Страница:
Да только как теперь с праздниками быть? Проситься к подружкам поздно: виза нужна. И пригласить не пригласишь – та же проблема с визой. Придется дома куковать. Вот так: до сорока пяти дожил, пойти не к кому. Хорошо еще Рождество с Мариной встретил. Она приятная и по-английски прилично говорит. Про бойфренда своего рассказывала. Тоже ведь бестолковая: жалуется, что одиноко ей с ним, а того, с кем неодиноко будет, не ищет, от комнаты отказалась. Ей кажется, что у них «эксклюзивные отношения», чуть со стула не упал. Тип, который, кроме себя, никого не видит и ни с кем, кроме двух черепах, не общается, вдруг к ней привязался. Ее это трогает, и у нее чувство ответственности за него расцвело. Наверно, надо в Сарагосу на Новый год поехать, маму проведать. Не хотел ее сдавать в дом для стариков, но как иначе – не нанимать же сиделку к лежачей на круглые сутки. Мать в Париж возвращаться не желает, да и слава богу, ему-то каково было бы в лазарете жить. Она уже в полубеспамятном состоянии, а там у нее подружки, в стариковском доме, тоже беспамятные, полное совпадение интересов. Ольге написать, что все кончено, привет Лукашенке, и – в Сарагосу. Какая глупость вышла.
64
65
66
67
68
69
70
71
72
64
Марьон не выдержала – эта дура соседка опять в два ночи музыку врубила. Стучать бесполезно. Красотка живет тут не первый месяц, а Марьон ее еще не видела. Консьержка сказала, что меломанка – танцовщица, в кабаре ноги задирает, чуть ли не в «Мулен Руж». Наверняка после трудовой ночи нюхнет чего-нибудь и лежит кайфует. Работай у нее звонок – можно было бы ей кайф подпортить, нажать кнопку и держать до победного. Марьон влезла в джинсы и вышла в коридор.
Шарахнула по двери, кулака не пожалела. На удивление, соседка сразу открыла, глаза зареванные. Молоденькая, лет двадцати. Смотрели друг на друга пару секунд, и вдруг жаль девчонку стало. Стряслось у нее, видимо, что-то. Может, потому и музыку врубила, чтобы… заглушить в себе это. Кто знает. Хотела предложить ей помощь, начала:
– Я ваша соседка…
Девчонка стушевалась, вдохнула воздуха, пролила на выдохе:
– Простите, я выключу музыку. Простите.
Марьон еле успела бросить: «Все в порядке?» – и дверь закрылась, только в щель плеснуло тихое: «Да». Ни «спасибо», ничего, просто – да.
Ну да, так да. Музыка оборвалась.
Марьон вернулась к себе, забралась под одеяло. Постояльца она сюда нашла, согласен снимать по-черному; к Альберто можно перебираться после праздников. Сегодня ездила смотреть: большая комната, светлая, мебель есть – живи не хочу. И сам Альберто приятный. Похож на птичку, не поймешь на какую. Наверно, дамский любимец – у теток при виде таких материнский инстинкт разыгрывается.
Марьон провалилась в сон в тишине.
Шарахнула по двери, кулака не пожалела. На удивление, соседка сразу открыла, глаза зареванные. Молоденькая, лет двадцати. Смотрели друг на друга пару секунд, и вдруг жаль девчонку стало. Стряслось у нее, видимо, что-то. Может, потому и музыку врубила, чтобы… заглушить в себе это. Кто знает. Хотела предложить ей помощь, начала:
– Я ваша соседка…
Девчонка стушевалась, вдохнула воздуха, пролила на выдохе:
– Простите, я выключу музыку. Простите.
Марьон еле успела бросить: «Все в порядке?» – и дверь закрылась, только в щель плеснуло тихое: «Да». Ни «спасибо», ничего, просто – да.
Ну да, так да. Музыка оборвалась.
Марьон вернулась к себе, забралась под одеяло. Постояльца она сюда нашла, согласен снимать по-черному; к Альберто можно перебираться после праздников. Сегодня ездила смотреть: большая комната, светлая, мебель есть – живи не хочу. И сам Альберто приятный. Похож на птичку, не поймешь на какую. Наверно, дамский любимец – у теток при виде таких материнский инстинкт разыгрывается.
Марьон провалилась в сон в тишине.
65
Зимней сессии в школе не было, впрочем, как и летней, – защищаешь свой проект, и всё. Непохоже на учебу в вузе, плюс выяснилось, что диплом платной школы практически не котируется. А семь тысяч евро уплыли.
– Не паникуй, – Денис достал из корзинки яблоко – очень он яблоки любил, – с тебя работодатель знания спросит, а не корочку. Учись.
Задания разрешалось выполнять на английском, но финальный проект Марина надеялась по-французски изобразить. Привычка учить языки у нее была: после инглиша она разучивала немецкий за компанию с Аней и даже на японский однажды замахнулась – ничего не вышло, но ощущение причастности к тайне осталось.
Кстати, сейчас она корпела над «рекламной кампанией» для Японии. Духи “L’air du Temps” от Nina Ricci: как если бы японцы про них не знали, отстали от цивилизации.
Тишина. Марина пялится в экран, разглядывая изящный флакон с двумя голубками. В голове пусто. Требуются слоган, плакат, брошюрка и план презентации. Срок – вторая неделя января. Десять дней на всё про всё.
Из-за аквариума доносится:
– Я тебе слоган придумал: «Налетай, косоглазые!»
– Не смешно, Корто.
– Ох, не люблю азиатов…
Никак не мог он забыть стычку восьмилетней давности: возвращался во Францию, и казахи на таможне…
– Заявили: не отдашь все бабки – опоздаешь на самолет. Русский, да с французским видом на жительство, – мимо этого они пройти не могли. Я б с ними обошелся, как мой папашка с министром, но тогда точно не улетел бы…
– Корто, не отвлекай.
Давно хотела такое сказать – а то обычно ей рот затыкают, мол, мешаешь изучать пищеварительный процесс у гадюк.
Курс разделили на четыре группы, у каждой – свой парфюм. Кроме “L’air du Temps” («Дух времени», дословно – «Воздух времени»), названия были вымышленные: «Поток времени», «Пламя времени» и «Почва времени». Четыре стихии, кто не понял – воздух, вода, огонь, земля.
– Корто, а что мы делаем на Новый год?
– Понятия не имею. К Макарову таскаться мне надоело. Там русские собираются – напьются, песни орут под гитару. Курят. – Денис перекосил физиономию.
– А давай в Испанию двинем?
Оторвался от компьютера, ткнул пальцем в дужку очков на переносице:
– У тебя пара тысяч евро завалялась?
На всё – сразу нет, не разобравшись.
– Воробушек едет на машине в Сарагосу, у него там квартира.
– И что в этой Сарагосе делать?
От упрямства Корто есть прок: она работу сдаст вовремя.
Как собрать воедино эти манящие словечки: «древесный шлейф из кедра, мускуса, сандала и амбры, нотки бергамота, палисандра и пряной гвоздики»? Плюс дурацкие голубки, грязная птица. Нет, не получается творить по заказу. Слоган не выдумывается, в голове одно банальное “Express your personality”. Но банальности, кстати, никого не пугают: в подмогу раздали рекламный текст. Там что-то про «провоцирующую гармонию совершенных запахов, абсолютную гармонию, что возникает при фатальном взаимопритяжении мужчины и женщины». И в ней «нет ни логики, ни здравого смысла, как и вообще в современных отношениях»… Того и глядишь – мозги сварятся, ни здравого смысла не останется, ничего, одна провоцирующая гармония. Поехать бы голову проветрить.
– Скажи своему Воробью, что бензин пополам оплачиваем.
– Не паникуй, – Денис достал из корзинки яблоко – очень он яблоки любил, – с тебя работодатель знания спросит, а не корочку. Учись.
Задания разрешалось выполнять на английском, но финальный проект Марина надеялась по-французски изобразить. Привычка учить языки у нее была: после инглиша она разучивала немецкий за компанию с Аней и даже на японский однажды замахнулась – ничего не вышло, но ощущение причастности к тайне осталось.
Кстати, сейчас она корпела над «рекламной кампанией» для Японии. Духи “L’air du Temps” от Nina Ricci: как если бы японцы про них не знали, отстали от цивилизации.
Тишина. Марина пялится в экран, разглядывая изящный флакон с двумя голубками. В голове пусто. Требуются слоган, плакат, брошюрка и план презентации. Срок – вторая неделя января. Десять дней на всё про всё.
Из-за аквариума доносится:
– Я тебе слоган придумал: «Налетай, косоглазые!»
– Не смешно, Корто.
– Ох, не люблю азиатов…
Никак не мог он забыть стычку восьмилетней давности: возвращался во Францию, и казахи на таможне…
– Заявили: не отдашь все бабки – опоздаешь на самолет. Русский, да с французским видом на жительство, – мимо этого они пройти не могли. Я б с ними обошелся, как мой папашка с министром, но тогда точно не улетел бы…
– Корто, не отвлекай.
Давно хотела такое сказать – а то обычно ей рот затыкают, мол, мешаешь изучать пищеварительный процесс у гадюк.
Курс разделили на четыре группы, у каждой – свой парфюм. Кроме “L’air du Temps” («Дух времени», дословно – «Воздух времени»), названия были вымышленные: «Поток времени», «Пламя времени» и «Почва времени». Четыре стихии, кто не понял – воздух, вода, огонь, земля.
– Корто, а что мы делаем на Новый год?
– Понятия не имею. К Макарову таскаться мне надоело. Там русские собираются – напьются, песни орут под гитару. Курят. – Денис перекосил физиономию.
– А давай в Испанию двинем?
Оторвался от компьютера, ткнул пальцем в дужку очков на переносице:
– У тебя пара тысяч евро завалялась?
На всё – сразу нет, не разобравшись.
– Воробушек едет на машине в Сарагосу, у него там квартира.
– И что в этой Сарагосе делать?
От упрямства Корто есть прок: она работу сдаст вовремя.
Как собрать воедино эти манящие словечки: «древесный шлейф из кедра, мускуса, сандала и амбры, нотки бергамота, палисандра и пряной гвоздики»? Плюс дурацкие голубки, грязная птица. Нет, не получается творить по заказу. Слоган не выдумывается, в голове одно банальное “Express your personality”. Но банальности, кстати, никого не пугают: в подмогу раздали рекламный текст. Там что-то про «провоцирующую гармонию совершенных запахов, абсолютную гармонию, что возникает при фатальном взаимопритяжении мужчины и женщины». И в ней «нет ни логики, ни здравого смысла, как и вообще в современных отношениях»… Того и глядишь – мозги сварятся, ни здравого смысла не останется, ничего, одна провоцирующая гармония. Поехать бы голову проветрить.
– Скажи своему Воробью, что бензин пополам оплачиваем.
66
– Да это у вас в столицу не рвутся! А в России существует понятие глухой провинции.
– Как я хотел бы там жить! – Воробушек вел машину, Марина угнездилась на переднем сиденье, а сзади развалился Денис, в дискуссии участия не принимавший.
«Хотел бы там жить»… Забавные они, иностранцы. А еще у них проблемы с дикцией возникают, когда речь о наших городищах заходит.
– Если бы я влюбился в твою подругу Катью, запросто поехал бы к ней в Но… в Нова…
– В Новочебоксарск.
– Нова…барсакс. Это далеко от Сибири?
Воробушек выяснил, что у Марины есть знакомая, которая непрочь обзавестись добрым молодцем. А то что-то все злые попадаются.
– Воробушек, Катью устроил бы бульвар Ришар-Ленуар, поверь.
Денис гоготнул. Альберто пожал плечами:
– Вы что, не любите свой город?
Нет, ну кто ж его не любит. Полжизни там прожито (вторая половина – в Чебоксарах: художественное училище, замужняя жизнь с чужими родителями, незамужняя – с канувшим бизнесменом), никому дурного слова сказать про Новочебоксарск не разрешается. Другое дело, что окна квартиры на химзавод выходят, а снизу машины – жжух! жжух! (правда, это как музыка). Летом иной раз просыпаешься от запаха серы или хлорки – а нечего с открытыми окнами спать! Город был построен во имя и в честь химзавода, и всякий, кто сюда ехал, знал, что селиться надо с подветренной стороны. Либо не селиться вообще. Либо помалкивать.
Как-то разом все опостылело: работа, к живописи отношения не имеющая, подъезд родительского дома, остановка автобуса, идущего до Чебоксар, магазин на углу улицы, хамство отца, лужа разливанная возле аптеки, мамино нытье про осеменителя на ишаке и еще – ощущение одиночества, постоянных потерь. Вернее, настоящая потеря была одна – Вадим. Но страшно на всю жизнь стало.
– Воробушек, ну захотелось мне уехать. Твоя мама перебралась в Париж из Сарагосы, некоторые из Казахстана удрали (Корто расселся как барин и делает вид, что не слушает), а сколько в России тех, что в Москву подались! Почему мне-то нельзя?
Воробушек покосился на Марину.
– Кажется, я… – оглянулся: Денис, как сказать по-английски: “Je l’ai piqué au vif”?
– Воробей говорит, что наступил тебе на мозоль.
Корто ведет себя с напускной небрежностью. Ей это даже нравится. Но и неловко. Воробушек, наверно, думает – попал, пять суток в обществе нахала.
– Скажи ему, нет у меня никаких мозолей. Просто я не хочу туда возвращаться.
– Как я хотел бы там жить! – Воробушек вел машину, Марина угнездилась на переднем сиденье, а сзади развалился Денис, в дискуссии участия не принимавший.
«Хотел бы там жить»… Забавные они, иностранцы. А еще у них проблемы с дикцией возникают, когда речь о наших городищах заходит.
– Если бы я влюбился в твою подругу Катью, запросто поехал бы к ней в Но… в Нова…
– В Новочебоксарск.
– Нова…барсакс. Это далеко от Сибири?
Воробушек выяснил, что у Марины есть знакомая, которая непрочь обзавестись добрым молодцем. А то что-то все злые попадаются.
– Воробушек, Катью устроил бы бульвар Ришар-Ленуар, поверь.
Денис гоготнул. Альберто пожал плечами:
– Вы что, не любите свой город?
Нет, ну кто ж его не любит. Полжизни там прожито (вторая половина – в Чебоксарах: художественное училище, замужняя жизнь с чужими родителями, незамужняя – с канувшим бизнесменом), никому дурного слова сказать про Новочебоксарск не разрешается. Другое дело, что окна квартиры на химзавод выходят, а снизу машины – жжух! жжух! (правда, это как музыка). Летом иной раз просыпаешься от запаха серы или хлорки – а нечего с открытыми окнами спать! Город был построен во имя и в честь химзавода, и всякий, кто сюда ехал, знал, что селиться надо с подветренной стороны. Либо не селиться вообще. Либо помалкивать.
Как-то разом все опостылело: работа, к живописи отношения не имеющая, подъезд родительского дома, остановка автобуса, идущего до Чебоксар, магазин на углу улицы, хамство отца, лужа разливанная возле аптеки, мамино нытье про осеменителя на ишаке и еще – ощущение одиночества, постоянных потерь. Вернее, настоящая потеря была одна – Вадим. Но страшно на всю жизнь стало.
– Воробушек, ну захотелось мне уехать. Твоя мама перебралась в Париж из Сарагосы, некоторые из Казахстана удрали (Корто расселся как барин и делает вид, что не слушает), а сколько в России тех, что в Москву подались! Почему мне-то нельзя?
Воробушек покосился на Марину.
– Кажется, я… – оглянулся: Денис, как сказать по-английски: “Je l’ai piqué au vif”?
– Воробей говорит, что наступил тебе на мозоль.
Корто ведет себя с напускной небрежностью. Ей это даже нравится. Но и неловко. Воробушек, наверно, думает – попал, пять суток в обществе нахала.
– Скажи ему, нет у меня никаких мозолей. Просто я не хочу туда возвращаться.
67
Воробушек направил колеса в Дордонь – там в деревушке ждала ночевка.
– Я же каменщик, вот и построил себе дом.
Гнездо было свито Воробушком собственнокрыльно – строителей он прогнал в шею: оказались пройдохами.
– У вас такое бывает?
Воробушек взъерошился:
– Я на них в суд подал!
За три года строительства Альберто полюбил мирную провинциальную жизнь, хоть и скучал. Походы в суд между замешиванием бетона и приумножением мировых запасов стружки были даже похожи на культурную программу.
В новоиспеченном доме Воробушек не задержался: полетел в Париж. Оставалось найти невесту с «рибионком», сдать квартиру и счастливо зажить «на земле». Здесь, на окраине деревушки Сен-Фуа-де-Лонга, можно с Жилем Мартеном трюфели искать, а еще завести голубятню, дело веселое.
– Воробушек! Ты же в Новочебоксарск порывался!
– Нет… Катья сюда приедет… Увидишь, это рай… Я просто так сказал про Новабаркаск.
Всю дорогу – нет да и спросит про Катю. Огорчился, что у Марины нет фотографии.
Корто, конечно, смолчать не мог:
– Альберто, ты в курсе, сколько во Франции развод стоит?
– Да, но я не хочу…
– Она, глядишь, у тебя еще полдома оттяпает.
– Так я ж… контракт заключу…
– Ты русских не знаешь… любой контракт обойдут.
Воробушек пугается. Денис хохочет:
– Ладно, ладно, хорошего адвоката наймешь!
Воробушек бросает отчаянный взгляд на Марину, но тут выплывает указатель на Бордо. Денис оживляется:
– Надо к черепашникам на обратном пути заглянуть. Альберто, я там три года в лаборатории оттрубил…
Бордо так Бордо. Воробушку на работу не спешить: он на бирже труда время от времени отмечается, и дело с концом. Каменщиком вкалывать неохота, лучше уж скромнехонько жить на доходы от сдачи загородной резиденции.
Жильцы хорошие, вот на праздники уехали и разрешили хозяину переночевать.
Дом с круглой башенкой на въезде в деревню. Следом – другая башенка, квадратная. Альберто ловит Маринин взгляд:
– Это голубятни.
С заднего сиденья – ехидный голос:
– Они тут не только лягушек, они еще и голубей жрут.
Марина оглядывается:
– Корто, при Воробушке мы не говорим по-русски.
– Я стих придумал: «Воробей жрет голубей».
Марина поворачивается к Альберто:
– Это правда, что вы голубей едите?
– Конечно. А вы разве нет?
Сзади – голос (уже по-английски):
– Голуби – отрава. У них нет желчного пузыря, и весь shit идет в мясо.
Альберто кивает:
– Но вкусно… И у них помет ценный.
Денис фыркает.
– Я правду говорю! – обижается Альберто. – Это удобрение для виноградников! Неплохой источник дохода… Его даже в брачный контракт вписывали. – И Марине: – Знаешь, что в Средние века во Франции только феодалам позволялось строить голубятни?
– Нет.
– А после революции разрешили всем, и на голубей началась повальная мода.
На седьмом часу езды Корто перестал делать вид, что любуется пейзажами на трассе.
– Ага, а потом явились немцы и запретили грязную птицу. Французы прятали голубей и тряслись: курлыкнет какой идиот не вовремя или нет…
– Воробушек, это правда?
– Не знаю… Но на голубятню могу вас сводить.
Денис демонстративно кашляет, закатывает глаза.
– Ой, нет! Это без меня. Удобрения для виноградников слишком сладко благоухают.
Альберто с Мариной переглядываются. «Я предупреждала, что он ерепенистый. Но хороший». – «Да уж. Молчу».
«Пежо» выезжает к двухэтажному каменному дому с фасадом, увитым лысыми стеблями: летом тут и правда зеленый раек. Из соседней калитки выходит невысокая женщина, Альберто высовывается в окно, выпаливает:
– Мадам Мартен! Здрасьте! Как вы? Можно к вам через полчасика? – и подняв стекло: – Там кормят.
Машина тормозит, распахиваются дверцы. На улице градусов четырнадцать (конец декабря!)… Марина хлопает в ладоши, взбегает на крыльцо:
– Какой чудный дом!
Будет время, когда другая взбежит по ступенькам… Альберто улыбается, достает ключи из-под лестницы:
– Ну что, пьем кофе и идем знакомиться со свиньей?
Денис кивает на дом напротив:
– Ты про соседку?
К счастью, возле калитки уже никого нет.
– Я же каменщик, вот и построил себе дом.
Гнездо было свито Воробушком собственнокрыльно – строителей он прогнал в шею: оказались пройдохами.
– У вас такое бывает?
Воробушек взъерошился:
– Я на них в суд подал!
За три года строительства Альберто полюбил мирную провинциальную жизнь, хоть и скучал. Походы в суд между замешиванием бетона и приумножением мировых запасов стружки были даже похожи на культурную программу.
В новоиспеченном доме Воробушек не задержался: полетел в Париж. Оставалось найти невесту с «рибионком», сдать квартиру и счастливо зажить «на земле». Здесь, на окраине деревушки Сен-Фуа-де-Лонга, можно с Жилем Мартеном трюфели искать, а еще завести голубятню, дело веселое.
– Воробушек! Ты же в Новочебоксарск порывался!
– Нет… Катья сюда приедет… Увидишь, это рай… Я просто так сказал про Новабаркаск.
Всю дорогу – нет да и спросит про Катю. Огорчился, что у Марины нет фотографии.
Корто, конечно, смолчать не мог:
– Альберто, ты в курсе, сколько во Франции развод стоит?
– Да, но я не хочу…
– Она, глядишь, у тебя еще полдома оттяпает.
– Так я ж… контракт заключу…
– Ты русских не знаешь… любой контракт обойдут.
Воробушек пугается. Денис хохочет:
– Ладно, ладно, хорошего адвоката наймешь!
Воробушек бросает отчаянный взгляд на Марину, но тут выплывает указатель на Бордо. Денис оживляется:
– Надо к черепашникам на обратном пути заглянуть. Альберто, я там три года в лаборатории оттрубил…
Бордо так Бордо. Воробушку на работу не спешить: он на бирже труда время от времени отмечается, и дело с концом. Каменщиком вкалывать неохота, лучше уж скромнехонько жить на доходы от сдачи загородной резиденции.
Жильцы хорошие, вот на праздники уехали и разрешили хозяину переночевать.
Дом с круглой башенкой на въезде в деревню. Следом – другая башенка, квадратная. Альберто ловит Маринин взгляд:
– Это голубятни.
С заднего сиденья – ехидный голос:
– Они тут не только лягушек, они еще и голубей жрут.
Марина оглядывается:
– Корто, при Воробушке мы не говорим по-русски.
– Я стих придумал: «Воробей жрет голубей».
Марина поворачивается к Альберто:
– Это правда, что вы голубей едите?
– Конечно. А вы разве нет?
Сзади – голос (уже по-английски):
– Голуби – отрава. У них нет желчного пузыря, и весь shit идет в мясо.
Альберто кивает:
– Но вкусно… И у них помет ценный.
Денис фыркает.
– Я правду говорю! – обижается Альберто. – Это удобрение для виноградников! Неплохой источник дохода… Его даже в брачный контракт вписывали. – И Марине: – Знаешь, что в Средние века во Франции только феодалам позволялось строить голубятни?
– Нет.
– А после революции разрешили всем, и на голубей началась повальная мода.
На седьмом часу езды Корто перестал делать вид, что любуется пейзажами на трассе.
– Ага, а потом явились немцы и запретили грязную птицу. Французы прятали голубей и тряслись: курлыкнет какой идиот не вовремя или нет…
– Воробушек, это правда?
– Не знаю… Но на голубятню могу вас сводить.
Денис демонстративно кашляет, закатывает глаза.
– Ой, нет! Это без меня. Удобрения для виноградников слишком сладко благоухают.
Альберто с Мариной переглядываются. «Я предупреждала, что он ерепенистый. Но хороший». – «Да уж. Молчу».
«Пежо» выезжает к двухэтажному каменному дому с фасадом, увитым лысыми стеблями: летом тут и правда зеленый раек. Из соседней калитки выходит невысокая женщина, Альберто высовывается в окно, выпаливает:
– Мадам Мартен! Здрасьте! Как вы? Можно к вам через полчасика? – и подняв стекло: – Там кормят.
Машина тормозит, распахиваются дверцы. На улице градусов четырнадцать (конец декабря!)… Марина хлопает в ладоши, взбегает на крыльцо:
– Какой чудный дом!
Будет время, когда другая взбежит по ступенькам… Альберто улыбается, достает ключи из-под лестницы:
– Ну что, пьем кофе и идем знакомиться со свиньей?
Денис кивает на дом напротив:
– Ты про соседку?
К счастью, возле калитки уже никого нет.
68
– Groin-groin! Groin! Groin!
Это Альберто хрюкает. Звучит так: «груэн-груэн!» – и кажется, что Воробушек издевается над свиньей.
– Корто, слышишь как французы наше «хрю-хрю» коверкают?!
Денис не реагирует – черепашникам звонит.
– Groin! Groin!
Свинья размером с питбуля, страдающего ожирением, лежит на диване; розовеющее сквозь редкую шерсть брюхо растеклось мягонькой лужицей, усыпанной пупырышками. Вспоминается рисунок в детской книжке: пляж, свинья в купальнике – сверху донизу ряд зеленых лифчиков. Марина осторожно трогает копытце: ребристое, раздвоенное, такие у чертиков рисуют. Свинья приоткрывает глаз. Мало ли что.
Альберто мочалит в пальцах свиное ухо.
– Groin-groin!
Свинья на «груэны» не реагирует. Двуногий развоображался, будто у него есть пятак, ну что теперь. А вот когда двуногий принялся за ухом чесать… за это можно все отдать.
– Видишь, шерсть на загривке дыбит? Кайфует. Еще любит, когда ей за передними ногами чешут…
Свинья – на верху блаженства. Даже кажется, что она улыбается.
Подходит мадам Мартен.
– Мы любим, когда нам вот тут массажик… – Мадам Мартен собирает в складку кожу возле рыльца, сверху. Свинья издает тихий протяжный хрюк, его можно было бы назвать сладострастным, но слишком уж слово несвиное. – И брюшко, мы обожаем, когда чешут брюшко… – Мадам Мартен начесывает свинье живот, и та полуобморочно закатывает глаза, а заднюю ногу приподнимает, чтобы всюду доступ был.
Мадам Мартен обращается к Марине:
– Животика коснешься – она сразу на бок валится!
Марина улыбается:
– Можно нос потрогать?
Свиной пятак влажный и прохладный, черный, с бледной кляксой посередине, затекающей в две внушительного размера ноздри. Из ноздрей – воздух: туда-сюда, туда-сюда, всю жизнь бы так пролежать на диване, и чтобы чеса-а-али…
– Ай! Он мохнатый…
Пятак покрыт редкой шерсткой.
– А как же. – Мадам Мартен чешет как заводная пузо в пупырышках. – Это рыльце нас кормит…
Марина не успевает спросить – что значит «кормит». Денис сообщает:
– Дозвонился до Матьё. Будет ждать меня четвертого января в лаборатории. Интересно посмотреть, как они там.
«Меня».
– Ты нас-то возьмешь? Или на трассе высадишь?
А собирались пораньше домой вернуться, проект для школы – на нуле. Вечно Корто только о себе думает, взяли в дорогу шесть яблок, четыре сточил, как червяк, на заднем сиденье. У него принцип: «Кому надо, тот возьмет. А кто забыл взять – пускай таблетки для памяти пьет».
– Я хотела бы поговорить насчет Марго, – мадам Мартен кивает на свинью.
– Марго? Ее зовут Марго?! – Денис хохочет, и Марине неловко.
Мадам Мартен смущается:
– Мы ее в честь королевы Марго назвали. Мой муж – большой любитель истории…
Денис отмахивается:
– Да нет, у меня личное.
Он вспоминает нью-йоркское “Hard Rock cafe”, куда потащился, можно сказать, рассентиментальничавшись. Марго, тянувшая на сотню кило, стояла перед ним, сжимая пухлыми руками розовую сумку: пальцы с красным лаком и врезавшиеся в них два золотых кольца. Она и правда смахивала на…
Альберто кинул недовольный взгляд на Дениса:
– Так что насчет свинки, мадам Мартен?
– Мы собрались в Нормандию к дочери. Третьего вернемся. Приютите Маргошу?
Это Альберто хрюкает. Звучит так: «груэн-груэн!» – и кажется, что Воробушек издевается над свиньей.
– Корто, слышишь как французы наше «хрю-хрю» коверкают?!
Денис не реагирует – черепашникам звонит.
– Groin! Groin!
Свинья размером с питбуля, страдающего ожирением, лежит на диване; розовеющее сквозь редкую шерсть брюхо растеклось мягонькой лужицей, усыпанной пупырышками. Вспоминается рисунок в детской книжке: пляж, свинья в купальнике – сверху донизу ряд зеленых лифчиков. Марина осторожно трогает копытце: ребристое, раздвоенное, такие у чертиков рисуют. Свинья приоткрывает глаз. Мало ли что.
Альберто мочалит в пальцах свиное ухо.
– Groin-groin!
Свинья на «груэны» не реагирует. Двуногий развоображался, будто у него есть пятак, ну что теперь. А вот когда двуногий принялся за ухом чесать… за это можно все отдать.
– Видишь, шерсть на загривке дыбит? Кайфует. Еще любит, когда ей за передними ногами чешут…
Свинья – на верху блаженства. Даже кажется, что она улыбается.
Подходит мадам Мартен.
– Мы любим, когда нам вот тут массажик… – Мадам Мартен собирает в складку кожу возле рыльца, сверху. Свинья издает тихий протяжный хрюк, его можно было бы назвать сладострастным, но слишком уж слово несвиное. – И брюшко, мы обожаем, когда чешут брюшко… – Мадам Мартен начесывает свинье живот, и та полуобморочно закатывает глаза, а заднюю ногу приподнимает, чтобы всюду доступ был.
Мадам Мартен обращается к Марине:
– Животика коснешься – она сразу на бок валится!
Марина улыбается:
– Можно нос потрогать?
Свиной пятак влажный и прохладный, черный, с бледной кляксой посередине, затекающей в две внушительного размера ноздри. Из ноздрей – воздух: туда-сюда, туда-сюда, всю жизнь бы так пролежать на диване, и чтобы чеса-а-али…
– Ай! Он мохнатый…
Пятак покрыт редкой шерсткой.
– А как же. – Мадам Мартен чешет как заводная пузо в пупырышках. – Это рыльце нас кормит…
Марина не успевает спросить – что значит «кормит». Денис сообщает:
– Дозвонился до Матьё. Будет ждать меня четвертого января в лаборатории. Интересно посмотреть, как они там.
«Меня».
– Ты нас-то возьмешь? Или на трассе высадишь?
А собирались пораньше домой вернуться, проект для школы – на нуле. Вечно Корто только о себе думает, взяли в дорогу шесть яблок, четыре сточил, как червяк, на заднем сиденье. У него принцип: «Кому надо, тот возьмет. А кто забыл взять – пускай таблетки для памяти пьет».
– Я хотела бы поговорить насчет Марго, – мадам Мартен кивает на свинью.
– Марго? Ее зовут Марго?! – Денис хохочет, и Марине неловко.
Мадам Мартен смущается:
– Мы ее в честь королевы Марго назвали. Мой муж – большой любитель истории…
Денис отмахивается:
– Да нет, у меня личное.
Он вспоминает нью-йоркское “Hard Rock cafe”, куда потащился, можно сказать, рассентиментальничавшись. Марго, тянувшая на сотню кило, стояла перед ним, сжимая пухлыми руками розовую сумку: пальцы с красным лаком и врезавшиеся в них два золотых кольца. Она и правда смахивала на…
Альберто кинул недовольный взгляд на Дениса:
– Так что насчет свинки, мадам Мартен?
– Мы собрались в Нормандию к дочери. Третьего вернемся. Приютите Маргошу?
69
– Я со свиньей сидеть не буду, – Денис голоса не понижает. Альберто подталкивает его к калитке: сказал мадам Мартен, что домой понадобилось. Согласился взять Марго и понял, что русского друга надо срочно эвакуировать.
– Денис, я тебе все объясню…
– Нечего объяснять, какая, к чертям, свинья – мы в Испанию едем.
Альберто убегает вперед, чтобы Денис еще чего-нибудь не сказал. Кто знает, каковы слуховые возможности у мадам Мартен.
– Эй, меня подождите! – кричит Марина с порога.
И когда все оказались на кухне:
– Она решила, что мы сюда на Новый год приехали…
– В эту дыру?! – Денис, сунув руки в карманы, прохаживается из угла в угол.
Альберто опускается на лавку. И лавку, и стол – своими руками сделал, хоть бы кто похвалил. А как дырой называть единственное место на земле, где он гнездо свил, – это пожалуйста.
– Воробушек, а если сказать, что мы бы рады выручить, но едем в Сарагосу? Тебе же маму повидать надо, – это Марина.
Альберто встал, сел.
– Я не могу. Не могу признаться, что мама в Испании.
– И давно она от французского правосудия скрывается?
– Не смешно, Корто, – отмахивается Марина. Воробушек того и гляди расхочет путешествовать в компании типа, который не умеет ни общаться, ни на компромисс идти.
Воробушек трет пальцем след от горячей чашки на столе. Денис останавливается:
– Шкафчик сам смастерил?
– Сам! Всё сам! Вот, например…
– Альберто, давай я твою машину возьму, а ты со свиньей посидишь?
Неловкая пауза, Денис взрывается смехом. Альберто отводит глаза:
– Я уже обещал маме… Она ждет…
Денис мрачнеет.
– То есть я буду сидеть в дыре со свиньей, а ты поедешь развлекаться?
Марина дует губы:
– Корто! Опять «я» да «я»!
Альберто уныло пялится в окно. Кто думал, что так все повернется, глупее некуда. Ну не мог он отказать мадам Мартен, и оправдываться желания нет. Всю жизнь оправдывался перед всеми, хватит.
Денис без спроса идет осматривать дом. Альберто возвращается к пятну на столе. Вывести можно – подраишь кусочком пробки, смоченным в скипидаре, и стол как новенький. Но это пятно выводить не хочется.
– Альберто, что же делать? – вздыхает Марина.
Пожал плечами. Невозможно отказать мадам Мартен. Невозможно, и всё.
– Воробушек, тут очень хорошо… Воздух… тишина. Но так хотелось в Испанию. Там апельсины на деревьях. Я никогда не видела апельсины на деревьях, да еще и зимой.
В дальней комнате раздается грохот.
– Черт!
И вспоминается: Вероника забывала, что в кладовке стоит швабра (насадку со щетиной купил, а ручку сам выточил из массивного дерева), и эта швабра рушилась ей под ноги, а она вскрикивала и отпрыгивала: «Черт!» Нет Вероники, но есть дом. И деревце за окном, раздетое ветром, и соседка, у которой можно продегустировать трюфели, и стол с белым ободком от горячей чашки, и своенравная швабра. Именно здесь хочется жить – бродить по полю, что начинается за домом, слушать собачий перебрех, крутить головы придорожным подсолнухам.
– Альберто…
Два года он уже глотает пыль в городе, добровольный заложник Интернета, – никак суженую не найдет. Иногда кажется – любая сошла бы, лишь бы не стервой была, не искала кого покруче. Ну и чтобы… того… фигура. И ребенок.
– Альберто!
Или хотя бы просто – с ребенком, бог с ней, с фигурой.
– Воробушек!
Очнулся:
– А? Я – вобушек!
– Слушай, давай Марго возьмем с собой в Испанию?
– Марина! Мадам Мартен ни за что не согласится! Это ж трюфельная свинья, она на вес золота, ее с детства дрессировали!
– Воробушек, а мы не скажем.
В кухню входит Денис.
– Ага, а если она слиняет? Хотя отличная идея. Поехали со свиньей.
Альберто вздохнул. Не умел он отказывать.
– Денис, я тебе все объясню…
– Нечего объяснять, какая, к чертям, свинья – мы в Испанию едем.
Альберто убегает вперед, чтобы Денис еще чего-нибудь не сказал. Кто знает, каковы слуховые возможности у мадам Мартен.
– Эй, меня подождите! – кричит Марина с порога.
И когда все оказались на кухне:
– Она решила, что мы сюда на Новый год приехали…
– В эту дыру?! – Денис, сунув руки в карманы, прохаживается из угла в угол.
Альберто опускается на лавку. И лавку, и стол – своими руками сделал, хоть бы кто похвалил. А как дырой называть единственное место на земле, где он гнездо свил, – это пожалуйста.
– Воробушек, а если сказать, что мы бы рады выручить, но едем в Сарагосу? Тебе же маму повидать надо, – это Марина.
Альберто встал, сел.
– Я не могу. Не могу признаться, что мама в Испании.
– И давно она от французского правосудия скрывается?
– Не смешно, Корто, – отмахивается Марина. Воробушек того и гляди расхочет путешествовать в компании типа, который не умеет ни общаться, ни на компромисс идти.
Воробушек трет пальцем след от горячей чашки на столе. Денис останавливается:
– Шкафчик сам смастерил?
– Сам! Всё сам! Вот, например…
– Альберто, давай я твою машину возьму, а ты со свиньей посидишь?
Неловкая пауза, Денис взрывается смехом. Альберто отводит глаза:
– Я уже обещал маме… Она ждет…
Денис мрачнеет.
– То есть я буду сидеть в дыре со свиньей, а ты поедешь развлекаться?
Марина дует губы:
– Корто! Опять «я» да «я»!
Альберто уныло пялится в окно. Кто думал, что так все повернется, глупее некуда. Ну не мог он отказать мадам Мартен, и оправдываться желания нет. Всю жизнь оправдывался перед всеми, хватит.
Денис без спроса идет осматривать дом. Альберто возвращается к пятну на столе. Вывести можно – подраишь кусочком пробки, смоченным в скипидаре, и стол как новенький. Но это пятно выводить не хочется.
– Альберто, что же делать? – вздыхает Марина.
Пожал плечами. Невозможно отказать мадам Мартен. Невозможно, и всё.
– Воробушек, тут очень хорошо… Воздух… тишина. Но так хотелось в Испанию. Там апельсины на деревьях. Я никогда не видела апельсины на деревьях, да еще и зимой.
В дальней комнате раздается грохот.
– Черт!
И вспоминается: Вероника забывала, что в кладовке стоит швабра (насадку со щетиной купил, а ручку сам выточил из массивного дерева), и эта швабра рушилась ей под ноги, а она вскрикивала и отпрыгивала: «Черт!» Нет Вероники, но есть дом. И деревце за окном, раздетое ветром, и соседка, у которой можно продегустировать трюфели, и стол с белым ободком от горячей чашки, и своенравная швабра. Именно здесь хочется жить – бродить по полю, что начинается за домом, слушать собачий перебрех, крутить головы придорожным подсолнухам.
– Альберто…
Два года он уже глотает пыль в городе, добровольный заложник Интернета, – никак суженую не найдет. Иногда кажется – любая сошла бы, лишь бы не стервой была, не искала кого покруче. Ну и чтобы… того… фигура. И ребенок.
– Альберто!
Или хотя бы просто – с ребенком, бог с ней, с фигурой.
– Воробушек!
Очнулся:
– А? Я – вобушек!
– Слушай, давай Марго возьмем с собой в Испанию?
– Марина! Мадам Мартен ни за что не согласится! Это ж трюфельная свинья, она на вес золота, ее с детства дрессировали!
– Воробушек, а мы не скажем.
В кухню входит Денис.
– Ага, а если она слиняет? Хотя отличная идея. Поехали со свиньей.
Альберто вздохнул. Не умел он отказывать.
70
Мсье Мартен, не сняв кепки, сидел за столом. Рядом примостился лабрадор Анри, взявший под прицел свою плошку: вместе сегодня ходили «на трюфеля», и вот хозяину миску с едой сейчас дадут, а ему, барбосу, вечно ждать приходится.
– О-о! Альберто!
Мсье Мартен встает, выкатывает брюшко навстречу Воробушку. Объятья.
Затем – демонстрация улова: корзинка, в корзинке – черные, страшные, пахучие они. Трюфели. Марина с сомнением поглядывает на розовощекого мсье Мартена. И это можно есть? И это стоит тысячу евро килограмм?
Марго подходит, задирает голову и активно двигает пятаком. Пятак, похожий на мохнатую розетку, выплясывает гопака: может, свинья и не смыслит ничего в апельсинах, но по трюфелям она профессор.
– Ты посмотри, прибежала! – мсье Мартен накрывает трюфели тряпочкой. – От нее не скроешь, грибочки за сорок метров чует!
Анри и Марго – кормильцы: оба натасканы на трюфели, только у каждого свой резон, чтобы его искать. Анри хочет приятное хозяину сделать, а Марго – нет, она от грибов совершенно дуреет: если не оттащить от места, где трюфель зарылся, станет копать остервенело, еще пятак поранит. А потом схрумкает драгоценный гриб. Поэтому едва Марго унюхает грибницу, ей подсовывают кукурузу для отвода глаз.
– А что это она так трюфели любит?
Мсье Мартен с тревогой следит за тем, как супруга добавляет в салат уксус. Он даже привстал.
– Э-э-э? – мсье Мартен снова сел. – Да говорят, у трюфеля в запахе некая нотка есть… ну так пахнет хряк, когда размножаться надумает.
– И что, удается ее оттащить? – присоединяется к разговору Денис. – Вдвоем оттаскиваете?
Он смеется, и Марине немножко неловко.
Но мсье Мартен, кажется, не заметил фамильярности.
– Знаете, как хрюшек учат, чтобы они трюфели не ели? Съест – в пятак дают, а он у них крайне чувствительный. Быстро запоминает, что к чему. Кстати, итальянцы коз на это дело подряжают.
– Козам по рогам дают, – это опять Денис.
– Итальянцы? – вмешивается Альберто. – Мои сородичи? Не слышал.
Мадам Мартен ставит на стол тарелку с кружочками фуа-гра и бадейку с салатом.
– Да, на Сардинии. – Мсье Мартен потирает руки. – Садитесь, садитесь. Не к столу будет сказано, мы трюфельки еще и благодаря мухам находим. Вьются над грибницей, одуревшие.
Мадам Мартен нахваливает салат, «Перигорский». С утиной печенкой и орешками. Но Денис мысль не потерял:
– Вы всякий раз уверены, что это грибница, а не что-то другое?..
С этими простыми людьми он не церемонился.
Мсье Мартен захохотал.
– Э, нет, мой русский друг, сожалею… Шутка не удалась – ведь это особенная муха. Она над грибницей яйца откладывает, чтобы личинки добрались до гриба, отъелись там и окуклились. Мушата вылупляются и роятся: на солнце столбик хорошо виден…
Альберто задумчиво тыкал вилкой в лист салата. Лист не накалывался.
– В Италии… родственники меня угощали белым трюфелем из Пьемонта. Я заикнулся про наш перигорский, – Альберто кивнул на корзинку, – а они засмеялись: «Что-что? Этот черный уродец?»
– Уродец? – мсье Мартен закашлялся: хлебные крошки пошли не в то горло. Мадам Мартен подскочила, но он замахал руками – покашлять спокойно и то не дадут. Потер глаза (слезы выступили): – Да наш трюфель черным бриллиантом называют! Знаете легенду?
– О-о! Альберто!
Мсье Мартен встает, выкатывает брюшко навстречу Воробушку. Объятья.
Затем – демонстрация улова: корзинка, в корзинке – черные, страшные, пахучие они. Трюфели. Марина с сомнением поглядывает на розовощекого мсье Мартена. И это можно есть? И это стоит тысячу евро килограмм?
Марго подходит, задирает голову и активно двигает пятаком. Пятак, похожий на мохнатую розетку, выплясывает гопака: может, свинья и не смыслит ничего в апельсинах, но по трюфелям она профессор.
– Ты посмотри, прибежала! – мсье Мартен накрывает трюфели тряпочкой. – От нее не скроешь, грибочки за сорок метров чует!
Анри и Марго – кормильцы: оба натасканы на трюфели, только у каждого свой резон, чтобы его искать. Анри хочет приятное хозяину сделать, а Марго – нет, она от грибов совершенно дуреет: если не оттащить от места, где трюфель зарылся, станет копать остервенело, еще пятак поранит. А потом схрумкает драгоценный гриб. Поэтому едва Марго унюхает грибницу, ей подсовывают кукурузу для отвода глаз.
– А что это она так трюфели любит?
Мсье Мартен с тревогой следит за тем, как супруга добавляет в салат уксус. Он даже привстал.
– Э-э-э? – мсье Мартен снова сел. – Да говорят, у трюфеля в запахе некая нотка есть… ну так пахнет хряк, когда размножаться надумает.
– И что, удается ее оттащить? – присоединяется к разговору Денис. – Вдвоем оттаскиваете?
Он смеется, и Марине немножко неловко.
Но мсье Мартен, кажется, не заметил фамильярности.
– Знаете, как хрюшек учат, чтобы они трюфели не ели? Съест – в пятак дают, а он у них крайне чувствительный. Быстро запоминает, что к чему. Кстати, итальянцы коз на это дело подряжают.
– Козам по рогам дают, – это опять Денис.
– Итальянцы? – вмешивается Альберто. – Мои сородичи? Не слышал.
Мадам Мартен ставит на стол тарелку с кружочками фуа-гра и бадейку с салатом.
– Да, на Сардинии. – Мсье Мартен потирает руки. – Садитесь, садитесь. Не к столу будет сказано, мы трюфельки еще и благодаря мухам находим. Вьются над грибницей, одуревшие.
Мадам Мартен нахваливает салат, «Перигорский». С утиной печенкой и орешками. Но Денис мысль не потерял:
– Вы всякий раз уверены, что это грибница, а не что-то другое?..
С этими простыми людьми он не церемонился.
Мсье Мартен захохотал.
– Э, нет, мой русский друг, сожалею… Шутка не удалась – ведь это особенная муха. Она над грибницей яйца откладывает, чтобы личинки добрались до гриба, отъелись там и окуклились. Мушата вылупляются и роятся: на солнце столбик хорошо виден…
Альберто задумчиво тыкал вилкой в лист салата. Лист не накалывался.
– В Италии… родственники меня угощали белым трюфелем из Пьемонта. Я заикнулся про наш перигорский, – Альберто кивнул на корзинку, – а они засмеялись: «Что-что? Этот черный уродец?»
– Уродец? – мсье Мартен закашлялся: хлебные крошки пошли не в то горло. Мадам Мартен подскочила, но он замахал руками – покашлять спокойно и то не дадут. Потер глаза (слезы выступили): – Да наш трюфель черным бриллиантом называют! Знаете легенду?
71
«Взрослая» кровать в доме наблюдалась одна, но широкая. Альберто заикнулся, что Марину лучше положить в серединку, чтобы ей теплее было. Денис буркнул:
– У тебя гормональная буря на почве воздержания?
Альберто обиделся, ушел в душ и непонятно что там делал, вода не лилась.
Денис и не думал раскаиваться.
– Их трюфельная запеканка – одно название. Просто яйца держат вместе с грибами – запах трюфелей сквозь скорлупу проникает.
– Там что-то было в запеканке, мелко наструганное.
– Ничего подобного. Гриб дорогой, на продажу.
– Да уж, Корто, ты точно не угостил бы. Почто Воробушка обидел?
– Воробей к тебе клеился, – хмыкнул.
– Да это для тепла! Боже, ты еще и ревнивый…
Тут пришел Альберто, с деловым видом перешагнул через лежащих и забился в угол. Марина хотела ему что-нибудь позитивное сказать, да не придумала что. Свет погас, и комната упала в непроглядную темноту, а она, Марина, – в прошлое. Так живо представилось: она все еще в Новочебоксарске, ходит в гости к Ане, где зимой холодно, а летом жарко, и они пьют чай в комнате на ковре, потому что в кухне царят неистребимые тараканы, длинные и рыжие. У нее в ушах стоит отцовский мат и мамино «Рот закрой!», она по-прежнему работает в обувном магазине, копит деньги на побег. Он с ней – ненавистный любимый город, парк «Ельниковская роща», куда она водит Варю кататься на пони, песчаный берег Волги, к концу лета порастающий под водой илом, сосновый лес, где зимой так тихо. А здесь… будто она не она, а другая Марина. Как будто кино смотришь.
– У тебя гормональная буря на почве воздержания?
Альберто обиделся, ушел в душ и непонятно что там делал, вода не лилась.
Денис и не думал раскаиваться.
– Их трюфельная запеканка – одно название. Просто яйца держат вместе с грибами – запах трюфелей сквозь скорлупу проникает.
– Там что-то было в запеканке, мелко наструганное.
– Ничего подобного. Гриб дорогой, на продажу.
– Да уж, Корто, ты точно не угостил бы. Почто Воробушка обидел?
– Воробей к тебе клеился, – хмыкнул.
– Да это для тепла! Боже, ты еще и ревнивый…
Тут пришел Альберто, с деловым видом перешагнул через лежащих и забился в угол. Марина хотела ему что-нибудь позитивное сказать, да не придумала что. Свет погас, и комната упала в непроглядную темноту, а она, Марина, – в прошлое. Так живо представилось: она все еще в Новочебоксарске, ходит в гости к Ане, где зимой холодно, а летом жарко, и они пьют чай в комнате на ковре, потому что в кухне царят неистребимые тараканы, длинные и рыжие. У нее в ушах стоит отцовский мат и мамино «Рот закрой!», она по-прежнему работает в обувном магазине, копит деньги на побег. Он с ней – ненавистный любимый город, парк «Ельниковская роща», куда она водит Варю кататься на пони, песчаный берег Волги, к концу лета порастающий под водой илом, сосновый лес, где зимой так тихо. А здесь… будто она не она, а другая Марина. Как будто кино смотришь.
72
Как кино, как сон: богом забытый пятачок Франции (ни почты, ни даже булочной нет, надо в соседнюю деревеньку ехать), рядом Корто, в Париже ждет учеба, сегодня попробовала трюфель, завтра – вперед, в Испанию. А не загляни Альберто в книжник, не было бы ни свиньи, ни Испании, ни трюфеля. Как зыбко все в жизни. Не пойди она на собирушку в парке Со, не было бы Корто. Не брось ей Вадим на счет несколько тысяч евро – на отца любовалась бы, а не на Нотр-Дам. Тоже – случай, чужие деньги. Хотя не бывает случайного.