Кублицкий Георгий. По материкам и океанам

   - Что вы! - возражала она. - Если я останусь, тогда и Григорий Николаевич не поедет. Я с ним всегда всюду хожу, а то он что-нибудь да забудет. Ужасно стал рассеянным. После нашего последнего путешествия он читал доклад в Географическом обществе и явился на заседание без галстука. Хорошо еще, что председатель заметил это, снял с кого-то галстук и повязал ему... И очень прошу вас: пожалуйста, не пугайте Григория Николаевича. Я просто немного устала в дороге.
   Григорию Николаевичу не терпелось поскорее начать работу. Пустыня Гоби его уже не интересовала, и он решил миновать ее как можно быстрее. Может быть, при выборе средства передвижения ему нужно было больше подумать об удобствах путешествия и здоровье Александры Викторовны. Но Григорий Николаевич, как и многие целиком поглощенные своим делом люди, иной раз, к сожалению, почти переставал замечать все, что не имело прямого отношения к науке...
   Потанины поехали в двуколке монгольских почтарей. Ощущения, испытываемые при этом, трудно сравнить с чем-либо - разве только с самочувствием человека, сидящего в бочке, которая, подпрыгивая, катится вниз с крутой горы.
   В монгольской двуколке нет оглобель. Ее влекут за поперечную перекладину дышла двое мчащихся сломя голову всадников. Нередко перекладина срывается с седел и дышло с размаху падает на землю. Пассажиры сидят спиной к лошадям, задрав ноги чуть не выше головы.
   Рядом с повозкой, поднимая страшную пыль, мчатся еще десятка полтора всадников, чтобы время от времени на скаку сменять тех, которые волокут ее. Добавьте к этому не смолкающие целый день крики, грохот окованных железом колес, отчаянную тряску, при которой нельзя сказать спутнику слово без боязни откусить язык, - и у вас будет некоторое представление о поездке со старинной монгольской почтой.
   В Пекине Александра Викторовна расхворалась. Врач русского посольства осмотрел ее:
   - Вам нельзя ехать дальше. В крайнем случае, хорошенько отдохните здесь, в Пекине. И берегите себя. Ваше сердце... - И врач покачал головой.
   Александра Викторовна, послушавшись совета, редко показывалась на улице, стараясь "отлежаться". Расстроенный Григорий Николаевич твердил, что это он виноват во всем.
   Постепенно к больной вернулись силы, и она настояла на продолжении путешествия. Накануне отъезда Потаниных весь их отряд собрался в посольстве. Молодой русский геолог, посланный для изучения геологического строения Внутренней Азии, сфотографировал всех на память.
   Этим молодым геологом был Владимир Афанасьевич Обручев, будущий ученый с мировым именем.
   В двух грузовых телегах Потанины, одетые, чтобы не возбуждать любопытства праздных зевак, в китайские костюмы, отправились по дороге к городу Сиань. Стояла холодная погода. Путники ночевали в "дянях" - китайских гостиницах, вернее - постоялых дворах, где не было печей.
   "Мерзнешь на улице, а в комнате, где нет ни солнца, ни печки, - вдвое. Эта невозможность хотя на минуту погреться ужасно как-то затрудняет и лишает энергии", - писала с дороги знакомым Александра Викторовна. От нее редко слышали жалобы на тяготы путешествия; эти строчки показывали, что ей становилось уже невмоготу.
   Вставали затемно - в три-четыре часа утра, торопливо запивали чаем пресные лепешки и рассаживались по телегам. В одиннадцать часов караван останавливался. Кормили мулов, ели сами - обычно постную лапшу. Затем двигались до позднего вечера. А там - ночлег на выстуженном постоялом дворе, где ветер свистит в щелях и где не всегда найдешь жаровню с углями, около которой можно погреть озябшие руки.
   Желтой реки Хуанхэ Потанины достигли в самый разгар ледостава. В мутных водах кружились льдины, густо шла шуга. Лодочники уже потеряли одно судно, унесенное льдом, и не хотели даже слышать о переправе: раз река сердитая, зачем дразнить ее?
   Пять дней жили Потанины в темном амбаре без окон. Дверь все время держали открытой, чтобы выходил дым от костра из старых досок и соломы, у которого грелась больная Александра Викторовна. На шестой день переправу наладили.
   Вскоре Потанины были в Сиане. Город, который тысячелетие назад считался столицей Китая, окружали старинные стены, по длине уступающие лишь стенам Пекина и Нанкина. Около них ютились ремесленники, выделывавшие кожи или изготавливавшие курительные приборы и благовонные свечи. Из кузниц летели искры.
   Над входом в город высилась башня. Крикливые торговцы и уличные парикмахеры теснились в ее воротах, а какой-то предприимчивый человек устроил тут же закусочную. Обедавших не смущало, что их едва не задевали колеса телег, а лошади совали головы в кушанье.
   Богатые магазины с золочеными вывесками стояли на улицах Сианя рядом с мастерскими, где трудились полуголые рабочие, рядом с лавчонками, забитыми разным старьем. Изможденные нищие - сотни, тысячи нищих - бродили, выпрашивая подаяние.
   Сиань от центра провинции Сычуань, города Чэнду, отделяли многие сотни километров. Колесных дорог здесь не было.
   Потаниным посоветовали путешествовать дальше... на носилках! Только таким образом, говорили им, можно преодолеть головокружительные тропы горных хребтов, через которые идет дорога. Разве русские не знают, что переноска людей и багажа в Сычуани для многих тысяч семей - единственный способ заработать себе горстку риса?
   Очень неприятно было Потаниным пользоваться услугами носильщиков - но что же делать! В назначенный час появились легкие, изящные носилки, сделанные из бамбука. Внутри была проволочная сетка для сиденья, над головой - крыша из цыновки.
   Носильщики вскинули шесты на плечи и тронулись ровным, скорым шагом, не сбиваясь с ноги. Время от времени вслед за протяжным возгласом "пан-гоо" они перекидывали шест с одного плеча на другое.
   Пять дней носильщики шли по густонаселенной равнине, минуя рощицы тополей и зеленых туй, деревеньки с глиняными хижинами - фанзами, поля, скирды соломы, тесные улицы небольших городов, где в дянях можно было наскоро съесть горячую лапшу, рис с соленой редькой или гороховый кисель.
   Потом тропа втянулась в ущелье высокого хребта. Местами она была высечена в скале, а кое-где носильщики шагали по каменным лестницам. На перевале высота была уже около трех тысяч метров.
   Александра Викторовна шла большую часть этой трудной дороги пешком. В сердце кололо, холодный пот выступал на лбу, но она не могла спокойно усидеть в носилках. Навстречу то и дело попадались мужчины, женщины и даже подростки, согнувшиеся под тюками с материей или чаем. "Им еще тяжелее", думала Александра Викторовна, с трудом переставляя ноги.
   Особенно неприятными были минуты, когда навстречу попадались вьючные мулы. Своими широкими тюками они теснили встречных. Достаточно животному шарахнуться в сторону, испугавшись чего-либо, - и несчастье неизбежно.
   При таких встречах сердце Александры Викторовны замирало от страха. Она не стыдилась писать об этом в письмах. Никогда, нигде, ни разу она не выставляла себя героиней и чаще всего даже преувеличивала свои слабости и недостатки. "Страшно было идти над пропастью", - писала она, забывая упомянуть, что в те минуты, когда она шла, никто не замечал ее душевного состояния, никто не знал, что она боится, но усилием воли подавляет чувство страха.
   Китайский Новый год, праздник наступления весны, Потанины встретили в горной деревушке. Всюду в фанзах скребли и мыли двери, оклеивали окна свежей бумагой. Вечером зажглись десятки цветных бумажных фонариков, затрещали ракеты.
   Всю ночь продолжалось празднество, а наутро крестьяне высыпали на улицу, где сновали разносчики сластей. Главным лакомством был сахарный тростник, который строгали и сосали и дети и взрослые.
   Перевалы сменялись долинами. Уже не только золотистый дубняк, который не сразу сбрасывает листву, но и вечнозеленые кустарники лепились над горными речками, белевшими пеной. В долинах появились первые пальмы низкорослые, толстые, с несколькими листьями.
   Александра Викторовна записывала в дневник все подробности этого давно интересовавшего натуралистов перехода форм растительного царства. Но собирать растения ей было уже трудно, и этим занимался сам Григорий Николаевич. Зато метеорологические наблюдения он целиком поручил Александре Викторовне.
   Одолев последний подъем, караван вышел к вершине, где неизменный монах торчал у столика и, ударяя в гонг, требовал от прохожих несколько монеток в благодарность богам за благополучный переход. Отсюда начинался спуск в долину реки Дзялинцзян, и носильщики уже предвкушали отдых. Нанятая у первой же пристани лодка, вместив весь караван, неторопливо поплыла по течению.
   Река пересекала Сычуаньскую котловину. Ее иногда называют также Красным бассейном из-за красновато-фиолетовых оттенков почвы. Окруженная со всех сторон высокими хребтами, через которые узкими ущельями входит и выходит река Янцзы, котловина отличается знойным климатом. Снег здесь - редкость, а зиму называют сезоном туманов. Теплолюбивые субтропические растения хорошо ее переносят.
   После горных перевалов плавание по реке было отдыхом. Александра Викторовна любовалась слоистыми горами, будто сложенными из листов толстого картона. В одном месте берег был изрыт пещерами, из которых выглядывали огромные, большие, маленькие и совсем крохотные статуи богов. Здесь находился знаменитый монастырь "Тысяча Будд".
   Недалеко от монастыря экспедиция высадилась на берег. Была середина февраля. На полях цвели бобы, зеленели сочные листья капусты. Пшеница давно взошла, а на деревьях только еще начинали распускаться листья. Блестели стеклянными прямоугольниками залитые водой рисовые поля. Туи уже не напоминали кустарник, а достигали двух-трех обхватов, и их темная зелень резко выделялась на красноватой почве.
   По равнине перед Чэнду дорога шла мимо рисовых полей, кумирен и деревушек, опушенных бамбуком. В негустом, теплом тумане, насыщенном солнечным светом, бамбук казался перьями сказочных птиц.
   В Чэнду, столице Сычуани, Потанины прожили половину марта. Александра Викторовна помогала Григорию Николаевичу составить подробное описание маршрута. Много было забот и с коллекциями, особенно с просушкой гербариев. Тем не менее Александра Викторовна успела, сверх того, написать очерк "Тысяча сто верст на носилках" - один из многих своих очерков, живых, интересных, отлично дополнявших слишком сжатые дневники Григория Николаевича.
   Написанный иногда суховатым языком специалиста капитальный труд Потанина мог прочесть не всякий. Очерки же Александры Викторовны печатались в приложениях к "Всемирной иллюстрации", в литературных сборниках, в популярных журналах, в сборниках "Читальня народной школы". Рассказ "Дорджи, бурятский мальчик" вышел в сборнике для детей. Александра Викторовна с большой научной глубиной рассказывала своему читателю правду о жизни народов Азии.
   По дороге к границам Тибета, куда Потанины отправились из Чэнду, предстояло преодолеть еще два высоких перевала. В здешние горы весна только что пришла. Цвели грушевые деревья, розовыми цветами были осыпаны персиковые. В чистом горном воздухе пахло диким померанцевым деревом.
   Александра Викторовна снова шла на первый перевал пешком. Тщетно уговаривал ее Григорий Николаевич сесть в носилки. Ей была невыносима мысль, что она будет лишь грузом на плечах у людей, которым так трудно карабкаться по скользким камням.
   Но на втором перевале ей уже не хватало разреженного горного воздуха, она задыхалась. Хребты, облака поплыли пестрой каруселью...
   В Дацзянлу, или Тарсандо, крохотном городке, прилепившемся в горах недалеко от вечных снегов, Потанины поселились на заезжем дворе. Дом был кое-как построен из тонких досок, и сколько жильцы ни затыкали щели ватой, сколько ни заклеивали бумагой - холодный горный ветер все равно чувствовал тут себя хозяином.
   Из Дацзянлу, этого пограничного городка, Потанины собирались сделать несколько поездок вглубь Тибета. Но выезд откладывался со дня на день: Александра Викторовна чувствовала себя нездоровой.
   Однажды вечером они сидели за чаем. Александра Викторовна взяла чайник, но вдруг выпустила его и упала локтями на стол. Крышка от чайника покатилась по полу. Григорий Николаевич, уронив стул, бросился к жене, неловко схватил ее за плечи:
   - Что, что с тобой?
   Очнулась она в постели. Ноги и руки казались чужими. Попробовала говорить - и не смогла. На кровати сидел Григорий Николаевич, постаревший, серый, с глубоко запавшими глазами.
   Она поняла, что с ней был удар.
   Проснувшись на другой день, Александра Викторовна увидела, что Григорий Николаевич сидит все в той же позе на краю кровати. Больная попробовала пошевелить пальцами и сказала:
   - Она чужая, как странно...
   Григорий Николаевич радостно встрепенулся:
   - Кто чужая?
   - Рука...
   Речь вернулась к больной, но она была еще очень слаба и иногда впадала в полузабытье. Григорий Николаевич не отходил от нее ни на минуту.
   ...Многое вспоминалось больной. Никольск, белые ночи, сонные улицы. Она и Григорий Николаевич говорят о великом счастье вместе трудиться, рука об руку идти к одной цели. Потом музеи, библиотеки, сборы в первую экспедицию. Она и Григорий Николаевич бредут по снегу в горах Урянхая: заблудились. Оба близоруки, а сумерки сгущаются, где-то далеко воют волки...
   Зал Географического общества. "За выдающиеся заслуги перед отечественной наукой, за труды по этнографии бурят удостоить госпожу Потанину, Александру Викторовну, золотой медалью... Географическое общество гордится своим новым членом, женщиной-путешественницей". Аплодисменты, горячие рукопожатия...
   Сибирский город Иркутск, недалеко от Байкала. Слава не принесла Потаниным достатка. Скромная, даже бедная квартирка, где постоянно толпится множество народу: ссыльные, местные учителя, жадно тянущиеся к науке буряты. Вспомнился бурятский мальчик, совсем маленький мышонок, понимавший по-русски "мало-мало", но выучившийся читать на незнакомом ему языке.
   Вспомнился первый публичный научный доклад, взволновавший весь город. Еще бы: женщина - и вдруг научный доклад! А по ночам, чтобы заработать хоть немного денег, - шитье грубых холщовых мешков, в которых возят муку на золотые прииски.
   И, наконец, Петербург, сборы в четвертую экспедицию, Кяхта, монгольская двуколка, тонкий запах померанцевого дерева - и болезнь, несносная болезнь...
   А ведь Григорий Николаевич задремал. Кудлатая голова свесилась на грудь, очки съехали, борода - веером. Пусть спит - сколько ночей не сомкнул глаз... Тихо, осторожно Александра Викторовна тянется к карандашу. Пальцы уже слушаются, можно написать друзьям:
   "...Со мной случилось несчастье: я вот уже несколько дней лежу в постели. Первое время болезнь эта произвела на меня такое удручающее впечатление, что я не могла ни о чем думать, кроме того, что я повисла камнем на шее экспедиции, что я порчу им все дело".
   А под окнами постоялого двора тибетцы с длинными черными волосами, подвижные, ловкие, навьючивали быков-яков и лошадей, помогая себе гортанной песней. Песня говорила о скользких тропах, о горном ветре и смелых людях. Она звала в путь...
   Но Александре Викторовне уже не суждено было идти с караваном в горы. Вскоре ее здоровье так ухудшилось, что Григорий Николаевич заторопился в Пекин.
   Больную несли в паланкине. Она забывалась коротким, беспокойным сном на шумных постоялых дворах, где бранились и играли в карты носильщики.
   Смерть настигла ее в пути. Последний раз она подозвала знаками Григория Николаевича, молча притянула его голову для поцелуя и ушла из жизни мужественно и спокойно.
   Это произошло 19 сентября 1893 года.
   Когда печальная весть долетела до России, газеты посвятили памяти ученой и путешественницы обширные статьи. Решено было издать ее труды. В Кяхту, куда должны были привезти гроб, со всех концов страны прибывали десятки венков.
   В день похорон были закрыты все конторы и магазины, в кяхтинских школах прекратились занятия. Приехало много народу из соседнего города Троицкосавска. На улицах толпились китайцы, которые думали, что хоронят важного генерала, и были несказанно удивлены, узнав, кто была умершая.
   Александру Викторовну похоронили в Кяхте, у самой дороги в Монголию, по которой она не раз уходила с караваном и по которой вернулась из своего последнего странствования...
   * * *
   Почти в это самое время в Лондоне разыгрался скандал, подхваченный печатью. Английское географическое общество обсуждало вопрос о том, следует ли принимать в члены общества женщин. Несколько видных ученых сказали: "Да". Но большинство было против.
   Наконец географы собрались и после жарких споров решили: закрыть женщинам дорогу к географической науке. В этом решении немалую роль сыграло красноречие лорда Керзона, который был в то время кандидатом на пост президента общества. Лорд Керзон утверждал, что ему известен только один род путешественниц - крикливые американские путешественницы, которых он назвал "одним из ужасов XIX века". Эти дочки миллиардеров, ищущие в чужих странах сомнительных приключений, заставили лорда Керзона сделать слишком поспешный вывод.
   - Мы вообще отрицаем способность женщин содействовать научному географическому знанию! - воскликнул он в заключение своей речи.
   Трудно предполагать, что лорд Керзон совсем не читал книг, газет и журналов, приходящих из России. В Лондоне давно и пристально следили за всеми русскими экспедициями, а за теми, которые снаряжались в Центральную Азию, весьма интересовавшую английских колонизаторов, - в особенности. Поэтому надо думать, что лорд Керзон знал о научных подвигах женщины, только что опущенной в могилу на границе Монголии.
   Видимо, в отчетах Русского географического общества лорд встречал также имя зоолога и ботаника Марфы Черской, которая путешествовала по почти неизвестной тогда Колыме и в трудную минуту приняла на себя начальство над экспедицией. В этих отчетах сообщалось и об авторе капитальных географических исследований Ольге Федченко, побывавшей в пустыне Кызыл-Кум и по головокружительным тропам проникнувшей на Памир.
   Лорд Керзон мог бы при желании рассказать своим коллегам о том, что русские женщины давно и успешно содействуют развитию научного географического знания.
   При желании... Но, может, у лорда Керзона не было такого желания? Можно ведь читать и "не замечать" в прочитанном того, чего не хочется замечать.
   ПО СТРАНЕ ДОЛЛАРОВ БЕЗ ДОЛЛАРОВ
   Это было больше восьмидесяти лет назад. В маленьком приволжском городке несколько юношей увлеклись чтением повестей и рассказов из американской жизни. Океан, прерии, Нью-Йорк, Миссисипи, чистильщики сапог, становящиеся без особого труда миллионерами, - все это казалось им таким заманчивым!
   - В Америке, брат, каждый может пожать президенту руку. Взял и пожал. Вот как тебе. Очень просто, - говорил многозначительно один.
   - Чудная страна! Верно сказано - Новый Свет, - вторил другой.
   - Хоть бы одним глазком взглянуть на живого индейца, поохотиться бы на буйволов! - вздыхал третий.
   Был среди мечтателей молодой учитель Михаил Владимиров. Мысль о том, чтобы самому побывать в Америке, крепко засела в его голове. По учебникам он старательно зубрил английский язык, практиковался в токарной и переплетной мастерских, изучая ремесла.
   В один из прекрасных летних дней 1872 года друзья проводили учителя в Америку. Кошелек его не был туго набит, но молодость и вера в то, что за океаном его встретят счастье и удача, окрыляли нашего путешественника. Он надеялся, что всегда найдет там приличный заработок и сможет, переезжая из одного города в другой, посмотреть все Соединенные Штаты.
   С сильно бьющимся сердцем сошел наш волгарь с океанского парохода на нью-йоркский берег.
   Все было, как в книжках: высокие дома, цилиндры, сигары, крикливые чистильщики сапог - явные кандидаты в миллионеры. Над большим домом на Бродвее - главной улице Нью-Йорка - стояла статуя какой-то дородной женщины.
   - Что это за дом? - спросил учитель.
   - Городская дума. А женщина - богиня Свободы. Тут приезжий едва удержался, чтобы не снять шляпу...
   Но через неделю-другую его энтузиазм поостыл. Все это время он колесил по нью-йоркским улицам с русско-английским и англо-русским словарями подмышкой, повторяя заученную фразу:
   - Не найдется ли у вас какой-нибудь работы?
   Ему либо вежливо отказывали, либо молча кивали на дверь. Подвернулась было работа токаря, но, как на грех, мастерская, куда устроился Владимиров, сгорела, а рабочих уволили.
   Как-то Владимиров сидел в своей каморке, обдумывая, что делать дальше. Не все ли равно, где голодать - здесь или на новом месте? Не поехать ли куда-нибудь на юг - скажем, во Флориду?
   Его размышления были прерваны стуком в дверь и возгласом:
   - Хелло, Майкл! О, да вы живете, как видно, чуточку хуже среднего миллионера!
   Владимиров вскочил. Перед ним были рабочие, с которыми он до пожара трудился в мастерской. Они зашли навестить своего русского товарища и сказать, что, возможно, босс (хозяин) скоро построит новую мастерскую и тогда опять будет работа.
   - Спасибо, дорогие друзья, - сказал растроганный "Майкл", - но я решил уехать из Нью-Йорка - бог с ним. Настрадался я тут.
   - Но-но, Майкл, одумайтесь! На свете один Нью-Йорк. Чего вы не найдете здесь, того не найдете нигде.
   - Нет-нет, еду во Флориду,- упрямствовал "Майкл".
   Перед отъездом из Нью-Йорка волгарь сделал первый "бизнес" - продал всю зимнюю одежду. Ничего, во Флориде-то ведь тепло...
   Флоридский городок Джэксонвилл с красивыми домиками, выглядывавшими из-за цветущих апельсиновых деревьев, был залит солнечными лучами. На улицах пахло розами.
   Но Владимиров убедился, что флоридское солнце слишком горячо для тех, кто, обливаясь потом, вынужден за несколько центов таскать на спине тяжелые доски. А вскоре ему отказали и в этой работе. Из всех возможных занятий "Майкл" выбрал довольно популярную в Америке торгово-предпринимательскую деятельность - продал свой пиджак...
   С полупустым чемоданом и одним долларом в кармане волгарь отправился через полуостров Флориду к Мексиканскому заливу. Поезд мчался сквозь сосновые леса. Мимо мелькали уродливые хижины негров-лесорубов; иные не имели и таких лачуг, ютясь с семьями под навесами.
   На западе Флориды безработных было больше, чем работавших, и Владимиров, не мешкая, стал пробираться дальше вдоль берегов Мексиканского залива. В ту же сторону как раз отправлялась большая рыбацкая лодка, и "Майкл" был уверен, что рыбаки не откажут безработному. Но хозяин лодки оказался деловым человеком:
   - Пять долларов!
   - У меня нет денег...
   - Пять долларов, или убирайся ко всем чертям! Русский протянул свое осеннее пальто. Хозяин внимательно осмотрел вещь - нет ли дыр - и сказал:
   - Ол раит!
   Лодка шла к отмелям, где добываются устрицы. Из воды торчали колья, означавшие, что этот участок залива принадлежит такому-то боссу. С помощью особых железных граблей рыбаки зацепляли на дне устричные раковины и тащили их в лодку. Пустые раковины выбрасывали обратно в море. Попробовал было проголодавшийся волгарь устрицу: холодно, скользко во рту - и выплюнул в воду. Видно, этот деликатес хорош для тех, у кого полон желудок.
   Плантаторы города Пенсакола, где вскоре оказался русский, вздыхали о тех временах, когда негры были их рабами. Были?
   Вон идет с хлыстиком сын плантатора, франтоватый подросток в легком белом костюме. Встречные негры соскакивают на мостовую, жмутся к стенам домов. Черный мускулистый красавец - косая сажень в плечах - сгибается в поклоне: этот "свободный" человек не хочет суда Линча, не хочет болтаться на суку с веревкой на шее за то, что, не уступив дороги, он "оскорбил" белого человека. Достаточно ничтожного повода - и зловеще вспыхнут в ночи деревянные кресты на холмах: сигнал к беспощадной расправе над черными. Долго будут валяться потом трупы на пепелище негритянских кварталов...
   С раннего утра Владимиров уходил в порт. Безработные толпились там у лодок, в которые боссы-подрядчики набирали себе грузчиков. Однажды подрядчик молча ткнул пальцем в сторону учителя.
   В порту грузили лес. Тяжелые бревна надо было поднимать на борт корабля, а потом ломами толкать их в трюм. Едва Владимиров освоился с этой изнурительной работой, как чуть было не отправился к праотцам: поскользнувшись, он упал в ничем не огороженный люк.
   Русского оттащили в сторону и оставили лежать в трюме с разбитым лицом и грудью: никто не смел прерывать работу, боясь босса. Лишь вечером грузчики снесли своего разбившегося товарища в лодку и перевезли на берег.
   Кое-как поправившись, Владимиров перебрался из Пенсаколы в Новый Орлеан, лежащий вблизи впадения Миссисипи в Мексиканский залив. И тут все та же картина: против кораблей и пароходов толпятся тысячи оборванных и голодных негров, рядом с ними - безработные белые грузчики.
   Но говорят, что в верховьях Миссисипи всегда можно заработать несколько долларов.
   Решено - прощай юг! Пароход "Бисмарк" с нашим путешественником на палубе отправился по Миссисипи. Низкие берега, окаймленные липкой тиной, редкие домишки среди полей кукурузы, мутная, грязная вода, города вроде Мемфиса, наполовину вымершие после посещения "желтой красавицы" - холеры... И это - прославленный "отец рек"!
   Впрочем, американцы называли Миссисипи и менее почтительно. "Сточная труба" и "толстая грязнуха" были еще не худшими из многочисленных прозвищ этой крупнейшей реки Америки, на которой встречный пароход увидишь далеко не каждый день. А чаще попадается разная мелочь: пловучая фотография, пристающая у каждой фермы, лодка с переселенцами, нагруженная домашним скарбом, да временами плот.