Кублицкий Георгий. По материкам и океанам

   На пароходе Владимирова обокрали, и, сойдя на берег в Сен-Луисе, он прежде всего снес ростовщику последнюю свою драгоценность - часы. К счастью, работа нашлась уже на второй день: местные власти решили, опасаясь вспышки эпидемии, хоть немного очистить город от накопившегося мусора и нечистот.
   Наш волгарь убедился, что деловой американец умеет "сделать деньги" даже из холеры.
   Прямо на улице курчавый джентльмен, называя себя доктором Мак-Брайтом, утверждал, что он был в Китае и сделал там "последнее и величайшее открытие".
   - Мой состав из различных сортов чая, - надсаживался пройдоха, - холеру излечивает в две минуты! Две минуты - и никакой холеры!
   Тут же "доктор" предлагал желающим купить его снадобье по доллару за флакон.
   Рядом с ним старался привлечь внимание толпы его конкурент, "доктор" Фриц. Тот нанял скрипача и собравшимся послушать игру всовывал афишки, в которых говорилось, что доктор Фриц излечивает холеру, глухоту, слепоту и прочие болезни посредством совершенно нового способа лечения. "Едва вы войдете в наш кабинет, как мы скажем вам вашу болезнь, не задав ни одного вопроса", - уверяла афишка.
   Жертвами этой шарлатанствующей братии оказывались прежде всего заболевшие рабочие, которые были не в состоянии обратиться к хорошему врачу: ведь тому надо платить много денег.
   К осени, когда начались дожди, работы в Сен-Луисе сократились, и Владимиров задумал попытать удачи в Чикаго. Первое, что он услышал в этом городе:
   - Плохо здесь - работы нет...
   С огромного озера Мичиган, у которого расположен город, дул холодный осенний ветер. Деревья уже сбросили листву, прохожие поднимали воротники пальто. Вдоль озера, на так называемом "Золотом берегу", стояли особняки богачей. Здесь же, у Мичигана, находились кварталы делового центра города "Лупа". "Луп" - это в переводе "петля": тут делали круг линии городской железной дороги. Но не из этих ли кварталов спекулянты скотом и пшеницей закидывали петлю на шею фермеров?
   Гостиницы "Золотого берега" не спешили открыть двери перед оборванным "Майклом", и ему пришлось познакомиться с трущобами Чикаго, которые выразительно назывались "малым адом".
   Владимиров попал на берега Мичигана в особенно неудачное время: в Соединенных Штатах как раз начался очередной кризис.
   Вот как описывал впоследствии Владимиров эти дня в своей книге "Русский среди американцев":
   "Кризис, начавшийся с Нью-Йорка, с каждым днем становится все шире; фабрики, заводы, мастерские закрывались с такой быстротой, как будто они соперничали между собой. Рабочие с озлобленными лицами массами бродят по городу без всякого дела; газеты каждый день приносят известия все хуже и хуже. Трудно и страшно подумать о том, что будет в разгаре зимы. Заработная плата упала донельзя... На улицах появилось необыкновенно большое число американских нищих".
   Капиталисты всячески старались отвлечь внимание голодных людей от кризиса и безработицы. Печать открыто призывала к войне. Некоторые газеты писали, что "не следует упускать случая переломить кризис и дать работу незанятым рукам".
   Если бы нашему путешественнику не посчастливилось попасть в маленькую деревушку польских переселенцев недалеко от Чикаго, он вряд ли перенес бы трудную зиму. В деревушке Владимиров копал землю, рубил лес, строил бараки и кое-как продержался до весны.
   Апрельской ночью неутомимый странник вышел на дорогу, ведущую к железнодорожной станции. С восточной частью Соединенных Штатов он уже немного познакомился, теперь его интересует западная. У него нет денег - что ж, он будет путешествовать по стране долларов без долларов. Он решил... но пусть лучше об этом расскажет запись в его дневнике, сделанная в апреле 1873 года:
   "Иду пешком до Сан-Франциско. Путь - до 3000 километров. Меня стращают смертью от жажды, индейцами и т. д. Я иду, что бы мне ни предстояло..."
   И зашагал наш волгарь вдоль железнодорожного полотна через Американский материк, к берегам Тихого океана.
   Начал он свое пешее странствование там, где равнинные нижние прерии степи - переходили в полупустынные плато верхних прерий, в предгорья североамериканских Кордильер. Эта цепь хребтов, разделенных долинами, тянулась на многие сотни километров. Самыми крупными в цепи были Скалистые горы, к которым направлялся русский.
   На одной из станций учитель увидел наконец трех самых настоящих индейцев. Они драпировались в невообразимые лохмотья, но сколько врожденного благородства было в осанке этих людей!
   У ног индейцев лежала шкура буйвола. Они втроем продавали это, может быть, последнее свое сокровище - молча, с достоинством. Владимиров вспомнил назойливые вопли "доктора" Мак-Брайта и зазывное пиликанье скрипки "доктора" Фрица из Сен-Луиса...
   "Бродячая Америка" - люди, кочующие из одного конца страны в другой в поисках работы, создали искусство бесплатной езды на товарных поездах. Попробовал и "Майкл". Но едва он вскочил на подножку вагона, как кондуктор осветил его фонарем и велел убираться прочь. Потом нашего странника научили кое-каким приемам, и один перегон он сделал, держась между двумя вагонами поезда.
   Пустынная местность с бугорками, поросшими жесткой травой, с цепью холмов, с бурыми пустошами, которая простиралась за городом Шайенном, мало походила на горную страну. Но расположена она была уже на высоте трех километров над уровнем моря, и десять месяцев в году тут держалась погода, менее всего благоприятствующая пешеходам.
   К ночи дождь, смешанный со снегом, загнал Владимирова в сооружение из старых шпал, похожее на шалаш. Перед ним пылал костер. Тут уже устроились на ночлег двое пешеходов.
   С грохотом проносились поезда мимо русского и двух американцев, ужинающих хлебом, размоченным в кипятке. Приди к ним сюда сам президент, которому в Америке, по слухам, каждый может пожать руку, - вряд ли они встретили бы его приветливо...
   А утром - снова в путь. Холмы превращаются в горы. Дорога виляет по ущельям. На станции Шерман, которая рекламировалась как "высочайшая железнодорожная точка в мире", Владимиров пробрался в вагон эмигрантского поезда. Высадили его на ходу, когда паровоз замедлил ход возле нависших над полотном дороги снежных карнизов. Было очень холодно, и путешественник с тоской смотрел на удаляющийся поезд.
   - Это вы были там?
   Волгарь обернулся: перед ним стоял дорожный обходчик с фонарем в руке.
   - Был, да прогнали.
   - К какой нации вы принадлежите, приятель?
   Владимиров сказал. Обходчик обрадовался и стал жать ему руку:
   - А я чех. Очень рад! Пойдемте ко мне. Вот приятная неожиданность!
   В маленькой избушке хозяин тотчас сварил кофе и стал потчевать гостя бисквитами. Чех долго расспрашивал о России. Потом новые друзья стали учить друг друга языку: хозяин называл вещи по-чешски, а гость - по-русски.
   Чех рассказал Владимирову, почему почти незаметен подъем к самым высоким местам между двумя океанами: плато верхних прерий, постепенно повышаясь, плавно переходит в предгорья Скалистых гор.
   - Завтра вы войдете уже в настоящие хребты. Вон они синеют, - сказал чех, прощаясь с Владимировым на следующее утро. - Счастливый путь!
   Назавтра Владимиров зашагал мимо сумрачных гранитных громад, перешел по мосту через гулкое, глубокое ущелье, за которым потянулись сосновые леса. Валил снег; даже быстрая ходьба плохо грела.
   По дороге русский догнал безработного, идущего в Калифорнию. На маленькой станции им удалось забраться в товарный поезд. Но не успели они отъехать и нескольких миль, как их осветил фонарь проводника:
   - Хелло, друзья мои! Откуда и куда вы едете?
   - Добрый вечер, господин проводник, - отвечали "зайцы". - Как ваше здоровье, господин проводник?
   - Благодарю вас. Куда же вы направляетесь? Получив ответ, проводник подставил ладонь:
   - Ну?
   - У нас только доллар и пять центов.
   - Ладно, - сказал проводник не без великодушия, - доллар я возьму себе, а пять центов оставьте у себя - пригодятся.
   Однако, получив деньги, он обманул своих пассажиров, посадив их в вагон, который отцепили на маленькой станции в горах.
   Перекинутые через пропасти мосты, сумрачный гранит скал, шум потоков в ущельях, ослепительные снежные шапки на соснах - все это было ново и прекрасно. Но когда в желудке пусто, а ночь застает пешехода в совершенно безлюдной местности, когда эхо вторит заунывному вою и в темноте зеленеют огоньки волчьих глаз, - тогда меньше всего думается о красоте пути.
   - Как воют, проклятые! Должно быть, тоже не ужинали, - мрачно шутил спутник Владимирова. - Не поторопиться ли нам?
   Ночевали пешеходы под крыльцом станционного здания. Станция называлась "Горький ручей", а две соседние - "Красная пустыня" и "Черные края". Здесь русский вскочил, на площадку замедлившего ход курьерского поезда; спутник не решился последовать его примеру. Ссадили смельчака посреди дороги. Ночевал он в яме, прислушиваясь к волчьему концерту и сжимая складной нож.
   На маленькой станции Владимирова наняли сгребать снег, а несколько ночей он провел на полу жалкого барака. Мимо в обе стороны тащились люди с котомками.
   Вдоль дороги были расположены посты солдат для охраны от индейцев. Солдаты сопровождали большие группы странников. Однако пешеходы смело шли даже в одиночку. Страх перед длительной безработицей и голодом был куда сильнее страха перед индейцами, который всячески старались раздувать грязные политиканы, добивавшиеся выселения всех "краснокожих" с земли их дедов и прадедов.
   Хребет Уосач, последний из крупных отрогов Скалистых гор, оборвался отвесной стеной к Большому бассейну - почти безводной пустынной равнине с редкими цепями невысоких холмов и обилием соленых озер. Она тянулась на сотни километров до хребта Сьерра-Невада, за которым лежит Калифорния.
   Владимиров пришел к берегам Большого Соленого озера - огромного водоема, длиной в десятки миль, наполненного скорее рассолом, чем водой. Его называют иногда "потерянной рукой океана"; здесь фермеры после бури лопатами сгребают слой соли, оставленный волнами на камнях.
   Не только в озерах и ручьях нельзя было утолить жажду, - даже в некоторых колодцах вода была соленой, подернутой каким-то зеленоватым налетом. Безотрадная местность с холмами красноватых песков, в которую попал русский, называлась Пустыней Соленого озера.
   ...Снова вагонные площадки, фонари кондукторов:
   - Хелло! Куда едете, дружище?.. Деньги есть?.. Нет?.. Слезай к чортовой бабушке!
   Снова пески, пятна соли, змеи, шипящие в камнях, редкие жилища индейцев, колючие кустарники, кости павших животных. Ночи, когда не попадает зуб на зуб, палящее полуденное солнце. Снежные хребты Сьерры-Невады и наконец долина "Золотого штата" - солнечной Калифорнии.
   Пешеход едва поверил себе, когда увидел бухту, обрамленную холмами. Вечерело, и на холмах зажглось множество огней. Это был Сан-Франциско.
   Владимиров подсчитал: до Тихого океана он шел 66 дней 1 час 30 минут.
   Сан-Франциско, расположенный на холмистом полуострове между заливом и океаном, делился, как и Чикаго, на кварталы богачей и немыслимые трущобы. Особенно тесно и грязно было в китайской части города.
   Китайцев завезли сюда как самых дешевых рабочих. Когда работы сократились и появилось множество безработных, началась разнузданная травля "желтокожих дьяволов".
   Русский присутствовал на одном сборище, организованном расистами. Ораторы вопили о "желтой опасности". Какой-то старикашка, брызжа слюной, кричал:
   - Я знаю, что нам делать! Изгоним их назад в Китай - или пусть их утопят в океане!
   Потом поднялся на трибуну деятель демократической партии генерал Вини:
   - Если эти "свинячьи хвосты" не уйдут от нас добровольно, то мы выгоним их силой!
   После таких поджигательских речей толпа хулиганов отправилась громить китайские кварталы...
   В Сан-Франциско волгарь прожил довольно долго. Он учил здесь детей в нескольких русских семействах. Впервые за долгие месяцы у него была настоящая работа.
   Между прочим, от своих новых знакомых он узнал подробности одного грязного дела. Местные капиталисты, дав крупные взятки продажным чиновникам во Владивостоке и Петропавловске, отправили целую флотилию для хищнической добычи морских котиков в русских водах. "Парусные суда "наших заатлантических друзей" били зверей и плавали там, как у себя дома!" - с возмущением писал Владимиров на родину.
   Скопив немного денег, учитель отправился смотреть калифорнийские достопримечательности.
   Горная тропа привела русского к домику с вывеской "Окаменелый лес. Ч. Иванс, владелец". Тут же висела надпись: "За осмотр - 50 центов".
   Почтеннейший Ч. Иванс выкопал из купленной им земли окаменевшие тысячи лет назад деревья. Тут были тонкие и толстые стволы, покрытые корой, какие-то каменные обрубки, пни. У одного ствола торчали окаменевшие корни.
   Следующую прогулку Владимиров совершил в знаменитую Мамонтовую рощу, где растут гигантские секвойи. Эти хвойные деревья живут до четырех тысяч лет! Задолго до нашей эры те деревья, которые увидел потрясенный экскурсант, уже тянулись к солнцу. Они подняли теперь свои красноватые стволы выше двадцатипятиэтажного дома, и рядом с ними обычные деревья казались хилым кустарником. Миллионы лет назад секвойи росли и в Европе, но теперь на земном шаре их осталось совсем мало.
   Волгарь читал дощечки на стволах и пнях. Пней было больше, чем стволов. Вот пень "Первобытного большого дерева". Вот лежит на земле "Отец леса". Его ствол достигает чуть не ста двадцати метров. Рядом - "Мать леса", вполне бодрая старушка, готовая простоять еще веков десять-пятнадцать. Но почему-то с нее ободрали кору. "Старый холостяк" стоит с высохшей вершиной, а рядом с ним печальный пень "Старой девы". Недалеко "Сиамские близнецы" - два великана, почти сросшиеся у корня.
   Соседняя, Южная роща еще величественнее. Здесь в дупле одного из деревьев недурно устроился на постоянное житье охотник. Он уверял, что в его "комнате" могло бы разместиться более двадцати лошадей.
   Волгарь, насмотревшись за день чудес и порядком устав, прилег было у ствола понравившейся ему секвойи. Но тут что-то вдруг засвистело в воздухе и грузно шлепнулось на землю. Наш турист вскочил. Оказывается, с секвойи упала шишка, но какая - с самовар!
   Только что учитель устроился на открытой поляне, подальше от шишек, как страшный треск, а затем чудовищный удар, от которого содрогнулась земля, снова заставил его вскочить на ноги.
   Он поспешил туда, откуда донесся треск, и встретил лесорубов. Да, срублено еще одно мамонтовое дерево, сказали они. Чертовски трудная работа! Видел русский путешественник пень "Первобытного большого дерева"? Его сверлили и подрубали три недели, прежде чем оно грохнулось.
   - Да зачем же было валить? - простонал Владимиров.
   - О, большой бизнес! Босс содрал с дерева кору и построил из нее танцевальный зал в Нью-Йорке - кажется, "Крошка и Мамонт" или что-то в этом роде. Этот малый положил в карман пятьдесят тысяч долларов чистоганом - вот как! Коры немного не хватило, и босс ободрал также "Мать леса"...
   В Иосемитскую долину, красивейший уголок Калифорнии, учитель пошел вместе с русским, несколько лет назад приехавшим в Америку. Тот долго скитался по стране, голодал, бедствовал.
   - Видите гору? - говорил он. - Я ломал там камни. А за тем холмом домик фермера: там прессовал я сено. Заклинаю: никогда не беритесь за эту работу - пыль, грязь, а платят гроши...
   Эти воспоминания несколько мешали наслаждаться красотой Иосемитской долины. А красива она была просто сказочно. Будто кто-то вдавил в неостывшую землю горную цепь, потом вынул ее - и получилась причудливая вмятина головокружительной глубины. В бездну с голубоватых отвесных скал летели жемчужные водопады. А над всем этим - ослепительное синее небо Калифорнии.
   ...И вот наш путешественник снова пересекает Американский континент на этот раз уже по железной дороге: в Сан-Франциско земляки помогли ему собрать деньги на билет.
   Мелькают знакомые места. На маленьких станциях попрежнему встречаются поезда с эмигрантами: одни едут с востока на запад, другие - с запада на восток. Нужда и горе на колесах...
   Все ближе берега Атлантического океана. Но как можно покинуть Америку, не увидев Ниагары? И Владимиров делает остановку.
   Воды четырех больших озер - Верхнего, Эри, Гурона и Мичигана - имеют один выход в озеро Онтарио: реку Ниагару. На этой-то реке с высоты почти пятидесяти метров вода и низвергается знаменитым водопадом, достигающим в ширину 1300 метров.
   Скалистый Козий остров разделяет его на две части - американскую и канадскую. На этом острове индейцы, называвшие Ниагарский водопад "Могучим громовержцем", хоронили некогда своих вождей. Белые пришельцы, меньше всего считавшиеся со святынями индейцев, стали пасти там коз.
   Вода, бурля и пенясь в порогах перед водопадом, густозеленой подковой бросалась затем в пропасть. И днем, при солнце, и ночью, при свете луны, мост радуги в облаках водяной пыли соединял берега.
   Русскому туристу дали - конечно, за отдельную плату - затасканный непромокаемый костюм и веревочные лапти. Он спустился под занавес водопада. Сквозь зеленую толщу воды едва проникал свет. Водопад ревел так, что можно было оглохнуть.
   Владимирову посоветовали остаться на неделю. Пусть русский не пожалеет нескольких долларов: тогда он увидит, как в водопад будет пущено судно с собаками и козами. Конечно, это менее захватывает, чем спуск человека в закупоренной бочке. Но после того, как несколько бедняков, прельстившись деньгами, переломали себе в водопаде хребты, желающих пока больше не находится. Впрочем, говорят, какой-то цирковой артист вызвался пройти над водопадом по проволоке. Но с ним владельцы гостиниц у водопада никак не могут сойтись в цене.
   Владимирова не прельщали эти развлечения. Он спешил в Бостон к выборам губернатора.
   Путешествуя по стране долларов без долларов, русский учитель видел то, чего не видели праздные туристы. Что это за свободное государство, если рабочие умирают в нем с голоду? А американская демократия? Во время выборов демократ Твид и его приспешники купили десять тысяч голосов по десяти долларов каждый и все же провалились, потому что слишком опозорили себя мошенничеством и воровством.
   "Выбирая кандидата, партии почти не заботятся о его честности, а просто выбирают человека, который бы меньше других воровал, - записал он в своем дневнике. - Нью-йоркский гражданин на вопрос русского, за кого он будет подавать голос, отвечал: "За демократов, потому что там меньше воров, чем у республиканцев". С болью в сердце видишь, что обман, насилие, подкуп становятся решительно преобладающими элементами американских выборов... Не желая уступить ни одного процента из своих барышей, капиталисты пьют кровь рабочих..."
   После долгих скитаний возвратился наш странник в Нью-Йорк, на землю которого почти четыре года назад он ступил, полный самых розовых надежд. Он встречал за свое путешествие немало отзывчивых людей, особенно среди американских рабочих. Он видел красивые здания и большие города, насмотрелся чудес природы. Как учитель он мог засвидетельствовать, что во многих городах Америки хороши школьные здания.
   Но сколько рядом с этим злого, уродливого, отвратительного - всего того, что порождено властью денежного мешка!
   ...И вот Владимиров, притулившись на палубе парохода между тюками товаров, видит, как тает в вечерней мгле мигающий огонь маяка нью-йоркской гавани. У тусклого судового фонаря он, едва различая буквы, заносит на последней странице своей записной книжки:
   "Да, за эти четыре года во мне составилось убеждение, что чужие земли хорошо и полезно смотреть, но для жизни нет страны лучше родного края... Обращая свой взор к востоку, загораются восторгом глаза, радостно бьется сердце, стоишь на палубе судна и с пламенно искренним пожеланием блага родине несешься к родным берегам".
   Он ставит точку и, помедлив, размашисто приписывает слово: "Конец". Океан мерно катит волны, заметно усилилась качка. Огонь маяка мелькнул последний раз и исчез.
   Мерно стучит машина, и в ее стуке слышится: "Домой, домой, домой..."
   СКАЧКА К ПОЛЮСУ
   Шестого апреля 1909 года, проснувшись после нескольких часов тяжелого сна, напоминавшего беспамятство, Роберт Пири записал в путевом дневнике:
   "Наконец у полюса. Приз трех столетий. Моя мечта и цель в течение двадцати лет. Наконец-то он мой! Я не могу осознать это как следует. Все кажется таким простым и обыденным".
   Пальцы, скрюченные холодом, плохо слушались. Буквы получились корявыми. Кряхтя и охая, Пири выполз из снежной хижины.
   Да, он взял приз! Надо будить остальных, воткнуть в снег флаги тех обществ и клубов, которые дали ему деньги на экспедицию, сфотографироваться поторжественнее, еще раз произвести астрономические наблюдения...
   Двадцать лет он стремился сюда. Двадцать лет!
   * * *
   Роберт Пири включился в международные скачки к Северному полюсу в конце XIX века.
   Скачками эту борьбу за то, чтобы первым наступить ногой на северный конец земной оси, назвал кто-то из исследователей. И действительно она была похожа на азартные состязания. Заключались крупные пари. В Америке был назначен даже денежный приз для того, кто первым придет к цели.
   Пири вошел в эту игру почти случайно, уже после того, как многие экспедиции потерпели неудачу. Он был инженером и работал на изысканиях канала в джунглях Никарагуа. Когда канал раздумали строить, Пири стал искать, чем бы заняться. Ему попала на глаза беглая заметка о безлюдных просторах Гренландии и ее вечных льдах. Пири нашел, что это стоящее место для энергичного и не робкого человека, жаждущего известности.
   Впервые Пири отправился в Гренландию на судне "Коршун". Во время маневров корабля железный румпель переломил путешественнику обе кости над лодыжкой. Перелом был весьма тяжелым, но участник экспедиции доктор Фредерик Кук показал себя великолепным врачом. Он самоотверженно ухаживал за больным. Пири не мог нахвалиться своим другом и его искусством.
   Едва переломы срослись, как Пири вместе с Мэтью Хенсоном отправился в поход через ледяной купол Гренландии. Даже для совершенно здорового человека этот путь был труднейшим испытанием. Пири прошел его. У новичка оказались такие воля и настойчивость, которым могли бы позавидовать многие прославленные арктические путешественники.
   Вернувшись в Америку, Пири стал готовиться к новой экспедиции. Ему нужны были деньги, много денег. Тогда он поехал по городам с лекциями о Гренландии. Пири выступал по нескольку раз в день, затмевая самых неутомимых церковных проповедников. Он прочел 168 лекций и заработал 13 тысяч долларов. Но полярные экспедиции обходятся очень дорого. Дельцы советуют Пири показывать за деньги своего помятого льдами "Коршуна", как показывают разные достопримечательности на ярмарках. Поколебавшись, Пири согласился. А сделав первый шаг, он не удержался и от второго: выгодно запродал нью-йоркской газете "Сэн" свои еще не написанные письма и дневники еще не начатой экспедиции...
   Все эти небольшие сделки с совестью оказались в конце концов напрасными: экспедиция окончилась неудачей.
   Но Пири не из тех людей, которых легко сломить. Раздумывая над тем, где бы достать денег, он вспоминает о метеоритах, обнаруженных много лет назад на мысе Йорк. Норденшельду удалось даже вывезти часть этих метеоритов в шведские музеи. Так не позор ли для национальной чести Америки не иметь хорошего куска межпланетного железа и в своих музеях?
   "Позор, позор!" - подхватывают газеты.
   Пири готов спасти национальную честь. Ему помогают снарядить экспедицию. Он привозит с мыса Йорк несколько осколков и крупный метеорит весом в 90 тонн. На этот последний находится солидный покупатель - любитель редкостей мистер Морис Джезуп. В кармане Пири - чек на 40 тысяч долларов.
   Известность Пири начинает расти. Деловые люди Америки одобрительно отзываются о нем, как о человеке, умеющем "делать деньги". В воскресных журналах появляются портреты Пири. Когда корреспондент газеты спрашивает, какую пользу приносят полярные исследования, Пири говорит:
   - А какую пользу приносят состязания в беге яхт, атлетические состязания, испытания машин и военных судов или какое-нибудь из бесчисленных испытаний, бывших со времени младенчества мира единственным средством определить превосходство одних людей, машин, методов, наций над другими?
   Готовя свою первую экспедицию к Северному полюсу, Пири не скрывает, что научные исследования вовсе не являются главной ее задачей. Главное - прийти первым, доказать свое превосходство.
   Но Пири снова не везет. В пути он обмораживает ноги. Как бы пригодилось ему теперь искусство доктора Фредерика Кука! К сожалению, Кука нет в экспедиции. Часть пальцев приходится ампутировать.
   И снова Пири проявляет недюжинную силу воли. Еще не расставшись с костылями, он плетется за Мэтью Хенсоном дальше на север, создавая в ледяной пустыне запасы провианта для своих будущих экспедиций. Неудача не охлаждает его.
   Вскоре выходит книга Пири о его первых полярных путешествиях. Американец не хочет ждать, пока его оценят другие. Он сам заботливо перечисляет свои заслуги: