Кроуфорт Френсис Марион. Две любви

   — Я думаю, что он наполовину обезумел от горя.
   Она остановилась и положила свою руку на руку Жильберта.
   — Его жена умерла, ваша мать умерла вместе с ребёнком, которого она ему подарила.
   Глаза Жильберта затуманились, и она в его объятиях почувствовала, как рука молодого человека дрогнула, а вены надулись.
   — Расскажите, — просил он Беатрису, — расскажите мне все.
   — Она сгорела, — продолжала молодая девушка голосом, полным ужаса. — Она заставляла моего отца притеснять своих слуг, пока они не взбунтовались; тогда она приказала повесить предводителя, который их защищал. Все владельцы и рабы поднялись против неё и сожгли замок, и ваша мать с ребёнком умерли там. Мой отец избежал этого. Теперь я снова — его единственная дочь, и он хочет меня опять взять к себе.
   Жильберт опустил голову на грудь. Сначала он ничего не говорил, потому что видел лицо своей матери, но не таким, каким оно было в минуту разлуки, а тем, какое он любил, не зная, чем она была. Несмотря на то, что с тех пор произошло, он видел её, какой она была для него в детстве, и он питал к ней сострадание. Он чувствовал, что рука Беатрисы пожимает с симпатией его руку, и вернулся к ужасной истине.
   — Я предпочитаю видеть её мёртвой, — сказал он с горечью, подымая голову. — Не будем более говорить о ней. Она была моя мать.
   Долго он сидел, устремив глаза на реку; им овладела мысль об его одиночестве. Но нежный голос прервал его размышлении, и слова Беатрисы ответили на его мысль.
   — Мы не одни, вы и я, — ответила она. И две маленькие ручки робко обхватили его шею, затем любящее симпатичное лицо поднялось к его лицу. — Не дайте меня увезти, — умоляла она.
   Рука Жильберта прижала голову Беатрисы к своей груди, и он ещё раз поцеловал её волосы.
   — Он не возьмёт вас, — сказал молодой человек, — никто не удалит вас от меня; никто не встанет между вами и мной.
   Глаза Беатрисы, казалось, черпали из его глаз радость произносимых им слов.
   — Обещайте мне, — сказала она, хорошо зная, что он пообещает ей вселенную.
   — Обещаю вам от всего сердца.
   — Клянётесь вашей рыцарской честью?
   Она улыбнулась на свою настойчивость.
   — Моею честью и словом.
   — Равно и словом любви?
   Она засмеялась почти совсем счастливая.
   — Безусловной правдой истинной любви, — ответил он.
   — Тогда я в безопасности, — сказала она, пряча своё лицо в его плаще. — Я довольна, что пришла, и очень рада за свою смелость послать за вами, так как это — лучший день в моей жизни. Так вы не будете ждать, Жильберт, чтобы я за вами прислала и в другой раз? Вы попробуете меня видеть… по своему желанию?
   Она снова встревожилась. В его глазах показалось выражение опасения и печали.
   — Я попробую, да, конечно, я это сделаю, — сказал он с жаром.
   — Каждый раз, как попытаетесь, вы будете иметь успех, — ответила она, ещё теснее прижимаясь к нему. — Теперь, когда все известно, я хотела бы иметь возможность закрыть глаза и отдыхать так всегда.
   — Отдыхайте, моя дорогая, отдыхайте!
   Прошло мгновение, и в тихом воздухе раздался отдалённый звук трубы. Инстинкт солдата заставил вздрогнуть Жильберта, который прислушивался, удерживая дыхание, но все ещё прижимая к себе молодую девушку.
   — Что это такое? — спросила она, немного пугаясь.
   — Это ничего, — сказал он, — это рождественский банкет, и, может быть, король пьёт за здоровье королевы, а она за его.
   — А, может быть, в душе она пьёт… — но Беатриса остановилась и принялась смеяться. «Я ему этого не скажу! Зачем мне интересоваться этим?» — решила она мысленно.
   Она думала, что если королева втайне пила за чьё-нибудь здоровье, то это могло быть лишь за здоровье проводника Аквитании, и она ещё крепче прижалась к нему.

IX

   Целый месяц армия стояла в лагере, вблизи приятной реки Меандры, и ежедневно в полдень Жильберт и Беатриса имели свидание все на том же месте. Она более не видела своего отца и думала, что он уехал. Королева знала, что влюблённые видятся, но не препятствовала этому, хотя жестоко страдала от их счастья. Некоторые историки написали много скверных вещей об Элеоноре, так как это была властная и высокомерная женщина, не верившая ни в Бога, ни в черта, однако у неё было сильное и великодушное сердце, и пообещав она держала слово, насколько могла. Она не хотела посылать за Жильбертом, ни видеть его одного, опасаясь не сдержать клятвы. Беатриса это знала и набралась храбрости, так что поднявшееся между ней и Жильбертом облако рассеялось.
   За день до Нового года он представился королю, который приказал ему с его людьми верхом предшествовать армии от Кадмуса до Атталии и следить за движением неприятеля. Так как опасность увеличивалась со дня на день, то король приказал ему взять с собой до полутораста рыцарей и оруженосцев. При этом он подарил ему богатое оружие и приказал искусному греку снова разрисовать его щит. Разговаривая с Жильбертом, он зорко наблюдал за королевой, которая сидела в палатке за чтением молитвенника. Его ревность была очевидна, но Элеонора не поднимала глаз на англичанина до самого его ухода. Тогда она подозвала его движением руки и протянула её для поцелуя. На минуту она посмотрела на него печально, не зная, увидится ли она с ним.
   Из королевской палатки он пошёл проститься с Беатрисой; они встретились, по обыкновению, на берегу реки, но были так печальны, что не могли много разговаривать. Молча она сняла со своей руки золотое кольцо и хотела надеть на его палец, но оно оказалось слишком мало.
   — Я надеялась, что вы будете его носить, — сказала она разочарованная. — Оно принадлежало моей матери.
   Жильберт взял его. Оно было из чистого золота и очень тонкой работы. Он раскрыл его, перерубив остриём своего меча, и затем, надев на четвёртый палец, крепко стиснул.
   — Это наше обручальное кольцо, — сказал он.
   Беатрисе было очень тяжело расстаться с Жильбертом, потому что она знала так же, как и королева, какой опасности подвергается он.
   — Я буду молиться о вас, — сказала она. — Бог добр и вернёт вас ко мне.
   Они ещё очень долго просидели молча. Когда по солнцу наступило время присоединиться к своим людям, он взял её на руки и крепко поцеловал.
   — Прощайте, — сказал он.
   — Нет, ещё останьтесь со мной немного, — сказала она среди его поцелуев.
   Но она знала, что ему надо уезжать, и он нежно поставил её на землю, так как наступило время разлуки. Когда он ушёл, то нормандская служанка обвила её шею руками, потому что она, казалось, падала в обморок. Её глаза продолжали следить за молодым рыцарем все время, как он шёл по берегу реки, до тех пор, пока он не достиг поворота реки.
   Там он остановился и обернулся, затем поцеловал кольцо, которое она ему дала, и махнул ей рукой в знак прощания. Она со своей стороны прижала обе руки к губам и затем протянула к нему, как будто в этом любовном жесте она хотела послать ему своё сердце и душу.
   У неё потемнело в глазах, и ей показалось, будто время остановилось, она узнала, что такое смерть, но не упала в обморок и не пролила ни одной слезы. Когда же через некоторое время Беатриса пришла в себя, то её походка сделалась настолько шаткая, что служанка должна была её поддерживать.
   Таким образом Жильберт, как и прежде, взял с собой хорошо вооружённых воинов, и в первый день нового года армия пустилась в путь, впервые перейдя реку.
   Королева пожелала предводительствовать авангардом дам; он шёл с той же быстротой, как и вся армия, двигавшаяся целой массой. Прибывший курьер объявил, что сэр Жильберт достиг гор и проводит королеву по той дороге, где он ехал, утверждая, что до сих пор не встретил ни одного неприятеля. Когда же на следующий день они приближались к горам, то издали увидели лежавший труп, около которого стоял человек и отгонял длинной палкой коршунов и ворон. Увидя это, королева почувствовала, что её сердце перестало биться, и, пришпорив свою арабскую кобылу, она пустилась галопом. Вскоре она убедилась, что мертвец не был Жильбертом. Оруженосец, стерегший труп, сказал ей, что очень рано утром около пятидесяти сельджуков спустились с гор, издали бросая стрелы в Жильберта и его людей, затем, быстро сделав вольтфас, они исчезли галопом, прежде чем христиане успели сесть на лошадей. Убит был только этот рыцарь, и его оруженосец остался с ним, ожидая прихода армии, тогда как другие продолжали путь, уведя лошадей на случай потери своих.
   Когда капеллан королевы благословил труп, то его похоронили, зарыв очень глубоко на том же месте, и пустились в путь. После этой роковой встречи королева поместила дам в центре великой армии, чтобы их охраняли со всех сторон, сама же с Анной Аугской продолжала держаться в авангарде, потому что таким образом чувствовала себя ближе к Жильберту. Она посылала также направо и налево разведчиков, чтобы иметь сведения о сельджуках; король же был в арьергарде, где тоже грозила большая опасность. В это время Жильберт продвигался по горам, отыскивая лучшую дорогу для прохода армии и не доверяя греческим проводникам, которые, впрочем, боялись его и не лгали ему, несмотря на тайное желание императора, опасавшегося выраставшего могущества крестоносцев в Азии и желавшего, чтобы их армия была вся уничтожена. Но Жильберт сказал каждому из проводников отдельно и всем вместе, что он прикажет отрубить голову первому, который подумает обмануть крестоносцев; он тщательно следил за ними и всегда был наготове вынуть из ножен свой длинный меч.
   Теперь он двигался вперёд с большой предосторожностью, расставляя на ночь караул; сам он редко спал, переходя от одного поста к другому, чтобы убедиться, все ли спокойно. Сельджуки никогда не нападали в темноте, так как до сих пор они были немногочисленны и полагались на свои стрелы только лишь, когда видели цель, опасаясь приближаться к копьям французской армии. С тех пор, как показались неверные, христиане, рыцари и воины, вооружились и шли в кольчугах и забралах.
   Жильберт пожелал взять с собой пятьдесят стрелков из лука, хороших стрелков, как его конюх, маленький Альрик. Ежедневно приходилось поддерживать по несколько стычек. Когда им удавалось настичь проворных сельджуков на каком-нибудь узком пути, то сельджуки, если было возможно, убегали, но когда это было невозможно, то с бешенством оборачивались и дрались, как пантеры, издавая свои воинственные крики: «ура! ура!», что на татарском языке означало: «убей! убей!» Чаще всего христиане убивали их, будучи сильнее и лучше вооружены; Жильберт всегда первый наносил им удар. Однажды, когда один самый жестокий из шайки сельджуков напал на него, размахивая изогнутой саблей и издавая воинственные крики, Жильберт отрубил ему одним ударом руку, и кисть упала, даже не выпустив палаша. Жильберт стал смеяться, и в насмешку над криками неверных кричал «ура». Злорадствуя над врагами, солдаты вторили ему. В это утро они убили всех сельджуков, исключая одного, лошадь которого они забрали. С тех пор христиане присвоили себе восклицание «ура». Когда в настоящее время раздаётся «ура» в честь королей, то никто не понимает смысла этого возгласа.
   Жильберт сознавал, что местность, где происходило сражение, опасна, хотя вход в неё был широкий и приятный через возвышенную долину, в которой находились хижины пастухов, и было обилие воды и травы. Как только битва окончилась, он схватил за горло начальника проводников и, держа его согнутым на седле, требовал, чтобы он показал более надёжную дорогу, если он хочет сохранить на плечах голову.
   — Господин мой, другой нет! — воскликнул человек, поражённый ужасом.
   — Прекрасно, — отвечал Жильберт, вынимая меч, ещё покрытый кровью, — если нет другой дороги, то я более не нуждаюсь в тебе, мой друг.
   Когда плут услышал шум, произведённый трением ножен о мокрую сталь, он издал крик ужаса и признался, что знает другую дорогу. Они вернулись ко входу в долину, и грек проводил их по скалистой тропинке между деревьями, над которыми тянулась цепь пустынных каменистых гор; по ней можно было проехать на лошади, хотя дорога была очень трудная. Когда они через три часа достигли вершины, Жильберт понял, что это было настоящий широкий и прямой горный проход открывавшийся на покатость, покрытую травой и расположенную между крутыми скалами, на которых не могла бы удержаться коза. Пройдя немного вперёд, он увидел узкую тропинку, очень неровную, проходившую вокруг самой возвышенной вершины. Вскоре он открыл над ней маленькую долину, под которой узкая тропинка спускалась к месту, где он остановился сначала. Жильберт сообразил, что большая армия могла бы там спокойно быть разбитой маленьким отрядом, помещённым в засаде. Он ясно видел мёртвых сельджуков, покинутых на том месте, где они упали, и отовсюду спускались со скал большие ястребы и соколы, тогда как вороны, следившие за сражением, летали, прыгали и садились на груды трупов. Он вернулся к своим людям, погоняя впереди себя проводника, который, опасаясь за свою жизнь, шатался в седле, как пьяный. Жильберт знал, что человек, который находится под страхом, — послушен, а потому, угрожая отрубить ему руки, вырвать глаза и оставить среди скал, если он ещё попытается погубить армию, он все-таки сохранил ему жизнь.
   На следующий день Жильберт послал десять человек проводить армию, сам же остался в горном проходе, с целью охранять его до тех пор, пока не покажется авангард. Он приказал своим гонцам сказать королю, что если ему дорога жизнь, то он не должен вступать в широкую долину, хотя она так прекрасна и привлекательна. Встретившиеся ему сельджуки были все убиты, исключая одного молодого человека. Кроме них, их было ещё много, и все они расположились лагерем среди скал и по другую сторону горного прохода. Беглец отыскал их, рассказал, что случилось, и предупредил их, что французская армия наверно пройдёт по этой дороге на другой день или через день. Узнав об этом, сельджуки сели на лошадей и поместились в засаде; затем двести человек из них спустились в долину и спрятались за деревьями там, где начиналась тропинка, которая была настоящей дорогой, так как они знали горы и опасались, чтобы в последний момент Белый Черт, как они называли Жильберта, не угадал своего промаха и не выбрал бы тропинки, ведущей в ущелье, что спасло бы всех крестоносцев. На скалистой же цепи гор, под прикрытием деревьев, двести избранных стрелков могли бы каждый с помощью одного колчана стрел принудить армию к отступлению. Так прошла ночь, и Жильберта никто не потревожил. Однако для армии готовилось громадное поражение, хотя, прежде чем наступила ночь, гонцы прибыли в лагерь и повторили королю слова Жильберта.
   За два часа до полудня Гастон Кастиньяк с дюжиной других рыцарей и посланными Жильберта спустился с горы, откуда открывалась широкая, зелёная долина, а по их правую сторону находилась лесистая цепь гор, где спрятались двести сельджуков. Минуту спустя, сама королева прискакала с Анной Аугской и ста рыцарями, предполагая проехать по долине, но Кастиньяк её остановил и передал ей поручение Жильберта, предписывавшего, чтобы они поднялись в горы с этого пункта. Долина располагала к себе светлой водой и широкими лугами, а потому некоторые из рыцарей стали ворчать. Когда же королева узнала, что более крутую дорогу избрал Жильберт, она, ничуть не сомневаясь, приказала всем молчать и повиноваться. Но так как тут было обширное место, покрытое травой, а по словам посланных Жильберта, подъем в горы предстоял продолжительный, то им казалось, что прежде чем начать подниматься, лучше было бы отдохнуть, В промежуток времени прибыл весь авангард армии, несколько тысяч воинов, рыцарей и пехотинцев. За ними следовал блестящий авангард дам в беззаботном и весёлом настроении. Они чувствовали себя в безопасности среди стольких храбрых мужчин и не опасаясь желали увидеть неприятеля. Все двигались в некотором беспорядке, и до тех пор действительно было мало опасности, так как сельджуки намеревались уничтожить крестоносцев в горах и не пытались бы в долине начать борьбу с такой многочисленной армией. Между тем армия все прибывала и наполняла долину, со всех сторон продвигаясь к горному проходу, теснимая силой массы. Наконец прибыл и король, а с ним некоторые греческие проводники, которых король охотно слушался. Они принялись восклицать, называя Жильберта безумцем, так как, по их мнению, ни одна лошадь не может подняться по скалистой тропинке. На это люди Жильберта клялись, что накануне они поднимались по ней, и даже женщина сумеет это исполнить. Один из греков насмехался над ними и сказал, что они лгут, но Гастон Кастиньяк так сильно ударил его по рту рукою в железной перчатке, что разбил ему челюсть. В толпе произошло некоторое смятение, так как она разделилась на различные партии, потому что многие из людей короля и он сам стояли за дорогу, которая тянулась в длину долины и казалась им такой лёгкой и удобной. Элеонора разгневалась и, сев на лошадь, позвала людей Жильберта, а также и своих рыцарей, находившихся в авангарде; она прямо сказала королю, что проводник Аквитании всегда вёл их по безопасной дороге, но каждый раз, когда армия следовала за проводниками короля, с ней случалось несчастье. Король не желал, чтобы им повелевали перед вельможами и баронами, а потому поклялся всеми богами, что он отправится по долине.
   После этого Элеонора повернула лошадь и приказала рыцарям подняться на гору к деревьям вместе с ней, затем распорядилась, чтобы её армия следовала за ней, оставив короля вести своё войско по избранной им самим дороге. Тогда произошло смятение, какого никогда не бывало, так как среди массы крестоносцев были тысячи людей, наполовину паломников, наполовину солдат, которые пошли по собственному желанию, как волонтёры, не подчиняясь ни королю, ни королеве; поляки и богемцы тоже были независимы. Все начали спорить и сердиться между собой. Тем временем королева и Анна Аугская медленно поднимались в гору, прямо к деревьям, с Кастиньяком и людьми Жильберта во главе, а за ними следовали рыцари. Никто из них не подозревал опасности, так как местность, освещённая солнцем, казалось спокойной. Элеонора и Анна Аугская, ничего не опасаясь, двинулись в путь в простых юбках и плащах; мужчины же были вооружены, одеты в кольчуги и забрала.
   Первые были только в шести шагах от лесистой опушки гор, когда молчание было прервано резким щёлканьем натянутого лука, и стрела, предназначенная королеве, пролетела между нею и Анной Аугской. Красавица вспыхнула при виде опасности, и на её смуглом лбу между глазами надулась вена. Мгновенно мужчины пришпорили лошадей и бросились в лес, прежде чем королева могла их остановить; впереди всех был Кастиньяк с мечом в руке. За первой стрелой посыпался дождь стрел, без разбора попадая в людей и лошадей, и три или четыре из них упали вместе со своими седоками, но последних защитила кольчуга, и они поднявшись бросились тотчас же в кусты, откуда доносился шум от сильных ударов, пронзительное щёлканье множества луков и крики сельджуков. Время от времени на удачу пущенная стрела пролетала между деревьями, и в то время, как Элеонора у подножья горы смотрела с лошади, призывая своих рыцарей присоединиться к ней, она не знала, что Анна Аугская прикрывала её своим телом от опасности, угрожавшей ей гибелью от безумной стрелы. Красавица с лёгким сердцем становилась лицом к опасности, в надежде найти счастливую смерть, которую она призывала всей душой.
   Никто из проникнувших в лес не вернулся, пока раздавался ужасный и грозный шум сражения, и Элеонора угадала, что немногочисленный неприятель был оттеснён на самую вершину горы и подавлен массой рыцарей. Опасаясь, что её солдаты будут теснить друг друга, она остановила их и не позволяла никому из них идти дальше. В это время смотревший снизу король творил молитвы, так как смертельно боялся пожелать смерти королевы, что, по его мнению, было бы таким же большим грехом, как будто бы он её убил собственноручно. Пока не было опасности, он беспрестанно молился, чтобы избавиться от Вельзевуловой жены, теперь он с таким же рвением молил о её здравии. Пока она запрещала двигаться вперёд, он убеждался, что она имеет намерении возвратиться в долину, и дал знак своим рыцарям и слугам двигаться по тому направлению с другой стороны, где дрались сельджуки. Действительно, большинство, в особенности среди плохо вооружённых людей, желало избежать опасности.
   Мгновенно, в большом смятении, с криками и толкотнёй главный корпус двинулся в путь, идя врассыпную по долине и совершенно заполняя её. Но вскоре они снова скучились, по мере того, как поднимались в гору на том месте, где долина суживалась у горного прохода, и наконец они так были сжаты и спутались между собой, что лошади с трудом могли двигаться. Придворные дамы королевы со своей свитой и слугами собрались у входа в долину, защищённые двумя или тремя тысячами воинов, решившихся ожидать окончания сражения, но сама королева оставалась все ещё на гребне горы возле леса.
   Некоторое время спустя, явился Гастон Кастиньяк пешком и покрытый кровью; его кольчуга была изрублена изогнутыми саблями сельджуков, а его трехрогий щит продырявлен и согнут. Он приблизился к королеве и, низко поклонившись, громко сказал, указывая рукой по направлению деревьев.
   — Дорога для герцогини очищена, путь открыт и вычищен… Но метла… — он побледнел и зашатался. — Метла сломана… — окончил он, падая почтя под ноги арабской кобылы королевы.
   Стрела проникла через его тело, и он жил лишь столько, что мог объявить о победе. Королева встала на колени, пробуя приподнять голову своего верного рыцаря, он улыбнулся ей в благодарность, затем умер. Когда она поднялась, её глаза были наполнены слезами. Элеонора отдала приказ похоронить его и в то же время сложила ему руки на груди, а на колени положила щит.
   На этом же месте умерло ещё много других воинов и были наскоро похоронены вне линии движения армии. Было за полдень, так как сражение длилось около двух часов, дорога предстояла длинная, и оставшиеся в живых люди Жильберта умоляли королеву немедленно двинуться в путь, чтобы лагерь мог быть раскинут ранее ночи в том месте, где ожидал их Жильберт. Элеонора приказала воинам следовать за ней в возможно большем порядке и начала подниматься по скалистой дороге.
   В долине же армия короля продолжала идти в беспорядке, поднимаясь к тому месту, где Жильберт сражался накануне, и где лежали уже побелевшие кости сельджуков, на которых сидели насытившиеся вороны и дремали под полуденным солнцем.
   Прошло два часа, прежде чем королева и её авангард достигли вершины и увидели Жильберта с его одетыми во все доспехи восьмьюдесятью воинами, сидевшими в ожидании на скалах; их лошади, привязанные вблизи, были осёдланы и взнузданы. Молодой проводник во главе своих спутников ожидал королеву, приближавшуюся лёгким галопом. Поравнявшись, Элеонора остановилась возле него и начала говорить с некоторой поспешностью, беспрестанно смотря вперёд и избегая взгляда Жильберта, которому она рассказала о нападении в лесу и о том, что король с большей частью армии отправился через долину. Последнее известие сильно обеспокоило Жильберта.
   — За мной следуют дамы, — сказала она нежным голосом, так как знала, отчего бледен Жильберт.
   Она ещё говорила, когда внезапно в воздухе раздался дикий крик, пронзительный, как крик голодной хищной птицы: это был возглас тысячи «ура! ура! ура!».
   — Сельджуки! — сказал Жильберт. — Этот крик раздаётся из горного прохода, по ту сторону долины… Боже, сжалься над христианскими душами!
   Дунстан хорошо знал Жильберта и при первой опасности подвёл к нему лошадь.
   — С разрешения вашего величества, — сказал Жильберт, садясь в седло, — я поведу моих людей и сделаю все возможное, чтобы помочь королю. Я осмотрел дорогу вокруг горы, и каждый солдат, последовавший за мной, может свободно убить с горы десять сельджуков, как сельджуки, находясь наверху, теперь убивают солдат короля.
   — Ура! ура! ура! убей! убей!
   Дикие возгласы беспрестанно доносились из долины, но ещё худший шум оглашал воздух: вопли людей, которые беспомощно спешили со всех сторон, избиваемые стрелами и камнями, и ржание насмерть раненых лошадей.
   — Их тысячи, — сказал прислушиваясь Жильберт. — Мне надо взять больше людей.
   — Возьмите мою армию, — сказала Элеонора, — командуйте ею и делайте, как вы найдёте лучше.
   С минуту Жильберт смотрел на неё пристально, едва веря тому, что означали эти слова. Но она сама приподнялась на седле и громко закричала сотням рыцарей, уже вскочивших на коней:
   — Сэр Жильберт Вард командует армией! Следуйте за проводником Аквитании!
   Глаза молодого человека радостно блеснули, когда он молча склонил голову и стал садиться на лошадь.
   — Господа, — сказал он, вскочив в седло, — дорога, по которой я вас поведу, чтобы придти на помощь королю, — узка, а потому все, у кого лошади твёрды на ноги, следуйте за мной в большом порядке по двое. По ту сторону горного прохода могут сражаться, не стесняя друг друга, только тысяча людей. Остальные останутся здесь для защиты королевы и её дам. Вперёд!
   Он поклонился Элеоноре и ринулся вперёд. Она видимо колебалась и следовала за ним глазами с завистью, но Анна Аугская положила руку на уздечку её лошади.
   — Государыня, — сказала она, — ваше место здесь, где, быть может, скоро предстоит опасность, и нужно будет командовать.
   Ужасный беспрерывный шум сражения становился все неистовее. Сельджуки ждали, когда около пяти тысяч человек, с королём во главе, пройдут узкий горный проход нижней долины и стеснят следовавших впереди. Из своей засады между деревьями и кустарниками они бросились тысячами на несчастных крестоносцев, попавших, как мыши, в ловушку. Сначала густой дождь из стрел, как молния, спустился на этот океан людей; затем покатились камни, придавливая людей и лошадей, падая прямо на массу человеческих тел, оставлявших позади себя кровавый след. Смущение и паника дошли до апогея, когда дикие сельджуки спустились с высот, издавая крики о смерти и размахивая саблями, уверенные, что они и так перебьют врагов, не теряя напрасно стрел. В горном ущелье кровь доходила до щиколоток, и громадное количество христианских крестоносцев было втиснуто туда, в эту резню, следовавшими за ними людьми.