Страница:
Е.Е. в конце концов запретил Олегу семафорить в Третьяковке, и рекомендовал впредь пользоваться рацией. Энтузиаста до невозможности расстроила косность руководства и его прискорбная невосприимчивость к прогрессивным веяниям.
«Повнимательнее!» являлось уже стопроцентным ноу-хау Баранкина и его личным вкладом в мировую охранную науку. Тут никто не в силах был ему помешать. В это на первый взгляд самое обыкновенное слово Олег вкладывал прямо-таки бездны служебного смысла. «Бдительность», «наблюдательность», «гляди в оба», «держи ухо востро, ушки на макушке, а хвост пистолетом» – вот в таком примерно значении надлежало понимать «повнимательнее!».
Впрочем, это если говорить только о понимании в бытовом смысле, о понимании, связанном с рациональным мышлением подопытного. У «повнимательнее!» имелась еще и тайная эзотерическая составляющая, которая воздействовала непосредственно на подсознание сотрудников. В разрезе парапсихологии и оккультных практик «повнимательнее!» являлось чем-то вроде частно-охранной мантры. Или даже не знаю… Тотемным словом. Двадцать пятым кадром. Гипнозом, заговором вуду, установкой психотерапэвтакашпировского про будильник.
Олег, похоже, искренне верил в то, что без конца покрикивая «повнимательнее!», он как бы зомбирует личный состав на добросовестное выполнение служебных обязанностей.
Михаил Борисович всего этого глубинного подтекста, конечно же, знать не мог. Однако как человек неглупый и отслуживший в армии, он интуитивно догадался что от него требуется. И, прижимая ручки к сердцу, Михаил Борисович горячо пообещал быть предельно внимательным. И даже более того.
Но это обычному тупоголовому курантовцу достаточно просто сказать «повнимательнее!», а деятелю науки нужно что-то более конкретное. Проще говоря, деятелю науки необходимо гораздо больше исходных данных. Что «повнимательнее», куда «повнимательнее», пространственно-временная шкала этого «повнимательнее», и вообще… Системный подход, ребятки, это вам не хер собачий, ему в ПТУ не учат.
Деловитым голосом человека, ощущающего свою сопричастность к великому, Михаил Борисович осведомился:
– А они, туристы эти… Они англоязычные?
Крыкс скорчил мне выразительную рожу. Я пожал плечами, мол, сам выкручивайся. Крыкс выкрутился так:
– Лазаревский! Ты, мать твою, умник!
Михаил Борисович опять смутился. Надо сказать, что у Крыкса словосочетание «ах ты, мать твою, ублюдок!» было любимейшим. Практически оно заменяло ему русский язык в полном объеме. В зависимости от контекста и конкретных обстоятельств Крыкс мог им здороваться и прощаться, выражать восхищение или напротив огорчение, одобрение или порицание, задумчивость и радость бытия. В общем, все что угодно, все смысловые и эмоциональные оттенки речи находили соответствующее воплощение в «ах ты, мать твою, ублюдок!». Но это так, отступление.
Смутившийся Михаил Борисович поспешил с объяснениями:
– Видите ли, я немного владею английским языком…
Крыкс возмущенно заголосил:
– Ты что там с ними потрепаться собрался? Ты, мать твою, ты на работе или где? Десять процентов не хочешь, мать твою, в зубы, а?!
Угроза лишения десяти процентов месячного жалования заставила Михаила Борисовича продолжить борьбу:
– Просто я мог бы понять, о чем они разговаривают между собой! И впоследствии доложить.
«Ух, ты, – думаю, – Рихард Зорге какой!».
– Естественно, только в том случае, если они англоязычные… – поспешно добавил Михаил Борисович.
Крыкс довольно грубо оборвал его:
– Лазаревский, расслабь котовского! Они японцы, мать твою!
Михаил Борисович огорченно вздохнул. Он так хотел быть полезным Делу.
На этом сеанс связи был окончен. Получивший прекрасный заряд бодрости Михаил Борисович напряженным шагом мерил пространство «пятой» зоны и приницательно вглядывался в лица посетителей. Мы с Крыксом посмеялись немного и пошли на обед.
Вернувшись минут через сорок, мы обнаружили, что Михаилу Борисовичу наскучило быть внимательным и бдительным.
Небрежно облокотившись о перила и, помахивая в воздухе ладошкой, он оживленно беседовал со смотрительницей. Женщина натурально сияла от такой неожиданной удачи, ведь в большинстве своем сотрудники Службы безопасности не баловали ее коллег в горчичного цвета жакетах (форменная одежда третьяковских смотрителей) вниманием. Смотрители же, напротив, относились к нашему брату с почтительным уважением и называли всех нас совокупно «Курант». Бывало, так и говорили, звоня в дежурку: «Пришлите Куранта в шестнадцатый зал!». Не Васю, не Петю, а именно Куранта.
Некоторые бабушки были чрезвычайно словоохотливы. Ввязавшись единожды в беседу с такой любительницей поболтать, ты рисковал надолго заделаться ее постоянным собеседником. При новой встрече она уже спешит к тебе, как к старому знакомому и немедленно заводит масштабную беседу-диспут на самые неожиданные темы. Что характерно, у каждой был свой конек.
Например, одна яростно и многословно проклинала банду Ельцина. Другая при каждой возможности доверительно сообщала, что ее зять – бездельник и пьяница («Не то что вы, такой интересный, так много знающий молодой человек в пиджаке!»). Третья обожала пространные экскурсы в историю русской живописи, причем все ее знания были почерпнуты из лекций памятного нам Галкина Альберта Ефимовича. Четвертая и вовсе била наповал. Эта «номер четвертый» была, доложу я вам, тот еще фрукт. С перчиком такая бабуся, экстренная. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры.
10. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры. (Глава внутри главы)
11. SLO как инструмент контекстного воспитательного воздействия (продолжение)
«Повнимательнее!» являлось уже стопроцентным ноу-хау Баранкина и его личным вкладом в мировую охранную науку. Тут никто не в силах был ему помешать. В это на первый взгляд самое обыкновенное слово Олег вкладывал прямо-таки бездны служебного смысла. «Бдительность», «наблюдательность», «гляди в оба», «держи ухо востро, ушки на макушке, а хвост пистолетом» – вот в таком примерно значении надлежало понимать «повнимательнее!».
Впрочем, это если говорить только о понимании в бытовом смысле, о понимании, связанном с рациональным мышлением подопытного. У «повнимательнее!» имелась еще и тайная эзотерическая составляющая, которая воздействовала непосредственно на подсознание сотрудников. В разрезе парапсихологии и оккультных практик «повнимательнее!» являлось чем-то вроде частно-охранной мантры. Или даже не знаю… Тотемным словом. Двадцать пятым кадром. Гипнозом, заговором вуду, установкой психотерапэвтакашпировского про будильник.
Олег, похоже, искренне верил в то, что без конца покрикивая «повнимательнее!», он как бы зомбирует личный состав на добросовестное выполнение служебных обязанностей.
Михаил Борисович всего этого глубинного подтекста, конечно же, знать не мог. Однако как человек неглупый и отслуживший в армии, он интуитивно догадался что от него требуется. И, прижимая ручки к сердцу, Михаил Борисович горячо пообещал быть предельно внимательным. И даже более того.
Но это обычному тупоголовому курантовцу достаточно просто сказать «повнимательнее!», а деятелю науки нужно что-то более конкретное. Проще говоря, деятелю науки необходимо гораздо больше исходных данных. Что «повнимательнее», куда «повнимательнее», пространственно-временная шкала этого «повнимательнее», и вообще… Системный подход, ребятки, это вам не хер собачий, ему в ПТУ не учат.
Деловитым голосом человека, ощущающего свою сопричастность к великому, Михаил Борисович осведомился:
– А они, туристы эти… Они англоязычные?
Крыкс скорчил мне выразительную рожу. Я пожал плечами, мол, сам выкручивайся. Крыкс выкрутился так:
– Лазаревский! Ты, мать твою, умник!
Михаил Борисович опять смутился. Надо сказать, что у Крыкса словосочетание «ах ты, мать твою, ублюдок!» было любимейшим. Практически оно заменяло ему русский язык в полном объеме. В зависимости от контекста и конкретных обстоятельств Крыкс мог им здороваться и прощаться, выражать восхищение или напротив огорчение, одобрение или порицание, задумчивость и радость бытия. В общем, все что угодно, все смысловые и эмоциональные оттенки речи находили соответствующее воплощение в «ах ты, мать твою, ублюдок!». Но это так, отступление.
Смутившийся Михаил Борисович поспешил с объяснениями:
– Видите ли, я немного владею английским языком…
Крыкс возмущенно заголосил:
– Ты что там с ними потрепаться собрался? Ты, мать твою, ты на работе или где? Десять процентов не хочешь, мать твою, в зубы, а?!
Угроза лишения десяти процентов месячного жалования заставила Михаила Борисовича продолжить борьбу:
– Просто я мог бы понять, о чем они разговаривают между собой! И впоследствии доложить.
«Ух, ты, – думаю, – Рихард Зорге какой!».
– Естественно, только в том случае, если они англоязычные… – поспешно добавил Михаил Борисович.
Крыкс довольно грубо оборвал его:
– Лазаревский, расслабь котовского! Они японцы, мать твою!
Михаил Борисович огорченно вздохнул. Он так хотел быть полезным Делу.
На этом сеанс связи был окончен. Получивший прекрасный заряд бодрости Михаил Борисович напряженным шагом мерил пространство «пятой» зоны и приницательно вглядывался в лица посетителей. Мы с Крыксом посмеялись немного и пошли на обед.
Вернувшись минут через сорок, мы обнаружили, что Михаилу Борисовичу наскучило быть внимательным и бдительным.
Небрежно облокотившись о перила и, помахивая в воздухе ладошкой, он оживленно беседовал со смотрительницей. Женщина натурально сияла от такой неожиданной удачи, ведь в большинстве своем сотрудники Службы безопасности не баловали ее коллег в горчичного цвета жакетах (форменная одежда третьяковских смотрителей) вниманием. Смотрители же, напротив, относились к нашему брату с почтительным уважением и называли всех нас совокупно «Курант». Бывало, так и говорили, звоня в дежурку: «Пришлите Куранта в шестнадцатый зал!». Не Васю, не Петю, а именно Куранта.
Некоторые бабушки были чрезвычайно словоохотливы. Ввязавшись единожды в беседу с такой любительницей поболтать, ты рисковал надолго заделаться ее постоянным собеседником. При новой встрече она уже спешит к тебе, как к старому знакомому и немедленно заводит масштабную беседу-диспут на самые неожиданные темы. Что характерно, у каждой был свой конек.
Например, одна яростно и многословно проклинала банду Ельцина. Другая при каждой возможности доверительно сообщала, что ее зять – бездельник и пьяница («Не то что вы, такой интересный, так много знающий молодой человек в пиджаке!»). Третья обожала пространные экскурсы в историю русской живописи, причем все ее знания были почерпнуты из лекций памятного нам Галкина Альберта Ефимовича. Четвертая и вовсе била наповал. Эта «номер четвертый» была, доложу я вам, тот еще фрукт. С перчиком такая бабуся, экстренная. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры.
10. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры. (Глава внутри главы)
Я знаю, что повесть моя частенько скачет и прыгает как захочет. Туда-сюда, прыг-скок. Что далеко не всегда соблюдается хронология и последовательность событий, происходивших со мной и моими верными товарищами в Третьяковской галерее. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что возможно это раздражает. И что кто-то вероятно уже не раз досадливо восклицал: «Аффтар, ты мудаг! Хуль ты мечешься, как укушенный за яйца сайгак!». Увы, но ничего тут поделать уже нельзя. Так вышло, извините. Просто иногда вспоминается вдруг что-то настолько особенное и исключительное, что волей-неволей, а откладываешь ради него все остальное в сторону. Михаил Борисович, Крыкс, SLO и даже я сам преспокойненько потерпим пока.
Итак, встречайте! БиБТМ!
Стою я как-то на «первой» зоне в конце дня. Скучаю. Народу уже почти не осталось, бродит лишь пара приезжих теток в мохнатых шапках и шумно восхищается парадными портретами XXVIII века.
Был такой жанр в те наивные и блестящие времена – парадный портрет. Обязательно чтоб в полный рост, обязательно чтоб в сапогах и шпорах, обязательно при всех орденах и лентах, обязательно на фоне собственной капитальной недвижимости с колоннами. Дамам разрешалось сапог не надевать, и взять на руки собачку – какого-нибудь жуткого генетического уродца, отдаленно напоминающего шпица.
В наши дни идею парадного портрета с сомнительным успехом развивают заведения, как правило, смежные с металлоремонтами и обувными мастерскими. Орудующие в подобных местах фотохудожники заставляют принимать клиентов самые неестественные и томные позы, а маленьких детей там наряжают в испанские шляпы с перьями и вышитые сарафаны в псевдорусском стиле. Как будто это забавно. И задний фон еще на тех портретах всегда такой подозрительный, белесо-голубой.
Передвигаясь короткими перебежками от одного полотна к другому, приезжие тетки живо обсуждали увиденное. А увиденное, впечатляло их неимоверно мощно. То и дело всплескивая руками, они пронзительно вскрикивали на малороссийском диалекте-суржике что-то вроде: «Ах, боже ш ты мой, ну шо за красотишша!». Или даже так: «Мать моя женшина!», вероятно выражая этим наивысшую степень восторга.
Особенно женшинам понравился огромный портрет графа Куракина в полный рост. Вернее будет сказать, даже не граф как таковой – пузатенький, добродушного вида старичок, а белые графские панталоны в обтяжку. Про эти панталоны они даже поспорили немного.
Дама помоложе утверждала, что в них «для тянучести» добавлена лайкра. Ее более старшая и мудрая подруга резонно возражала, мол, в царской России ввиду промышленной отсталости по определению не могло быть лайкры. И, стало быть, панталоны не иначе как капроновые. Они и меня пытались втянуть в свой искусствоведческий диспут. Но я только строго глянул на них, и неприветливо буркнул:
– С посетителями разговаривать не положено!
Дела мне только нет, что обследовать чьи-то посторонние кальсоны! Из чего они там конкретно сделаны, и как именно крепились на графе Куракине – мне это исключительно по херу.
Озадаченные таким ответом, тетки ретировались в соседний зал, откуда как мышки из норки боязливо на меня поглядывали. Какое-то время я забавлялся тем, что кидал на них свирепые взгляды, переговариваясь при этом по сломанной «мотороле» с воображаемой группой захвата. В конце концов так запугал простодушных колхозниц, что они, громыхая модными житомирскими сапогами с отворотами, в панике бежали. Стало совсем пустынно. А стоять еще почти что час.
В этот самый момент подгребает ко мне этакая мадам. Лет неопределенных и вида самого разбитного. Если бы я имел поэтические наклонности, то сказал бы, что «у нее были глаза, много чего повидавшие, и руки, много чего подержавшие».
Толстые пальцы мадам гнулись к земле под тяжестью унизавших их перстней, губы пламенели алым, веки переливались перламутровыми цыганскими тенями. Лихо зачесанные наверх волосы, крепились на макушке здоровенной дулькой в виде розы, и имели удивительный фиолетовый цвет. Небрежно перекинутая через плечо пестрая шаль волочилась по полу. Плюс тяжелый, удушливый аромат «Красной Москвы».
Это была не женщина, это была «Кармен-сюита» какая-то!
Но меня не проведешь, видали мы таких фруктов. Наша, третьяковская, поболтать намылилась – быстро определил я наметанным глазом.
На такие случаи у меня имелось хорошее и эффективное как дихлофос средство. Нужно было посмотреть на подошедшую специальным взглядом. Взгляд как бы говорил: «До свидания, девушка!», и обычно его вполне хватало для того, чтобы отбить у среднестатистической смотрительницы охоту завязывать разговоры о погоде или о современном устройстве вещей с точки зрения политической ситуации.
Но в данном случае, испытанный прием оказался пустым номером.
Ничуть не смутившись, живописная баба сходу принялась наводить справки насчет некоего сотрудника, который тут в прошлую среду стоял. Она, видите ли, обещала ему какие-то анекдоты почитать по тетрадке. И в подтверждение своих слов помахала у меня этой тетрадкой перед мордой – вот, мол, она, та самая!
Я смотрю на нее и совершенно отказываюсь врубаться. В чем, говорю, собственно дело? Какие еще на хрен анекдоты? Мадам Лимпопо, очевидным образом досадуя на мою непонятливость, немедленно раскрыла всю подноготную. История оказалась не без романтической подкладки.
В прошлую среду она (назовем ее Нинель Сергеевна) познакомилась на этом самом месте с одним очаровательным юношей из «Куранта» (в голове мелькнуло: «Уж не с Ящуром ли? Ящур у нас самый очаровательный!»). Они очень мило побеседовали о том, о сем, о третьем, и в частности Нинель Сергеевна угостила своего нового знакомого парой анекдотов, до которых она, признаться, большая охотница. Причем настолько большая, что даже записывает особо понравившиеся в специальную тетрадку (тут на сцену опять появился упомянутый предмет), чтобы не запамятовать ненароком.
Юноша же тот (дери его собачью палку!) веселые истории оценил и изволил смеяться. И, стало быть, в качестве поощрения за подобное тонкое восприятие Нинель Сергеевна решила почитать ему кое-что из своего заветного сборника.
– Я, знаете ли, не читаю анекдотов кому попало! – вдруг с вызовом заявила она.
И так на меня посмотрела, что как-то сразу стало понятно: я – он и есть, тот самый «кто попало».
Всю эту неделю Нинель Сергеевна готовилась, подбирала репертуар и тренировалась перед зеркалом. Продумала до мелочей сценический костюм и образ. Затем уговорила свою приятельницу Веронику Савеличну поменяться на этот день залами, и уладила все вопросы с Натальей (это тетя такая – главная над всем смотрительским батальоном). Словом, провела большую подготовительную работу.
Все так мило и хорошо складывалось. Однако в самый пиковый момент она застает на месте свидания не своего распрекрасного принца (предположительно Ящура!), а меня – унылого, никчемного человечишку. И где же, спрашивает она, заламывая руки, он, мой ненаглядный?
Э, думаю, бабуля, «куколка Мальвина – третий сорт, глаза не открываются»! Придется, говорю, вас маленько разочаровать. Я как мог объяснил взволнованной Нинель Сергеевне, что в связи с гримасами Журнала постов ее загадочный друг может хоть сию минуту выйти из-за угла, но с такой же вероятностью может не появиться тут, на Главной лестнице еще очень долго. В этом месяце он, например, тянет служебно-охранную лямку на втором этаже, в следующем – мыкает горя на первом, а потом… Потом может статься, звезды его лягут таким чудесным образом, что он окажется где-нибудь на «четвертом» доме. А «четвертый» дом в масштабах Третьяковки – это потерянный и заново обретенный рай, оттуда по своей воле не возвращаются.
И весь описанный солнцеворот зависит исключительно от прихоти старшего сотрудника, заполняющего тот самый Журнал постов. Такие вот, говорю, пироги с паштетом.
Фиолетовая Нинель Сергеевна была ужасно расстроена. Она совсем не ожидала от судьбы и среднего руководящего звена «Куранта» такого близко граничащего с подлостью подвоха. Запланированный бенефис оказался под угрозой срыва. Тщательно отрепетированные репризы, паузы старой мхатовской школы, выразительная мимика лица, эффектные взмахи руками и прочее артистическое добро – все это полетело кувырком из-за какого-то глупого начальника, заславшего ее благодарную публику в некие амазонские джунгли первого этажа.
Несостоявшаяся звезда комического жанра стояла в скорбной позе подле бюста Третьякова. Бронзовый Павел Михайлович безучастно взирал на печальную картину подрезанных крыльев. Пресловутая тетрадь уже не трепыхалась, подобно вымпелу на мачте корабля юмора, но безвольно свисала, и казалась теперь просто растрепанной стопкой грязноватых бумажек. Тут же топтался и я, невольный свидетель сей драмы.
Нинель Сергеевна побрела было себе восвояси, но вдруг оглянулась, и воскликнула с надеждой:
– Ну?!
– Что, «ну», простите? – не понял я.
– Как вы сами-то к анекдотам? Любите?
«Любите ли вы театр так, как я его люблю?». Я описал рукой некоторую неопределенную окружность, мол, «э…да как вам сказать…».
Этот весьма уклончивый ответ Нинель Сергеевна истолковала странным образом. А именно, как признание в том, что если я сию минуту не услышу пару-тройку ее анекдотов, то тут же с горя вскрою себе вены. Нинель Сергеевна заметно приободрилась. Эта перемена в ее настроении не ускользнула от моего наблюдательного глаза и не могла не насторожить.
– В таком случае, молодой человек, – говорит, – я вам почитаю!
Она взлохматила свою поникшую тетрадь и, размахивая ею, как полковым знаменем, решительно направилась прямо ко мне. Пугаться было поздно, да и как-то несолидно. Ну подумаешь, почитает мне женщина каких-нибудь бородатых анекдотов. Делов-то… Во всяком случае, это лучше чем выслушивать ужасные проклятия в адрес осточертевшего Ельцина и его прихвостней, или погружаться в причинно-следственные связи процесса деградации какого-то неизвестного мне зятя. Валяй, думаю, старушка-веселушка!
И Нинель Сергеевна заваляла просто первый сорт. Она раскрыла тетрадь на закладке, прокашлялась, и с неожиданным остервенением принялась читать.
Уже через три минуты мои уши отделились от головы и со звоном упали на пол. Тут такая штука, ребята… Как бы вам, чтоб покороче…
Я прожил довольно долгую жизнь. Моя трудовая деятельность началась в столярной мастерской при Манеже, куда я пришел семнадцатилетним пареньком. Столярная мастерская – это вам не закрытый пансион в Швейцарии и не Йельский университет. Это рабоче-крестьянское, домотканое заведение, чуждое всяким приторным извращениям мысли. В дальнейшем я работал во многих местах, общаясь по большей части с людьми простыми и неприхотливыми в быту: с сантехниками, слесарями, шоферами, сторожами штрафных стоянок и прочим трудовым народом.
Бывало, они мне рассказывали какие-то анекдоты. Естественно, это были такие же, как они сами простые и незамысловатые истории. Разумеется, не все из них были пристойными и годящимися для печати. Откровенно говоря, не было ни одного подобного. Когда анекдот рассказывает сантехник (пацаны, вот только без обид!), наивно полагать, что он (анекдот) без какой-либо редактуры легко сгодиться для публикации в рубрике «юмор» журнала «Гламур».
Это и понятно. Сантехник изъясняется просто и без церемоний. Где надо по смыслу сказать «х…й», он не будет изворачиваться и юлить, а просто скажет: «хуй». Если в анекдоте имеется описание, например, каких-нибудь половых актов, сантехник не станет ломать язык терминами вроде «коитус» и «куниллингус». В общем, мысль этого абзаца сводится к следующему: всякого я повидал и всякого послушал. Я совсем не неженка. По крайней мере в том, что касается анекдотов – совершенно точно. Я не краснею и не падаю в обморок при слове «жопа».
Но то, что я услышал в Третьяковской галерее от женщины бальзаковского возраста, почти что бабушки Нинель Сергеевны… Это было просто омерзительно, ребята. Самая настоящая немецкая порнуха-чернуха и «Верхом на мужиках-2»! Нет смысла приводить здесь в качестве доказательства какие-то цитаты и отрывки. Поверьте на слово, это был форменный пиздец в степени ужас!
В молчаливом недоумении смотрел я на раскрасневшуюся, вошедшую в раж исполнительницу. Нинель Сергеевна, живо размахивая руками и притоптывая мясистой ногой, взахлеб декламировала свои грязные рассказишки. Причем, несмотря на недельную подготовку, крайне посредственно и косноязычно, что только усиливало и без того жуткое впечатление.
Только на пятом или шестом анекдотце звезда эстрады наконец-то вспомнила и про меня. Бросив мимолетный, полный торжества взгляд («Что, съел? Видал, какая я!»), она внезапно заткнулась на полуслове. В качестве «доброго зрителя в девятом ряду» я не выдерживал никакой критики. Я стоял как бревно, с лицом, на котором должно быть не читалось и намека на восторг. Это Нинель Сергеевне категорически не понравилось.
– Почему вы не смеетесь? – спросила она меня совершенно трамвайным тоном, будто я ей на ногу наступил.
Не зная, что сказать, я не ответил. В самом деле, почему я не смеюсь?
– Вам что же, не нравится?! – с тем же напором продолжала Нинель Сергеевна.
Я по-прежнему молчал. Нинель Сергеевна окончательно на меня обиделась и с презрением произнесла:
– Вы, наверное, юмора не понимаете.
– Да, – поспешно подтвердил я ее догадку. – Совершенно не понимаю.
– А вот товарищу вашему очень даже понравилось!
Кстати, о товарищах. Надо непременно выяснить, что за подонок такой стимулировал Нинель эту Сергеевну притащить в культурное место ее мерзкую тетрадочку. Стал я ее выспрашивать. Каков же, говорю, он из себя этот ваш знакомый из «Куранта»? Наверное, такой со шрамами на лице, в сером костюмчике? Нет, отвечает, не он. Ящур стало быть, как ни жаль, но отпадает. А! Значит такой губастый, прыщавый, все время руками в карманах шевелит, да?
Нинель Сергеевна вскипела:
– Что вы мне все каких-то уродов подсовываете! Он совсем не такой!
– А какой же? – удивился я.
– Он такой мужественный, статный, высокого роста, широк в плечах… Красавец, в общем!
Нинель Сергеевна нарочито неприязненно, как ящерицу или насекомое оглядела меня с ног до головы. Это чтобы я понял, что я Ему во всем противоположность.
– Он так похож на моего второго мужа… Я вообще люблю высоких, сильных мужчин! – победно присовокупила Нинель Сергеевна, причем на слове «сильных» она сделала прямо-таки неприличное ударение. Мол, «сильных» читай «неутомимых в любви».
Я же был опять одарен крайне неодобрительным взглядом. И это было уже, блять, неприятно! Не знаю уж, насколько высоких мужчин предпочитала Нинель Сергеевна, но даже я (а я сам себя скромно считаю пареньком роста скорее среднего) был выше ее на две головы. В принципе, ей и уволенный Креков вполне подошел бы по росту, да еще с некоторым запасом. А туда же: «высокий, «красивый, сильный».
Не, главное дело, «сильный»!
Каково!
Старая сволочь, дать бы тебе пинка под жопу!
Но вообще, я был слегка озадачен. Перебирая в памяти коллег-сослуживцев, я не находил никого с подобными приметами. Нет у нас и в помине таких бобиков. Неужто Е.Е?! Но он не стоит на постах… Крыкс? Нет, не может быть. Может кто из первой смены? Там полно моральных разложенцев. Какой-нибудь Канаткин. Или Зеленкин? А может, этот, как его… Пупырин? От человека с такой фамилией можно ожидать чего угодно.
Но Нинель Сергеевна, была непреклонна:
– Какая еще первая смена! Он во второй работает, я точно знаю. С Иван Иванычем.
И в правду, думаю… Ваню ни с кем не спутаешь.
– Тогда, – говорю, – сдаюсь.
Нинель Сергеевна же была твердо убеждена в том, что я ей специально голову морочу. Она широко расставила ноги, уперла руки в крутые бока, и набычив голову, зловеще произнесла:
– Да прекрасно вы его знаете, нечего придуриваться!
Ну, думаю, все, сливайте… Сейчас она еще матом меня обложит для полной сочности. А то и в бубен с ноги сунет – ничему уже не удивлюсь.
Нет, я ожидал, конечно, плохого, но того, что сказала Нинель Сергеевна в следующую секунду, я никак не ожидал:
– Вы же с ним все время парой ходите! Как шерочка с машерочкой!
Я?!
С этим?
Парой?!
Машеро…
Ах, ты!
Так ведь это же…
Ё-П-Р-С-Т!
Догадка поразила меня как гром: Ку-ла-гин!!!
Современные нам тинэйджеры в таких случаях говорят: «Аффтар, выпей йаду!». Я даже не знал, что сказать. И сейчас не знаю. Сказал бы «пиздец в степени ужас», но, во-первых, уже говорил это совсем недавно, а во-вторых, не люблю сквернословить без особой нужды.
Старина, он, конечно, по сию пору отпирается и ни в чем не сознается. Хотел бы я ему верить, но блин, факты – упрямая вещь. Против них не попрешь.
Впрочем, всю эту историю я поведал для того лишь одного, чтобы пытливый читатель яснее представлял себе третьяковскую ситуацию, острее почувствовал ее атмосферу и колорит. Такие персонажи как Нинель Сергеевна добавляют колорита буквально в лошадиных дозах!
Но мы отвлеклись от Михаила Борисовича Лазаревского, и это моя непростительная ошибка.
Итак, встречайте! БиБТМ!
Стою я как-то на «первой» зоне в конце дня. Скучаю. Народу уже почти не осталось, бродит лишь пара приезжих теток в мохнатых шапках и шумно восхищается парадными портретами XXVIII века.
Был такой жанр в те наивные и блестящие времена – парадный портрет. Обязательно чтоб в полный рост, обязательно чтоб в сапогах и шпорах, обязательно при всех орденах и лентах, обязательно на фоне собственной капитальной недвижимости с колоннами. Дамам разрешалось сапог не надевать, и взять на руки собачку – какого-нибудь жуткого генетического уродца, отдаленно напоминающего шпица.
В наши дни идею парадного портрета с сомнительным успехом развивают заведения, как правило, смежные с металлоремонтами и обувными мастерскими. Орудующие в подобных местах фотохудожники заставляют принимать клиентов самые неестественные и томные позы, а маленьких детей там наряжают в испанские шляпы с перьями и вышитые сарафаны в псевдорусском стиле. Как будто это забавно. И задний фон еще на тех портретах всегда такой подозрительный, белесо-голубой.
Передвигаясь короткими перебежками от одного полотна к другому, приезжие тетки живо обсуждали увиденное. А увиденное, впечатляло их неимоверно мощно. То и дело всплескивая руками, они пронзительно вскрикивали на малороссийском диалекте-суржике что-то вроде: «Ах, боже ш ты мой, ну шо за красотишша!». Или даже так: «Мать моя женшина!», вероятно выражая этим наивысшую степень восторга.
Особенно женшинам понравился огромный портрет графа Куракина в полный рост. Вернее будет сказать, даже не граф как таковой – пузатенький, добродушного вида старичок, а белые графские панталоны в обтяжку. Про эти панталоны они даже поспорили немного.
Дама помоложе утверждала, что в них «для тянучести» добавлена лайкра. Ее более старшая и мудрая подруга резонно возражала, мол, в царской России ввиду промышленной отсталости по определению не могло быть лайкры. И, стало быть, панталоны не иначе как капроновые. Они и меня пытались втянуть в свой искусствоведческий диспут. Но я только строго глянул на них, и неприветливо буркнул:
– С посетителями разговаривать не положено!
Дела мне только нет, что обследовать чьи-то посторонние кальсоны! Из чего они там конкретно сделаны, и как именно крепились на графе Куракине – мне это исключительно по херу.
Озадаченные таким ответом, тетки ретировались в соседний зал, откуда как мышки из норки боязливо на меня поглядывали. Какое-то время я забавлялся тем, что кидал на них свирепые взгляды, переговариваясь при этом по сломанной «мотороле» с воображаемой группой захвата. В конце концов так запугал простодушных колхозниц, что они, громыхая модными житомирскими сапогами с отворотами, в панике бежали. Стало совсем пустынно. А стоять еще почти что час.
В этот самый момент подгребает ко мне этакая мадам. Лет неопределенных и вида самого разбитного. Если бы я имел поэтические наклонности, то сказал бы, что «у нее были глаза, много чего повидавшие, и руки, много чего подержавшие».
Толстые пальцы мадам гнулись к земле под тяжестью унизавших их перстней, губы пламенели алым, веки переливались перламутровыми цыганскими тенями. Лихо зачесанные наверх волосы, крепились на макушке здоровенной дулькой в виде розы, и имели удивительный фиолетовый цвет. Небрежно перекинутая через плечо пестрая шаль волочилась по полу. Плюс тяжелый, удушливый аромат «Красной Москвы».
Это была не женщина, это была «Кармен-сюита» какая-то!
Но меня не проведешь, видали мы таких фруктов. Наша, третьяковская, поболтать намылилась – быстро определил я наметанным глазом.
На такие случаи у меня имелось хорошее и эффективное как дихлофос средство. Нужно было посмотреть на подошедшую специальным взглядом. Взгляд как бы говорил: «До свидания, девушка!», и обычно его вполне хватало для того, чтобы отбить у среднестатистической смотрительницы охоту завязывать разговоры о погоде или о современном устройстве вещей с точки зрения политической ситуации.
Но в данном случае, испытанный прием оказался пустым номером.
Ничуть не смутившись, живописная баба сходу принялась наводить справки насчет некоего сотрудника, который тут в прошлую среду стоял. Она, видите ли, обещала ему какие-то анекдоты почитать по тетрадке. И в подтверждение своих слов помахала у меня этой тетрадкой перед мордой – вот, мол, она, та самая!
Я смотрю на нее и совершенно отказываюсь врубаться. В чем, говорю, собственно дело? Какие еще на хрен анекдоты? Мадам Лимпопо, очевидным образом досадуя на мою непонятливость, немедленно раскрыла всю подноготную. История оказалась не без романтической подкладки.
В прошлую среду она (назовем ее Нинель Сергеевна) познакомилась на этом самом месте с одним очаровательным юношей из «Куранта» (в голове мелькнуло: «Уж не с Ящуром ли? Ящур у нас самый очаровательный!»). Они очень мило побеседовали о том, о сем, о третьем, и в частности Нинель Сергеевна угостила своего нового знакомого парой анекдотов, до которых она, признаться, большая охотница. Причем настолько большая, что даже записывает особо понравившиеся в специальную тетрадку (тут на сцену опять появился упомянутый предмет), чтобы не запамятовать ненароком.
Юноша же тот (дери его собачью палку!) веселые истории оценил и изволил смеяться. И, стало быть, в качестве поощрения за подобное тонкое восприятие Нинель Сергеевна решила почитать ему кое-что из своего заветного сборника.
– Я, знаете ли, не читаю анекдотов кому попало! – вдруг с вызовом заявила она.
И так на меня посмотрела, что как-то сразу стало понятно: я – он и есть, тот самый «кто попало».
Всю эту неделю Нинель Сергеевна готовилась, подбирала репертуар и тренировалась перед зеркалом. Продумала до мелочей сценический костюм и образ. Затем уговорила свою приятельницу Веронику Савеличну поменяться на этот день залами, и уладила все вопросы с Натальей (это тетя такая – главная над всем смотрительским батальоном). Словом, провела большую подготовительную работу.
Все так мило и хорошо складывалось. Однако в самый пиковый момент она застает на месте свидания не своего распрекрасного принца (предположительно Ящура!), а меня – унылого, никчемного человечишку. И где же, спрашивает она, заламывая руки, он, мой ненаглядный?
Э, думаю, бабуля, «куколка Мальвина – третий сорт, глаза не открываются»! Придется, говорю, вас маленько разочаровать. Я как мог объяснил взволнованной Нинель Сергеевне, что в связи с гримасами Журнала постов ее загадочный друг может хоть сию минуту выйти из-за угла, но с такой же вероятностью может не появиться тут, на Главной лестнице еще очень долго. В этом месяце он, например, тянет служебно-охранную лямку на втором этаже, в следующем – мыкает горя на первом, а потом… Потом может статься, звезды его лягут таким чудесным образом, что он окажется где-нибудь на «четвертом» доме. А «четвертый» дом в масштабах Третьяковки – это потерянный и заново обретенный рай, оттуда по своей воле не возвращаются.
И весь описанный солнцеворот зависит исключительно от прихоти старшего сотрудника, заполняющего тот самый Журнал постов. Такие вот, говорю, пироги с паштетом.
Фиолетовая Нинель Сергеевна была ужасно расстроена. Она совсем не ожидала от судьбы и среднего руководящего звена «Куранта» такого близко граничащего с подлостью подвоха. Запланированный бенефис оказался под угрозой срыва. Тщательно отрепетированные репризы, паузы старой мхатовской школы, выразительная мимика лица, эффектные взмахи руками и прочее артистическое добро – все это полетело кувырком из-за какого-то глупого начальника, заславшего ее благодарную публику в некие амазонские джунгли первого этажа.
Несостоявшаяся звезда комического жанра стояла в скорбной позе подле бюста Третьякова. Бронзовый Павел Михайлович безучастно взирал на печальную картину подрезанных крыльев. Пресловутая тетрадь уже не трепыхалась, подобно вымпелу на мачте корабля юмора, но безвольно свисала, и казалась теперь просто растрепанной стопкой грязноватых бумажек. Тут же топтался и я, невольный свидетель сей драмы.
Нинель Сергеевна побрела было себе восвояси, но вдруг оглянулась, и воскликнула с надеждой:
– Ну?!
– Что, «ну», простите? – не понял я.
– Как вы сами-то к анекдотам? Любите?
«Любите ли вы театр так, как я его люблю?». Я описал рукой некоторую неопределенную окружность, мол, «э…да как вам сказать…».
Этот весьма уклончивый ответ Нинель Сергеевна истолковала странным образом. А именно, как признание в том, что если я сию минуту не услышу пару-тройку ее анекдотов, то тут же с горя вскрою себе вены. Нинель Сергеевна заметно приободрилась. Эта перемена в ее настроении не ускользнула от моего наблюдательного глаза и не могла не насторожить.
– В таком случае, молодой человек, – говорит, – я вам почитаю!
Она взлохматила свою поникшую тетрадь и, размахивая ею, как полковым знаменем, решительно направилась прямо ко мне. Пугаться было поздно, да и как-то несолидно. Ну подумаешь, почитает мне женщина каких-нибудь бородатых анекдотов. Делов-то… Во всяком случае, это лучше чем выслушивать ужасные проклятия в адрес осточертевшего Ельцина и его прихвостней, или погружаться в причинно-следственные связи процесса деградации какого-то неизвестного мне зятя. Валяй, думаю, старушка-веселушка!
И Нинель Сергеевна заваляла просто первый сорт. Она раскрыла тетрадь на закладке, прокашлялась, и с неожиданным остервенением принялась читать.
Уже через три минуты мои уши отделились от головы и со звоном упали на пол. Тут такая штука, ребята… Как бы вам, чтоб покороче…
Я прожил довольно долгую жизнь. Моя трудовая деятельность началась в столярной мастерской при Манеже, куда я пришел семнадцатилетним пареньком. Столярная мастерская – это вам не закрытый пансион в Швейцарии и не Йельский университет. Это рабоче-крестьянское, домотканое заведение, чуждое всяким приторным извращениям мысли. В дальнейшем я работал во многих местах, общаясь по большей части с людьми простыми и неприхотливыми в быту: с сантехниками, слесарями, шоферами, сторожами штрафных стоянок и прочим трудовым народом.
Бывало, они мне рассказывали какие-то анекдоты. Естественно, это были такие же, как они сами простые и незамысловатые истории. Разумеется, не все из них были пристойными и годящимися для печати. Откровенно говоря, не было ни одного подобного. Когда анекдот рассказывает сантехник (пацаны, вот только без обид!), наивно полагать, что он (анекдот) без какой-либо редактуры легко сгодиться для публикации в рубрике «юмор» журнала «Гламур».
Это и понятно. Сантехник изъясняется просто и без церемоний. Где надо по смыслу сказать «х…й», он не будет изворачиваться и юлить, а просто скажет: «хуй». Если в анекдоте имеется описание, например, каких-нибудь половых актов, сантехник не станет ломать язык терминами вроде «коитус» и «куниллингус». В общем, мысль этого абзаца сводится к следующему: всякого я повидал и всякого послушал. Я совсем не неженка. По крайней мере в том, что касается анекдотов – совершенно точно. Я не краснею и не падаю в обморок при слове «жопа».
Но то, что я услышал в Третьяковской галерее от женщины бальзаковского возраста, почти что бабушки Нинель Сергеевны… Это было просто омерзительно, ребята. Самая настоящая немецкая порнуха-чернуха и «Верхом на мужиках-2»! Нет смысла приводить здесь в качестве доказательства какие-то цитаты и отрывки. Поверьте на слово, это был форменный пиздец в степени ужас!
В молчаливом недоумении смотрел я на раскрасневшуюся, вошедшую в раж исполнительницу. Нинель Сергеевна, живо размахивая руками и притоптывая мясистой ногой, взахлеб декламировала свои грязные рассказишки. Причем, несмотря на недельную подготовку, крайне посредственно и косноязычно, что только усиливало и без того жуткое впечатление.
Только на пятом или шестом анекдотце звезда эстрады наконец-то вспомнила и про меня. Бросив мимолетный, полный торжества взгляд («Что, съел? Видал, какая я!»), она внезапно заткнулась на полуслове. В качестве «доброго зрителя в девятом ряду» я не выдерживал никакой критики. Я стоял как бревно, с лицом, на котором должно быть не читалось и намека на восторг. Это Нинель Сергеевне категорически не понравилось.
– Почему вы не смеетесь? – спросила она меня совершенно трамвайным тоном, будто я ей на ногу наступил.
Не зная, что сказать, я не ответил. В самом деле, почему я не смеюсь?
– Вам что же, не нравится?! – с тем же напором продолжала Нинель Сергеевна.
Я по-прежнему молчал. Нинель Сергеевна окончательно на меня обиделась и с презрением произнесла:
– Вы, наверное, юмора не понимаете.
– Да, – поспешно подтвердил я ее догадку. – Совершенно не понимаю.
– А вот товарищу вашему очень даже понравилось!
Кстати, о товарищах. Надо непременно выяснить, что за подонок такой стимулировал Нинель эту Сергеевну притащить в культурное место ее мерзкую тетрадочку. Стал я ее выспрашивать. Каков же, говорю, он из себя этот ваш знакомый из «Куранта»? Наверное, такой со шрамами на лице, в сером костюмчике? Нет, отвечает, не он. Ящур стало быть, как ни жаль, но отпадает. А! Значит такой губастый, прыщавый, все время руками в карманах шевелит, да?
Нинель Сергеевна вскипела:
– Что вы мне все каких-то уродов подсовываете! Он совсем не такой!
– А какой же? – удивился я.
– Он такой мужественный, статный, высокого роста, широк в плечах… Красавец, в общем!
Нинель Сергеевна нарочито неприязненно, как ящерицу или насекомое оглядела меня с ног до головы. Это чтобы я понял, что я Ему во всем противоположность.
– Он так похож на моего второго мужа… Я вообще люблю высоких, сильных мужчин! – победно присовокупила Нинель Сергеевна, причем на слове «сильных» она сделала прямо-таки неприличное ударение. Мол, «сильных» читай «неутомимых в любви».
Я же был опять одарен крайне неодобрительным взглядом. И это было уже, блять, неприятно! Не знаю уж, насколько высоких мужчин предпочитала Нинель Сергеевна, но даже я (а я сам себя скромно считаю пареньком роста скорее среднего) был выше ее на две головы. В принципе, ей и уволенный Креков вполне подошел бы по росту, да еще с некоторым запасом. А туда же: «высокий, «красивый, сильный».
Не, главное дело, «сильный»!
Каково!
Старая сволочь, дать бы тебе пинка под жопу!
Но вообще, я был слегка озадачен. Перебирая в памяти коллег-сослуживцев, я не находил никого с подобными приметами. Нет у нас и в помине таких бобиков. Неужто Е.Е?! Но он не стоит на постах… Крыкс? Нет, не может быть. Может кто из первой смены? Там полно моральных разложенцев. Какой-нибудь Канаткин. Или Зеленкин? А может, этот, как его… Пупырин? От человека с такой фамилией можно ожидать чего угодно.
Но Нинель Сергеевна, была непреклонна:
– Какая еще первая смена! Он во второй работает, я точно знаю. С Иван Иванычем.
И в правду, думаю… Ваню ни с кем не спутаешь.
– Тогда, – говорю, – сдаюсь.
Нинель Сергеевна же была твердо убеждена в том, что я ей специально голову морочу. Она широко расставила ноги, уперла руки в крутые бока, и набычив голову, зловеще произнесла:
– Да прекрасно вы его знаете, нечего придуриваться!
Ну, думаю, все, сливайте… Сейчас она еще матом меня обложит для полной сочности. А то и в бубен с ноги сунет – ничему уже не удивлюсь.
Нет, я ожидал, конечно, плохого, но того, что сказала Нинель Сергеевна в следующую секунду, я никак не ожидал:
– Вы же с ним все время парой ходите! Как шерочка с машерочкой!
Я?!
С этим?
Парой?!
Машеро…
Ах, ты!
Так ведь это же…
Ё-П-Р-С-Т!
Догадка поразила меня как гром: Ку-ла-гин!!!
Современные нам тинэйджеры в таких случаях говорят: «Аффтар, выпей йаду!». Я даже не знал, что сказать. И сейчас не знаю. Сказал бы «пиздец в степени ужас», но, во-первых, уже говорил это совсем недавно, а во-вторых, не люблю сквернословить без особой нужды.
Старина, он, конечно, по сию пору отпирается и ни в чем не сознается. Хотел бы я ему верить, но блин, факты – упрямая вещь. Против них не попрешь.
Впрочем, всю эту историю я поведал для того лишь одного, чтобы пытливый читатель яснее представлял себе третьяковскую ситуацию, острее почувствовал ее атмосферу и колорит. Такие персонажи как Нинель Сергеевна добавляют колорита буквально в лошадиных дозах!
Но мы отвлеклись от Михаила Борисовича Лазаревского, и это моя непростительная ошибка.
11. SLO как инструмент контекстного воспитательного воздействия (продолжение)
Михаила же Борисовича, насколько мне память не изменяет, мы оставили за приятной беседой со смотрительницей. Другой, не Нинель Сергеевной. Это был бы, конечно, изящный сюжетный поворот, но я не занимаюсь художественным вымыслом сверх разумных пределов. Это была не она.
Михаил Борисович, оживленно жестикулируя, что-то с жаром втолковывал бедной бабушке. Судя по расширенным глазам последней, не иначе как наш ученый коллега пытался популярно разъяснить ей тему своей кандидатской диссертации. Впавшая в гипнотический транс смотрительница слабо мотала головой и с нескрываемым обожанием взирала на титана физико-математической мысли.
В это самое время какая-то девочка лет семи с интересом ковыряла пальчиком в красочном слое «Трех медведей». Ушлый быстроглазый пройдоха вел несанкционированную экскурсию. Горластые и белобрысые скандинавские недоросли с обезьяньим энтузиазмом фотографировались в разнообразных развязанных позах. Вспышкой их фотоаппарата можно было осветить небольшой город. В соседнем, двадцать четвертом зале глубоко нетрезвый гражданин отчаянно пытался сохранять равновесие, разглядывая «Черное море» Айвазовского. Гражданина штормило и колбасило как пуделя на торпедном катере. Встреча его головы с картиной была всего лишь вопросом времени. И в довершении всего целая семья провинциального вида по-хозяйски расположившись на банкетке, намеревалась угоститься содержимым объемистого, масляно блестящего свертка.
Все это безобразие творилось буквально на расстоянии вытянутой руки от Михаила Борисовича.
Человек несведущий возможно не поймет в чем состоял состав преступления, так я специально для таких не погнушаюсь пояснить. Все вышеозначенные деяния были категорически, строжайше запрещены, а обязанности сотрудника службы безопасности как раз и состояли в том, чтобы пресекать их в самом зародыше.
Но Михаил наш Борисович плевать хотел на все это с высокой горки. Прошу заметить, что такой облегченный подход к Делу демонстрировал человек, который каких-нибудь сорок минут назад обещал быть бдительным и внимательным!
Крыкс подобное поведение подопытного счел вызывающим. Я тоже был удивлен. Никто или почти никто в «Куранте» не придавал слишком большого значения своим должностным функциям, однако, и такое откровенное пренебрежение ими было в диковинку.
Крыкс побежал к ящику SLO и снова набрал номер «пятой» зоны. Я стоял, оперевшись о дверной косяк, и с возрастающим интересом ждал, чем все это закончится.
Михаил Борисович, оживленно жестикулируя, что-то с жаром втолковывал бедной бабушке. Судя по расширенным глазам последней, не иначе как наш ученый коллега пытался популярно разъяснить ей тему своей кандидатской диссертации. Впавшая в гипнотический транс смотрительница слабо мотала головой и с нескрываемым обожанием взирала на титана физико-математической мысли.
В это самое время какая-то девочка лет семи с интересом ковыряла пальчиком в красочном слое «Трех медведей». Ушлый быстроглазый пройдоха вел несанкционированную экскурсию. Горластые и белобрысые скандинавские недоросли с обезьяньим энтузиазмом фотографировались в разнообразных развязанных позах. Вспышкой их фотоаппарата можно было осветить небольшой город. В соседнем, двадцать четвертом зале глубоко нетрезвый гражданин отчаянно пытался сохранять равновесие, разглядывая «Черное море» Айвазовского. Гражданина штормило и колбасило как пуделя на торпедном катере. Встреча его головы с картиной была всего лишь вопросом времени. И в довершении всего целая семья провинциального вида по-хозяйски расположившись на банкетке, намеревалась угоститься содержимым объемистого, масляно блестящего свертка.
Все это безобразие творилось буквально на расстоянии вытянутой руки от Михаила Борисовича.
Человек несведущий возможно не поймет в чем состоял состав преступления, так я специально для таких не погнушаюсь пояснить. Все вышеозначенные деяния были категорически, строжайше запрещены, а обязанности сотрудника службы безопасности как раз и состояли в том, чтобы пресекать их в самом зародыше.
Но Михаил наш Борисович плевать хотел на все это с высокой горки. Прошу заметить, что такой облегченный подход к Делу демонстрировал человек, который каких-нибудь сорок минут назад обещал быть бдительным и внимательным!
Крыкс подобное поведение подопытного счел вызывающим. Я тоже был удивлен. Никто или почти никто в «Куранте» не придавал слишком большого значения своим должностным функциям, однако, и такое откровенное пренебрежение ими было в диковинку.
Крыкс побежал к ящику SLO и снова набрал номер «пятой» зоны. Я стоял, оперевшись о дверной косяк, и с возрастающим интересом ждал, чем все это закончится.