6

   В тот же день
   Ведущий в тупик переулочек вился вдоль длинной, поросшей плющом стены, за которой угадывались роскошные виллы, окруженные рощами тисовых деревьев, и ряд скромных многоквартирных домов с облупившимися фасадами. К гаражу вела коротенькая дорожка. Над широкими воротами с клочьями осыпающейся краски еще видны были вывески «ЛАНЧА» и «МОТУЛЬ»⁵⁹, полустершиеся от непогоды. Проследив за тем, чтобы его никто не увидел, Ларри осторожно постучал в маленькую дверь рядом с воротами. Как и накануне, когда он приходил на Ривьера-ди-Кьяйя, Домитилла открыла сразу же.
   Широкий плащ, в который была одета девушка, так изменил ее, что Ларри не сразу ее узнал. Он неподвижно стоял на пороге, удивленно ее рассматривая до тех пор, пока она быстро не втащила его внутрь.
   — Не стойте так, вас могут увидеть! — сказала она нетерпеливо. — Я уже начала волноваться.
   — Я не сразу нашел, — объяснил он. — Слишком далеко прошел по виа Чимароза.
   — Ничего, — прошептала она.
   Он с тревогой взглянул на ее осунувшееся личико и непричесанные волосы. За ее спиной виднелись в беспорядке сваленные странные, причудливые вещи.
   — Это как раз то место, куда надо приходить, если хочешь поднять себе настроение, — сказал он.
   — Он изредка бывал здесь, и я вместе с ним, но после смерти мамы мы сюда больше не ходили. Несчастный случай произошел в двух шагах отсюда, на углу улицы Бернини. Грузовичок перевозил часть этого барахла. За несколько минут до аварии мама попросила высадить ее на площади Ванвителли (ей надо было что-то купить), но потом почему-то передумала.
   — Не вспоминайте об этом, — сказал он. — Кажется, вы мало спали…
   Она глубоко вздохнула.
   — Да, мало… — прошептала она.
   — Вы встретили кого-нибудь вчера вечером?
   — Никого… Вплоть до сегодняшнего утра, когда я после бессонной ночи спустилась к дону Этторе Креспи. Он открыл мне дверь в халате, и я сказала ему, что прождала отца всю ночь. Он постарался меня успокоить, сказал, чтобы я не волновалась, что это уже не в первый раз, когда он… Сказал, чтобы я спокойно ждала возвращения отца, что вечером будет видно. А потом он пошел играть в домино, а я пришла сюда, к тебе.
   — Он не заметил исчезновения портшеза?
   — Я же говорила, что заметит Джанни, а не он… После смерти жены дон Этторе не заходит в эту комнату.
   Она недоверчиво оглядела окружавшие их предметы, словно видела сон наяву.
   — Представляешь, он говорит мне: «Спокойно жди, когда твой отец вернется!..» — а я всю ночь слушала скрип дверей и шорох шагов! Когда я наконец заснула, мне приснился кошмар. Я стояла на пирсе и смотрела, как чистят док. Вода опускалась все ниже, и вдруг показался портшез, опутанный водорослями, посреди которых угадывалась какая-то фигура. И вдруг сквозь завесу из водорослей показался палец, указывавший прямо на меня!..
   Она закрыла лицо руками и разрыдалась.
   — Он мог показывать и на того, кто стоял рядом с вами, то есть на меня, — возразил Ларри, чтобы как-то успокоить ее. — Я тоже не мог спать, если вам от этого будет легче. Приятель, с которым я виделся утром, встретил меня словами: «Вид у тебя усталый! Можно подумать, ты прокутил всю ночь!»
   Она устало провела рукой по лбу.
   — Может быть, ты и выглядишь плохо, но не ты убил собственного отца, насколько мне известно, а я… Хуже всего то, что я не могу понять, как это случилось, как у меня достало сил. Ненавидеть и убить — не одно и то же! Когда я пытаюсь вспомнить то, что произошло, мне кажется, что это сделала не я, а кто-то другой. Я не хотела толкать его в зеркало. И я не знала, что зеркало так легко может разбиться… Это получилось непроизвольно, когда я увидела, что он собирается зарезать тебя своим кинжалом… Я не знаю, откуда у меня взялись силы…
   Она говорила, опустив голову, и невнятные слова срывались с ее губ. Он снова попытался ее успокоить:
   — Если бы у вас не хватило сил прийти мне на помощь, я сейчас не разговаривал бы с вами, Домитилла. Подумайте об этом — вы спасли мне жизнь и, может статься, себе тоже: он мог попытаться заколоть и вас, а вы не решились бы бежать, потому что не успели одеться.
   Она нервно пригладила волосы.
   — Было бы ужасно попасть из-за этого в тюрьму… — добавила она таким растерянным голосом, что Ларри показалось, что она притворяется.
   — Вы прекрасно знаете, что не попадете туда! Никто, кроме нас двоих, не знает, что произошло.
   — Я говорила тебе, нас видело множество народу! Американцы, которые нас подвозили… Старик в театре… Очень просто проследить…
   Ларри покачал головой:
   — Машина принадлежала не военной полиции, а тыловикам. Для сержанта, предложившего нам помощь, речь шла о перевозке декораций… Простая услуга, о которой он даже не станет докладывать начальству. А работники театра если и решат кого-нибудь предупредить, так только меня самого, потому что именно я отвечаю за подготовку к его открытию! Нет, — продолжил он, внезапно встревожившись, — проблема не в свидетелях, а в продаже машины. Потому что она все же была продана, раз мы нашли деньги, и покупатель приходил вчера к вам домой. В деле с машиной мое имя связано с именем вашего отца, поэтому я буду обязан заявить о его исчезновении.
   — Это так необходимо?
   — Как минимум три человека знают, что мы с ним были знакомы: дежурный офицер в порту, мой друг-американец, с которым я здесь встретился и с которым должен работать, и майор медицинской службы Хартманн, начальник военного госпиталя, которому я звонил, чтобы порекомендовать вас. Это последнее, что я сделал, прежде чем сесть на фуникулер.
   Слабая улыбка осветила лицо девушки.
   — В Баньоли? — спросила она.
   — Да. Я в двух словах рассказал ему, что ваш отец — мой осведомитель и что его услуги должны быть вознаграждены; таким образом, Хартманн представляет вам место санитарки.
   — Это все, о чем я мечтала! — воскликнула она. — Я могу поехать туда завтра?
   — Не раньше, чем вы предупредите Креспи о том, что ваш отец так и не вернулся. Вы скажете, что не можете ночевать одна в пустой квартире. Если он предложит вам спать у него, вы откажетесь и заявите, что нашли работу в госпитале с тем условием, что будете там жить. Не говоря, разумеется, ни слова о моем вмешательстве! После всего происшедшего наши имена никогда не должны упоминаться вместе.
   Она опустила голову, словно пытаясь осмыслить эту новую катастрофу.
   — Не должны… — повторила она ошеломленно. — Но ты не уйдешь совсем? Ты не бросишь меня… Ты приедешь проведать меня в Баньоли…
   Она судорожно прижалась к Ларри.
   — А когда кончится война, ты увезешь меня с собой… Ты увезешь меня?
   Она так умоляла, что он не знал, как ответить, чтобы не разбить хрупкую надежду, которую она питала.
   — Домитилла, вы же знаете, что война кончится еще не скоро! Прежде чем загадывать так далеко, надо решить, что делать в ближайшие дни. Зная прошлое вашего отца, в его исчезновении не увидят ничего странного. В Неаполе сейчас ежедневно совершается двадцать преступлений, которые никогда не будут раскрыты. Я поставлю в известность военные власти, что договорился с вашим отцом о продаже моего автомобиля в обмен на информацию. Я заявлю, что денег не получил, что сделает более вероятной возможность ссоры между вашим отцом и покупателем, и надеюсь, что на этом все закончится. В любом случае вы, Домитилла, не будете иметь к этому никакого отношения.
   — Никакого отношения… — повторила она, нахмурившись. — Но это же не значит, что ты бросишь меня? Что ты не будешь обо мне заботиться?
   — Но я же только что говорил вам совсем о другом! — воскликнул он. — Мы не должны давать основания подозревать нас и допускать, чтобы нас видели вместе.
   Она сжалась, усматривая в каждом его слове угрозу для будущего.
   — Когда ты приедешь проведать меня в Баньоли, у меня будет право побыть с тобой наедине хотя бы минуточку?
   — Я думал об этом и договорился с майором Хартманном, что на это время эвакуируют всех раненых, врачей и медсестер, — ответил Ларри.
   Она расплакалась.
   — Почему ты такой злой… — прошептала она. — Ты же знаешь, что ради того, чтобы убежать от отца, я готова была уехать с первым встречным офицером…
   — Премного благодарен, — прервал ее Ларри.
   Она зажала себе рот рукой, словно проштрафившаяся школьница.
   — Прости, я хотела сказать: первым офицером, которого я встречу, — уточнила она. — Я только не предполагала, что влюблюсь в него по-настоящему…
   — Не говорите ерунды! Не прошло и суток, как мы познакомились!
   — Но мы ведь собирались отправиться ко мне в спальню, когда отец свалился нам на голову, ревя, как буйно помешанный, и я доказала бы тебе, как сильно люблю…
   Она повернулась к грудам странных предметов, заполнявших гараж.
   — Я хотела тебя попросить, чтобы мы начали с того, на чем остановились, когда он появился. Теперь нам никто не помешает.
   — Во всяком случае, это будет не он, — ответил Ларри.
   Она пожала плечами и быстро скинула плащ. Вид натянутой на груди несвежей блузки из саржи отозвался в нем чувством, похожим на боль.
   — Нет! — воскликнул он. — Не начинайте опять раздеваться, Домитилла, вспомните, к чему это нас привело… Я сяду на фуникулер немедленно после того, как дам вам все необходимые инструкции. Если синьор Креспи спросит вас, где вы были днем, можете сказать ему, что ходили сюда посмотреть, не заходил ли в гараж отец.
   — Вместо того чтобы с порога заявлять о том, что вы хотите сразу уйти, взгляните лучше на мамины фотографии, — сказала она, потянув его за руку. — Мама была гораздо красивее меня.
   — Меня бы это удивило, — прошептал Ларри.
   Слова вырвались невольно. Она услышала и послала ему обольстительную улыбку. Позже он спрашивал себя, не в этот ли момент все рухнуло. Вместо того чтобы, следуя логике, выйти на улицу и направиться к фуникулеру, он двинулся следом за девушкой в глубь гаража. В мутном свете, пробивавшемся сквозь пыльные стекла, ее фигура грациозно скользила между грудами мотков веревок, ледорубов, упряжи, снегоступов и прогулочных лыж. Там был даже волчий капкан, чьи челюсти слабо поблескивали в полумраке. Пол усмотрел бы в них явную метафору, и Ларри не смог сдержать улыбку. Не заметив, какое впечатление произвел на спутника этот агрегат, Домитилла подвела его к стене, на которой были прикреплены кнопками несколько пожелтевших фотографий. Там висели также меховые коврики и одеяла, которые, как ему показалось, кишели блохами.
   Она указала на фото:
   — Вот это — Петаччи, подруга дуче. У отца целая коробка с ее фотографиями, вырезанными из журналов, и мне иногда кажется, что он стал фашистом из-за нее. Как-то раз он рассказывал мне, что она ему улыбнулась, и я подозреваю, что это был самый счастливый день в его жизни. С тех пор он не называл ее иначе, как Кларетта, словно они были близки!
   — Ваша мать знала об этом?
   — Да, он не стеснялся рассматривать фотографии прямо при ней. Она находила это смешным и отвечала ему тем же.
   Вот мама с Итало Бальбо, летчиком. Она красивее Петаччи, ведь так?
   Он нагнулся и едва смог скрыть разочарование. У матери Домитиллы была высокая прическа, которая ей совсем не шла.
   — Родители говорили мне, что они часто встречались со знаменитыми людьми, приезжавшими в Неаполь, — продолжала девушка. — По-моему, в их рассказах не было и половины правды. Но из-за дружбы с Нобиле папа тогда считал себя спортсменом. У него была «ланча» с откидным верхом, он обедал с одним из чемпионов мира по боксу, кажется, с Примо Карнерой, и любил покрасоваться, разъезжая на автомобиле по виа Караччиоло.
   Она произнесла слово «спортсмен» с неодобрительной и одновременно сладострастной гримасой, словно это было единственное известное ей английское слово, которое безотчетно ее завораживало. Он вспомнил на минуту о девушках из теннисного клуба, гулявших под ручку с подобными надменными типами с напомаженными волосами и в белых брюках.
   — А с каким спортсменом ваша мать запечатлена здесь? — спросил он, показывая на другую фотографию.
   Он тотчас же устыдился своего издевательского тона, но она, казалось, ничего не заметила.
   — Это она с Нобиле. Их сфотографировали в тридцать шестом, перед его отъездом в Россию. Это тогда отец выкупил у него весь этот хлам, чтобы создать музей. Видите красную палатку?
   — По правде сказать, она скорее серая… — усмехнулся Ларри.
   — Под слоем пыли она красная! Это знаменитая палатка, в которой выжившие в катастрофе «Италии» в двадцать восьмом году долгие недели ждали помощи. Целая эпопея, которая сильно повлияла на отца.
   — Он мне рассказывал… Кажется, он был ярым националистом?
   — О-ля-ля! — воскликнула она. — Когда началась война в Эфиопии, он даже собирался вернуться в армию. Посмотри, это он в тот день, когда толпа праздновала взятие Аддис-Абебы армией Бадольо.
   Ларри кивнул. Его больше интересовала другая, хотя и не такая четкая фотография. За спиной очень модной пары, которую составляли синьора Сальваро и полярный исследователь, виднелось нечто, его заинтриговавшее. Он присмотрелся.
   — Вот что мне показалось странным! — воскликнул он. — Они стоят перед теми же воротами, что на вчерашней фотографии. Воротами, перед которыми стоял грузовик с картинами.
   Он повернулся к Домитилле.
   — Занятно все же, что эта фотография сделана в том же самом месте семь лет назад! А вы мне говорили, что не знаете, где это, и мне пришлось догадываться самому!
   Она ничуть не смутилась и смотрела на него чистым невинным взором.
   — Так где это, скажи, если знаешь?
   — В аббатстве Монтекассино. И не притворяйтесь, что удивлены.
   Она пожала плечами:
   — Представь себе, я никогда там не была, но отец иногда ездил туда, еще до войны. Он еще по коллежу был знаком с одним из монахов-бенедиктинцев.
   «Может быть, этим, — подумал Ларри, — и объясняется знакомство Амброджио с информатором, вхожим в монастырь».
   Он повернулся к Домитилле:
   — Вы знаете, как зовут монаха?
   Она покачала головой.
   — Постарайтесь вспомнить, это важно…
   — Если я и знала, то забыла, — ответила она равнодушно — Помню только, что он умер в самом начале войны и что отец сожалел, что не смог поехать на его похороны, потому что к тому времени уже продал машину.
   — Он тоже… — вздохнул Ларри. — А раньше он часто бывал в Монтекассино?
   — Он не поднимался туда с самой смерти матери в тридцать девятом.
   — Кстати, об этом… Ваши родители ладили между собой?
   — Я никогда не видела, чтобы они целовались, если это то, что вас интересует.
   — На фотографии ваша мать и Нобиле выглядят…
   Она усмехнулась:
   — Не придумывай… Фотографировал скорее всего отец. Он предоставлял ей не больше свободы, чем мне! Заметь, ему стало гораздо труднее жить одному с дочерью на руках, чем это было бы, если бы мама не умерла.
   — Вы так и не простили ему этой аварии…
   — Я постоянно напоминала ему, как мне не хватает мамы, — ответила она глухим голосом. — Может быть, отцу было со мной трудно. Но у меня были причины, поверь!
   — Послушайте, то, что я узнал вчера, меня потрясло. Это настолько отвратительно, что я предпочитаю не думать об этом. Успокаиваю себя тем, что там, где он сейчас, ему и место.
   Домитилла, казалось, почувствовала неловкость.
   — Наверное, я немного преувеличила, — призналась она тихо. — Всему виной наши отношения после гибели мамы, особенно последние годы, когда он опускался все ниже и ниже. Он запер меня, хотел сохранить только для себя одного, силой победить отторжение, которое чувствовал во мне. Но от этого до…
   — Но вы это сказали!..
   — Я же говорила, что со мной было трудно, — прошептала она. — Все было бы по-другому, если бы с нами была мама. Но он осквернял меня своим грязным взглядом.
   — Только взглядом?
   Она задумалась:
   — Не только. Может, для того, чтобы отомстить за мое к нему отношение, или для того, чтобы заставить смириться с его постоянным присутствием, он пользовался любой возможностью дотронуться до меня, потискать. Он входил в мою комнату именно тогда, когда я вставала с постели, поскольку знал, что в хорошую погоду я сплю голой.
   — И только?
   — И только… Или я не заметила! — прибавила она, и Ларри не понял, прозвучал в ее ответе сарказм или ирония.
   — Мне стало легче от сознания того, что он не опустился до… То слово, которое вы употребили… Мне это показалось… таким отвратительным…
   — Это слово пришло мне на ум, когда я увидела, как его тело медленно погружается в море.
   — Замолчите.
   Наступила тишина. Ларри слегка затошнило. Он поднял с пола пожелтевший номер газеты «Рома» за 12 сентября. «Германские войска приняли на себя всю полноту власти в городе Неаполе», — гласил заголовок пламенного воззвания полковника Шолля. Ларри решил было рассказать Домитилле о порнографических фильмах, которые ее отец поставлял гауляйтеру, но передумал.
   — По крайней мере теперь ясно, что он был здесь двенадцатого сентября… — сказал он. — Тогда в городе было уже жарко, верно?
   Глаза Домитиллы блеснули.
   — О да! Не забывайте — мы освободились сами, не дожидаясь вас, лейтенант, — ответила она, смеясь.
   — Он мог тогда же искупить свою вину…
   — Ты что! Он думал, что немцы наведут порядок… и целый месяц не выходил из дома. Он был слишком большим трусом для того, чтобы…
   — Но не тогда, когда пришел сюда!
   — Потому что бои шли уже на площади Ванвителли, и он боялся, что это барахло используют для строительства баррикад. Особенно он опасался за каноэ. — Она показала в глубь гаража. — Выжившие в катастрофе «Италии» использовали его для рыбалки. Отец купил каноэ в тридцать шестом и боялся, что партизаны употребят его для баррикады на виа Чимароза. Он поднялся сюда, чтобы его охранять. Я все помню, потому что воспользовалась его отсутствием, чтобы сбежать.
   — Я знаю, что вы маленькая беглянка, — произнес Ларри в порыве нежности.
   — Была еще одна баррикада, на виа деи Милле, я была там. Я даже целовалась с партизанами, — добавила она возбужденно. — Какой день! У меня до сих пор мурашки бегут по коже. Пойдем посмотрим на знаменитое каноэ, я его вычистила ради тебя.
   Они прошли в глубь гаража. В противоположность другим предметам, покрытым пылью и плесенью, отполированное суденышко блестело так, словно только что плавало по фьорду с серебряной водой. Он заметил, что Домитилла тщательно выложила внутренность меховыми одеялами.
   — Это первая вещь, которую он сюда перевез, и я любила лежать здесь, когда была маленькой. Я прижимала к себе плюшевого пингвина, которого подарил мне Нобиле, и мне казалось, что о борт бьются волны, словно я плыла среди ледяного крошева.
   Она нежно взяла Ларри за руку.
   — Мне хочется, чтобы мы легли туда, как я делала в детстве, — сказала она просто.
   — Спасибо, вы сможете тогда обнять меня, как пингвина; и потом, здесь, наверное, полно блох.
   — Нет, — возразила она, — я вытрясла одеяло.
   — Вижу, вы обо всем подумали…
   — На этот раз нам не помешают.
   Странно, но ее тщедушное тельце плохо кормленного подростка казалось более чувственным под тканью блузки с помятыми оборками, чем вчера, когда она разделась. Должно быть, она потратила много времени, отдраивая каноэ и лелея свою мечту. Как и накануне, он пытался сопротивляться:
   — Нет, Домитилла, не думаете же вы… Вы что, ничего не понимаете?
   — Идем, прошу тебя, — умоляла она.
   Чтобы отвлечь ее, он вернулся за сумкой и начал выкладывать ее содержимое прямо на пол.
   — Я принес вам еды на три-четыре дня, больше не смог. Ореховое масло, мясные консервы, печенье с фруктовым желе и лимонад. Не очень по-неаполитански, но все же лучше, чем ничего…
   — А апельсины? — спросила она разочарованно.
   — Терпение! Я приберег их напоследок. Вот два, и походные приборы, кружка и блюдце. Теперь вы можете выдержать осаду или как минимум продержаться до поступления на службу в Баньоли. Я оставлю вам денег, раз уж случилось, что они у меня есть.
   Она встревожилась:
   — Ты ведь не уйдешь прямо сейчас?
   — Я уже сказал, что не могу остаться надолго, — сухо ответил Ларри.
   Она вздрогнула как от удара, потом овладела собой и подошла к Ларри, пристально глядя на него, словно пытаясь заколдовать. Ее лицо приняло безмятежное выражение, грациозно и плавно, как танцовщица у перекладины, она перешагнула через борт и протянула ему руку, предлагая следовать за ней. Серьезно и мечтательно глядя на Ларри, словно она разыгрывала свою последнюю карту, она ждала. Он покорно подошел. Почти грубо она толкнула его, и он очутился на дне. Шкура щекотала ему щеки, а в нос ударил едкий запах дегтя.
   — Тут воняет, и мне щекотно! — воскликнул он.
   — Блох я беру на себя, а о запахе не думай, — сказала она, вытягиваясь на нем. Он почувствовал, как прижались к нему ее груди, и тут она с жадностью поцеловала его. В тот же миг он понял, что ее рука забралась под форменные кальсоны.
   — Надо же! — восхитилась девушка.
   — Вы все сделали для этого. Вы же знаете, я не святой.
   — К счастью, — ответила она.
   Не снимая юбки, она изогнулась, чтобы снять трусики, и проделала это круговое движение с той ловкостью и безупречной точностью, которые были ей свойственны, когда она начинала действовать (как накануне, когда она приводила в порядок тело Амброджио и мыла комнату). Закрыв глаза и чуть заметно улыбаясь, она жадно вобрала его в себя и начала волнообразно, медленно и ритмично, двигаться, словно лодочка, приютившая их, поплыла по северному, густому ота льда морю. Слабый свет подчеркивал возбуждающую и чувственную полноту ее груди под блузкой, и то, что она осталась одетой, показалось Ларри кокетливой уловкой, в которой, впрочем, уже не было нужды.
   Его оборона рухнула, и, глядя на тонкую линию ее плеч, за которыми он уже не замечал царящего кругом беспорядка, он перестал сдерживаться, и его хриплый крик — насколько он мог судить по ее торжествующему взгляду — доставил ей такое же удовольствие, как и волна наслаждения, вскоре накрывшая их обоих. Когда все кончилось, он впал в блаженное оцепенение.
   — Как давно… — прошептал он.
   Она придвинула к нему восторженное личико.
   — Как давно что?
   — Как давно я не занимался любовью.
   Она, казалось, была удивлена.
   — Но здесь… здесь хватает соблазнов…
   — Вот именно. Я становлюсь похожим на моего друга-американца, потому что все, что я вижу в этом городе, начинает внушать мне отвращение. На каждом перекрестке, у подножия каждой лестницы только и слышно: «Зайди ко мне, Джо. У меня есть для тебя красивая девушка, Джо. Тебе было хорошо, Джо?»
   Она коротко рассмеялась, он не понял, одобрительно или насмешливо. Когда ей показалось, что он хочет из нее выйти, она чуть было не расплакалась.
   — Останься, останься во мне, — сказала она торопливо, изо всех сил прижимаясь к нему. — Ты понял, что стал моим первым мужчиной…
   — Да, — услышал он собственный шепот.
   — Впервые то, что я чувствую, заставляет меня краснеть! Посмотри, я вся красная!
   — Как печка, — согласился он. — Знаешь, ведь я считал, что твои щеки горели и по милости других, старика Креспи в частности! Мне казалось, что он лишил тебя невинности. Одна эта мысль внушала мне такое отвращение, что я не хотел, чтобы ты встречалась с ним!
   Ларри внезапно разволновался, а лицо Домитиллы осветилось, и на него вернулось то выражение полупрозрачного совершенства, которое он заметил в день, когда впервые ее увидел.
   — Ты сказал мне «ты»! — воскликнула она восхищенно. — И ты, кажется, ревнуешь. Я знала, что так будет!
   — Значит, ты признаешься, что Креспи… Не доводя дело до конца, он все же…
   Она игриво пожала плечами:
   — Дон Этторе не похож на отца. Можно сказать, он спас меня. Ты можешь мне не верить, но если бы не он, меня бы здесь не было. Он не дал мне умереть с голоду. Они с Джанни кормили меня из своего пайка.
   Она вдруг рассмеялась.
   — Он хотел, чтобы я поправилась и мне стали впору платья его жены. Ему нравилось, когда я их примеряла. В этом не было ничего дурного!
   — Я видел, что ты прекрасно могла их носить!
   — Хватало нескольких булавок! Ему было приятно зашнуровывать у меня на ногах ботинки прошлого века.
   — И затягивать тебя в корсеты его матери?
   — Нет, корсетов не было, — ответила она просто. — Но я так хотела бы жить в те времена, когда говорили не только о войне, когда люди красиво одевались, ездили в оперу в экипаже… Поэтому я так люблю исторические фильмы. Когда мы поедем в Рим, я буду просить тебя только о том, чтобы ты иногда водил меня в кино.
   — В Рим… Я же говорил тебе…
   Она нежно приложила свой палец к его губам, и он замолчал.
   — Ты часто ходила с матерью в кино? — спросил он.
   — Да. В «Огюстео», в «Парадизо»… В «Корону» на виа деи Милле… Я помню, мы смотрели «Белоснежку» в «Санта-Лючии». Это единственный раз в жизни, когда я слышала, как мама поет на улице.
   Девушка перечисляла кинотеатры с тем же выражением сладострастия и ностальгии в голосе, с каким ее отец читал довоенное меню в траттории. Наклонившись к Ларри, она нежно дотронулась до его лица.
   — У нас есть еще несколько часов, — сказала она тихо. — Не поплавать ли нам в каноэ еще разок?
   Ларри погладил ее по бледной щеке.