Страница:
– «Посещение пансиона было организовано вдовой промышленника Мерсера фон Фюрстенберга, миссис Беатрис фон Фюрстенберг, на чьи пожертвования в основном и содержится приют для бездомных «Вудхалл». Обворожительная миссис фон Фюрстенберг, которая была значительно моложе своего, ныне покойного, мужа, остроумными замечаниями смогла склонить мистера Барроу к соглашению по нескольким ключевым вопросам... Он обещал помочь добиться от комиссии штата разрешения на открытие нового банка для женщин, который будет носить его имя, поскольку он является представителем семьи, хорошо известной в деловых кругах». – Делани остановился и поверх газеты посмотрел на Коннора обвиняющим взглядом. Коннор огляделся – лица окружающих выражали различную степень недоверия и разочарования, вплоть до полного отвращения. – «Неизвестно, отражают ли его высказывания полную перемену во взглядах «Таммани Холла» и их отход от прежнего противостояния женскому движению, – продолжал читать Делани. – Во всяком случае, то, что мистер Барроу выказывает интерес к вопросу о правах женщин, может оживить предвыборную борьбу, и ее результат уже не кажется нам таким пре-допределенным».
Коннору показалось, что его душит собственный воротник.
– Ну что ж, это еще раз доказывает, – отчаянно пытаясь сохранить небрежный вид, заявил он, – что если репортерам не о чем писать, то они обязательно что-нибудь насочиняют.
Секунда напряженной тишины – и раздался всеобщий вздох облегчения, а некоторые из присутствующих откинулись на спинки кресел. Остальные, однако, по-прежнему сидели, ссутулившись за столом.
– Ты хочешь сказать, что не выступал в поддержку суфражисток? – спросил Мерфи, разглядывая Коннора и потирая подбородок.
– Вы оба с боссом Крокером присутствовали, когда мне предложили посетить этот приют и посмотреть, как они там живут. Что я и сделал. Надо иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать несчастным в «Вудхалле». Но одно дело – проявить отзывчивость, и совсем другое – поддержать суфражисток.
– Да, ну... если мы засомневались, то избиратели уж наверняка потеряют уверенность, – сердито глядя на Коннора, проговорил Делани. – Ни один член общества Святого Таммани не потерпит, чтобы на избирательных участках появились женщины. Заигрывать с суфражистками – это накликать несчастье.
– А что это за банк? – спросил помощник босса Мерфи. – «Барроу стейт бэнк»?
Коннор видел, что на лицах всех сидящих за столом отразилось недоверие, а ведь всего несколько дней назад эти лица сияли дружелюбными улыбками.
– Это все вдовушка фон Фюрстенберг придумала, пока мы осматривали пансион. Рассказы женщин ее очень огорчили, и она начала рассуждать о том, как бы им помочь. Я ничего не говорил о своем участии и, конечно, не давал никакого разрешения на использование своего имени.
Мерфи изучающе посмотрел на него.
– Значит, ты не имеешь никакого отношения к женскому банку?
Коннор еще раз прочитал проклятый заголовок.
– Абсолютно никакого. Правда, я должен признать, что заигрывание было, джентльмены. – Он очень рассчитывал на похотливый блеск в своих глазах. – Но клянусь, что я заигрывал не с суфражистским движением.
Присутствующие посмотрели друг на друга, потом отметили проникновенный взгляд Коннора, проследили за ним, уткнулись в газетные статьи, раскиданные по всему столу, и, наконец, поняв, в чем дело, один за другим вытаращили глаза. Кто-то подхватил «Геральд» и прочитал вслух: «Обворожительная миссис фон Фюрстенберг». Другой нашел во второй газете: «Величавая и элегантная миссис фон Фюрстенберг».
– Ах ты паршивец! – воскликнул Мерфи. – Ты воспользовался священным доверием избирателей, чтобы подобраться поближе к очередной юбке?
Последовала длинная пауза, во время которой сердце Коннора чуть не остановилось.
– Во дает! – завопил Делани, хлопнув его по спине.
Раздался смех, на лица мужчин вернулись улыбки. Несколько человек поднялись и, качая головами, направились к двери. Они хлопали Коннора по плечу и, выходя, обменивались друг с другом замечаниями по поводу того, на какие жертвы готовы пойти некоторые из-за женщин. Но адвокат заметил, как они переглядывались с Чарлзом Мерфи. Его явно передавали в заботливые руки помощника партийного лидера. Когда двери закрылись, он подобрался, чувствуя: все, что произошло только что, было всего лишь разминкой. А вот теперь дошла очередь до главного. Мерфи, обычно неразговорчивый, и теперь сидел молча, разглядывая Коннора и обдумывая его версию произошедшего в пансионе. Потом он взглянул на Делани и поднялся, чтобы выглянуть в окно.
– О чем ты, черт побери, думал, парень? – Делани подошел к Коннору поближе, жуя незажженную сигару. – У тебя есть платформа и партия, которая доставит тебя прямиком в конгресс. Прими мой совет – забудь про женщин до конца выборов. А сладкие речи прибереги для избирателей.
Коннор заметил угрозу в непроницаемо-темных глазах Делани и его по-бульдожьи сжатых челюстях. Затем Мерфи отвернулся от окна и послал помощника переговорить с газетчиками на улицах и скупить все оставшиеся у них номера. Когда тот ушел, Мерфи сложил на груди руки и уселся на подоконник.
– Меня назначили проследить За твоей кампанией, Барроу, – начал он. – И я сделаю все, чтобы тебя избрали. Но ты должен помогать. Больше никаких визитов в богадельни, приюты или больницы. Люди, которые там обитают, не голосуют.
– А ты никогда не задумывался о том, что, может, стоит дать им право голоса?
Мерфи нахмурился еще сильнее.
– Они тебя растрогали, не так ли? Коннор тщательно взвешивал слова.
– Кое в чем они правы.
Помощник босса с раздражением вздохнул.
– Не будь тупоголовым, Барроу. Ты должен понимать, что так быстро поднялся в рядах нашей партии вовсе не благодаря своему обаянию или политическому чутью. Босс Крокер выпестовал тебя и подготовил для работы в правительстве, потому что ты – компромиссная фигура. У тебя голубая кровь и гарвардское образование, что устраивает «фрачное» крыло партии, и примесь простонародности, которая делает тебя приемлемым для завсегдатаев пивных баров. Нам нужны и те и другие, чтобы победить на выборах. Но ни одна из сторон не поддержит слишком мягкосердечного кандидата. Не позволяй сердцу приказывать голове – или ты упустишь свое многообещающее будущее.
И снова Коннору пришлось очень осторожно выбирать слова.
– Мое сердце не обливается кровью при виде страждущих, Мерфи. – Нахальство в его улыбке при желании могло сойти за решимость. – То, что я выслушиваю всех, не обязывает меня что-либо предпринимать. Это первый принцип политика: слушай, но ничего не обещай. У меня нет ни малейшего намерения проиграть выборы или лишиться будущего.
Мягкосердечный! Это слово крутилось у него в голове, когда он вместе с Мерфи покинул «Таммани Холл», направляясь на первое предвыборное собрание... в независимую организацию мелких торговцев. Между напоминаниями о том, кого следует запомнить и какие вопросы могут поступить для обсуждения, Коннор безуспешно пытался освободиться от напряжения, вызванного устроенной ему головомойкой.
Он много лет проработал в комитете демократической партии, где всем заправляли лидеры «Таммани Холла». Организация приняла его, когда он не имел ничего за душой, и с тех пор помогала ему вести дела и приобретать влияние. Они вырастили его, сделали из него кандидата с большим политическим будущим. Почему он позволяет, чтобы симпатии к Беатрис фон Фюрстенберг мешали его политической карьере, заставляли его пренебрегать партийными обязанностями? Как может обещание, данное женщине, с которой он познакомился всего две недели назад, сравниться по важности с теми узами, что связывают его с «Таммани Холлом»?
Мягкосердечный...
Вначале Коннор убеждал себя, что поддался шантажу со стороны Беатрис только для того, чтобы помешать ей обратиться в газеты. Но сейчас ему становилось понятно, что настоящей причиной его сотрудничества был личный интерес к самой Беатрис. Как это выразились ребята в зале заседаний? «Воспользовался священным доверием избирателей, чтобы подобраться поближе к юбке». Слишком похоже на правду. Слушая, как Мерфи представляет распорядок его предвыборной деятельности на каждый день до конца недели, Коннор ощутил, что все сжимается у него внутри. Ему надо прекратить с ней всякие отношения, и как можно быстрее. Ему предстоит избирательная кампания. Никаких больше публичных «убеждений», никаких вынужденных экскурсий туда, где царят нищета и несправедливость... Чем больше он об этом думал, тем яснее понимал, что ее драгоценный «банк» – это, возможно, решение всех вопросов. Если он поможет ей раздобыть разрешение – конечно, по-тихому, не вызывая шумихи, – то освободится от обязанностей по отношению к ней. А когда кампания закончится и он станет конгрессменом США – тут Коннор улыбнулся, – тогда появится масса времени, чтобы познакомиться получше, и, возможно, удастся изменить ее мнение о мужчинах и романтике.
Глава 14
Коннору показалось, что его душит собственный воротник.
– Ну что ж, это еще раз доказывает, – отчаянно пытаясь сохранить небрежный вид, заявил он, – что если репортерам не о чем писать, то они обязательно что-нибудь насочиняют.
Секунда напряженной тишины – и раздался всеобщий вздох облегчения, а некоторые из присутствующих откинулись на спинки кресел. Остальные, однако, по-прежнему сидели, ссутулившись за столом.
– Ты хочешь сказать, что не выступал в поддержку суфражисток? – спросил Мерфи, разглядывая Коннора и потирая подбородок.
– Вы оба с боссом Крокером присутствовали, когда мне предложили посетить этот приют и посмотреть, как они там живут. Что я и сделал. Надо иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать несчастным в «Вудхалле». Но одно дело – проявить отзывчивость, и совсем другое – поддержать суфражисток.
– Да, ну... если мы засомневались, то избиратели уж наверняка потеряют уверенность, – сердито глядя на Коннора, проговорил Делани. – Ни один член общества Святого Таммани не потерпит, чтобы на избирательных участках появились женщины. Заигрывать с суфражистками – это накликать несчастье.
– А что это за банк? – спросил помощник босса Мерфи. – «Барроу стейт бэнк»?
Коннор видел, что на лицах всех сидящих за столом отразилось недоверие, а ведь всего несколько дней назад эти лица сияли дружелюбными улыбками.
– Это все вдовушка фон Фюрстенберг придумала, пока мы осматривали пансион. Рассказы женщин ее очень огорчили, и она начала рассуждать о том, как бы им помочь. Я ничего не говорил о своем участии и, конечно, не давал никакого разрешения на использование своего имени.
Мерфи изучающе посмотрел на него.
– Значит, ты не имеешь никакого отношения к женскому банку?
Коннор еще раз прочитал проклятый заголовок.
– Абсолютно никакого. Правда, я должен признать, что заигрывание было, джентльмены. – Он очень рассчитывал на похотливый блеск в своих глазах. – Но клянусь, что я заигрывал не с суфражистским движением.
Присутствующие посмотрели друг на друга, потом отметили проникновенный взгляд Коннора, проследили за ним, уткнулись в газетные статьи, раскиданные по всему столу, и, наконец, поняв, в чем дело, один за другим вытаращили глаза. Кто-то подхватил «Геральд» и прочитал вслух: «Обворожительная миссис фон Фюрстенберг». Другой нашел во второй газете: «Величавая и элегантная миссис фон Фюрстенберг».
– Ах ты паршивец! – воскликнул Мерфи. – Ты воспользовался священным доверием избирателей, чтобы подобраться поближе к очередной юбке?
Последовала длинная пауза, во время которой сердце Коннора чуть не остановилось.
– Во дает! – завопил Делани, хлопнув его по спине.
Раздался смех, на лица мужчин вернулись улыбки. Несколько человек поднялись и, качая головами, направились к двери. Они хлопали Коннора по плечу и, выходя, обменивались друг с другом замечаниями по поводу того, на какие жертвы готовы пойти некоторые из-за женщин. Но адвокат заметил, как они переглядывались с Чарлзом Мерфи. Его явно передавали в заботливые руки помощника партийного лидера. Когда двери закрылись, он подобрался, чувствуя: все, что произошло только что, было всего лишь разминкой. А вот теперь дошла очередь до главного. Мерфи, обычно неразговорчивый, и теперь сидел молча, разглядывая Коннора и обдумывая его версию произошедшего в пансионе. Потом он взглянул на Делани и поднялся, чтобы выглянуть в окно.
– О чем ты, черт побери, думал, парень? – Делани подошел к Коннору поближе, жуя незажженную сигару. – У тебя есть платформа и партия, которая доставит тебя прямиком в конгресс. Прими мой совет – забудь про женщин до конца выборов. А сладкие речи прибереги для избирателей.
Коннор заметил угрозу в непроницаемо-темных глазах Делани и его по-бульдожьи сжатых челюстях. Затем Мерфи отвернулся от окна и послал помощника переговорить с газетчиками на улицах и скупить все оставшиеся у них номера. Когда тот ушел, Мерфи сложил на груди руки и уселся на подоконник.
– Меня назначили проследить За твоей кампанией, Барроу, – начал он. – И я сделаю все, чтобы тебя избрали. Но ты должен помогать. Больше никаких визитов в богадельни, приюты или больницы. Люди, которые там обитают, не голосуют.
– А ты никогда не задумывался о том, что, может, стоит дать им право голоса?
Мерфи нахмурился еще сильнее.
– Они тебя растрогали, не так ли? Коннор тщательно взвешивал слова.
– Кое в чем они правы.
Помощник босса с раздражением вздохнул.
– Не будь тупоголовым, Барроу. Ты должен понимать, что так быстро поднялся в рядах нашей партии вовсе не благодаря своему обаянию или политическому чутью. Босс Крокер выпестовал тебя и подготовил для работы в правительстве, потому что ты – компромиссная фигура. У тебя голубая кровь и гарвардское образование, что устраивает «фрачное» крыло партии, и примесь простонародности, которая делает тебя приемлемым для завсегдатаев пивных баров. Нам нужны и те и другие, чтобы победить на выборах. Но ни одна из сторон не поддержит слишком мягкосердечного кандидата. Не позволяй сердцу приказывать голове – или ты упустишь свое многообещающее будущее.
И снова Коннору пришлось очень осторожно выбирать слова.
– Мое сердце не обливается кровью при виде страждущих, Мерфи. – Нахальство в его улыбке при желании могло сойти за решимость. – То, что я выслушиваю всех, не обязывает меня что-либо предпринимать. Это первый принцип политика: слушай, но ничего не обещай. У меня нет ни малейшего намерения проиграть выборы или лишиться будущего.
Мягкосердечный! Это слово крутилось у него в голове, когда он вместе с Мерфи покинул «Таммани Холл», направляясь на первое предвыборное собрание... в независимую организацию мелких торговцев. Между напоминаниями о том, кого следует запомнить и какие вопросы могут поступить для обсуждения, Коннор безуспешно пытался освободиться от напряжения, вызванного устроенной ему головомойкой.
Он много лет проработал в комитете демократической партии, где всем заправляли лидеры «Таммани Холла». Организация приняла его, когда он не имел ничего за душой, и с тех пор помогала ему вести дела и приобретать влияние. Они вырастили его, сделали из него кандидата с большим политическим будущим. Почему он позволяет, чтобы симпатии к Беатрис фон Фюрстенберг мешали его политической карьере, заставляли его пренебрегать партийными обязанностями? Как может обещание, данное женщине, с которой он познакомился всего две недели назад, сравниться по важности с теми узами, что связывают его с «Таммани Холлом»?
Мягкосердечный...
Вначале Коннор убеждал себя, что поддался шантажу со стороны Беатрис только для того, чтобы помешать ей обратиться в газеты. Но сейчас ему становилось понятно, что настоящей причиной его сотрудничества был личный интерес к самой Беатрис. Как это выразились ребята в зале заседаний? «Воспользовался священным доверием избирателей, чтобы подобраться поближе к юбке». Слишком похоже на правду. Слушая, как Мерфи представляет распорядок его предвыборной деятельности на каждый день до конца недели, Коннор ощутил, что все сжимается у него внутри. Ему надо прекратить с ней всякие отношения, и как можно быстрее. Ему предстоит избирательная кампания. Никаких больше публичных «убеждений», никаких вынужденных экскурсий туда, где царят нищета и несправедливость... Чем больше он об этом думал, тем яснее понимал, что ее драгоценный «банк» – это, возможно, решение всех вопросов. Если он поможет ей раздобыть разрешение – конечно, по-тихому, не вызывая шумихи, – то освободится от обязанностей по отношению к ней. А когда кампания закончится и он станет конгрессменом США – тут Коннор улыбнулся, – тогда появится масса времени, чтобы познакомиться получше, и, возможно, удастся изменить ее мнение о мужчинах и романтике.
Глава 14
Следующие два дня Беатрис провела в окружении экономистов и специалистов по финансовым операциям и еще продолжала разрабатывать предложения по открытию ново-гр банка, чтобы представить их на собрании членов правления. В этот день, как обычно вечером, вернулась Присцилла. На этот раз не было никакого взрыва негодования в холле, никакого возмущения, никаких слез. Племянница обменялась несколькими словами с Ричардсом, сняла шляпку и с несчастным видом поднялась в свою комнату. Вскоре в дверях кабинета Беатрис появились Диппер и Шоти для ежедневного доклада.
– Ну, мы больше не работаем на кухне, – доложил Шоти.
– У нас теперь новый проект, – пустился в разъяснения Диппер. – Оборудуем новую спальню для женщин. И все было бы хорошо, – он взглянул на Шоти, и тот втянул голову в плечи, – если бы господин Джеффри хоть немного помог нам.
– Он был прав – там на чердаке один хлам, – вмешался Шоти.
– Вот тот комодик был точь-в-точь такой, как у моей мамаши еще на родине, – возразил Диппер. – Маленько воды и мыла...
– Да, а кто будет возиться с водой и мылом? – заспорил Шоти. – Мы. А у нас и так все руки уже обварены. – И он выставил свои покрасневшие от воды лапищи.
– Ой, не действуй мне на нервы! Ты становишься таким же, как он. – Тут Диппер повернулся к Беатрис. – Старина Джефф всегда норовит улизнуть... Он был во дворе, играл в мячик, хотя должен был выносить помои.
– Ну надо же парню хоть когда-нибудь отдохнуть, – снова встрял Шоти.
– Что меня прямо-таки выводит из себя, так это то, что он все время заигрывает с девчонками. – Диппер скрестил руки и скорчил неодобрительную физиономию. – То одной улыбнется, то другой подмигнет. Наша как будто бы этого не замечает.
– Ну, если бы она прекратила все время глазеть на него и ныть... – Шоти изложил версию своего подопечного: – Она за ним вечно следит, и стоит ему немного развлечься, как она тут же начинает психовать и обижаться. – Шоти возмущенно хмыкнул. – У него уже есть одна мамаша.
– Был бы он настоящий мужчина, поговорил бы с ней спокойно обо всем... помогал бы ей... вместо того чтобы смываться и прятаться от любой работы, которую...
– Благодарю вас, джентльмены, – твердо проговорила Беатрис с намерением не допустить кулачного боя в своей гостиной. – Я вижу, что вы очень серьезно относитесь к своей работе. И я ценю ваши усилия.
Сквозь открытые двери комнаты до нее донесся какой-то шум – в дом явно пожаловал посетитель. Элис, которая только что спустилась по лестнице, коротко переговорила с кем-то, потом поспешила в гостиную, неся в руке конверт. Она стояла рядом, пока Беатрис открывала его.
– Что там? – с волнением спросила секретарша. – Хорошие новости не приходят так поздно.
Лицо Беатрис озарилось улыбкой. Она прочитала вслух:
– «Миссис фон Фюрстенберг. У вас теперь есть адвокат. Скоро у вас будет свой банк. К.Б.». – С сияющими глазами она показала записку Элис. – Как раз вовремя, к завтрашнему собранию директоров. – Потом она снова взглянула на послание и, оценив сжатый стиль и торопливый почерк Коннора, хмыкнула. – Он действительно умеет обращаться со словами.
На следующее утро, прибыв в офис Объединенной корпорации на Шестой авеню, Беатрис прямиком отправилась в свой кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Она постояла, глядя на огромный письменный стол, который когда-то принадлежал ее мужу, и вспомнила, чему он ее учил. «Никогда не иди на переговоры, если не готова уступать». «Никогда не показывай им, что ты обеспокоена». И еще: «Если тебе удалось убедить оппонента пойти на небольшую уступку, то позже ты сможешь заставить его уступить в чем-то большом». Она глубоко вздохнула. Сегодня ей потребуются все эти уроки, если она намерена получить начальный капитал для открытия своего нового «Барроу стейт бэнк». Беатрис сняла стильную шляпку и в зеркале, расположенном за дверью, осмотрела свой скроенный на манер мужского темно-серый костюм в тончайшую полоску. Решив, что и без брюк она выглядит достаточно деловито, Беатрис одернула жакет и направилась в зал заседаний.
В большом, с панелями из ореха зале было жарковато и слегка пахло ментолом и горчицей. Это наверняка означало, что тощий Леонард Огастин и желчный Бен Хаффлек, оба одного возраста с ее покойным мужем, сейчас страдают от обычных сезонных обострений своих заболеваний и будут нетерпеливее, чем всегда. Проходя к своему месту во главе стола, Беатрис миновала тучного, краснолицего Уильяма Афтона, и на нее обрушилась крепчайшая смесь запахов – терпкого одеколона и бриллиантина. После она с облегчением вдохнула аромат мятного шнапса, источаемого Райтом, секретарем правления, и, благодарение Богу, оказалась возле вице-президента Уилберфорса Грэма, от которого ничем не пахло.
Она заняла свое место, и только двое из директоров остались стоять... Гарри Уинтроп и Арчибальд Линч, недавно вошедшие в состав правления и часто устраивавшие споры по различным вопросам. Она попросила их присесть, чтобы начать заседание, так они и сделали... но очень медленно.
– Первым вопросом будет поправка к повестке дня. Это напечатано наверху в ваших протоколах, – заговорила Беатрис, не обращая внимания на их невежливое поведение. – По новому вопросу мы рассмотрим предложение, которое мисс Генри как раз вам раздает.
Члены правления нахмурились, послышалось ворчание, когда они прочитали, в чем заключается предложение и кто является поручителем.
– Что это, мадам президент? – спросил Арчибальд Линч, беря копию из рук Элис. Он все еще продолжал стоять позади своего места. К нему тотчас присоединился Гарри Уинтроп. – Почему нам не были высланы эти бумаги вместе с повесткой дня?
– Я понимаю, это может показаться небольшим нарушением, – с самоуверенной улыбкой произнесла Беатрис, – но вместе с нашими экономистами и экспертами по банковскому делу я разработала предложение, которому потребуется особое обсуждение. И здесь надо поторопиться. Комиссия штата, выдающая разрешения на организацию предприятий, соберется через два дня. А теперь... если вы, джентльмены, сядете, то мы заслушаем предложения по регламенту собрания и продолжим...
Джентльмены пожали плечами и неслышно вздохнули. Линч бросил документ на стол и сел, Уинтроп последовал его примеру. Это и была «первая уступка», на которую так рассчитывала Беатрис. Ее улыбка стала увереннее. Повестка дня включала обсуждение квартального отчета, которое про-ходило^ быстро и гладко, поскольку выявились высокие доходы. Беатрис уделила особое внимание положительному балансу и большой прибыли, находящейся в казне корпорации, и все остальные директора, даже Линч и Уинтроп, казалось, были довольны. К тому времени, когда очередь дошла до новых предприятий и предложения Беатрис, все члены правления были готовы обсудить, куда стоит вложить это огромное количество наличных средств.
– Открытие собственного банка соответствовало бы нашей стратегии капиталошюжений. Мы бесчисленное количество раз говорили о необходимости иметь резервный фонд для возможности развития. Такой банк послужил бы для этой цели, и вместе с тем мы получали бы доход от выдачи кредитов.
– Но мы всегда получали любой нужный нам капитал и вели дела корпорации через Чейз-Дарлингтонский банк, – сказал старый Огастин.
– И «Чейз-Дарлингтон» брал с нас достаточно, чтобы обеспечить себе солидную выгоду в двенадцать процентов. Эти двенадцать процентов мы сможем сэкономить.
– Но вначале затраты будут намного превышать доходы, – произнес вице-президент Уилберфорс Грэм, и со всех сторон послышались возгласы одобрения. – Зачем нам рисковать, предпринимая такие шаги? Вокруг полным-полно банков.
– Они открыты не для всех, – непроизвольно вылетело у Беатрис, и, конечно, ее слова вызвали бурную реакцию.
– Еще одна социальная реформа в предпринимательстве, миссис фон Фюрстенберг? – раздраженно спросил Уинтроп, выпрямившись в кресле. – Что на этот раз?
– Обычное деловое предложение, джентльмены. Вон там есть деньги, – она указала на окна, имея в виду мир снаружи, – которые не работают на своих владельцев. Деньги, лежащие в шляпных коробках, под матрасами, в жестяных банках. Деньги, которые мелкие вкладчики не могут нигде разместить.
– Я не знаю ни одного банка, который отказался бы принять деньги на счет, – заявил Линч.
– А я знаю, – сказала Беатрис, повернувшись к Элис, которая в этот момент напоминала кролика в окружении своры охотничьих собак. – Мой секретарь, Элис Генри, имеет счет в «Чейз-Дарлингтоне». Недавно она пыталась положить туда деньги, и они чуть не отказались их у нее принять.
– Ну, – с ухмылкой проговорил Гарри Уинтроп, – она, в конце концов, женщина. Сколько женщин имеют свой счет в банке?
– Вот именно, – мягко заметила Беатрис, сложив на груди руки. – Женщины – это огромный неохваченный слой вкладчиков, от чьих вложений можно получать доходы.
– Они еще и огромный неохваченный источник головной боли, – провозгласил Уинтроп.
– Медяки и серебро... да мы потратим уйму денег на счетоводов, – заявил старый Бен Хаффлек.
– Женщины будут все время крутиться в банке и толпиться у окошек кассиров, – ворчал Уильям Афтон. – Вы когда-нибудь видели женщину в банке? Придется объяснять ей любую мелочь...
– Вы признаете, что выгода будет небольшой, – перебил его секретарь Райт, – и все же настаиваете, чтобы мы пошли на затраты и задействовали большую часть нашего наличного капитала.
– Там будут открыты и крупные счета, начиная с моего, – возразила Беатрис. – И другие мужчины и женщины с положением в обществе захотят сделать вклады.
– Назовите хоть кого-нибудь, – с жаром потребовал Линч. После короткой паузы он злобно улыбнулся и встал. – Не можете – и это понятно. Вам пришлось бы очень долго убеждать какого-нибудь полоумного положить деньги на счет в женском банке. – Он повернулся к своим коллегам. – Вот в чем все дело – понятно, не правда ли? Она пытается заставить нас поддерживать ее чепуховую затею насчет прав женщин. Она использует корпорацию, как будто это ее собственный кошелек с мелочью... и нас, словно мы ее политические союзники. – Он снова повернулся к Беатрис. – А что дальше, миссис фон Фюрстенберг? Детская биржа?
– Всему свое время, мистер Линч, – парировала Беатрис, чувствуя, что кровь ее закипает. – Если мы позаботимся о женщинах, они сами позаботятся о своих детях.
С того места, где сидел старый Бен Хаффлек, послышался стон.
– Только не это! Опять бедные голодающие ребятишки. Мы уже упустили столько сделок из-за вашего отношения к детскому труду...
– И женскому... и десятичасовому рабочему дню... и к технике безопасности... и к правам профсоюзов, – с явным отвращением прошлепал толстыми губами Уильям Афтон.
– Точно! – Уинтроп вскочил на ноги рядом с Линчем. – И мы не можем позволить, чтобы наше собрание превратилось в место для выражения политических взглядов одного человека, пусть даже и очень влиятельного.
Беатрис была ошеломлена. С таким серьезным вызовом она не сталкивалась ни разу за все годы. Она обвела взглядом стол заседаний, тревожась все больше, потому что ни одна пара глаз не встретилась с ней взглядом.
– Это всегда было нашей политикой и, можно сказать, нашей гордостью – то, что корпорация не приобретает компании, которые плохо обращаются с работниками, где не созданы безопасные условия труда.
– Эта политика слишком дорого нам обошлась, – заявил Уинтроп, направляясь во главу стола. – Мы больше не можем поощрять подобную сентиментальность... ни в ведении дел, ни в президенте правления.
– Вы называете решение не эксплуатировать женщин и детей сентиментальностью? – В словах Беатрис прозвучал праведный гнев. – Лично я называю это моральными устоями... противовесом плохому обращению и несправедливости, не позволяющим нам всем превратиться в хищников, которым нужна одна нажива.
– О да! – Линч присоединился к своему другу, который стоял напротив Беатрис. – Высокие моральные устои! Мадам президент хотела бы, чтобы мы все верили, будто она придерживается исключительно высоких моральных устоев. И никогда им не изменяет. – Он испепелял ее взглядом. – Даже ради... ну, скажем... восточных утех.
Монолог Линча принял такой странный оборот, что Беатрис потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, отчего он так глумливо усмехается и что означают его слова. Восточные утехи... в «Восточном дворце»? Она беспомощно заморгала. Он знал о «Восточном дворце»? Но откуда?
– Заметьте, никакого опровержения с ее стороны, – с пошлой ухмылочкой продолжал Линч. – Потому как она не смеет отрицать, что интересуется «задней», так сказать, скрытой стороной жизни. Невзирая на ее чопорный вид, она очень даже гордится своей привлекательной «задней» жизнью.
Беатрис ощутила, как вся кровь отлила от ее лица, а руки стали ледяными. Они знали. Она через стол посмотрела в прикрытые глаза Уинтропа, заметила его акулий оскал. Они знали, что она была в «Восточном дворце». Боже, они знали, как унизительно обращался с ней Панджаб! Но откуда?
– Что скажете, мадам президент? – Линч придвинулся ближе. – Неужели наш общий интерес к красивой «задней» стороне жизни не переменит вашего отношения к женскому банку?
Ее шантажировали в присутствии всех членов правления и юристов, состоящих в штате. Беатрис изо всех сил старалась сохранить внешнее спокойствие. Если Линч и Уинтроп победят, если она отступит перед их угрозами – значит, она отдаст в их руки контроль над корпорацией, и вскоре объединенная корпорация утратит остатки порядочности и ответственности перед обществом, которые ей с таким трудом удалось привить. Она переводила взгляд с Линча на Уинтропа и видела победный блеск в глазах одного и свирепое удовольствие в глазах другого. Словно девятифунтовый молот, на нее обрушилось сознание того, что она сама помогла им разыграть эту карту. Они воспользовались ее предложением, чтобы пробудить дремавшее до того недовольство ее политикой и руководством. Что она могла сделать? Упрямый прагматизм Беатрис взял верх. Она ни за что не уступит им власть над собой и над своей компанией.
– Нет, – проговорила она, сжимая кулаки, – это не переменит моего отношения. У Объединенной корпорации есть ответственность перед обществом, за счет которого она богатеет. В этой компании мы будем вести дела в соответствии с этическими нормами, до тех пор пока я являюсь президентом правления.
Искры в глазах Линча превратились в настоящее пламя.
– Ну что ж, это легко исправить. – Он резко повернулся к другим членам правления. – Я предлагаю проголосовать за вотум недоверия действующему президенту и за ее удаление из кабинета!
Последовало мгновение общего шока, а потом юристы вскочили на ноги.
– К порядку! – взывал один, пытаясь перекричать шум и споры.
– Надо следовать процедуре! – убеждал второй, размахивая открытыми сборниками уставов и постановлений. – Раздел второй, параграф девять, пункт семь...
Через несколько минут Беатрис схватила свой председательский молоток и застучала по столу. Когда шум утих, Линч повторил ее действия, но стучал он по столу кулаком, самовольно взяв слово.
– Джентльмены... я надеялся, что удастся избавить правление и миссис фон Фюрстенберг от разбирательства одного пошлого и унизительного инцидента... надеялся провести смену руководства как можно безболезненнее. Но ее наглое и неуступчивое поведение вынуждает меня рассказать все. У меня нет иного выбора, кроме как открыть неприглядную правду, нарисовать картину, которую мы с мистером Уинт-ропом лицезрели.
После шиканья в зале заседаний установилась полная тишина и все глаза повернулись к Линчу. Беатрис слышала, как Линч провозгласил, что видел ее входящей в «дом, пользующийся дурной славой», известный как «Восточный дворец».
– С ужасом и изумлением, не в состоянии поверить своим глазам, я последовал за ней, – продолжал он. – Там, в этом грязном прибежище порока, миссис фон Фюрстенберг, – Линч обвиняюще ткнул пальцем в ее сторону, – в бесстыдном дезабилье на плече мужчины-гиганта... выставляла себя напоказ для возбуждения пьяных, развратных посетителей публичного дома!
– Ну, мы больше не работаем на кухне, – доложил Шоти.
– У нас теперь новый проект, – пустился в разъяснения Диппер. – Оборудуем новую спальню для женщин. И все было бы хорошо, – он взглянул на Шоти, и тот втянул голову в плечи, – если бы господин Джеффри хоть немного помог нам.
– Он был прав – там на чердаке один хлам, – вмешался Шоти.
– Вот тот комодик был точь-в-точь такой, как у моей мамаши еще на родине, – возразил Диппер. – Маленько воды и мыла...
– Да, а кто будет возиться с водой и мылом? – заспорил Шоти. – Мы. А у нас и так все руки уже обварены. – И он выставил свои покрасневшие от воды лапищи.
– Ой, не действуй мне на нервы! Ты становишься таким же, как он. – Тут Диппер повернулся к Беатрис. – Старина Джефф всегда норовит улизнуть... Он был во дворе, играл в мячик, хотя должен был выносить помои.
– Ну надо же парню хоть когда-нибудь отдохнуть, – снова встрял Шоти.
– Что меня прямо-таки выводит из себя, так это то, что он все время заигрывает с девчонками. – Диппер скрестил руки и скорчил неодобрительную физиономию. – То одной улыбнется, то другой подмигнет. Наша как будто бы этого не замечает.
– Ну, если бы она прекратила все время глазеть на него и ныть... – Шоти изложил версию своего подопечного: – Она за ним вечно следит, и стоит ему немного развлечься, как она тут же начинает психовать и обижаться. – Шоти возмущенно хмыкнул. – У него уже есть одна мамаша.
– Был бы он настоящий мужчина, поговорил бы с ней спокойно обо всем... помогал бы ей... вместо того чтобы смываться и прятаться от любой работы, которую...
– Благодарю вас, джентльмены, – твердо проговорила Беатрис с намерением не допустить кулачного боя в своей гостиной. – Я вижу, что вы очень серьезно относитесь к своей работе. И я ценю ваши усилия.
Сквозь открытые двери комнаты до нее донесся какой-то шум – в дом явно пожаловал посетитель. Элис, которая только что спустилась по лестнице, коротко переговорила с кем-то, потом поспешила в гостиную, неся в руке конверт. Она стояла рядом, пока Беатрис открывала его.
– Что там? – с волнением спросила секретарша. – Хорошие новости не приходят так поздно.
Лицо Беатрис озарилось улыбкой. Она прочитала вслух:
– «Миссис фон Фюрстенберг. У вас теперь есть адвокат. Скоро у вас будет свой банк. К.Б.». – С сияющими глазами она показала записку Элис. – Как раз вовремя, к завтрашнему собранию директоров. – Потом она снова взглянула на послание и, оценив сжатый стиль и торопливый почерк Коннора, хмыкнула. – Он действительно умеет обращаться со словами.
На следующее утро, прибыв в офис Объединенной корпорации на Шестой авеню, Беатрис прямиком отправилась в свой кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Она постояла, глядя на огромный письменный стол, который когда-то принадлежал ее мужу, и вспомнила, чему он ее учил. «Никогда не иди на переговоры, если не готова уступать». «Никогда не показывай им, что ты обеспокоена». И еще: «Если тебе удалось убедить оппонента пойти на небольшую уступку, то позже ты сможешь заставить его уступить в чем-то большом». Она глубоко вздохнула. Сегодня ей потребуются все эти уроки, если она намерена получить начальный капитал для открытия своего нового «Барроу стейт бэнк». Беатрис сняла стильную шляпку и в зеркале, расположенном за дверью, осмотрела свой скроенный на манер мужского темно-серый костюм в тончайшую полоску. Решив, что и без брюк она выглядит достаточно деловито, Беатрис одернула жакет и направилась в зал заседаний.
В большом, с панелями из ореха зале было жарковато и слегка пахло ментолом и горчицей. Это наверняка означало, что тощий Леонард Огастин и желчный Бен Хаффлек, оба одного возраста с ее покойным мужем, сейчас страдают от обычных сезонных обострений своих заболеваний и будут нетерпеливее, чем всегда. Проходя к своему месту во главе стола, Беатрис миновала тучного, краснолицего Уильяма Афтона, и на нее обрушилась крепчайшая смесь запахов – терпкого одеколона и бриллиантина. После она с облегчением вдохнула аромат мятного шнапса, источаемого Райтом, секретарем правления, и, благодарение Богу, оказалась возле вице-президента Уилберфорса Грэма, от которого ничем не пахло.
Она заняла свое место, и только двое из директоров остались стоять... Гарри Уинтроп и Арчибальд Линч, недавно вошедшие в состав правления и часто устраивавшие споры по различным вопросам. Она попросила их присесть, чтобы начать заседание, так они и сделали... но очень медленно.
– Первым вопросом будет поправка к повестке дня. Это напечатано наверху в ваших протоколах, – заговорила Беатрис, не обращая внимания на их невежливое поведение. – По новому вопросу мы рассмотрим предложение, которое мисс Генри как раз вам раздает.
Члены правления нахмурились, послышалось ворчание, когда они прочитали, в чем заключается предложение и кто является поручителем.
– Что это, мадам президент? – спросил Арчибальд Линч, беря копию из рук Элис. Он все еще продолжал стоять позади своего места. К нему тотчас присоединился Гарри Уинтроп. – Почему нам не были высланы эти бумаги вместе с повесткой дня?
– Я понимаю, это может показаться небольшим нарушением, – с самоуверенной улыбкой произнесла Беатрис, – но вместе с нашими экономистами и экспертами по банковскому делу я разработала предложение, которому потребуется особое обсуждение. И здесь надо поторопиться. Комиссия штата, выдающая разрешения на организацию предприятий, соберется через два дня. А теперь... если вы, джентльмены, сядете, то мы заслушаем предложения по регламенту собрания и продолжим...
Джентльмены пожали плечами и неслышно вздохнули. Линч бросил документ на стол и сел, Уинтроп последовал его примеру. Это и была «первая уступка», на которую так рассчитывала Беатрис. Ее улыбка стала увереннее. Повестка дня включала обсуждение квартального отчета, которое про-ходило^ быстро и гладко, поскольку выявились высокие доходы. Беатрис уделила особое внимание положительному балансу и большой прибыли, находящейся в казне корпорации, и все остальные директора, даже Линч и Уинтроп, казалось, были довольны. К тому времени, когда очередь дошла до новых предприятий и предложения Беатрис, все члены правления были готовы обсудить, куда стоит вложить это огромное количество наличных средств.
– Открытие собственного банка соответствовало бы нашей стратегии капиталошюжений. Мы бесчисленное количество раз говорили о необходимости иметь резервный фонд для возможности развития. Такой банк послужил бы для этой цели, и вместе с тем мы получали бы доход от выдачи кредитов.
– Но мы всегда получали любой нужный нам капитал и вели дела корпорации через Чейз-Дарлингтонский банк, – сказал старый Огастин.
– И «Чейз-Дарлингтон» брал с нас достаточно, чтобы обеспечить себе солидную выгоду в двенадцать процентов. Эти двенадцать процентов мы сможем сэкономить.
– Но вначале затраты будут намного превышать доходы, – произнес вице-президент Уилберфорс Грэм, и со всех сторон послышались возгласы одобрения. – Зачем нам рисковать, предпринимая такие шаги? Вокруг полным-полно банков.
– Они открыты не для всех, – непроизвольно вылетело у Беатрис, и, конечно, ее слова вызвали бурную реакцию.
– Еще одна социальная реформа в предпринимательстве, миссис фон Фюрстенберг? – раздраженно спросил Уинтроп, выпрямившись в кресле. – Что на этот раз?
– Обычное деловое предложение, джентльмены. Вон там есть деньги, – она указала на окна, имея в виду мир снаружи, – которые не работают на своих владельцев. Деньги, лежащие в шляпных коробках, под матрасами, в жестяных банках. Деньги, которые мелкие вкладчики не могут нигде разместить.
– Я не знаю ни одного банка, который отказался бы принять деньги на счет, – заявил Линч.
– А я знаю, – сказала Беатрис, повернувшись к Элис, которая в этот момент напоминала кролика в окружении своры охотничьих собак. – Мой секретарь, Элис Генри, имеет счет в «Чейз-Дарлингтоне». Недавно она пыталась положить туда деньги, и они чуть не отказались их у нее принять.
– Ну, – с ухмылкой проговорил Гарри Уинтроп, – она, в конце концов, женщина. Сколько женщин имеют свой счет в банке?
– Вот именно, – мягко заметила Беатрис, сложив на груди руки. – Женщины – это огромный неохваченный слой вкладчиков, от чьих вложений можно получать доходы.
– Они еще и огромный неохваченный источник головной боли, – провозгласил Уинтроп.
– Медяки и серебро... да мы потратим уйму денег на счетоводов, – заявил старый Бен Хаффлек.
– Женщины будут все время крутиться в банке и толпиться у окошек кассиров, – ворчал Уильям Афтон. – Вы когда-нибудь видели женщину в банке? Придется объяснять ей любую мелочь...
– Вы признаете, что выгода будет небольшой, – перебил его секретарь Райт, – и все же настаиваете, чтобы мы пошли на затраты и задействовали большую часть нашего наличного капитала.
– Там будут открыты и крупные счета, начиная с моего, – возразила Беатрис. – И другие мужчины и женщины с положением в обществе захотят сделать вклады.
– Назовите хоть кого-нибудь, – с жаром потребовал Линч. После короткой паузы он злобно улыбнулся и встал. – Не можете – и это понятно. Вам пришлось бы очень долго убеждать какого-нибудь полоумного положить деньги на счет в женском банке. – Он повернулся к своим коллегам. – Вот в чем все дело – понятно, не правда ли? Она пытается заставить нас поддерживать ее чепуховую затею насчет прав женщин. Она использует корпорацию, как будто это ее собственный кошелек с мелочью... и нас, словно мы ее политические союзники. – Он снова повернулся к Беатрис. – А что дальше, миссис фон Фюрстенберг? Детская биржа?
– Всему свое время, мистер Линч, – парировала Беатрис, чувствуя, что кровь ее закипает. – Если мы позаботимся о женщинах, они сами позаботятся о своих детях.
С того места, где сидел старый Бен Хаффлек, послышался стон.
– Только не это! Опять бедные голодающие ребятишки. Мы уже упустили столько сделок из-за вашего отношения к детскому труду...
– И женскому... и десятичасовому рабочему дню... и к технике безопасности... и к правам профсоюзов, – с явным отвращением прошлепал толстыми губами Уильям Афтон.
– Точно! – Уинтроп вскочил на ноги рядом с Линчем. – И мы не можем позволить, чтобы наше собрание превратилось в место для выражения политических взглядов одного человека, пусть даже и очень влиятельного.
Беатрис была ошеломлена. С таким серьезным вызовом она не сталкивалась ни разу за все годы. Она обвела взглядом стол заседаний, тревожась все больше, потому что ни одна пара глаз не встретилась с ней взглядом.
– Это всегда было нашей политикой и, можно сказать, нашей гордостью – то, что корпорация не приобретает компании, которые плохо обращаются с работниками, где не созданы безопасные условия труда.
– Эта политика слишком дорого нам обошлась, – заявил Уинтроп, направляясь во главу стола. – Мы больше не можем поощрять подобную сентиментальность... ни в ведении дел, ни в президенте правления.
– Вы называете решение не эксплуатировать женщин и детей сентиментальностью? – В словах Беатрис прозвучал праведный гнев. – Лично я называю это моральными устоями... противовесом плохому обращению и несправедливости, не позволяющим нам всем превратиться в хищников, которым нужна одна нажива.
– О да! – Линч присоединился к своему другу, который стоял напротив Беатрис. – Высокие моральные устои! Мадам президент хотела бы, чтобы мы все верили, будто она придерживается исключительно высоких моральных устоев. И никогда им не изменяет. – Он испепелял ее взглядом. – Даже ради... ну, скажем... восточных утех.
Монолог Линча принял такой странный оборот, что Беатрис потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, отчего он так глумливо усмехается и что означают его слова. Восточные утехи... в «Восточном дворце»? Она беспомощно заморгала. Он знал о «Восточном дворце»? Но откуда?
– Заметьте, никакого опровержения с ее стороны, – с пошлой ухмылочкой продолжал Линч. – Потому как она не смеет отрицать, что интересуется «задней», так сказать, скрытой стороной жизни. Невзирая на ее чопорный вид, она очень даже гордится своей привлекательной «задней» жизнью.
Беатрис ощутила, как вся кровь отлила от ее лица, а руки стали ледяными. Они знали. Она через стол посмотрела в прикрытые глаза Уинтропа, заметила его акулий оскал. Они знали, что она была в «Восточном дворце». Боже, они знали, как унизительно обращался с ней Панджаб! Но откуда?
– Что скажете, мадам президент? – Линч придвинулся ближе. – Неужели наш общий интерес к красивой «задней» стороне жизни не переменит вашего отношения к женскому банку?
Ее шантажировали в присутствии всех членов правления и юристов, состоящих в штате. Беатрис изо всех сил старалась сохранить внешнее спокойствие. Если Линч и Уинтроп победят, если она отступит перед их угрозами – значит, она отдаст в их руки контроль над корпорацией, и вскоре объединенная корпорация утратит остатки порядочности и ответственности перед обществом, которые ей с таким трудом удалось привить. Она переводила взгляд с Линча на Уинтропа и видела победный блеск в глазах одного и свирепое удовольствие в глазах другого. Словно девятифунтовый молот, на нее обрушилось сознание того, что она сама помогла им разыграть эту карту. Они воспользовались ее предложением, чтобы пробудить дремавшее до того недовольство ее политикой и руководством. Что она могла сделать? Упрямый прагматизм Беатрис взял верх. Она ни за что не уступит им власть над собой и над своей компанией.
– Нет, – проговорила она, сжимая кулаки, – это не переменит моего отношения. У Объединенной корпорации есть ответственность перед обществом, за счет которого она богатеет. В этой компании мы будем вести дела в соответствии с этическими нормами, до тех пор пока я являюсь президентом правления.
Искры в глазах Линча превратились в настоящее пламя.
– Ну что ж, это легко исправить. – Он резко повернулся к другим членам правления. – Я предлагаю проголосовать за вотум недоверия действующему президенту и за ее удаление из кабинета!
Последовало мгновение общего шока, а потом юристы вскочили на ноги.
– К порядку! – взывал один, пытаясь перекричать шум и споры.
– Надо следовать процедуре! – убеждал второй, размахивая открытыми сборниками уставов и постановлений. – Раздел второй, параграф девять, пункт семь...
Через несколько минут Беатрис схватила свой председательский молоток и застучала по столу. Когда шум утих, Линч повторил ее действия, но стучал он по столу кулаком, самовольно взяв слово.
– Джентльмены... я надеялся, что удастся избавить правление и миссис фон Фюрстенберг от разбирательства одного пошлого и унизительного инцидента... надеялся провести смену руководства как можно безболезненнее. Но ее наглое и неуступчивое поведение вынуждает меня рассказать все. У меня нет иного выбора, кроме как открыть неприглядную правду, нарисовать картину, которую мы с мистером Уинт-ропом лицезрели.
После шиканья в зале заседаний установилась полная тишина и все глаза повернулись к Линчу. Беатрис слышала, как Линч провозгласил, что видел ее входящей в «дом, пользующийся дурной славой», известный как «Восточный дворец».
– С ужасом и изумлением, не в состоянии поверить своим глазам, я последовал за ней, – продолжал он. – Там, в этом грязном прибежище порока, миссис фон Фюрстенберг, – Линч обвиняюще ткнул пальцем в ее сторону, – в бесстыдном дезабилье на плече мужчины-гиганта... выставляла себя напоказ для возбуждения пьяных, развратных посетителей публичного дома!