Кудесова Ирина. Там, где хочешь

   После недели на пляже во Флориде махнули в ее родной Нью-Йорк.
   Оттуда Денис позвонил Марго – спустя три года после распоследнего поцелуя в парижском аэропорту Шарль де Голль. Марго села в машину и приехала из своего бостонского пригорода.

28

   – Про тебя фильм, – повторил Витя, толкнув дверь в кинозал. И когда сели: – Ты как эта Клелия. Любишь не тех. И ты не с теми, кого любишь. И верна не тем.
   В зале никого – будний день.
   – Ты был не тем?
   – Тем. Но ты мне верна не была.
   Ничего себе заявление.
   – Что ты мелешь.
   Витя оживился, заерзал.
   – Помнишь, когда мы последний раз сексом занимались?
   Марина пожала плечом:
   – Лет шесть назад.
   Витя огляделся и понизил голос:
   – Ничего ты не помнишь. Это было утро. Ты смотрела в сторону, в окно. На занавеску.
   – И что?
   – А то, что у тебя на лбу всё было написано.
   Марина сделала страшные глаза:
   – Что – всё?
   Виктор кинул косой взгляд на лысого, усевшегося прямо перед ними.
   – Не хотелось тебе со мной.
   – Это измена?
   Виктор не отвечал. Лысый достал мобильный, начал тыкать в кнопки. Марина подумала, что незачем было идти сюда. Виктор опять покосился на лысого:
   – А про того, другого, я знал.
   Интересно откуда.
   – У нас ничего не было – пока ты к Милене Пятнистой не ушел.
   – Было.
   Не оправдываться же теперь.
   – У тебя с ним было… Ментально.
   Марина засмеялась:
   – Витька, ты зануда.
   Лысый оглянулся и отвернулся. Виктор потянул Марину в конец ряда. Сели.
   – Я же говорю, Маринка, – любишь ты не тех. Я знал, что он – не тот.
   Тогда бы и сказал, умник. Сколько нервов было истрепано на пустом месте! Впрочем, разве она поверила бы?
   – А я не знала. Совсем не знала, что он «не тот». Но поначалу никогда не знаешь.
   И тут Витя надулся, на индюка стал похож.
   – Не знала, так и шла бы к нему и не играла бы в верную жену. Ты в точности как эта Клелия, вот увидишь.
   Ага, и сейчас у нее, а не у него два раза в год разбухало бы чувство вины.
   – Наверно, у меня были обязательства перед тобой… Нет?
   Витя резко сдулся, даже погрустнел как-то.
   – Нет. Просто ты не умеешь определять приоритеты. Всегда найдется то, что мешает сделать шаг. Жалость. Страх. Сомнения. И потому ты вечно не с теми, кого любишь.

29

   Денис вдруг обнял ее, глаза с башенками приблизились… Ей нравились его холодок, его насмешливость, дикарство. Его панцирь – доспехи, за которыми – мальчишка, может, и не знающий ласки. Настоящей ласки.
   – Корто…
   Марина нырнула пальцами в черные волосы – они у него мягкие, оказывается.
   Улыбнулся, снял очки.

30

   С Марго Денис договорился встретиться в знаменитом “Hard Rock cafе” на Бродвее. Сью в известность не поставил, сказал, пошел прогуляться.
   В “Hard Rock cafe” сел у барной стойки, заказал кофе. В стекле стойки разливались голубыми лужицами отражения ламп, гроздьями свисавших с потолка. По экрану – перед носом – носились патлатые рокеры. Музыка раздражала. Но Марго такую любила.
   Зачем он затеял все это? Так. Посмотреть, на что она стала похожа… крепенькая Марго, этакое полуспелое яблоко – в которое приятно зубы – хрясть! – вонзить. Волосы, наверно, уже до попы отрастила. Это была ее козырная карта – волосы.
   И еще он хотел, чтобы она кольцо отдала – то, которое он – ей, когда обручились. С маленькими, но брильянтиками. Нормальные люди кольца в таких случаях возвращают.
   – Hi!
   Марго стояла, держа перед собой розовую сумку. Пялился в экран, не заметил, как она подошла. А не заметить было трудно. Денису вдруг стало смешно.

31

   У двери (второй этаж, по деревянной лестнице винтом) остановились. Четыре утра.
   – Спасибо, Корто. Прости, не могу пригласить. Братья спят.
   Неловко: покормил, выгулял, домой отвез – и даже на чай не зовут.
   Лампочка погасла. Марина потянулась к выключателю, Денис поймал ее руку.
   Он стоял лицом к свету, сочившемуся сквозь окно. При этом мягком освещении он был особенно хорош. Марина улыбнулась. Между прочим, на любую не бросается: рассказывал – со смеху умрешь, – как на днях завернул соседку-марокканку… Не уследили за ней ее строгого нрава братья-мусульмане, и она беззастенчиво крутила хвостом, столкнувшись с Корто в парадном. Он с пробежки возвращался – весь такой мужикастый… У этой Азизы из джинсов вовсю торчали кружевные стринги, а из пупка вывешивалось кольцо, как у племенного быка. Красотку подвел предательский герпес, подмигивавший из-под толстого слоя помады. Корто прикинул и решил, что лучше не надо, а то выйдет как на плакате сталинских времен, где поникший тюльпан сопровождает подпись: «Случайная связь промелькнет, как зарница. А после, быть может, болезнь и больница». Ну их, зарницы и больницы.
   Стояли на лестнице, смотрели друг на друга. По лицу у Дениса пробежала дорожка света от фар.
   – Корто, ну если только кофе на кухне тихой сапой.
   – Поехали ко мне.

32

   Кольцо Марго не вернула.
   Посидели минут сорок, новостями поделились. И как-то это оказалось неинтересно: ни слушать, ни рассказывать. Денис сослался на дела и был таков.
   Шел по Бродвею… Вот сглупил бы, женившись на Марго. За три года ее так разнесло на гамбургерах, что ей бы откормленный бегемот позавидовал. А волосы она срезала.
   То ли дело Сью.
   Как пишут в романах, он еще не знал, что через полгода отправится со Сью в Тунис, валяться на песочке, – и она прилюдно закатит истерику, ибо гостиница, им забронированная, будет недостаточно звездной. Отдых Денис портить не станет, а, разъезжаясь – он в Париж, она в Лондон, – скажет, что кончено. Надоело. Сью не поверит, потом начнет плакать. Из Лондона несколько раз позвонит. Но это ни к чему будет.
   После наступит пауза. Интернет-знакомства, никуда не ведущие. Затем эта Клелия.
   Очень хочется Клелию.

33

   Брат-актер выходит из душа: голый торс с зачатками мышц, такая художественная астения. Полотенце на бедрах – салатового цвета.
   – Доброе утро.
   Марина кивает, улыбается. Актер движется дальше по коридору. Сегодня тут его певица ночевала, поэтому утро начинается в час дня.
   – Флоран…
   Актер оглядывается, прядь волос картинно падает на лицо.
   – Флоран, я познакомилась с одним человеком…
   Актер понимающе поджимает губы. На днях посоветовал: заведи роман с французом, язык на подушке хорошо учится.
   – Скоро заговоришь по-французски, я так понимаю.
   – Нет…
   Брови у Флорана выписывают вопросительную дугу, по горизонтали, конечно.
   – Он русский.
   Флоран закатывает глаза:
   – Мало тебе их было в России? А чем занимается?
   – Ничем. Он биолог, по черепахам специалист. Работы нет.
   Флоран разводит руками – что поделаешь! – и исчезает в своей комнате. Марина идет в душ. Она сама только встала.
   До шести утра сидели на лестнице – говорили, целовались. А день выплывал за окном, серенькое предосеннее утро.

34

   Домой приехал в полседьмого, лег – час не мог заснуть.
   Это было непохоже на прошлые истории. Клелия оказалась неглупа и пленительно смешлива, но помимо этого что-то сближало с ней. Какая-то она была… родная, что ли. Понял вдруг – потому что русская. У него не случалось русских подружек. Только сейчас осознал, какие они все-таки чужие были – Марго и Сью. А эта – своя.
   Всё общее – кот Матроскин, который «еще и на машинке умеет», нелюбовь к опусам Лимонова, и как же она забавно изобразила набравшегося Ельцина… Он всё шарахался от соотечественничков с их совдеповским менталитетом, как кот от пылесоса. А вот и не лезет он у нее из ушей, менталитет этот.
   Условились вечером двинуть в кино. Недавно вышел фильм Альмодовара, про корриду. Думал скачать его, но можно и на большом экране посмотреть. Процесс охмурения как-никак.

35

   Ждала его, как и вчера, на Сен-Мишеле. Под козырьком сувенирной лавки перебирала фотографии с видами Парижа – черно-белые, под старину. Лил дождь, Корто опаздывал. Разглядывала медные Эйфелевы башенки, майки «Ай лав Пэрис», брелки с головой Наполеона, пестрые газовые шарфики.
   Поймал за запястье. Поцеловал в губы – ни здрасьте, ни привет. Видимо, дал понять: право уже получено и он об этом не забыл.
   Прыгнули в машину, поехали в “Forum des Halles”.
   У входа Корто кивнул – идем вон на тот фильм.
   На афише – два строгих женских лица. Голубое и красное. “Parle avec elle” – «Говори с ней». Хорошее название. Но мог бы и спросить, не против ли она. Впрочем, на какой фильм ни пойди – понятно пока немного. Поэтому все равно.

36

   Вот так живешь себе, черепах кормишь, на биофоруме до хрипоты споришь с каким-нибудь идиотом, несущим чепуху про кровообращение у змей, вечером пробежишься до приятной устальцы, нажаришь картохи с куском мяса, посмотришь приятный фильмец – вроде бы что еще надо. Надо, конечно, да неохота шарманку заводить. А тут в кои-то веки вылез куда-то, у барышни рядом ручка тонкая, взял ее, в темноте, ручку эту, и оттого нечто такое похожее на радость внутри образовалось. Химия организма, но приятно. Если и в этот раз домой попросится, наверно, не стоит продолжать. Все должно быть честно, бабское набивание цены очень дешево выглядит.

37

   Героини фильма, танцовщица и тореадорша, лежат в коме (так уж получилось), а два влюбленных испанских немачо разражаются перед ними монологами. Идея такова, что женский мозг – темный лес с волками, может, бедняжки всё слышат, надо с ними беседовать.
   Обычно бывает наоборот: ты говоришь, а он – будто в коме.
   Интересно, Корто какой?
   Только с Анькой получалось по-настоящему говорить – часами перебирать, разглядывать сомнения, надежды, радости, страхи. И понимать – ну кто тебе ближе? Она – твое второе «я», а ты – ее. Ты не одна. За это многое вынесешь – насмешки чужих и сальности отца. «Мужика на вас нет! Вы чем друг в друга тыкаетесь? Огурцами?» – это когда пьян. А был трезв – по Анькиному отцу прохаживался, которого «персонально не принимал»: «Бабу свою до могилы довел, из-под юбок не вылезает… знаем мы таких… вот, воспитал шлюшку». Жену, умершую от рака, Анькин отец любил так, что много лет один оставался. И друзей у него было море, хоть и не малевал он «шедевров». Это отца и раздражало.
   Когда решили с Анькой жить вместе, Владимир Семенович ни словом не обидел. Не позволил себе в другую жизнь соваться. Он как раз ушел жить к женщине. А Марина к Ане переехала. Говорила насмешникам: «Я люблю не пол, а человека».
   Что от тех лет осталось? Дружба.
   Осталось ожидание, что встретишь того, с кем сможешь говорить.
   Говорить и находиться близко. Потому что просто говорить можно по-прежнему с Анькой, но с ней навсегда уже далеко.
   Марина оторвала взгляд от экрана, покосилась на Корто. Как быть-то? Тянуть коня за копыта, опять попроситься домой, строить из себя цитадель?
   Фильм закончился, но дождик все моросил. Корто раскрыл зонт; взяла его под руку. А если он исчезнет, как тогда из переписки? Марокканка в кружевных трусищах не дремлет. Да и к братьям не хочется. Хочется с Корто.
   Завернули в переулок, где перед кино кое-как бросили машину, опаздывали.
   – Уф. Я все гадал, увезут в «собачник» или не увезут.
   Дверцу мог бы и открыть в порыве галантности. Но не открыл – весь такой естественный-небезобразный.
   Уютно в этом стареньком «пежо». На лобовом стекле – щедро рассыпанные капли. Дворники вздрагивают, бегут, топча их.
   Молчание. Денис поворачивается к Марине и смотрит, едва улыбаясь. Но только – едва: если откажут, чтобы лишнего не наулыбать.
   И Марина вдруг вспоминает про Вадима.

38

   Есть те, с которыми такое происходит. Марина как раз из них. Называйте это слабостью, пожалуйста. Слабость: страх потерять того, кто тебе небезразличен. На пустом месте потерять.
   Три года назад Марина жила с Вадимом, математиком, переквалифицировавшимся в бизнесмены. По вечерам строили планы – как в люди выбираться. Вадим купил квартиру в Москве, на стадии строительства, и оно подходило к концу. Марина искала возможность податься иллюстратором в столичное издательство. И в один не сказать прекрасный вечер Вадим домой не вернулся. Марина провела жуткую ночь, названивая на выключенный мобильный, а наутро Вадим позвонил сам и заявил, что он про нее «в курсе». Всё. Перезванивать было – мартышкин труд: абонент недоступен. Через трое бессонных суток Марина послала эсэмэску, что переезжает к родителям, ключ в почтовом ящике. На следующий день Вадим взял трубку домашнего телефона. «Тебя видели сама знаешь с кем и где». Она не знала.
   – Может, с Витькой?
   – Голову не морочь. Впрочем, это уже неважно.
   Подружки диагностировали: происки бывшей супруги. Ту особенно заедали московские перспективы. «Супругу на сене» можно понять, хотя и не хочется.
   Марина просила – давай встретимся. Однажды согласился, но перезвонил, отказался. Она явилась к нему домой. Никого не было: села на ступеньку и стала ждать. Около одиннадцати вечера из лифта вышел мрачного вида парень и вставил ключ в замок Вадимовой двери. На удивленный вопрос ответил, что снимает квартиру с прошлой недели, хозяин переехал в Москву.
   Она и ломанулась в столицу, ошалев. Только спустя год выяснилось, зачем на нее эти мучения свалились. Слухи прикатились, что Вадим доигрался в бизнес – убили. Так что, похоже, это Бог уберег ее от худших страданий.
   После Марина ни с кем не встречалась – не хотелось.
   А вот возьмет Корто и завтра уже не позвонит.
   Вдох-выдох. Вдох-выдох. Дворники трындят по лобовому стеклу.
   Марина отводит глаза:
   – У меня нет с собой зубной щетки.
   – Найдем.
   Машина выезжает из переулка на улицу Риволи.

39

   Кто ни придет, все первым делом бросаются на тортил смотреть. Тортилы, две своенравные trachemus scripta elegans, черепахи с красными висками с берегов Миссисипи, обретаются в двухметровом аквариуме – прилипнут рыльцами к стеклу, гребут ластами, пялятся на человеков. Пальцем стукнешь перед носом – разевают пасти: обычный аттракцион.
   – Корто, что-то они не реагируют…
   – Сдохли позавчера.
   Круглые глаза.
   – Завтра будешь им стучать, спят уже. Они, вообще, злобные. – Открыл окно, в комнату потекла теплая ночь. – Эти две девицы еще нас переживут. Не до всех это сразу доходит: заведут животину, а она растет, как на дрожжах, место ей нужно, мясо подавай, и такая перспектива лет на пятьдесят. Хозяева помаются и радостно отпускают «на природу». А там она – настоящий терминатор. Зубы увидишь – поймешь.
   Снял рубашку, Клелия отвернулась. Может, жалеет, что поехала.
   Подошел сзади, обнял.
   – А тебе если надоедят, что делать будешь? – Оглянулась. – А как быстро тебе всё надоедает?
   Вот это «по-ихнему», по-женски. Полшага сделала на чужую территорию и уже норовит ее под контроль взять. «Скажи только, что тебе со мной надоест! Ты еще настоящего терминатора не видел».
   – Это памятные тортилы. Надоесть не могут.
   – А-а…
   Когда ездили со Сью во Флориду, очень все приятно протекало. Сью разомлела, начала совместные планы строить. Весьма трогательно. Потом – Нью-Йорк и бесславно закончившееся рандеву с Марго, после которого броуновское движение по Бродвею привело к суетливому китайцу, из-под полы торговавшему флоридскими черепахами, этими самыми trachemus scripta elegans. Торговлю ими в Штатах запретили: чудовищ расплодилось на фермах до ряби в глазах. В Европу уже года три как их ввозить нельзя… решил рискнуть – давно хотелось себе этого зверя. Китаец приоткрыл пластиковый короб: там горка насыпана из панцирей с двухфранковую монету, выбирай. Вступило в голову жест сделать – купить двух, одну Сью подарить. Черепахи-то флоридские – будет память о таких душевных каникулах. В какой-то степени – вечная память…
   Сью прямо передернуло: «Эти твари вымахивают до четверти метра и двух килограммов!» Ну да, в неволе. А на природе – все сорок сантиметров выжимают при весе в восемь кэгэ, с такой мясоедкой шутки плохи…
   Пришлось обеих красоток себе забрать. Тогда неясно было, дамы они или как, а хотелось девиц – они крупнее. Так и вышло, теперь захапали площадь в квартирке.
   Интересно, как завтра с Клелией быть? Учеба у нее пока не началась, «вся твоя». А вот это лишнее.

40

   Шла по Елисейским Полям, моросило; держала одолженный Корто зонт. Утром сказал – у тебя, наверно, дела в городе?.. Ну да, еще какие. Довез до Елисейских и уехал. Шесть вечера. Идти некуда.
   Прощайте прогулки по набережной и походы в кино. Теперь ждать – позвонит или нет. Наверно, нет.

41

   Началась учеба: все на французском, ничего не понятно; возникает здоровая паника. В этой дорогущей школе принимают всех, за деньги-то, достаточно два слова на собеседовании связать. И вот изучай теперь на чужом языке компьютерные дизайн и рекламу. По счастью, в группе нашлась добрая душа – после занятий Марьон пересказывала Марине изученное, разжевывая фразы до состояния кашицы. Марина возносила Марьон благодарения, задаваясь вопросом, выдержит ли та более недели.
   Вскоре некоторые слова стали различимы в мутном потоке преподавательской речи – «графика», «стратегия рекламы», «маркетинговая идея», «фотошоп», «иллюстратор», «флэш», «логотип», «марка»… Марина сидела по вечерам с учебником французского, мечтая поскорее освободить Марьон от сеансов самоистязания. И жилье искала: штудировала газету частных объявлений. Безрезультатно: являясь по адресам, обнаруживала хвост страждущих, вьющийся по лестнице до вожделенной норы. Выбирали не ее, студенточку.
   Это длилось недели две, потом брат-фотограф объявил: каникулы кончились, теперь по выходным тут будет обретаться его сын – не в браке рожденный, но признанный, а это значит, что Марине следует освободить помещение. Угол-то ей выделен в шестиметровой детской, и это не тот случай, когда в тесноте, да не в обиде.

42

   В тот раз отвез ее на Елисейские, сам домой поехал, читать: на одном биологическом форуме выложили книженцию любопытную про хамелеонов. Позвонил ей через день, вечером. Все думал, может, не стоит – мало ли где она. И с кем. Оказалось – нет, дома язык зубрит. Решил не дергать. Спустя три дня снова набрал – предложил встретиться. Она в слезы ударилась. Странный народ женщины.
   Потом учеба началась, и не только у нее – вернулись с каникул лицеисты-двоечники, которые с биологией не в ладах. Частные уроки – работенка не напряжная, это не с указкой у доски стоять. Отстоял свое: гражданство французское получил, сразу из лицея и уволился. Теперь хоть всю жизнь учи маленьких дебилов и налоги не плати с этого: в Казахстан не вышлют, баста. Пять лет назад в парижский лицей занесло от безнадеги – не просчитал, когда увольнялся из «Систюд натюр», что за биологом, к тому же черепашником, работа не погонится. Сколько раз жалел, что из Бордо уехал! Да ладно, надоело с начальником препираться и рулить по лесным ухабам до лаборатории.
   Несколько раз привозил Клелию к себе, но ей по утрам в школу, из-под Парижа не наездишься. Вообще-то, с ней хорошо, могла бы и почаще оставаться.
   Потом позвонила вся в расстроенных чувствах: фотограф дал от ворот поворот. Спросила, можно ли перекантоваться в черепашьем царстве. Ответил, что тортилы согласны.

43

   Не очень-то и хотелось туда ехать, в этот Нуази-лё-Сек. Выглянула у Корто в окно – ахнула: вот тебе и Франция… Высотки как в Новочебоксарске, серые такие. Вышли – возле дома с десяток африканцев в штанах мешком, в темных очках рэп слушают. Корто перехватил взгляд, усмехнулся: «Да эти смирные. А вот на соседней улице наркоту продают, знаю, в каком подъезде». Спросила – почему в Париж не переедешь? Здесь у него жилье муниципальное почти даром, парк под боком – бегать, машину есть где ставить, воздух чистый, а в Париже вонь. Подумал, добавил: «Слышала про Везинэ или Сан-Мор? Скатайся туда на экскурсию, поймешь, что толстые кошельки живут в пригородах».
   Корто – он как его черепахи. Если в мордочку по стеклу ногтем не стучать, кусаться не станет. У него полно дел под панцирем, некогда к другим приставать. Авось удастся уживаться на двадцати квадратах… но жилье стоит искать – иначе может кончиться высадкой на Елисейских Полях: с зубной щеткой в одной руке и тапками в другой.

44

   В школе учеба набирала обороты с чудовищной скоростью. Немудрено: Марину взяли сразу на третий курс, с ее дипломом художественного училища. Как грибочки, росли домашние задания по веб-дизайну. Денис выделил ей угол за аквариумом, где поставил небольшой стол с пузатыми ножками. Он как раз ездил к лоботрясу в престижный пригород и заметил около одного дома утварь на выброс. Возле утвари вился озабоченный дедок в спортивном костюме. Денис тормознул машину напротив и, высунувшись из окна, стал внимательно смотреть на деда. Дед засуетился, схватил три плетеных стула, нанизанных друг на друга, и потащил прочь, кинув печальный взгляд на пузатоногий столик, слишком тяжелый.
   На столике Марина поселила ноутбук и одноухого глиняного осла, утерявшего свой нескромный орган слуха при переезде. Осла подарил Вадим, звавший ее буридановой ослинкой – потому что выбирать всегда было для нее мучением.
   Бродила по коврику мышкой, иногда скашивала глаза в сторону Корто. Видела его нечетко сквозь толщу воды в аквариуме. Застрял в Интернете. Он постоянно что-то изучает, прямо мания – недаром мозги под науку заточены. Брала лист бумаги, набрасывала профиль. Не получалось, переходила на тортил.
   – Чего ты их никак не назовешь?
   – Чести много.
   – А я уже придумала: Тора и Тила.
   – Мясца им подкинь.
   Кухни нет, есть угол отгороженный.
   – Идите сюда… цып-цып-цып… кусочек – Торочке, кусочек – Тилочке… Денис, я вот думаю, работу мне надо поискать. У меня право на двадцать часов в неделю.
   – Поищи. – Не отрываясь от компьютера.
   Вот такой он, Корто. Но догадывалась, на что шла.
   – Может, подашь идею? Ты же здесь десять лет живешь, а не я.
   Встал, пошел в кухонный угол, налил себе апельсинового сока.
   – С твоим уровнем языка я бы пока не рыпался. Ну разве в магазин… и то… Но если ты им приплатишь, может, возьмут.
   – Корто, прекрати, у меня деньги на исходе… А есть тут русские магазины?
   Допил сок, сполоснул чашку.
   – Попробуй в русский книжник сунуться.

45

   Она здесь осталась. Так естественно это получилось.
   На кровати ей было выделено место у окна, и перед сном она смотрела на луну, как та ползет черепахой, пока за рамки окна не выползет.
   В постели он был, скорее, хорош – даже не то чтобы хорош, а деликатен. Это так не вязалось с его манерой нахальной себя вести. В ту ночь она держала его за запястье, слушала ровное дыхание, разглядывала скобочку месяца, думая как раз об этом: что ни в жизнь не догадаешься, глядя на человека, каким он может быть, когда из-под панциря выбирается, весь такой помятый и пугливый. И ласковый.
   Ей казалось, что он спит. Прозвучало неожиданно:
   – Знаешь, я ведь всё говорю себе: «Она не выдержит».
   Денис смотрел в потолок.
   – Но если до сих пор терпишь, значит, все-таки… – запнулся, – ты все-таки меня любишь.
   Видать, колоссальное усилие совершил, чтобы это «любишь» произнести.
   Марина приподнялась, положила руку ему на щеку, улыбнулась.
   – Люблю.
   – Я… тоже.
   Спрятал лицо у нее в сгибе локтя.

46

   Марина спускалась под землю на «Риволи» и выныривала на «Бастилии». Русский книжный магазин «Глоб» принял ее в кассирши-продавщицы-советовальщицы – не на двадцать часов в неделю, а все ж лучше, чем ничего. Произошло это по чистой случайности: ей отказали, но на выходе она столкнулась с хозяином, его попутным ветром закинуло, когда он мчался из Брюсселя в Нью-Йорк. Поговорили о живописи… Словом, повезло.
   Хотя что значит повезло… Теперь она была в курсе русских событий в Париже, всяких литературных встреч и выставок; в магазин в основном соотечественники заглядывали. То есть никакой языковой практики и погружения в среду. По счастью, в школе удавалось говорить – правда, всё больше с Марьон, да по учебе.
   Купила путеводитель, бродила по городу, делала зарисовки. Как-то шла по мощеной улочке, остановилась: почти стемнело, окно на втором этаже, в обрамлении белых ставней, было наполнено мягким светом, и оттуда текли звуки пианино. Играли безупречно. Марина провела рукой по шершавой стене дома – ему, наверно, лет двести. Она любила эту стену, это окно, эту музыку.
   С Денисом мирно сосуществовали, кормили Тору и Тилу, смотрели по вечерам фильмы из Интернета. Марина понемногу стала интересоваться французской политикой – Корто подучил. Он нет-нет да и принимался кусать президента. Особенно свирепствовал, словив штраф за несанкционированную парковку.