Куин Джулия. На пути к свадьбе

   – Мы же созданы друг для друга, – прошептал он. – На вечные времена.
   Она прикрыла глаза. Изможденно. А когда открыла, Грегори увидел в них страдание.
   – Люси, – промолвил он, вкладывая в это единственное слово всю свою душу, – Люси, скажи мне...
   – Прошу, не говори об этом, – попросила она, отворачиваясь так, чтобы он не видел ее лица. Ее голос дрожал. – Говори о чем угодно, только не об этом.
   – Почему?
   И она прошептала:
   – Потому что это так.
   У Грегори на мгновение перехватило дыхание, и он одним движением притянул ее к себе. Это не было объятием, вернее, это было не совсем объятием. Их сплетенные пальцы не смогли разомкнуться, и соединенные руки оказались между ними.
   Он зашептал ее имя.
   Ее губы приоткрылись...
   Он зашептал ее имя снова, тихо, почти без звука, одними губами:
   – Люси, Люси.
   Она стояла не дыша. Их тела были совсем рядом, но не касались друг друга. Жар же, охватывавший их обоих, окутывал их будто облаком.
   И Люси затрепетала.
   – Позволь мне поцеловать тебя, – шепотом попросил Грегори. – Еще один раз. Позволь мне поцеловать тебя только один раз, и если ты отпустишь меня, я, обещаю, уйду.
   Люси чувствовала, что здравый смысл теряет над ней власть, она чувствовала, как ею овладевает желание, как ее стремительно влечет туда, где царствуют любовь и страсть, где правильное становится неотличимым от неправильного.
   Она любит его. Она любит его безумно, но он не может принадлежать ей. Ее сердце бешено стучало, дыхание прерывалось, и она думала только о том, что больше никогда в жизни ей не суждено испытать то, что она чувствует сейчас. Никто никогда не будет смотреть на нее так, как Грегори. Менее чем через день она станет женой человека, у которого даже не возникнет желания поцеловать ее.
   Она больше никогда не испытает этого восхитительного трепета, который отдается во всем ее теле. Это последний раз, когда она может смотреть на губы возлюбленного и мечтать о том, чтобы эти губы прикоснулись к ней.
   Господи, как же она хочет его! Да, она хочет этого. Пока еще не поздно.
   И он любит ее. Он действительно любит ее. Он сам так сказал, и она верит ему.
   Люси облизнула губы.
   – Люси, – прошептал Грегори. В этом коротком слове слышался и вопрос, и утверждение, и мольба – все в одном слове.
   Люси кивнула. А потом, понимая, что не может лгать самой себе или Грегори, ответила вслух:
   – Поцелуй меня.
   Чтобы потом не было никаких отговорок, никаких заявлений, будто от страсти она помрачилась в рассудке, будто желание лишило ее способности думать. Чтобы было ясно: это ее решение. И она приняла его сама.
   Мгновение Грегори не шевелился, но Люси знала, что он услышал ее. Он шумно дышал, в его глазах появился возбужденный блеск.
   – Люси, – сказал он. От звука его голоса – хриплого, низкого, глухого – по ее телу прошла волна трепета.
   Губы Грегори нашли ямочку у нее на шее.
   – Люси, – проговорил он.
   Люси хотела сказать что-то в ответ, но не смогла. Все силы ушли на то, чтобы решиться попросить его о поцелуе.
   – Я люблю тебя, – прошептал он, ведя губами вдоль ее шеи. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.
   Слова, которые он произносил, были самыми болезненными, прекрасными, ужасными, волшебными. Люси хотелось плакать – от счастья и от тоски.
   От наслаждения и муки.
   И вдруг она поняла, впервые в жизни осознала всю острую радость эгоизма. Она не должна делать это. Она знает, что не должна, и знает, что Грегори, вероятно, рассчитывает на то, что она найдет способ нарушить свои обязательства перед Хейзелби.
   Она лжет ему. Лжет так явно, будто говорит вслух.
   Но она ничего не может с собой поделать.
   Это ее мгновение. Ее единственное мгновение, когда можно подержать в руках блаженство.
   Ободренная горевшим внутри ее огнем, Люси взяла лицо Грегори в ладони и, притянув к себе, жадным поцелуем впилась в его губы. Она плохо представляла, что делает, – ведь существуют же какие-то правила для подобных случаев? – однако это ее не заботило. Она просто хотела поцеловать его. И ничто не могло остановить ее.
   Неожиданно рука Грегори оказалась на ее бедре, и Люси даже сквозь ночную рубашку ощутила, как горяча его ладонь. А затем эта ладонь решительно переместилась на ее попку и сжала ее. Люси обнаружила, что куда-то скользит, и в следующее мгновение они оказались на кровати. Навалившись на Люси, Грегори буквально распластал ее на матрасе, а она с восторгом ощутила на себе вес разгоряченного мужского тела.
   Она почувствовала себя женщиной. Она почувствовала себя богиней. Она почувствовала, что может лианой обвиться вокруг него и уже больше никогда не выпустить из своих цепких объятий.
   К ней наконец вернулся дар речи, и она прошептала:
   – Грегори. – И запустила пальцы ему в волосы.
   Он замер, и она догадалась, что он ждет от нее других слов.
   – Я люблю тебя, – сказала она, потому что это было действительно так, и ей хотелось, чтобы хоть что-то во всем этом было правдой. Завтра он возненавидит ее. Завтра она предаст его, но хотя бы сейчас она не солжет.
   – Я хочу тебя, – сказала она, когда он приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза.
   Он смотрел на нее долго и пристально, и она поняла, что он дает ей последний шанс отступить.
   – Я хочу тебя, – повторила она, потому что действительно безумно хотела его. Она хотела, чтобы он целовал ее, чтобы он овладел ею и заставил обо всем забыть.
   – Лю...
   Она приложила палец к его губам. И прошептала:
   – Я хочу быть твоей. – Помолчав, добавила: – Сегодня.
   По его телу прошла волна трепета, дыхание стало учащенным и шумным. Он что-то простонал, возможно, ее имя, и их губы слились в поцелуе, который одновременно дарил и принимал страсть и разжигал и поглощал огонь. Люси и не заметила, как ее руки, будто сами по себе, стали разводить полы его сюртука и раздирать ворот рубашки – она стремилась прикоснуться к его горячей коже.
   Глаза Люси расширились от изумления, когда она увидела, что он стал снимать с себя рубашку, причем не медленно, а с какой-то лихорадочной поспешностью, которая только подчеркивала силу его желания.
   Грегори уже не владел собой. Он превратился в такого же раба горевшего внутри огня, как и Люси.
   Он отшвырнул рубашку, и Люси восторженно вскрикнула при виде его обнаженной груди, выпуклых мышц, перекатывавшихся по покрытой курчавыми волосками коже.
   Он был красив. Люси и не думала, что мужчина может быть так красив. Это было единственное слово, которым можно было описать его. Она осторожно дотронулась до его груди и, ощутив, как бешено застучало сердце под ладонью, едва не отдернула руку.
   – Нет, – покачал головой Грегори, накрыв ее руку своей. И заглянул ей в глаза.
   А она не смогла отвести взгляд.
   В следующее мгновение он опустился на нее, и она опять ощутила на себе его тяжелое и горячее тело. А ее сорочка... теперь она уже почти не скрывала ее тело. Сначала она была на бедрах, потом оказалась на талии. И Грегори прикасался к ней – не «там», но рядом. Гладил ее по животу, обжигая своей горячей ладонью.
   – Грегори, – прошептала Люси, когда его пальцы каким-то образом нашли ее грудь.
   – О, Люси, – простонал он, принимаясь тискать и мять ее грудь, теребить сосок и...
   О Боже! Разве возможно, чтобы все, что она чувствует, отдавалось «там»?
   Люси ощутила острую потребность вжаться в него бедрами. Она стремилась к чему-то, что не поддавалось определению, к чему-то, что могло бы наполнить ее, насытить.
   Грегори быстро и решительно стянул с Люси ночную сорочку, и она осталась абсолютно обнаженной. Она подсознательно попыталась прикрыться, но Грегори перехватил ее руки и прижал их к своей груди, а потом опять сел прямо и посмотрел на Люси так, будто... будто...
   Она была прекрасна.
   Он смотрел на нее так, как мужчины всегда взирали на Гермиону. Только в этом взгляде было и нечто другое. Страсть, желание.
   Люси ощутила себя божеством, которому поклоняются.
   – Люси, – прошептал Грегори, едва касаясь, гладя ее по груди. – Мне кажется... я думаю...
   Он замолчал и покачал головой. Медленно, как бы не понимая, что с ним происходит.
   – Я так ждал этого, – тихо проговорил он. – Всю жизнь. Я даже не знал об этом. Не знал.
   Люси поднесла его руку к губам и поцеловала в ладонь. Она все поняла.
   Неожиданно Грегори поднялся и принялся спешно расстегивать бриджи.
   Люси ошеломленно наблюдала за ним.
   – Я буду нежным, – пообещал он. – Даю слово.
   – А я и не беспокоюсь, – сказана Люси, неуверенно улыбаясь.
   Грегори улыбнулся ей в ответ.
   – Да, но вид у тебя обеспокоенный.
   – Ничего подобного. – Однако взгляд она отвела.
   Грегори усмехнулся и лег рядом с ней.
   – Может быть больно. Мне говорили, что так бывает в самом начале.
   Люси замотала головой.
   – Меня это не волнует.
   Грегори погладил ее по руке.
   – Запомни: сначала будет боль, а потом станет лучше.
   Люси ощутила, как где-то внизу живота стало разгораться обжигающее пламя.
   – Насколько лучше? – чужим голосом спросила она.
   Грегори лег на нее и всем телом ощутил ответный жар ее тела. И понял, что погружается в грех. И в блаженство.
   – Намного, – наконец сказал он, прищипывая губами кожу на ее шее. – Вообще-то даже больше, чем намного.
   Он раздвинул ей ноги и устроился между ними. Почувствовав его мужское естество, твердое и горячее, она напряглась. Он, вероятно, догадался, в каком она состоянии, потому что прошептал ей в самое ухо:
   – Ш-ш-ш...
   А потом его губы стали медленно двигаться вниз.
   И вниз.
   И вниз.
   От шеи они переместились к ямочке на плече, затем...
   О Господи!
   Он обхватил ладонью ее тугую грудь и взял губами сосок.
   Люси дернулась под ним.
   Он усмехнулся. Одной рукой прижав ее плечо к матрацу, другой он продолжил эту сладостную пытку, прерываясь только для того, чтобы перебраться к другому соску.
   – Грегори, – выдохнула Люси, не найдя иных слов, чтобы выразить свои эмоции. Она чувствовала себя беспомощной перед этой чувственной атакой. Она лишилась способности давать определения, разъяснения, толкования. Она могла только чувствовать, и это было чудовищно, до умопомрачения восхитительно.
   Грегори оставил в покое ее сосок и подтянулся вверх, чтобы их лица оказались рядом.
   – Дотронься до меня, – учащенно дыша, попросил он. Люси испуганно заглянула ему в глаза.
   – Где хочешь, – добавил он.
   Только тогда Люси сообразила, что все это время ее руки были вытянуты вдоль тела, а пальцы судорожно комкали простыню, как будто пытались удержать ее от падения в пропасть безумия.
   – Прости, – сказала Люси и вдруг начала смеяться.
   Грегори усмехнулся.
   – Придется отучить тебя от этой привычки, – проворчал он.
   Люси обняла его за шею.
   – Ты не хочешь, чтобы я извинялась? – спросила она.
   Когда он шутил, когда поддразнивал ее, ей становилось хорошо. Это прибавляло ей отваги.
   – Только не за это, – ответил он.
   Она потерлась ногой о его икру.
   – Никогда?
   Его руки стали творить совершенно невообразимые вещи.
   – Ты хочешь, чтобы я извинился вот за это?
   – Нет, – выдохнула она.
   Он дотрагивался до нее нежно и в тех местах, к которым, как ей казалось, прикасаться не следовало. По идее она должна была бы считать его действия ужасными, но она не считала. От того, что он делал, ей хотелось выгибаться, извиваться, вытягиваться. Она не понимала, что чувствует, – она не смогла бы описать это, даже если бы ей помогал сам Шекспир.
   Однако ей хотелось большего. Это было единственное, что она знала. Единственное, к чему она стремилась.
   Грегори вел ее куда-то. Она чувствовала, как он влечет ее за собой, тянет, несет.
   И ей хотелось всего этого.
   – Прошу тебя, – взмолилась она. Слова сами собой сорвались с ее губ. – Пожалуйста.
   Но Грегори уже перешел ту грань, когда что-то можно было выразить словами. Он лишь произносил ее имя. Раз за разом он произносил его, как будто губы разучились выговаривать другие слова.
   – Люси, – шептал он, целуя ее между грудями. – Люси!
   Она прикоснулась к нему. Осторожно, нежно.
   Но все равно прикоснулась. Его ласкала ее рука, и он чувствовал, что горит в огне.
   – Прости, – проговорила она, отдергивая руку.
   – Не извиняйся. – По голосу можно было решить, что он рассердился, однако на самом деле он просто с трудом произносил слова. Взяв руку Люси, он вернул ее на прежнее место. – Видишь, как сильно я хочу тебя, – сказал он. – Всем, что у меня есть, всем своим существом.
   Их лица были в дюйме друг от друга. Их дыхания смешивались, а взгляды...
   Они чувствовали себя единым целым.
   – Я люблю тебя, – прошептал Грегори и улегся у нее между ног. Люси обхватила его за плечи.
   – Я тоже тебя люблю, – проговорила она, и вдруг ее глаза расширились, как будто она удивилась собственным словам.
   Теперь она принадлежит ему.
   И он принадлежит ей.
   Грегори двигался очень осторожно, постепенно усиливая нажим. Он понимал, что находится на краю пропасти. Теперь его жизнь разделилась на две части – до и после.
   Он больше никогда не полюбит другую.
   Он просто не сможет полюбить другую.
   После всего. Пока Люси ходит по этой грешной земле. Другой уже не будет.
   Пропасть пугала. Пугала и манила, и...
   Он прыгнул в эту пропасть.
   Люси вскрикнула, и он поспешно вышел, но, заглянув ей в лицо, понял, что вскрикнула она совсем не от боли. Ее голова была откинута назад, и каждый выдох сопровождался сладостным стоном. Казалось, что у нее не хватает сил удержать внутри свое неистовое желание.
   Она обхватила ногами его икры и изогнулась, как бы умоляя продолжить.
   – Я не хочу причинять тебе боль, – сказал он.
   Каждая мышца его тела была напряжена до предела, он весь стремился вперед. Он никогда в жизни ничего не хотел так, как сейчас Люси.
   – А мне не больно, – простонала Люси, и в следующее мгновение Грегори отпустил вожжи.
   Вобрав в рот ее грудь, он преодолел последний барьер и стремительно ворвался в нее.
   Если Люси и почувствовала боль, то не обратила на нее внимания. Она восторженно вскрикнула и обхватила Грегори за плечи.
   Его тело требовано ее и двигалось в ритме, которым не мог управлять разум.
   – Люси!
   Он понимал, что следует выждать. Он пытался ждать. Но Люси прижималась к нему, впивалась ногтями в плечи, изгибалась под ним так, что даже приподнимала его.
   Наконец он почувствовал ее лоно. Как оно упруго и плотно обхватило его. И дал себе волю.
   Он дал себе волю, и мир буквально взорвался.
   – Я люблю тебя, – выдохнул он, содрогаясь в спазмах. Он думал, что за той гранью, которую он преодолел, нет места словам, но они там оказались.
   Они стали его постоянными спутниками. Три коротких слова.
   «Я люблю тебя».
   Теперь они всегда будут с ним.
   И это замечательно.

Глава 20,

в которой наш герой начинает день с большого разочарования

   Время неслось вперед неумолимо. Близился рассвет, и Грегори, несмотря на твердое намерение жениться на Люси сразу, как только ему удастся добиться этого, решил уберечь ее от позора и не допустить, чтобы его застали у нее в постели в день ее свадьбы.
   Не следовало забывать и о Хейзелби. Грегори знал его не очень хорошо, но всегда считал его добрым малым, который не заслужил публичного унижения.
   – Люси, – прошептал Грегори и потерся носом о ее щеку, – скоро утро.
   Люси что-то пробормотала во сне и повернула голову.
   – Да, – сказала она.
   Одно коротенькое «да». В этом была вся Люси. Она рассудительна и благоразумна. И он любит ее именно за это и за многое еще. Она не хочет менять мир. Просто она хочет сделать его прекрасным для всех, кого любит.
   Она стремится к стабильности и заведенному порядку. Поэтому прыжок, который ей предстоит совершить, станет для нее...
   Эта мысль ошеломила Грегори.
   – Ты должна пойти со мной, – сказал он. – Сейчас. Мы должны уйти до того, как проснется челядь.
   Люси слегка вывернула нижнюю губу и закатила глаза, как бы говоря «О Господи!». Это получилось у нее так забавно, что Грегори не удержался и поцеловал ее. Чмокнул в уголок рта – потому что на более долгий поцелуй времени не было. Легкость и сладость поцелуя были разрушены ее обескураживающим ответом:
   – Не могу.
   Грегори отпрянул.
   – Тебе нельзя оставаться.
   Но Люси покачала головой.
   – Я... я должна поступить правильно.
   Он устремил на нее непонимающий взгляд.
   – Я не имею права сбежать, я не могу допустить, чтобы лорд Хейзелби тщетно ждал меня в церкви, – сказала она и подняла на него глаза, в которых отражалась мольба.
   На мгновение.
   И тут же отвернулась.
   Грегори не видел ее лица, зато ему многое говорили ее движения, нервные, полные непонятной безысходности.
   Люси тихо сказала:
   – Надеюсь, ты понимаешь меня.
   – Я подожду снаружи, – сказал он.
   Люси резко подняла голову, и в ее глазах появилось вопросительное выражение.
   – Тебе может понадобиться моя помощь, – тихо объяснил он.
   – Нет, не понадобится. Уверена, я смогу сама...
   – Я настаиваю, – с нажимом произнес он, перебив ее. – Сигнал будет таким. – Он поднял вверх ладонь со сдвинутыми пальцами, повернул ее к себе и обратно. – Я подожду снаружи. Если тебе понадобится моя помощь, подойди к окну и подай сигнал.
   Люси открыла рот, как будто хотела снова запротестовать, но в конечном итоге просто кивнула.
   Грегори подошел к окну и выглянул. Рассвет еще не наступил, но небо уже изготовилось к его встрече, на горизонте появилась узкая полоска света. Она сияла всеми оттенками пурпура и была так прекрасна, что Грегори жестом поманил к себе Люси, желая показать ей это поразительное зрелище. Он отвернулся, пока она надевала ночную сорочку. Босиком пройдя по полу, она подошла к нему, и он, прижав се к себе, уперся подбородком ей в макушку.
   – Смотри, – прошептал он.
   Казалось, что ночь кружится в каком-то странном танце, сверкающем и искрящемся, что в воздухе таится понимание – скоро все будет по-другому. Рассвет терпеливо ждал по ту сторону горизонта, а звезды уже стали меркнуть на темном небе.
   Если бы можно было остановить время, Грегори обязательно это сделал бы. Впервые в жизни ему удалось ощутить все волшебство и полноту момента. Все вокруг было пронизано добром, в мире правили честь и правда. В это мгновение он наконец-то осознал разницу между счастьем и довольством. И понял, что ему безумно повезло, что ему подарили возможность испытать и то и другое, причем в огромнейших количествах.
   И все это благодаря Люси. Именно она наполнила его этим ощущением. Привнесла в его жизнь все то, о чем он когда-то мечтал.
   Неожиданно одна звездочка молнией пронеслась по небу. Она пролетела широкой плоской дугой, и Грегори показалось, что он даже услышал, как она с шипением рассыпает искры.
   Появление звездочки вызвало у него желание поцеловать Люси. Вероятно, думал он, на него так же подействовала бы и радуга, и лист клевера, и даже снежинка, которая упала бы на рукав и не растаяла бы. Потому что невозможно удивляться маленьким чудесам природы и не целовать Люси. Он поцеловал ее в затылок, потом развернул лицом к себе и стал целовать в губы, в лоб и даже в нос.
   – Я люблю тебя, – прошептал он.
   Люси прижалась щекой к его груди. Ее голос прозвучал хрипло, как-то придушенно, когда она произнесла:
   – Я тоже тебя люблю.
   – Ты точно сейчас не пойдешь со мной? – Грегори знал, каким будет ответ, но все равно спросил.
   Как он и ожидал, Люси покачала головой:
   – Я должна все сделать сама.
   И Грегори ушел. Сунув сапоги под мышку, он выскользнул за дверь и пробрался наружу тем же путем, что пришел.
   Было еще темно, когда он расположился в сквере напротив дома Люси. До свадьбы оставалось еще немало времени, поэтому у него будет масса времени, чтобы заехать домой и переодеться.
   Но сейчас ехать домой он не мог. Потому что не мог рисковать. Он же сказал Люси, что защитит ее, а он никогда не нарушал обещаний.
   Неожиданно его осенило: а зачем все делать одному? Ведь в этом нет никакой необходимости. Он может понадобиться Люси только в крайнем случае. И если придется применить силу, лишние руки не помешают.
   Грегори никогда не обращался к братьям за помощью, никогда не просил их вытаскивать его из передряг.
   До сегодняшнего дня.
   Один из старших братьев живет неподалеку. Всего лишь в четверти мили, может, даже ближе. Ему хватит двадцати минут, чтобы добраться до Колина и вытащить его из кровати.
   Сейчас же...
   Да, все это романтично. Но вот никак не захватывающе.
   Грегори потер окоченевшие руки.
   Что-то уж больно холодно.
   Он приказал себе не обращать на холод внимания. Получалось это плохо, и он оставил тщетные попытки. Что думать о посиневших от холода кончиках пальцев, когда на карту поставлена вся жизнь?
   Он улыбнулся и поднял глаза к ее окну. Она там, сказал он себе. За теми шторами. И он любит ее.
   Он любит ее.
 
   – Ты хоть догадываешься, что я совсем не так собирался провести утро воскресенья!
   Грегори в ответ лишь кивнул. Брат присоединился к нему четыре часа назад и поприветствовал его сдержанным: «Гм, забавно».
   Грегори ничего не скрыл от Колина, даже событий этой ночи. Ему не очень нравилось рассказывать интимные подробности о Люси, но нельзя требовать, чтобы человек целых три часа ждал на холоде неизвестно чего, и не объяснять ему зачем. Между прочим, Грегори испытал определенное облегчение, поделившись своими проблемами с Колином. А Колин не стал читать ему нотаций.
   Он просто все понял.
   Когда Грегори закончил свой рассказ и вкратце объяснил, чего ждет под окнами Феннсуорт-Хауса, Колин кивнул и заявил:
   – Думаю, ты давно ничего не ел.
   Грегори покачал головой и улыбнулся. Как же здорово иметь брата!
   – Не очень-то удачный план, – прокомментировал Колин.
   И тоже улыбнулся.
   Они сосредоточили свое внимание на доме, где уже давно кипела жизнь. Там раздвинули шторы, зажгли свечи, а потом потушили их, когда рассвет уступил место утру.
   – А тебе не кажется, что ей уже давно следовало бы выйти? – заметил Колин, подбородком указав на дверь.
   Грегори нахмурился. Он сам подумывал о том же. И убеждал себя в том, что отсутствие Люси – это добрый знак. Если бы дядька решил насильно выдать ее за Хейзелби, разве она не была бы сейчас на пути к церкви? Судя по «луковице», которая, надо признаться, не относилась к числу хронометров, церемония должна начаться менее чем через час.
   Однако Люси не подавала сигнала о помощи.
   И вот это Грегори совсем не нравилось.
   Неожиданно Колин толкнул его локтем в бок.
   – В чем дело?
   Колин дернул головой вправо.
   – Экипаж, – ответил он, – выехал из платной конюшни.
   У Грегори от ужаса расширились глаза, когда парадное Феннсуорт-Хауса распахнулось, на крыльцо высыпали слуги и смехом и шутками встретили коляску, подкатившую к лестнице.
   Коляска была белой, с откинутым верхом. Ее украсили розовыми цветами и широкими розовыми лентами, которые игриво подхватывал и подбрасывал вверх легкий ветерок.
   Это был свадебный экипаж.
   И его появление ни у кого не вызывало недоумения.
   У Грегори по спине побежали мурашки. Мышцы напряглись.
   – Еще рано, – сказал Колин, придерживая его за руку.
   Грегори старался не смотреть на чертову коляску, но она все время каким-то странным образом попадала в поле его зрения.
   – Я должен спасти ее, – проговорил он. – Я должен идти.
   – Подожди, – остановил его Колин. – Давай посмотрим, что будет. А вдруг она не выйдет. А вдруг...
   Но она вышла.
   Не первой. Первым появился ее брат под руку с женой.
   Потом пожилой мужчина – вероятно, ее дядя – и та самая старуха, которую Грегори видел на балу у сестры.
   А потом...
   Люси.
   В подвенечном платье.
   – Господи, – прошептал он.
   Она шла сама. Никто не вел ее насильно.
   Гермиона что-то прошептала ей на ухо.
   И Люси улыбнулась.
   Улыбнулась!
   Грегори стал задыхаться.
   Боль была ощутимой. Самой настоящей. Она, как кинжалом, пронзила желудок, скрутила внутренности. Все тело Грегори будто умерло.
   Жили только глаза.
   Которые он не спускал с Люси.
   – Разве она не говорила тебе, что намерена разорвать помолвку? – прошептал Колин.
   Грегори попытался ответить «да», но слово застряло в горле. Он стал вспоминать их последний с Люси разговор. Она сказала, что должна проявить благородство. Она сказала, что должна поступить правильно. Она сказала, что любит его.
   Но она ни разу не сказала, что не выйдет за Хейзелби.
   – О Боже! – выдохнул Грегори.
   Брат похлопал его по руке.
   – Сожалею, – проговорил он.
   Грегори наблюдал, как Люси поднялась в коляску и села. Слуги все еще гомонили на крыльце. Гермиона подобрала прядь, выбившуюся из прически Люси, расправила фату и весело рассмеялась, когда ветер подбросил вверх тончайшую ткань.
   Все это не может происходить на самом деле.
   Всему этому есть какое-то объяснение.
   – Нет, – произнес Грегори единственное слово, которое металось у него в голове, – нет.
   И тут он вспомнил. Сигнал! Поворот руки! Она обязательно подаст его! Она подаст ему сигнал. Когда она была внутри дома, что-то помешало ей подать сигнал. А здесь, на улице, – ведь она же знает, что он заметит ее жест! – она обязательно это сделает.
   Должна сделать. Она же знает, что он видит ее.
   Знает, что он здесь.