Страница:
Так посмотри же правде в глаза: ты словно родилась, чтобы быть всем чужой. Да, она не вписывалась ни в одну из групп, существующих среди женщин этого города, где все занимаются только одним делом. Она была слишком поглощена своим умирающим мужем, чтобы сплетничать вместе с ними на их роскошных завтраках, которые устраивались под предлогом организации очередного благотворительного бала. Она не принадлежала к кругу женщин, чьи мужья работали на студиях и в котором положение каждой строго определялось возможностями и влиянием мужа в кинобизнесе. Этот круг был уменьшенным, но очень жестким голливудским подобием структуры, существующей среди жен политиков вашингтонского общества, где все строго подчинялось лишь табели о рангах. Она, безусловно, не могла принадлежать к кругу так называемых жен-бойцов, этих молодых — чуть за тридцать, крепких, сильных и исключительно расчетливых красоток, которые вышли замуж за мужчин в два раза старше них, богатых и разведенных. Главная цель этих женщин, подписавших брачный контракт, исключающий разделение общей собственности, состояла в том, чтобы забеременеть и таким образом сделать своих мужей заложниками, когда те, желая обладать более молодым телом, захотят избавиться от них. И уж никак она не могла обрести друзей среди немногочисленных женщин-писательниц, продюсеров и кинозвезд, уважающих и считающихся только с равными себе и не имеющих времени на всех прочих.
Возможно, думала Билли, ей удалось бы найти друзей среди тех, кто живет в Хэнкок-Парк или Пасадене. Там, как правило, обитали изысканно-элегантные, респектабельные семьи, обладатели потомственных состояний, редко удостаивавших своим вниманием Вестсайд, где обосновались разбогатевшие на кинобизнесе. Но даже и не зная их, она была почти уверена, что найдет там тех же, только в калифорнийском варианте, консервативных и вполне предсказуемых кузенов и кузин Уинтропов, из-за которых так страдала в детстве.
После смерти Эллиса, когда закончилось ее вынужденное одиночество, Билли отвергла перспективу стать просто молодой вдовой или еще одной кандидаткой в жены и с энтузиазмом принялась за создание «Магазина Грез», во что бы то ни стало решив добиться успеха. Так продолжалось два года, пока она не встретила Вито и не вышла за него замуж, после чего с головой окунулась в работу над его новым фильмом «Зеркала». Познакомившись на съемочной площадке с Долли Мун, она не испытала неловкости или смущения, потому что та понятия не имела о ее прошлом, а когда узнала, то в их отношениях ничего не изменилось.
Долли и Джессика. За всю жизнь только эти две настоящие, преданные подруги. Ну что ж, и это немало. Возможно, так оно и бывает, возможно, большинство женщин просто ошибаются в отношении тех, кого считают своими верными подругами? Упершись ногами в стол, Билли обхватила колени и закрыла глаза. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Еще совсем недавно она мечтала, как начнет день с того, что скажет Вито о ребенке, но вдруг, совершенно неожиданно, все пошло не так. Как глупо было опять вспоминать о прошлом, о потраченных впустую годах! Она не должна позволять призракам вторгаться в ее новую жизнь и омрачать чудо, которое скоро произойдет. А то, что она не вписывается в общество голливудских женщин, вовсе не означает неспособность иметь друзей. Билли сняла ноги со стола, мысленно отметив, что в этой ситуации тетушка Корнелия непременно сделала бы ей замечание. Но к черту прошлое! Ее стол завален бумагами — достаточно работы до конца дня, когда путь домой будет свободен. И очень хорошо, что у нее столько дел: хоть ненадолго можно забыть о нестерпимом желании вновь оказаться рядом с Вито, почувствовать его объятия, рассказать о ребенке и увидеть, как он обрадуется. И оторвать его наконец от проклятого телефона!
Когда в половине шестого Билли подъехала к воротам своего дома, один из охранников сказал ей, что телевизионщики только что уехали. Но приехали какие-то другие люди, и мистер Орсини велел их впустить.
«Да кто же еще, черт возьми?» — с досадой подумала она. Уже вечер, она отсутствовала более четырех часов, рабочий день кончился даже для тех, кто получил «Оскара». И еще какие-то посетители! Да она выгонит их в два счета, кто бы они ни были! Пусть хоть сам Вассерман, Николсон, Редфорд и призраки Луиса Б. Майера, Ирвина Тальберга и Жана Хершолта заодно с Гарри Кохом и братьями Уорнер. Ноги их не будет в ее доме!
Все еще не веря своим глазам, она оглядела десятка три машин, припаркованных перед домом, открыла дверь и в изумлении замерла на пороге: человек сорок народу, громко смеясь и разговаривая, заполнили огромные смежные гостиные. Она просто отказывалась верить тому, что видела. Шумное сборище, которое вскоре превратится в кубинский карнавал, набирало силу, и центром всего этого был Вито. В толпе она успела заметить режиссера «Зеркал» Файфи Хилла, кинозвезд, редакторов, композитора и всех остальных, кто с самого начала принимал участие в создании фильма. А сзади, оттеснив ее от двери, входили еще люди — актеры и члены съемочной группы, и каждый, быстро обняв и поцеловав ее, устремлялся в гостиную, к Вито.
Пробившись сквозь толпу, она подошла к мужу.
— Как… почему… Вито, что все это значит, черт возьми?..
— Дорогая! Ты как раз вовремя! Где ты была? Сегодня у нас «отвальная» по поводу фильма. Помнишь, первая прошла как-то наскоро, вот я и решил повторить. У всех все еще так живо в памяти! О еде не беспокойся, Санди позвонила в «Чейзен», и они все пришлют. Ну разве я не здорово придумал? Подожди, мне нужно найти Файфи, я еще не поздравил его, он получил «Лучшего режиссера».
— Да, конечно, — отозвалась Билли в пространство, где только что стоял Вито.
Наверное, сам Александр Македонский не чувствовал себя столь триумфально-уверенно, не был таким энергичным и возбужденным после очередной победы, подумала Билли, провожая глазами мужа, который в этот момент врезался в самую гущу шумной толпы гостей. Она вышла за него замуж, находясь в пылу страсти, совсем не зная его. И только став женой, поняла, сколько собственной страсти и чувств он отдавал работе, насколько был поглощен своими фильмами. Теперь, спустя десять месяцев совместной жизни, десять месяцев компромиссов, адаптации и узнавания, она думала, что примирилась с этим. Ну конечно, она должна была примириться с этим, уверяла себя Билли, пробираясь к лестнице; она принимала его таким, какой он есть, и сегодня все проходит так, как и должно быть, — шумное, безудержное веселье. Они празднуют достижение, в возможность которого верил только Вито: потрясающий фильм при малых затратах.
Проходя по гостиной, примыкающей к ее спальне, она заметила пачки нераспечатанных телеграмм, рассыпанных повсюду между корзинами цветов, которые стояли на столах, диванах и даже на полу. Завтра телеграммы надо будет собрать и отправить в его офис, и завтра же Джози просмотрит все визитные карточки, прикрепленные к корзинам, и составит список людей, которых надо поблагодарить. А сейчас ей предстоит одеться и спуститься вниз к гостям. Рано или поздно они уйдут, и тогда она останется наедине с Вито и с тем единственно важным, что он должен узнать за этот долгий день, в котором было столько шума и веселья.
Устало улыбаясь, Вито и Билли уже прощались с последними гостями, как вдруг позвонил охранник и сказал, что к дому подъехал еще один человек и спрашивает мистера Орсини.
— Джо, кто бы там ни был, скажите, что уже слишком поздно и прием окончен, — ответил Вито. — Что? Кто вы сказали? Вы не ошиблись? Да, да, все правильно, пропустите такси.
— Нет, это просто невозможно, — еле ворочая языком, возмутилась Билли, — здесь были даже повара и официанты, работавшие на картине. Вито, извинись, но не пускай больше никого. Я ложусь спать, если найду силы подняться по лестнице, я действительно с ног валюсь.
— Ну, конечно, дорогая, я сам управлюсь.
Минут десять спустя, когда она уже сидела перед зеркалом в ночной рубашке и начала снимать косметику, в комнату вошел Вито и закрыл за собой дверь.
— Так кто же это был, скажи на милость? — Она в изнеможении оперлась о туалетный столик.
— Э-э-э… это долгая история.
По его интонации и голосу она поняла, что он чем-то потрясен и что это не связано с только что закончившейся вечеринкой.
Она повернулась на банкетке и вопросительно взглянула на него.
— Неприятные новости, да?
— Не пугайся, Билли. Это не имеет отношения к нам, не имеет отношения к тебе.
— Значит, к тебе! Вито, так в чем же все-таки дело?
— О господи, — он со вздохом опустился на стул и, избегая смотреть на нее, уставился в стену. — Я тебе еще столького не сказал… непростительно с моей стороны. Как только мы поженились, я сразу же закрутился с этой картиной, не было буквально ни одной минуты. Я дал себе слово, что, как только закончится это безумие, как только выдастся свободное время, чтобы спокойно поговорить, я все тебе расскажу… Мне надо было тебе об этом сказать, когда мы познакомились, но я просто забыл. Думал, что это неважно, ведь я же не знал, что мы поженимся… тогда я думал только о настоящем, прошлое есть прошлое, и потом все у нас произошло так быстро…
— Вито, если ты не скажешь, в чем дело…
— Приехала моя дочь.
— У тебя не может быть дочери, — едва слышно вымолвила Билли.
— Может. У меня есть дочь. Я был женат. Это продолжалось меньше года. Мы развелись, и ребенок остался с матерью.
Билли потрясенно молчала. С трудом сдержавшись, чтобы не закричать, она прошептала:
— Ребенок? Мне неважно, даже если бы у тебя до этого было десять жен, но ребенок, Вито? Боже мой, неужели ты хочешь убедить меня, что за тот год, что мы женаты, у тебя не нашлось ни одной-единственной минуты, чтобы сказать об этом? Господи, да что с того, что ты развелся, но как можно забыть о ребенке! Да у нас была масса времени, мы могли бы поговорить за завтраком, за обедом, за ужином, перед сном, утром… И не надо говорить мне, что у тебя не было времени!
— Я все время собирался сказать, но как-то не получалось, — запинаясь, промямлил он.
— Вито, ты недооцениваешь мои умственные способности. Сначала ты тянул, а потом вообще решил промолчать. Ты должен был сказать об этом до женитьбы, для меня это не сыграло бы никакой роли, но просто ставить меня перед фактом, сейчас, вот так? Не могу в это поверить. Как ее зовут?
— Джиджи.
— Почему она приехала сегодня? — ровным голосом спросила Билли, хотя готова была перейти на крик. Надо оставаться спокойной, у Вито такой вид, будто он сейчас упадет в обморок. — Из-за того, что ты получил «Оскара»?
— Ее мать… умерла… вчера похоронили. В Нью-Йорке. Джиджи прислала телеграмму. Должно быть, телеграмма была там, среди других. А когда я не ответил… она просто села в самолет и прилетела.
— Где она сейчас?
— На кухне. Я дал ей стакан молока и кусок торта и велел подождать, пока не поговорю с тобой.
— Сколько ей лет?
— Шестнадцать.
— Шестнадцать! — воскликнула Билли. — Шестнадцать лет! Боже мой, Вито, она уже не ребенок, она девушка! Молодая женщина. Ты что, ничего не знаешь о шестнадцатилетних? Вито, налей мне бренди, и побольше. Не ищи стакан, просто принеси бутылку. — Стерев с лица остатки крема, она встала и поспешила к двери.
— Билли…
— Что?
— Может, мы поговорим перед тем, как ты познакомишься с Джиджи?
— О чем, Вито? — Она удивленно взглянула на него. — Ведь она бы не приехала сюда, если бы ей было еще куда ехать, верно? Она не видела тебя по крайней мере год, иначе бы я знала. И если, даже не дождавшись от тебя ответа, она проделала такой долгий путь через всю страну, значит, твой дом — ее последнее пристанище, разве не так?
— О господи! Билли, ты просто меня ни в грош не ставишь. Это давняя история, она закончилась еще пятнадцать лет назад, а ты судишь так, будто это случилось сейчас.
— Я исхожу из реальности. Это действительно случилось только сейчас — для меня. — И, повернувшись, она быстро направилась в кухню. Лишь секунду поколебавшись перед дверью, она решительно распахнула ее и вошла. Сзади послышались шаги Вито, спускающегося вслед за ней по лестнице.
На высоком табурете, за большим разделочным столом она увидела маленькую съежившуюся фигурку. Девочка сидела очень тихо. Перед ней стояли пустой стакан и пустая тарелка. Рядом на полу — небольшой потрепанный чемодан. Услышав, что кто-то вошел, Джиджи подняла глаза, не говоря ни слова, соскользнула с табурета и замерла рядом. Сначала Билли подумала, что Вито что-то напутал, на вид девочке нельзя было дать шестнадцати. И она была на него совсем не похожа. Хотя спутанные прямые темно-русые волосы почти полностью закрывали лицо, то, что Билли смогла разглядеть, показалось ей нежным и странно-необычным, каким-то неуловимо призрачным. Что-то в облике девочки напомнило ей маленького эльфа. Несколько мешковатых, не по размеру и кое-где разорванных свитеров, высовываясь один из-под другого, свисали на такие же видавшие виды джинсы. В огромной, залитой светом кухне девочка казалась бездомной бродяжкой, призраком, обрывком другого мира, занесенным бог знает каким ветром.
Во время этой затянувшейся паузы Джиджи стояла не шевелясь и молча терпела взгляд Билли. Она держалась прямо, чуть расставив ноги в ковбойских сапожках, словно стараясь казаться выше. В ее позе не было ничего извиняющегося или вызывающего, и все же, несмотря на небольшой рост и непрезентабельную внешность, в ней определенно ощущалось присутствие духа и достоинство. Видно было, что она устала и очень опечалена, и тем не менее в ее облике не проступало ничего жалостного, она была одинока, но потерянной не выглядела. От нее исходило нечто такое, что тотчас привлекало внимание. Глаза Джиджи встретились с глазами Билли, затем она слегка улыбнулась, и какая-то часть сердца Билли, о существовании которой она не подозревала, наполнилась любовью.
Как только они поздоровались и были произнесены подобающие случаю слова сочувствия, Билли решила, что все объяснения, обсуждение происшедшего и планов на будущее — одним словом, все необходимо отложить на завтра. И она, и Джиджи находились в таком состоянии, что вряд ли могли что-то соображать. Вито, постоянно прикладываясь к коньяку, молчал и пребывал в полной растерянности, а уж это, насколько Билли его знала, было ему совсем несвойственно. В ее же собственной душе бушевали настолько противоречивые чувства, что она никак не могла преодолеть замешательства, не подействовала даже внушительная порция бренди, которую она перед тем выпила. Что же касается Джиджи, то, выпив спиртного впервые в жизни, она просто с ног валилась от усталости и обрушившегося на нее горя.
— Нам всем необходимо выспаться, — объявила Билли, выпроваживая их из кухни. — Джиджи, хочешь перед сном принять ванну или ты слишком устала?
— Да, пожалуйста, ванну.
Какой у нее юный голос, подумала Билли. И никакого акцента, просто чистый невинный голос. В нем, несмотря на усталость, звучали звонкие мелодичные нотки.
— Вито, бери чемодан, — бросила Билли, не оборачиваясь, и, обняв девочку за тонкую детскую талию, повела в одну из комнат для гостей.
Когда они поднялись по лестнице, Вито, поставив чемодан, тупо уставился на него, не зная, что делать дальше.
— Я покажу Джиджи ее комнату. Попрощайся с дочерью, Вито, и иди спать, — сказала Билли.
Пока Джиджи распаковывала свой незамысловатый багаж, Билли приготовила ванну и затем, когда девочка уже мылась, разобрала постель, приоткрыла окна и задернула шторы. Устало опустившись в глубокое кресло, она задумалась над тем, что еще полезного и разумного могла бы сделать в подобной ситуации, ведь нельзя же было просто оставить девочку вот так одну.
Закрыв глаза, Билли на минуту забылась. Она была не готова столкнуться с проблемами, которые возникали с приездом Джиджи. «Что бы мне сейчас не помешало, — мелькнуло у нее в голове, — так это лечь в клинику и пройти французский трехнедельный курс лечения усталости. Все время спишь, просыпаясь только для еды, но зато потом выглядишь на двадцать лет моложе. Но, кажется, такие клиники уже закрыли. Может, они обнаружили, что длительное потребление сильных снотворных препаратов вредно для организма? А что, если поехать в одно из лечебных заведений на водах? Там, наоборот, жесточайший режим: с утра заставляют бежать в гору километров восемь и на завтрак дают только сок, а в течение дня — горстку мелко порубленных овощей, которые надо есть палочками, и тогда создается иллюзия, что еды очень много. В любом случае надо как-то выйти из этого состояния», — подумала она.
— Билли?
Приоткрыв глаза, она увидела маленькую фигурку, закутанную в большой белый халат, в котором Джиджи выглядела как смешной добрый гном.
— Вы пели.
— Правда? — удивилась Билли. — Я, наверное, опьянела.
— Вы напевали «Ищите луч надежды». Моя… моя мама тоже любила эту песню и часто напевала ее.
— Ну еще бы, все женщины любят ее… Те, кто написал ее, наверняка хотели, чтобы она служила поддержкой.
— Ага, Джером Керн и еще кто-то.
— Откуда?
— Что «откуда»?
— Откуда ты знаешь это?
— Моя мама была бродячей артисткой.
Билли широко раскрыла глаза.
— А у вас есть… м-м-м… разве у вас не существует… ну, что-то вроде табора, или как это называется?
— К сожалению, нет. Она ведь не была цыганкой. Она танцовщица. Она выступала с одной гастролирующей шоу-группой, они ездили по разным городам… У нее была пневмония, а она танцевала и никому не говорила, даже к врачу не обращалась… старалась забыть об этом, потому что не хотела лишиться своего номера, а когда уже нельзя было скрыть, то принимать антибиотики было слишком поздно… Знаете, артисты… они часто поступают так глупо… — Джиджи пыталась говорить спокойно, но из-за пережитого горя и напряжения слова словно выплескивались из нее.
— О, Джиджи! — воскликнула Билли и, обхватив ее, притянула к себе на колени. — Мне так жаль, даже не могу сказать тебе, как мне жаль. Если бы только я знала! Я ведь и понятия не имела! А если бы знала, то непременно помогла бы, ты же понимаешь, что помогла бы.
Джиджи вся напряглась и сидела очень прямо. Когда она вновь заговорила, голос ее дрожал и чувствовалось, что она изо всех сил старается сдержать себя.
— Мама была уверена, что вы ничего не знаете о нас, она говорила это. Она была очень независимая… никогда не рассчитывала на папу, даже не пробовала связаться с ним. Он уже давно нам ничего не писал.
— Сколько… сколько ей было лет?
— Тридцать пять.
«Мой возраст, — подумала Билли, — и мне столько же». Она почувствовала, как ее охватывает ярость. Да, в карьере Вито были взлеты и падения, временами он находился, как говорят продюсеры, на нулях, но ничто, ничто на свете не могло оправдать его. Забыть о своем ребенке!
— Джиджи, обещаю тебе, так больше не будет, — произнесла она, гладя девочку по волосам.
Позволив приласкать себя, Джиджи по-прежнему сидела прямо, стараясь не давать волю эмоциям. Ее мокрые волосы были накрыты полотенцем, и теперь Билли смогла рассмотреть ее лицо. Маленький прямой нос с чуть вздернутым кончиком; маленькие аккуратные ушки, заостренные, но тоже чуть-чуть; светло-коричневые четкие брови, красиво очерченные веки и большие глаза, цвет которых она затруднилась определить, потому что в комнате горела только настольная лампа. Рот девочки тоже был маленький, с более полной нижней губой. Уголки верхней губы чуть загибались кверху, и даже при том, что сейчас она была очень серьезна, возникало впечатление, что она вот-вот улыбнется. Лоб и подбородок имели милые округлые очертания, овал лица — чуть вытянут. Вся ее небольшая головка была словно тщательно вылеплена искусной рукой. А ведь она хорошенькая, решила Билли, и еще сама не знает этого, а может, просто равнодушна к себе. Сейчас, когда волосы не закрывали ее лица, Джиджи напоминала Билли молоденьких девушек с картинок двадцатых годов, чистеньких, очаровательно-элегантных и немножко проказливых.
— Джиджи твое настоящее имя? — спросила она, переходя на нейтральную тему и уважая желание девочки быть взрослой.
— Меня все так зовут. Я никогда не говорю своего настоящего имени.
— Например, мое настоящее имя — Уилхелмина, так что хуже не бывает, — продолжила Билли, заинтригованная.
— Правда? А как звучит Гразиелла Джованна?
— Гразиелла Джованна, — медленно повторила Билли. — Но оно звучит так красиво, так мелодично, похоже на имя итальянской принцессы времен Ренессанса.
— Для вас — может быть, но только не для школы, и вообще не для нашего века. Так звали папиных бабушек. Не знаю почему, но мама настояла, чтобы у меня было такое имя. Ее бабушек звали Мойра и Мод. Представляете, Мойра Мод… Как из ирландской любовной песенки: «Приходи вечерком, дорогая, приходи ко мне в сумерки…» Нет, пусть лучше называют Джиджи.
— Гразиелла… Гразиелла… Интересно, как же мне назвать своего ребенка? — мечтательно проговорила Билли. — Осталось месяцев семь, чтобы придумать имя.
Джиджи спрыгнула на пол.
— У вас будет ребенок! — вскрикнула она.
— Боже мой! Проговорилась! Я никому не хотела рассказывать раньше Вито. И я только вчера об этом узнала. Джиджи, что случилось? Почему ты плачешь?
Встав с кресла, Билли решительно обняла девочку и, опустившись обратно, крепко прижала ее к себе. Хорошо, что она плачет, пусть выплачет, что наболело. Девочка долго всхлипывала у нее на груди. Потом, когда она успокоилась, Билли вытерла ее мокрое от слез лицо.
— Я никогда не плачу, — пробормотала Джиджи, отчаянно шмыгая носом, — только тогда, когда узнаю что-нибудь хорошее. Мне всегда хотелось иметь братика или сестренку.
К тому времени, когда Билли, уложив Джиджи, вернулась в спальню, Вито, раскинувшись на постели, уже спал крепким сном. Уперев руки в бока, она молча смотрела на него, чувствуя, как в ней вновь закипает ярость. Он вдруг показался ей совсем чужим. И это был ее муж, который почти за год их совместной жизни не удосужился сказать, что у него есть дочь! Нет, это не забывчивость, такое ничем нельзя объяснить. Она его совершенно не знает и никогда по-настоящему не знала. Целый год он не только не видел Джиджи, но даже словом не обмолвился о ней. Означает ли это, что он не обрадуется и их ребенку?
Распаленная выпитым бренди, она поняла, что должна поговорить с ним сейчас же, немедленно. Она выяснит все, даже если для этого потребуется целая ночь. Если он не хочет иметь ребенка, значит, их дальнейшая жизнь вместе просто невозможна. До утра она ждать не может. Потом остаться с ним наедине будет так же трудно, как и в течение сегодняшнего безумного дня, который, казалось, никогда не кончится. Даже еще труднее, поскольку он будет намеренно избегать этого разговора. Она уже представляла, как Вито отгораживается от нее разными совещаниями и встречами, так может продолжаться неделю, месяц, полгода, а потом начнется подготовительный период съемок, потом сами съемки, затем монтаж и озвучание. Он сможет уделить ей свое драгоценное внимание лишь после окончания работы над «Стопроцентным американцем», после очередной заключительной вечеринки, но даже и это короткое время в отдаленном будущем нельзя гарантировать, думала она, намеренно больно ударяя его по рукам, тыкая в плечи, дергая за уши, зажимая ему нос и изо всех сил колотя по груди, уже не в состоянии совладать с захлестнувшей ее злостью. Ее не заботило, что она делает ему больно, ей и хотелось сделать ему больно. В тот момент, когда она решила, что от выпитого он вообще ничего не чувствует, Вито, еле приподняв голову от подушки, открыл один глаз и, сощурившись, уставился на нее.
— Вито, у нас будет ребенок. Я беременна! — в исступлении закричала Билли.
Глаз закрылся, голова вновь упала на подушку и перед тем, как вновь провалиться в хмельной сон, он заплетающимся языком с трудом произнес:
— Да, Лью… конечно, Лью… в семь тридцать…
2
Возможно, думала Билли, ей удалось бы найти друзей среди тех, кто живет в Хэнкок-Парк или Пасадене. Там, как правило, обитали изысканно-элегантные, респектабельные семьи, обладатели потомственных состояний, редко удостаивавших своим вниманием Вестсайд, где обосновались разбогатевшие на кинобизнесе. Но даже и не зная их, она была почти уверена, что найдет там тех же, только в калифорнийском варианте, консервативных и вполне предсказуемых кузенов и кузин Уинтропов, из-за которых так страдала в детстве.
После смерти Эллиса, когда закончилось ее вынужденное одиночество, Билли отвергла перспективу стать просто молодой вдовой или еще одной кандидаткой в жены и с энтузиазмом принялась за создание «Магазина Грез», во что бы то ни стало решив добиться успеха. Так продолжалось два года, пока она не встретила Вито и не вышла за него замуж, после чего с головой окунулась в работу над его новым фильмом «Зеркала». Познакомившись на съемочной площадке с Долли Мун, она не испытала неловкости или смущения, потому что та понятия не имела о ее прошлом, а когда узнала, то в их отношениях ничего не изменилось.
Долли и Джессика. За всю жизнь только эти две настоящие, преданные подруги. Ну что ж, и это немало. Возможно, так оно и бывает, возможно, большинство женщин просто ошибаются в отношении тех, кого считают своими верными подругами? Упершись ногами в стол, Билли обхватила колени и закрыла глаза. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Еще совсем недавно она мечтала, как начнет день с того, что скажет Вито о ребенке, но вдруг, совершенно неожиданно, все пошло не так. Как глупо было опять вспоминать о прошлом, о потраченных впустую годах! Она не должна позволять призракам вторгаться в ее новую жизнь и омрачать чудо, которое скоро произойдет. А то, что она не вписывается в общество голливудских женщин, вовсе не означает неспособность иметь друзей. Билли сняла ноги со стола, мысленно отметив, что в этой ситуации тетушка Корнелия непременно сделала бы ей замечание. Но к черту прошлое! Ее стол завален бумагами — достаточно работы до конца дня, когда путь домой будет свободен. И очень хорошо, что у нее столько дел: хоть ненадолго можно забыть о нестерпимом желании вновь оказаться рядом с Вито, почувствовать его объятия, рассказать о ребенке и увидеть, как он обрадуется. И оторвать его наконец от проклятого телефона!
Когда в половине шестого Билли подъехала к воротам своего дома, один из охранников сказал ей, что телевизионщики только что уехали. Но приехали какие-то другие люди, и мистер Орсини велел их впустить.
«Да кто же еще, черт возьми?» — с досадой подумала она. Уже вечер, она отсутствовала более четырех часов, рабочий день кончился даже для тех, кто получил «Оскара». И еще какие-то посетители! Да она выгонит их в два счета, кто бы они ни были! Пусть хоть сам Вассерман, Николсон, Редфорд и призраки Луиса Б. Майера, Ирвина Тальберга и Жана Хершолта заодно с Гарри Кохом и братьями Уорнер. Ноги их не будет в ее доме!
Все еще не веря своим глазам, она оглядела десятка три машин, припаркованных перед домом, открыла дверь и в изумлении замерла на пороге: человек сорок народу, громко смеясь и разговаривая, заполнили огромные смежные гостиные. Она просто отказывалась верить тому, что видела. Шумное сборище, которое вскоре превратится в кубинский карнавал, набирало силу, и центром всего этого был Вито. В толпе она успела заметить режиссера «Зеркал» Файфи Хилла, кинозвезд, редакторов, композитора и всех остальных, кто с самого начала принимал участие в создании фильма. А сзади, оттеснив ее от двери, входили еще люди — актеры и члены съемочной группы, и каждый, быстро обняв и поцеловав ее, устремлялся в гостиную, к Вито.
Пробившись сквозь толпу, она подошла к мужу.
— Как… почему… Вито, что все это значит, черт возьми?..
— Дорогая! Ты как раз вовремя! Где ты была? Сегодня у нас «отвальная» по поводу фильма. Помнишь, первая прошла как-то наскоро, вот я и решил повторить. У всех все еще так живо в памяти! О еде не беспокойся, Санди позвонила в «Чейзен», и они все пришлют. Ну разве я не здорово придумал? Подожди, мне нужно найти Файфи, я еще не поздравил его, он получил «Лучшего режиссера».
— Да, конечно, — отозвалась Билли в пространство, где только что стоял Вито.
Наверное, сам Александр Македонский не чувствовал себя столь триумфально-уверенно, не был таким энергичным и возбужденным после очередной победы, подумала Билли, провожая глазами мужа, который в этот момент врезался в самую гущу шумной толпы гостей. Она вышла за него замуж, находясь в пылу страсти, совсем не зная его. И только став женой, поняла, сколько собственной страсти и чувств он отдавал работе, насколько был поглощен своими фильмами. Теперь, спустя десять месяцев совместной жизни, десять месяцев компромиссов, адаптации и узнавания, она думала, что примирилась с этим. Ну конечно, она должна была примириться с этим, уверяла себя Билли, пробираясь к лестнице; она принимала его таким, какой он есть, и сегодня все проходит так, как и должно быть, — шумное, безудержное веселье. Они празднуют достижение, в возможность которого верил только Вито: потрясающий фильм при малых затратах.
Проходя по гостиной, примыкающей к ее спальне, она заметила пачки нераспечатанных телеграмм, рассыпанных повсюду между корзинами цветов, которые стояли на столах, диванах и даже на полу. Завтра телеграммы надо будет собрать и отправить в его офис, и завтра же Джози просмотрит все визитные карточки, прикрепленные к корзинам, и составит список людей, которых надо поблагодарить. А сейчас ей предстоит одеться и спуститься вниз к гостям. Рано или поздно они уйдут, и тогда она останется наедине с Вито и с тем единственно важным, что он должен узнать за этот долгий день, в котором было столько шума и веселья.
Устало улыбаясь, Вито и Билли уже прощались с последними гостями, как вдруг позвонил охранник и сказал, что к дому подъехал еще один человек и спрашивает мистера Орсини.
— Джо, кто бы там ни был, скажите, что уже слишком поздно и прием окончен, — ответил Вито. — Что? Кто вы сказали? Вы не ошиблись? Да, да, все правильно, пропустите такси.
— Нет, это просто невозможно, — еле ворочая языком, возмутилась Билли, — здесь были даже повара и официанты, работавшие на картине. Вито, извинись, но не пускай больше никого. Я ложусь спать, если найду силы подняться по лестнице, я действительно с ног валюсь.
— Ну, конечно, дорогая, я сам управлюсь.
Минут десять спустя, когда она уже сидела перед зеркалом в ночной рубашке и начала снимать косметику, в комнату вошел Вито и закрыл за собой дверь.
— Так кто же это был, скажи на милость? — Она в изнеможении оперлась о туалетный столик.
— Э-э-э… это долгая история.
По его интонации и голосу она поняла, что он чем-то потрясен и что это не связано с только что закончившейся вечеринкой.
Она повернулась на банкетке и вопросительно взглянула на него.
— Неприятные новости, да?
— Не пугайся, Билли. Это не имеет отношения к нам, не имеет отношения к тебе.
— Значит, к тебе! Вито, так в чем же все-таки дело?
— О господи, — он со вздохом опустился на стул и, избегая смотреть на нее, уставился в стену. — Я тебе еще столького не сказал… непростительно с моей стороны. Как только мы поженились, я сразу же закрутился с этой картиной, не было буквально ни одной минуты. Я дал себе слово, что, как только закончится это безумие, как только выдастся свободное время, чтобы спокойно поговорить, я все тебе расскажу… Мне надо было тебе об этом сказать, когда мы познакомились, но я просто забыл. Думал, что это неважно, ведь я же не знал, что мы поженимся… тогда я думал только о настоящем, прошлое есть прошлое, и потом все у нас произошло так быстро…
— Вито, если ты не скажешь, в чем дело…
— Приехала моя дочь.
— У тебя не может быть дочери, — едва слышно вымолвила Билли.
— Может. У меня есть дочь. Я был женат. Это продолжалось меньше года. Мы развелись, и ребенок остался с матерью.
Билли потрясенно молчала. С трудом сдержавшись, чтобы не закричать, она прошептала:
— Ребенок? Мне неважно, даже если бы у тебя до этого было десять жен, но ребенок, Вито? Боже мой, неужели ты хочешь убедить меня, что за тот год, что мы женаты, у тебя не нашлось ни одной-единственной минуты, чтобы сказать об этом? Господи, да что с того, что ты развелся, но как можно забыть о ребенке! Да у нас была масса времени, мы могли бы поговорить за завтраком, за обедом, за ужином, перед сном, утром… И не надо говорить мне, что у тебя не было времени!
— Я все время собирался сказать, но как-то не получалось, — запинаясь, промямлил он.
— Вито, ты недооцениваешь мои умственные способности. Сначала ты тянул, а потом вообще решил промолчать. Ты должен был сказать об этом до женитьбы, для меня это не сыграло бы никакой роли, но просто ставить меня перед фактом, сейчас, вот так? Не могу в это поверить. Как ее зовут?
— Джиджи.
— Почему она приехала сегодня? — ровным голосом спросила Билли, хотя готова была перейти на крик. Надо оставаться спокойной, у Вито такой вид, будто он сейчас упадет в обморок. — Из-за того, что ты получил «Оскара»?
— Ее мать… умерла… вчера похоронили. В Нью-Йорке. Джиджи прислала телеграмму. Должно быть, телеграмма была там, среди других. А когда я не ответил… она просто села в самолет и прилетела.
— Где она сейчас?
— На кухне. Я дал ей стакан молока и кусок торта и велел подождать, пока не поговорю с тобой.
— Сколько ей лет?
— Шестнадцать.
— Шестнадцать! — воскликнула Билли. — Шестнадцать лет! Боже мой, Вито, она уже не ребенок, она девушка! Молодая женщина. Ты что, ничего не знаешь о шестнадцатилетних? Вито, налей мне бренди, и побольше. Не ищи стакан, просто принеси бутылку. — Стерев с лица остатки крема, она встала и поспешила к двери.
— Билли…
— Что?
— Может, мы поговорим перед тем, как ты познакомишься с Джиджи?
— О чем, Вито? — Она удивленно взглянула на него. — Ведь она бы не приехала сюда, если бы ей было еще куда ехать, верно? Она не видела тебя по крайней мере год, иначе бы я знала. И если, даже не дождавшись от тебя ответа, она проделала такой долгий путь через всю страну, значит, твой дом — ее последнее пристанище, разве не так?
— О господи! Билли, ты просто меня ни в грош не ставишь. Это давняя история, она закончилась еще пятнадцать лет назад, а ты судишь так, будто это случилось сейчас.
— Я исхожу из реальности. Это действительно случилось только сейчас — для меня. — И, повернувшись, она быстро направилась в кухню. Лишь секунду поколебавшись перед дверью, она решительно распахнула ее и вошла. Сзади послышались шаги Вито, спускающегося вслед за ней по лестнице.
На высоком табурете, за большим разделочным столом она увидела маленькую съежившуюся фигурку. Девочка сидела очень тихо. Перед ней стояли пустой стакан и пустая тарелка. Рядом на полу — небольшой потрепанный чемодан. Услышав, что кто-то вошел, Джиджи подняла глаза, не говоря ни слова, соскользнула с табурета и замерла рядом. Сначала Билли подумала, что Вито что-то напутал, на вид девочке нельзя было дать шестнадцати. И она была на него совсем не похожа. Хотя спутанные прямые темно-русые волосы почти полностью закрывали лицо, то, что Билли смогла разглядеть, показалось ей нежным и странно-необычным, каким-то неуловимо призрачным. Что-то в облике девочки напомнило ей маленького эльфа. Несколько мешковатых, не по размеру и кое-где разорванных свитеров, высовываясь один из-под другого, свисали на такие же видавшие виды джинсы. В огромной, залитой светом кухне девочка казалась бездомной бродяжкой, призраком, обрывком другого мира, занесенным бог знает каким ветром.
Во время этой затянувшейся паузы Джиджи стояла не шевелясь и молча терпела взгляд Билли. Она держалась прямо, чуть расставив ноги в ковбойских сапожках, словно стараясь казаться выше. В ее позе не было ничего извиняющегося или вызывающего, и все же, несмотря на небольшой рост и непрезентабельную внешность, в ней определенно ощущалось присутствие духа и достоинство. Видно было, что она устала и очень опечалена, и тем не менее в ее облике не проступало ничего жалостного, она была одинока, но потерянной не выглядела. От нее исходило нечто такое, что тотчас привлекало внимание. Глаза Джиджи встретились с глазами Билли, затем она слегка улыбнулась, и какая-то часть сердца Билли, о существовании которой она не подозревала, наполнилась любовью.
Как только они поздоровались и были произнесены подобающие случаю слова сочувствия, Билли решила, что все объяснения, обсуждение происшедшего и планов на будущее — одним словом, все необходимо отложить на завтра. И она, и Джиджи находились в таком состоянии, что вряд ли могли что-то соображать. Вито, постоянно прикладываясь к коньяку, молчал и пребывал в полной растерянности, а уж это, насколько Билли его знала, было ему совсем несвойственно. В ее же собственной душе бушевали настолько противоречивые чувства, что она никак не могла преодолеть замешательства, не подействовала даже внушительная порция бренди, которую она перед тем выпила. Что же касается Джиджи, то, выпив спиртного впервые в жизни, она просто с ног валилась от усталости и обрушившегося на нее горя.
— Нам всем необходимо выспаться, — объявила Билли, выпроваживая их из кухни. — Джиджи, хочешь перед сном принять ванну или ты слишком устала?
— Да, пожалуйста, ванну.
Какой у нее юный голос, подумала Билли. И никакого акцента, просто чистый невинный голос. В нем, несмотря на усталость, звучали звонкие мелодичные нотки.
— Вито, бери чемодан, — бросила Билли, не оборачиваясь, и, обняв девочку за тонкую детскую талию, повела в одну из комнат для гостей.
Когда они поднялись по лестнице, Вито, поставив чемодан, тупо уставился на него, не зная, что делать дальше.
— Я покажу Джиджи ее комнату. Попрощайся с дочерью, Вито, и иди спать, — сказала Билли.
Пока Джиджи распаковывала свой незамысловатый багаж, Билли приготовила ванну и затем, когда девочка уже мылась, разобрала постель, приоткрыла окна и задернула шторы. Устало опустившись в глубокое кресло, она задумалась над тем, что еще полезного и разумного могла бы сделать в подобной ситуации, ведь нельзя же было просто оставить девочку вот так одну.
Закрыв глаза, Билли на минуту забылась. Она была не готова столкнуться с проблемами, которые возникали с приездом Джиджи. «Что бы мне сейчас не помешало, — мелькнуло у нее в голове, — так это лечь в клинику и пройти французский трехнедельный курс лечения усталости. Все время спишь, просыпаясь только для еды, но зато потом выглядишь на двадцать лет моложе. Но, кажется, такие клиники уже закрыли. Может, они обнаружили, что длительное потребление сильных снотворных препаратов вредно для организма? А что, если поехать в одно из лечебных заведений на водах? Там, наоборот, жесточайший режим: с утра заставляют бежать в гору километров восемь и на завтрак дают только сок, а в течение дня — горстку мелко порубленных овощей, которые надо есть палочками, и тогда создается иллюзия, что еды очень много. В любом случае надо как-то выйти из этого состояния», — подумала она.
— Билли?
Приоткрыв глаза, она увидела маленькую фигурку, закутанную в большой белый халат, в котором Джиджи выглядела как смешной добрый гном.
— Вы пели.
— Правда? — удивилась Билли. — Я, наверное, опьянела.
— Вы напевали «Ищите луч надежды». Моя… моя мама тоже любила эту песню и часто напевала ее.
— Ну еще бы, все женщины любят ее… Те, кто написал ее, наверняка хотели, чтобы она служила поддержкой.
— Ага, Джером Керн и еще кто-то.
— Откуда?
— Что «откуда»?
— Откуда ты знаешь это?
— Моя мама была бродячей артисткой.
Билли широко раскрыла глаза.
— А у вас есть… м-м-м… разве у вас не существует… ну, что-то вроде табора, или как это называется?
— К сожалению, нет. Она ведь не была цыганкой. Она танцовщица. Она выступала с одной гастролирующей шоу-группой, они ездили по разным городам… У нее была пневмония, а она танцевала и никому не говорила, даже к врачу не обращалась… старалась забыть об этом, потому что не хотела лишиться своего номера, а когда уже нельзя было скрыть, то принимать антибиотики было слишком поздно… Знаете, артисты… они часто поступают так глупо… — Джиджи пыталась говорить спокойно, но из-за пережитого горя и напряжения слова словно выплескивались из нее.
— О, Джиджи! — воскликнула Билли и, обхватив ее, притянула к себе на колени. — Мне так жаль, даже не могу сказать тебе, как мне жаль. Если бы только я знала! Я ведь и понятия не имела! А если бы знала, то непременно помогла бы, ты же понимаешь, что помогла бы.
Джиджи вся напряглась и сидела очень прямо. Когда она вновь заговорила, голос ее дрожал и чувствовалось, что она изо всех сил старается сдержать себя.
— Мама была уверена, что вы ничего не знаете о нас, она говорила это. Она была очень независимая… никогда не рассчитывала на папу, даже не пробовала связаться с ним. Он уже давно нам ничего не писал.
— Сколько… сколько ей было лет?
— Тридцать пять.
«Мой возраст, — подумала Билли, — и мне столько же». Она почувствовала, как ее охватывает ярость. Да, в карьере Вито были взлеты и падения, временами он находился, как говорят продюсеры, на нулях, но ничто, ничто на свете не могло оправдать его. Забыть о своем ребенке!
— Джиджи, обещаю тебе, так больше не будет, — произнесла она, гладя девочку по волосам.
Позволив приласкать себя, Джиджи по-прежнему сидела прямо, стараясь не давать волю эмоциям. Ее мокрые волосы были накрыты полотенцем, и теперь Билли смогла рассмотреть ее лицо. Маленький прямой нос с чуть вздернутым кончиком; маленькие аккуратные ушки, заостренные, но тоже чуть-чуть; светло-коричневые четкие брови, красиво очерченные веки и большие глаза, цвет которых она затруднилась определить, потому что в комнате горела только настольная лампа. Рот девочки тоже был маленький, с более полной нижней губой. Уголки верхней губы чуть загибались кверху, и даже при том, что сейчас она была очень серьезна, возникало впечатление, что она вот-вот улыбнется. Лоб и подбородок имели милые округлые очертания, овал лица — чуть вытянут. Вся ее небольшая головка была словно тщательно вылеплена искусной рукой. А ведь она хорошенькая, решила Билли, и еще сама не знает этого, а может, просто равнодушна к себе. Сейчас, когда волосы не закрывали ее лица, Джиджи напоминала Билли молоденьких девушек с картинок двадцатых годов, чистеньких, очаровательно-элегантных и немножко проказливых.
— Джиджи твое настоящее имя? — спросила она, переходя на нейтральную тему и уважая желание девочки быть взрослой.
— Меня все так зовут. Я никогда не говорю своего настоящего имени.
— Например, мое настоящее имя — Уилхелмина, так что хуже не бывает, — продолжила Билли, заинтригованная.
— Правда? А как звучит Гразиелла Джованна?
— Гразиелла Джованна, — медленно повторила Билли. — Но оно звучит так красиво, так мелодично, похоже на имя итальянской принцессы времен Ренессанса.
— Для вас — может быть, но только не для школы, и вообще не для нашего века. Так звали папиных бабушек. Не знаю почему, но мама настояла, чтобы у меня было такое имя. Ее бабушек звали Мойра и Мод. Представляете, Мойра Мод… Как из ирландской любовной песенки: «Приходи вечерком, дорогая, приходи ко мне в сумерки…» Нет, пусть лучше называют Джиджи.
— Гразиелла… Гразиелла… Интересно, как же мне назвать своего ребенка? — мечтательно проговорила Билли. — Осталось месяцев семь, чтобы придумать имя.
Джиджи спрыгнула на пол.
— У вас будет ребенок! — вскрикнула она.
— Боже мой! Проговорилась! Я никому не хотела рассказывать раньше Вито. И я только вчера об этом узнала. Джиджи, что случилось? Почему ты плачешь?
Встав с кресла, Билли решительно обняла девочку и, опустившись обратно, крепко прижала ее к себе. Хорошо, что она плачет, пусть выплачет, что наболело. Девочка долго всхлипывала у нее на груди. Потом, когда она успокоилась, Билли вытерла ее мокрое от слез лицо.
— Я никогда не плачу, — пробормотала Джиджи, отчаянно шмыгая носом, — только тогда, когда узнаю что-нибудь хорошее. Мне всегда хотелось иметь братика или сестренку.
К тому времени, когда Билли, уложив Джиджи, вернулась в спальню, Вито, раскинувшись на постели, уже спал крепким сном. Уперев руки в бока, она молча смотрела на него, чувствуя, как в ней вновь закипает ярость. Он вдруг показался ей совсем чужим. И это был ее муж, который почти за год их совместной жизни не удосужился сказать, что у него есть дочь! Нет, это не забывчивость, такое ничем нельзя объяснить. Она его совершенно не знает и никогда по-настоящему не знала. Целый год он не только не видел Джиджи, но даже словом не обмолвился о ней. Означает ли это, что он не обрадуется и их ребенку?
Распаленная выпитым бренди, она поняла, что должна поговорить с ним сейчас же, немедленно. Она выяснит все, даже если для этого потребуется целая ночь. Если он не хочет иметь ребенка, значит, их дальнейшая жизнь вместе просто невозможна. До утра она ждать не может. Потом остаться с ним наедине будет так же трудно, как и в течение сегодняшнего безумного дня, который, казалось, никогда не кончится. Даже еще труднее, поскольку он будет намеренно избегать этого разговора. Она уже представляла, как Вито отгораживается от нее разными совещаниями и встречами, так может продолжаться неделю, месяц, полгода, а потом начнется подготовительный период съемок, потом сами съемки, затем монтаж и озвучание. Он сможет уделить ей свое драгоценное внимание лишь после окончания работы над «Стопроцентным американцем», после очередной заключительной вечеринки, но даже и это короткое время в отдаленном будущем нельзя гарантировать, думала она, намеренно больно ударяя его по рукам, тыкая в плечи, дергая за уши, зажимая ему нос и изо всех сил колотя по груди, уже не в состоянии совладать с захлестнувшей ее злостью. Ее не заботило, что она делает ему больно, ей и хотелось сделать ему больно. В тот момент, когда она решила, что от выпитого он вообще ничего не чувствует, Вито, еле приподняв голову от подушки, открыл один глаз и, сощурившись, уставился на нее.
— Вито, у нас будет ребенок. Я беременна! — в исступлении закричала Билли.
Глаз закрылся, голова вновь упала на подушку и перед тем, как вновь провалиться в хмельной сон, он заплетающимся языком с трудом произнес:
— Да, Лью… конечно, Лью… в семь тридцать…
2
Билли вела себя так, словно он был какой-то профессиональный убийца, растлитель малолетних, человек, занимающийся вивисекцией, в бешенстве думал Вито, торопясь на ранний завтрак, о котором договорился вчера. Он гнал машину быстрее обычного. На светофорах с трудом различал цвета: глаза застилал туман, в голове ухало. Такого тяжелого похмелья он еще не помнил. Ну даже если он забыл рассказать ей о Джиджи, что с того? Да есть масса вещей, о которых он еще не успел ей сказать и никогда не скажет. Ну ладно, это было необдуманно с его стороны, можно назвать это беспечностью, ситуация действительно ужасно неловкая, но это же не какой-то злостный поступок или намеренный обман, он же не перекладывает свои проблемы на кого-то другого, он просто был слишком занят. Как все мужчины, занят делом, самым важным для него делом на свете. Почему, черт возьми, ни одна из его знакомых женщин не может понять слово «занят»?