передашь его девушкам в «Восточном дворце».
Яркий свет в городском полицейском участке был беспощадным... и угнетал так же, как тошнотворный запах туалета в грязных камерах. Беатрис с еще тридцатью женщинами загнали в большую камеру с двумя кирпичными стенами, выкрашенными под цвет гнилого гороха. Вместо двух остальных стен были решетки с толстыми железными прутьями. Шляпка Беатрис потерялась, ее прическа сбилась набок, а рукав был наполовину оторван. На ее щеке красовалась царапина, она чувствовала себя уставшей, и все тело невыносимо болело. Перед ее глазами все стояла картина, где Коннор падал на ступени после оглушающего удара от одного из хулиганов Крокера. Ее преследовала мысль, что он, может быть, все еще лежит там, истекающий кровью и искалеченный. Беатрис взывала к охранникам, протягивая руки сквозь решетку, чтобы привлечь их внимание, но они игнорировали ее так же, как остальных женщин. Потом из дальнего угла донесся голос, назвавший Беатрис по имени. Это была Лейси, стоявшая на одной из узких коек, располагавшихся вдоль стен.
Они обнялись, словно сестры, давным-давно потерявшие друг друга. Обе плакали. Потом нашли свободное место и сели, прислонившись к покрашенной стене.
– Это все моя вина, – сквозь слезы бормотала Беатрис. – Это я настояла, чтобы он участвовал в выборах. Я думала, у него действительно есть шанс победить.
Ее носовой платок промок, и она, приподняв подол, стала вытирать глаза краем нижней юбки. Она не помнила, чтобы когда-нибудь еще чувствовала себя такой беспомощной и подавленной. Но она никогда еще не переживала такого катастрофического провала. Политическое будущее Коннора только что было разбито, раздавлено... и чем же – пьяной толпой, политической машиной и ее собственным упрямством и наивностью. Она так сильно хотела помочь ему – как он до этого помог ей. Что, спрашивается, внушило ей мысль, будто они могут победить в борьбе с продажной властью «Таммани Холла»?
– Бедный Коннор... он даже не смог проголосовать на своих собственных выборах. Если бы только я не давила на него, – с несчастным видом произнесла она. – Извини, что втянула тебя во все это, Лейси.
Суфражистка, вспомнив свой богатый опыт, печально улыбнулась.
– Ну, мне не впервой сидеть за решеткой. – Когда Беатрис ошарашенно взглянула на нее, Лейси добавила: – Однажды мы с Франни отправились на митинг Союза трудящихся женщин. Потом отсидели три дня.
Беатрис попыталась улыбнуться, и Лейси приобняла ее. Вскоре свет в камере выключили, и, казалось, последняя надежда растворилась в темноте. Несмотря на то что рядом была Лейси, Беатрис еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Это была самая темная, самая холодная и самая долгая ночь в ее жизни.
– Чего она ревет? Испугалась? – послышался грубый женский голос.
Они подняли глаза и увидели огромную костлявую особу, уставившуюся на них.
– Оставьте ее в покое! – яростно проговорила Лейси. – Она не испугалась... просто волнуется об одном человеке.
– Коннор... – Беатрис шмыгнула носом. – Если бы я только наверняка знала, что с ним все в порядке.
К их удивлению, в полумраке стало видно, что грубые черты лица особы смягчились.
– Этот Коннор... его тоже схватили?
– Надеюсь, – ответила Беатрис, про себя подумав, что, должно быть, ее жизнь перевернулась с ног на голову, раз она молится, чтобы он оказался арестованным.
– Ну, детка, – женщина изобразила нечто похожее на улыбку, – всегда можно что-то разузнать, даже здесь. – Она повернулась к другой особе, расположившейся в углу, который был ближе других к соседней камере. – Эй, Голди! Разузнай, нету ли там...
– Коннора Барроу, – подсказала Беатрис.
– Узнай, нету ли в одной из мужских камер Коннора Барроу.
Голди обратилась к Мэри Джин, которая связалась с парнем по прозвищу Боксер в ближайшей мужской камере. Боксер бросил клич по камерам, расположенным по обе стороны от его собственной. И через некоторое время, показавшееся Беатрис вечностью, ей пришло сообщение, что Коннор действительно среди задержанных, только содержится этажом ниже.
Беатрис благодарно улыбнулась женщине, раздобывшей такую ценную информацию.
– Спасибо.
– Здесь, – та обвела взглядом вокруг, – мы все сестры.
На следующее утро, когда рассвело, заключенные представляли жалкое зрелище. Вся пивная бравада и бойцовский азарт спали, и теперь, унылые и покорные, драчуны ждали, когда их освободят. Им позволили облегчиться и дали по чашке тюремного кофе и по ломтю хлеба, но на этом все гуманное обращение закончилось. Тюремщики отказались выполнить требование Беатрис послать за ее адвокатом и продолжали заниматься своими мрачными обязанностями.
После полудня тюремщики снова появились и стали выкрикивать имена. Беатрис и Лейси оказались среди первых. Их повели к старшему сержанту, где задержанных опрашивали и отпускали. Там они увидели Элис и Присциллу. Те кинулись обнимать Беатрис.
– Мы бы освободили вас еще ночью, но всех заставили ждать до утра, – сказала Элис.
– С вами все в порядке, тетя? – нетерпеливо спрашивала Присцилла. – Эти звери не били вас, нормально с вами обращались?
– Все прекрасно, Присси. – Беатрис погладила взволнованную племянницу по щеке, потом обратилась к Элис: – Но Коннор – он где-то здесь, и мы должны...
– Уже сделано, – с улыбкой ответила Присцилла, кивая в сторону двери, находящейся в дальнем конце полицейского участка. Детектив Блэквел как раз выводил из нее Коннора. – Мы дали Джеймсу список наших добровольцев, и он помогает организовать их... – Она замолчала, в изумлении глядя на человека, которого освободили следующим за Коннором. Это был Джеффри Грэнтон.
У Коннора на лице была пара царапин, и рана на губе вновь открылась, в остальном он выглядел вполне здоровым. Заметив Беатрис, он кинулся к ней.
– Биби!
Коннор раскрыл объятия, и через мгновение она уже обнимала его так крепко, что он застонал. Прошла минута, Беатрис подняла на него мокрые глаза, и они поцеловались... перед Богом и людьми. Она словно вернулась домой. И полностью отдалась поцелую... позволила ощущению проникнуть в самые дальние уголки ее сердца и разрешила любви унести ее.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивала она, прикасаясь к его губе и к засохшей ранке на лбу. – Я так беспокоилась.
Коннор улыбался, несмотря на то что это было чертовски больно.
– Я в полном порядке. Даже, – он глубоко вздохнул, – думаю, я еще никогда не чувствовал себя лучше.
– Коннор, прости меня. Я и представить себе не могла, что это будет так страшно и опасно. Я видела, как ты упал, но не сумела пробиться к тебе...
– Тебе не надо извиняться. – Коннор приложил палец к ее губам. – Может, мне требовался удар по голове, чтобы в ней прояснилось. У меня было много времени этой ночью, чтобы все обдумать, и я понял, что уже держу в руках все необходимое для счастья. Проигранные выборы – это, наверное, лучшее, что когда-либо со мной случалось.
– Ты уверен? Коннор, тебе даже не удалось проголосовать самому.
– Это так. – Он хмыкнул. – Но знающие люди мне доложили, что Диппер и Шоти проголосовали по нескольку раз каждый. Я просто буду считать один из их голосов своим.
Присцилла встретилась с Джеффри впервые после их разрыва. У него через руку был перекинут измятый пиджак, на щеке краснела царапина, а на брюках зияла дыра на колене.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Присцилла, взглянув мимо него на двери камеры, из которой он только что вышел. – И что с тобой случилось?
– Я был там, смотрел, как проходят выборы. Когда я увидел, что кузен Коннор упал... ну... никто не смеет так обращаться с одним из Барроу.
– Да уж, Джефф задал им хорошую трепку, – с улыбкой вставил Коннор, и Джеффри расправил плечи, явно довольный. – Можно сказать, развлекся напоследок... перед отъездом во Францию.
– Во Францию? – с удивлением переспросила Присцилла.
– Отец отправляет меня в большое путешествие. Оно начинается в Париже.
На мгновение Джеффри и Присцилла оказались стоящими друг против друга. Они были уставшие, но все равно сейчас оба желали как-то уладить свои разногласия. После многозначительной паузы Присцилла подняла голову и напряженно, но искренне улыбнулась.
– Надеюсь, эта.поездка окажется чудесной, Джеффри. С облегчением на лице он улыбнулся ей в ответ.
– Спасибо, Присцилла. – Джеффри выпрямился, словно с его плеч только что сняли тяжелый груз. – Я пришлю тебе красивую открытку из Парижа.
– Это будет очень мило, – кивнув, ответила она. Джеффри приподнял шляпу, прощаясь с Беатрис и Коннором, и направился вниз по улице, а Присцилла снова повернулась к тете и откашлялась.
– Ну что, пойдем? Экипаж ждет, а у меня масса работы. Полагаю, именно мне придется наводить порядок в «Вудхалле», чтобы закрыть нашу штаб-квартиру. – Она страдальчески вздохнула. – Для женщины работа никогда не переводится.
– Только если... – детектив Блэквел с насмешливой искоркой в глазах смотрел на девушку, – мистер Барроу не захочет оставить штаб открытым. Он, может быть, решит начать подготовку к следующим выборам.
Коннор застонал и хлопнул Блэквела по плечу.
– Ни в коем случае! – Тут он взглянул на Беатрис. – Кто знает, что случится через два года. Я, может, стану во главе самого большого и самого прибыльного банка в городе или женюсь. – Он прижал к себе Беатрис. – Я могу даже стать отцом.
– Пойдемте домой, – с сияющим видом сказала Беатрис. – И сегодня вечером мы устроим самый большой ужин для проигравших.
– Прекрасное предложение, – ответил Коннор.
Выходя на улицу, на яркое осеннее солнце, они оба впервые были намерены позволить жизненному потоку увлечь их куда угодно.
Когда они подошли к экипажу, то заметили небольшую группку людей, спешащую к ним и возглавляемую хромающей фигуркой, одетой во все темное. Беатрис и Коннор остановились, разглядев, что это был Херст Барроу, тяжело опирающийся на трость и свободной рукой размахивающий какой-то газетой. Они обменялись удивленными взглядами и повернули от кареты ему навстречу. Группа людей приблизилась, и они увидели пакостного Арчи Хиггинса и дюжину других репортеров, забрасывавших старика вопросами... и оставивших его в полном забвении в ту же секунду, как только заметили Коннора.
– Что вы думаете по этому поводу, конгрессмен? – прокричал один, подбегая к ним.
– Какие у вас ощущения? – интересовался второй, прорываясь поближе.
– Ощущения по поводу чего? – спросил Коннор, притягивая к себе Беатрис, чтобы защитить ее.
– Эй, вы все, молчите! – завопил старик. – Я сам должен ему сказать!
Коннор посмотрел поверх голов газетчиков туда, где сквозь толпу пробирался его дед.
– В чем дело? – спросил Коннор, пока тот переводил дыхание. – Что случилось?
– Ты победил! – выдохнул Херст, предъявляя газету как доказательство. – Посмотри сам. Ты победил!
– Правда?
Коннор выхватил у него газету и развернул ее, раскрыв многочисленные заголовки, кричащие, что ему удалось выиграть благодаря буквально горстке голосов. «Таммани Холл» была в ярости, обвиняя его во всех известных злодеяниях и требуя пересчета голосов.
– Как это, черт побери, получилось?
– Вот он! Эй, господин! – послышался знакомый голос с другой стороны улицы. К ним спешили Диппер и Шоти, а позади колыхала юбками кузина Диппера, Мэри Кейт. – Вы уже слышали? Вы победили!
Коннор, не веря, покачал головой.
– Только что услышал! Не могу представить, как это могло случиться.
– Это все ваши помощницы, конгрессмен. – Мэри Кейт приблизилась фланирующей походкой и стала рядом, выпрямив спину и расправив плечи так, чтобы ни один дюйм ее выдающегося бюста не остался без внимания окружающих. – Просто некоторые из нас знают, как раздобыть голоса.
Коннор уставился в ее блестящие глаза, потом перевел взгляд на Беатрис, которая прикусила губу, но так и не смогла удержаться от улыбки.
Карандаши репортеров повисли в воздухе, готовясь записать каждое его слово. Коннор с удивленной улыбкой посмотрел на Беатрис.
– Если я действительно победил... а я подожду, пока не появятся все результаты, чтобы быть уверенным до конца... тогда я рад, что люди оказали мне такое доверие. И я сделаю все, чтобы доказать, как высоко ценю предоставленную мне возможность служить им.
Очевидно, жизненный поток увлекал их в Вашингтон. Вместе. Глаза Беатрис сияли, но Коннор слишком хорошо помнил, как опасно решать за нее.
– И я хочу сказать еще одно. – Он обернулся к ней и взял обе ее руки. – Беатрис фон Фюрстенберг, ты самая непредсказуемая, упрямая, смелая, скандальная и самая опасная особа из всех, кого я когда-либо встречал. Я не буду иметь ни минуты покоя, пока ты не согласишься выйти за меня замуж.
Беатрис изумленно рассмеялась.
– Ты не шутишь?
– Конечно, нет.
– Ну... – Ее глаза сверкнули. – Думаю, меня можно уговорить.
Эпилог
– Ты уверена, что это хорошая идея? Я хочу сказать, что может начаться потасовка. Маклоски голосует на том же участке, и там, без сомнения, появятся люди «Таммани».
– Думаю, тебе не стоит беспокоиться за эту группу. Они не новички в том, что касается маршей протеста или выборных празднеств, – убедила его Беатрис, поправляя ему галстук и замерев, чтобы полюбоваться им. Он выглядел настоящим конгрессменом в этом черном пиджаке-визитке и брюках в тончайшую полоску. – Кроме того, детектив Блэквел собрал всех свободных патрульных на этой территории, а Диппер и Шоти поставили своих людей у каждой урны для голосования, так что твои сторонники смогут пройти. Все, кто нам понадобится, будут на месте.
Коннор повел ее по коридору в кабинет Ардис Герхардт, где обнял. Минуту он просто смотрел на нее с напряженным лицом. Последние две недели у них было так мало свободного времени. Он мог только молиться, чтобы все эти жертвы не оказались напрасными.
– Я хочу, чтобы ты знала, Биби, – скованно проговорил он, – что бы ни случилось, я всегда буду благодарен тебе за твою любовь, за помощь и веру в меня. Я люблю тебя больше, чем могу выразить словами.
– Я тоже люблю тебя, – сквозь подступающие слезы ответила она. – И ты победишь.
– Я знаю, – ощутив мгновенную неловкость, сказал Коннор, – но если нет...
Беатрис поцеловала его, чтобы не дать договорить. Мы вместе – вот что выражал ее поцелуй. Они были и любовниками, и деловыми партнерами. Несколько минут они не разжимали объятий... Она прислушивалась к такому родному стуку его сердца возле ее щеки... Коннор вдыхал аромат ее волос. Потом раздался осторожный стук в дверь, и они отпустили друг друга... до боли остро понимая, что в следующий раз, когда они обнимутся, их надежды либо воплотятся в жизнь, либо разобьются вдребезги.
На улице суфражистки стали в колонну по пять человек позади огромного лозунга, провозглашавшего: «Изберите Барроу в конгресс, чтобы он добился права голоса для женщин!» Коннор занял место как раз за лозунгом, вместе с Беатрис, Элис, Лейси, Франни, Эстер Роуз и Кэрри Чапмен Кэтт. Более пятидесяти женщин выстроились за ними, и они пошли по улице к избирательному участку.
Через пять кварталов улица, как и следовало ожидать, сузилась из-за повозок, карет и прибывающих толп народа. Колонне пришлось сплотиться теснее и временами ждать, пока освободится проход. Примерно в это время к ним присоединились дамочки в кричащих нарядах, несущие плакаты в поддержку Коннора. Когда Беатрис обернулась, чтобы посмотреть, как обстоят дела в тылу, она увидела махавших ей Мэри Кейт, Пэнси, Милли, Энни и Элеонора.
К тому моменту, когда их группа достигла избирательного участка, массивного старого здания из кирпича, называемого «Ветеране Холл», за ними тянулся большой «хвост». Некоторые улыбались и махали им, другие улюлюкали и кричали, чтобы они убирались домой присматривать за детьми. Коннор поприветствовал тех, кто его поддерживал, потом взял Беатрис за руку и повел ее за собой по заполненным ступеням к входу для избирателей.
Со всех сторон на них напирали, их толкали подвыпившие избиратели, и под давлением толпы Беатрис споткнулась и выпустила его руку. Когда она выпрямилась и осмотрелась, то не увидела Коннора. Она слышала, что он зовет ее по имени, но не могла определить откуда... а потом шум и движение вокруг нее внезапно затихли. Став на цыпочки, она разглядела огромную пивную повозку, в которую были запряжены массивные тяжеловозы. На этой повозке восседали босс Крокер, Чарлз Мерфи и еще несколько человек, которые, как решила Беатрис, тоже были не последними людьми в «Таммани»... Они, как и Коннор, красовались в элегантных цилиндрах и фраках.
– Вот наш парень... Берт Маклоски! Пришел, чтобы выполнить свой долг и проголосовать, – проревел Крокер, явно заводя толпу, жаждущую развлечений. – Интересно, кому он отдаст свой голос! – Сторонники «Таммани» разразились приветственными криками. Потом Крокер заметил Коннора, стоящего как раз на середине лестницы. – Посмотрите на это, – фыркнув, он указал на Коннора. – В наши дни позволяют голосовать кому попало!
– Не кому попало, Крокер, – перекрикивая хорошо поддавшую толпу, возразил Коннор. – Здесь множество людей, которые хотят голосовать и имеют на это право, но не могут.
Суфражистки единодушно поддержали это заявление. Стоя во главе группы, Франни подняла кулачок и принялась скандировать лозунг, быстро подхваченный остальными дамами:
– Мы не успокоимся, пока не получим голос! Зеваки в толпе кричали им в ответ:
– А мы не успокоимся, если вы его получите!
У дверей Коннора остановили несколько громил, перекрывших единственный вход. Он попросил их отодвинуться, но они скрестили руки и отказались. Из толпы появились Диппер и Шоти, знаками подозвавшие своих помощников. Несколько крепких портовых грузчиков протиснулись сквозь толпу и стали позади Коннора. Шансы противников были практически равны, и перспектива трудной битвы заставила бандитов «Таммани» замешкаться.
Ситуация казалась неразрешимой, пока наконец Крокер, пыхтя и отдуваясь, не взобрался по ступеням.
– Ну, ну... – Он остановился неподалеку от Коннора, уставившись на него своими заплывшими жабьими глазками. – Здесь мусор на лестнице.
– Полным-полно, – ответил Коннор, не отводя от него взгляда. – Как низко ты пал, Крокер. Даже не позволяешь своему противнику самому проголосовать.
Через секунду напряженного молчания Крокер кивнул загораживавшим проход громилам, и те освободили Коннору дорогу. Крокер повернулся к толпе с комментариями:
– Еще один голос ему не поможет.
– Еще один голос может принести тебе поражение! – раздался женский голос из толпы.
Франни Эксцельсиор отделилась от делегации суфражисток и с плакатом в руках стала подниматься по лестнице. Но не успела она дойти и до середины, как перед ней предстал один из громил и начал вырывать у нее из рук плакат. Она сунула ему плакат и, пока его руки были заняты при попытке его порвать, нанесла ему удар в живот. Громила охнул и согнулся пополам.
Словно искра, попавшая на сухую траву, это первое проявление насилия моментально взорвало толпу. Тотчас же толчки и пинки, которыми обменивались в этой давке все, превратились в настоящие удары и зуботычины. В ход пошли дубинки и палки. Часы скучного ожидания не прошли для толпы даром, а литры пива основательно подогрели ее, и скоро началось настоящее побоище.
Первая мысль Коннора была о Биби, которую он потерял где-то на ступенях среди клокочущей толпы. Но толчок со стороны одного из приверженцев «Таммани» заставил его отлететь от дверей, и с этого момента ему оставалось только защищаться и отбивать своих сторонников, которых пихали со всех сторон и сбивали с ног. Дипперу и Шоти удалось пробиться к нему, но тут на них обрушился такой град ударов, что им пришлось отступить. Сейчас было почти невозможно определить, кто на чьей стороне, – каждый просто поддерживал своих знакомых и защищался из последних сил.
Ослепленный ударом и болью от вновь раскрывшейся раны на губе, Коннор заметил поодаль огромную тушу в черном цилиндре и фраке и стал продираться к ней. Он ухватил Крокера за руку, развернул его... и нанес сокрушающий удар правым кулаком прямо в свиное рыло босса. Брызнула кровь, Крокер замахал руками и с воплем обрушился на пол. Не успел Коннор насладиться победой, как тут же упал от коварного удара.
Через мгновение дрались уже все. Молодые и старики, женщины и мужчины, сторонники «Таммани» и независимые избиратели, владельцы таверн и члены общества трезвости, профсоюзные деятели и чиновники, ирландские иммигранты и фанатики-нативисты. Суфражистки и их незваные гостьи из «Восточного дворца» изо всех сил молотили лозунгами и транспарантами, нанося удары превосходящим силам противника. Взлетали шляпки, плакаты трещали и рвались, и тогда дамы защищались при помощи сумочек, каблуков, пустых пивных кружек и даже планок, сорванных с полицейского ограждения.
Сквозь весь этот хаос доносились резкие, переливчатые трели полицейских свистков, сначала далеких, но приближающихся с каждой секундой. Те, что сражались с краю толпы, начали разбегаться. Но в самой гуще продолжали колошматить друг друга до тех пор, пока их не захлестнул рой полицейских в черной форме. Вскоре те тоже наносили удары и боролись, пытаясь растащить противников и восстановить порядок.
Сначала по одному, потом по трое... а затем сразу дюжину... постепенно всех драчунов скрутили, арестовали и увезли.
Диппер и Шоти получили и вернули по нескольку ударов, прежде чем добрались до края бурлящей толпы.
– Где госпожа фон Фюрстенберг? – прокричал Диппер своему приятелю, который, согнувшись, едва переводил дух. Они прислонились к углу здания. – Нам надо ее найти!
Они снова нырнули в толпу, уворачиваясь от кулаков, бутылок и дубинок, пытаясь отыскать свою работодательницу и увести ее в безопасное место. Вместо Беатрис они увидели Мэри Кейт и ее подруг из «Восточного дворца», с завидной силой орудующих сломанными зонтиками и одолженными дубинками. Друзья помогли девицам скрыться с поля боя в ближайшей аллее, как раз когда в воздухе зазвучали полицейские свистки.
Слишком хорошее знакомство с этим леденящим душу звуком заставило всю группу поспешно ретироваться. Только когда последний тюремный вагончик увез свою кучку бунтовщиков, беглецы вернулись, чтобы оценить нанесенный урон. Площадь выглядела так, словно пережила самый буйный в мире ирландский народный праздник.
– Какое безобразие, – нахмурившись, проговорил Диппер, потом повернулся к кузине: – Ну что, девчонки, вы в порядке?
Мэри Кейт кивнула, нетерпеливым рывком поправив корсаж.
– Похоже, господина задержали, – ощупывая пару шатавшихся зубов, сказал Шоти. – Это несправедливо. Он даже не смог проголосовать.
Диппер осмотрелся и заметил повозку, заполненную полупьяными избирателями, которых везли не от участка, а к нему.
– «Таммани» уже принялась за старое, – выразив свое отвращение плевком, процедил он. – Эти выборы, похоже, проиграны.
Мэри Кейт подошла к брату и вместе с ним уставилась на мужчин, которых высаживали из повозки и направляли к входу на избирательный участок.
– Так нельзя, – огорченно проговорила она. – Конгрессмен заслужил победу. Он самый лучший из мужчин, кого я когда-нибудь знала.
Энни, Элеонор и Пэнси согласились с ней. Вдруг глаза Мэри заблестели. Она немного спустила лиф и направилась к ожидающим своей очереди избирателям. Остальные девицы сначала просто смотрели на нее, потом, одна за одной, начали улыбаться друг другу, поправлять шляпки и взбивать турнюры. Энни, перед тем как присоединиться к подругам, которые занимались большой политикой в среде избирателей, притянула к себе Диппера за отворот пиджака и прошептала в его покрасневшее ухо:
– У меня есть послание, передашь его девушкам в «Восточном дворце».
Яркий свет в городском полицейском участке был беспощадным... и угнетал так же, как тошнотворный запах туалета в грязных камерах. Беатрис с еще тридцатью женщинами загнали в большую камеру с двумя кирпичными стенами, выкрашенными под цвет гнилого гороха. Вместо двух остальных стен были решетки с толстыми железными прутьями. Шляпка Беатрис потерялась, ее прическа сбилась набок, а рукав был наполовину оторван. На ее щеке красовалась царапина, она чувствовала себя уставшей, и все тело невыносимо болело. Перед ее глазами все стояла картина, где Коннор падал на ступени после оглушающего удара от одного из хулиганов Крокера. Ее преследовала мысль, что он, может быть, все еще лежит там, истекающий кровью и искалеченный. Беатрис взывала к охранникам, протягивая руки сквозь решетку, чтобы привлечь их внимание, но они игнорировали ее так же, как остальных женщин. Потом из дальнего угла донесся голос, назвавший Беатрис по имени. Это была Лейси, стоявшая на одной из узких коек, располагавшихся вдоль стен.
Они обнялись, словно сестры, давным-давно потерявшие друг друга. Обе плакали. Потом нашли свободное место и сели, прислонившись к покрашенной стене.
– Это все моя вина, – сквозь слезы бормотала Беатрис. – Это я настояла, чтобы он участвовал в выборах. Я думала, у него действительно есть шанс победить.
Ее носовой платок промок, и она, приподняв подол, стала вытирать глаза краем нижней юбки. Она не помнила, чтобы когда-нибудь еще чувствовала себя такой беспомощной и подавленной. Но она никогда еще не переживала такого катастрофического провала. Политическое будущее Коннора только что было разбито, раздавлено... и чем же – пьяной толпой, политической машиной и ее собственным упрямством и наивностью. Она так сильно хотела помочь ему – как он до этого помог ей. Что, спрашивается, внушило ей мысль, будто они могут победить в борьбе с продажной властью «Таммани Холла»?
– Бедный Коннор... он даже не смог проголосовать на своих собственных выборах. Если бы только я не давила на него, – с несчастным видом произнесла она. – Извини, что втянула тебя во все это, Лейси.
Суфражистка, вспомнив свой богатый опыт, печально улыбнулась.
– Ну, мне не впервой сидеть за решеткой. – Когда Беатрис ошарашенно взглянула на нее, Лейси добавила: – Однажды мы с Франни отправились на митинг Союза трудящихся женщин. Потом отсидели три дня.
Беатрис попыталась улыбнуться, и Лейси приобняла ее. Вскоре свет в камере выключили, и, казалось, последняя надежда растворилась в темноте. Несмотря на то что рядом была Лейси, Беатрис еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Это была самая темная, самая холодная и самая долгая ночь в ее жизни.
– Чего она ревет? Испугалась? – послышался грубый женский голос.
Они подняли глаза и увидели огромную костлявую особу, уставившуюся на них.
– Оставьте ее в покое! – яростно проговорила Лейси. – Она не испугалась... просто волнуется об одном человеке.
– Коннор... – Беатрис шмыгнула носом. – Если бы я только наверняка знала, что с ним все в порядке.
К их удивлению, в полумраке стало видно, что грубые черты лица особы смягчились.
– Этот Коннор... его тоже схватили?
– Надеюсь, – ответила Беатрис, про себя подумав, что, должно быть, ее жизнь перевернулась с ног на голову, раз она молится, чтобы он оказался арестованным.
– Ну, детка, – женщина изобразила нечто похожее на улыбку, – всегда можно что-то разузнать, даже здесь. – Она повернулась к другой особе, расположившейся в углу, который был ближе других к соседней камере. – Эй, Голди! Разузнай, нету ли там...
– Коннора Барроу, – подсказала Беатрис.
– Узнай, нету ли в одной из мужских камер Коннора Барроу.
Голди обратилась к Мэри Джин, которая связалась с парнем по прозвищу Боксер в ближайшей мужской камере. Боксер бросил клич по камерам, расположенным по обе стороны от его собственной. И через некоторое время, показавшееся Беатрис вечностью, ей пришло сообщение, что Коннор действительно среди задержанных, только содержится этажом ниже.
Беатрис благодарно улыбнулась женщине, раздобывшей такую ценную информацию.
– Спасибо.
– Здесь, – та обвела взглядом вокруг, – мы все сестры.
На следующее утро, когда рассвело, заключенные представляли жалкое зрелище. Вся пивная бравада и бойцовский азарт спали, и теперь, унылые и покорные, драчуны ждали, когда их освободят. Им позволили облегчиться и дали по чашке тюремного кофе и по ломтю хлеба, но на этом все гуманное обращение закончилось. Тюремщики отказались выполнить требование Беатрис послать за ее адвокатом и продолжали заниматься своими мрачными обязанностями.
После полудня тюремщики снова появились и стали выкрикивать имена. Беатрис и Лейси оказались среди первых. Их повели к старшему сержанту, где задержанных опрашивали и отпускали. Там они увидели Элис и Присциллу. Те кинулись обнимать Беатрис.
– Мы бы освободили вас еще ночью, но всех заставили ждать до утра, – сказала Элис.
– С вами все в порядке, тетя? – нетерпеливо спрашивала Присцилла. – Эти звери не били вас, нормально с вами обращались?
– Все прекрасно, Присси. – Беатрис погладила взволнованную племянницу по щеке, потом обратилась к Элис: – Но Коннор – он где-то здесь, и мы должны...
– Уже сделано, – с улыбкой ответила Присцилла, кивая в сторону двери, находящейся в дальнем конце полицейского участка. Детектив Блэквел как раз выводил из нее Коннора. – Мы дали Джеймсу список наших добровольцев, и он помогает организовать их... – Она замолчала, в изумлении глядя на человека, которого освободили следующим за Коннором. Это был Джеффри Грэнтон.
У Коннора на лице была пара царапин, и рана на губе вновь открылась, в остальном он выглядел вполне здоровым. Заметив Беатрис, он кинулся к ней.
– Биби!
Коннор раскрыл объятия, и через мгновение она уже обнимала его так крепко, что он застонал. Прошла минута, Беатрис подняла на него мокрые глаза, и они поцеловались... перед Богом и людьми. Она словно вернулась домой. И полностью отдалась поцелую... позволила ощущению проникнуть в самые дальние уголки ее сердца и разрешила любви унести ее.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивала она, прикасаясь к его губе и к засохшей ранке на лбу. – Я так беспокоилась.
Коннор улыбался, несмотря на то что это было чертовски больно.
– Я в полном порядке. Даже, – он глубоко вздохнул, – думаю, я еще никогда не чувствовал себя лучше.
– Коннор, прости меня. Я и представить себе не могла, что это будет так страшно и опасно. Я видела, как ты упал, но не сумела пробиться к тебе...
– Тебе не надо извиняться. – Коннор приложил палец к ее губам. – Может, мне требовался удар по голове, чтобы в ней прояснилось. У меня было много времени этой ночью, чтобы все обдумать, и я понял, что уже держу в руках все необходимое для счастья. Проигранные выборы – это, наверное, лучшее, что когда-либо со мной случалось.
– Ты уверен? Коннор, тебе даже не удалось проголосовать самому.
– Это так. – Он хмыкнул. – Но знающие люди мне доложили, что Диппер и Шоти проголосовали по нескольку раз каждый. Я просто буду считать один из их голосов своим.
Присцилла встретилась с Джеффри впервые после их разрыва. У него через руку был перекинут измятый пиджак, на щеке краснела царапина, а на брюках зияла дыра на колене.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Присцилла, взглянув мимо него на двери камеры, из которой он только что вышел. – И что с тобой случилось?
– Я был там, смотрел, как проходят выборы. Когда я увидел, что кузен Коннор упал... ну... никто не смеет так обращаться с одним из Барроу.
– Да уж, Джефф задал им хорошую трепку, – с улыбкой вставил Коннор, и Джеффри расправил плечи, явно довольный. – Можно сказать, развлекся напоследок... перед отъездом во Францию.
– Во Францию? – с удивлением переспросила Присцилла.
– Отец отправляет меня в большое путешествие. Оно начинается в Париже.
На мгновение Джеффри и Присцилла оказались стоящими друг против друга. Они были уставшие, но все равно сейчас оба желали как-то уладить свои разногласия. После многозначительной паузы Присцилла подняла голову и напряженно, но искренне улыбнулась.
– Надеюсь, эта.поездка окажется чудесной, Джеффри. С облегчением на лице он улыбнулся ей в ответ.
– Спасибо, Присцилла. – Джеффри выпрямился, словно с его плеч только что сняли тяжелый груз. – Я пришлю тебе красивую открытку из Парижа.
– Это будет очень мило, – кивнув, ответила она. Джеффри приподнял шляпу, прощаясь с Беатрис и Коннором, и направился вниз по улице, а Присцилла снова повернулась к тете и откашлялась.
– Ну что, пойдем? Экипаж ждет, а у меня масса работы. Полагаю, именно мне придется наводить порядок в «Вудхалле», чтобы закрыть нашу штаб-квартиру. – Она страдальчески вздохнула. – Для женщины работа никогда не переводится.
– Только если... – детектив Блэквел с насмешливой искоркой в глазах смотрел на девушку, – мистер Барроу не захочет оставить штаб открытым. Он, может быть, решит начать подготовку к следующим выборам.
Коннор застонал и хлопнул Блэквела по плечу.
– Ни в коем случае! – Тут он взглянул на Беатрис. – Кто знает, что случится через два года. Я, может, стану во главе самого большого и самого прибыльного банка в городе или женюсь. – Он прижал к себе Беатрис. – Я могу даже стать отцом.
– Пойдемте домой, – с сияющим видом сказала Беатрис. – И сегодня вечером мы устроим самый большой ужин для проигравших.
– Прекрасное предложение, – ответил Коннор.
Выходя на улицу, на яркое осеннее солнце, они оба впервые были намерены позволить жизненному потоку увлечь их куда угодно.
Когда они подошли к экипажу, то заметили небольшую группку людей, спешащую к ним и возглавляемую хромающей фигуркой, одетой во все темное. Беатрис и Коннор остановились, разглядев, что это был Херст Барроу, тяжело опирающийся на трость и свободной рукой размахивающий какой-то газетой. Они обменялись удивленными взглядами и повернули от кареты ему навстречу. Группа людей приблизилась, и они увидели пакостного Арчи Хиггинса и дюжину других репортеров, забрасывавших старика вопросами... и оставивших его в полном забвении в ту же секунду, как только заметили Коннора.
– Что вы думаете по этому поводу, конгрессмен? – прокричал один, подбегая к ним.
– Какие у вас ощущения? – интересовался второй, прорываясь поближе.
– Ощущения по поводу чего? – спросил Коннор, притягивая к себе Беатрис, чтобы защитить ее.
– Эй, вы все, молчите! – завопил старик. – Я сам должен ему сказать!
Коннор посмотрел поверх голов газетчиков туда, где сквозь толпу пробирался его дед.
– В чем дело? – спросил Коннор, пока тот переводил дыхание. – Что случилось?
– Ты победил! – выдохнул Херст, предъявляя газету как доказательство. – Посмотри сам. Ты победил!
– Правда?
Коннор выхватил у него газету и развернул ее, раскрыв многочисленные заголовки, кричащие, что ему удалось выиграть благодаря буквально горстке голосов. «Таммани Холл» была в ярости, обвиняя его во всех известных злодеяниях и требуя пересчета голосов.
– Как это, черт побери, получилось?
– Вот он! Эй, господин! – послышался знакомый голос с другой стороны улицы. К ним спешили Диппер и Шоти, а позади колыхала юбками кузина Диппера, Мэри Кейт. – Вы уже слышали? Вы победили!
Коннор, не веря, покачал головой.
– Только что услышал! Не могу представить, как это могло случиться.
– Это все ваши помощницы, конгрессмен. – Мэри Кейт приблизилась фланирующей походкой и стала рядом, выпрямив спину и расправив плечи так, чтобы ни один дюйм ее выдающегося бюста не остался без внимания окружающих. – Просто некоторые из нас знают, как раздобыть голоса.
Коннор уставился в ее блестящие глаза, потом перевел взгляд на Беатрис, которая прикусила губу, но так и не смогла удержаться от улыбки.
Карандаши репортеров повисли в воздухе, готовясь записать каждое его слово. Коннор с удивленной улыбкой посмотрел на Беатрис.
– Если я действительно победил... а я подожду, пока не появятся все результаты, чтобы быть уверенным до конца... тогда я рад, что люди оказали мне такое доверие. И я сделаю все, чтобы доказать, как высоко ценю предоставленную мне возможность служить им.
Очевидно, жизненный поток увлекал их в Вашингтон. Вместе. Глаза Беатрис сияли, но Коннор слишком хорошо помнил, как опасно решать за нее.
– И я хочу сказать еще одно. – Он обернулся к ней и взял обе ее руки. – Беатрис фон Фюрстенберг, ты самая непредсказуемая, упрямая, смелая, скандальная и самая опасная особа из всех, кого я когда-либо встречал. Я не буду иметь ни минуты покоя, пока ты не согласишься выйти за меня замуж.
Беатрис изумленно рассмеялась.
– Ты не шутишь?
– Конечно, нет.
– Ну... – Ее глаза сверкнули. – Думаю, меня можно уговорить.
Эпилог
Нью-Йорк
Наши дни
– Ты уверена, что это где-то здесь, бабушка?
Кортни Барроу отмахнулась от облака пыли и подняла выцветший абажур, который нечаянно смахнула на пол чердака. Потом она уперла руки в бока и обвела взглядом домашнюю рухлядь, скопившуюся за время жизни шести поколений.
– Я бы никогда не стала спрашивать, если бы знала, что это причинит столько беспокойства.
– Какого беспокойства? – Коллин улыбнулась внучке и убрала с влажного лба прядь седеющих волос. – Я уверена, что видела это в прошлом году, когда мы выносили вещи из свободной спальни. И куда же мы убрали... а... вон туда. – Она указала на груду ящиков, корзин и бочонков, задвинутых под карниз.
Между ящиками и стеной они обнаружили несколько больших картин в богатых рамах. Коллин вглядывалась, пытаясь в полумраке разобрать, есть ли среди них та картина, которую она запомнила.
– Кажется, вот она, – указывая на большое полотно в раме с остатками позолоты, сказала Коллин.
Вместе они вытащили картину и поднесли ее к чердачному окну. Коллин рукой смахнула пыль со стекла. Одетые в темное мужчина и женщина взглянули на них с полотна. Женщина сидела в кресле викторианского стиля, а мужчина стоял рядом, положив руку ей на плечо.
– Счастливая парочка, верно? – сухо заметила Кортни.
– Ну, не всегда можно судить по внешним признакам, – ответила Коллин.
– Всегда. – Кортни с видом превосходства посмотрела на бабушку. – Они же были викторианцы. Мужчины ваксили усы и балдели, нюхая женские перчатки, а женщины носили турнюры весом в пятьдесят фунтов и падали в обморок при мысли, что кто-то увидит их щиколотки. Парочка, очевидно, занималась этим... Сколько, ты сказала, у них было детей?
– Четверо.
– Ну, получается, и занимались четыре раза. В крайнем случае пять.
Коллин рассмеялась и покачала головой.
– Вы, ребята, считаете, что знаете все о любви и страсти.
– Значит, это и есть Беатрис, – проговорила Кортни, разглядывая светлые глаза женщины и прическу. – Боже! Ты только посмотри на ее талию. Должно быть, зверский корсет. Женщины даже удаляли себе ребра, чтобы получилась вот такая тонкая талия. – Она сморщила нос. – Что может заставить женщину так себя уродовать?
Коллин взглянула на ряд золотых колечек в мочке внучкиного уха и едва удержалась от комментариев.
– А таким был конгрессмен. – Она похлопала по стеклу над лицом мужчины. – Он избирался на два срока, а потом вернулся к семейному делу. Банковский бизнес. Красавчик, верно? – Она восхищенно улыбнулась.
– Ага. Небось ходил на сторону. Старая викторианская двойная мораль. Меня больше интересует она. – Кортни стерла остатки пыли и паутины. – Это был такой сюрприз, когда я обнаружила ее имя в старом списке членов Всеамериканской ассоциации суфражисток. Настоящая семейная связь для моего сочинения по истории женского движения.
– Вот – давай отнесем это вниз и очистим, – сказала Коллин и поудобнее взяла картину.
Но, когда несла ее к лестнице, задела задней стороной за раму старой кровати и услышала треск рвущейся бумаги. Они остановились посмотреть, в чем дело, но ничего не заметили, пока не спустились в коридор, поближе к свету. Плотная коричневая бумага, которой была обклеена оборотная сторона картины, оторвалась, и внутри они увидели что-то, похожее на газету.
Только когда они перевернули картину, уложив ее на обеденном столе, и стали разглядывать повреждение, они поняли, что бумага внутри – это не просто набивка... кто-то перевязал ее выцветшей лентой... и положил внутрь, чтобы сохранить. Они осторожно вынули пачку газетных вырезок. А развернув их и прочитав хрупкие странички, раскрыли рты от удивления.
БАРРОУ ЗАИГРЫВАЕТ С ЗАЩИТНИЦЕЙ ПРАВ ЖЕНЩИН!
БАРРОУ СДЕРЖИВАЕТ СВОЕ ОБЕЩАНИЕ – ОТКРЫВАЕТСЯ БАНК ДЛЯ ЖЕНЩИН!
СКАНДАЛ В КОРПОРАЦИИ – ЖЕНЩИНЕ-ПРЕЗИДЕНТУ ПРЕДЪЯВЛЕНО ОБВИНЕНИЕ В АМОРАЛЬНОСТИ!
КАНДИДАТ ЗАЩИЩАЕТ ИЗВЕСТНУЮ ОСОБУ – ОНА ВЕЛА «ДУШЕСПАСИТЕЛЬНЫЕ» БЕСЕДЫ В БОРДЕЛЕ!
БАРРОУ ВЫЧЕРКНУТ ИЗ БЮЛЛЕТЕНЕЙ – РАЗРЫВ С «ТАММАНИ» ИЗ-ЗА ПРАВ ЖЕНЩИН!
БАРРОУ ОПЯТЬ В СПИСКАХ.
БАРРОУ ПОБЕЖДАЕТ В БОРЬБЕ ЗА МЕСТО В КОНГРЕССЕ!
СВАДЬБА ФОН ФЮРСТЕНБЕРГ И БАРРОУ.
Потратив целый час на изучение находки, Кортни откинулась в кресле и с особым уважением посмотрела на пару на картине, которая теперь лежала на столе вверх изображением.
– Он был феминистом, а она... непредсказуемой женщиной. – Кортни перевела на бабушку удивленный взгляд. – Она управляла собственной корпорацией и то ли развлекалась в борделе, то ли пыталась «спасать» проституток, смотря кому верить. – Она улыбнулась и покачала головой. – Действительно, не всегда можно судить по внешнему виду.
В глазах Коллин появились искорки.
– Да, трудно себе это представить.
Из битком набитого рюкзачка, брошенного на ближайшее кресло, донеслось приглушенное электронное чириканье. Кортни откопала в рюкзачке сотовый телефон и нажала на кнопку, чтобы ответить.
– Кортни Барроу, – отрывисто проговорила она. Голос на другом конце заставил ее тотчас вскочить на ноги. – Минутку, бабушка, – сказала она, отрываясь от трубки, – мне надо поговорить.
Когда она спешила к выходу, ее голос уже звучал значительно мягче. В тишине гостиной Коллин уловила одно-единственное слово. Джеффри.
Улыбаясь, она встала и отнесла портрет к величественному буфету у стены. Поставив его среди серебряных предметов сервировки, она постояла, привлеченная какой-то деталью портрета и вглядываясь в благородную чету. Потом она посмотрела сквозь открытую дверь на покрасневшее и сияющее лицо внучки и вновь вернулась к созерцанию безмятежных и полных любви лиц на полотне.
– Некоторые вещи, – усмехнувшись, сказала она, – не меняются.
Наши дни
– Ты уверена, что это где-то здесь, бабушка?
Кортни Барроу отмахнулась от облака пыли и подняла выцветший абажур, который нечаянно смахнула на пол чердака. Потом она уперла руки в бока и обвела взглядом домашнюю рухлядь, скопившуюся за время жизни шести поколений.
– Я бы никогда не стала спрашивать, если бы знала, что это причинит столько беспокойства.
– Какого беспокойства? – Коллин улыбнулась внучке и убрала с влажного лба прядь седеющих волос. – Я уверена, что видела это в прошлом году, когда мы выносили вещи из свободной спальни. И куда же мы убрали... а... вон туда. – Она указала на груду ящиков, корзин и бочонков, задвинутых под карниз.
Между ящиками и стеной они обнаружили несколько больших картин в богатых рамах. Коллин вглядывалась, пытаясь в полумраке разобрать, есть ли среди них та картина, которую она запомнила.
– Кажется, вот она, – указывая на большое полотно в раме с остатками позолоты, сказала Коллин.
Вместе они вытащили картину и поднесли ее к чердачному окну. Коллин рукой смахнула пыль со стекла. Одетые в темное мужчина и женщина взглянули на них с полотна. Женщина сидела в кресле викторианского стиля, а мужчина стоял рядом, положив руку ей на плечо.
– Счастливая парочка, верно? – сухо заметила Кортни.
– Ну, не всегда можно судить по внешним признакам, – ответила Коллин.
– Всегда. – Кортни с видом превосходства посмотрела на бабушку. – Они же были викторианцы. Мужчины ваксили усы и балдели, нюхая женские перчатки, а женщины носили турнюры весом в пятьдесят фунтов и падали в обморок при мысли, что кто-то увидит их щиколотки. Парочка, очевидно, занималась этим... Сколько, ты сказала, у них было детей?
– Четверо.
– Ну, получается, и занимались четыре раза. В крайнем случае пять.
Коллин рассмеялась и покачала головой.
– Вы, ребята, считаете, что знаете все о любви и страсти.
– Значит, это и есть Беатрис, – проговорила Кортни, разглядывая светлые глаза женщины и прическу. – Боже! Ты только посмотри на ее талию. Должно быть, зверский корсет. Женщины даже удаляли себе ребра, чтобы получилась вот такая тонкая талия. – Она сморщила нос. – Что может заставить женщину так себя уродовать?
Коллин взглянула на ряд золотых колечек в мочке внучкиного уха и едва удержалась от комментариев.
– А таким был конгрессмен. – Она похлопала по стеклу над лицом мужчины. – Он избирался на два срока, а потом вернулся к семейному делу. Банковский бизнес. Красавчик, верно? – Она восхищенно улыбнулась.
– Ага. Небось ходил на сторону. Старая викторианская двойная мораль. Меня больше интересует она. – Кортни стерла остатки пыли и паутины. – Это был такой сюрприз, когда я обнаружила ее имя в старом списке членов Всеамериканской ассоциации суфражисток. Настоящая семейная связь для моего сочинения по истории женского движения.
– Вот – давай отнесем это вниз и очистим, – сказала Коллин и поудобнее взяла картину.
Но, когда несла ее к лестнице, задела задней стороной за раму старой кровати и услышала треск рвущейся бумаги. Они остановились посмотреть, в чем дело, но ничего не заметили, пока не спустились в коридор, поближе к свету. Плотная коричневая бумага, которой была обклеена оборотная сторона картины, оторвалась, и внутри они увидели что-то, похожее на газету.
Только когда они перевернули картину, уложив ее на обеденном столе, и стали разглядывать повреждение, они поняли, что бумага внутри – это не просто набивка... кто-то перевязал ее выцветшей лентой... и положил внутрь, чтобы сохранить. Они осторожно вынули пачку газетных вырезок. А развернув их и прочитав хрупкие странички, раскрыли рты от удивления.
БАРРОУ ЗАИГРЫВАЕТ С ЗАЩИТНИЦЕЙ ПРАВ ЖЕНЩИН!
БАРРОУ СДЕРЖИВАЕТ СВОЕ ОБЕЩАНИЕ – ОТКРЫВАЕТСЯ БАНК ДЛЯ ЖЕНЩИН!
СКАНДАЛ В КОРПОРАЦИИ – ЖЕНЩИНЕ-ПРЕЗИДЕНТУ ПРЕДЪЯВЛЕНО ОБВИНЕНИЕ В АМОРАЛЬНОСТИ!
КАНДИДАТ ЗАЩИЩАЕТ ИЗВЕСТНУЮ ОСОБУ – ОНА ВЕЛА «ДУШЕСПАСИТЕЛЬНЫЕ» БЕСЕДЫ В БОРДЕЛЕ!
БАРРОУ ВЫЧЕРКНУТ ИЗ БЮЛЛЕТЕНЕЙ – РАЗРЫВ С «ТАММАНИ» ИЗ-ЗА ПРАВ ЖЕНЩИН!
БАРРОУ ОПЯТЬ В СПИСКАХ.
БАРРОУ ПОБЕЖДАЕТ В БОРЬБЕ ЗА МЕСТО В КОНГРЕССЕ!
СВАДЬБА ФОН ФЮРСТЕНБЕРГ И БАРРОУ.
Потратив целый час на изучение находки, Кортни откинулась в кресле и с особым уважением посмотрела на пару на картине, которая теперь лежала на столе вверх изображением.
– Он был феминистом, а она... непредсказуемой женщиной. – Кортни перевела на бабушку удивленный взгляд. – Она управляла собственной корпорацией и то ли развлекалась в борделе, то ли пыталась «спасать» проституток, смотря кому верить. – Она улыбнулась и покачала головой. – Действительно, не всегда можно судить по внешнему виду.
В глазах Коллин появились искорки.
– Да, трудно себе это представить.
Из битком набитого рюкзачка, брошенного на ближайшее кресло, донеслось приглушенное электронное чириканье. Кортни откопала в рюкзачке сотовый телефон и нажала на кнопку, чтобы ответить.
– Кортни Барроу, – отрывисто проговорила она. Голос на другом конце заставил ее тотчас вскочить на ноги. – Минутку, бабушка, – сказала она, отрываясь от трубки, – мне надо поговорить.
Когда она спешила к выходу, ее голос уже звучал значительно мягче. В тишине гостиной Коллин уловила одно-единственное слово. Джеффри.
Улыбаясь, она встала и отнесла портрет к величественному буфету у стены. Поставив его среди серебряных предметов сервировки, она постояла, привлеченная какой-то деталью портрета и вглядываясь в благородную чету. Потом она посмотрела сквозь открытую дверь на покрасневшее и сияющее лицо внучки и вновь вернулась к созерцанию безмятежных и полных любви лиц на полотне.
– Некоторые вещи, – усмехнувшись, сказала она, – не меняются.