Кросс по лесам и полям не прошел даром: он исцарапан, исколот шипами, измазан землей. Ему хочется принять горячую ванну, отдохнуть, но позволить себе он может единственное – чистую одежду.
Собака наблюдает, склонив голову набок, в полном замешательстве, не в силах понять, что происходит.
У Кертиса Хэммонда уворовывают рубашку, джинсы, носки и кроссовки, а он сладко спит, словно его кто-то заколдовал. Будь он настоящим капитаном звездолета, его команда могла бы стать жертвой пожирающих мозги инопланетян или его звездолет по спирали затянуло бы в гравитационный водоворот черной дыры, пока он грезил о Бритни Спирс.
Не превратившись в пожирающего мозги инопланетянина, но едва передвигая ноги, словно попав в поле притяжения черной дыры, незваный гость возвращается к открытой двери комнаты, собака следует за ним по пятам.
В фермерском доме по-прежнему тихо, луч фонарика никого не находит в коридоре второго этажа. Однако инстинкт самосохранения заставляет мальчика замереть, едва он переступает порог.
Что-то не так. Слишком уж глубокая тишина. Может, проснулись родители Кертиса.
Чтобы добраться до лестницы, он должен миновать их дверь, которую, не подумав, оставил приоткрытой. Если фермер и жена пробудились, они наверняка вспомнили, что плотно закрыли дверь, прежде чем лечь спать.
Он возвращается в спальню, где Бритни Спирс и монстры наблюдают за ним со стен, все жутко голодные. Выключает фонарик, набирает полную грудь воздуха.
Начинает сомневаться в правоте инстинкта, прогнавшего его из коридора. Потом вдруг замечает, что собака более не виляет хвостом, даже поджала его. И замерла, так же как он.
В темноте выделяются серые прямоугольники: зашторенные окна. Мальчик пересекает комнату, стараясь вспомнить, где что стояло, чтобы ни на что не наткнуться.
Кертис Хэммонд чмокает губами, вертится под простыней, но не просыпается.
Легкое движение пальцев открывает защелку. Незваный гость поднимает нижнюю половину окна, выскальзывает из комнаты на крышу крыльца, оборачивается.
Собака стоит у окна, положив передние лапы на подоконник, словно готова бросить хозяина ради нового друга и ночных приключений.
– Оставайся, – шепчет мальчик-сирота.
На корточках он осторожно крадется к краю крыши. Когда оборачивается вновь, собака жалобно скулит, но не решается последовать за ним.
Мальчик крепкий, с отличной координацией. Прыжок с крыши крыльца для него сущий пустяк. Он приземляется на согнутые ноги, падает, катится по влажной от росы траве, легко вскакивает.
Проселок с изгородями по обе стороны, за которыми тянутся луга, политый чем-то масляным, чтобы избавиться от пыли, ведет к асфальтированной дороге, проложенной в паре сотен ярдов к западу. Торопясь, мальчик оставляет за спиной почти половину дистанции, когда до него доносится собачий лай.
Вспыхивают, гаснут, снова вспыхивают огни в доме Хэммондов, море света прогоняет тьму, словно компания светящихся призраков выбрала этот фермерский дом для ночного карнавала.
Со светом приходят крики, душераздирающие даже на таком расстоянии, не просто крики тревоги, но вопли боли и ужаса. Самые громкие больше похожи не на человеческие звуки, а на пронзительный визг насмерть перепуганных свиней, увидевших нож в руках мясника. Но что-то в этих криках есть и человеческое, несчастные Хэммонды, должно быть, просят оставить их в живых, не убивать.
Убийцы подобрались к нему даже ближе, чем он ожидал. Когда он вышел в коридор на втором этаже, его вспугнула не приоткрытая дверь в спальню старших Хэммондов, не опасение, что фермер и жена проснулись. Инстинкт самосохранения предупредил его о том, что охотники, которые жестоко расправились с его семьей, спустились с гор и через дверь черного хода вошли в дом Хэммондов.
Убегая в ночь, стараясь обогнать крики и чувство вины, которое они в нем вызывают, мальчик жадно хватает ртом холодный воздух, потом со свистом вырывающийся из груди. Его сердце отчаянно бьется, стремится выскочить из клетки с ребрами вместо прутьев.
Пленница-луна вырывается из облачной темницы, и масляный проселок под быстрыми ногами мальчика поблескивает отраженным светом.
Добравшись до дороги, он уже не слышит ужасных криков, только свое прерывистое дыхание. Повернувшись, видит, что свет горит во всех окнах, понимает, что убийцы обыскивают чердак, чуланы, подвал.
Скорее черная, чем белая – идеальный камуфляж для лунной ночи, – из темноты вырывается собака. Она бросается к мальчику, прижимается к его ногам, оглядываясь на дом Хэммондов.
Бока собаки раздуваются и сжимаются, ее трясет от страха, так же как мальчика. Тяжелое дыхание перемежается жалобным поскуливанием, но мальчик не поддается желанию сесть рядом с собакой и поплакать вместе с ней.
Асфальтированная дорога уходит на север и на юг, в неведомые края. И любое выбранное им направление, скорее всего, приведет все к той же страшной смерти.
Пустынную тьму Колорадо не тревожат ни приближающиеся фары, ни удаляющиеся задние фонари. Задерживая дыхание, мальчик слышит лишь тишину и поскуливание собаки, но не шум автомобильного двигателя.
Он пытается отогнать собаку, но та отгоняться не хочет. Она твердо решила связать свою судьбу с его судьбой.
Не желая брать на себя ответственность даже за маленькую зверюшку, но смирившись с неизбежным… и где-то даже благодарный за то, что теперь он не один, мальчик поворачивает налево, на юг, потому что на севере дорога поднимается на холм. Он не уверен, что ему хватит сил долго бежать в гору.
По правую руку тянется луг, по левую стоят высокие часовые-сосны, салютуя луне верхними ветвями. Его шаги по обочине, между деревьями и асфальтом, гулко разносятся в тишине. Он боится, что рано или поздно звук этот привлечет преследователей.
Еще один раз он оглядывается, но только один. Потому что видит пульсирующие языки пламени на востоке, поднимающиеся к темному небу, знает, что это горит дом Хэммондов. Обгоревшие до костей, тела мертвых никак не помогут полиции установить убийц.
Поворот дороги, и деревья скрывают от него пожарище, а выйдя из-за поворота, он видит грузовик, стоящий на обочине. Фары потушены, горят только подфарники и задние огни, но двигатель работает на холостых оборотах, мерно рычит, словно большущий зверь, который долго бежал, а теперь дремлет стоя.
Мальчик переходит с бега на быстрый шаг, стремясь приглушить и звуки шагов, и шум вырывающегося изо рта воздуха. Словно прочитав его мысли, собака держится рядом с ним, не идет – крадется, прижимаясь к земле, больше напоминая кошку.
Кузов грузовика обтянут брезентовыми крышей и стенами. Задний торец открыт, если не считать низкого борта.
Подойдя к заднему бамперу, чувствуя, что задние огни освещают его, как прожекторы, мальчик слышит голоса. Двое мужчин болтают о пустяках.
Он осторожно смотрит вдоль борта на стороне водителя, никого не видит, перемещается к противоположному борту. Двое мужчин стоят спиной к асфальту, глядя на лес. Лунный свет серебрит дугообразные струи мочи.
Он не хочет подвергать опасности этих людей. Если он останется здесь, они, возможно, умрут, не успев опорожнить мочевые пузыри: остановка продлится дольше, чем они планировали. Однако на своих двоих ему не удастся оторваться от преследователей.
Борт крепится ко дну кузова петлями. Два запорных болта фиксируют его в вертикальном положении.
Мальчик осторожно поворачивает и выдвигает правый запорный болт. Поддерживая борт, проделывает то же самое с левым. Опускает борт. Петли хорошо смазаны, не скрипят. Он мог бы встать на бампер и перелезть через борт, но его четвероногому другу такое не под силу.
Понимая, что задумал его новый хозяин, собака запрыгивает в кузов, мягко приземлившись среди груза, не перекрывая звуковой порог, установленный тихим урчанием двигателя.
Мальчик залезает под прикрытие брезента. Поднять борт изнутри – работа не из легких, но, стиснув зубы, он справляется. Загоняет в ушко один запорный болт, потом второй, аккурат в тот момент, когда мужчины вдруг громко смеются.
За грузовиком дорога по-прежнему пустынна. Параллельные разделительные полосы, желтые днем, под морозно-белой луной стали белыми, и мальчику они представляются двойным бикфордовым шнуром, по которому, шипя и дымясь, к нему приближается ужас.
«Поторопитесь, – молит он мужчин, словно усилием воли может заставить их сдвинуться с места. – Поторопитесь».
Шаря руками вокруг, он обнаруживает, что грузовик везет одеяла. Некоторые свернуты и легко раскатываются. Другие сложены в тюки и перевязаны веревкой.
Его правая рука находит гладкую кожу, крутой изгиб задней луки, плавный – подушки, переднюю луку, рог: седло.
Среди одеял лежат и другие седла, гладкие, как первое, и украшенные орнаментами, которые под любопытными пальцами мальчика рассказывают о парадах, красочных шоу, родео. Инкрустации, холодные на ощупь, сделаны, должно быть, из серебра, черепаховых панцирей, сердолика, малахита, оникса.
Водитель снимает грузовик с ручного тормоза. Выворачивает руль, возвращаясь с обочины на асфальт, камешки, подхваченные вращающимися колесами, улетают в темноту.
Грузовик катится на юго-запад, двойной бикфордов шнур все разматывается и разматывается, придорожные столбы с электрическими и телефонными проводами ассоциируются у мальчика с солдатами, марширующими к полю сражения, расположенному за горизонтом.
Среди груд одеял и седел, окутанный приятными запахами фетра, овчины, кожи и, конечно же, лошадей, мальчик-сирота и приблудная собака жмутся друг к другу. Они связаны утратой близких и обостренным инстинктом выживания. Они едут в незнакомые края, навстречу неведомому будущему.
Глава 5
Собака наблюдает, склонив голову набок, в полном замешательстве, не в силах понять, что происходит.
У Кертиса Хэммонда уворовывают рубашку, джинсы, носки и кроссовки, а он сладко спит, словно его кто-то заколдовал. Будь он настоящим капитаном звездолета, его команда могла бы стать жертвой пожирающих мозги инопланетян или его звездолет по спирали затянуло бы в гравитационный водоворот черной дыры, пока он грезил о Бритни Спирс.
Не превратившись в пожирающего мозги инопланетянина, но едва передвигая ноги, словно попав в поле притяжения черной дыры, незваный гость возвращается к открытой двери комнаты, собака следует за ним по пятам.
В фермерском доме по-прежнему тихо, луч фонарика никого не находит в коридоре второго этажа. Однако инстинкт самосохранения заставляет мальчика замереть, едва он переступает порог.
Что-то не так. Слишком уж глубокая тишина. Может, проснулись родители Кертиса.
Чтобы добраться до лестницы, он должен миновать их дверь, которую, не подумав, оставил приоткрытой. Если фермер и жена пробудились, они наверняка вспомнили, что плотно закрыли дверь, прежде чем лечь спать.
Он возвращается в спальню, где Бритни Спирс и монстры наблюдают за ним со стен, все жутко голодные. Выключает фонарик, набирает полную грудь воздуха.
Начинает сомневаться в правоте инстинкта, прогнавшего его из коридора. Потом вдруг замечает, что собака более не виляет хвостом, даже поджала его. И замерла, так же как он.
В темноте выделяются серые прямоугольники: зашторенные окна. Мальчик пересекает комнату, стараясь вспомнить, где что стояло, чтобы ни на что не наткнуться.
Кертис Хэммонд чмокает губами, вертится под простыней, но не просыпается.
Легкое движение пальцев открывает защелку. Незваный гость поднимает нижнюю половину окна, выскальзывает из комнаты на крышу крыльца, оборачивается.
Собака стоит у окна, положив передние лапы на подоконник, словно готова бросить хозяина ради нового друга и ночных приключений.
– Оставайся, – шепчет мальчик-сирота.
На корточках он осторожно крадется к краю крыши. Когда оборачивается вновь, собака жалобно скулит, но не решается последовать за ним.
Мальчик крепкий, с отличной координацией. Прыжок с крыши крыльца для него сущий пустяк. Он приземляется на согнутые ноги, падает, катится по влажной от росы траве, легко вскакивает.
Проселок с изгородями по обе стороны, за которыми тянутся луга, политый чем-то масляным, чтобы избавиться от пыли, ведет к асфальтированной дороге, проложенной в паре сотен ярдов к западу. Торопясь, мальчик оставляет за спиной почти половину дистанции, когда до него доносится собачий лай.
Вспыхивают, гаснут, снова вспыхивают огни в доме Хэммондов, море света прогоняет тьму, словно компания светящихся призраков выбрала этот фермерский дом для ночного карнавала.
Со светом приходят крики, душераздирающие даже на таком расстоянии, не просто крики тревоги, но вопли боли и ужаса. Самые громкие больше похожи не на человеческие звуки, а на пронзительный визг насмерть перепуганных свиней, увидевших нож в руках мясника. Но что-то в этих криках есть и человеческое, несчастные Хэммонды, должно быть, просят оставить их в живых, не убивать.
Убийцы подобрались к нему даже ближе, чем он ожидал. Когда он вышел в коридор на втором этаже, его вспугнула не приоткрытая дверь в спальню старших Хэммондов, не опасение, что фермер и жена проснулись. Инстинкт самосохранения предупредил его о том, что охотники, которые жестоко расправились с его семьей, спустились с гор и через дверь черного хода вошли в дом Хэммондов.
Убегая в ночь, стараясь обогнать крики и чувство вины, которое они в нем вызывают, мальчик жадно хватает ртом холодный воздух, потом со свистом вырывающийся из груди. Его сердце отчаянно бьется, стремится выскочить из клетки с ребрами вместо прутьев.
Пленница-луна вырывается из облачной темницы, и масляный проселок под быстрыми ногами мальчика поблескивает отраженным светом.
Добравшись до дороги, он уже не слышит ужасных криков, только свое прерывистое дыхание. Повернувшись, видит, что свет горит во всех окнах, понимает, что убийцы обыскивают чердак, чуланы, подвал.
Скорее черная, чем белая – идеальный камуфляж для лунной ночи, – из темноты вырывается собака. Она бросается к мальчику, прижимается к его ногам, оглядываясь на дом Хэммондов.
Бока собаки раздуваются и сжимаются, ее трясет от страха, так же как мальчика. Тяжелое дыхание перемежается жалобным поскуливанием, но мальчик не поддается желанию сесть рядом с собакой и поплакать вместе с ней.
Асфальтированная дорога уходит на север и на юг, в неведомые края. И любое выбранное им направление, скорее всего, приведет все к той же страшной смерти.
Пустынную тьму Колорадо не тревожат ни приближающиеся фары, ни удаляющиеся задние фонари. Задерживая дыхание, мальчик слышит лишь тишину и поскуливание собаки, но не шум автомобильного двигателя.
Он пытается отогнать собаку, но та отгоняться не хочет. Она твердо решила связать свою судьбу с его судьбой.
Не желая брать на себя ответственность даже за маленькую зверюшку, но смирившись с неизбежным… и где-то даже благодарный за то, что теперь он не один, мальчик поворачивает налево, на юг, потому что на севере дорога поднимается на холм. Он не уверен, что ему хватит сил долго бежать в гору.
По правую руку тянется луг, по левую стоят высокие часовые-сосны, салютуя луне верхними ветвями. Его шаги по обочине, между деревьями и асфальтом, гулко разносятся в тишине. Он боится, что рано или поздно звук этот привлечет преследователей.
Еще один раз он оглядывается, но только один. Потому что видит пульсирующие языки пламени на востоке, поднимающиеся к темному небу, знает, что это горит дом Хэммондов. Обгоревшие до костей, тела мертвых никак не помогут полиции установить убийц.
Поворот дороги, и деревья скрывают от него пожарище, а выйдя из-за поворота, он видит грузовик, стоящий на обочине. Фары потушены, горят только подфарники и задние огни, но двигатель работает на холостых оборотах, мерно рычит, словно большущий зверь, который долго бежал, а теперь дремлет стоя.
Мальчик переходит с бега на быстрый шаг, стремясь приглушить и звуки шагов, и шум вырывающегося изо рта воздуха. Словно прочитав его мысли, собака держится рядом с ним, не идет – крадется, прижимаясь к земле, больше напоминая кошку.
Кузов грузовика обтянут брезентовыми крышей и стенами. Задний торец открыт, если не считать низкого борта.
Подойдя к заднему бамперу, чувствуя, что задние огни освещают его, как прожекторы, мальчик слышит голоса. Двое мужчин болтают о пустяках.
Он осторожно смотрит вдоль борта на стороне водителя, никого не видит, перемещается к противоположному борту. Двое мужчин стоят спиной к асфальту, глядя на лес. Лунный свет серебрит дугообразные струи мочи.
Он не хочет подвергать опасности этих людей. Если он останется здесь, они, возможно, умрут, не успев опорожнить мочевые пузыри: остановка продлится дольше, чем они планировали. Однако на своих двоих ему не удастся оторваться от преследователей.
Борт крепится ко дну кузова петлями. Два запорных болта фиксируют его в вертикальном положении.
Мальчик осторожно поворачивает и выдвигает правый запорный болт. Поддерживая борт, проделывает то же самое с левым. Опускает борт. Петли хорошо смазаны, не скрипят. Он мог бы встать на бампер и перелезть через борт, но его четвероногому другу такое не под силу.
Понимая, что задумал его новый хозяин, собака запрыгивает в кузов, мягко приземлившись среди груза, не перекрывая звуковой порог, установленный тихим урчанием двигателя.
Мальчик залезает под прикрытие брезента. Поднять борт изнутри – работа не из легких, но, стиснув зубы, он справляется. Загоняет в ушко один запорный болт, потом второй, аккурат в тот момент, когда мужчины вдруг громко смеются.
За грузовиком дорога по-прежнему пустынна. Параллельные разделительные полосы, желтые днем, под морозно-белой луной стали белыми, и мальчику они представляются двойным бикфордовым шнуром, по которому, шипя и дымясь, к нему приближается ужас.
«Поторопитесь, – молит он мужчин, словно усилием воли может заставить их сдвинуться с места. – Поторопитесь».
Шаря руками вокруг, он обнаруживает, что грузовик везет одеяла. Некоторые свернуты и легко раскатываются. Другие сложены в тюки и перевязаны веревкой.
Его правая рука находит гладкую кожу, крутой изгиб задней луки, плавный – подушки, переднюю луку, рог: седло.
Среди одеял лежат и другие седла, гладкие, как первое, и украшенные орнаментами, которые под любопытными пальцами мальчика рассказывают о парадах, красочных шоу, родео. Инкрустации, холодные на ощупь, сделаны, должно быть, из серебра, черепаховых панцирей, сердолика, малахита, оникса.
Водитель снимает грузовик с ручного тормоза. Выворачивает руль, возвращаясь с обочины на асфальт, камешки, подхваченные вращающимися колесами, улетают в темноту.
Грузовик катится на юго-запад, двойной бикфордов шнур все разматывается и разматывается, придорожные столбы с электрическими и телефонными проводами ассоциируются у мальчика с солдатами, марширующими к полю сражения, расположенному за горизонтом.
Среди груд одеял и седел, окутанный приятными запахами фетра, овчины, кожи и, конечно же, лошадей, мальчик-сирота и приблудная собака жмутся друг к другу. Они связаны утратой близких и обостренным инстинктом выживания. Они едут в незнакомые края, навстречу неведомому будущему.
Глава 5
В среду, ближе к вечеру, потеряв день на поиски работы, Микки Белсонг вернулась в трейлерный городок, украшенный жалкими клочками зелени, еще устоявшей под неистовым жаром немилосердного солнца. О торнадо, главном враге трейлерных городков в равнинных штатах, здесь, в Южной Калифорнии, знали только понаслышке, но, спасибо летней жаре, к августу их территория представляла собой жалкое зрелище. Не хватало только землетрясения, которое могло разнести такой городок не хуже торнадо.
Не первой молодости передвижной дом тети Дженевы более всего напоминал гигантскую печь, построенную с тем, чтобы одновременно жарить несколько коровьих туш. А может, какой-то злобный бог Солнца жил в этих металлических стенах, потому что воздух вокруг трейлера мерцал, будто его заполняли души мятущихся демонов.
Войдя в трейлер, Микки удивилась тому, что мебель еще не самовоспламенилась. Тетя Дженева сдвинула все окна, чтобы устроить сквозняк, но в этот августовский день воздух просто не желал шевелиться, загустев до плотности воды.
В крохотной спальне Микки сбросила отдавившие пальцы туфли на высоких каблуках. Сняла дешевый костюм из хлопчатобумажной ткани и колготки.
Микки подумала о душе, но со вздохом отказалась от этой мысли: в ванной одно маленькое окошечко, недостаточное для вентиляции в такую жару, и вместо душа получилась бы парная.
Она надела белые шорты и красную китайскую блузу без рукавов. Посмотрелась в зеркало на двери. Выглядела она очень даже хорошо, пусть на душе и скребли кошки.
Когда-то она гордилась своей красотой. Теперь задавалась вопросом: а стоило ли гордиться тем, что далось безо всяких усилий, без малейших жертв с ее стороны?
За последний год, ломая себя через колено, преодолевая собственное упрямство, тут она ничем не уступала мулу, не желающему тянуть плуг, Микки пришла к малоприятному заключению: жизнь ее на текущий момент растрачена попусту, а чтобы найти тому виновника, достаточно подойти к зеркалу. И злость, которую она выплескивала раньше на других, обратилась на нее саму.
Однако постоянно подбрасывать дровишки в костер злости – удел раздражительных и слабых людей, к каковым Микки не относилась. Так что со временем жгучее чувство ненависти к себе подостыло, уступив место депрессии.
Прошла и депрессия, и теперь изо дня в день Микки жила ожиданием перемен. Разумеется, к лучшему.
Одарив ее красотой, судьба более ничем не проявила щедрости. Вот почему Микки и не могла понять, чем вызвано это сладкое предчувствие. Конечно же, ее терзали сомнения. Вдруг ожидания напрасны?
Но в эту неделю, проведенную у тети Дженевы, она каждое утро просыпалась с убеждением, что перемены грядут, радостные, знаменательные перемены.
Разумеется, еще неделя безрезультатных поисков работы могла вернуть депрессию. Кроме того, не раз и не два на день в ней опять вспыхивала злость. Не такая жгучая, как в не столь уж далеком прошлом, еще не костер – искорка, но именно из искры, бывало, и разгоралось пламя. Долгий день с чередой отказов измотал ее и духовно, и физически. И собственная эмоциональная неустойчивость пугала Микки.
Босиком она прошла на кухню, где тетя Дженева готовила обед. Маленький электрический вентилятор, стоявший на полу, крутил горячий воздух, но не охлаждал его. Действительно, разве можно охладить кипящий суп, помешивая его деревянной ложкой?
Из-за преступной глупости или глупой преступности чиновников Калифорнии, ведающих вопросами электроснабжения, в начале этого лета штат столкнулся с серьезной нехваткой электроэнергии. Чтобы ликвидировать кризис, ее пришлось покупать в других штатах по очень высоким ценам. Соответственно, прыгнула вверх и плата за электричество. Так что теперь тетя Дженева не могла включить кондиционер.
Посыпая салат с макаронами тертым пармезаном, тетя Джен одарила Микки улыбкой, которая могла бы очаровать даже райского змея-искусителя, настроив его на благодушный лад. Когда-то золотые, волосы Джен заметно поблекли, в них появились седые пряди. Однако лицо оставалось гладким, потому что с возрастом она заметно располнела, а россыпь веснушек и зеленые глаза выдавали присутствие юной девушки, прячущейся за фасадом шестидесятилетней матроны.
– Микки, сладенькая, удачно провела день?
– Гнусный день, тетя Джен.
– Слушай, мне всегда так не нравилось это слово.
– Оно ничем не хуже других, но, если тебе не нравится, я найду другое. Ужасный день.
– Понимаю. Тогда почему бы тебе не выпить стакан лимонада? Я сделала свежий.
– Знаешь, я бы предпочла пиво.
– Есть и пиво. Твой дядя Вернон любил выпить вечерком пару банок ледяного пива.
Тетя Джен пиво не пила. Вернон уже восемнадцать лет лежал в земле. Однако Дженева держала в холодильнике любимое пиво мужа, а если его никто не выпивал, периодически заменяла старые банки, у которых истек срок хранения, новыми.
Уступив Вернона Смерти, она твердо решила не отдавать ей ни дорогие сердцу воспоминания, ни устоявшиеся семейные традиции. Только плоть – ничего больше.
Микки открыла банку «Будвайзера».
– Они думают, что экономика катится в тартарары.
– Кто думает, дорогая?
– Все, с кем я говорила насчет работы.
Поставив миску салата на стол, Дженева начала резать поджаренные куриные грудки для сандвичей.
– Просто тебе попадались пессимисты. Для одних экономика всегда катится в тартарары, тогда как другие всем довольны. Ты обязательно найдешь работу, сладенькая.
Ледяное пиво успокаивало.
– Как тебе удается всегда пребывать в радужном настроении?
– Легко, – не отрываясь от куриных грудок, ответила Дженева. – Для этого достаточно оглядеться вокруг.
Микки огляделась.
– Извини, тетя Джен, но я вижу маленькую кухню старого трейлера, по которому давно уже плачет свалка.
– Тогда ты не знаешь, куда смотреть, сладенькая. В холодильнике тарелочка с огурцами, оливки, миска с картофельным салатом, кое-что еще. Тебя не затруднит поставить все это на стол?
Доставая из холодильника сыр, Микки спросила:
– Ты ждешь в гости футбольную команду или как?
Дженева поставила на стол нарезанные куриные грудки.
– Разве ты не заметила… стол сервирован на троих.
– Так у нас к обеду гость?
Ей ответил стук. Дверь в кухню была открыта, чтобы улучшить циркуляцию воздуха, поэтому Лайлани постучала в дверной косяк.
– Заходи, заходи, это солнце тебя сожжет! – крикнула тетя Дженева, словно приглашала девочку не в печь-трейлер, а в прохладный оазис.
Подсвеченная сзади клонящимся к горизонту солнцем, в шортах цвета хаки и белой футболке с маленьким зеленым сердечком на груди, Лайлани вошла, позвякивая стальным ортопедическим аппаратом на левой ноге, хотя три ступеньки она преодолела бесшумно.
И Микки вдруг поняла, что ее безуспешные поиски работы – сущая ерунда в сравнении с тем, что выпало на долю этой девочки. Так что не ей называть прожитый день гнусным. Потому-то это слово так и покоробило тетю Дженеву. В общем, с появлением девочки-инвалида Микки, к своему изумлению, вновь ощутила то самое радостное ожидание перемен, которое, после приезда в трейлерный городок, не позволяло ей с головой уйти в пучину жалости к себе.
– Миссис Ди, – обратилась Лайлани к Дженеве, – ваш розовый куст, от которого мурашки бегут по коже, только что едва не прихватил меня.
Дженева улыбнулась:
– Если вы и поссорились, дорогая, я уверена, что инициатива исходила от тебя.
Большим пальцем изуродованной руки Лайлани указала на Дженеву и повернулась к Микки:
– Она – оригинал. Где ты ее нашла?
– Она – сестра моего отца, так что я получила ее в комплекте с ним.
– В качестве бонусных пунктов, – кивнула Лайлани. – У тебя, должно быть, отличный отец.
– С чего ты так решила?
– Сестра у него очень клевая.
– Он бросил мою мать и меня, когда мне исполнилось три года.
– Тяжелое дело. А мой никчемный папашка сбежал в день моего рождения.
– Не знала, что у нас соревнование, чей отец хуже.
– По крайней мере, мой отец не был убийцей, как мой нынешний псевдоотец… вернее, насколько мне известно, не был. Твой отец – убийца?
– Я опять проиграла. Он всего лишь самовлюбленная свинья.
– Миссис Ди, вы не обижаетесь, когда вашего брата называют самовлюбленной свиньей?
– К сожалению, дорогая, это правда.
– Значит, вы не просто бонусные пункты, вы – тот самый первый приз, который обнаружился в коробке с заплесневевшим крекером.
Дженева просияла.
– Как это мило, Лайлани. Налить тебе лимонада?
Девочка указала на стоящую на столе банку «Будвайзера».
– Раз Микки пьет пиво, я составлю ей компанию.
Дженева налила девочке лимонад.
– Представь себе, что это «Будвайзер».
– Она думает, что я ребенок, – пожаловалась Лайлани Микки.
– Ты и есть ребенок.
– Все зависит от того, что подразумевается под понятием «ребенок».
– Любой человек от двенадцати и младше.
– Как это грустно. Ты воспользовалась случайным числом. Это указывает на ограниченную способность к независимым мыслям и анализу.
– Хорошо, – кивнула Микки, – давай зайдем с другой стороны. Ты – ребенок, потому что у тебя еще нет буферов.
Лайлани вздрогнула.
– Несправедливо. Ты знаешь, что это мое больное место.
– Да что у тебя может болеть? Там же просто ничего нет. Все плоское, как кусок швейцарского сыра на этой тарелке.
– Да, конечно, но придет день, когда у меня будет такая большая грудь, что для равновесия мне придется носить на спине мешок цемента.
– Что-то в ней есть, не так ли? – Дженева поделилась с Микки своими впечатлениями.
– Она – абсолютный, не вызывающий никаких сомнений, прекрасный юный мутант.
– Обед готов, – объявила Дженева. – Холодные салаты и заправка для сандвичей. Ничего экзотического, но как раз по погоде.
– Все лучше, чем обезжиренный сыр тофу и консервированные персики поверх стручков фасоли, – кивнула Лайлани, садясь на стул.
– Не может быть! – ахнула тетя Дженева.
– Еще как может. Синсемилла, возможно, плохая мать, но гордится тем, что она – отвратительная кухарка.
Дженева выключила верхний свет, ради экономии денег и с тем, чтобы убрать хотя бы один источник тепла.
– Позже зажжем свечи, – пообещала она.
Несмотря на то что часы показывали семь вечера, огненно-золотое солнце с такой силой светило в открытое окно, что достаточно плотные занавески, которые закрывали его, но не могли остановить приток тепла в кухню, были не темнее лаванды и янтаря.
Усевшись и наклонив голову, Дженева прочитала короткую, но трогательную молитву: «Благодарю тебя, Боже, что снабдил нас всем, в чем мы нуждаемся, и в милосердии своем даровал нам счастье удовольствоваться тем, что у нас есть».
– Такое счастье представляется мне сомнительным, – подала голос Лайлани.
Микки протянула к ней руку, и девочка отреагировала мгновенно: ладони звонко шлепнули друг о друга.
– Это мой стол, – твердо заявила Дженева. – Это моя молитва, которая не нуждается в комментариях. И когда я буду пить «пина коладу» в раю под тенью пальм, что будут подавать вам в аду?
– Наверное, этот лимонад, – ввернула Лайлани.
Накладывая салат с макаронами в тарелку, Микки спросила:
– Значит, Лайлани, ты подружилась с тетей Дженевой?
– Да, мы провели вместе практически весь день. Миссис Ди наставляла меня по части секса.
– Девочка, нельзя такого говорить! – отчеканила Дженева. – Кто-то может тебе и поверить. Мы играли в карты.
– Я бы, конечно, ей проиграла, из вежливости и уважения к почтенному возрасту, но она не дала мне шанса. Сжульничала и выиграла.
– Тетя Джен всегда жульничает, – кивнула Микки.
– Хорошо еще, что мы не играли в русскую рулетку, – добавила Лайлани. – Мои мозги разлетелись бы по всей кухне.
– Я не жульничаю, – застенчивостью Дженева превосходила бухгалтера мафии, дающего показания комиссии конгресса. – Просто играю по сложной методике, – бумажной салфеткой она протерла лоб. – И не льстите себя надеждой, что я потею от чувства вины. Это жара.
– Отличный картофельный салат, миссис Ди, – сменила тему Лайлани.
– Спасибо. Ты уверена, что твоя мать не хотела бы присоединиться к нам?
– Нет. Она сейчас в отключке, на кокаине и галлюциногенных грибах. Если сумеет добраться сюда, то ползком, а если попытается что-то съесть, ее тут же вывернет.
Дженева, хмурясь, посмотрела на Микки, та пожала плечами. Она не могла сказать, правда ли рассказы о разгульной жизни Синсемиллы или плод фантазии, но подозревала, что без преувеличений тут не обошлось. Цинизм и сарказм могли прикрывать низкую самооценку. В детстве, а особенно в девичестве, Микки сама прибегала к такой стратегии.
– Это правда, – продолжила Лайлани, правильно истолковав взгляды, которыми обменялись женщины. – Мы живем здесь только три дня. Дайте Синсемилле немного времени, и она себя покажет.
– Наркотики приносят ужасный вред, – голос тети Джен вдруг стал очень серьезным. – Когда-то я влюбилась в Чикаго в одного человека…
– Тетя Джен, – попыталась остановить ее Микки.
Тень грусти легла на гладкое, светлое, веснушчатое лицо Дженевы.
– Он был такой красивый, такой чуткий…
Вздохнув, Микки поднялась, чтобы достать из холодильника вторую банку пива.
– …но он сидел на игле. Героин. Все считали, что он – конченый человек, кроме меня. Я просто знала, что он сможет найти в себе силы отказаться от этой пагубной привычки.
– Все это безумно романтично, миссис Ди, но, как моя мать неоднократно доказывала со своими дружками-наркоманами, для них все заканчивается трагически.
– Только не в этом случае, – стояла на своем Дженева. – Я его спасла.
– Спасли? Как?
Открыв банку, Микки вновь села за стол.
– Тетя Джен, этот чуткий наркоман из Чикаго… ты говоришь о Френке Синатре?
– Правда? – У Лайлани округлились глаза. Рука с салатом застыла на полпути от тарелки ко рту. – Тот умерший певец?
– Тогда он еще не умер, – заверила Дженева девочку. – Даже не начал лысеть.
– А сострадательной молодой женщиной, которая спасла его от иглы, – не унималась Микки, – была ты, тетя Джен… или Ким Новак?
Дженева в недоумении сдвинула брови.
– Конечно, в молодости я не могла пожаловаться на внешность, но никогда не решилась бы сравнивать себя с Ким Новак.
– Тетя Джен, ты думаешь о фильме «Мужчина с золотой рукой». В главных ролях Френк Синатра и Ким Новак. В пятидесятые годы народ валил на него валом.
Недоумение на лице Дженевы сменилось улыбкой.
– Ты абсолютно права, дорогая. У меня не было романтических отношений с Синатрой, хотя, окажись он рядом, я не уверена, что смогла бы перед ним устоять.
Вернув вилку с салатом на тарелку, Лайлани вопросительно взглянула на Микки. Наслаждаясь замешательством девочки, Микки пожала плечами:
– Я тоже не уверена, что смогла бы устоять перед ним.
– Ради бога, перестань дразнить ребенка! – воскликнула Дженева. – Ты уж меня прости, Лайлани. У меня проблемы с памятью, с тех пор как мне прострелили голову. Несколько проводков там перегорело, – она постучала по правому виску. – Поэтому иной раз старые фильмы становятся для меня такой же реальностью, как собственное прошлое.
– Можно мне еще лимонада? – спросила Лайлани.
– Конечно, дорогая. – И Дженева наполнила стакан девочки из стеклянного кувшина, покрытого каплями конденсата.
Не первой молодости передвижной дом тети Дженевы более всего напоминал гигантскую печь, построенную с тем, чтобы одновременно жарить несколько коровьих туш. А может, какой-то злобный бог Солнца жил в этих металлических стенах, потому что воздух вокруг трейлера мерцал, будто его заполняли души мятущихся демонов.
Войдя в трейлер, Микки удивилась тому, что мебель еще не самовоспламенилась. Тетя Дженева сдвинула все окна, чтобы устроить сквозняк, но в этот августовский день воздух просто не желал шевелиться, загустев до плотности воды.
В крохотной спальне Микки сбросила отдавившие пальцы туфли на высоких каблуках. Сняла дешевый костюм из хлопчатобумажной ткани и колготки.
Микки подумала о душе, но со вздохом отказалась от этой мысли: в ванной одно маленькое окошечко, недостаточное для вентиляции в такую жару, и вместо душа получилась бы парная.
Она надела белые шорты и красную китайскую блузу без рукавов. Посмотрелась в зеркало на двери. Выглядела она очень даже хорошо, пусть на душе и скребли кошки.
Когда-то она гордилась своей красотой. Теперь задавалась вопросом: а стоило ли гордиться тем, что далось безо всяких усилий, без малейших жертв с ее стороны?
За последний год, ломая себя через колено, преодолевая собственное упрямство, тут она ничем не уступала мулу, не желающему тянуть плуг, Микки пришла к малоприятному заключению: жизнь ее на текущий момент растрачена попусту, а чтобы найти тому виновника, достаточно подойти к зеркалу. И злость, которую она выплескивала раньше на других, обратилась на нее саму.
Однако постоянно подбрасывать дровишки в костер злости – удел раздражительных и слабых людей, к каковым Микки не относилась. Так что со временем жгучее чувство ненависти к себе подостыло, уступив место депрессии.
Прошла и депрессия, и теперь изо дня в день Микки жила ожиданием перемен. Разумеется, к лучшему.
Одарив ее красотой, судьба более ничем не проявила щедрости. Вот почему Микки и не могла понять, чем вызвано это сладкое предчувствие. Конечно же, ее терзали сомнения. Вдруг ожидания напрасны?
Но в эту неделю, проведенную у тети Дженевы, она каждое утро просыпалась с убеждением, что перемены грядут, радостные, знаменательные перемены.
Разумеется, еще неделя безрезультатных поисков работы могла вернуть депрессию. Кроме того, не раз и не два на день в ней опять вспыхивала злость. Не такая жгучая, как в не столь уж далеком прошлом, еще не костер – искорка, но именно из искры, бывало, и разгоралось пламя. Долгий день с чередой отказов измотал ее и духовно, и физически. И собственная эмоциональная неустойчивость пугала Микки.
Босиком она прошла на кухню, где тетя Дженева готовила обед. Маленький электрический вентилятор, стоявший на полу, крутил горячий воздух, но не охлаждал его. Действительно, разве можно охладить кипящий суп, помешивая его деревянной ложкой?
Из-за преступной глупости или глупой преступности чиновников Калифорнии, ведающих вопросами электроснабжения, в начале этого лета штат столкнулся с серьезной нехваткой электроэнергии. Чтобы ликвидировать кризис, ее пришлось покупать в других штатах по очень высоким ценам. Соответственно, прыгнула вверх и плата за электричество. Так что теперь тетя Дженева не могла включить кондиционер.
Посыпая салат с макаронами тертым пармезаном, тетя Джен одарила Микки улыбкой, которая могла бы очаровать даже райского змея-искусителя, настроив его на благодушный лад. Когда-то золотые, волосы Джен заметно поблекли, в них появились седые пряди. Однако лицо оставалось гладким, потому что с возрастом она заметно располнела, а россыпь веснушек и зеленые глаза выдавали присутствие юной девушки, прячущейся за фасадом шестидесятилетней матроны.
– Микки, сладенькая, удачно провела день?
– Гнусный день, тетя Джен.
– Слушай, мне всегда так не нравилось это слово.
– Оно ничем не хуже других, но, если тебе не нравится, я найду другое. Ужасный день.
– Понимаю. Тогда почему бы тебе не выпить стакан лимонада? Я сделала свежий.
– Знаешь, я бы предпочла пиво.
– Есть и пиво. Твой дядя Вернон любил выпить вечерком пару банок ледяного пива.
Тетя Джен пиво не пила. Вернон уже восемнадцать лет лежал в земле. Однако Дженева держала в холодильнике любимое пиво мужа, а если его никто не выпивал, периодически заменяла старые банки, у которых истек срок хранения, новыми.
Уступив Вернона Смерти, она твердо решила не отдавать ей ни дорогие сердцу воспоминания, ни устоявшиеся семейные традиции. Только плоть – ничего больше.
Микки открыла банку «Будвайзера».
– Они думают, что экономика катится в тартарары.
– Кто думает, дорогая?
– Все, с кем я говорила насчет работы.
Поставив миску салата на стол, Дженева начала резать поджаренные куриные грудки для сандвичей.
– Просто тебе попадались пессимисты. Для одних экономика всегда катится в тартарары, тогда как другие всем довольны. Ты обязательно найдешь работу, сладенькая.
Ледяное пиво успокаивало.
– Как тебе удается всегда пребывать в радужном настроении?
– Легко, – не отрываясь от куриных грудок, ответила Дженева. – Для этого достаточно оглядеться вокруг.
Микки огляделась.
– Извини, тетя Джен, но я вижу маленькую кухню старого трейлера, по которому давно уже плачет свалка.
– Тогда ты не знаешь, куда смотреть, сладенькая. В холодильнике тарелочка с огурцами, оливки, миска с картофельным салатом, кое-что еще. Тебя не затруднит поставить все это на стол?
Доставая из холодильника сыр, Микки спросила:
– Ты ждешь в гости футбольную команду или как?
Дженева поставила на стол нарезанные куриные грудки.
– Разве ты не заметила… стол сервирован на троих.
– Так у нас к обеду гость?
Ей ответил стук. Дверь в кухню была открыта, чтобы улучшить циркуляцию воздуха, поэтому Лайлани постучала в дверной косяк.
– Заходи, заходи, это солнце тебя сожжет! – крикнула тетя Дженева, словно приглашала девочку не в печь-трейлер, а в прохладный оазис.
Подсвеченная сзади клонящимся к горизонту солнцем, в шортах цвета хаки и белой футболке с маленьким зеленым сердечком на груди, Лайлани вошла, позвякивая стальным ортопедическим аппаратом на левой ноге, хотя три ступеньки она преодолела бесшумно.
И Микки вдруг поняла, что ее безуспешные поиски работы – сущая ерунда в сравнении с тем, что выпало на долю этой девочки. Так что не ей называть прожитый день гнусным. Потому-то это слово так и покоробило тетю Дженеву. В общем, с появлением девочки-инвалида Микки, к своему изумлению, вновь ощутила то самое радостное ожидание перемен, которое, после приезда в трейлерный городок, не позволяло ей с головой уйти в пучину жалости к себе.
– Миссис Ди, – обратилась Лайлани к Дженеве, – ваш розовый куст, от которого мурашки бегут по коже, только что едва не прихватил меня.
Дженева улыбнулась:
– Если вы и поссорились, дорогая, я уверена, что инициатива исходила от тебя.
Большим пальцем изуродованной руки Лайлани указала на Дженеву и повернулась к Микки:
– Она – оригинал. Где ты ее нашла?
– Она – сестра моего отца, так что я получила ее в комплекте с ним.
– В качестве бонусных пунктов, – кивнула Лайлани. – У тебя, должно быть, отличный отец.
– С чего ты так решила?
– Сестра у него очень клевая.
– Он бросил мою мать и меня, когда мне исполнилось три года.
– Тяжелое дело. А мой никчемный папашка сбежал в день моего рождения.
– Не знала, что у нас соревнование, чей отец хуже.
– По крайней мере, мой отец не был убийцей, как мой нынешний псевдоотец… вернее, насколько мне известно, не был. Твой отец – убийца?
– Я опять проиграла. Он всего лишь самовлюбленная свинья.
– Миссис Ди, вы не обижаетесь, когда вашего брата называют самовлюбленной свиньей?
– К сожалению, дорогая, это правда.
– Значит, вы не просто бонусные пункты, вы – тот самый первый приз, который обнаружился в коробке с заплесневевшим крекером.
Дженева просияла.
– Как это мило, Лайлани. Налить тебе лимонада?
Девочка указала на стоящую на столе банку «Будвайзера».
– Раз Микки пьет пиво, я составлю ей компанию.
Дженева налила девочке лимонад.
– Представь себе, что это «Будвайзер».
– Она думает, что я ребенок, – пожаловалась Лайлани Микки.
– Ты и есть ребенок.
– Все зависит от того, что подразумевается под понятием «ребенок».
– Любой человек от двенадцати и младше.
– Как это грустно. Ты воспользовалась случайным числом. Это указывает на ограниченную способность к независимым мыслям и анализу.
– Хорошо, – кивнула Микки, – давай зайдем с другой стороны. Ты – ребенок, потому что у тебя еще нет буферов.
Лайлани вздрогнула.
– Несправедливо. Ты знаешь, что это мое больное место.
– Да что у тебя может болеть? Там же просто ничего нет. Все плоское, как кусок швейцарского сыра на этой тарелке.
– Да, конечно, но придет день, когда у меня будет такая большая грудь, что для равновесия мне придется носить на спине мешок цемента.
– Что-то в ней есть, не так ли? – Дженева поделилась с Микки своими впечатлениями.
– Она – абсолютный, не вызывающий никаких сомнений, прекрасный юный мутант.
– Обед готов, – объявила Дженева. – Холодные салаты и заправка для сандвичей. Ничего экзотического, но как раз по погоде.
– Все лучше, чем обезжиренный сыр тофу и консервированные персики поверх стручков фасоли, – кивнула Лайлани, садясь на стул.
– Не может быть! – ахнула тетя Дженева.
– Еще как может. Синсемилла, возможно, плохая мать, но гордится тем, что она – отвратительная кухарка.
Дженева выключила верхний свет, ради экономии денег и с тем, чтобы убрать хотя бы один источник тепла.
– Позже зажжем свечи, – пообещала она.
Несмотря на то что часы показывали семь вечера, огненно-золотое солнце с такой силой светило в открытое окно, что достаточно плотные занавески, которые закрывали его, но не могли остановить приток тепла в кухню, были не темнее лаванды и янтаря.
Усевшись и наклонив голову, Дженева прочитала короткую, но трогательную молитву: «Благодарю тебя, Боже, что снабдил нас всем, в чем мы нуждаемся, и в милосердии своем даровал нам счастье удовольствоваться тем, что у нас есть».
– Такое счастье представляется мне сомнительным, – подала голос Лайлани.
Микки протянула к ней руку, и девочка отреагировала мгновенно: ладони звонко шлепнули друг о друга.
– Это мой стол, – твердо заявила Дженева. – Это моя молитва, которая не нуждается в комментариях. И когда я буду пить «пина коладу» в раю под тенью пальм, что будут подавать вам в аду?
– Наверное, этот лимонад, – ввернула Лайлани.
Накладывая салат с макаронами в тарелку, Микки спросила:
– Значит, Лайлани, ты подружилась с тетей Дженевой?
– Да, мы провели вместе практически весь день. Миссис Ди наставляла меня по части секса.
– Девочка, нельзя такого говорить! – отчеканила Дженева. – Кто-то может тебе и поверить. Мы играли в карты.
– Я бы, конечно, ей проиграла, из вежливости и уважения к почтенному возрасту, но она не дала мне шанса. Сжульничала и выиграла.
– Тетя Джен всегда жульничает, – кивнула Микки.
– Хорошо еще, что мы не играли в русскую рулетку, – добавила Лайлани. – Мои мозги разлетелись бы по всей кухне.
– Я не жульничаю, – застенчивостью Дженева превосходила бухгалтера мафии, дающего показания комиссии конгресса. – Просто играю по сложной методике, – бумажной салфеткой она протерла лоб. – И не льстите себя надеждой, что я потею от чувства вины. Это жара.
– Отличный картофельный салат, миссис Ди, – сменила тему Лайлани.
– Спасибо. Ты уверена, что твоя мать не хотела бы присоединиться к нам?
– Нет. Она сейчас в отключке, на кокаине и галлюциногенных грибах. Если сумеет добраться сюда, то ползком, а если попытается что-то съесть, ее тут же вывернет.
Дженева, хмурясь, посмотрела на Микки, та пожала плечами. Она не могла сказать, правда ли рассказы о разгульной жизни Синсемиллы или плод фантазии, но подозревала, что без преувеличений тут не обошлось. Цинизм и сарказм могли прикрывать низкую самооценку. В детстве, а особенно в девичестве, Микки сама прибегала к такой стратегии.
– Это правда, – продолжила Лайлани, правильно истолковав взгляды, которыми обменялись женщины. – Мы живем здесь только три дня. Дайте Синсемилле немного времени, и она себя покажет.
– Наркотики приносят ужасный вред, – голос тети Джен вдруг стал очень серьезным. – Когда-то я влюбилась в Чикаго в одного человека…
– Тетя Джен, – попыталась остановить ее Микки.
Тень грусти легла на гладкое, светлое, веснушчатое лицо Дженевы.
– Он был такой красивый, такой чуткий…
Вздохнув, Микки поднялась, чтобы достать из холодильника вторую банку пива.
– …но он сидел на игле. Героин. Все считали, что он – конченый человек, кроме меня. Я просто знала, что он сможет найти в себе силы отказаться от этой пагубной привычки.
– Все это безумно романтично, миссис Ди, но, как моя мать неоднократно доказывала со своими дружками-наркоманами, для них все заканчивается трагически.
– Только не в этом случае, – стояла на своем Дженева. – Я его спасла.
– Спасли? Как?
Открыв банку, Микки вновь села за стол.
– Тетя Джен, этот чуткий наркоман из Чикаго… ты говоришь о Френке Синатре?
– Правда? – У Лайлани округлились глаза. Рука с салатом застыла на полпути от тарелки ко рту. – Тот умерший певец?
– Тогда он еще не умер, – заверила Дженева девочку. – Даже не начал лысеть.
– А сострадательной молодой женщиной, которая спасла его от иглы, – не унималась Микки, – была ты, тетя Джен… или Ким Новак?
Дженева в недоумении сдвинула брови.
– Конечно, в молодости я не могла пожаловаться на внешность, но никогда не решилась бы сравнивать себя с Ким Новак.
– Тетя Джен, ты думаешь о фильме «Мужчина с золотой рукой». В главных ролях Френк Синатра и Ким Новак. В пятидесятые годы народ валил на него валом.
Недоумение на лице Дженевы сменилось улыбкой.
– Ты абсолютно права, дорогая. У меня не было романтических отношений с Синатрой, хотя, окажись он рядом, я не уверена, что смогла бы перед ним устоять.
Вернув вилку с салатом на тарелку, Лайлани вопросительно взглянула на Микки. Наслаждаясь замешательством девочки, Микки пожала плечами:
– Я тоже не уверена, что смогла бы устоять перед ним.
– Ради бога, перестань дразнить ребенка! – воскликнула Дженева. – Ты уж меня прости, Лайлани. У меня проблемы с памятью, с тех пор как мне прострелили голову. Несколько проводков там перегорело, – она постучала по правому виску. – Поэтому иной раз старые фильмы становятся для меня такой же реальностью, как собственное прошлое.
– Можно мне еще лимонада? – спросила Лайлани.
– Конечно, дорогая. – И Дженева наполнила стакан девочки из стеклянного кувшина, покрытого каплями конденсата.