Страница:
Побывал писатель и на "променаде", отведенном для загородных прогулок европейцев. Когда два китайских всадника случайно заехали туда, английский офицер зверски избил их палкой; один из всадников в беспамятстве свалился с лошади.
Моряк с английского судна развлекался тем, что оттаскивал в сторону за волосы всех китайцев, которых случалось ему обгонять на улице. Плюгавый хозяин европейской гостиницы беспощадно колотил "желтокожих".
- Обогащаются за счет китайцев, отравляют их опиумом, да еще и презирают свои жертвы! - негодовал Гончаров. - За опиум китайцы отдают не только чай и шелк, но и свою кровь, энергию, ум, жизнь. Англичане и американцы хладнокровно берут все это и превращают в деньги. Пусть товар будет ядом - лишь бы нажива. Цивилизованная нация! Не знаю, кто из них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан...
Писатель не раз говорил, что китайскому народу суждено в будущем играть большую роль.
Гончаров видел только один из уголков страны и то мельком. Многое так и осталось ему неясным. Русские моряки жили в Шанхае недолго: Путятин получил известие, что началась русско-турецкая война и что англо-французская эскадра идет к Черному морю с явным намерением поддержать турок. С часу на час могла начаться большая война. Опасаясь, что англичане попытаются захватить шхуну, Путятин приказал ей ночью сниматься с якоря и идти к "Палладе".
Вскоре вся русская эскадра незаметно покинула Седельные острова и ушла в Нагасаки. Снова потянулись бесконечные и почти бесплодные переговоры. Да никто уже и не надеялся на их быстрое завершение. Моряков больше волновало будущее эскадры.
Русские корабли находились в чужих водах. За эскадрой следили. В ближайших портах стояли наготове не только английские военные парусники, но и железные пароходы. Со вступлением в войну Англии и Франции "Паллада" могла оказаться в западне.
И Путятин решил идти в нейтральный испанский порт Манилу, на Филиппинские острова. Там он надеялся прежде всего хорошо отремонтировать "Палладу". По поводу того, что будет дальше, молодые офицеры строили самые смелые планы: один предлагал напасть на английский порт в Австралии, другой считал, что вернее идти к Индии.
Однажды Путятин позвал к себе в каюту командира "Паллады" Унковского, Посьета и Гончарова.
- Господа, - сказал адмирал, - я принял решение, которое прошу сохранить в тайне. Если будет бой и мы не одолеем неприятеля, то фрегат должен сойтись с вражескими кораблями вплотную. После этого мы взорвем нашу "Палладу" и погибнем с честью.
Что же Гончаров? Как отнесся он к этому разговору? С необыкновенным упорством и рвением писатель стал приводить в порядок свои записки. Он торопился. Страница за страницей, исписанные мелким почерком, ложились в его портфель. Что бы ни случилось - писатель должен исполнить свой долг...
"Паллада" по пути к Маниле заходит на Ликейские острова, или, как их называют, острова Рюкю. И тут едва не оканчивается ее плавание. Бурный океан толкает корабль туда, где на опаснейшем рифе кипят буруны.
Словно конь над пропастью, упирается судно, уцепившись за дно якорями. Но выдержат ли канаты? Ветер все усиливается. Смерть - в двухстах саженях. И ничего нельзя сделать. Эта невозможность действия особенно тягостна, особенно нестерпима; она порождает даже в самых смелых тупое чувство тоски.
Английский миссионер, наблюдавший с берега, как судно постепенно тянет на рифы, принялся молиться за упокой души русских моряков... Но он поспешил. Канаты выдержали, и как только ветер немного переменил направление, корабль проскользнул в бухту.
Благодатные Ликейские острова уже привлекли внимание Соединенных Штатов Америки. Американцы оставили здесь несколько матросов, двух офицеров и бумагу, в которой суда всех других наций извещались, что острова взяты американцами "под свое покровительство". Разумеется, островитян не спрашивали, нуждаются ли они в таком покровительстве.
Вообще к этому времени американцы, или, как их называл Гончаров, "люди Соединенных Штатов с бумажными и шерстяными тканями, ружьями и пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации", показали себя сильными соперниками английских колонизаторов. Угрожая японцам пушками своих кораблей, они стремились проникнуть в японские порты, пробрались в Китай, на острова Тихого океана. "Говорят, молятся, едят одинаково и одинаково ненавидят друг друга", - сказал Гончаров об английских и американских дельцах и политиканах.
Но скорей в Манилу! "Паллада" пересекает северный тропик. Темной безмолвной ночью, когда море излучает фосфорический свет, а в небе ярко горят звезды, фрегат пришел в желанную бухту.
Однако, что за пароход дымит на Манильском рейде? Да ведь это "Кольбер", французский военный корабль! В любой момент он может сняться с якоря и вернуться обратно с эскадрой, чтобы захватить ремонтирующуюся "Палладу"! Вот тебе и отдых, вот тебе и починка перед опасным крейсерством!
Пока Путятин вел переговоры с испанским губернатором, моряки знакомились с Манилой.
В этом городе дома были либо очень массивными, либо, напротив, чрезвычайно легкими: то и другое делало их стойкими во время частых землетрясений. А какой здесь исполинский бамбук, какое обилие хлебных и фиговых деревьев, как роскошны плантации кофе, табака и сахарного тростника!
Излюбленным развлечением островитян были петушиные бои, и многие филиппинцы разгуливали с петухом подмышкой. Если хозяин находился в лавке, петух оставался привязанным у входа.
В цехах знаменитой манильской фабрики сигар девять тысяч женщин самыми обыкновенными камнями били по листьям табака и затем свертывали их. Увы, писатель не нашел слов осуждения для тех, кто наживался на эксплуатации женского труда. Он отстал в этом от лучших людей своего времени, гневно восстававших против порабощения труда капиталом.
Днем Гончаров ходил по городу или по его окрестностям, а ночами писал в номере скверной гостиницы. Плошка с кокосовым маслом немилосердно чадила, ящерицы и летучие тараканы шуршали на стенах, тучи комаров вились вокруг. Уже готовы были многие главы будущей книги, но писателю они попрежнему казались нестоящими, бестолковыми. Возбуждение нередко сменялось усталостью, и Гончаров чувствовал, что его начинает тяготить путешествие.
Повидав много стран, он все сильнее ощущал красоту и величие далекой родины. В свободные минуты раскрывал он тургеневские "Записки охотника", чтобы хоть на время окунуться в знакомый, милый сердцу мир, перенестись из Манилы на Бежин луг.
Переговоры Путятина с губернатором кончились тем, что испанцы, опасаясь прихода английской эскадры, попросили русских моряков как можно скорее покинуть бухту.
Что делать? Длительное плавание в чужих, опасных водах на корабле, который тек по всем швам и нуждался в ремонте, было невозможным. Оставалось одно - идти к берегам Сибири.
Фрегат был приведен в боевое положение на случай встречи с вражеской эскадрой. Пороховую камеру приготовили к взрыву. Фрегат плыл мимо тех мест, где год назад его трепал тайфун. На одном из островков в океане подкрепили мачты, здесь же произвели учебную стрельбу. Однажды вдалеке заметили дым. Уж не вражеский ли пароход?
- К орудиям!
Но дымившее судно оказалось парусным китобоем, на котором вытапливали китовый жир.
Татарский пролив еще не очистился ото льда. Моряки "Паллады", чтобы не терять времени, занялись составлением карты берегов Кореи. В тумане, пробираясь чуть не ощупью в незнакомые бухты, они делали промеры глубин, исправляли грубые ошибки старой карты. Один из пропущенных составителями этой карты островков назвали именем Гончарова.
А сам писатель в эти дни писал недостающее начало к своей книге - главу "От Кронштадта до мыса Лизарда". Эта глава была окончена уже в Татарском проливе.
Остальные главы составились из много раз переработанных записей в дневнике. По возвращении в Петербург писатель надеялся включить в книгу и некоторые свои письма друзьям - разумеется, тоже переделав и расширив их. Это возвращение становилось не таким далеким: Гончаров уже не был нужен Путятину как секретарь экспедиции и мог ехать домой через Сибирь.
После жары тропиков писателю пришлось познакомиться с жестокими морозами. Железных дорог тогда за Уралом не было, и Гончаров ехал верхом и на почтовых. Между началом и концом этой поездки лежала треть года и две трети полушария. И во время этого трудного путешествия писатель закончил работу над книгой, дополнив ее главами о Сибири.
Не в тиши уединенного писательского кабинета рождалась его книга, а в тесной каюте носимого бурями фрегата, в случайных гостиницах чужих городов, на сибирских зимовьях и постоялых дворах, разбросанных от тихоокеанского побережья до столицы. Родилась из тысяч заметок в записной книжке, из наблюдений жизни во всем ее удивительном разнообразии, родилась из размышлений об увиденном и услышанном. Писалась она, как говорил сам автор, горестно и тяжко, с бесконечными переделками, поправками. И не потому ли почти сто лет живет она и будет жить еще долго-долго...
Плавание на "Палладе" осталось наиболее яркой страницей жизни Гончарова. И нет ничего удивительного в том, что накануне своего шестидесятилетия он едва не отправился во второе кругосветное плавание на фрегате "Светлана".
Уже в старости, когда напечатанную сначала в отрывках, а потом отдельной книгой "Фрегат Палладу" давно узнал и полюбил русский читатель, Гончаров писал:
"Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более. Лета охлаждают всякие желания и надежды. Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти (помните - "идти", а не ехать) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений".
Что же случилось с "Палладой" после того, как писатель покинул судно? Чем закончилось плавание? Какова судьба экипажа фрегата?
"Паллада" пришла в гавань, ныне носящую название Советской. Команда возвела береговые укрепления, готовясь отразить нападение врага с моря.
Потом, по приказу из Петербурга, фрегат попытались завести в мелководное устье Амура. Это не удалось, и "Паллада" снова вернулась в свою старую гавань. Здесь, опасаясь, как бы корабль не захватила англо-французская эскадра, судно затопили. Сделано это было по распоряжению свыше слишком поспешно и без особой надобности. Перед тем как пустить фрегат на дно, с него сняли пушки, такелаж и вообще все ценное.
Итак, воды бухты сомкнулись над "Палладой".
А на долю тех ее офицеров и матросов, которые перешли на прибывший в дальневосточные воды фрегат "Диана", выпало необыкновенное приключение.
На новом фрегате Путятин отправился в Японию. В тихий декабрьский день "Диана" стояла в бухте, на берегу которой расположен японский город Симодо. Неожиданно корабль сильно встряхнуло. В тот же миг раздался крик вахтенного:
- Смотрите, смотрите!
С борта "Дианы" было хорошо видно, как лодки, стоявшие в устье горной речки, вдруг рванулись со своих мест. Какая-то непонятная сила потащила их вверх против течения реки. Почти в тот же миг огромный зеленый вал поднялся у входа в бухту.
Было тихо, безветренно, и стена воды, вздыбленная высоко и грозно, казалась тяжелым кошмаром. Вал, достигнув берега, отхлынул прочь и столкнулся с другим, еще более мощным. Вода в бухте забурлила, и вся прибрежная часть городка Симодо была смыта до основания.
Гигантский водоворот подхватил и "Диану". Фрегат бросало, кружило, вертело, било о камни. Тяжелые пушки срывались с мест, калеча людей. Одну секунду корабль совсем положило не бок. И, однако, среди моряков нашлись люди, которые в эти минуты смертельной опасности сумели сосчитать, что корабль повернуло, точно щепку, сорок два раза вокруг своей оси.
За несколько минут "Диана" превратилась в жалкую развалину без руля.
Едва волнение немного улеглось, как моряки принялись спасать тонущих японцев, а судовой доктор отправился на берег, чтобы оказать помощь жертвам этого землетрясения, вызвавшего катастрофу и на море.
Но и история самой "Паллады" не кончилась в тот день, когда корабль опустился на дно.
Фрегат справедливо считался одним из красивейших судов русского флота, а выход книги Гончарова сделал этот корабль особенно дорогим сердцу каждого моряка. Всякий мореплаватель, которому доводилось побывать на Дальнем Востоке, считал долгом посетить "могилу" фрегата.
В 1912 году, с разрешения русского правительства, в Японии была создана водолазная компания для подъема "Паллады". Руководитель всего дела, японский капиталист Кудо заявил:
- Я руководствуюсь не одними только материальными выгодами. Я уверен, что моя затея принесет некоторую пользу нашему судостроению.
Видимо, японцам хотелось изучить очень удобную форму корпуса русского фрегата. Но это им не удалось: они не сумели проникнуть туда, где на большой глубине в илистом грунте лежал, наклонившись на левый борт, старый фрегат. Время безжалостно расправилось с ним. Корма была разрушена, ракушки и водоросли облепляли борта, червь-древоточец источил деревянные части...
Если вам доведется быть в Хабаровске, загляните в местный музей. Там вы узнаете последние новости о судьбе корабля. Советские люди не забыли о нем.
В музее можно увидеть много любопытных вещей, долго пролежавших под водой и поднятых нашими водолазами. На старом чугунном клюзе вы прочтете надпись, которая невольно заставит сердце забиться сильнее:
"Фрегат "Паллада", Санкт-Петербург".
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ АЛЕКСАНДРЫ ПОТАНИНОЙ
В семье Лаврских жила няня Авдотья. Долгими зимними вечерами она рассказывала детям про то, как хаживала на богомолье пешком из одного конца матушки-России в другой. Фантазия у няни была богатейшая, и быль она ловко перемежала всяческими небылицами.
Слушать Авдотью никогда не надоедало. Она могла ухать совершенно как леший в лесу, подражала голосам животных и птиц, а кроме того, была мастерицей сказывать сказки - и смешные, и страшные, и трогательные.
Саше, худенькой впечатлительной девочке, хотелось вместе с Авдотьей ходить пешком по стране, ощущая босыми ногами мягкую пыль.
- Няня, пойдем, а? Ну пойдем, ладно?
- Ноги у меня не те, Сашенька... А вот послушай-ка лучше про царевну-лягушку...
Семья Лаврских жила бедно. Саше приходилось много помогать по хозяйству. В домашних хлопотах сегодня походило на завтра.
Когда Саша подросла, старший брат Валерьян стал брать ее с собой в поле. Он увлекался ботаникой. В семье ого считали ученым. Еще в школьные годы он подружился с Добролюбовым - будущим великим революционным демократом.
Бродя с братом по приволжским лугам, Саша легко запоминала мудреные латинские названия трав и цветов, которыми так и сыпал Валерьян. Запоминала она и другое: слова о великом призвании каждого честного человека - служить всему человечеству.
Незаметно Саша превратилась в Александру Викторовну, воспитательницу Нижегородского женского училища.
Годы шли, и детская мечта о дальних странствованиях потускнела. Тихая и застенчивая Александра Викторовна проводила свободное время за чтением, стараясь побольше узнать о белом свете, о том, как живут люди в чужих странах.
В эти годы случилось несчастье с ее другим братом - Константином. Его сослали за политическую деятельность в захолустный северный городок Никольск. Сестра и мать поехали навестить ссыльного. Брат обрадовался родным и тотчас пообещал познакомить их с удивительным, замечательным человеком.
- Да кто же он?
- Здешний ссыльный, Потанин Григорий Николаевич. Путешественник, натуралист. Понимаешь, отсидел в каземате, был на каторжных работах. Там его в таратайку запрягали, щебень на нем возили. Сюда, в Никольск, по этапу пришел.
- Костенька, - забеспокоилась мать, - как же это ты с каторжником-то дружбу свел...
- С каторжником? Да за что его осудили, знаете ли вы? За то, что с такими же, как он, хлопотал об открытии в Сибири университета да читал прокламации Герцена - вот за что!
На другой день Лаврский познакомил сестру с Потаниным.
"Каторжник" был невысок, русоволос, бледен - видимо, от недоедания. Знакомясь, он конфузился и близоруко щурил глаза.
В северном городке и пришла к Александре Викторовне любовь.
* * *
В 1876 году Григорий Николаевич и Александра Викторовна Потанины отправились в первое свое общее путешествие. Петр Петрович Семенов, старейшина русских географов, человек большой души, сумел выхлопотать Потанину помилование и включил его в состав экспедиции, снаряженной Географическим обществом в северо-западную Монголию.
Среди провожавших экспедицию в Петербурге были и барыньки, у которых представление о путешествии связывалось с веселой поездкой в Париж или Ниццу.
- Ах, милочка, какая вы счастливица! - щебетали они, окружив Александру Викторовну. - Это так интересно, так романтично!
Но как бы запели эти восторженные барыньки, если бы им пришлось испытать то, с чем столкнулась Александра Викторовна уже в начале монгольского путешествия? Да они бежали бы без оглядки с первой же ночевки, когда комары не давали людям сомкнуть глаз и наседали такой густой массой, что тушили зажженную свечу.
А опасное приключение в буддийском монастыре, где Григорий Николаевич и его спутники были сброшены с лошадей, избиты и заключены в темную келью по обвинению в оскорблении святыни? А снежная буря в горах по дороге к городу Кобдо? А удушливая жара на старой караванной дороге, по которой, мимо скелетов лошадей и верблюдов, двинулись затем Потанины к центру монгольских пустынь?
Александра Викторовна была скорее болезненной и хрупкой, чем крепкой и выносливой женщиной. В детстве она часто плакала, сама не зная о чем. Когда ее, высокую, худощавую, с какой-то страдальческой чертой в лице, с тонким певучим голосом, встречали незнакомые люди, им и в голову не приходило, что эта женщина может лазить по горам или ездить верхом.
Но она днями не слезала с жесткого, неудобного седла, хотя боялась лошадей и каждый раз чувствовала сердцебиение, когда к ней подводили незнакомого коня. Она была чувствительна к простуде; в детстве её кутали в шали, но никто не слышал от нее жалоб, когда ночь заставала караван в горном ущелье и надо было ночевать прямо на снегу.
В экспедиции Александра Викторовна числилась только женой Григория Николаевича. Но сколько забот лежало на ней! Собранный, аккуратный во всем, что касалось науки, Григорий Николаевич был на редкость непрактичным и рассеянным в быту. Денег на экспедицию им отпустили мало, надо было выгадывать, выкраивать. Чтобы не отвлекать Григория Николаевича от основной работы, Александра Викторовна старалась как можно меньше вмешивать его во все это.
Но самое главное - она постепенно, незаметно взвалила на себя и немалую часть чисто научной работы: собирала этнографические материалы, помогала приводить в порядок дневники, делала зарисовки.
После многих месяцев странствований Потанины вернулись на родину, для того чтобы обработать собранные материалы и снова отправиться в Монголию. На этот раз им поручили посетить те места, которые остались в стороне от маршрута первого путешествия, - в том числе Урянхай, нынешнюю Тувинскую автономную область. Потаниных не удовлетворяло и то, что в некоторых местах Монголии они были зимой и, следовательно, не могли собрать гербарий.
Во время второго путешествия пробелы были заполнены, и вскоре появились в свет четыре тома, в которых впервые было дано всестороннее описание северо-западной Монголии и подробно рассказано о народах, здесь обитающих. Не зря Потанины ночевали зимой под черным звездным небом, расталкивая друг друга, чтобы не замерзнуть во сне, не зря голодали, питаясь кореньями из нор полевых мышей, когда кончились последние сухари. Их вклад в отечественную науку был по достоинству оценен передовыми деятелями в России и за рубежом.
А Русское географическое общество между тем обсуждало новые планы. Пржевальский готовился к экспедиции в Тибет. Кто-то другой должен был исследовать восточные окраины Тибета и соседние китайские провинции, где проходили древние дороги воинственных кочевников, когда-то тревоживших Китай своими опустошительными набегами. Там же лежит и граница между неприхотливой растительностью нагорий и роскошной зеленью плодородных долин с их почти тропическим климатом. Там, наконец, необозримое поле деятельности для историка, этнографа, ботаника. Но у кого же из деятелей отечественной науки так счастливо сочетаются эти научные специальности, как не у Потанина?
Семь месяцев плыли Потанины морями и проливами из Петербурга в китайский порт Чифу. Отсюда начались их двухлетние странствования по дорогам Китая, странствования трудные и увлекательные.
Летом 1884 года Потанины побывали в Пекине. Вместе с вереницами купеческих караванов шли русские путешественники через ворота Великой китайской стены, построенной для защиты от кочевников еще до нашей эры; осматривали древние города и монастыри, юрты и усыпальницу Чингис-хана; переправлялись через желтовато-бурые воды Хуанхэ, увязали в сыпучих песках Ордоса; ночевали в фанзах, на постоялых дворах и даже в пещерах, которые служили жилищем семьям бедняков.
Зимовали Потанины вблизи Хуанхэ, в местности, населенной монголами-широнголами, перенявшими китайскую культуру. Александра Викторовна проводила дни среди широнголок, узнавая их обычаи, поверья, нравы.
В Тибетском нагорье Потанины близко познакомились с тангутами, храбрым и решительным народом. В бассейне великой китайской реки Янцзы экспедиция пополнила свои гербарии южными теплолюбивыми растениями, листьями веерных пальм, лаковых и восковых деревьев, аралий и мирт.
Потанины с живейшим интересом и сочувствием наблюдали жизнь миролюбивого, выносливого китайского народа - трудную и очень своеобразную жизнь.
Александру Викторовну особенно интересовало положение китайской женщины. Китаянок не учили в школах, и поэтому среди них было очень мало грамотных.
А возмутительный обычай уродования ног, введенный, по преданию, почти тысячу лет назад одним из императоров! С трехлетнего возраста девочкам крепко бинтовали ступни, для того чтобы они не росли. На таких изуродованных ногах почти невозможно бегать, да и ходить нелегко. А ведь китаянке приходится много трудиться в поле, хлопотать по дому, ухаживать за детьми, которых в Китае очень любят: если нет своих детей, то семья берет сирот на воспитание.
Нелегка жизнь китайских женщин, но почти всегда они добродушны и приветливы. Особенно запомнилась Александре Викторовне старая крестьянка, мать семейства. Живая, энергичная, она встретила русских на деревенской улице и тотчас пригласила их к себе в дом. Там она поставила на стол горячую похлебку, состоявшую из кусочков тонко раскатанного теста, сваренного в бульоне с луком и уксусом, напекла свежих булочек и вообще старалась всячески угодить своим гостям.
Веселая, проворная, она носилась по комнате на своих забинтованных ногах, называя по-китайски разные предметы, которые интересовали русских, и громко смеясь, когда тем не удавалось правильно выговаривать эти названия.
Хозяйка дома заметила, что Потанины интересуются растениями. Выйдя провожать гостей, она, показывая сначала на вяз, а потом на тополь, повторяла:
- Жюйшо! Вытхуон!
Александра Викторовна подружилась со старой крестьянкой и радовалась, когда та приходила в лагерь экспедиции.
Висячие мосты над потоками Сычуани, стены монастыря Гумбум, берега знаменитого голубого озера Куку-Нор, снежные перевалы в верховьях горной реки Харын-гол, оазисы провинции Ганьсу и, наконец, пыльные бури пустыни Гоби сменяли друг друга на заключительном этапе китайско-тибетского путешествия Потаниных. Результаты этого путешествия принесли им мировую известность.
* * *
Когда возник проект четвертой экспедиции Потаниных, Александре Викторовне было почти пятьдесят лет. К жестокому ревматизму, которым она заболела еще во время первого путешествия, прибавились сердечные недомогания. Она крепилась, не подавала виду, больше всего боясь, что ее болезни расстроят планы Григория Николаевича. Если Григорий Николаевич узнает, то непременно всполошится и либо вовсе откажется от участия в экспедиции, либо поедет один.
Но разве это можно допустить? Кто же поможет ему вести дневники? Кто возьмет на себя пусть незаметную, но очень важную черновую работу - хотя бы приведение в порядок собранного?
Осенью 1892 года Потанины были уже в пограничном с Монголией городке Кяхте, откуда намеревались снова отправиться к восточным окраинам Тибета и побывать затем в китайской провинции Сычуань, чтобы продолжить изучение этих мест, начатое в предыдущую экспедицию.
С утра до вечера толпились кяхтинцы в комнате, где на перепутье поселились Потанины. Тут слышались монгольская речь, а иногда и пение: Григорий Николаевич записывал народные песни и легенды. Приходили кяхтинские старожилы, запросто бывали политические ссыльные. Всех притягивали к себе Потанины своей теплотой, сердечностью и дружеским вниманием.
Александра Викторовна, неизменно приветливая, встречала гостей. Была она так бледна, что кяхтинцы, как и петербургские знакомые, тоже уговаривали ее отказаться от путешествия.
Моряк с английского судна развлекался тем, что оттаскивал в сторону за волосы всех китайцев, которых случалось ему обгонять на улице. Плюгавый хозяин европейской гостиницы беспощадно колотил "желтокожих".
- Обогащаются за счет китайцев, отравляют их опиумом, да еще и презирают свои жертвы! - негодовал Гончаров. - За опиум китайцы отдают не только чай и шелк, но и свою кровь, энергию, ум, жизнь. Англичане и американцы хладнокровно берут все это и превращают в деньги. Пусть товар будет ядом - лишь бы нажива. Цивилизованная нация! Не знаю, кто из них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан...
Писатель не раз говорил, что китайскому народу суждено в будущем играть большую роль.
Гончаров видел только один из уголков страны и то мельком. Многое так и осталось ему неясным. Русские моряки жили в Шанхае недолго: Путятин получил известие, что началась русско-турецкая война и что англо-французская эскадра идет к Черному морю с явным намерением поддержать турок. С часу на час могла начаться большая война. Опасаясь, что англичане попытаются захватить шхуну, Путятин приказал ей ночью сниматься с якоря и идти к "Палладе".
Вскоре вся русская эскадра незаметно покинула Седельные острова и ушла в Нагасаки. Снова потянулись бесконечные и почти бесплодные переговоры. Да никто уже и не надеялся на их быстрое завершение. Моряков больше волновало будущее эскадры.
Русские корабли находились в чужих водах. За эскадрой следили. В ближайших портах стояли наготове не только английские военные парусники, но и железные пароходы. Со вступлением в войну Англии и Франции "Паллада" могла оказаться в западне.
И Путятин решил идти в нейтральный испанский порт Манилу, на Филиппинские острова. Там он надеялся прежде всего хорошо отремонтировать "Палладу". По поводу того, что будет дальше, молодые офицеры строили самые смелые планы: один предлагал напасть на английский порт в Австралии, другой считал, что вернее идти к Индии.
Однажды Путятин позвал к себе в каюту командира "Паллады" Унковского, Посьета и Гончарова.
- Господа, - сказал адмирал, - я принял решение, которое прошу сохранить в тайне. Если будет бой и мы не одолеем неприятеля, то фрегат должен сойтись с вражескими кораблями вплотную. После этого мы взорвем нашу "Палладу" и погибнем с честью.
Что же Гончаров? Как отнесся он к этому разговору? С необыкновенным упорством и рвением писатель стал приводить в порядок свои записки. Он торопился. Страница за страницей, исписанные мелким почерком, ложились в его портфель. Что бы ни случилось - писатель должен исполнить свой долг...
"Паллада" по пути к Маниле заходит на Ликейские острова, или, как их называют, острова Рюкю. И тут едва не оканчивается ее плавание. Бурный океан толкает корабль туда, где на опаснейшем рифе кипят буруны.
Словно конь над пропастью, упирается судно, уцепившись за дно якорями. Но выдержат ли канаты? Ветер все усиливается. Смерть - в двухстах саженях. И ничего нельзя сделать. Эта невозможность действия особенно тягостна, особенно нестерпима; она порождает даже в самых смелых тупое чувство тоски.
Английский миссионер, наблюдавший с берега, как судно постепенно тянет на рифы, принялся молиться за упокой души русских моряков... Но он поспешил. Канаты выдержали, и как только ветер немного переменил направление, корабль проскользнул в бухту.
Благодатные Ликейские острова уже привлекли внимание Соединенных Штатов Америки. Американцы оставили здесь несколько матросов, двух офицеров и бумагу, в которой суда всех других наций извещались, что острова взяты американцами "под свое покровительство". Разумеется, островитян не спрашивали, нуждаются ли они в таком покровительстве.
Вообще к этому времени американцы, или, как их называл Гончаров, "люди Соединенных Штатов с бумажными и шерстяными тканями, ружьями и пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации", показали себя сильными соперниками английских колонизаторов. Угрожая японцам пушками своих кораблей, они стремились проникнуть в японские порты, пробрались в Китай, на острова Тихого океана. "Говорят, молятся, едят одинаково и одинаково ненавидят друг друга", - сказал Гончаров об английских и американских дельцах и политиканах.
Но скорей в Манилу! "Паллада" пересекает северный тропик. Темной безмолвной ночью, когда море излучает фосфорический свет, а в небе ярко горят звезды, фрегат пришел в желанную бухту.
Однако, что за пароход дымит на Манильском рейде? Да ведь это "Кольбер", французский военный корабль! В любой момент он может сняться с якоря и вернуться обратно с эскадрой, чтобы захватить ремонтирующуюся "Палладу"! Вот тебе и отдых, вот тебе и починка перед опасным крейсерством!
Пока Путятин вел переговоры с испанским губернатором, моряки знакомились с Манилой.
В этом городе дома были либо очень массивными, либо, напротив, чрезвычайно легкими: то и другое делало их стойкими во время частых землетрясений. А какой здесь исполинский бамбук, какое обилие хлебных и фиговых деревьев, как роскошны плантации кофе, табака и сахарного тростника!
Излюбленным развлечением островитян были петушиные бои, и многие филиппинцы разгуливали с петухом подмышкой. Если хозяин находился в лавке, петух оставался привязанным у входа.
В цехах знаменитой манильской фабрики сигар девять тысяч женщин самыми обыкновенными камнями били по листьям табака и затем свертывали их. Увы, писатель не нашел слов осуждения для тех, кто наживался на эксплуатации женского труда. Он отстал в этом от лучших людей своего времени, гневно восстававших против порабощения труда капиталом.
Днем Гончаров ходил по городу или по его окрестностям, а ночами писал в номере скверной гостиницы. Плошка с кокосовым маслом немилосердно чадила, ящерицы и летучие тараканы шуршали на стенах, тучи комаров вились вокруг. Уже готовы были многие главы будущей книги, но писателю они попрежнему казались нестоящими, бестолковыми. Возбуждение нередко сменялось усталостью, и Гончаров чувствовал, что его начинает тяготить путешествие.
Повидав много стран, он все сильнее ощущал красоту и величие далекой родины. В свободные минуты раскрывал он тургеневские "Записки охотника", чтобы хоть на время окунуться в знакомый, милый сердцу мир, перенестись из Манилы на Бежин луг.
Переговоры Путятина с губернатором кончились тем, что испанцы, опасаясь прихода английской эскадры, попросили русских моряков как можно скорее покинуть бухту.
Что делать? Длительное плавание в чужих, опасных водах на корабле, который тек по всем швам и нуждался в ремонте, было невозможным. Оставалось одно - идти к берегам Сибири.
Фрегат был приведен в боевое положение на случай встречи с вражеской эскадрой. Пороховую камеру приготовили к взрыву. Фрегат плыл мимо тех мест, где год назад его трепал тайфун. На одном из островков в океане подкрепили мачты, здесь же произвели учебную стрельбу. Однажды вдалеке заметили дым. Уж не вражеский ли пароход?
- К орудиям!
Но дымившее судно оказалось парусным китобоем, на котором вытапливали китовый жир.
Татарский пролив еще не очистился ото льда. Моряки "Паллады", чтобы не терять времени, занялись составлением карты берегов Кореи. В тумане, пробираясь чуть не ощупью в незнакомые бухты, они делали промеры глубин, исправляли грубые ошибки старой карты. Один из пропущенных составителями этой карты островков назвали именем Гончарова.
А сам писатель в эти дни писал недостающее начало к своей книге - главу "От Кронштадта до мыса Лизарда". Эта глава была окончена уже в Татарском проливе.
Остальные главы составились из много раз переработанных записей в дневнике. По возвращении в Петербург писатель надеялся включить в книгу и некоторые свои письма друзьям - разумеется, тоже переделав и расширив их. Это возвращение становилось не таким далеким: Гончаров уже не был нужен Путятину как секретарь экспедиции и мог ехать домой через Сибирь.
После жары тропиков писателю пришлось познакомиться с жестокими морозами. Железных дорог тогда за Уралом не было, и Гончаров ехал верхом и на почтовых. Между началом и концом этой поездки лежала треть года и две трети полушария. И во время этого трудного путешествия писатель закончил работу над книгой, дополнив ее главами о Сибири.
Не в тиши уединенного писательского кабинета рождалась его книга, а в тесной каюте носимого бурями фрегата, в случайных гостиницах чужих городов, на сибирских зимовьях и постоялых дворах, разбросанных от тихоокеанского побережья до столицы. Родилась из тысяч заметок в записной книжке, из наблюдений жизни во всем ее удивительном разнообразии, родилась из размышлений об увиденном и услышанном. Писалась она, как говорил сам автор, горестно и тяжко, с бесконечными переделками, поправками. И не потому ли почти сто лет живет она и будет жить еще долго-долго...
Плавание на "Палладе" осталось наиболее яркой страницей жизни Гончарова. И нет ничего удивительного в том, что накануне своего шестидесятилетия он едва не отправился во второе кругосветное плавание на фрегате "Светлана".
Уже в старости, когда напечатанную сначала в отрывках, а потом отдельной книгой "Фрегат Палладу" давно узнал и полюбил русский читатель, Гончаров писал:
"Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более. Лета охлаждают всякие желания и надежды. Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти (помните - "идти", а не ехать) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений".
Что же случилось с "Палладой" после того, как писатель покинул судно? Чем закончилось плавание? Какова судьба экипажа фрегата?
"Паллада" пришла в гавань, ныне носящую название Советской. Команда возвела береговые укрепления, готовясь отразить нападение врага с моря.
Потом, по приказу из Петербурга, фрегат попытались завести в мелководное устье Амура. Это не удалось, и "Паллада" снова вернулась в свою старую гавань. Здесь, опасаясь, как бы корабль не захватила англо-французская эскадра, судно затопили. Сделано это было по распоряжению свыше слишком поспешно и без особой надобности. Перед тем как пустить фрегат на дно, с него сняли пушки, такелаж и вообще все ценное.
Итак, воды бухты сомкнулись над "Палладой".
А на долю тех ее офицеров и матросов, которые перешли на прибывший в дальневосточные воды фрегат "Диана", выпало необыкновенное приключение.
На новом фрегате Путятин отправился в Японию. В тихий декабрьский день "Диана" стояла в бухте, на берегу которой расположен японский город Симодо. Неожиданно корабль сильно встряхнуло. В тот же миг раздался крик вахтенного:
- Смотрите, смотрите!
С борта "Дианы" было хорошо видно, как лодки, стоявшие в устье горной речки, вдруг рванулись со своих мест. Какая-то непонятная сила потащила их вверх против течения реки. Почти в тот же миг огромный зеленый вал поднялся у входа в бухту.
Было тихо, безветренно, и стена воды, вздыбленная высоко и грозно, казалась тяжелым кошмаром. Вал, достигнув берега, отхлынул прочь и столкнулся с другим, еще более мощным. Вода в бухте забурлила, и вся прибрежная часть городка Симодо была смыта до основания.
Гигантский водоворот подхватил и "Диану". Фрегат бросало, кружило, вертело, било о камни. Тяжелые пушки срывались с мест, калеча людей. Одну секунду корабль совсем положило не бок. И, однако, среди моряков нашлись люди, которые в эти минуты смертельной опасности сумели сосчитать, что корабль повернуло, точно щепку, сорок два раза вокруг своей оси.
За несколько минут "Диана" превратилась в жалкую развалину без руля.
Едва волнение немного улеглось, как моряки принялись спасать тонущих японцев, а судовой доктор отправился на берег, чтобы оказать помощь жертвам этого землетрясения, вызвавшего катастрофу и на море.
Но и история самой "Паллады" не кончилась в тот день, когда корабль опустился на дно.
Фрегат справедливо считался одним из красивейших судов русского флота, а выход книги Гончарова сделал этот корабль особенно дорогим сердцу каждого моряка. Всякий мореплаватель, которому доводилось побывать на Дальнем Востоке, считал долгом посетить "могилу" фрегата.
В 1912 году, с разрешения русского правительства, в Японии была создана водолазная компания для подъема "Паллады". Руководитель всего дела, японский капиталист Кудо заявил:
- Я руководствуюсь не одними только материальными выгодами. Я уверен, что моя затея принесет некоторую пользу нашему судостроению.
Видимо, японцам хотелось изучить очень удобную форму корпуса русского фрегата. Но это им не удалось: они не сумели проникнуть туда, где на большой глубине в илистом грунте лежал, наклонившись на левый борт, старый фрегат. Время безжалостно расправилось с ним. Корма была разрушена, ракушки и водоросли облепляли борта, червь-древоточец источил деревянные части...
Если вам доведется быть в Хабаровске, загляните в местный музей. Там вы узнаете последние новости о судьбе корабля. Советские люди не забыли о нем.
В музее можно увидеть много любопытных вещей, долго пролежавших под водой и поднятых нашими водолазами. На старом чугунном клюзе вы прочтете надпись, которая невольно заставит сердце забиться сильнее:
"Фрегат "Паллада", Санкт-Петербург".
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ АЛЕКСАНДРЫ ПОТАНИНОЙ
В семье Лаврских жила няня Авдотья. Долгими зимними вечерами она рассказывала детям про то, как хаживала на богомолье пешком из одного конца матушки-России в другой. Фантазия у няни была богатейшая, и быль она ловко перемежала всяческими небылицами.
Слушать Авдотью никогда не надоедало. Она могла ухать совершенно как леший в лесу, подражала голосам животных и птиц, а кроме того, была мастерицей сказывать сказки - и смешные, и страшные, и трогательные.
Саше, худенькой впечатлительной девочке, хотелось вместе с Авдотьей ходить пешком по стране, ощущая босыми ногами мягкую пыль.
- Няня, пойдем, а? Ну пойдем, ладно?
- Ноги у меня не те, Сашенька... А вот послушай-ка лучше про царевну-лягушку...
Семья Лаврских жила бедно. Саше приходилось много помогать по хозяйству. В домашних хлопотах сегодня походило на завтра.
Когда Саша подросла, старший брат Валерьян стал брать ее с собой в поле. Он увлекался ботаникой. В семье ого считали ученым. Еще в школьные годы он подружился с Добролюбовым - будущим великим революционным демократом.
Бродя с братом по приволжским лугам, Саша легко запоминала мудреные латинские названия трав и цветов, которыми так и сыпал Валерьян. Запоминала она и другое: слова о великом призвании каждого честного человека - служить всему человечеству.
Незаметно Саша превратилась в Александру Викторовну, воспитательницу Нижегородского женского училища.
Годы шли, и детская мечта о дальних странствованиях потускнела. Тихая и застенчивая Александра Викторовна проводила свободное время за чтением, стараясь побольше узнать о белом свете, о том, как живут люди в чужих странах.
В эти годы случилось несчастье с ее другим братом - Константином. Его сослали за политическую деятельность в захолустный северный городок Никольск. Сестра и мать поехали навестить ссыльного. Брат обрадовался родным и тотчас пообещал познакомить их с удивительным, замечательным человеком.
- Да кто же он?
- Здешний ссыльный, Потанин Григорий Николаевич. Путешественник, натуралист. Понимаешь, отсидел в каземате, был на каторжных работах. Там его в таратайку запрягали, щебень на нем возили. Сюда, в Никольск, по этапу пришел.
- Костенька, - забеспокоилась мать, - как же это ты с каторжником-то дружбу свел...
- С каторжником? Да за что его осудили, знаете ли вы? За то, что с такими же, как он, хлопотал об открытии в Сибири университета да читал прокламации Герцена - вот за что!
На другой день Лаврский познакомил сестру с Потаниным.
"Каторжник" был невысок, русоволос, бледен - видимо, от недоедания. Знакомясь, он конфузился и близоруко щурил глаза.
В северном городке и пришла к Александре Викторовне любовь.
* * *
В 1876 году Григорий Николаевич и Александра Викторовна Потанины отправились в первое свое общее путешествие. Петр Петрович Семенов, старейшина русских географов, человек большой души, сумел выхлопотать Потанину помилование и включил его в состав экспедиции, снаряженной Географическим обществом в северо-западную Монголию.
Среди провожавших экспедицию в Петербурге были и барыньки, у которых представление о путешествии связывалось с веселой поездкой в Париж или Ниццу.
- Ах, милочка, какая вы счастливица! - щебетали они, окружив Александру Викторовну. - Это так интересно, так романтично!
Но как бы запели эти восторженные барыньки, если бы им пришлось испытать то, с чем столкнулась Александра Викторовна уже в начале монгольского путешествия? Да они бежали бы без оглядки с первой же ночевки, когда комары не давали людям сомкнуть глаз и наседали такой густой массой, что тушили зажженную свечу.
А опасное приключение в буддийском монастыре, где Григорий Николаевич и его спутники были сброшены с лошадей, избиты и заключены в темную келью по обвинению в оскорблении святыни? А снежная буря в горах по дороге к городу Кобдо? А удушливая жара на старой караванной дороге, по которой, мимо скелетов лошадей и верблюдов, двинулись затем Потанины к центру монгольских пустынь?
Александра Викторовна была скорее болезненной и хрупкой, чем крепкой и выносливой женщиной. В детстве она часто плакала, сама не зная о чем. Когда ее, высокую, худощавую, с какой-то страдальческой чертой в лице, с тонким певучим голосом, встречали незнакомые люди, им и в голову не приходило, что эта женщина может лазить по горам или ездить верхом.
Но она днями не слезала с жесткого, неудобного седла, хотя боялась лошадей и каждый раз чувствовала сердцебиение, когда к ней подводили незнакомого коня. Она была чувствительна к простуде; в детстве её кутали в шали, но никто не слышал от нее жалоб, когда ночь заставала караван в горном ущелье и надо было ночевать прямо на снегу.
В экспедиции Александра Викторовна числилась только женой Григория Николаевича. Но сколько забот лежало на ней! Собранный, аккуратный во всем, что касалось науки, Григорий Николаевич был на редкость непрактичным и рассеянным в быту. Денег на экспедицию им отпустили мало, надо было выгадывать, выкраивать. Чтобы не отвлекать Григория Николаевича от основной работы, Александра Викторовна старалась как можно меньше вмешивать его во все это.
Но самое главное - она постепенно, незаметно взвалила на себя и немалую часть чисто научной работы: собирала этнографические материалы, помогала приводить в порядок дневники, делала зарисовки.
После многих месяцев странствований Потанины вернулись на родину, для того чтобы обработать собранные материалы и снова отправиться в Монголию. На этот раз им поручили посетить те места, которые остались в стороне от маршрута первого путешествия, - в том числе Урянхай, нынешнюю Тувинскую автономную область. Потаниных не удовлетворяло и то, что в некоторых местах Монголии они были зимой и, следовательно, не могли собрать гербарий.
Во время второго путешествия пробелы были заполнены, и вскоре появились в свет четыре тома, в которых впервые было дано всестороннее описание северо-западной Монголии и подробно рассказано о народах, здесь обитающих. Не зря Потанины ночевали зимой под черным звездным небом, расталкивая друг друга, чтобы не замерзнуть во сне, не зря голодали, питаясь кореньями из нор полевых мышей, когда кончились последние сухари. Их вклад в отечественную науку был по достоинству оценен передовыми деятелями в России и за рубежом.
А Русское географическое общество между тем обсуждало новые планы. Пржевальский готовился к экспедиции в Тибет. Кто-то другой должен был исследовать восточные окраины Тибета и соседние китайские провинции, где проходили древние дороги воинственных кочевников, когда-то тревоживших Китай своими опустошительными набегами. Там же лежит и граница между неприхотливой растительностью нагорий и роскошной зеленью плодородных долин с их почти тропическим климатом. Там, наконец, необозримое поле деятельности для историка, этнографа, ботаника. Но у кого же из деятелей отечественной науки так счастливо сочетаются эти научные специальности, как не у Потанина?
Семь месяцев плыли Потанины морями и проливами из Петербурга в китайский порт Чифу. Отсюда начались их двухлетние странствования по дорогам Китая, странствования трудные и увлекательные.
Летом 1884 года Потанины побывали в Пекине. Вместе с вереницами купеческих караванов шли русские путешественники через ворота Великой китайской стены, построенной для защиты от кочевников еще до нашей эры; осматривали древние города и монастыри, юрты и усыпальницу Чингис-хана; переправлялись через желтовато-бурые воды Хуанхэ, увязали в сыпучих песках Ордоса; ночевали в фанзах, на постоялых дворах и даже в пещерах, которые служили жилищем семьям бедняков.
Зимовали Потанины вблизи Хуанхэ, в местности, населенной монголами-широнголами, перенявшими китайскую культуру. Александра Викторовна проводила дни среди широнголок, узнавая их обычаи, поверья, нравы.
В Тибетском нагорье Потанины близко познакомились с тангутами, храбрым и решительным народом. В бассейне великой китайской реки Янцзы экспедиция пополнила свои гербарии южными теплолюбивыми растениями, листьями веерных пальм, лаковых и восковых деревьев, аралий и мирт.
Потанины с живейшим интересом и сочувствием наблюдали жизнь миролюбивого, выносливого китайского народа - трудную и очень своеобразную жизнь.
Александру Викторовну особенно интересовало положение китайской женщины. Китаянок не учили в школах, и поэтому среди них было очень мало грамотных.
А возмутительный обычай уродования ног, введенный, по преданию, почти тысячу лет назад одним из императоров! С трехлетнего возраста девочкам крепко бинтовали ступни, для того чтобы они не росли. На таких изуродованных ногах почти невозможно бегать, да и ходить нелегко. А ведь китаянке приходится много трудиться в поле, хлопотать по дому, ухаживать за детьми, которых в Китае очень любят: если нет своих детей, то семья берет сирот на воспитание.
Нелегка жизнь китайских женщин, но почти всегда они добродушны и приветливы. Особенно запомнилась Александре Викторовне старая крестьянка, мать семейства. Живая, энергичная, она встретила русских на деревенской улице и тотчас пригласила их к себе в дом. Там она поставила на стол горячую похлебку, состоявшую из кусочков тонко раскатанного теста, сваренного в бульоне с луком и уксусом, напекла свежих булочек и вообще старалась всячески угодить своим гостям.
Веселая, проворная, она носилась по комнате на своих забинтованных ногах, называя по-китайски разные предметы, которые интересовали русских, и громко смеясь, когда тем не удавалось правильно выговаривать эти названия.
Хозяйка дома заметила, что Потанины интересуются растениями. Выйдя провожать гостей, она, показывая сначала на вяз, а потом на тополь, повторяла:
- Жюйшо! Вытхуон!
Александра Викторовна подружилась со старой крестьянкой и радовалась, когда та приходила в лагерь экспедиции.
Висячие мосты над потоками Сычуани, стены монастыря Гумбум, берега знаменитого голубого озера Куку-Нор, снежные перевалы в верховьях горной реки Харын-гол, оазисы провинции Ганьсу и, наконец, пыльные бури пустыни Гоби сменяли друг друга на заключительном этапе китайско-тибетского путешествия Потаниных. Результаты этого путешествия принесли им мировую известность.
* * *
Когда возник проект четвертой экспедиции Потаниных, Александре Викторовне было почти пятьдесят лет. К жестокому ревматизму, которым она заболела еще во время первого путешествия, прибавились сердечные недомогания. Она крепилась, не подавала виду, больше всего боясь, что ее болезни расстроят планы Григория Николаевича. Если Григорий Николаевич узнает, то непременно всполошится и либо вовсе откажется от участия в экспедиции, либо поедет один.
Но разве это можно допустить? Кто же поможет ему вести дневники? Кто возьмет на себя пусть незаметную, но очень важную черновую работу - хотя бы приведение в порядок собранного?
Осенью 1892 года Потанины были уже в пограничном с Монголией городке Кяхте, откуда намеревались снова отправиться к восточным окраинам Тибета и побывать затем в китайской провинции Сычуань, чтобы продолжить изучение этих мест, начатое в предыдущую экспедицию.
С утра до вечера толпились кяхтинцы в комнате, где на перепутье поселились Потанины. Тут слышались монгольская речь, а иногда и пение: Григорий Николаевич записывал народные песни и легенды. Приходили кяхтинские старожилы, запросто бывали политические ссыльные. Всех притягивали к себе Потанины своей теплотой, сердечностью и дружеским вниманием.
Александра Викторовна, неизменно приветливая, встречала гостей. Была она так бледна, что кяхтинцы, как и петербургские знакомые, тоже уговаривали ее отказаться от путешествия.