Крэнц Джудит. По высшему классу

   Горящая сигарета выпала у нее из рук, оказавшись на пачке старых фотографий, которые немедленно загорелись. От фотографий занялись подшивки газет, и через несколько секунд пылала уже вся студия. Тонкая ткань на манекенах и кипы бумаг дали шанс огню разбушеваться вовсю, и он быстро пожирал студию. Дальше пламя перекинулось в недавно отделанные кабинеты, затем на только что отремонтированную центральную лестницу и по ней — вниз, к разбросанным тут и там грудам строительных отходов. Банки с краской, стоящие на каждом углу, еще больше усилили пожар: многие из них были неплотно прикрыты, поскольку наутро штукатуры предполагали продолжить работу. Огонь моментально уничтожил полы, стены и витрины, потом принялся за деревянную обшивку зимнего сада, а уж затем перекинулся на оклеенные обоями примерочные, двери которых были широко распахнуты для удобства рабочих.
   В какие-нибудь считанные минуты, задолго до прибытия пожарной команды Беверли-Хиллз, «Магазин Грез» выгорел до основания, и лишь пепелище осталось посреди садов, отделявших магазин от Родео-драйв. Вэлентайн погибла. Она задохнулась мгновенно, даже не успев понять, что происходит.

9

   Почти год спустя после пожара, весной 1981-го, Джош Хиллман, несмотря на всю свою скрупулезность, вынужден был признать, что в делах фирмы «Магазин Грез» не осталось непроясненных моментов. Он был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте, поэтому ходил взад-вперед по своему кабинету в роскошной юридической конторе «Страссбергер, Липкин и Хиллман». Он вовсе не испытывал того облегчения, которое должен испытывать человек, сбросивший с плеч тяжкий груз трудной работы.
   Билли с тех пор так ни разу и не побывала на том месте в Беверли-Хиллз, где когда-то стоял сгоревший «Магазин Грез». Джош вспомнил, как она приехала к нему в контору прямо из аэропорта и в полном отчаянии начала отдавать распоряжения. За все годы их тесных деловых отношений он никогда не видел ее в таком состоянии.
   — Снесите все до основания, — приказала она тогда срывающимся, изменившимся до неузнаваемости голосом. — Разровняйте газоны и парк, расчистите землю и немедленно продайте.
   Джош кивнул и сделал пометку в блокноте, но ее дальнейшие указания показались ему лишенными всякого смысла.
   — Продавайте магазины в Чикаго, в Нью-Йорке, Мюнхене, Гонолулу и Гонконге; прекратите начатое строительство и продайте все участки, предназначенные для будущей застройки. Избавьтесь от них как можно скорее, Джош!
   — Билли, я понимаю ваши чувства, — мягко сказал он, — но зачем же продавать магазины в Чикаго и Нью-Йорке? Мне кажется, вы заходите слишком далеко. Как ваш адвокат, не могу не предупредить вас, что это самое неудачное решение, какое вы только можете принять. Дела в этих магазинах идут просто блестяще, и расположены они так удачно, что вам уже никогда не удастся найти для них подобного места. Никто в здравом уме не стал бы продавать их в момент, когда они находятся на подъеме. Знаю, вам тяжело, но поверьте, сейчас не время принимать далеко идущие решения. Давайте отложим этот разговор на пару недель, если вы все еще…
   — Джош, замолчите, прошу вас! Я уже приняла решение, и меня не волнует, понесу я убытки или, наоборот, что-то от этого выиграю.
   — Послушайте, должно пройти какое-то время, чтобы вы оправились от шока. Вы пока не можете рассуждать здраво. Это вполне объяснимо. Но если исполнить ваши нынешние распоряжения, мы можем просто-напросто разрушить империю «Магазинов Грез».
   — Чем скорее, тем лучше, — заявила Билли бесстрастно, но решительно, так что он с удивлением посмотрел на нее. Ведь он как никто другой знал, что значат для нее «Магазины Грез» и их колоссальный успех.
   — Простите меня, Билли, но я просто отказываюсь вас понимать! — в полнейшем отчаянии воскликнул он.
   — Если бы я не попросила Вэлентайн разработать костюмы для «Легенды», она сейчас была бы жива. Я уверена, что именно ради этих костюмов она пошла в мастерскую. Ей приходилось работать до изнеможения, чтобы поспеть к сроку. Это полностью моя вина, Джош, хотя я не собираюсь рассказывать об этом никому, кроме вас. А вам я говорю это только для того, чтобы вы перестали со мной препираться и приступили к работе. Это была моя вина. То, что я делаю с магазинами, — это единственный выход. Конечно, ее уже не вернешь, но… как бы там ни было, так надо.
   — Билли… — начал было он, но ее мертвенный, бесцветный голос прервал возражения.
   — Джош, надеюсь, вы свяжетесь с моими адвокатами по вопросам недвижимости в Нью-Йорке. Такова моя воля, и я поручаю вам ее исполнение. Прошу вас выплатить жалованье за шесть месяцев вперед тем, кто работал в Беверли-Хиллз, и за два месяца — персоналу чикагского и нью-йоркского филиалов. Немедленно, без всяких возражений оплачивайте все счета. Повторяю: без всяких возражений. Я больше не собираюсь обсуждать эту проблему. «Магазины Грез» должны прекратить свое существование. — С этими словами Билли покинула контору, так что он даже не успел сказать ей, что выполнит все ее распоряжения от начала до конца.
   Он заразился ее безумной спешкой, ее иррациональным чувством вины, но действовал со свойственными ему взвешенностью и расчетом. Потребовался год, чтобы осуществить задуманное Билли — все, вплоть до последней запятой на последнем юридическом документе. Джош Хиллман ликвидировал все имущество фирмы вне зависимости от местоположения магазинов, действуя не спеша и весьма эффективно. Он знал, что в тот момент спрос на хорошие участки земли был высок и продолжал расти. Закончив распродажу магазинов и земли, он вынужден был с мрачным удовлетворением признать, что разрушение империи «Магазинов Грез» принесло солидный доход, особенно в части чикагского и нью-йоркского филиалов, которые ему удалось быстро и выгодно продать. Сейчас вся работа была завершена, и единственным, что осталось от фирмы, был кусок розового мрамора с названием магазина, закрепленный когда-то у входа в здание на Родео-драйв. Мраморная табличка была доставлена ему как адвокату Билли пожарной командой Беверли-Хиллз, и он никак не мог с ней расстаться.
   Это все, что осталось ему от Вэлентайн, женщины, которую он полюбил с первого взгляда, ради которой развелся с женой после долгих лет брака и которая собиралась выйти за него замуж. По крайней мере, он так считал, пока не появился Спайдер Эллиот. Никто не знал о его любви, даже Джоанна, его первая жена. Джош Хиллман вынужден был принять известие о замужестве Вэлентайн с тем же стоицизмом, с каким принял теперь ее смерть. Вот и все, что он мог сделать для женщины, подарившей ему безмерное счастье.
   Джош Хиллман посмотрел в окно — его кабинет располагался на двадцать втором этаже. Был ясный день, и он мог различить очертания дома, где жила Вэлентайн, сначала одна, а потом вместе со Спайдером. Интересно, где сейчас Спайдер, подумал он.
   Пока Спайдер находился в Лос-Анджелесе, специальный посыльный доставил ему чек на десять миллионов долларов — их с Вэлентайн долю в империи «Магазинов Грез», но со времени поминальной службы по Вэлентайн его никто не видел. От торговца яхтами в Марина-дел-Рей, который позвонил Джошу накануне того, как он получил чек для Спайдера, поспешно выписанный на местный банк, Джош узнал, что Спайдер купил океанское судно, подержанный, третьесортный, но еще крепкий корабль простейшей конструкции; его можно было назвать как угодно, начиная от яхты и кончая плавучей тюрьмой. Оно достигало двадцати пяти метров в длину, было снабжено довольно надежным мотором в дополнение к парусам и имело четыре каюты — вполне достаточно, чтобы вместить небольшой экипаж. За неделю Спайдер перенес на борт кое-какие вещи, нанял двух матросов, подготовил судно к плаванию и отчалил, взяв курс на Гавайи. Пару раз Джош слышал, что кто-то видел его, но от самого Спайдера не было никаких вестей. Сначала он бросил якорь где-то в районе Кауай, а затем исчез из виду и только несколько месяцев спустя объявился у Райатеа, на островах Сасайе-ти во Французской Полинезии. Поскольку новых сведений о нем не поступало, Джош решил, что Спайдер так и осел в том регионе, по площади едва ли не превосходящем всю Западную Европу.
   Господи, если бы он мог поступить так же, думал про себя Джошуа Исайя Хиллман. Если бы он мог бросить мир катиться к собственной гибели, отчалить куда глаза глядят и попытаться каким-то образом смириться со случившимся. Но ему было сорок семь, он был старшим партнером в крупной юридической фирме, имел троих детей и кучу обязанностей перед обществом. Единственным романтическим увлечением всей его размеренной, упорядоченной жизни, основанной на надежности и неподкупности, была страсть к Вэлентайн, и теперь, когда она ушла, он станет жить так же, как жил до встречи с ней, рассчитывая только на силу привычки.
   Слава богу, подумал он, что никому не пришло в голову попросить его сказать несколько слов во время заупокойной службы по Вэлентайн, состоявшейся в парке дома Билли. Скорее всего он бы просто расплакался, так же как Билли и Спайдер, которые сидели поодаль друг от друга, в стороне от остальных. Он не решался взглянуть на Спайдера, только украдкой посмотрел на Билли и увидел, что лицо ее почти полностью скрыто полями черной шляпы, которой она словно бы отгородилась от окружающего мира. Несколько слов сказала Долли Мун, которая поведала о своих восхитительных встречах с Вэлентайн — она говорила с такой безмерной любовью и в то же время сдержанно, как умеют только великие актрисы, так что ее речь успокаивала. Потом выступил Джимбо Ломбарди, большой друг Вэлентайн еще с тех времен, когда она работала модельером в Нью-Йорке; вспоминая ее с юмором, спасительным в тот момент, он рассказал несколько любопытных историй о тех временах, когда Вэлентайн была наиболее ярким членом кружка, возникшего вокруг ее бывшего шефа Джона Принса. Уэллс Коуп дал высокую оценку дарованию Вэлентайн, а в заключение своим чистым, твердым голосом несколько кратких фраз произнесла Джиджи, хотя было заметно, как она волнуется. Она рассказала о первой встрече с Вэлентайн и о тех моментах, когда они были вместе, вспоминая только счастливые дни, дни, наполненные радостью. А потом все разошлись.
   Билли уехала из дома на Черинг-Кросс-роуд, оставив Джози Спилберг и Берго О'Салливана следить за поддержанием чистоты и порядка. Раз в неделю приходили уборщицы и садовники, которые убирали в комнатах и ухаживали за садом, но Билли, похоже, навсегда оставила Калифорнию, поскольку не появлялась здесь с тех пор, как год назад отправилась вместе с Джиджи провести остаток лета в Ист-Хэмптоне, к Джессике Торп Страусе.
   А он, Джош Хиллман, пойдет сейчас домой, чтобы переодеться для очередного званого обеда у Сьюзен Арви, поскольку она считала его самым привлекательным свободным мужчиной во всем Голливуде. Он никому бы не пожелал такой безрадостной, никчемной, жалкой судьбы.
 
   — Просто не могу поверить, что День труда уже на носу, — мягко произнесла Джессика. Ее грустные лавандовые глаза были широко открыты, очаровательные губки надуты самым обворожительным образом. Кончалась последняя неделя августа. Джессика подняла от книги голову в обрамлении облака волос, по-прежнему сохранявших воздушность, как на картинах прерафаэлитов. Они с Билли читали, сидя на крыльце под навесом. Все два месяца, пока Билли и Джиджи гостили у нее — а приехали они сразу после похорон Вэлентайн, — Джессика избегала задавать Билли вопросы относительно ее будущего, но лето подходило к концу и надо было что-то решать.
   Джессика была на три года старше Билли и наблюдала важнейшие этапы становления ее личности, но никогда за шестнадцать лет их знакомства Билли не отгораживалась от нее такой непроницаемой стеной грусти, превращаясь в холодную статую и отчасти оживая лишь за греблей и теннисом, которыми занималась с Джиджи и детьми Джессики. Казалось, Билли приехала не в Ист-Хэмптон, а в спортивный лагерь, поскольку искала здесь лишь веселую компанию и молодой задор. Она как могла старалась не оставаться с Джессикой наедине.
   «Как будто я задавала ей какие-то вопросы, — думала Джессика, — как будто я надоедала ей советами! Будто я не знаю, что есть вещи, о которых не принято говорить вслух, и мне неизвестно, что я ничем не могу ей помочь!»
   Но после Дня труда семье Страусе пора было собираться в дорогу и возвращаться в Нью-Йорк, на Манхэттен, поскольку в сентябре младшим членам семейства предстояло разъехаться по своим школам, а до этого надо было купить кое-какие вещи и сделать массу других необходимых приготовлений.
   — День труда?.. О, Джесси, только не это… Неужели лето кончается? Никогда я не любила этот праздник, а в этом году… — медленно произнесла Билли, с неохотой откладывая книгу. — Не припомню, чтобы меня так раздражало приближение какого бы то ни было праздника.
   — Гм, — неопределенно промычала Джессика. Она не хотела перебивать Билли сейчас, когда, казалось, та наконец готова обсуждать вещи, которые просто необходимо обсудить.
   — Джесси, — продолжала Билли, садясь прямо и кладя книгу на крыльцо. — Я все лето злоупотребляла твоим гостеприимством. Только не говори, будто это не так, и прочие сладкие слова: ведь мы обе знаем, что я только и делала, что пыталась прийти в себя. Я страшно устала от детей, поэтому, полагаю, нам с тобой следует поговорить.
   —Гм.
   Билли едва заметно улыбнулась.
   — Можешь хоть весь день повторять свое «гм», мне все равно, так что не утруждай себя, а действительно лучше побереги силы для магазинов — ведь ты собираешься покупать обувь близнецам. Кстати, они сообщили мне, что намерены всю зиму проходить в кроссовках. О, я знаю все их секреты, в частности, что Дэвид-младший по уши влюблен в Джиджи, но, поскольку они одного возраста, он с тем же успехом мог бы влюбиться в Жанну Моро. Только я обещала ничего тебе не говорить, так что уж сделай вид, будто ничего не знаешь. Хорошо?
   — Гм-м-м.
   — Но он такой симпатяга, что она позволяет ему заниматься с нею любовью.
   — Что?
   — Я знала, что смогу вывести тебя из равновесия. — Билли рассмеялась, глядя на то, как Джессика переменилась в лице. Но, услышав смех, Джессика успокоилась. Если Билли может подшучивать над ней, значит, все не так плохо. — Итак, что я думаю по поводу моей дальнейшей жизни? Кажется, именно этот вопрос ты задаешь себе.
   — Да, не без этого, — осторожно произнесла Джессика, стараясь вызвать Билли на разговор.
   — Вот, послушай это, — сказала Билли. — «Нужно продолжать жить, даже если очень тяжело и положение кажется безвыходным… Есть единственный выход — всегда и во всем идти до конца, невзирая ни на что». Правда, неплохой совет?
   — Для чего? Для плавания по Амазонке?
   — Такой совет дали Фрэнсису Скотту Фицджеральду, когда у него не ладилось с романом «Ночь нежна». Думаю, он годится для всего, за исключением разве что поедания шоколадного торта. Так что я собираюсь последовать ему и «идти вперед, невзирая ни на что».
   — А куда именно?
   — Вперед по жизни. Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду именно это. — Билли говорила с таким вызовом, что голос ее зазвучал пронзительно. — Буду притворяться, что я потрясающе богатая, недурна собой, одинокая и вполне еще молодая женщина, которая может купить себе буквально все, что захочет. Обзаведусь домами в престижных районах, буду вращаться в престижном обществе, спать с престижными мужчинами, устраивать престижные приемы и фотографироваться в престижных местах в нужное время года. — Она помолчала, внимательно разглядывая лицо сбитой с толку Джессики, а затем продолжала, уже тише: — Лишь очень немногие будут знать, что жизнь моя не удалась, поскольку отныне я отказываюсь участвовать в собственном провале. То, что думают о тебе окружающие, полностью зависит от того, что ты думаешь о себе, поэтому я не признаю теперь ничего, в чем не было бы вкуса, запаха, ощущения триумфа.
   — Боже мой! — пробормотала Джесси.
   — Ну, что ты об этом думаешь? — В вопросе Билли слышались смущение, дерзость и испуг.
   — Зачем тебе мое мнение? Столь блистательной особе оно ни к чему.
   — Правда, Джессика, я хочу воплотить в жизнь этот план, потому что не могу придумать ничего другого, что не ущемляло бы кого-либо, кроме меня. Понимаю, что подобное решение не открывает дорогу в рай…
   — На самом деле оно включает только три из семи смертных грехов, — задумчиво вымолвила Джессика. — Похоть, жадность и гордыню.
   — А какие остальные?
   — Зависть, обжорство, праздность и гнев. Это согласно Фоме Аквинскому, хотя и не знаю, кто надоумил его… Но если посмотреть с этой точки зрения, то ты находишься чуть ближе к раю, чем к аду.
   — Я бы не стала переживать, даже если бы речь шла о шести из семи смертных грехов. Единственное, на что я, пожалуй, не способна, — это на обжорство. Я просто хочу освободиться от наваждения, которое постоянно преследует меня, но светская жизнь — это все, что я в состоянии придумать. Понимаю, что должна была бы посвятить свою жизнь совершенствованию человечества, но не могу обманывать себя: долго на этом поприще я не протяну… Я позволила Джошу управлять моими деньгами по своему усмотрению, так что он будет делать это за меня. Он хорошо разбирается, как направить деньги туда, где они нужнее всего.
   — А что будет с Джиджи?
   — Мы уже с ней немного потолковали. Она на самом деле не очень-то хочет поступать в колледж, и я не могу ее за это винить. Я и сама никогда там не училась, поэтому не мне ее заставлять. Она так хочет поскорее стать самостоятельной, вот и подыскала себе простенькую работу в самой модной фирме по обслуживанию банкетов во всем Нью-Йорке. Называется «Путешествие в изобилие». Ее нам порекомендовала Кора Мидлтон. Конечно, мне было бы спокойнее, если бы я могла держать девочку возле себя, но разве я могу ей возразить, особенно если учесть способности Джиджи?
   — Но где она будет жить?
   — Я сняла для нее квартиру в доме с самой лучшей охраной, какую только могла найти. Вместе с ней будет жить девушка по имени Саша Невски. Это взрослая и очень ответственная девица двадцати двух лет, к тому же ее мать была дружна с матерью Джиджи. Я обо всем договорилась с миссис Невски по телефону… Она была очень довольна, потому что Саша жила в квартире без лифта в сомнительном районе. Теперь же девушки будут жить в двух шагах от тебя, и я хоть буду спокойна, зная, что Джиджи в любой момент может обратиться к тебе за советом. А во время отпуска она сможет приезжать ко мне, или я буду наведываться в Нью-Йорк.
   — Наведываться — откуда? Почему бы тебе не начать свою светскую жизнь прямо на Манхэттене? — спросила Джессика, впервые за все время разговора по-настоящему встревожившись.
   — Хочу немного пожить за пределами Штатов, — тихо сказала Билли.
   — О, Билли, пожалуйста, не уезжай! — взмолилась Джессика. — Зачем тебе покидать Нью-Йорк?
   — Бог с тобой, успокойся. Просто я хочу начать все заново, в Нью-Йорке слишком многолюдно. Мне кажется, я по горло сыта этим городом, в нем все все про меня знают. Надеюсь, ты меня понимаешь?
   — К сожалению, да.
   — И я буду ничуть не дальше, чем тогда, когда жила в Калифорнии. — Билли старалась, чтобы голос ее звучал как можно убедительнее. — По крайней мере сначала. Это все те же четыре с половиной тысячи километров — что до Лос-Анджелеса, что до Парижа.
   — Париж? Неужели ты собираешься снова поселиться в Париже? Уилхелмина Ханненуэл Уин-троп, я просто не могу в это поверить!
   — Французский — это единственный иностранный язык, на котором я говорю. К тому же мне надо уладить там кое-какие дела.
   — Могу поспорить, что знаю, о чем идет речь!
   — Джесси, ты не знаешь всего, ты знаешь лишь почти все… Ну и что же, может, ты и права. Да, я уехала из Парижа, когда была бедной и отвергнутой, сбежала, поджав хвост, и теперь особенно соблазнительна мысль о триумфальном возвращении… И если собираешься начать светскую жизнь, не лучше ли поискать место, где на протяжении уже многих веков знают, как это лучше всего делать.
   — Полагаю, это тоже была Корина идея. Я права?
   — Она просто в ужасе и хотела бы, чтобы я осталась здесь, прямо как ты.
   — Господи, вот опять меня бросают. Как будто недостаточно того, что общество постепенно перестает признавать, что я существую.
   — То есть?
   — Я же не соответствую стандарту! Слишком миниатюрна. Первыми исчезли из продажи перчатки моего размера, — печально вымолвила хрупкая Джессика. — Или это был мой размер лифчика? Все это было так давно, что уж и не вспомнишь. Но могу поспорить, что больше никто не носит лифчики размера 34А. Потом настала очередь трусиков… промышленность перестала выпускать трусики четвертого размера, а меня даже не потрудились предупредить — я хоть накупила бы впрок. Я уж не говорю о туфлях. Туфли для взрослых пятого размера не выпускаются вот уже много лет. Даже гольфы для тенниса я вынуждена покупать в детском отделе. Что касается одежды, то бывший восьмой размер ныне переименован в четвертый или шестой. Ты бы не поверила своим глазам, если бы увидела счета от портнихи, подгоняющей мне одежду по фигуре. Вот я и не могу понять, то ли это я уменьшилась в размерах, то ли в обществе растет предубеждение против изумительно изящных женщин. Единственная вещь, которую я еще могу подобрать по размеру, — это очки для чтения. Можно быть богатой, как ты, или слишком миниатюрной, как я, но очков для чтения все равно никогда не будет хватать. Они перестали выпускать губную помаду моего цвета и мою любимую тушь для ресниц… О, а вот и дети!
   — Если можно назвать ребенком могучего детину почти двухметрового роста. А что это Дэвид-младший поет?
   — Новую оду Джиджи. Исполняется на мотив песни «Я привык к ее лицу…»: «Я привык к ее туфлям, ее каблукам, ее подошве, ее шлепанцам, ее бесконечное разнообразие подходит к концу, пора подыскивать себе новую цыпочку; я привык к ее туфлям». Мило, хотя и не очень складно, — пропела Джессика высоким, чистым сопрано, наслаждаясь своей местью Билли за шутку относительно Дэвида и Джиджи.
   — Цыпочку? Джессика, да как он посмел?! И где он только услышал это слово? Джиджи не говорила, что они занимались любовью, но она не говорила и обратного! — прошипела Билли.
   — Боюсь, мы так и не узнаем правды.
   — Матери мальчиков недопустимо самодовольны!
   — У меня есть и дочери! И я волнуюсь за них.
   — Из-за них волноваться — только время терять, — сказала Билли неожиданно серьезно. — Вряд ли это поможет. То, что тебя по-настоящему беспокоит, редко случается на самом деле, и в конце концов жалеешь, что не произошло того, чего ты боялся, поскольку лучше уж это, чем то, что на самом деле произошло.

* * *

   Саша Невски сидела на полу в окружении чемоданов и предавалась мрачному отчаянию, предвидя неприятности. Было много причин, по которым она не хотела покидать свою небольшую квартирку, где царил художественный беспорядок и из окна которой открывался вид на убогую улочку в стороне от Вест-Энд-авеню. Но ее заставили отказаться от такой близкой и дорогой сердцу квартиры и переехать на другой конец города в недавно обставленные, роскошные апартаменты в самом центре самого престижного района Ист-Сайда, где ей придется жить вместе — вместе! — с Джиджи Орсини, которая почти на четыре года младше ее. Саша смутно помнила ее неуклюжим подростком с копной каких-то ужасных волос, девочкой, явно не достигшей половой зрелости. Саша полностью отдавала себе отчет, что мамаша запродала ее с потрохами Билли Айкхорн, и все из-за надежного швейцара, дежурящего в подъезде день и ночь, из-за охраняемого черного хода и лифта, которым управлял настоящий лифтер, а не какой-то там набор кнопок. Ей придется отказаться от уединения, завоеванного с таким трудом и столь необходимого ей в ее сложной, запутанной жизни. И все из-за того, что мамаша хочет, чтобы она жила в хорошем квартале, в доме с надежной охраной.
   Если матери Саши, Татьяне Орловой-Невски, этой мучительнице-танцовщице, что-то приходило в голову, никто из членов семьи не отваживался перечить ей. Сашу весьма удручал этот факт. Ей стоило большого труда получить разрешение отделиться, и она до сих пор тоже старалась помалкивать — из-за своей профессии. Целый год мать противилась выбранной ею работе, но в конце концов сдалась и разрешила Саше реализовать свои способности, хотя и не уставала повторять дочери, что та получила лишь временное разрешение.
   Саша не могла понять, как такой хрупкой и ясноглазой женщине удавалось быть столь властной, что она могла так долго препятствовать самореализации дочери. Что давало матери такую непререкаемую и абсолютную власть в довольно широком семейном кругу? Если бы Саша только могла понять эту невидимую, но мощную внутреннюю силу, которая делала ее мать бесспорным авторитетом среди шести семейных кланов, каждый из которых возглавляла одна из младших сестер матери, урожденных Орловых, то она бы отыскала такие качества в себе, развила бы их и применила к окружающим.