Страница:
Однажды утром Антония будит нас рано. Она говорит нам тепло одеться, надеть несколько рубашек и свитеров, пальто и несколько пар носков, потому что мы едем в дальнюю дорогу. Остальную нашу одежду она складывает в два чемодана.
Друг Антонии заезжает за нами на машине. Мы кладем чемоданы в багажник. Антония садится на переднее сиденье, мы с Сарой — на заднее.
Машина останавливается почти наиротив моего старого дома, у входа на кладбище. Друг остается в машине. Антония идет быстро и тащит нас с Сарой за руку.
Мы останавливаемся перед могилой с деревянным крестом, на котором написана фамилия моего Отца и двойное имя — мое и брата: Клаусс-Лукас Т.
На могиле несколько увядших букетов и один почти свежий — букет белой гвоздики.
Я говорю Антонии:
— Гвоздику Мама сажала повсюду в саду. Это были любимые цветы Отца.
Антония говорит: 424
— Я знаю. Попрощайтесь с Отцом, дети.
Сара говорит тоненьким голосом:
— До свидания, Папа.
Я говорю:
— Это не был отец Сары. Он был только нашим с Лукасом Отцом.
Антония говорит:
— Я тебе уже это объясняла. Ты не понял? Тем хуже. Пойдемте, у нас совсем нет времени.
Мы возвращаемся к машине, нас отвозят на Южный вокзал. Антония благодарит своего друга и прощается с ним.
Мы стоим в очереди к окошку. Только в этот момент я осмеливаюсь спросить у Антонии:
— Куда мы едем?
Она говорит:
— К моим родителям. Но сначала мы остановимся в городе С., чтобы взять с собой твоего брата Лукаса.
Я беру ее руку и целую:
— Спасибо, Антония.
Она отбирает свою руку:
— Не благодари меня. Я знаю только название города и название Восстановительного Центра, больше я ничего не знаю.
Когда Антония платит за билеты, я понимаю, что хозяйственных денег не хватило бы на покупку билетов до города С.
Ехать неудобно. Слишком много людей, все бегут дальше от фронта. У нас на троих только одно сидячее место; тот, кто сидит, берет на колени Сару, а другой стоит. Мы несколько раз меняемся местами во время этого путешествия, которое должно длиться пять часов, но из-за воздушных налетов длится около двенадцати часов. Поезд останавливается посреди поля, пассажиры выходят и ложатся на землю. Обычно, когда это происходит, я расстилаю на земле свое пальто, кладу на него Сару, а сам ложусь на нее, чтобы защитить ее от пуль, осколков и снарядов.
Поздно вечером мы приезжаем в город С. Мы снимаем номер в гостинице. Мы с Сарой сразу же ложимся в большую кровать, Антония спускается в бар, чтобы навести справки, и возвращается только утром.
Теперь у нее есть адрес Центра, где должен находиться Лукас. Мы идем туда на следующее утро.
Это здание, окруженное парком. Половина здания разрушена. В нем пусто. Мы видим почерневшие от дыма остатки стен.
Три недели назад Центр разбомбило.
Антония отправляется на поиски. Она спрашивает местные власти, пытается найти оставшихся в живых. Она находит адрес директрисы. Мы идем к ней домой.
Она говорит:
— Я прекрасно помню маленького Лукаса. Это был самый трудный ребенок в доме. Все время приставал, все время мучил всех. Совершенно невыносимый, неисправимый ребенок. Никто его никогда не навещал, никто им не интересовался. Если я правильно припоминаю, речь шла о какой-то семейной драме. Больше я ничего вам сказать не могу.
Антония настаивает:
— После бомбардировки вы его видели?
Директриса говорит:
— Я сама была ранена во время этой бомбардировки, но мной никто не интересуется. Много людей приходит со мной поговорить, расспрашивают меня о своих детях. Никто не интересуется мной. А ведь я после этой бомбардировки провела две недели в больнице. У меня был шок, понимаете? Я отвечала за всех этих детей.
Антония снова спрашивает:
— Подумайте. Что вы знаете о Лукасе? После бомбардировки вы видели Лукаса? Куда дели тех детей, кто остался в живых?
Директриса говорит:
— Я его больше не видела. Повторяю вам, я сама была ранена. Детей разослали по домам, тех, кто был жив. Мертвых детей похоронили на городском кладбище. Тех, кто не умер и адреса которых никто не знал, раздали в семьи. В деревни, на фермы, в маленькие городки. Все эти люди должны вернуть детей, когда кончится война.
Антония проверяет список погибших в городе. Она говорит мне:
— Лукас не умер. Мы его найдем.
Мы снова садимся на поезд. Мы прибываем на маленький вокзал, идем к центру города. Антония несет спящую Сару на руках, я несу чемоданы. На Главной Площади мы останавливаемся. Антония звонит, дверь открывает старая женщина. Эту старую женщину я уже знаю. Это мать Антонии. Она говорит:
— Слава Богу! Вы живы и здоровы. Я все время молилась за вас.
Она берет мое лицо в ладони:
— И ты приехал с ними?
Я говорю:
— Я не мог поступить иначе. Мне нужно заботиться о Саре.
— Конечно, ты должен заботиться о Саре. Она прижимает меня к себе, целует, потом берет Сару на руки:
— Какая ты красивая, какая ты большая.
Сара говорит:
— Я хочу спать. Я хочу спать с Клауссом.
Нас укладывают в одной комнате, в комнате, где спала Антония, когда она была ребенком.
Сара называет родителей Антонии Дедушка и Бабушка, я называю их тетя Матильда и дядя Андреас. Дядя Андреас пастор, и его не мобилизовали из-за болезни. У него голова все время трясется, как будто он постоянно говорит «нет».
Дядя Андреас водит меня гулять по улицам Маленького Города, иногда до наступления темноты. Он говорит:
— Я всегда хотел, чтобы у меня был мальчик. Мальчик понял бы мою любовь к этому городу. Он понял бы красоту этих улиц, этих домов, этого неба. Да, красоту этого неба, такого неба нигде не увидишь. Посмотри, нет названия для красок этого неба.
Я говорю:
— Это как во сне.
— Как во сне, да. Но у меня родилась только одна девочка. Она ушла от нас рано, очень молодой. Она вернулась с девочкой и с тобой. Ты не ее сын, ты не мой внук, но ты тот мальчик, которого я ждал.
Я говорю:
— Но я должен вернуться к моей Маме когда она вылечится, и я должен найти своего брата Лукаса.
— Да, конечно. Надеюсь, что ты их найдешь, но если ты их не найдешь, ты можешь насовсем остаться у нас. Можешь учиться и выбрать себе подходящую профессию. Что бы ты хотел делать когда вырастешь?
— Я хотел бы жениться на Саре.
Дядя Андреас смеется:
— Ты не можешь жениться на Саре. Вы брат и сестра. Брак между вами невозможен. Он запрещен законом.
Я говорю:
— Тогда я просто буду жить вместе с ней Никто не может мне запретить продолжать жить вместе с ней.
— Ты встретишь много других девушек, на которых тебе захочется жениться.
Я говорю:
— Я так не думаю.
Вскоре становится опасно гулять по улицам и вечером запрещено выходить из дома. Что делать во время обстрелов и бомбежки? Днем я занимаюсь с Сарой. Я учу ее читать и писать, даю ей упражнения на счет. В доме много книг, мы даже находим на чердаке детские книги и учебники Антонии.
Дядя Андреас учит меня играть в шахматы Когда женщины ложатся, мы начинаем партию и играем до поздней ночи.
Сначала все время выигрывает дядя Андреас. Когда он начинает проигрывать, он теряет интерес к игре.
Он говорит мне:
— Ты слишком сильный игрок для меня, мой мальчик. Мне не хочется играть. Мне не хочется ничего, меня покинули все мои желания. Я даже перестал видеть интересные сны, мне снятся только обычные вещи.
Я пытаюсь научить Сару играть в шахматы, но ей это не нравится. Она устает, нервничает, ей больше нравятся игры попроще; а больше всего она любит, когда я ей читаю истории, неважно какие, даже читанные уже двадцать раз.
Когда война удаляется в другую страну, Антония говорит:
— Мы можем вернуться в столицу, к нам домой. Ее мать говорит:
— Вы умрете от голода. Оставь Сару здесь на какое-то время. По крайней мере, пока не найдешь работу и приличную квартиру.
Дядя Андреас говорит:
— И мальчика тоже оставь у нас. В нашем городе есть хорошие школы. Когда мы найдем его брата, мы его тоже возьмем к себе.
Я говорю:
— Я должен вернуться в столицу, чтобы узнать, что стало с моей Матерью.
Сара говорит:
— Если Клаусс возвращается в столицу, я тоже туда возвращаюсь.
Антония говорит:
— Я еду одна. Как только я найду квартиру, я за вами приеду.
Она целует Сару, потом меня. Она говорит мне на ухо:
— Я знаю, ты о ней позаботишься. Я на тебя надеюсь.
Антония уезжает, мы остаемся у тети Матильды и дяди Андреаса. Мы чистые и хорошо едим, но мы не можем выходить из дома из-за иностранных солдат и царящего беспорядка. Тетя Матильда боится, как бы с нами чего не случилось.
Теперь у нас у каждого своя комната. Сара спит в бывшей комнате своей матери, я сплю в комнате для гостей.
Вечером я приставляю стул к окну и смотрю на площадь. Она почти пуста. Только несколько пьяниц и солдат проходят по ней. И иногда мальчик, хромая, переходит площадь. Кажется, он моложе меня. Он играет мелодию на губной гармошке, входит в одно бистро, выходит, заходит в другое. Около полуночи, когда все бистро закрываются, мальчик уходит в западную часть города, продолжая играть на гармошке.
Однажды вечером я показываю мальчика с гармошкой дяде Андреасу:
— Почему ему не запрещено ходить по улице поздно ночью?
Дядя Андреас говорит:
— Я наблюдаю за ним уже год. Он живет у бабушки на другом конце города. Это совсем бедная женщина. Ребенок, видимо, сирота. Он обычно играет в бистро, чтобы заработать немного денег. Люди привыкли видеть его рядом. Никто не сделает ему ничего плохого. Он под защитой этого города и под защитой Бога. Я говорю:
— Наверно, он счастлив.
Дядя говорит:
— Наверно.
Через три месяца за нами приезжает Антония. Тетя Матильда и дядя Андреас не хотят нас отпускать.
Тетя говорит:
— Пусть девочка побудет здесь еще. Ей здесь хорошо, у нее все есть.
Дядя Андреас говорит:
— Оставь хотя бы мальчика. Теперь, когда все налаживается, мы могли бы начать поиски его брата.
Антония говорит:
— Вы можете начать поиски без него, Отец. Я забираю их обоих, их место возле меня.
В столице у нас теперь большая четырехкомнатная квартира. Кроме спален, есть еще гостиная и ванная.
В день нашего приезда я рассказываю Саре историю, глажу ее по волосам, пока она не засыпает. Я слышу, как Антония и ее друг разговаривают в гостиной.
Я надеваю спортивные туфли, спускаюсь по лестнице, бегу по знакомым улицам. Теперь улицы, улочки и переулки освещены, война кончилась, кончилось затемнение и комендантский час.
Я останавливаюсь перед своим домом. На кухне горит свет. Сначала я думаю, что в доме поселились чужие. В гостиной тоже зажигается свет. Стоит лето, окна открыты. Я подхожу ближе. Кто-то говорит, это голос мужчины. Я осторожно заглядываю в окно. Моя Мать, сидя в кресле, слушает радио.
В течение недели, день за днем я хожу и смотрю на свою Мать. Она делает свои дела, ходит из одной комнаты в другую, больше всего находится на кухне. Еще она занимается садом, сажает и поливает цветы. Вечером она долго читает в комнате родителей, окна которой выходят во двор. Раз в два дня на велосипеде приезжает медсестра, она остается в доме примерно двадцать минут, болтает с Матерью, измеряет ей давление, иногда делает укол.
Раз в день, по утрам, приходит девушка с полной корзиной и уходит с пустой корзиной. А я продолжаю ходить по магазинам для Антонии, хотя она вполне может делать это сама, и у нее даже есть друг, который может ей помочь.
Мать похудела. Она больше не похожа на ту старую неряшливую женщину, которую я видел в больнице. На лице у нее прежнее мягкое выражение, волосы такого же цвета, как раньше, и снова блестят. Они уложены в густой рыжий узел. Однажды утром Сара спрашивает меня: — Куда ты ходишь, Клаусс? Куда ты так часто ходишь? Даже ночью. Я сегодня ночью приходила в твою комнату, потому что мне приснился страшный сон. Тебя не было, а мне было очень страшно.
— Почему ты не идешь к Антонии, когда тебе страшно?
— Я не хочу туда идти. Из-за ее друга. Он почти каждую ночь спит у нас. Клаусс, куда ты ходишь так часто?
— Я просто хожу гулять. Гуляю по улицам. Сара говорит:
— Ты ходишь гулять к пустому дому, ты плачешь перед пустым домом, правда? Почему ты теперь не берешь меня с собой?
Я говорю ей:
— Этот дом теперь не пустой, Сара. Вернулась моя Мама. Она снова живет в нашем доме, и я тоже должен туда вернуться.
Сара начинает плакать:
— Ты пойдешь жить к своей Маме? Ты не останешься с нами? Как же я без тебя, Клаусс?
Я целую ее в глаза:
— А я? Как я буду без тебя, Сара?
Мы оба плачем, обнимаем друг друга, лежа на диване в гостиной. Мы все сильнее и сильнее сжимаем друг друга, обхватываем друг друга руками, ногами. Слезы текут по нашим лицам, по волосам, по шее, затекают в уши. Нас трясет от рыданий, от страха, от холода.
Я чувствую, что между ногами брюки у меня становятся мокрыми.
— Что вы делаете? Что тут происходит?
Антония отрывает нас друг от друга, расталкивает в разные стороны, садится между нами, трясет меня за плечи:
— Что ты сделал? Я кричу:
— Я не сделал Саре ничего плохого. Антония обнимает Сару:
— Господи Боже. А ведь этого следовало ожидать.
Сара говорит:
— Я, кажется, описалась. Она обнимает мать за шею:
— Мама, мама! Клаусс уходит жить к своей Маме.
Антония только повторяет:
— Что? Что? Я говорю:
— Да, Антония, мой долг — жить с ней. Антония кричит:
— Нет! Потом говорит:
— Да, ты должен вернуться к Матери.
На следующее утро Антония и Сара идут со мной. Мы останавливаемся на углу улицы — той улицы, где я живу. Антония целует меня, дает мне ключ:
— Вот ключ от квартиры. Ты можешь по-прежнему приходить, когда захочешь. Я ничего не трону в твоей комнате.
Я говорю:
— Спасибо, Антония. Я буду навещать вас, как только смогу.
Сара ничего не говорит. Она бледная, у нее красные глаза. Она смотрит в небо. Это безоблачное небо летнего утра. Я смотрю на Сару, на семилетнюю девочку, на мою первую любовь. Другой у меня не будет.
Я останавливаюсь перед домом, на другой стороне улицы. Я ставлю на землю чемодан, сажусь на него. Я вижу, как девушка приезжает с корзиной, потом уходит. Около полудня я начинаю чувствовать голод, головокружение, боли в животе.
Днем приезжает на велосипеде медсестра. Я бегу с чемоданом через дорогу, хватаю медсестру за руку до того, как она входит в сад:
— Постойте, пожалуйста, постойте. Я вас ждал.
Она спрашивает:
— Что с тобой? Ты болен? Я говорю:
— Нет, мне страшно. Я боюсь войти в дом.
— Почему ты хочешь войти в дом?
— Здесь мой дом, это моя Мать. Я боюсь своей Матери, я не видел ее семь лет.
Я заикаюсь и дрожу. Медсестра говорит:
— Успокойся. Ты, наверно, Клаусс. Или ты Лукас?
— Я Клаусс. Лукаса нет. Я не знаю, где он. Никто не знает. Вот почему я боюсь увидеть Мать. Один. Без Лукаса.
Она говорит:
— Да, понимаю. Хорошо, что ты меня подождал. Твоя Мама считает, что она убила Лукаса. Мы с тобой войдем вместе. Иди за мной.
Медсестра звонит, Мама кричит из кухни:
— Входите. Открыто.
Мы проходим веранду, останавливаемся в гостиной.
Медсестра говорит:
— У меня для вас большой сюрприз.
На пороге кухни появляется моя Мать. Она вытирает руки о передник, смотрит на меня, широко раскрыв глаза, шепчет:
— Лукас?
Медсестра говорит:
— Нет, это Клаусс. Но Лукас тоже обязательно вернется.
Мать говорит:
— Нет, Лукас не вернется. Я его убила. Я убила своего мальчика, он никогда больше не придет назад.
Мать садится в кресло гостиной, она дрожит. Медсестра закатывает Матери рукав халата и делает укол. Мама не сопротивляется. Медсестра говорит:
— Лукас не умер. Его перевели в Восстановительный Центр, я вам уже говорила.
Я говорю:
— Да, в Центр, который находится в городе С. Я ездил его искать. Центр был разбомблен, но в списке погибших Лукаса нет.
Мать совсем тихо спрашивает:
— Ты правду говоришь, Клаусс?
— Да, Мама, я говорю правду.
Медсестра говорит:
— Но вы совершенно точно его не убили. Теперь
Мать спокойна. Она говорит:
— Нам нужно туда поехать. С кем ты туда ездил, Клаусс?
— С одной дамой из приюта. Она меня сопровождала. У нее семья живет около города С.
Мать говорит:
— Приюта? Мне говорили, что ты жил в семье. И что там очень хорошо о тебе заботились. Ты должен дать мне их адрес, я их поблагодарю.
Я начинаю путаться:
— Я не знаю их адреса. Я там пробыл совсем недолго. Потому что… потому что потом их депортировали. Потом меня отправили в приют. У меня все было, и все относились ко мне хорошо.
Медсестра говорит:
— Я ухожу. У меня еще много дел. Ты проводишь меня, Клаусс?
Я провожаю ее до ограды.
Она спрашивает:
— Где ты был, Клаусс?
Я отвечаю:
— Вы слышали, что я сказал Маме.
Она говорит:
— Да, я слышала. Только это неправда. Ты не умеешь лгать, мальчик. Мы вели розыски в приютах, тебя не было ни в одном из них. А как ты нашел дом? Откуда ты знаешь, что твоя Мама вернулась?
Я молчу. Она говорит:
— Ты можешь хранить свой секрет. У тебя, наверное, есть на это причина. По не забывай, что я лечу твою Маму уже несколько лет. Чем больше я буду о ней знать, тем больше смогу ей помочь. И вдруг ты являешься с чемоданом, я имею право спросить тебя, откуда ты пришел.
Я говорю:
— Нет, не имеете. Я пришел, вот и все. Скажите, как мне поступать с Матерью?
Она говорит:
— Поступай как хочешь. Если можно, будь терпелив. Если у нее случится приступ, позвонишь мне.
— Приступ — это как?
— Не бойся. Это будет не хуже, чем сегодня. Она кричит, дрожит, вот и все. Вот мой номер телефона. Если что-то не так, позвонишь.
Мать спит в кресле в гостиной. Я беру чемодан и иду устраиваться в детской, в конце коридора. Там по-прежнему стоят две кровати, кровати для взрослых, которые наши родители купили прямо перед «этим». Я еще не подобрал слова, чтобы назвать то, что с нами случилось. Я мог бы сказать драма, трагедия, катастрофа, но в уме я все равно говорю просто «это», и названия для этого нет.
В детской чисто, кровати тоже чистые. Видно, что Мать ждала нас. Но больше всего она ждет моего брата Лукаса.
Мы молча едим на кухне, когда вдруг Мать говорит:
— Я совершенно не жалею, что убила твоего Отца. Если бы я знала ту женщину, к которой он хотел от нас уйти, я бы ее тоже убила. Это она виновата, что я ранила Лукаса, во всем она виновата, а не я.
Я говорю:
— Мама, не мучай себя. Лукас не умер от раны, он вернется.
Мать спрашивает:
— Как он сможет найти дом? Я говорю:
— Как я. Раз я его нашел, значит, он тоже его найдет.
Мать говорит:
— Ты прав. Нам не надо отсюда уезжать. Он будет искать нас здесь.
Мать принимает снотворное, рано ложится спать. Ночью я захожу в ее спальню. Она спит на спине, на краю большой кровати, лицом к окну, оставляя свободным место, где раньше лежал ее муж.
Я сплю очень мало. Я смотрю на звезды; и как у Антонии я каждый вечер думал о своей семье и о нашем доме, здесь то же самое, я думаю о Саре и о ее семье, о ее дедушке и бабушке, о городе К.
Проснувшись, я вижу за окном ветви орехового дерева. Я иду на кухню, целую Мать. Она улыбается мне. На столе кофе и чай. Девушка приносит свежий хлеб. Я говорю ей, что приходить больше не надо, я буду ходить за покупками сам.
Мать говорит:
— Нет, Вероника. Продолжайте приходить. Клаусс еще слишком маленький, чтобы ходить по магазинам.
Вероника смеется:
— Он не такой уж маленький. Но в магазинах он не найдет того, что нужно. Я работаю на кухне в больнице, и оттуда приношу все сюда, понимаешь, Клаусс? В приюте вы были на привилегированном положении. Ты не можешь представить себе, как трудно найти в городе еду. Ты простоишь весь день в очередях.
Матери и Веронике очень весело вместе. Они смеются и обнимаются. Вероника рассказывает свои истории про любовь. Глупые истории: «А он мне сказал, а я ему сказала, и тогда он попробовал меня поцеловать».
Вероника помогает Матери красить волосы. Они пользуются веществом, которое называется хна, от него волосы Матери становятся такого же цвета, как раньше. Еще Вероника ухаживает за лицом Матери. Она делает ей маски, подкрашивает ее с помощью маленьких щеточек, тюбиков и карандашей. Мать говорит:
— Я хочу выглядеть прилично, когда вернется Лукас. Не хочу, чтобы он увидел меня неряшливой, старой и некрасивой. Ты понимаешь, Клаусс?
Я говорю:
— Да, я понимаю, Мама. Но ты будешь так же красива с седыми волосами и без косметики.
Мать дает мне пощечину:
— Иди к себе в комнату, Клаусс, или иди гулять. Ты действуешь мне на нервы.
Она добавляет, обращаясь к Веронике:
— Почему у меня нет такой дочки, как ты?
Я ухожу. Я гуляю вокруг дома, где живут Антония и Сара, хожу по кладбищу, пытаюсь найти могилу Отца. Я был на кладбище только один раз, с Антонией, но оно большое.
Я возвращаюсь домой, пытаюсь помочь Матери в саду, но она говорит:
— Иди играть. Возьми самокат или трехколесный велосипед.
Я смотрю на Мать.
— Ты не понимаешь, что это игрушки для четырехлетнего ребенка?
Мать говорит:
— Есть еще качели.
— Качаться я тоже не хочу.
Я иду на кухню, беру нож и перерезаю веревки — четыре веревки, на которых висят качели.
Мать говорит:
— Оставил хотя бы одно сиденье. Лукасу было бы приятно. Ты трудный ребенок, Клаусс. Даже злой.
Я поднимаюсь в детскую. Лежу на кровати и пишу стихи.
Иногда по вечерам Мать зовет нас:
— Лукас, Клаусс, идите есть!
Я вхожу в кухню. Мать смотрит на меня и убирает в буфет третью тарелку, предназначенную Лукасу, или бросает тарелку в раковину, где она, естественно, разбивается, или вообще накладывает еду Лукасу, как будто он с нами.
Иногда Мать приходит в детскую посреди ночи. Она поправляет подушку Лукаса, говорит с ним:
— Спи спокойно. Пусть тебе приснится хороший сон. До завтра.
После этого она уходит, но иногда она долго стоит на коленях возле кровати и засыпает, положив голову на подушку Лукаса.
Я лежу в своей кровати и не шевелюсь, я стараюсь дышать как можно тише, а когда я на следующее утро просыпаюсь, Матери уже нет. Я трогаю подушку на соседней кровати, она еще мокрая от слез Матери.
Что бы я ни сделал, для Матери все нехорошо. Если у меня из тарелки выпадает горошина, она говорит:
— Ты никогда не научишься есть аккуратно. Посмотри на Лукаса, он никогда не пачкает скатерть.
Если я целый день пропалываю сад и возвращаюсь весь в земле, она говорит:
— Ты перепачкался, как свинья. Лукас бы сделал это чище.
Когда Мать получает деньги, ту небольшую сумму, которую дает ей государство, она уходит в город, и возвращается с дорогими игрушками, которые прячет под кровать Лукаса. Меня она предупреждает:
— Не дотрагивайся до них. Эти игрушки должны быть совершенно новыми, это для Лукаса, когда он вернется.
Теперь я знаю, какие лекарства Мать должна принимать.
Медсестра мне все объяснила.
Так что, если она не хочет принимать свои таблетки или забывает их, я подсыпаю их ей в кофе, в чай или в суп.
В сентябре я снова иду в школу. Это та школа, куда я уже ходил до войны. Наверное, я там встречусь с Сарой. Ее там нет.
После уроков я иду к Антонии и звоню в дверь. Никто не отвечает. Я открываю дверь своим ключом. Никого нет. Я иду в комнату Сары. Открываю ящики, шкафы, там нет ни одной тетрадки, никакой одежды.
Я выхожу из дома, бросаю ключ от квартиры под проходящий трамвай и возвращаюсь к Матери.
В конце сентября я встречаю Антонию на кладбище. Я наконец нашел могилу. Я приношу букет белых гвоздик, любимых цветов моего Отца. Другой букет уже лежит на могиле. Я кладу свой букет рядом с ним.
Неизвестно откуда появляется Антония и спрашивает:
— Ты ходил к нам?
— Да. Комната Сары пуста. Где она? Антония говорит:
— У моих родителей. Ей нужно тебя забыть. Она думала только о тебе, все время хотела найти тебя. У твоей Матери, где угодно.
Я говорю:
— Я тоже все время думаю о ней. Я не могу жить без нее, я хочу жить с ней, мне все равно где, все равно как.
Антония обнимает меня:
— Вы брат и сестра, не забывай этого, Клаусс. Вы не можете любить друг друга так, как вы любите. Мне не надо было брать тебя к нам.
Я говорю:
— Брат и сестра. Какая разница? Никто ничего не узнает. У нас разные фамилии.
— Не надо настаивать, Клаусс, не надо. Забудь Сару.
Я ничего не отвечаю. Антония добавляет:
— Я жду ребенка. Я снова вышла замуж. Я говорю:
— Вы любите другого человека, у вас другая жизнь, тогда почему вы продолжаете сюда ходить?
— Не знаю. Может быть, из-за тебя. Семь лет ты был моим сыном.
Я говорю:
— Нет, никогда не был. У меня только одна Мать, та, с которой я теперь живу, которая из-
за вас стала сумасшедшей. По вашей вине я потерял Отца, брата, а теперь вы у меня отбираете сестру.
Антония говорит:
— Поверь мне, Клаусс, я жалею обо всем, что случилось. Я не могла предвидеть, что так выйдет. Я искренне любила твоего Отца.
Я говорю:
— Тогда вы должны понять мою любовь к Саре.
— Эта любовь невозможна.
— Ваша тоже была невозможна. Вы просто должны были уйти и забыть моего Отца, пока не случилось «это». Я не хочу больше встречать вас здесь, Антония. Я не хочу видеть вас возле могилы моего Отца.
Друг Антонии заезжает за нами на машине. Мы кладем чемоданы в багажник. Антония садится на переднее сиденье, мы с Сарой — на заднее.
Машина останавливается почти наиротив моего старого дома, у входа на кладбище. Друг остается в машине. Антония идет быстро и тащит нас с Сарой за руку.
Мы останавливаемся перед могилой с деревянным крестом, на котором написана фамилия моего Отца и двойное имя — мое и брата: Клаусс-Лукас Т.
На могиле несколько увядших букетов и один почти свежий — букет белой гвоздики.
Я говорю Антонии:
— Гвоздику Мама сажала повсюду в саду. Это были любимые цветы Отца.
Антония говорит: 424
— Я знаю. Попрощайтесь с Отцом, дети.
Сара говорит тоненьким голосом:
— До свидания, Папа.
Я говорю:
— Это не был отец Сары. Он был только нашим с Лукасом Отцом.
Антония говорит:
— Я тебе уже это объясняла. Ты не понял? Тем хуже. Пойдемте, у нас совсем нет времени.
Мы возвращаемся к машине, нас отвозят на Южный вокзал. Антония благодарит своего друга и прощается с ним.
Мы стоим в очереди к окошку. Только в этот момент я осмеливаюсь спросить у Антонии:
— Куда мы едем?
Она говорит:
— К моим родителям. Но сначала мы остановимся в городе С., чтобы взять с собой твоего брата Лукаса.
Я беру ее руку и целую:
— Спасибо, Антония.
Она отбирает свою руку:
— Не благодари меня. Я знаю только название города и название Восстановительного Центра, больше я ничего не знаю.
Когда Антония платит за билеты, я понимаю, что хозяйственных денег не хватило бы на покупку билетов до города С.
Ехать неудобно. Слишком много людей, все бегут дальше от фронта. У нас на троих только одно сидячее место; тот, кто сидит, берет на колени Сару, а другой стоит. Мы несколько раз меняемся местами во время этого путешествия, которое должно длиться пять часов, но из-за воздушных налетов длится около двенадцати часов. Поезд останавливается посреди поля, пассажиры выходят и ложатся на землю. Обычно, когда это происходит, я расстилаю на земле свое пальто, кладу на него Сару, а сам ложусь на нее, чтобы защитить ее от пуль, осколков и снарядов.
Поздно вечером мы приезжаем в город С. Мы снимаем номер в гостинице. Мы с Сарой сразу же ложимся в большую кровать, Антония спускается в бар, чтобы навести справки, и возвращается только утром.
Теперь у нее есть адрес Центра, где должен находиться Лукас. Мы идем туда на следующее утро.
Это здание, окруженное парком. Половина здания разрушена. В нем пусто. Мы видим почерневшие от дыма остатки стен.
Три недели назад Центр разбомбило.
Антония отправляется на поиски. Она спрашивает местные власти, пытается найти оставшихся в живых. Она находит адрес директрисы. Мы идем к ней домой.
Она говорит:
— Я прекрасно помню маленького Лукаса. Это был самый трудный ребенок в доме. Все время приставал, все время мучил всех. Совершенно невыносимый, неисправимый ребенок. Никто его никогда не навещал, никто им не интересовался. Если я правильно припоминаю, речь шла о какой-то семейной драме. Больше я ничего вам сказать не могу.
Антония настаивает:
— После бомбардировки вы его видели?
Директриса говорит:
— Я сама была ранена во время этой бомбардировки, но мной никто не интересуется. Много людей приходит со мной поговорить, расспрашивают меня о своих детях. Никто не интересуется мной. А ведь я после этой бомбардировки провела две недели в больнице. У меня был шок, понимаете? Я отвечала за всех этих детей.
Антония снова спрашивает:
— Подумайте. Что вы знаете о Лукасе? После бомбардировки вы видели Лукаса? Куда дели тех детей, кто остался в живых?
Директриса говорит:
— Я его больше не видела. Повторяю вам, я сама была ранена. Детей разослали по домам, тех, кто был жив. Мертвых детей похоронили на городском кладбище. Тех, кто не умер и адреса которых никто не знал, раздали в семьи. В деревни, на фермы, в маленькие городки. Все эти люди должны вернуть детей, когда кончится война.
Антония проверяет список погибших в городе. Она говорит мне:
— Лукас не умер. Мы его найдем.
Мы снова садимся на поезд. Мы прибываем на маленький вокзал, идем к центру города. Антония несет спящую Сару на руках, я несу чемоданы. На Главной Площади мы останавливаемся. Антония звонит, дверь открывает старая женщина. Эту старую женщину я уже знаю. Это мать Антонии. Она говорит:
— Слава Богу! Вы живы и здоровы. Я все время молилась за вас.
Она берет мое лицо в ладони:
— И ты приехал с ними?
Я говорю:
— Я не мог поступить иначе. Мне нужно заботиться о Саре.
— Конечно, ты должен заботиться о Саре. Она прижимает меня к себе, целует, потом берет Сару на руки:
— Какая ты красивая, какая ты большая.
Сара говорит:
— Я хочу спать. Я хочу спать с Клауссом.
Нас укладывают в одной комнате, в комнате, где спала Антония, когда она была ребенком.
Сара называет родителей Антонии Дедушка и Бабушка, я называю их тетя Матильда и дядя Андреас. Дядя Андреас пастор, и его не мобилизовали из-за болезни. У него голова все время трясется, как будто он постоянно говорит «нет».
Дядя Андреас водит меня гулять по улицам Маленького Города, иногда до наступления темноты. Он говорит:
— Я всегда хотел, чтобы у меня был мальчик. Мальчик понял бы мою любовь к этому городу. Он понял бы красоту этих улиц, этих домов, этого неба. Да, красоту этого неба, такого неба нигде не увидишь. Посмотри, нет названия для красок этого неба.
Я говорю:
— Это как во сне.
— Как во сне, да. Но у меня родилась только одна девочка. Она ушла от нас рано, очень молодой. Она вернулась с девочкой и с тобой. Ты не ее сын, ты не мой внук, но ты тот мальчик, которого я ждал.
Я говорю:
— Но я должен вернуться к моей Маме когда она вылечится, и я должен найти своего брата Лукаса.
— Да, конечно. Надеюсь, что ты их найдешь, но если ты их не найдешь, ты можешь насовсем остаться у нас. Можешь учиться и выбрать себе подходящую профессию. Что бы ты хотел делать когда вырастешь?
— Я хотел бы жениться на Саре.
Дядя Андреас смеется:
— Ты не можешь жениться на Саре. Вы брат и сестра. Брак между вами невозможен. Он запрещен законом.
Я говорю:
— Тогда я просто буду жить вместе с ней Никто не может мне запретить продолжать жить вместе с ней.
— Ты встретишь много других девушек, на которых тебе захочется жениться.
Я говорю:
— Я так не думаю.
Вскоре становится опасно гулять по улицам и вечером запрещено выходить из дома. Что делать во время обстрелов и бомбежки? Днем я занимаюсь с Сарой. Я учу ее читать и писать, даю ей упражнения на счет. В доме много книг, мы даже находим на чердаке детские книги и учебники Антонии.
Дядя Андреас учит меня играть в шахматы Когда женщины ложатся, мы начинаем партию и играем до поздней ночи.
Сначала все время выигрывает дядя Андреас. Когда он начинает проигрывать, он теряет интерес к игре.
Он говорит мне:
— Ты слишком сильный игрок для меня, мой мальчик. Мне не хочется играть. Мне не хочется ничего, меня покинули все мои желания. Я даже перестал видеть интересные сны, мне снятся только обычные вещи.
Я пытаюсь научить Сару играть в шахматы, но ей это не нравится. Она устает, нервничает, ей больше нравятся игры попроще; а больше всего она любит, когда я ей читаю истории, неважно какие, даже читанные уже двадцать раз.
Когда война удаляется в другую страну, Антония говорит:
— Мы можем вернуться в столицу, к нам домой. Ее мать говорит:
— Вы умрете от голода. Оставь Сару здесь на какое-то время. По крайней мере, пока не найдешь работу и приличную квартиру.
Дядя Андреас говорит:
— И мальчика тоже оставь у нас. В нашем городе есть хорошие школы. Когда мы найдем его брата, мы его тоже возьмем к себе.
Я говорю:
— Я должен вернуться в столицу, чтобы узнать, что стало с моей Матерью.
Сара говорит:
— Если Клаусс возвращается в столицу, я тоже туда возвращаюсь.
Антония говорит:
— Я еду одна. Как только я найду квартиру, я за вами приеду.
Она целует Сару, потом меня. Она говорит мне на ухо:
— Я знаю, ты о ней позаботишься. Я на тебя надеюсь.
Антония уезжает, мы остаемся у тети Матильды и дяди Андреаса. Мы чистые и хорошо едим, но мы не можем выходить из дома из-за иностранных солдат и царящего беспорядка. Тетя Матильда боится, как бы с нами чего не случилось.
Теперь у нас у каждого своя комната. Сара спит в бывшей комнате своей матери, я сплю в комнате для гостей.
Вечером я приставляю стул к окну и смотрю на площадь. Она почти пуста. Только несколько пьяниц и солдат проходят по ней. И иногда мальчик, хромая, переходит площадь. Кажется, он моложе меня. Он играет мелодию на губной гармошке, входит в одно бистро, выходит, заходит в другое. Около полуночи, когда все бистро закрываются, мальчик уходит в западную часть города, продолжая играть на гармошке.
Однажды вечером я показываю мальчика с гармошкой дяде Андреасу:
— Почему ему не запрещено ходить по улице поздно ночью?
Дядя Андреас говорит:
— Я наблюдаю за ним уже год. Он живет у бабушки на другом конце города. Это совсем бедная женщина. Ребенок, видимо, сирота. Он обычно играет в бистро, чтобы заработать немного денег. Люди привыкли видеть его рядом. Никто не сделает ему ничего плохого. Он под защитой этого города и под защитой Бога. Я говорю:
— Наверно, он счастлив.
Дядя говорит:
— Наверно.
Через три месяца за нами приезжает Антония. Тетя Матильда и дядя Андреас не хотят нас отпускать.
Тетя говорит:
— Пусть девочка побудет здесь еще. Ей здесь хорошо, у нее все есть.
Дядя Андреас говорит:
— Оставь хотя бы мальчика. Теперь, когда все налаживается, мы могли бы начать поиски его брата.
Антония говорит:
— Вы можете начать поиски без него, Отец. Я забираю их обоих, их место возле меня.
* * *
В столице у нас теперь большая четырехкомнатная квартира. Кроме спален, есть еще гостиная и ванная.
В день нашего приезда я рассказываю Саре историю, глажу ее по волосам, пока она не засыпает. Я слышу, как Антония и ее друг разговаривают в гостиной.
Я надеваю спортивные туфли, спускаюсь по лестнице, бегу по знакомым улицам. Теперь улицы, улочки и переулки освещены, война кончилась, кончилось затемнение и комендантский час.
Я останавливаюсь перед своим домом. На кухне горит свет. Сначала я думаю, что в доме поселились чужие. В гостиной тоже зажигается свет. Стоит лето, окна открыты. Я подхожу ближе. Кто-то говорит, это голос мужчины. Я осторожно заглядываю в окно. Моя Мать, сидя в кресле, слушает радио.
В течение недели, день за днем я хожу и смотрю на свою Мать. Она делает свои дела, ходит из одной комнаты в другую, больше всего находится на кухне. Еще она занимается садом, сажает и поливает цветы. Вечером она долго читает в комнате родителей, окна которой выходят во двор. Раз в два дня на велосипеде приезжает медсестра, она остается в доме примерно двадцать минут, болтает с Матерью, измеряет ей давление, иногда делает укол.
Раз в день, по утрам, приходит девушка с полной корзиной и уходит с пустой корзиной. А я продолжаю ходить по магазинам для Антонии, хотя она вполне может делать это сама, и у нее даже есть друг, который может ей помочь.
Мать похудела. Она больше не похожа на ту старую неряшливую женщину, которую я видел в больнице. На лице у нее прежнее мягкое выражение, волосы такого же цвета, как раньше, и снова блестят. Они уложены в густой рыжий узел. Однажды утром Сара спрашивает меня: — Куда ты ходишь, Клаусс? Куда ты так часто ходишь? Даже ночью. Я сегодня ночью приходила в твою комнату, потому что мне приснился страшный сон. Тебя не было, а мне было очень страшно.
— Почему ты не идешь к Антонии, когда тебе страшно?
— Я не хочу туда идти. Из-за ее друга. Он почти каждую ночь спит у нас. Клаусс, куда ты ходишь так часто?
— Я просто хожу гулять. Гуляю по улицам. Сара говорит:
— Ты ходишь гулять к пустому дому, ты плачешь перед пустым домом, правда? Почему ты теперь не берешь меня с собой?
Я говорю ей:
— Этот дом теперь не пустой, Сара. Вернулась моя Мама. Она снова живет в нашем доме, и я тоже должен туда вернуться.
Сара начинает плакать:
— Ты пойдешь жить к своей Маме? Ты не останешься с нами? Как же я без тебя, Клаусс?
Я целую ее в глаза:
— А я? Как я буду без тебя, Сара?
Мы оба плачем, обнимаем друг друга, лежа на диване в гостиной. Мы все сильнее и сильнее сжимаем друг друга, обхватываем друг друга руками, ногами. Слезы текут по нашим лицам, по волосам, по шее, затекают в уши. Нас трясет от рыданий, от страха, от холода.
Я чувствую, что между ногами брюки у меня становятся мокрыми.
— Что вы делаете? Что тут происходит?
Антония отрывает нас друг от друга, расталкивает в разные стороны, садится между нами, трясет меня за плечи:
— Что ты сделал? Я кричу:
— Я не сделал Саре ничего плохого. Антония обнимает Сару:
— Господи Боже. А ведь этого следовало ожидать.
Сара говорит:
— Я, кажется, описалась. Она обнимает мать за шею:
— Мама, мама! Клаусс уходит жить к своей Маме.
Антония только повторяет:
— Что? Что? Я говорю:
— Да, Антония, мой долг — жить с ней. Антония кричит:
— Нет! Потом говорит:
— Да, ты должен вернуться к Матери.
На следующее утро Антония и Сара идут со мной. Мы останавливаемся на углу улицы — той улицы, где я живу. Антония целует меня, дает мне ключ:
— Вот ключ от квартиры. Ты можешь по-прежнему приходить, когда захочешь. Я ничего не трону в твоей комнате.
Я говорю:
— Спасибо, Антония. Я буду навещать вас, как только смогу.
Сара ничего не говорит. Она бледная, у нее красные глаза. Она смотрит в небо. Это безоблачное небо летнего утра. Я смотрю на Сару, на семилетнюю девочку, на мою первую любовь. Другой у меня не будет.
* * *
Я останавливаюсь перед домом, на другой стороне улицы. Я ставлю на землю чемодан, сажусь на него. Я вижу, как девушка приезжает с корзиной, потом уходит. Около полудня я начинаю чувствовать голод, головокружение, боли в животе.
Днем приезжает на велосипеде медсестра. Я бегу с чемоданом через дорогу, хватаю медсестру за руку до того, как она входит в сад:
— Постойте, пожалуйста, постойте. Я вас ждал.
Она спрашивает:
— Что с тобой? Ты болен? Я говорю:
— Нет, мне страшно. Я боюсь войти в дом.
— Почему ты хочешь войти в дом?
— Здесь мой дом, это моя Мать. Я боюсь своей Матери, я не видел ее семь лет.
Я заикаюсь и дрожу. Медсестра говорит:
— Успокойся. Ты, наверно, Клаусс. Или ты Лукас?
— Я Клаусс. Лукаса нет. Я не знаю, где он. Никто не знает. Вот почему я боюсь увидеть Мать. Один. Без Лукаса.
Она говорит:
— Да, понимаю. Хорошо, что ты меня подождал. Твоя Мама считает, что она убила Лукаса. Мы с тобой войдем вместе. Иди за мной.
Медсестра звонит, Мама кричит из кухни:
— Входите. Открыто.
Мы проходим веранду, останавливаемся в гостиной.
Медсестра говорит:
— У меня для вас большой сюрприз.
На пороге кухни появляется моя Мать. Она вытирает руки о передник, смотрит на меня, широко раскрыв глаза, шепчет:
— Лукас?
Медсестра говорит:
— Нет, это Клаусс. Но Лукас тоже обязательно вернется.
Мать говорит:
— Нет, Лукас не вернется. Я его убила. Я убила своего мальчика, он никогда больше не придет назад.
Мать садится в кресло гостиной, она дрожит. Медсестра закатывает Матери рукав халата и делает укол. Мама не сопротивляется. Медсестра говорит:
— Лукас не умер. Его перевели в Восстановительный Центр, я вам уже говорила.
Я говорю:
— Да, в Центр, который находится в городе С. Я ездил его искать. Центр был разбомблен, но в списке погибших Лукаса нет.
Мать совсем тихо спрашивает:
— Ты правду говоришь, Клаусс?
— Да, Мама, я говорю правду.
Медсестра говорит:
— Но вы совершенно точно его не убили. Теперь
Мать спокойна. Она говорит:
— Нам нужно туда поехать. С кем ты туда ездил, Клаусс?
— С одной дамой из приюта. Она меня сопровождала. У нее семья живет около города С.
Мать говорит:
— Приюта? Мне говорили, что ты жил в семье. И что там очень хорошо о тебе заботились. Ты должен дать мне их адрес, я их поблагодарю.
Я начинаю путаться:
— Я не знаю их адреса. Я там пробыл совсем недолго. Потому что… потому что потом их депортировали. Потом меня отправили в приют. У меня все было, и все относились ко мне хорошо.
Медсестра говорит:
— Я ухожу. У меня еще много дел. Ты проводишь меня, Клаусс?
Я провожаю ее до ограды.
Она спрашивает:
— Где ты был, Клаусс?
Я отвечаю:
— Вы слышали, что я сказал Маме.
Она говорит:
— Да, я слышала. Только это неправда. Ты не умеешь лгать, мальчик. Мы вели розыски в приютах, тебя не было ни в одном из них. А как ты нашел дом? Откуда ты знаешь, что твоя Мама вернулась?
Я молчу. Она говорит:
— Ты можешь хранить свой секрет. У тебя, наверное, есть на это причина. По не забывай, что я лечу твою Маму уже несколько лет. Чем больше я буду о ней знать, тем больше смогу ей помочь. И вдруг ты являешься с чемоданом, я имею право спросить тебя, откуда ты пришел.
Я говорю:
— Нет, не имеете. Я пришел, вот и все. Скажите, как мне поступать с Матерью?
Она говорит:
— Поступай как хочешь. Если можно, будь терпелив. Если у нее случится приступ, позвонишь мне.
— Приступ — это как?
— Не бойся. Это будет не хуже, чем сегодня. Она кричит, дрожит, вот и все. Вот мой номер телефона. Если что-то не так, позвонишь.
Мать спит в кресле в гостиной. Я беру чемодан и иду устраиваться в детской, в конце коридора. Там по-прежнему стоят две кровати, кровати для взрослых, которые наши родители купили прямо перед «этим». Я еще не подобрал слова, чтобы назвать то, что с нами случилось. Я мог бы сказать драма, трагедия, катастрофа, но в уме я все равно говорю просто «это», и названия для этого нет.
В детской чисто, кровати тоже чистые. Видно, что Мать ждала нас. Но больше всего она ждет моего брата Лукаса.
* * *
Мы молча едим на кухне, когда вдруг Мать говорит:
— Я совершенно не жалею, что убила твоего Отца. Если бы я знала ту женщину, к которой он хотел от нас уйти, я бы ее тоже убила. Это она виновата, что я ранила Лукаса, во всем она виновата, а не я.
Я говорю:
— Мама, не мучай себя. Лукас не умер от раны, он вернется.
Мать спрашивает:
— Как он сможет найти дом? Я говорю:
— Как я. Раз я его нашел, значит, он тоже его найдет.
Мать говорит:
— Ты прав. Нам не надо отсюда уезжать. Он будет искать нас здесь.
Мать принимает снотворное, рано ложится спать. Ночью я захожу в ее спальню. Она спит на спине, на краю большой кровати, лицом к окну, оставляя свободным место, где раньше лежал ее муж.
Я сплю очень мало. Я смотрю на звезды; и как у Антонии я каждый вечер думал о своей семье и о нашем доме, здесь то же самое, я думаю о Саре и о ее семье, о ее дедушке и бабушке, о городе К.
Проснувшись, я вижу за окном ветви орехового дерева. Я иду на кухню, целую Мать. Она улыбается мне. На столе кофе и чай. Девушка приносит свежий хлеб. Я говорю ей, что приходить больше не надо, я буду ходить за покупками сам.
Мать говорит:
— Нет, Вероника. Продолжайте приходить. Клаусс еще слишком маленький, чтобы ходить по магазинам.
Вероника смеется:
— Он не такой уж маленький. Но в магазинах он не найдет того, что нужно. Я работаю на кухне в больнице, и оттуда приношу все сюда, понимаешь, Клаусс? В приюте вы были на привилегированном положении. Ты не можешь представить себе, как трудно найти в городе еду. Ты простоишь весь день в очередях.
Матери и Веронике очень весело вместе. Они смеются и обнимаются. Вероника рассказывает свои истории про любовь. Глупые истории: «А он мне сказал, а я ему сказала, и тогда он попробовал меня поцеловать».
Вероника помогает Матери красить волосы. Они пользуются веществом, которое называется хна, от него волосы Матери становятся такого же цвета, как раньше. Еще Вероника ухаживает за лицом Матери. Она делает ей маски, подкрашивает ее с помощью маленьких щеточек, тюбиков и карандашей. Мать говорит:
— Я хочу выглядеть прилично, когда вернется Лукас. Не хочу, чтобы он увидел меня неряшливой, старой и некрасивой. Ты понимаешь, Клаусс?
Я говорю:
— Да, я понимаю, Мама. Но ты будешь так же красива с седыми волосами и без косметики.
Мать дает мне пощечину:
— Иди к себе в комнату, Клаусс, или иди гулять. Ты действуешь мне на нервы.
Она добавляет, обращаясь к Веронике:
— Почему у меня нет такой дочки, как ты?
Я ухожу. Я гуляю вокруг дома, где живут Антония и Сара, хожу по кладбищу, пытаюсь найти могилу Отца. Я был на кладбище только один раз, с Антонией, но оно большое.
Я возвращаюсь домой, пытаюсь помочь Матери в саду, но она говорит:
— Иди играть. Возьми самокат или трехколесный велосипед.
Я смотрю на Мать.
— Ты не понимаешь, что это игрушки для четырехлетнего ребенка?
Мать говорит:
— Есть еще качели.
— Качаться я тоже не хочу.
Я иду на кухню, беру нож и перерезаю веревки — четыре веревки, на которых висят качели.
Мать говорит:
— Оставил хотя бы одно сиденье. Лукасу было бы приятно. Ты трудный ребенок, Клаусс. Даже злой.
Я поднимаюсь в детскую. Лежу на кровати и пишу стихи.
Иногда по вечерам Мать зовет нас:
— Лукас, Клаусс, идите есть!
Я вхожу в кухню. Мать смотрит на меня и убирает в буфет третью тарелку, предназначенную Лукасу, или бросает тарелку в раковину, где она, естественно, разбивается, или вообще накладывает еду Лукасу, как будто он с нами.
Иногда Мать приходит в детскую посреди ночи. Она поправляет подушку Лукаса, говорит с ним:
— Спи спокойно. Пусть тебе приснится хороший сон. До завтра.
После этого она уходит, но иногда она долго стоит на коленях возле кровати и засыпает, положив голову на подушку Лукаса.
Я лежу в своей кровати и не шевелюсь, я стараюсь дышать как можно тише, а когда я на следующее утро просыпаюсь, Матери уже нет. Я трогаю подушку на соседней кровати, она еще мокрая от слез Матери.
Что бы я ни сделал, для Матери все нехорошо. Если у меня из тарелки выпадает горошина, она говорит:
— Ты никогда не научишься есть аккуратно. Посмотри на Лукаса, он никогда не пачкает скатерть.
Если я целый день пропалываю сад и возвращаюсь весь в земле, она говорит:
— Ты перепачкался, как свинья. Лукас бы сделал это чище.
Когда Мать получает деньги, ту небольшую сумму, которую дает ей государство, она уходит в город, и возвращается с дорогими игрушками, которые прячет под кровать Лукаса. Меня она предупреждает:
— Не дотрагивайся до них. Эти игрушки должны быть совершенно новыми, это для Лукаса, когда он вернется.
Теперь я знаю, какие лекарства Мать должна принимать.
Медсестра мне все объяснила.
Так что, если она не хочет принимать свои таблетки или забывает их, я подсыпаю их ей в кофе, в чай или в суп.
В сентябре я снова иду в школу. Это та школа, куда я уже ходил до войны. Наверное, я там встречусь с Сарой. Ее там нет.
После уроков я иду к Антонии и звоню в дверь. Никто не отвечает. Я открываю дверь своим ключом. Никого нет. Я иду в комнату Сары. Открываю ящики, шкафы, там нет ни одной тетрадки, никакой одежды.
Я выхожу из дома, бросаю ключ от квартиры под проходящий трамвай и возвращаюсь к Матери.
В конце сентября я встречаю Антонию на кладбище. Я наконец нашел могилу. Я приношу букет белых гвоздик, любимых цветов моего Отца. Другой букет уже лежит на могиле. Я кладу свой букет рядом с ним.
Неизвестно откуда появляется Антония и спрашивает:
— Ты ходил к нам?
— Да. Комната Сары пуста. Где она? Антония говорит:
— У моих родителей. Ей нужно тебя забыть. Она думала только о тебе, все время хотела найти тебя. У твоей Матери, где угодно.
Я говорю:
— Я тоже все время думаю о ней. Я не могу жить без нее, я хочу жить с ней, мне все равно где, все равно как.
Антония обнимает меня:
— Вы брат и сестра, не забывай этого, Клаусс. Вы не можете любить друг друга так, как вы любите. Мне не надо было брать тебя к нам.
Я говорю:
— Брат и сестра. Какая разница? Никто ничего не узнает. У нас разные фамилии.
— Не надо настаивать, Клаусс, не надо. Забудь Сару.
Я ничего не отвечаю. Антония добавляет:
— Я жду ребенка. Я снова вышла замуж. Я говорю:
— Вы любите другого человека, у вас другая жизнь, тогда почему вы продолжаете сюда ходить?
— Не знаю. Может быть, из-за тебя. Семь лет ты был моим сыном.
Я говорю:
— Нет, никогда не был. У меня только одна Мать, та, с которой я теперь живу, которая из-
за вас стала сумасшедшей. По вашей вине я потерял Отца, брата, а теперь вы у меня отбираете сестру.
Антония говорит:
— Поверь мне, Клаусс, я жалею обо всем, что случилось. Я не могла предвидеть, что так выйдет. Я искренне любила твоего Отца.
Я говорю:
— Тогда вы должны понять мою любовь к Саре.
— Эта любовь невозможна.
— Ваша тоже была невозможна. Вы просто должны были уйти и забыть моего Отца, пока не случилось «это». Я не хочу больше встречать вас здесь, Антония. Я не хочу видеть вас возле могилы моего Отца.