Мартены уедут в шесть утра, собаку с собой возьмут. Для Марго дали топчанчик, предупредили – может нахулиганить, держите ее в кухне. Она неуемная – то сдернет скатерть со стола во время обеда, то спрячется в пододеяльнике (семейство на грани нервного срыва бегает по окрестностям, срывая голос), однажды подсунула в сумку гостье, чопорной даме из Тулузы, голову креветки (хозяева целую миску насыпали), и мадам через два дня достала в ювелирном магазине портмоне с ароматной полутушкой…
   Весь вечер смеялись. Мсье Мартен изображал, как любопытная Марго забрела в чулан, где стоял тазик с клеем. Выбежала: пятак проклеен и стремительно засыхает. Пятаку вообще достается: сажает мадам Мартен рассаду в пластиковые бутылки со срезанным горлышком, отвернется – пятак уже в пластике, хрюкает утробно, застрял. Ну и в порядке вещей нагадить в доме и радостно ускакать с целлофаном на пятаке, приготовленным для несимпатичной горки.
   Денис не смолчал:
   – Альберто, твоя идея – приютить свинью. Так что ты и будешь за ней убирать.
   И это – при хозяевах.
   Воробушек ответил, что будет убирать с удовольствием. И приветливо посмотрел на мадам Мартен.
   – Да вы к ней привяжетесь! – мадам Мартен начала озабоченно собирать тарелки: Марине показалось, что всем стало не по себе. Всем, кроме Корто.
   Разрядила обстановку сама Марго. Вошла, оглядела компанию и закружилась на месте. Так собака за хвостом гоняется. Мсье Мартен делано всплеснул руками:
   – Маргоша!
   Свинья остановилась, посмотрела на него и принялась крутиться снова, издавая странные звуки, как бы рычание. Мсье Мартен махнул рукой:
   – Она Анри копирует. Бегает вдоль забора, дыбит шерсть и лает на прохожих.
   – Лает?
   – Ну да. Наверно, думает, что они с Анри – оба собаки. Когда мы ее взяли, крохой, эти двое всегда спали вместе. Марго вскарабкивалась на пса, он не возражал. Сейчас она весит пятьдесят кило, но по-прежнему норовит на него взгромоздиться! Как дело к сиесте, Анри изображает, что у него дела появились.
   Марго подвернула копытце, замерла, слушая. Мсье Мартен подмигнул Марине:
   – Смотрите!
   Марго сразу сообразила, что к чему: играть будем. Хозяин взялся нарезать круги вокруг стола, осталось рвануть за ним, тявкая и пытаясь просунуть голову ему между ног. Да, вот такая интересная игра.
   Мсье Мартен упал на стул, переводя дыхание:
   – Ну все, все, Маргоша…
   Марго недовольно хрюкнула, потопталась и направилась в сторону дремавшего Анри. Пес вскочил и отправился попить. Что-то внезапно захотелось.
   – Будете ее выводить в лес – Альберто, ты знаешь, за пригорок, – держите на поводке. Этот свин, – мсье Мартен почесал Марго брюхо, и она рухнула на бок, – носится, как торпеда. Устроит гонки с машиной, еще под колеса сунется.
   Да… не знают добрые люди, что едва они – за порог, эти отморозки посадят свинью в свой 205-й «пежо» и укатят. А если и правда с Марго что-нибудь случится?
   Марина размышляла об этом, когда услышала, что по дому кто-то бродит.

73

   Они были такие разные – Корто и Воробушек. Воробушек – простодушный, беззлобный, хоть и немного прижимистый, и Корто – ни словечка в простоте, ни движения мизинца без интереса, пускай и не жадюга. У Воробушка на все да, у Корто – нет. Так и в ту ночь было, когда Марина узнала, что такое онеметь от ужаса: хочешь крикнуть, а крик не идет.
   Кто-то тихо ходил по дому, Марина прислушивалась: может, это на улице? Разбудишь Корто – разворчится. Потом дверь медленно открылась, и в комнату вошло одеяло. Марина оцепенела. Одеяло постояло и ломанулось на кровать. Сдохнуть от страха можно.
   Можно сдохнуть, а можно и сообразить, что это Марго – замерзла или заскучала. Втиснулась в ложбинку между Альберто и Денисом – тот попытался выпихнуть хавронью, да ее не сдвинешь. Марина принялась канючить:
   – Корто, у нее стресс, давай оставим, места полно…
   – Я со свиньей спать не буду.
   – Она чистая! Мы ей копыта помыли.
   – Da, – отозвался Альберто. Он тоже был на стороне свиньи.
   – Корто, она впадет в депрессию! Мы должны ее сдать Мартенам в сохранности.
   – Сейчас я впаду в депрессию, – Денис выбрался из-под одеяла. – У вас тут, погляжу, полное согласие.
   Вышел в коридор, Марина крикнула:
   – Ты куда?
   – Куда, в детскую. Буду спать в карликовой кровати.
   – Он утром не разогнется, – озабоченно констатировал Воробушек и почесал Марго брюхо. Марго шумно вздохнула. Марина умилилась и тоже почесала Марго.
   – Что будем делать с Денисом?
   Альберто пожал плечом:
   – По-моему, он очень упрямый.
   Молчали, чесали Марго брюхо, пару раз руками столкнулись. После каждый определил свою зону начеса, чтобы не было двусмысленности. Марина незаметно заснула – с легким чувством вины. Ей приснилась фея из перигорской легенды, которую рассказал мсье Мартен. У феи были копытца, и она твердила: «Копыт– ца не только у чертей, не только у чертей!» – и совала Марине пергамент, где значилось: «Копыта растут у тех, кто ест трюфели». Весь сон Марина промучилась – была ли трюфельная стружка в запеканке или яйца с трюфелями просто рядом лежали…

74

   Утро: в постели – ни Альберто, ни Марго. Марина выходит на кухню – там сидит мрачный Денис и пьет кофе. Вид у него помятый. Поискала глазами чайник:
   – Ну ты как?
   Повел плечом:
   – Думал, заклинит в форме бакса. Кровать в длину полтора метра.
   Марина берет с полки пузатую чашку в виде клубничины.
   – А не надо было артачиться.
   – Не хотел вам с Воробьем мешать.
   Ревнует… приятно.
   – Между нами Марго лежала!
   – Вообще-то я имел в виду, что не хотел мешать чесать свинью. Не знаю, что ты себе навоображала…
   Дверь распахнулась, Альберто вошел, с ним вкатилась прохладная волна.
   – Сотворил для Марго лежбище на заднем сиденье. Будь она побольше, одному пришлось бы путешествовать в багажнике.
   Воробушек простил Корто. Не умел злобиться.

75

   Это нахлынуло и не отступало. Все началось – нет, не когда он увидел свой дом или вошел к Мартенам, а – как легенду про фею упомянули, он ведь ее от Вероники услышал. У Мартена те же интонации, что и у дочери. Вспомнилось сразу, махом: кругом строительный мусор, ведро с белой краской стоит, доски вдоль стены, и посередине комнаты – кровать: остов сам выпилил, лаком покрыл, матрас по размеру заказал – Вероника хотела большую, говорила, у нее в семье сплошные двойни, нужно место, чтобы с маленькими спать.
   Лежали, укрывшись пледом, за окном, как сейчас, ветер деревце терроризировал. И Вероника (тогда еще ласковая была) положила голову рядышком, лица не видно, но можно в волосы ей дышать, и стала рассказывать о том, как однажды возле лесничьего домика в Перигоре остановилась старая женщина, усталая, в сбитых башмаках, и попросила у лесника еды. Лесник еле сводил концы с концами, и весь его ужин в тот день составляла одна большая картофелина. Он как раз готовился достать ее из золы. Достал и протянул старушке. А старушка, понятно, была феей: тест леснику устроила. И поскольку лесник оказался на высоте, превратила картофелину в нечто черное, как вороново крыло, и душистое, как роза, словом, в трюфель. Приказала хорошенько перекопать сад при лесничьем домике, обернулась искрой и истаяла, дабы избежать дискуссии.
   Лесник повиновался. Возле сторожки накопал видимо-невидимо трюфелей и не придумал ничего лучше, чем принести их в дар своему кюре («боялся отравиться», прокомментировал Денис). Кюре передал диковинные грибы канонику, потом они перешли к епископу, а от епископа – к папе. Отважный папа съел.
   Шутки в сторону, на самом деле все трюфель попробовали и потянулись к леснику за грибами. Лесник быстро озолотился, а где деньги, там и женщины. Женился, дети пошли. Когда он умер, грибная поляна к отпрыскам перешла. Те того и ждали: в одночасье собрали вещички – безумный отец не хотел из лесной сторожки выезжать! – а драгоценный сад высокой стеной огородили, охрану поставили. Понастроили замков, в каретах разъезжали, а сердце свое – тут Вероника приподнялась, повернулась, ее лицо оказалось совсем близко, – на замок закрыли. И однажды к ним обратилась старая женщина, попросила милостыню, а они приказали слугам ее побить, так, для смеха. Можно догадаться, что это за старушка была. Грибов у сторожки не стало, разбросала их фея по всему Перигору: собирайте, кто хотите! А сыновей лесника она превратила в свиней, при запахе трюфеля готовых рыть землю до остервенения.
   Чертова легенда – все вспомнилось, нахлынуло – головы не высунуть, воздуха не глотнуть. Денис ляпнул про «гормональную бурю» – был повод уйти, закрыться в ванной, сесть на низкую табуретку – ребенок у жильцов на нее встает, чтобы до крана дотянуться, – и начать мусолить старое, а зачем, самому непонятно. Мартены, деликатные люди, ни словом о Веронике не обмолвились. Единственное – «к дочери хотим съездить». Сам дурак, спросил, как она.
   Когда Вероника зашла попрощаться – не смолчал, принялся что-то выяснять, удержать хотел. И напросился, она резко так сказала: «Тебе на месте лесника ничего не светило бы! Ты картофелиной не поделился бы». Два года прошло с тех пор.
   Спросил: «Как там Вероника?» – мадам Мартен поколебалась и ответила: «Двойню родила три месяца назад… – покосилась на Марину: – А ты, Альберто, не один?» Кивнул. Пусть думают, что хотят. Не рассказывать же про два года поисков, галопирование по сайтам знакомств в поисках русской жены, Веронике назло. Она как-то бросила: «Тебя только русская потерпит». У Марины подружка Катья – умница и замуж непрочь – может, получится с ней? Как было бы славно, сил нет одному.

76

   Решили, что Марина сядет назад к Марго – Денису животину доверять нельзя. У Мартенов за домом нашлась свиная лесенка – широкая доска со ступеньками, по которой хавронья обычно топала в отсек за задним сиденьем.
   Альберто надел на Марго шлейку, натянул поводок – уперлась копытцами, бычится. Денис вышел из дома:
   – Давай ее закинем внутрь, и все дела.
   Золотое правило – свинью на руки не брать! А если и брать, то умеючи. Она ж легкая добыча для хищника, у нее в крови страх, что сзади подкрадутся и – хвать за холку. Нервы у свиньи ни к черту, поэтому схватил (руки под брюхо не просовывать!), прижал к себе и ждешь, когда биться перестанет. Целая наука. «Давай закинем!» А свинье потом нашатырь в пятак совать.
   Марина всех спасла. Села в машину, тянет Маргоше морковку. И та – цок, цок – взобралась как миленькая по лестнице.
   Поехали, боль потихоньку притуплялась: Вероника, ее глаза, ее руки, Вероника, Вероника. За окном мелькали виноградники, в них бродило холодное южное солнце, дорога бежала к Атлантике. Марго хрюкала как заводная. Подумал: не забыл ли ее одежку? Она зимой расхаживает в фиолетовом пальтишке для minipigs, Мартены из Америки выписали. Давно не навещал маму.
   – Указатель на Бержерак! Воробушек, это оттуда Сирано?
   – Наверно.
   Денис хмыкает:
   – Не знаете ничего. Сирано из подпарижского Бержерака.
   Этот Денис типичный ученый сухарь: все знает, над всеми посмеивается. Что Марина в нем нашла, непонятно… Мартены уже добрались до Нормандии.
   Там серь и зимний дождь, в Нормандии.
   Там, в Нормандии, живет Вероника – из ее окна, в дальнем далеке, виден остров Сен-Мишель и замок. Может, в эту минуту внедорожник Мартенов тормозит у подъезда, Анри выпрыгивает, мчится к дереву, задирает лапу. Мартены поднимаются на пятый этаж. Дверь открывается. Вероникино лицо.
   Какой он был идиот.

77

   Внедорожник останавливается, Вероника выходит из дома. Она переехала к другу (расписываться не стали, но детей он признал). Дом – два этажа, лужайка, и позади – садик с лавочкой, все, как ей хотелось. Пускай отсюда Сен-Мишель не виден. Зато летом проснешься и – босыми ногами – на травку. Это сейчас, зимой, – серо, дорожки мокрые, темные, но лето-то вернется.
   Навстречу Веронике несется Анри, подпрыгивает, достает языком ей до уха и мчится по гравию – шух, шух, шух – к молоденькому деревцу, задирая лапу на бегу.
   Вероника удивляется: «Дельпар приютил-таки Марго?» Мсье Дельпар, сосед-зануда, никогда не отказывает сразу, тянет-тянет, а потом придумает пустячную причину, и только его и видели. «Дельпар? Да…» – мама неопределенно кивает, она торопится малышек увидеть. А вечером нехотя признается, что Дельпар сказался больным, но Альберто спас – приехал «с русской девушкой и приятелем».
   Вероника кидает белье в машинку, оглядывается:
   – Он был с русской?
   Мама кивает. Вероника фыркает.

78

   Пересекли испанскую границу, тормознули у кафе. Денис предложил привязать Марго у входа, как собаку. Воробушек руками замахал: свинью не то что привязывать, ее нельзя даже отпускать гулять в шлейке или пальтишке: зацепится за что-нибудь, запаникует, захолонет ей сердце от животного ужаса…
   – И отбросит свинья копыта. (Это Денис, по-русски.)
   – Корто, прекрати.
   – Что он сказал? – Воробушек косится на Марину. И догадавшись: – Да, она может умереть с перепугу… Нервы… И не берите горячий шоколад. Только кофе. Кортадо.
   С чашечкой усевшись у окна, Марина открыла альбом, набросала: белое видавшее виды авто, рядом человечек со свиньей на поводке. Человечек смотрит куда-то, а свинья чешет бок о металлическую оградку.

79

   – Альберто, почему ты эту хату не сдаешь?
   Денис прошелся по комнатам – все новое. Гостиная перетекает в кухню. Над обеденным столом – репродукция Ботеро: трое играют в карты, два типа в костюмах и шляпах и с ними голая проигравшаяся толстуха.
   – Я не могу ее сдать, она мамина. – Альберто вздыхает. – Ремонт для нее сделал, все сам. Тут такое было… Вон та стена – еле закрасил – почернела от пожара… у мамы на плите полыхнуло. Она годами жила так… Когда она вернется…
   – А она вернется?
   Не впервые Денис неделикатно задает деликатный вопрос и смотрит так спокойно. Будто нет для него таинства чувств человеческих, все просто: жизнь – смерть, есть – нет. Данность, без оценки.
   – Я не знаю… но квартиру сдавать не могу.
   «Не знаю…» – покривил душой. Не вернется она. Кому здесь за ней ухаживать? Понимая это, три года назад поехал в город за стройматериалами для дома и дал в Интернете объявление: «Сдается трешка в центре Сарагосы, 70 кв. м, в идеальном состоянии». Вероника возмутилась: «Ты мать уже похоронил?!» Пришлось опять тащиться в город и рвать объявление в виртуальные клочки. Вероника дня три сквозь зубы разговаривала. Для нее это – жлобство. А дом ему на что строить?
   Назавтра, тридцать первого декабря, Альберто встал раньше всех и поехал к маме.
   Марго хрюкала, пока он не скормил ей три яблока, огурец и снова три яблока. Мешок свиного корма остался в багажнике.
   Вышел на улицу: все было знакомым и таким ненужным.

80

   – Марго перекопала клумбу!
   Это беда Мартенов номер один: ничего не посадишь, свин, как маленький трактор, боронит все, что смахивает на огород.
   – К тому же она обнаружила дуб.
   Беда Мартенов номер два: в декабре, когда трюфельный сезон начинается, в их дубовом царстве море желудей. И Марго напрочь об «охоте» забывает…
   – Воробушек, ты ей все яблоки скормил утром, Корто недоволен.
   – Он когда-нибудь бывает доволен?
   Альберто заявился какой-то нервный. Весь день отсутствовал, а Марина хотела с ним разносолов накупить к Новому году. За разносолами отправился Корто: набрал баночной всячины в лавке на соседней улице. Джентльменский набор: маринованные грибы, соленые огурцы, горошек и компот…
   Альберто заглянул в кухню, посмотрел на полупустой стол и закрылся в ванной. Марго его появление проспала и теперь пыталась просунуть пятак в щель под дверью. Обиделся он, что ничего не готово? Из дома прихватили две бутылки вина, три – сидра и банку фуа-гра. Отмечать есть с чем.
   Денис валялся на диване с книжицей Бориса Виана.
   Из кухни был виден кирпичный дом с замысловатыми балкончиками; к нему примыкал белый навес с красной каймой по краю и нарисованными ножницами: “Pelukeria”. Парикмахерская сегодня работала полдня – заглатывала лахудр, выплевывала красоток. Теперь на пустынной улочке горели фонари. Окна прятались за жалюзи, темные, скучные. Только в одном виднелась наряженная елка, две девчоночки гонялись друг за дружкой: то исчезали, то появлялись, одинаково одетые, в кремовых платьицах, наверно, двойняшки.
   – Это все, что вы купили?
   Альберто стоял у стола с растерянным видом.
   – А вот такие мы неприспособленные к жизни, – Марина отошла от окна. – Как мама?
   Воробушек благодарно кивнул.
   – Спасибо, нормально. Я… прошу прощения… мне надо было после этого пройтись.
   – Воспитывала? – Денис отрезал себе кусок колбасы.
   – Вроде того, – Альберто перевел разговор: – Что-то Марго не хрюкает с голодухи. Корм остался в багажнике, она должна хрюкать.
   – Свинья должна лишь три вещи, – изрек Денис. – Построить хлев, вырастить поросенка и посадить дуб. Видишь в углу мешок? Пришлось ей перейти на подножный корм. Желуди! А где у тебя рюмки? Скоро двенадцать.
   И тут Альберто занервничал:
   – Вы не купили виноград?
   В Новый год по испанской традиции надо с каждым ударом колокола съедать по виноградине. Двенадцать ударов, двенадцать ягод, двенадцать счастливых месяцев.
   – А если седьмой ягодой подавишься, значит, в июле тебе хана, – это Денис.
   Чокнулись бокалами, Марго сидра в плошку плеснули: сунулась пятаком, попятилась, чихнула. Она, крохой, этим пятаком пузыри пускала в надувном бассейне у Мартенов во дворе. Мадам Мартен ее с ложечки йогуртами кормила, идиллия… Зачем он мусолит эти воспоминания? Новый год наступил, баста, новая жизнь. Да ведь все из-за матери, она только о Веронике и говорила, ждет не дождется внуков, двойняшек. До сих пор не признался ей, что расстались, это бы ее добило. Два года лжи… Благо прилетел, соврал, улетел. Но теперь мать вообразила, что у него проблемы с деторождением. «Обещай, что проверишься». Пообещал.
   Марина лопает фуа-гра, как паштет.
   – Постой, солью, крупной солью надо посыпать… Сейчас…
   Полез в шкаф. Там среди приправ круглая коробочка деревянная из-под карамелек. Десять лет ему было, когда они в доме завелись. А выжила эта коробочка потому, что мама в ней соль из Геранды держала. Карамельки, кстати, из тех же краев, на соленом масле сварены.
   – Воробушек, она не испортилась?
   Объяснил, что соль серая не от старости, а из-за глины, из которой она полезности впитывает. Соль кристаллизуется на дне специальных прудов, и ее такими деревянными штуковинами – полушвабра, полулопата – сгребают. Марина тронула кончиком языка и поморщилась.
   Коробочки с каштановой карамелью, у которой вкус детства, привозил Мартен – ухаживал за матерью, а она, бестолковая, упрямилась. Сидела бы сейчас в собственном доме в перигорской деревеньке, с милым стариканом, свиньей и собакой, а не валялась бы на койке в сарагосском доме для престарелых. Все из-за чертового итальянца, папаши. Когда от любви теряют голову, то это уже дурь, а не любовь.

81

   – Альберто, не хочешь прогуляться? Только час ночи!
   Прогуливаться с Денисом желания нет. Указал направление к главной площади, к местной Нотр-Дам, она же Нуэстра Сеньора дель Пилар, план выдал, не потеряются.
   Шаги на лестнице стихли. Марго дремала на диване. Почесал ее, подошел к окну – посмотреть, куда пошли. Недалеко грохнула петарда, потом другая.
   Стоял, смотрел в темноту. У парикмахерской навес провисает, в нем всякий сор. Выше – окно: две девчоночки в кремовых платьях, на одно личико, сонные, ковыряют ложками что-то на тарелках. Близняшки.
   Вернулся к столу, к коробке из-под карамелек. На крышке тетка подбоченилась, с шиньоном. Толстая – видать, от сладкого; на палку опирается. Куст и домишко с голубятней. Тридцать с лишним лет коробочке.
   Мать поварихой в Париже работала, по частным домам. Трюфели ей поставлял перекупщик – а брал он их у Мартена. И однажды мать с Мартеном познакомились. С тех пор Мартен зарядил в Париж из Перигора – раз в три недели приезжал. Сопротивление его, видимо, только раззадоривало. Из Геранды, куда ездил по делам, возил соль да карамельки. Протянет коробочку и говорит: «Привет от Атлантики». В десять лет так хотелось эту загадочную Атлантику увидеть!
   И однажды Флорентина разрешила Жилю Мартену забрать сына в Перигор на летние каникулы. Его родители приняли мальчишку с распростертыми объятиями, фруктами откармливали, а сам Жиль иной раз брал машину, и они ехали куда глаза глядят – мимо шеренг виноградников, лугов, забрызганных красными капельками маков, подсолнечных полей, где диковинные цветы стояли навытяжку, тянули личики к солнцу, будто желая загореть, да сгорали дочерна… Мимо зеленого, желтого под невыносимо голубым прыгал по ухабам внедорожник, Альберто вывешивался в окно, в теплый ветер. Потом шли по траве, швыряли на камни одежду, лезли в прохладную речную воду… Бродили – смотрели на цапель с шеями, похожими на гигантский рыболовный крючок, на мохнатых каштановых ослов, на сонных от жары коров, безразличных даже к мухам, кишащим возле глаз, брр! Дома Мартен учил Альберто управляться с голубями: часами просиживали, слушали грудное «курлы», мальчишка любовался белыми распущенными хвостами, в вечернем свете напоминавшими веера. Два лета подряд Жиль Мартен забирал Альберто к себе – пока теплилась надежда на благосклонность упрямой испанки. И Альберто выискивал в траве крупных зеленых кузнецов, ловил за хлипкие крылышки стрекоз, кидал пауку в сети лепестки дикого цветка, и паук, дурачок, мчался сломя голову к «добыче». Так хотелось, чтобы мать хоть раз приехала! Не приезжала. Наверно, потому что – «кредит».
   И еще хотелось, чтобы она стала жить с Жилем. Если папа появится, он поймет.
   А как-то зимой Жиль пропал. Совсем не было от него вестей, но трюфельный перекупщик заверил, что никакой беды. И опять предложил Флорентине свои услуги. Тут Альберто смутно забеспокоился – а будет ли снова лето с мостками к реке, покрытыми илом, с глазастыми головастиками гамбузии, снующими сквозь опущенные в воду пальцы, красными ягодами тамуса, из которых можно делать бусы для бабушки? А бабушкины циннии на заднем дворе – белые, розовые, пурпурные, желтые цветы, лохматые мерзлячки, о которых следовало ревностно заботиться?.. А сливы – крупные, упругие, с белым налетом? В конце августа их стряхивают в передники вокруг дерева, а потом сушат – когда в печах, когда на солнце, и можно утащить, сколько руки загребут… Да бог с ними, главное – речка, голуби, и кузнецов он хотел следующим летом наловить целую банку. Можно даже подружиться с местными мальчишками, хотя и без них дел полно.
   Мартен не появлялся, а Флорентина не навязывалась. Альберто хотел действовать в одиночку, да вот глупость – номера-то перигорского не знал, Жиля раньше звать не приходилось. Флорентина снова стала заказывать трюфели у перекупщика. Он-то и сообщил спустя несколько месяцев, что Жиль продолжает ездить в Париж, к «женщине». И ведь ни разу не заглянул! Ладно, к матери – к нему, к Альберто, который так ждал его! В тот день Альберто заболел. Ему всю ночь снились голуби. Они метались по голубятне, бились о стенки, резким движением расправляли веера хвостов: трррык! трррык! Не курлыкали, а ворчали, как недовольные собаки. Флорентина отказалась от заказов и сидела с сыном дома, поила горячим чаем, с которым он доедал последние карамельки.
   «Женщина» и стала нынешней мадам Мартен, а мать одумалась, да поздно было. Теперь у нее мания: чтобы сын женился на дочери Мартена Веронике…

82

   По дороге к Нуэстра Сеньоре дель Пилар познакомились с двумя ребятами. Веселые такие, идут, хохочут. Денис первый их заметил:
   – Слышишь, по-французски говорят! – и, присвистнув: – Да они педики…
   Марина улыбнулась:
   – Ты что-то имеешь против однополой любви?
   – Я бы свой зад в обиду не дал.
   – Уверен, что речь идет об обиде?
   Денис хмыкнул:
   – Тебе виднее.
   Не стоило дождливым вечером пускаться в откровения. Не всегда признания порождают близость.
   Марина помахала геям рукой. Вместе дошли до центральной площади.
   Пьер и Себастьян рассказали, как храм возник. Непорочная Дева оставила святому Якову столб, «пилар», и наказала храм вокруг соорудить.
   – Видите дыру в стене? Это чтобы паломники могли столб целовать.
   – До сих пор прикладываются? – Денис закатил глаза. – Им бы убойную линзу туда поставить, чтобы видели, как микробы кишат. Впрочем, средневековую дикость и каленым железом не вытравишь.

83

   Лежал на диване, вспоминал, как ездили с Вероникой на Атлантику, гонялись друг за другом по вязкому после грозы песку. И – восхитительный простор, и – ощущение, что поймал ее, поймал, иначе не бегала бы она сейчас вдоль кромки воды. Или бегала бы, но не от него.
   Рано радовался.
   Как-то поехали в Брантом – Веронике вступило в голову на собор местный посмотреть, не на собор даже, а на его отражение в реке Дронне. Ей кто-то сказал, что это чистый импрессионизм – собор, мост, человечек на мосту, заглядевшийся в воду, – и приспичило ей фотографию сделать: давай, Альберто, рули по жаре сто сорок километров туда-обратно, без кондиционера. Полдороги дулась, что не сразу согласился. Ему дом надо строить, не до гулянок, да и недешевые эти прогулки: бензин, ресторанчик у речки, мороженое. Хотя в ресторане Вероника за себя платила.
   Зря, все зря… Воспоминания – как осколки: букет у Вероники в руках, сам собирал. Она вертит его, разглядывает тощий ложный нарцисс – кремовый, с оранжевым язычком; худосочный дикий тюльпан, желтенький, грустный; мак с вялыми лепестками; какой-то белый лохматый цветок и травы, уставшие от солнца. Этот букет она забудет у соседей.
   Другой осколок: пруд, утонувшая лодка, в ней солнечные блики и отбившийся от стайки утенок. Вероника в платье входит в воду, склоняется к клювастому комочку…
   А однажды шагнула через порог, протянула растение в горшке, красными цветами в форме сердечка усыпанное: «Сердце Марии называется». Переспросил: «Марии?» – и она фыркнула: «Свое я не раздариваю», – и что-то кольнуло. Да, рано радовался. Цветок жильцы засушили – горшок стоит, а из него сухой ствол. Как символ.
   Уходя, сказала: «Не ищи любви, а ищи преграды, которые ты против нее выстроил». Не сама придумала, какой-то поэт суфийский изрек.
   Может, и правда выстроил, сам не заметил.
   От звонка в дверь Альберто вздрогнул. Марго вскочила и, плохо соображая, потопала, сонная, в коридор.

84

   Первое января, плюс девятнадцать. При виде пестрых цветов на клумбах Марго натягивает поводок. На балконах висят тряпичные дедочки в красных шубейках и колпаках, хотя Испания – единственная латинская страна, предпочитающая лап-ландскому старику волхвов. Но не будут же волхвы в окна лезть!
   Нет, чужая она, Испания. Во Франции при виде непонятной вывески руки к словарю тянутся, а здесь надписи всего лишь отпечатываются на сетчатке глаза.
   Марго топает в пальтишке, собирая взгляды.
   Возле супермаркета сидит Санта-Клаус, обложенный мешками с грошовой всячиной. Фотографируешься с ним и – получи подарок. Марина появляется с галстуком-бабочкой на резинке и водружает его Марго на голову, между ушей.
   Альберто вспоминается притча про Свинью и Бабочку, Вероника рассказывала. Да, будто после Вероники и не жил. Если б не Марго, ни за что бы в Сен-Фуа-де-Лонга не стал возвращаться…

85

   – Слышали, что у нас творится? – Матьё раскачивается на стуле, старая привычка. Он как законсервировался: та же манера потирать рукой трехдневную щетину на подбородке, кудри до плеч, свитер под горлышко. Денису забавно на все тут смотреть – здесь время остановилось. Лаборатория – в национальном парке: дорога по ухабам, тишина, летом зелень без края. Но и скучновато. Хотя Матьё говорит, в феврале две стажерки нарисуются.
   – В лесу под Поденсаком сотню садовых гномов грибник обнаружил, явно краденых. В кружок стояли. Полиция владельцев разыскивает.
   – А маньяка нашли? Он что с гномами делал? Насиловал?
   – Денис, ты не изменился…
   Матьё улыбается. Когда-то почти дружба была: выхаживали флоридскую черепаху, найденную на дороге с треснувшим панцирем, – теперь она в аквариуме гонки устраивает; лягушек под лупу загоняли, в клубы заваливались с девчонками знакомиться.
   – Это не маньяк, а «Фронт за освобождение садовых гномов»…
   Денис крутит головой: все по-прежнему… столы с кипами бумаг, здоровенный аквариум с флоридскими черепахами, а в соседней комнате – они, красотки, предмет изучения и охраны – Emys orbicularis, болотные черепашки европейские: панцирь и кожица с желтыми пятнами, хвост длинный, глаза желтые у самочек и у молодежи, мужички же красноглазые. Соскучился по ним.
   – Красоток покажешь? Брюно тут?
   Шефа нет, и слава богу, расстались с ним… не очень.
   Черепашка высовывает из-под панциря голову – на полноса. Разбудили, потащили куда-то, нет покоя. Денис держит ее на ладони. Сердце вдруг ёкает.
   – Матьё… Если бы ты знал, Матьё, как мне жаль, что я из науки ушел…
   – Чем сейчас занимаешься?
   – Да ничем.
   Вон там его стол стоит. Крепкий, с перекладиной внизу – ноги удобно ставить.
   – Но зато – свобода.
   Матьё кивнул.
   Молчали, черепашка высунула гладкие черные когти.
   – Я слышал, вы войной на гигантских квакш пошли?
   Матьё оживился – не нравилось ему это молчание. Денис упрямец номер один, все порушил, теперь без работы сидит и о свободе толкует. Какая ж свобода без денег. Вернее, так: без дела.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента