Страница:
Более же всего и сразу привлекали ее глаза, полуприкрытые тяжелыми веками и окаймленные темной бахромой ресниц. Каждый, кто встречал ее в первый раз, не мог подавить в себе невольного желания придвинуться к ней поближе, чтобы рассмотреть наконец, какого же в точности цвета ее глаза. Изумрудно-зеленые глаза Джиджи были способны выразить самые глубокие чувства, но их взгляд был еще застенчив, а выражение трудно было назвать даже чуть-чуть кокетливым. Эмоции ее передавала пока с большей точностью нежная, молочно-белая кожа щек — краснела Джиджи мгновенно и ослепительно. Воспитание в актерской среде, однако, давало о себе знать — облик стильной девушки двадцатых годов, о котором, увидев девушку, сразу подумала Билли, теперь проступал в Джиджи еще явственнее. И в любой момент Джиджи, казалось, была готова взорваться смехом — даже в минуты серьезности с губ ее не сходила легкая, как запах мирта, блуждающая улыбка.
В тот самый день Джиджи и Мэйзи единодушно решили, что для прогулки на пляж на улице еще сыровато и, в общем, холодно, приниматься за домашнее задание по математике, которое они собрались сделать вместе, еще слишком рано, и им слишком весело вдвоем для того, чтобы обзванивать всех и каждого, выясняя, что собирается народ делать вечером. Наверняка их многочисленные друзья и подружки уже слетаются стайками в какое-нибудь излюбленное местечко — ходить на свидания и прогулки парами было не принято. Под уик-энд шумные компании учеников обоего рода неизменно наводняли окрестности, влекомые соблазнами взрослой жизни, как жители тропической чащи — призывным голосом барабанов.
— По-моему, папа вчера вечером немножко напрягся — он, видно, не думал, что полная копия «Последнего танго в Париже» такая крутая, — промурлыкала Мэйзи. — Мы там сидели, он нервничал. Но что ему было делать, не останавливать же ленту, раз она уже началась. И не мог же он выставить нас при всех из комнаты. Знаешь, он так посмотрел на меня, когда свет включили. Но мама ничего, полное спокойствие.
— По-моему, фильм потрясный, — отозвалась Джиджи. — Тебе как?
— Я, боюсь, не все поняла, там такие моменты были… неясные… Но Брандо, конечно, такой… Он просто потрясный мужик! Джиджи, Брандо ведь классный мужик?
— Конечно. В первой десятке.
— Ты уверена? Фильму-то, вспомни, уже лет семь — он с тех пор в весе тонну прибавил. Играет теперь крестного отца. Так что можешь передумать, — временами Мэйзи свойственно было великодушие.
— Мэйз, неужели ты не понимаешь? Мы с тобой говорим об одном из самых великих актеров, при чем тут его вес, его возраст… ты подумай про его талант!
— Не забывай, что для первой десятки и отобрать можешь всего десятерых, — ехидно напомнила Мэйзи.
— Ладно, теперь в моей десятке будет он. А у тебя кто?
— Подожди, я подумаю. Может… может быть, Бельмондо. После того как папа показал «Бездыханного», я от него просто балдею. Вот он — по-настоящему сексуальный, у него такие губы, такое тело, что… неужели он, по-твоему, хуже, чем Брандо? — спросила Мэйзи серьезно, темные глаза выжидающе поблескивали за толстыми стеклами.
— Да ну, — бросила Джиджи. — Я могу себе представить, чем он тебя так пленил, но тратить на него место в моей десятке — да ни за что. Но ты, конечно, считаешь его классным кадром — если по-французски такое слово, конечно, есть. Чего бы тебе не сунуть его во вторую десятку?
— А-а, во вторую… — Мэйзи оживилась.
Сняв очки, она задумчиво потерла бровь. Кандидатов для второй десятки Мэйзи любила отбирать даже больше, потому что они не очаровывали ее так сильно, как первые. Во вторую можно было включить и мужчину с огорчительно маленьким пенисом, не беспокоясь особенно из-за места, которое могло бы быть занято каким-нибудь действительно потрясающим членом. Подобно дотошному коллекционеру, который, придя в антикварный магазин, сделал наконец наиболее затруднительный выбор и теперь может свободно осмотреться по сторонам, Мэйзи, решив проблему второй десятки, могла теперь спокойно заняться отбором в первую.
— Вуди Аллен, — провозгласила она.
— Минуту, Мэйзи, только одну минутку, — запротестовала Джиджи. — Вуди Аллен в моем списке уже несколько месяцев! Ты не можешь так вот взять и захотеть его — это нечестно!
— А почему? Ты же можешь первая все про него выяснить и не говорить мне ничего.
— Ну да. Я его как следует рассмотрю, может, даже на фотографии, а тебе, естественно, не скажу ни слова. Хорошо же ты, подружка, обо мне думаешь! — Джиджи с лукавой усмешкой взглянула на свою слишком рассудительную собеседницу и протянула ей последнее оставшееся печенье.
— То есть… ты хочешь со мной поделиться? Ты не против этого?
— Ну конечно. Ты подумай, какой будет кайф, когда мы вместе будем смотреть его фильмы, отлично при том зная, что на самом деле там у него, под этими его мятыми боксерскими трусами! Он ведь потому, наверное, никогда не носит бриджи.
— Но делиться — это же не по правилам, — вспомнила Мэйзи их давнюю договоренность.
— Ну и пусть. Эту игру я придумала, я и ввожу туда сегодня новое правило — будем делиться. Тогда и возможностей у каждой из нас станет вдвое больше.
— Но ведь список тогда уменьшится!
— Мэйз, ты как-то слишком серьезно все это воспринимаешь. Расслабься! Все равно по-настоящему увидеть их шланги у нас никогда не получится, чего мелочиться? Ну, давай! В мою первую — Фрэнк Синатра! — Джиджи торжествующе щелкнула пальцами при виде выражения неподдельного ужаса, появившегося у Мэйзи на лице.
— Бог мой, Джиджи, у тебя там скоро будет дом престарелых! Ты хохмишь или решила в извращенки заделаться?
— Мой интерес, — нацепив на нос взятые у подруги очки, Джиджи стала похожа на Глорию Стайнем, — сугубо исторический. Может, у Старого Синеглазого такой же старый и синий… Когда он был помоложе, женщины, говорят, из-за него чуть не вешались.
— Ну, в таком случае у меня — Ричард Никсон.
— Это уже глупо, Мэйз, — я всерьез советую тебе не делать этого. Считай, что я никогда не слышала от тебя этого имени, — серьезно сказала Джиджи.
— Ладно. А я тогда не слышала про Синатру. Ну, давай дальше. Вот, Дастин Хоффман, я хочу на него посмотреть! Дастин Хоффман — в первую!
— Да, я тоже, еще с тех пор, как вышел «Выпускник», — согласилась Джиджи. — Дастин Хоффман — для нулевой десятки, если такая бывает, на него посмотреть бы стоило. Ладно, теперь поищем у писателей… Норман Мейлер?
— Вот уж никогда! И в пятую не годится.
— Да я просто тебя проверяла, не дергайся. Он со своей драгоценной спермой вообще ни в одну не войдет — разве только из жалости к его возрасту.
— Филип Рот?
— Никаких сомнений, — кивнула Джиджи. — Выбор, правда, слабоват — кандидатура больно известная. А после «Портного» все эти его рогатые ужасы так приедаются, что уже как-то и не по кайфу. Нет, не трать голоса. А старик Сэлинджер как — подходит?
— Ой, Джиджи, прекрати! Он же живет монахом!
— Да, но писать он мог. Старые, но золотые, Мэйзи. Старые — но самые лучшие…
— Джиджи, если ты опять назовешь сейчас Уолтера Кронкайта, я больше играть не буду.
— А я уверена, что он — полный отпад… Я его впишу в свой Зал славы. Там хоть столетним будь — остаешься пожизненно.
— Вот, снова новое правило! — пожаловалась Мэйзи.
— Я вообще сегодня что-то склонна ломать устои. Если бы могла, отменила бы к чертям конституцию и начала все в этой стране по новой. Выбираю Энди Уорхола — в первые десять!
— Джиджи! Мы про художников не договаривались!
— Нет, Уорхол, и все! Мой выбор, мое право, моя десятка!
— Нет, это просто невыносимо! Джиджи, ты меня хочешь вывести из себя!
— А ты бы сама никогда про него и не подумала — нет, скажешь? — В голосе Джиджи звучал явный триумф. Реакцией Мэйзи она явно наслаждалась не меньше, чем своими сумасбродными номинациями. — Накинешь мне пару очков — за оригинальность? — Джиджи грозно сдвинула брови в выражении мрачного упоения — трюк, который нервы Мэйзи редко когда могли выдержать.
— Иногда я просто беспокоюсь за тебя. — Озабоченно вздохнув, Мэйзи рассеянно дожевала последнее печенье.
За последние две недели Джиджи успела много чего натворить — без всякого предупреждения высветлила волосы, вылив на них целую бутыль перекиси; выкрасила в кричащий цвет новенький белый «Вольво», который ей подарила миссис Айкхорн — ей рекомендовали эту машину как самую безопасную; теперь же фантазии Джиджи уже явно переполняли чашу. Синатра… Уорхол… Бред какой-то!
— Джиджи, — осторожно спросила Мэйзи, — а как тебе футболисты — ну, наши, из школьной команды?
Джиджи в ответ громко фыркнула.
— Тьфу! Никаких парней! Мы же договорились — никаких парней! Тьфу, тьфу и еще раз тьфу!
— Ну ладно. — Мэйзи вздохнула на этот раз с облегчением. От их основного принципа Джиджи еще не отказалась. — А тренер? — внезапно покраснев, снова спросила она.
— Да, с ним проблема, старушка Мэйз, все та же вечная проблема — стоит кадрить этого тренера или нет… Я, честно тебе сказать, еще не решила. В том, чтобы подцепить тренера, есть, согласись, что-то до жути банальное… но он и вправду потрясный. Хотя я сама толком не знаю, охота ли мне посмотреть эту штуку у живого мужика — который ходит по кампусу, которого я знаю, и все такое; боюсь, здесь не обойтись без… ответственности.
— Не пойму, при чем тут какая-то там ответственность? Другое дело, если бы тебе предстояло признаться ему, скажем, в том, что ты ее уже видела…
— Ах, Мэйз, здесь дело в искушении — ужасном искушении, понимаешь… Допустим, я смогу увидеть ее — и она мне понравится. И я ее захочу… И тогда ответственность будет в том, чтобы попытаться этого самого тренера соблазнить, вызвать на настоящий… контакт, так скажем.
— Захочешь? Разве мы когда-нибудь говорили о таком?! — воскликнула Мэйзи уже в неподдельной тревоге.
— Но придется же делать следующий шаг. Увидишь — захочешь, захочешь — потрогаешь…
— Нет, нет! — Мэйзи яростно замотала головой. — Нет, никогда… ты выдумываешь слишком много новых правил, Джиджи! Ты зашла слишком далеко, слишком! Потрогать! Мы же договорились — никаких троганий!
— Да нет, не буду, обещаю тебе. — Джиджи поспешила ее успокоить, перепугавшись уже сама. — Вообще о тренере больше ни слова — даже и не напоминай мне о нем!
— Уж не беспокойся, не буду.
— Девочки! Как там ваша математика? — послышался с другой стороны двери голос Билли.
— В порядке, миссис Айкхорн, — поспешно ответила Мэйзи, — мы все уже почти сделали.
— Хорошо, если дело у вас действительно двигается, можете передохнуть немного. Хотите поехать в город — перехватить по гамбургеру у «Гамлета», а потом посмотреть «Крамер против Крамера» — вам ведь, по-моему, нравится Дастин Хоффман?
— Да! — немедленно взвизгнула Джиджи. — Еще как нравится! Мы вот-вот закончим, Билли, можешь уже собираться!
Никто, наблюдавший за ним в этот момент, не смог бы догадаться, что полчаса назад он получил наконец авторитетное заключение — фильм обречен; заявлено это было так же ясно, как если бы он прочел об этом в редакционной статье «Нью-Йорк таймс». Более чем очевидной была и причина внезапного исчезновения Мэг — то есть была бы для каждого, кроме самого Вито.
Мэгги, всю жизнь считавшая себя такой умной, на самом деле редкая дура, подумал Вито, опуская трубку на рычаг; и она поймет это, когда картина станет-таки фильмом года. И еще поймет, что она — трусиха и предательница; да он сам дурак — чего еще можно было ожидать от двадцатисемилетней шлюхи с телевидения, которая еще пять лет назад жила тем, что строчила статейки для женских журналов? Ладно, черт с ней, решил он; выкинуть ее из головы большого труда не составит. Он никогда, собственно, ее не любил, но она — или так ему казалось — была из той редкой породы баб, которым можно довериться; любовница-друг, которую можно трахать и исповедоваться перед ней. Но он, как видно, ошибся. С бабами ошибиться вообще легко — но проиграет от этого на сей раз сама Мэгги.
Последующие несколько дней, когда в газетах в нарастающем количестве стали появляться рецензии, Вито, по многолетней привычке, избегал их читать или обсуждать с теми, кто уже успел с ними познакомиться; еще в начале карьеры, в Италии, выпустив в прокат ворох «спагетти-вестернов», каждый из которых был разгромлен в пух и прах критикой, Вито решил раз и навсегда: публика всегда знает сама, что она хочет смотреть и что не хочет, и никакие газетчики в этом ей не указ. Потому что деньги каждый из разгромленных вестернов принес весьма и весьма немалые. А вот несколько его последующих картин, которые сам он считал своими лучшими и отзывы о которых превосходили все его ожидания, не смогли собрать и мало-мальски приличной аудитории. Так что все это — дребедень, сказал он себе, и на этот раз ему повезет непременно — он чует, чует успех, в который никогда не переставал верить с того самого момента, как взялся продюсировать «Стопроцентного американца».
К концу первой недели проката Вито уже не надеялся на успех. Он вообще не ощущал ничего, кроме полной и постоянно растущей паники. Надежды его рухнули так стремительно, что времени на постепенное разочарование просто не оказалось. Никакого медленного, вызывающего досаду осознания того, что неплохая картина почему-то более не в фаворе. Провал был просто мгновенным — так под ножом гильотины падает голова казненного.
В первый день, в пятницу, очереди у касс кинотеатров были внушительные — толпы фанатов Николсона и Редфорда вознамерились сами увидеть, так ли ужасно созданное их кумирами, не доверяя единодушным заверениям критиков в том, что не стоит тратить и минуты на этот бред, созданный, увы, по великолепной книге. Книга же, видно, так нравилась всем без исключения газетным волкам, что они не упомянули ни об одном даже самом малом достоинстве картины — главной их целью было вскрыть святотатство, которое купленные на корню демоны Голливуда учинили над гениальным произведением. Это была просто бойня, мгновенное кровопускание, подобного которому не ожидала и Сьюзен Арви. Однако и на второй день, примерно до шести вечера, билеты раскупались исправно, и появилась надежда, что в субботу дела поправятся.
Но слухи — таинственная сила, более мощная, чем любая рекламная кампания, и более притягательная, чем прелести любой кинозвезды, — сделали свое дело. Казалось, что каждый, кто смог посмотреть в те пятницу и субботу «Стопроцентного американца», считал своим долгом обзвонить всех своих знакомых только затем, чтобы расписать им все недостатки фильма, а каждый из этих знакомых позвонил еще десятерым — в результате же этой цепочки в кинотеатрах не было ни одного зрителя, кроме редких стервятников от кино, которые спешили посмотреть фильм до того, как он окончательно сойдет с экранов, чтобы потом обстоятельно доложить окружающим, насколько эта лента оказалась хуже самых отрицательных отзывов о ней.
Буквально всем, кто отважился заплатить за билет, активно не понравился Редфорд в роли нехорошего парня, а уж от Николсона в роли славного парня их просто тошнило. Каждая сцена фильма воспринималась ими как личное оскорбление — их так бессовестно обманули, заставив их любимцев поменять амплуа, а их самих усомниться в своей несокрушимой вере в доблестное редфордство Роберта и хитрую николсоновость Джека. Наверное, если Вито попытался бы в канун Рождества в ограбленном сиротском приюте снять скальп с Санта-Клауса, предварительно выпустив ему кишки, — и то реакция не была бы столь агрессивной.
К исходу воскресенья все было кончено; картина шла в пустых залах, и владельцы их уже рассылали в студии заказы на замену. Вито, отдав распоряжение не соединять его ни с кем из его команды, провел оба эти дня, колеся из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, из Санта-Барбары в долину Сан-Фернандо в тщетной надежде найти хотя бы один кинотеатр, где шел фильм, вокруг которого толпились бы зрители; сознавая, что занятие это бесполезное и нелепое, он ничего не мог с собою поделать. К полудню в воскресенье он уже точно знал — у него остался один, только один выход.
— Ваш папаша звонит, мисс, — сообщил дворецкий Уильям, подзывая к телефону Джиджи.
— Привет, па. — Джиджи старалась, чтобы голос не очень выдавал ее удивление. — Как дела?
— Лучше не бывает. Слушай, если у тебя никаких особых планов на вечер, как насчет того, чтобы поужинать со мной?
— Ой! Да… классно… конечно! Я с удовольствием! А куда мы пойдем — в смысле, что лучше надеть? — Джиджи понимала, что интонация у нее сейчас весьма озадаченная. Это и понятно — ведь отец не звонил ей уже по крайней мере месяца два.
— Да не очень беспокойся об этом. А лучше спроси Билли, скажи, что мы пойдем в «Доминик», она тебе подскажет. Я за тобой заеду — ровно без четверти семь.
Прежде чем Джиджи успела сказать еще что-нибудь, Вито положил трубку. Джиджи некоторое время изучала себя в стекле венецианского зеркала, висевшего над телефонным столиком в холле, куда Уильям вызвал ее. Состроив отражению большие глаза, она отвела взгляд и задумалась, машинально покачивая головой в такт собственным мыслям.
В этот уик-энд она и Мэйзи сидели по домам — в понедельник предстоял серьезный экзамен по английской литературе, который был слишком сложным для того, чтобы заниматься вместе. Всю субботу Джиджи прокорпела над книгами, решив просмотреть все еще раз вечером в воскресенье. Дневное же время она собралась провести с Жан-Люком на кухне, готовясь к торжественному ужину — вечером должна была приехать Билли из Нью-Йорка, где она пробыла большую часть недели, и они с поваром решили по такому случаю приготовить цыпленка а-ля Франсуа-премьер, с яйцами-пашот, лесными грибами, трюфелями и под сметанным соусом.
Черт с ним, с цыпленком, сказала себе Джиджи — можно еще посидеть за книжками примерно до без четверти шесть, а там уже и одеваться.
— Жан-Люк, — спросила она повара после бесконечных извинений по поводу того, что им придется отложить назначенный на сегодня урок кулинарии, — ты когда-нибудь слышал о ресторане под названием «Доминик»?
— Здесь, в Лос-Анджелесе?
— Ага.
— Нет, никогда не слышал. Так, значит, ты бросаешь меня ради этого Доминика?
— Ты же знаешь, что я могу бросить тебя только ради папы, Жан-Люк.
— Желаю приятно провести время, Джиджи, — улыбнулся повар, в душе посылая в адрес Вито проклятия — надо же было ему похитить самую многообещающую ученицу Жан-Люка как раз сегодня, когда он собирался раскрыть ей десять главных тайн о трюфелях и посвятить в небывалые возможности, раскрывающиеся при сочетании нежного трюфеля с мясом цыпленка…
Джиджи не удалось не отрываться от учебников до половины шестого. Тратить час на одевание ей еще ни разу не приходилось, но она была взволнована предстоящим свиданием с отцом и слишком беспокоилась о своем внешнем виде для того, чтобы потратить хотя бы еще минутку на изучение елизаветинской поэзии. Она встала под душ и вымыла шампунем волосы. Когда они высохли, она, критически осмотрев себя в зеркале, попышнее взбила челку. Перебрав свой гардероб, Джиджи сразу отложила в сторону вещи, выглядевшие либо слишком шикарно, либо подходившие только для скромницы-школьницы. Перепробовав самые разные сочетания, она в конце концов остановилась на том, которое, по ее мнению, подходило для любого ресторана — даже такого, о котором не слышал знающий все лучшие кухни города Жан-Люк. Свитер из тонкой белой шерсти с высоким, под горло, воротом отлично сочетался с юбкой из мягкой замши, цвет которой к тому же подходил к цвету ее волос. Заправив свитер в юбку, она потуже затянула широкий пояс и надела ковбойские сапоги из мягкой, красноватого оттенка телячьей кожи.
И никаких клипс, подумала Джиджи, колдуя с косметикой: клипс для выбора у нее было пар, наверное, десять, но их сложный и тонкий язык она еще усвоила не полностью. Клипсы могут подчеркнуть ваш наряд — или совершенно его разрушить. И в разных случаях их так по-разному носят — тут нужен был кто-нибудь, обладавший опытом Билли, чтобы объяснить, какие надевать, почему и когда. Хотя существовал простой, ни к чему не обязывающий выход — проколоть уши и носить маленькие золотые или серебряные шарики, — но Джиджи бросало в дрожь при одной мысли о прикосновении иглы к мочкам.
Накинув на плечи просторную кожаную куртку, Джиджи вышла в полукруглый вестибюль и села на стул у двери, откуда можно было сразу увидеть машину Вито. Вито был точен, и при виде его остановившейся у дома машины Джиджи кинулась из дверей и, скользнув на переднее сиденье, приложилась к отцовской щеке быстрым, порывистым поцелуем. Можно было подумать, что для обоих такие встречи — дело вполне обычное, хотя на самом деле Джиджи ехала ужинать с отцом в первый раз в жизни.
За болтовней о погоде они почти не заметили, как преодолели и без того недлинный путь до «Доминика», находившегося на бульваре Беверли. Вито сразу отыскал место на стоянке, позади ресторана, знакомый только завсегдатаям и, взяв за руку Джиджи, провел ее через черный ход в небольшую кухню, а оттуда в зал. Они с Джиджи, как он и хотел, оказались в этот вечер здесь первыми. Вито заказал особую кабинку — чуть поодаль от остальных, в самом конце, справа, так что Джиджи видела весь зал со своего места, Вито же сидел, напротив, к залу спиной.
Потягивая настоящий, в стиле сороковых годов мартини с джином, который приготовил для него в баре Доминик, Вито неторопливо рассказывал Джиджи о ресторане, о том, какую интимную, клубную — а лучше сказать, семейную — атмосферу гарантировал он своим посетителям. Зал позади него заполнялся довольно быстро — Голливуд рано ужинает по воскресеньям, но Вито ни разу не обернулся посмотреть, кто пришел.
Все его внимание, казалось, приковано было к Джиджи — крупная голова с густой шапкой коротких, жестких, вьющихся волос постоянно склонялась к девушке. Он подробно расспрашивал Джиджи об учебе, с вниманием слушал ее ответы; хотел знать все о Мэйзи и других ее подружках и друзьях по школе — и Джиджи то и дело хихикала над шутками, которыми он сопровождал ее короткие, живые реплики. Когда подали бараньи отбивные с жареным картофелем, он уже знал ее жизнь во всех мельчайших подробностях, но продолжал засыпать Джиджи вопросами, неожиданными, нередко весьма забавными. Он будто растворялся в ней, был глух ко всему остальному, как только может быть глух мужчина при встрече с красивой, влекущей женщиной — для него перестает существовать все, кроме желания видеть ее, слышать ее голос.
Джиджи словно отогревалась в лучах его галантного, мужского и ей одной предназначенного внимания. Ее глубокий, по-девичьи радостный смех звенел снова и снова, прорезая плотную завесу сигаретного дыма, сплетен и приглушенного гомона, повисшую в низком сумрачном зале; ему вторил довольный, снисходительный смешок Вито. Джиджи склонила к отцу свою точеную, очаровательную изящную головку; строгая простота свитера подчеркивала переливы ее волос, ворот охватывал кольцом стройную шею, подчеркивая изящную линию ее маленького подбородка, которому позавидовала бы любая женщина. Джиджи столь всецело, не обращая ни на что внимания, отдалась удовольствию говорить, быть рядом с Вито, что сидевшие по соседству в кабинках и за столиками могли лишь изумляться странному ореолу беззаботного, праздничного веселья, витавшего над столом Вито Орсини — веселья, отделявшего эту пару от всего зала.
Покончив с десертом, они собрались уходить — прежде чем кто-либо другой в этом храме бифштексов закончил трапезу. Подписав чек, Вито поднялря, и они с Джиджи продефилировали, держась за руки, через весь зал; Джиджи краснела и была очень собой довольна, хотя старалась не показать этого. На пути к выходу Вито останавливался у каждого стола, чтобы коротко представить ее; гордая улыбка, счастливый блеск глаз, как всегда, придавали Вито вид конкистадора, стоящего на пороге новых побед. «Сид, Лоррейн, моя дочь, Джиджи Орсини… Шерри, Дэнни, моя дочь, Джиджи Орсини… Лью, Эдди, Джиджи Орсини, моя дочь… Барри, Сэнди, Дэйв — моя дочь, Джиджи Орсини…» Когда они наконец пробрались к кухонной двери, а оттуда — на улицу, Джиджи уже была знакома с немалой частью самых важных боссов в мире кино, каждый из которых за час до того готов был побиться об заклад на весьма солидную сумму, что менее всего в этот вечер можнр было ожидать визита Вито Орсини в любимый его ресторан — да еще в таком беззаботном, почти мальчишеском настроении; ну да, но они же не знали, что у Вито такая ослепительно прелестная дочь и между ними такие теплые и близкие отношения…
В тот самый день Джиджи и Мэйзи единодушно решили, что для прогулки на пляж на улице еще сыровато и, в общем, холодно, приниматься за домашнее задание по математике, которое они собрались сделать вместе, еще слишком рано, и им слишком весело вдвоем для того, чтобы обзванивать всех и каждого, выясняя, что собирается народ делать вечером. Наверняка их многочисленные друзья и подружки уже слетаются стайками в какое-нибудь излюбленное местечко — ходить на свидания и прогулки парами было не принято. Под уик-энд шумные компании учеников обоего рода неизменно наводняли окрестности, влекомые соблазнами взрослой жизни, как жители тропической чащи — призывным голосом барабанов.
— По-моему, папа вчера вечером немножко напрягся — он, видно, не думал, что полная копия «Последнего танго в Париже» такая крутая, — промурлыкала Мэйзи. — Мы там сидели, он нервничал. Но что ему было делать, не останавливать же ленту, раз она уже началась. И не мог же он выставить нас при всех из комнаты. Знаешь, он так посмотрел на меня, когда свет включили. Но мама ничего, полное спокойствие.
— По-моему, фильм потрясный, — отозвалась Джиджи. — Тебе как?
— Я, боюсь, не все поняла, там такие моменты были… неясные… Но Брандо, конечно, такой… Он просто потрясный мужик! Джиджи, Брандо ведь классный мужик?
— Конечно. В первой десятке.
— Ты уверена? Фильму-то, вспомни, уже лет семь — он с тех пор в весе тонну прибавил. Играет теперь крестного отца. Так что можешь передумать, — временами Мэйзи свойственно было великодушие.
— Мэйз, неужели ты не понимаешь? Мы с тобой говорим об одном из самых великих актеров, при чем тут его вес, его возраст… ты подумай про его талант!
— Не забывай, что для первой десятки и отобрать можешь всего десятерых, — ехидно напомнила Мэйзи.
— Ладно, теперь в моей десятке будет он. А у тебя кто?
— Подожди, я подумаю. Может… может быть, Бельмондо. После того как папа показал «Бездыханного», я от него просто балдею. Вот он — по-настоящему сексуальный, у него такие губы, такое тело, что… неужели он, по-твоему, хуже, чем Брандо? — спросила Мэйзи серьезно, темные глаза выжидающе поблескивали за толстыми стеклами.
— Да ну, — бросила Джиджи. — Я могу себе представить, чем он тебя так пленил, но тратить на него место в моей десятке — да ни за что. Но ты, конечно, считаешь его классным кадром — если по-французски такое слово, конечно, есть. Чего бы тебе не сунуть его во вторую десятку?
— А-а, во вторую… — Мэйзи оживилась.
Сняв очки, она задумчиво потерла бровь. Кандидатов для второй десятки Мэйзи любила отбирать даже больше, потому что они не очаровывали ее так сильно, как первые. Во вторую можно было включить и мужчину с огорчительно маленьким пенисом, не беспокоясь особенно из-за места, которое могло бы быть занято каким-нибудь действительно потрясающим членом. Подобно дотошному коллекционеру, который, придя в антикварный магазин, сделал наконец наиболее затруднительный выбор и теперь может свободно осмотреться по сторонам, Мэйзи, решив проблему второй десятки, могла теперь спокойно заняться отбором в первую.
— Вуди Аллен, — провозгласила она.
— Минуту, Мэйзи, только одну минутку, — запротестовала Джиджи. — Вуди Аллен в моем списке уже несколько месяцев! Ты не можешь так вот взять и захотеть его — это нечестно!
— А почему? Ты же можешь первая все про него выяснить и не говорить мне ничего.
— Ну да. Я его как следует рассмотрю, может, даже на фотографии, а тебе, естественно, не скажу ни слова. Хорошо же ты, подружка, обо мне думаешь! — Джиджи с лукавой усмешкой взглянула на свою слишком рассудительную собеседницу и протянула ей последнее оставшееся печенье.
— То есть… ты хочешь со мной поделиться? Ты не против этого?
— Ну конечно. Ты подумай, какой будет кайф, когда мы вместе будем смотреть его фильмы, отлично при том зная, что на самом деле там у него, под этими его мятыми боксерскими трусами! Он ведь потому, наверное, никогда не носит бриджи.
— Но делиться — это же не по правилам, — вспомнила Мэйзи их давнюю договоренность.
— Ну и пусть. Эту игру я придумала, я и ввожу туда сегодня новое правило — будем делиться. Тогда и возможностей у каждой из нас станет вдвое больше.
— Но ведь список тогда уменьшится!
— Мэйз, ты как-то слишком серьезно все это воспринимаешь. Расслабься! Все равно по-настоящему увидеть их шланги у нас никогда не получится, чего мелочиться? Ну, давай! В мою первую — Фрэнк Синатра! — Джиджи торжествующе щелкнула пальцами при виде выражения неподдельного ужаса, появившегося у Мэйзи на лице.
— Бог мой, Джиджи, у тебя там скоро будет дом престарелых! Ты хохмишь или решила в извращенки заделаться?
— Мой интерес, — нацепив на нос взятые у подруги очки, Джиджи стала похожа на Глорию Стайнем, — сугубо исторический. Может, у Старого Синеглазого такой же старый и синий… Когда он был помоложе, женщины, говорят, из-за него чуть не вешались.
— Ну, в таком случае у меня — Ричард Никсон.
— Это уже глупо, Мэйз, — я всерьез советую тебе не делать этого. Считай, что я никогда не слышала от тебя этого имени, — серьезно сказала Джиджи.
— Ладно. А я тогда не слышала про Синатру. Ну, давай дальше. Вот, Дастин Хоффман, я хочу на него посмотреть! Дастин Хоффман — в первую!
— Да, я тоже, еще с тех пор, как вышел «Выпускник», — согласилась Джиджи. — Дастин Хоффман — для нулевой десятки, если такая бывает, на него посмотреть бы стоило. Ладно, теперь поищем у писателей… Норман Мейлер?
— Вот уж никогда! И в пятую не годится.
— Да я просто тебя проверяла, не дергайся. Он со своей драгоценной спермой вообще ни в одну не войдет — разве только из жалости к его возрасту.
— Филип Рот?
— Никаких сомнений, — кивнула Джиджи. — Выбор, правда, слабоват — кандидатура больно известная. А после «Портного» все эти его рогатые ужасы так приедаются, что уже как-то и не по кайфу. Нет, не трать голоса. А старик Сэлинджер как — подходит?
— Ой, Джиджи, прекрати! Он же живет монахом!
— Да, но писать он мог. Старые, но золотые, Мэйзи. Старые — но самые лучшие…
— Джиджи, если ты опять назовешь сейчас Уолтера Кронкайта, я больше играть не буду.
— А я уверена, что он — полный отпад… Я его впишу в свой Зал славы. Там хоть столетним будь — остаешься пожизненно.
— Вот, снова новое правило! — пожаловалась Мэйзи.
— Я вообще сегодня что-то склонна ломать устои. Если бы могла, отменила бы к чертям конституцию и начала все в этой стране по новой. Выбираю Энди Уорхола — в первые десять!
— Джиджи! Мы про художников не договаривались!
— Нет, Уорхол, и все! Мой выбор, мое право, моя десятка!
— Нет, это просто невыносимо! Джиджи, ты меня хочешь вывести из себя!
— А ты бы сама никогда про него и не подумала — нет, скажешь? — В голосе Джиджи звучал явный триумф. Реакцией Мэйзи она явно наслаждалась не меньше, чем своими сумасбродными номинациями. — Накинешь мне пару очков — за оригинальность? — Джиджи грозно сдвинула брови в выражении мрачного упоения — трюк, который нервы Мэйзи редко когда могли выдержать.
— Иногда я просто беспокоюсь за тебя. — Озабоченно вздохнув, Мэйзи рассеянно дожевала последнее печенье.
За последние две недели Джиджи успела много чего натворить — без всякого предупреждения высветлила волосы, вылив на них целую бутыль перекиси; выкрасила в кричащий цвет новенький белый «Вольво», который ей подарила миссис Айкхорн — ей рекомендовали эту машину как самую безопасную; теперь же фантазии Джиджи уже явно переполняли чашу. Синатра… Уорхол… Бред какой-то!
— Джиджи, — осторожно спросила Мэйзи, — а как тебе футболисты — ну, наши, из школьной команды?
Джиджи в ответ громко фыркнула.
— Тьфу! Никаких парней! Мы же договорились — никаких парней! Тьфу, тьфу и еще раз тьфу!
— Ну ладно. — Мэйзи вздохнула на этот раз с облегчением. От их основного принципа Джиджи еще не отказалась. — А тренер? — внезапно покраснев, снова спросила она.
— Да, с ним проблема, старушка Мэйз, все та же вечная проблема — стоит кадрить этого тренера или нет… Я, честно тебе сказать, еще не решила. В том, чтобы подцепить тренера, есть, согласись, что-то до жути банальное… но он и вправду потрясный. Хотя я сама толком не знаю, охота ли мне посмотреть эту штуку у живого мужика — который ходит по кампусу, которого я знаю, и все такое; боюсь, здесь не обойтись без… ответственности.
— Не пойму, при чем тут какая-то там ответственность? Другое дело, если бы тебе предстояло признаться ему, скажем, в том, что ты ее уже видела…
— Ах, Мэйз, здесь дело в искушении — ужасном искушении, понимаешь… Допустим, я смогу увидеть ее — и она мне понравится. И я ее захочу… И тогда ответственность будет в том, чтобы попытаться этого самого тренера соблазнить, вызвать на настоящий… контакт, так скажем.
— Захочешь? Разве мы когда-нибудь говорили о таком?! — воскликнула Мэйзи уже в неподдельной тревоге.
— Но придется же делать следующий шаг. Увидишь — захочешь, захочешь — потрогаешь…
— Нет, нет! — Мэйзи яростно замотала головой. — Нет, никогда… ты выдумываешь слишком много новых правил, Джиджи! Ты зашла слишком далеко, слишком! Потрогать! Мы же договорились — никаких троганий!
— Да нет, не буду, обещаю тебе. — Джиджи поспешила ее успокоить, перепугавшись уже сама. — Вообще о тренере больше ни слова — даже и не напоминай мне о нем!
— Уж не беспокойся, не буду.
— Девочки! Как там ваша математика? — послышался с другой стороны двери голос Билли.
— В порядке, миссис Айкхорн, — поспешно ответила Мэйзи, — мы все уже почти сделали.
— Хорошо, если дело у вас действительно двигается, можете передохнуть немного. Хотите поехать в город — перехватить по гамбургеру у «Гамлета», а потом посмотреть «Крамер против Крамера» — вам ведь, по-моему, нравится Дастин Хоффман?
— Да! — немедленно взвизгнула Джиджи. — Еще как нравится! Мы вот-вот закончим, Билли, можешь уже собираться!
* * *
За время долгой карьеры у Вито Орсини случались и взлеты, и падения — но вот на лопатках его еще не видел никто. Напористое, энергичное выражение его лица трудно было представить сменившимся усталой гримасой; и невзгоды он встречал с той же неизменной самоуверенностью, с которой нес свой успех. Благодаря его ярко итальянскому облику — аристократическому орлиному носу и чувственному изгибу крупных, выразительно очерченных губ — и беззаботной легкости, с которой он проворачивал свои начинания, неудовлетворенность собой или разочарование казались абсолютно чуждыми ему. И когда он позвонил Мэгги, чтобы сообщить ей, во сколько и где они будут сегодня ужинать, и бесстрастный автоответчик, известив его, что абонент временно выехал, предложил оставить свое имя и номер, у Вито лишь досадливо покривились губы и на лице промелькнула гримаса раздраженного недоумения.Никто, наблюдавший за ним в этот момент, не смог бы догадаться, что полчаса назад он получил наконец авторитетное заключение — фильм обречен; заявлено это было так же ясно, как если бы он прочел об этом в редакционной статье «Нью-Йорк таймс». Более чем очевидной была и причина внезапного исчезновения Мэг — то есть была бы для каждого, кроме самого Вито.
Мэгги, всю жизнь считавшая себя такой умной, на самом деле редкая дура, подумал Вито, опуская трубку на рычаг; и она поймет это, когда картина станет-таки фильмом года. И еще поймет, что она — трусиха и предательница; да он сам дурак — чего еще можно было ожидать от двадцатисемилетней шлюхи с телевидения, которая еще пять лет назад жила тем, что строчила статейки для женских журналов? Ладно, черт с ней, решил он; выкинуть ее из головы большого труда не составит. Он никогда, собственно, ее не любил, но она — или так ему казалось — была из той редкой породы баб, которым можно довериться; любовница-друг, которую можно трахать и исповедоваться перед ней. Но он, как видно, ошибся. С бабами ошибиться вообще легко — но проиграет от этого на сей раз сама Мэгги.
Последующие несколько дней, когда в газетах в нарастающем количестве стали появляться рецензии, Вито, по многолетней привычке, избегал их читать или обсуждать с теми, кто уже успел с ними познакомиться; еще в начале карьеры, в Италии, выпустив в прокат ворох «спагетти-вестернов», каждый из которых был разгромлен в пух и прах критикой, Вито решил раз и навсегда: публика всегда знает сама, что она хочет смотреть и что не хочет, и никакие газетчики в этом ей не указ. Потому что деньги каждый из разгромленных вестернов принес весьма и весьма немалые. А вот несколько его последующих картин, которые сам он считал своими лучшими и отзывы о которых превосходили все его ожидания, не смогли собрать и мало-мальски приличной аудитории. Так что все это — дребедень, сказал он себе, и на этот раз ему повезет непременно — он чует, чует успех, в который никогда не переставал верить с того самого момента, как взялся продюсировать «Стопроцентного американца».
К концу первой недели проката Вито уже не надеялся на успех. Он вообще не ощущал ничего, кроме полной и постоянно растущей паники. Надежды его рухнули так стремительно, что времени на постепенное разочарование просто не оказалось. Никакого медленного, вызывающего досаду осознания того, что неплохая картина почему-то более не в фаворе. Провал был просто мгновенным — так под ножом гильотины падает голова казненного.
В первый день, в пятницу, очереди у касс кинотеатров были внушительные — толпы фанатов Николсона и Редфорда вознамерились сами увидеть, так ли ужасно созданное их кумирами, не доверяя единодушным заверениям критиков в том, что не стоит тратить и минуты на этот бред, созданный, увы, по великолепной книге. Книга же, видно, так нравилась всем без исключения газетным волкам, что они не упомянули ни об одном даже самом малом достоинстве картины — главной их целью было вскрыть святотатство, которое купленные на корню демоны Голливуда учинили над гениальным произведением. Это была просто бойня, мгновенное кровопускание, подобного которому не ожидала и Сьюзен Арви. Однако и на второй день, примерно до шести вечера, билеты раскупались исправно, и появилась надежда, что в субботу дела поправятся.
Но слухи — таинственная сила, более мощная, чем любая рекламная кампания, и более притягательная, чем прелести любой кинозвезды, — сделали свое дело. Казалось, что каждый, кто смог посмотреть в те пятницу и субботу «Стопроцентного американца», считал своим долгом обзвонить всех своих знакомых только затем, чтобы расписать им все недостатки фильма, а каждый из этих знакомых позвонил еще десятерым — в результате же этой цепочки в кинотеатрах не было ни одного зрителя, кроме редких стервятников от кино, которые спешили посмотреть фильм до того, как он окончательно сойдет с экранов, чтобы потом обстоятельно доложить окружающим, насколько эта лента оказалась хуже самых отрицательных отзывов о ней.
Буквально всем, кто отважился заплатить за билет, активно не понравился Редфорд в роли нехорошего парня, а уж от Николсона в роли славного парня их просто тошнило. Каждая сцена фильма воспринималась ими как личное оскорбление — их так бессовестно обманули, заставив их любимцев поменять амплуа, а их самих усомниться в своей несокрушимой вере в доблестное редфордство Роберта и хитрую николсоновость Джека. Наверное, если Вито попытался бы в канун Рождества в ограбленном сиротском приюте снять скальп с Санта-Клауса, предварительно выпустив ему кишки, — и то реакция не была бы столь агрессивной.
К исходу воскресенья все было кончено; картина шла в пустых залах, и владельцы их уже рассылали в студии заказы на замену. Вито, отдав распоряжение не соединять его ни с кем из его команды, провел оба эти дня, колеся из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, из Санта-Барбары в долину Сан-Фернандо в тщетной надежде найти хотя бы один кинотеатр, где шел фильм, вокруг которого толпились бы зрители; сознавая, что занятие это бесполезное и нелепое, он ничего не мог с собою поделать. К полудню в воскресенье он уже точно знал — у него остался один, только один выход.
— Ваш папаша звонит, мисс, — сообщил дворецкий Уильям, подзывая к телефону Джиджи.
— Привет, па. — Джиджи старалась, чтобы голос не очень выдавал ее удивление. — Как дела?
— Лучше не бывает. Слушай, если у тебя никаких особых планов на вечер, как насчет того, чтобы поужинать со мной?
— Ой! Да… классно… конечно! Я с удовольствием! А куда мы пойдем — в смысле, что лучше надеть? — Джиджи понимала, что интонация у нее сейчас весьма озадаченная. Это и понятно — ведь отец не звонил ей уже по крайней мере месяца два.
— Да не очень беспокойся об этом. А лучше спроси Билли, скажи, что мы пойдем в «Доминик», она тебе подскажет. Я за тобой заеду — ровно без четверти семь.
Прежде чем Джиджи успела сказать еще что-нибудь, Вито положил трубку. Джиджи некоторое время изучала себя в стекле венецианского зеркала, висевшего над телефонным столиком в холле, куда Уильям вызвал ее. Состроив отражению большие глаза, она отвела взгляд и задумалась, машинально покачивая головой в такт собственным мыслям.
В этот уик-энд она и Мэйзи сидели по домам — в понедельник предстоял серьезный экзамен по английской литературе, который был слишком сложным для того, чтобы заниматься вместе. Всю субботу Джиджи прокорпела над книгами, решив просмотреть все еще раз вечером в воскресенье. Дневное же время она собралась провести с Жан-Люком на кухне, готовясь к торжественному ужину — вечером должна была приехать Билли из Нью-Йорка, где она пробыла большую часть недели, и они с поваром решили по такому случаю приготовить цыпленка а-ля Франсуа-премьер, с яйцами-пашот, лесными грибами, трюфелями и под сметанным соусом.
Черт с ним, с цыпленком, сказала себе Джиджи — можно еще посидеть за книжками примерно до без четверти шесть, а там уже и одеваться.
— Жан-Люк, — спросила она повара после бесконечных извинений по поводу того, что им придется отложить назначенный на сегодня урок кулинарии, — ты когда-нибудь слышал о ресторане под названием «Доминик»?
— Здесь, в Лос-Анджелесе?
— Ага.
— Нет, никогда не слышал. Так, значит, ты бросаешь меня ради этого Доминика?
— Ты же знаешь, что я могу бросить тебя только ради папы, Жан-Люк.
— Желаю приятно провести время, Джиджи, — улыбнулся повар, в душе посылая в адрес Вито проклятия — надо же было ему похитить самую многообещающую ученицу Жан-Люка как раз сегодня, когда он собирался раскрыть ей десять главных тайн о трюфелях и посвятить в небывалые возможности, раскрывающиеся при сочетании нежного трюфеля с мясом цыпленка…
Джиджи не удалось не отрываться от учебников до половины шестого. Тратить час на одевание ей еще ни разу не приходилось, но она была взволнована предстоящим свиданием с отцом и слишком беспокоилась о своем внешнем виде для того, чтобы потратить хотя бы еще минутку на изучение елизаветинской поэзии. Она встала под душ и вымыла шампунем волосы. Когда они высохли, она, критически осмотрев себя в зеркале, попышнее взбила челку. Перебрав свой гардероб, Джиджи сразу отложила в сторону вещи, выглядевшие либо слишком шикарно, либо подходившие только для скромницы-школьницы. Перепробовав самые разные сочетания, она в конце концов остановилась на том, которое, по ее мнению, подходило для любого ресторана — даже такого, о котором не слышал знающий все лучшие кухни города Жан-Люк. Свитер из тонкой белой шерсти с высоким, под горло, воротом отлично сочетался с юбкой из мягкой замши, цвет которой к тому же подходил к цвету ее волос. Заправив свитер в юбку, она потуже затянула широкий пояс и надела ковбойские сапоги из мягкой, красноватого оттенка телячьей кожи.
И никаких клипс, подумала Джиджи, колдуя с косметикой: клипс для выбора у нее было пар, наверное, десять, но их сложный и тонкий язык она еще усвоила не полностью. Клипсы могут подчеркнуть ваш наряд — или совершенно его разрушить. И в разных случаях их так по-разному носят — тут нужен был кто-нибудь, обладавший опытом Билли, чтобы объяснить, какие надевать, почему и когда. Хотя существовал простой, ни к чему не обязывающий выход — проколоть уши и носить маленькие золотые или серебряные шарики, — но Джиджи бросало в дрожь при одной мысли о прикосновении иглы к мочкам.
Накинув на плечи просторную кожаную куртку, Джиджи вышла в полукруглый вестибюль и села на стул у двери, откуда можно было сразу увидеть машину Вито. Вито был точен, и при виде его остановившейся у дома машины Джиджи кинулась из дверей и, скользнув на переднее сиденье, приложилась к отцовской щеке быстрым, порывистым поцелуем. Можно было подумать, что для обоих такие встречи — дело вполне обычное, хотя на самом деле Джиджи ехала ужинать с отцом в первый раз в жизни.
За болтовней о погоде они почти не заметили, как преодолели и без того недлинный путь до «Доминика», находившегося на бульваре Беверли. Вито сразу отыскал место на стоянке, позади ресторана, знакомый только завсегдатаям и, взяв за руку Джиджи, провел ее через черный ход в небольшую кухню, а оттуда в зал. Они с Джиджи, как он и хотел, оказались в этот вечер здесь первыми. Вито заказал особую кабинку — чуть поодаль от остальных, в самом конце, справа, так что Джиджи видела весь зал со своего места, Вито же сидел, напротив, к залу спиной.
Потягивая настоящий, в стиле сороковых годов мартини с джином, который приготовил для него в баре Доминик, Вито неторопливо рассказывал Джиджи о ресторане, о том, какую интимную, клубную — а лучше сказать, семейную — атмосферу гарантировал он своим посетителям. Зал позади него заполнялся довольно быстро — Голливуд рано ужинает по воскресеньям, но Вито ни разу не обернулся посмотреть, кто пришел.
Все его внимание, казалось, приковано было к Джиджи — крупная голова с густой шапкой коротких, жестких, вьющихся волос постоянно склонялась к девушке. Он подробно расспрашивал Джиджи об учебе, с вниманием слушал ее ответы; хотел знать все о Мэйзи и других ее подружках и друзьях по школе — и Джиджи то и дело хихикала над шутками, которыми он сопровождал ее короткие, живые реплики. Когда подали бараньи отбивные с жареным картофелем, он уже знал ее жизнь во всех мельчайших подробностях, но продолжал засыпать Джиджи вопросами, неожиданными, нередко весьма забавными. Он будто растворялся в ней, был глух ко всему остальному, как только может быть глух мужчина при встрече с красивой, влекущей женщиной — для него перестает существовать все, кроме желания видеть ее, слышать ее голос.
Джиджи словно отогревалась в лучах его галантного, мужского и ей одной предназначенного внимания. Ее глубокий, по-девичьи радостный смех звенел снова и снова, прорезая плотную завесу сигаретного дыма, сплетен и приглушенного гомона, повисшую в низком сумрачном зале; ему вторил довольный, снисходительный смешок Вито. Джиджи склонила к отцу свою точеную, очаровательную изящную головку; строгая простота свитера подчеркивала переливы ее волос, ворот охватывал кольцом стройную шею, подчеркивая изящную линию ее маленького подбородка, которому позавидовала бы любая женщина. Джиджи столь всецело, не обращая ни на что внимания, отдалась удовольствию говорить, быть рядом с Вито, что сидевшие по соседству в кабинках и за столиками могли лишь изумляться странному ореолу беззаботного, праздничного веселья, витавшего над столом Вито Орсини — веселья, отделявшего эту пару от всего зала.
Покончив с десертом, они собрались уходить — прежде чем кто-либо другой в этом храме бифштексов закончил трапезу. Подписав чек, Вито поднялря, и они с Джиджи продефилировали, держась за руки, через весь зал; Джиджи краснела и была очень собой довольна, хотя старалась не показать этого. На пути к выходу Вито останавливался у каждого стола, чтобы коротко представить ее; гордая улыбка, счастливый блеск глаз, как всегда, придавали Вито вид конкистадора, стоящего на пороге новых побед. «Сид, Лоррейн, моя дочь, Джиджи Орсини… Шерри, Дэнни, моя дочь, Джиджи Орсини… Лью, Эдди, Джиджи Орсини, моя дочь… Барри, Сэнди, Дэйв — моя дочь, Джиджи Орсини…» Когда они наконец пробрались к кухонной двери, а оттуда — на улицу, Джиджи уже была знакома с немалой частью самых важных боссов в мире кино, каждый из которых за час до того готов был побиться об заклад на весьма солидную сумму, что менее всего в этот вечер можнр было ожидать визита Вито Орсини в любимый его ресторан — да еще в таком беззаботном, почти мальчишеском настроении; ну да, но они же не знали, что у Вито такая ослепительно прелестная дочь и между ними такие теплые и близкие отношения…