– Для себя – это точно, – согласилась Лайлани. – Для других скорее нет, чем да.
– Она представляла собой опасность для меня, когда обзывала меня колдуньей и ведьминой сучкой, кричала что-то насчет заклятий, заявляла, что не позволит собой повелевать.
Дженева поднялась со стула, чтобы принести полный кофейник. Наполнила чашку Микки.
– Может, это успокоит твои нервы.
Поскольку тарелка Лайлани опустела, она отложила вилку.
– Старушка Синсемилла испугала тебя, ничего больше. Она может казаться такой же страшной, как Бела Лугоши[27], Борис Карлофф[28] и Большая птица[29], слитые воедино, но она неопасна. По крайней мере, пока мой псевдоотец снабжает ее наркотиками. Наверное, она может много чего натворить, когда у нее начнется ломка.
Дженева наполнила и свою чашку.
– Я не нахожу Большую птицу опасной, дорогая. Конечно, она немного нервирует, но не более того.
– О, миссис Ди, тут я с вами не согласна. Люди, одетые в костюмы больших странных животных, да еще скрывающие лица… с ними куда опаснее, чем спать с атомной бомбой под кроватью. Вы должны предугадать, что они задумали.
– Прекрати, – резко, но не сердито бросила Микки. – Пожалуйста, прекрати.
Лайлани изобразила удивление:
– Прекратить что?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Прекрати уходить от ответа. Говори со мной по конкретной проблеме.
Увечной рукой Лайлани указала на нетронутый кусок пирога на тарелке Микки.
– Ты будешь есть пирог?
Микки пододвинула тарелку к себе.
– Я готова обменять пирог на серьезную дискуссию.
– Серьезную дискуссию мы уже провели.
– У меня осталось еще полпирога, – радостно напомнила Дженева.
– Я бы с удовольствием съела еще кусок, – улыбнулась ей Лайлани.
– Оставшуюся половину пирога сегодня есть не будут, – возразила Микки. – Ты можешь получить только мой кусок.
– Ерунда, Микки, – махнула рукой Дженева. – Завтра я могу испечь тебе еще один яблочный пирог.
И уже поднялась из-за стола, но Микки остановила ее:
– Сядь, тетя Джен. Речь не о пироге.
– А мне представляется, именно о нем, – возразила Лайлани.
– Послушай, девочка, ты не можешь до бесконечности изображать молодого опасного мутанта, червем проползающего…
– Червем? – Лайлани скорчила гримаску.
– Червем проползающего… – Микки замолчала, удивленная тем, что хотела сказать.
– В твою селезенку? – предложила свой вариант окончания фразы Лайлани.
Никогда раньше, насколько помнила Микки, она не позволяла себе до такой степени озаботиться судьбой другого человека.
Наклонившись через стол, словно пытаясь помочь Микки найти ускользающие от нее слова, Лайлани предложила другой вариант:
– В твой желчный пузырь?
Теплые чувства к кому-либо опасны. Теплые чувства к кому-либо делают уязвимой тебя саму. Оставайся на высоких стенах, под защитой крепостных башен.
– В почки? – внесла свою лепту Дженева.
– Червем проползающего в наши сердца, – продолжила Микки, заменив первоначальное мое на более нейтральное наши, чтобы разделить риск с Дженевой и не слишком подставиться под удар, – а потом думать, что нам безразлична опасность, которой ты подвергаешься.
Но Лайлани продолжала паясничать, не выходя из роли:
– Я никогда не видела себя сердечным червем, но, полагаю, это очень респектабельный паразит. Так или иначе, я заявляю со всей ответственностью, если это необходимо, чтобы получить кусок пирога, что моя мать мне не опасна. Я живу с ней с тех пор, как маман меня родила, и у меня по-прежнему целы и руки, и ноги, и голова. Она трогательная, старушка Синсемилла, но не страшная. И потом, она – моя мать, а когда тебе девять лет, пусть ты и очень умна, ты не можешь собрать чемоданы, уйти из дома, найти хорошую квартиру, высокооплачиваемую работу в фирме, специализирующейся на программном обеспечении, и к четвергу разъезжать по городу на «Корветте». Я к ней привязана, если ты понимаешь, о чем я, и знаю, как вести себя в такой ситуации.
– Служба охраны прав ребенка…
– Намерения у них добрые, но проку от них никакого, – прервала ее Лайлани с уверенностью человека, который знает, о чем говорит. – И потом, я не хочу, чтобы Синсемиллу вновь упекли в дурдом и в очередной раз прострелили ей мозги электричеством, потому что тогда я останусь одна с моим псевдоотцом.
Микки покачала головой:
– Они не оставят тебя на попечении бойфренда твоей матери.
– Говоря «псевдоотец», я подразумеваю лишь отсутствие биологической связи. Он – мой законный приемный отец. Женился на Синсемилле четыре года тому назад, когда мне было пять. Я еще не вышла на уровень колледжа, но понимаю, что это значит. Была даже свадьба, позволь заметить, пусть и без высеченного изо льда лебедя. Вам нравятся высеченные изо льда лебеди, миссис Ди?
– Никогда ни одного не видела, дорогая, – ответила Дженева.
– Я тоже. Но идея мне нравится. Женившись на Синсемилле, он сказал, что теперь я и Лукипела должны носить его фамилию, пусть он нас и не усыновил, но я по-прежнему предпочитаю говорить всем, что я – Лайлани Клонк, как и при рождении. Надо быть сумасшедшим, чтобы носить фамилию Мэддок, в этом у нас с Лукипелой разногласий не было.
И тут в глазах девочки что-то переменилось, словно мутная волна внезапно прокатилась по чистой воде, в них мелькнуло отчаяние, и даже слабого света свечей хватило, чтобы увидеть его.
Известие о том, что отношения Синсемиллы и доктора Дума официально зарегистрированы, не остановило Микки в ее желании взять на себя опеку сестры по несчастному детству.
– Даже если он твой законный приемный отец, соответствующие правоохранительные органы…
– Соответствующие правоохранительные органы не нашли человека, который убил мужа миссис Ди, – отпарировала Лайлани. – Ей пришлось идти по следу Алека Болдуина до самого Нового Орлеана и вершить правосудие собственными руками.
– Что я и проделала с чувством глубокого удовлетворения, – откликнулась Дженева, поднимая кофейную чашку, словно салютуя праву на благородную месть.
Но ни единая искорка веселья не оживила глаза Лайлани, уголки рта не изогнулись в улыбке, да и в голосе не слышалось шутливых ноток, когда она, встретившись с Микки взглядом, прошептала:
– Когда ты была красивой маленькой девочкой и плохие люди брали у тебя то, что ты не хотела отдавать, разве соответствующие правоохранительные органы хоть раз помогли тебе, Мичелина?
Интуитивная догадка Лайлани о том, через какой ад пришлось пройти Микки, ужаснула ее. Сочувствие в синих глазах потрясло до глубины души. Микки вдруг поняла, что девочке открылись самые отвратительные секреты, которые она так тщательно хранила. И пусть она не собиралась говорить с другим человеком о годах унижения, пусть до этого момента яростно отрицала бы утверждения о том, что была чьей-то жертвой, Микки не почувствовала ни боли, ни страха, как ожидала. Наоборот, словно развязался узел, стягивающий душу, поскольку она осознала, что в сочувствии, которое выказывала девочка, не было ни грана снисходительности.
– Хоть раз помогли? – повторила вопрос Лайлани.
Не доверяя голосу, Микки покачала головой, впервые признав, на каком страшном прошлом построена ее жизнь. И пододвинула тарелку с пирогом к Лайлани.
Из сидящих за столом слезы брызнули только у Дженевы, и она шумно высморкалась в бумажную салфетку. Разумеется, она могла вспоминать какую-то душещипательную сцену, в которой ей ассистировал Кларк Гейбл, Джимми Стюарт или Уильям Холден, но Микки чувствовала, что в этот раз ее тетушка не утратила контакта с реальностью.
– Выдумать такое трудно, – разлепила губы Микки.
– Да, где-то я это уже слышала. – Лайлани взяла вилку.
– Он – убийца… не так ли? О своей матери ты сказала все как есть.
Лайлани отделила вилкой кусок пирога.
– Хороша парочка, а?
– Но одиннадцать человек? Как ему удалось остаться…
– Ты уж извини, Микки, но история о докторе Думе и его многочисленных жертвах скорее скучная, чем захватывающая, и она может еще больше испортить нам этот чудесный вечер. Он уже и так испорчен, спасибо представлению, которое устроила Синсемилла. Если ты действительно хочешь побольше узнать о Престоне Клавдии Мэддоке, кузене Смерти, читай газеты. Он какое-то время не появлялся на первых полосах, но ты найдешь эту историю, если захочешь. Что же касается меня, то я предпочту есть пирог, говорить о пироге, философствовать о пироге. В нашей компании лучшей темы для общения не найти.
– Да, мне понятно, почему тебе этого хочется, но и ты должна понимать, что есть один вопрос, который я не могу не задать.
– Конечно, я понимаю.
Девочка уставилась в тарелку с пирогом, но не решилась поднести кусок ко рту.
– Ни в одном фильме я не видела такой грустной сцены, – голос тети Джен дрожал.
– Он убил твоего брата Лукипелу?
– Да.
Глава 12
– Она представляла собой опасность для меня, когда обзывала меня колдуньей и ведьминой сучкой, кричала что-то насчет заклятий, заявляла, что не позволит собой повелевать.
Дженева поднялась со стула, чтобы принести полный кофейник. Наполнила чашку Микки.
– Может, это успокоит твои нервы.
Поскольку тарелка Лайлани опустела, она отложила вилку.
– Старушка Синсемилла испугала тебя, ничего больше. Она может казаться такой же страшной, как Бела Лугоши[27], Борис Карлофф[28] и Большая птица[29], слитые воедино, но она неопасна. По крайней мере, пока мой псевдоотец снабжает ее наркотиками. Наверное, она может много чего натворить, когда у нее начнется ломка.
Дженева наполнила и свою чашку.
– Я не нахожу Большую птицу опасной, дорогая. Конечно, она немного нервирует, но не более того.
– О, миссис Ди, тут я с вами не согласна. Люди, одетые в костюмы больших странных животных, да еще скрывающие лица… с ними куда опаснее, чем спать с атомной бомбой под кроватью. Вы должны предугадать, что они задумали.
– Прекрати, – резко, но не сердито бросила Микки. – Пожалуйста, прекрати.
Лайлани изобразила удивление:
– Прекратить что?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Прекрати уходить от ответа. Говори со мной по конкретной проблеме.
Увечной рукой Лайлани указала на нетронутый кусок пирога на тарелке Микки.
– Ты будешь есть пирог?
Микки пододвинула тарелку к себе.
– Я готова обменять пирог на серьезную дискуссию.
– Серьезную дискуссию мы уже провели.
– У меня осталось еще полпирога, – радостно напомнила Дженева.
– Я бы с удовольствием съела еще кусок, – улыбнулась ей Лайлани.
– Оставшуюся половину пирога сегодня есть не будут, – возразила Микки. – Ты можешь получить только мой кусок.
– Ерунда, Микки, – махнула рукой Дженева. – Завтра я могу испечь тебе еще один яблочный пирог.
И уже поднялась из-за стола, но Микки остановила ее:
– Сядь, тетя Джен. Речь не о пироге.
– А мне представляется, именно о нем, – возразила Лайлани.
– Послушай, девочка, ты не можешь до бесконечности изображать молодого опасного мутанта, червем проползающего…
– Червем? – Лайлани скорчила гримаску.
– Червем проползающего… – Микки замолчала, удивленная тем, что хотела сказать.
– В твою селезенку? – предложила свой вариант окончания фразы Лайлани.
Никогда раньше, насколько помнила Микки, она не позволяла себе до такой степени озаботиться судьбой другого человека.
Наклонившись через стол, словно пытаясь помочь Микки найти ускользающие от нее слова, Лайлани предложила другой вариант:
– В твой желчный пузырь?
Теплые чувства к кому-либо опасны. Теплые чувства к кому-либо делают уязвимой тебя саму. Оставайся на высоких стенах, под защитой крепостных башен.
– В почки? – внесла свою лепту Дженева.
– Червем проползающего в наши сердца, – продолжила Микки, заменив первоначальное мое на более нейтральное наши, чтобы разделить риск с Дженевой и не слишком подставиться под удар, – а потом думать, что нам безразлична опасность, которой ты подвергаешься.
Но Лайлани продолжала паясничать, не выходя из роли:
– Я никогда не видела себя сердечным червем, но, полагаю, это очень респектабельный паразит. Так или иначе, я заявляю со всей ответственностью, если это необходимо, чтобы получить кусок пирога, что моя мать мне не опасна. Я живу с ней с тех пор, как маман меня родила, и у меня по-прежнему целы и руки, и ноги, и голова. Она трогательная, старушка Синсемилла, но не страшная. И потом, она – моя мать, а когда тебе девять лет, пусть ты и очень умна, ты не можешь собрать чемоданы, уйти из дома, найти хорошую квартиру, высокооплачиваемую работу в фирме, специализирующейся на программном обеспечении, и к четвергу разъезжать по городу на «Корветте». Я к ней привязана, если ты понимаешь, о чем я, и знаю, как вести себя в такой ситуации.
– Служба охраны прав ребенка…
– Намерения у них добрые, но проку от них никакого, – прервала ее Лайлани с уверенностью человека, который знает, о чем говорит. – И потом, я не хочу, чтобы Синсемиллу вновь упекли в дурдом и в очередной раз прострелили ей мозги электричеством, потому что тогда я останусь одна с моим псевдоотцом.
Микки покачала головой:
– Они не оставят тебя на попечении бойфренда твоей матери.
– Говоря «псевдоотец», я подразумеваю лишь отсутствие биологической связи. Он – мой законный приемный отец. Женился на Синсемилле четыре года тому назад, когда мне было пять. Я еще не вышла на уровень колледжа, но понимаю, что это значит. Была даже свадьба, позволь заметить, пусть и без высеченного изо льда лебедя. Вам нравятся высеченные изо льда лебеди, миссис Ди?
– Никогда ни одного не видела, дорогая, – ответила Дженева.
– Я тоже. Но идея мне нравится. Женившись на Синсемилле, он сказал, что теперь я и Лукипела должны носить его фамилию, пусть он нас и не усыновил, но я по-прежнему предпочитаю говорить всем, что я – Лайлани Клонк, как и при рождении. Надо быть сумасшедшим, чтобы носить фамилию Мэддок, в этом у нас с Лукипелой разногласий не было.
И тут в глазах девочки что-то переменилось, словно мутная волна внезапно прокатилась по чистой воде, в них мелькнуло отчаяние, и даже слабого света свечей хватило, чтобы увидеть его.
Известие о том, что отношения Синсемиллы и доктора Дума официально зарегистрированы, не остановило Микки в ее желании взять на себя опеку сестры по несчастному детству.
– Даже если он твой законный приемный отец, соответствующие правоохранительные органы…
– Соответствующие правоохранительные органы не нашли человека, который убил мужа миссис Ди, – отпарировала Лайлани. – Ей пришлось идти по следу Алека Болдуина до самого Нового Орлеана и вершить правосудие собственными руками.
– Что я и проделала с чувством глубокого удовлетворения, – откликнулась Дженева, поднимая кофейную чашку, словно салютуя праву на благородную месть.
Но ни единая искорка веселья не оживила глаза Лайлани, уголки рта не изогнулись в улыбке, да и в голосе не слышалось шутливых ноток, когда она, встретившись с Микки взглядом, прошептала:
– Когда ты была красивой маленькой девочкой и плохие люди брали у тебя то, что ты не хотела отдавать, разве соответствующие правоохранительные органы хоть раз помогли тебе, Мичелина?
Интуитивная догадка Лайлани о том, через какой ад пришлось пройти Микки, ужаснула ее. Сочувствие в синих глазах потрясло до глубины души. Микки вдруг поняла, что девочке открылись самые отвратительные секреты, которые она так тщательно хранила. И пусть она не собиралась говорить с другим человеком о годах унижения, пусть до этого момента яростно отрицала бы утверждения о том, что была чьей-то жертвой, Микки не почувствовала ни боли, ни страха, как ожидала. Наоборот, словно развязался узел, стягивающий душу, поскольку она осознала, что в сочувствии, которое выказывала девочка, не было ни грана снисходительности.
– Хоть раз помогли? – повторила вопрос Лайлани.
Не доверяя голосу, Микки покачала головой, впервые признав, на каком страшном прошлом построена ее жизнь. И пододвинула тарелку с пирогом к Лайлани.
Из сидящих за столом слезы брызнули только у Дженевы, и она шумно высморкалась в бумажную салфетку. Разумеется, она могла вспоминать какую-то душещипательную сцену, в которой ей ассистировал Кларк Гейбл, Джимми Стюарт или Уильям Холден, но Микки чувствовала, что в этот раз ее тетушка не утратила контакта с реальностью.
– Выдумать такое трудно, – разлепила губы Микки.
– Да, где-то я это уже слышала. – Лайлани взяла вилку.
– Он – убийца… не так ли? О своей матери ты сказала все как есть.
Лайлани отделила вилкой кусок пирога.
– Хороша парочка, а?
– Но одиннадцать человек? Как ему удалось остаться…
– Ты уж извини, Микки, но история о докторе Думе и его многочисленных жертвах скорее скучная, чем захватывающая, и она может еще больше испортить нам этот чудесный вечер. Он уже и так испорчен, спасибо представлению, которое устроила Синсемилла. Если ты действительно хочешь побольше узнать о Престоне Клавдии Мэддоке, кузене Смерти, читай газеты. Он какое-то время не появлялся на первых полосах, но ты найдешь эту историю, если захочешь. Что же касается меня, то я предпочту есть пирог, говорить о пироге, философствовать о пироге. В нашей компании лучшей темы для общения не найти.
– Да, мне понятно, почему тебе этого хочется, но и ты должна понимать, что есть один вопрос, который я не могу не задать.
– Конечно, я понимаю.
Девочка уставилась в тарелку с пирогом, но не решилась поднести кусок ко рту.
– Ни в одном фильме я не видела такой грустной сцены, – голос тети Джен дрожал.
– Он убил твоего брата Лукипелу?
– Да.
Глава 12
В ресторане, рассчитанном как минимум на триста посетителей, мальчик, уже без собаки, проскальзывает мимо отвлекшейся хозяйки.
Оглядываясь на ходу, он замечает лишь нескольких детей, и все с родителями. Он-то надеялся, что детей будет больше, гораздо больше. Тогда он не сразу бы попался на глаза людям, которые его ищут.
Он держится подальше от просторного зала со столиками и кабинками, обитыми красным винилом. Вместо этого идет к прилавку, за которым обслуживают тех, кто торопится. Занята лишь меньшая половина высоких стульев.
Мальчик усаживается к прилавку, наблюдает, как два повара управляются с большими решетками, установленными над огнем. Они жарят бекон, котлеты для гамбургеров, яичницу. Горы пирожков поблескивают маслом.
Наверное, между мальчиком и собакой действительно установилась телепатическая связь, поэтому его рот наполняется слюной, но ему удается ее сглотнуть до того, как слюна вытечет на подбородок.
– Чем я могу тебе помочь, большой мальчик? – спрашивает официантка, обслуживающая прилавок блюд быстрого приготовления.
Она фантастически крупная женщина, такая же круглая, как и высокая. Груди-подушки, пухлые плечи, шея, на которой рвутся воротнички, гордые подбородки. Униформа у нее с короткими рукавами, поэтому она демонстрирует большие, как у бодибилдера, руки, только вместо мускулов – мягкая плоть, распирающая розовую кожу. А чтобы добавить себе роста, огромную массу каштановых волос официантка начесывает, и они воздушным шаром плывут над ее головой. Маленькую желто-белую шапочку, элемент униформы, легко принять за бабочку, решившую отдохнуть на воздушном шаре.
Мальчик млеет, думает, ну до чего хорошо быть такой женщиной, задается вопросом: всегда ли она выглядит такой величественной или иногда чувствует слабость и испуг, как обычные люди? Конечно же, нет. Она – истинная королева. Великолепная, прекрасная. Она может жить по установленным ею же правилам, делать, что пожелает, и мир будет восторгаться ею, выказывать уважение, которого она достойна.
У него нет и мысли о том, что он может стать такой великой личностью, как эта женщина. С его слабой волей и без семи пядей во лбу он едва справляется с ролью Кертиса Хэммонда. Однако он старается.
– Меня зовут Кертис, и мой папа послал меня купить что-нибудь из еды.
У нее мелодичный голос, ослепительная улыбка, и он, похоже, ей понравился.
– Что ж, Кертис, а я – Донелла, потому что моего отца звали Дон, а мать – Элла… и я думаю, ты правильно сделал, что пришел к нам за едой.
– Она так вкусно пахнет. – На решетках шкворчат, булькают, дымятся деликатесы. – Я никогда не видел такого большого ресторана.
– Правда? Ты не производишь впечатления человека, который вырос в ящике.
Он моргает, лихорадочно ищет ответ, пытаясь понять, о чем она, и не удерживается от вопроса:
– А вы?
– Что я?
– Вы выросли в ящике?
Донелла морщит носик. Собственно, это все, что может у нее морщиться, потому что все остальное большое, круглое, гладкое и так плотно упаковано, что там нет места даже ямочке.
– Кертис, ты меня разочаровал. Я подумала, что ты хороший мальчик, милый мальчик, а ты – наглый и развязный.
О боже, он опять сделал что-то не то, образно говоря, вляпался в дерьмо, но мальчик не может понять, чем он обидел ее, и не знает, как снова завоевать ее благорасположение. Он боится привлекать к себе излишнее внимание, потому что слишком много охотников разыскивают мальчика-беглеца, и он должен купить еду себе и Желтому Боку, которая в этом полностью зависит от него, но на пути к еде, очень вкусной еде, стоит Донелла.
– Я – хороший мальчик, – заверяет он ее. – Моя мама всегда мною гордилась.
Суровое выражение лица Донеллы чуть смягчается, хотя она не дарит ему улыбку, которой встретила.
Говорить от чистого сердца вроде бы лучший способ наладить отношения.
– Вы просто невероятная, мисс Донелла, такая прекрасная, такая великолепная.
Даже его комплименту не удается вдохнуть воздух в ее опавшую улыбку. Более того, ее мягкое розовое лицо вдруг превращается в каменную маску, а холода во взгляде достаточно для того, чтобы положить конец лету на всем Североамериканском континенте.
– Не надо смеяться надо мной, Кертис.
Когда Кертис понимает, что еще сильнее оскорбил ее, горячие слезы туманят зрение.
– Я только хотел понравиться вам, – молит он.
Жалостливая дрожь в голосе – позор для любого уважающего себя юного искателя приключений.
Разумеется, в этот момент ему не до приключений. Он пытается наладить отношения с другим человеком, и по всему выходит, что это значительно сложнее, чем принимать участие в опасных экспедициях или совершать героические поступки.
Он быстро теряет уверенность в себе. А без этой уверенности ни одному беглецу не провести охотников. Полный самоконтроль – ключ к выживанию. Так всегда говорила мама, а она не бросала слов на ветер.
Сидящий через два стула от Кертиса дальнобойщик с сединой в волосах отрывается от тарелки с курицей и картофелем фри.
– Донелла, не набрасывайся на парнишку. В его словах ничего такого не было, о чем ты подумала. Разве ты не видишь, что он не совсем в порядке?
Паника поднимается в сердце мальчика, и он хватается за прилавок, чтобы не упасть со стула. На мгновение думает, что все видят, кто он на самом деле – рыбка, на которую заброшено так много сетей.
– Закрой рот, Берт Хупер, – говорит величественная Донелла. – Мужчина, который носит детский комбинезон и кальсоны вместо нормальных штанов и рубашки, не может судить о том, кто прав, а кто – нет.
Берт Хупер нисколько не обижается на эту выволочку, наоборот, смеется.
– Если мне приходится выбирать между покоем и ролью сексуального объекта, я всегда выберу покой.
– Я рада это слышать, – отвечает Донелла, – потому что выбора-то у тебя как раз и нет.
Сквозь пелену слез мальчик вновь видит ее улыбку, сверкающую, словно у богини.
– Кертис, извини, что я отчитала тебя.
Он старается взять эмоции под контроль, но все-таки тараторит:
– Я и не думал обижать вас, мэм. Моя мама всегда учила меня, что говорить надо от чистого сердца. Вот я и следовал ее советам.
– Теперь я это понимаю, сладенький. Поначалу я не разобрала, что ты… один из редких людей с чистой душой.
– Тогда… вы не думаете, что я «не совсем в порядке»? – спрашивает он, все еще держась за край прилавка, все еще боясь, что в нем начали узнавать беглеца.
– Нет, Кертис. Я просто думаю, что ты слишком хорош для этого мира.
Ее слова успокаивают и одновременно тревожат мальчика, вот он и предпринимает еще одну попытку сказать комплимент, изо всех сил стараясь, чтобы его слова прозвучали предельно искренне:
– Вы действительно очень красивая, мисс Донелла, такая колоссальная, вызывающая восторг, вы можете жить по своим собственным правилам, как носорог.
Сидящий через два стула Берт Хупер подавился курицей с картофелем фри. Вилка падает на тарелку, он хватает стакан с пепси. Шипучий напиток бьет в нос, лицо краснеет и раздувается, словно сваренный лобстер, наконец ему удается очистить горло от еды, с тем чтобы тут же загоготать. И этим он, конечно же, привлекает к себе внимание, а заодно и к сидящему рядом мальчику.
Возможно, дальнобойщику вдруг вспомнилась какая-то отменная шутка. Однако его приступ гогота выглядит как бестактность, отвлекающая Кертиса и Донеллу от взаимных извинений.
Божественная Донелла смотрит на него, как рассерженный носорог, для полного соответствия не хватает только угрощающе наклоненного рога.
Все еще гогочущему Берту удается произнести несколько слов:
– О, черт… я попал… аккурат… в «Форрест Гамп»!
Мальчик в недоумении.
– Я видел этот фильм.
– Не обращай на него внимания, Кертис, – говорит Донелла. – Мы не в «Форресте Гампе» и не в «Годзилле».
– Я уверен, что нет, мэм. Это большая, злобная ящерица.
Берт вновь захлебывается смехом, лицо его еще сильнее багровеет, хотя еды в горле нет. Мальчик опасается, как бы к дальнобойщику не пришлось вызывать врача.
– Если здесь и есть человек, у которого вместо мозгов коробка шоколадных конфет, то он сидит над тарелкой с курицей и картофелем фри, – заявляет Донелла.
– Так это вы, мистер Хупер, – уточняет Кертис. Потом все понимает. О, слезы смеха дальнобойщика – способ борьбы этого бедного, больного человека с одиночеством, жизненными проблемами, болью. – Мне очень жаль, сэр. – Мальчик испытывает глубокую симпатию к этому сидящему за рулем огромного грузовика Гампу, сожалеет о том, что подумал, будто Берт Хупер просто грубиян. – Я готов вам помочь, если смогу.
И хотя на лице дальнобойщика по-прежнему играет улыбка, мальчик не сомневается, что кажущимся весельем он хочет скрыть неудовлетворенность собственными недостатками.
– Ты поможешь мне? Как?
– Если бы я мог, то сделал бы вас таким же нормальным человеком, как мисс Донелла и я.
Больной на голову дальнобойщик так тронут участием мальчика, что поворачивается к нему спиной и пытается совладать с эмоциями. И хотя для всех Берт Хупер борется со смехом, мальчик теперь знает, что смех этот сродни смеху несчастного клоуна: искренний для ушей, безмерно грустный для тех, кто слушает сердцем.
Выразив носорожье презрение мистеру Хуперу, Донелла отворачивается от него.
– Не обращай на него внимания, Кертис. У него были все возможности наладить свою жизнь, но он всегда предпочитал оставаться таким же жалким, как сейчас.
Мальчика ее слова ставят в тупик, потому что он полагал, что у Гампа нет выбора, кроме как быть Гампом, каким сотворила его природа.
– А теперь, прежде чем я приму у тебя заказ, сладенький, ты уверен, что у тебя есть деньги, чтобы расплатиться?
Из кармана джинсов мальчик достает смятые купюры, оставшиеся после кражи в доме Хэммондов, плюс пять долларов, которые собака выхватила у ветра на автомобильной стоянке.
– О, я вижу, ты действительно джентльмен со средствами, – кивает Донелла. – Сейчас убери их, а заплатишь кассиру, когда будешь уходить.
– Я не уверен, что денег мне хватит, – тревожится он, запихивая купюры в карман. – Мне нужны две бутылки воды, чизбургер для отца, чизбургер мне, картофельные чипсы и, наверное, два чизбургера для Желтого Бока.
– Желтый Бок, должно быть, твоя собака?
Мальчик сияет, ибо между ним и официанткой наконец-то установился контакт.
– Нет смысла тратить большие деньги на чизбургеры, когда твоя собака может получить кое-что получше, – советует Донелла.
– Что именно?
– Я попрошу повара поджарить пару мясных котлет, смешать их с вареным рисом и добавить немного подливы. Мы положим все в контейнер и отдадим тебе, потому что любим собачек. Твой красавец подумает, что он умер и попал в рай.
Мальчик едва не поправляет ее. Во-первых, Желтый Бок в данном случае не он, а она. Во-вторых, эта собака знает, что такое рай, и не спутает его с хорошим обедом.
Но он вовремя прикусывает язык. Плохие люди ищут его. Он слишком много времени провел в одном месте. Так что давно пора двигаться.
– Благодарю вас, миссис Донелла. Я с первого взгляда понял, какая вы прекрасная.
Удивив мальчика, она сжимает его правую руку.
– Может, многие люди и думают, будто они умнее тебя, Кертис, но ты запомни, что я тебе скажу. – Она наклоняется над прилавком, насколько позволяют необъятные габариты, ее лицо оказывается рядом с его, и она шепчет: – Ты гораздо лучше их всех.
Ее доброта трогает мальчика до глубины души, на глаза опять наворачиваются слезы.
– Спасибо, мэм.
Она щиплет его за щеку, и он понимает, что поцеловала бы, если б смогла наклониться так далеко.
В еще непривычной ему роли беглеца мальчику уже удалось освоить путешествия, а теперь, как он надеется, пришло умение устанавливать контакт с незнакомыми людьми, что особенно важно, если он хочет выдавать себя за обычного ребенка, зовут которого Кертис Хэммонд или как-то еще.
К нему возвращается уверенность в себе.
Страх, который не отпускал его последние двадцать четыре часа, разжимает свои тиски, превращаясь в не столь мешающую жить тревогу.
Он обрел надежду. Надежду, что ему удастся выжить. Надежду, что найдет место, где будет чувствовать себя как дома.
Он спрашивает Донеллу, где тут поблизости туалет, а она, записывая его заказ в блокнотик, объясняет, что принято говорить «комната отдыха».
Когда Кертис уточняет, что ему нужно не отдохнуть, а облегчиться, его слова вновь затрагивают какую-то струнку в душе Берта Хупера, потому что тот вновь начинает смеяться. Мальчик не знает, как истолковать этот смех, но ему понятно, что это дело по плечу лишь специалисту-психологу.
Так или иначе, но дверь в туалет, или комнату отдыха, видна от прилавка, в конце длинного коридора. Даже бедный мистер Хупер или настоящий Форрест Гамп смог бы добраться туда без посторонней помощи.
Туалет большой, сверкающий чистотой. Семь кабинок, пять писсуаров, в которых лежат дезинфицирующие таблетки с запахом можжевельника, шесть раковин, каждая со встроенным дозатором жидкого мыла, два контейнера с бумажными полотенцами, две настенные сушилки, которые включаются, если подставить под них руки. Правда, этим машинам не хватает ума отключаться после того, как вода на руках высыхает.
Тут же стоит и торговый автомат, который умнее сушилок. Он предлагает расчески, щипцы для ногтей, одноразовые зажигалки и более экзотические товары, которых мальчик раньше не видел и не знает, для чего они предназначены, но автомат в курсе, опустил покупатель монетки в щель или нет. Так что когда мальчик дергает за рычаг, автомат и не думает выдать ему пачку с надписью «Троянс», что бы в ней ни лежало.
Когда до него доходит, что в туалете больше никого нет, он пробегает по кабинкам, во всех спуская воду. Шум воды, вытекающей из семи бачков, очень его веселит, потому что от такого большого слива дребезжат проложенные в стенах трубы. Круто.
Справив малую нужду, он выливает на руки достаточно мыла, чтобы пузырьки пены заполнили всю раковину, смотрит в зеркало и видит мальчика, у которого все будет в порядке, дайте только время, мальчика, который найдет свой путь и, потосковав о понесенных утратах, будет не просто жить, но процветать.
Он решает остаться Кертисом Хэммондом. Пока никто не связал его с убитой семьей в Колорадо. А если его устраивают и имя, и фамилия, так надо ли что-либо менять?
Он вытирает досуха руки бумажными полотенцами, но потом подставляет их под одну из сушилок, из озорства.
Освежившись, спешит по коридору к прилавку, где его ждет заказ, и вдруг останавливается, замечая двух мужчин, которые стоят у этого самого прилавка и разговаривают с Бертом Хупером. Оба высокие, а стетсоны еще прибавляют им роста. В синих джинсах, заправленных в ковбойские сапоги.
Донелла вроде бы спорит с мистером Хупером, возможно, предлагает ему закрыть рот, но бедный мистер Хупер не в силах понять, чего она от него хочет, поэтому продолжает болтать.
Когда дальнобойщик указывает на коридор, в котором расположены комнаты отдыха, ковбои поворачиваются и видят Кертиса, стоящего на выходе из коридора. Они смотрят на мальчика, он – на них.
Возможно, они не уверены, чей он сын, своей матери или какой-то другой женщины. Возможно, он сумеет обмануть их, сойти за обычного, любящего бейсбол, ненавидящего школу десятилетнего мальчика, интересы которого ограничиваются телевизионными боями кетчистов, видеоиграми, динозаврами да спусканием воды во всех кабинках сразу.
Эти двое – враги, а не добропорядочные граждане, какими они прикидываются. В этом сомнений нет. Угроза читается в их стати, манере поведения, глазах.
Они, конечно же, поймут, что он не Кертис Хэммонд, пусть не сразу, но очень скоро, а если они его поймают, он умрет.
Оглядываясь на ходу, он замечает лишь нескольких детей, и все с родителями. Он-то надеялся, что детей будет больше, гораздо больше. Тогда он не сразу бы попался на глаза людям, которые его ищут.
Он держится подальше от просторного зала со столиками и кабинками, обитыми красным винилом. Вместо этого идет к прилавку, за которым обслуживают тех, кто торопится. Занята лишь меньшая половина высоких стульев.
Мальчик усаживается к прилавку, наблюдает, как два повара управляются с большими решетками, установленными над огнем. Они жарят бекон, котлеты для гамбургеров, яичницу. Горы пирожков поблескивают маслом.
Наверное, между мальчиком и собакой действительно установилась телепатическая связь, поэтому его рот наполняется слюной, но ему удается ее сглотнуть до того, как слюна вытечет на подбородок.
– Чем я могу тебе помочь, большой мальчик? – спрашивает официантка, обслуживающая прилавок блюд быстрого приготовления.
Она фантастически крупная женщина, такая же круглая, как и высокая. Груди-подушки, пухлые плечи, шея, на которой рвутся воротнички, гордые подбородки. Униформа у нее с короткими рукавами, поэтому она демонстрирует большие, как у бодибилдера, руки, только вместо мускулов – мягкая плоть, распирающая розовую кожу. А чтобы добавить себе роста, огромную массу каштановых волос официантка начесывает, и они воздушным шаром плывут над ее головой. Маленькую желто-белую шапочку, элемент униформы, легко принять за бабочку, решившую отдохнуть на воздушном шаре.
Мальчик млеет, думает, ну до чего хорошо быть такой женщиной, задается вопросом: всегда ли она выглядит такой величественной или иногда чувствует слабость и испуг, как обычные люди? Конечно же, нет. Она – истинная королева. Великолепная, прекрасная. Она может жить по установленным ею же правилам, делать, что пожелает, и мир будет восторгаться ею, выказывать уважение, которого она достойна.
У него нет и мысли о том, что он может стать такой великой личностью, как эта женщина. С его слабой волей и без семи пядей во лбу он едва справляется с ролью Кертиса Хэммонда. Однако он старается.
– Меня зовут Кертис, и мой папа послал меня купить что-нибудь из еды.
У нее мелодичный голос, ослепительная улыбка, и он, похоже, ей понравился.
– Что ж, Кертис, а я – Донелла, потому что моего отца звали Дон, а мать – Элла… и я думаю, ты правильно сделал, что пришел к нам за едой.
– Она так вкусно пахнет. – На решетках шкворчат, булькают, дымятся деликатесы. – Я никогда не видел такого большого ресторана.
– Правда? Ты не производишь впечатления человека, который вырос в ящике.
Он моргает, лихорадочно ищет ответ, пытаясь понять, о чем она, и не удерживается от вопроса:
– А вы?
– Что я?
– Вы выросли в ящике?
Донелла морщит носик. Собственно, это все, что может у нее морщиться, потому что все остальное большое, круглое, гладкое и так плотно упаковано, что там нет места даже ямочке.
– Кертис, ты меня разочаровал. Я подумала, что ты хороший мальчик, милый мальчик, а ты – наглый и развязный.
О боже, он опять сделал что-то не то, образно говоря, вляпался в дерьмо, но мальчик не может понять, чем он обидел ее, и не знает, как снова завоевать ее благорасположение. Он боится привлекать к себе излишнее внимание, потому что слишком много охотников разыскивают мальчика-беглеца, и он должен купить еду себе и Желтому Боку, которая в этом полностью зависит от него, но на пути к еде, очень вкусной еде, стоит Донелла.
– Я – хороший мальчик, – заверяет он ее. – Моя мама всегда мною гордилась.
Суровое выражение лица Донеллы чуть смягчается, хотя она не дарит ему улыбку, которой встретила.
Говорить от чистого сердца вроде бы лучший способ наладить отношения.
– Вы просто невероятная, мисс Донелла, такая прекрасная, такая великолепная.
Даже его комплименту не удается вдохнуть воздух в ее опавшую улыбку. Более того, ее мягкое розовое лицо вдруг превращается в каменную маску, а холода во взгляде достаточно для того, чтобы положить конец лету на всем Североамериканском континенте.
– Не надо смеяться надо мной, Кертис.
Когда Кертис понимает, что еще сильнее оскорбил ее, горячие слезы туманят зрение.
– Я только хотел понравиться вам, – молит он.
Жалостливая дрожь в голосе – позор для любого уважающего себя юного искателя приключений.
Разумеется, в этот момент ему не до приключений. Он пытается наладить отношения с другим человеком, и по всему выходит, что это значительно сложнее, чем принимать участие в опасных экспедициях или совершать героические поступки.
Он быстро теряет уверенность в себе. А без этой уверенности ни одному беглецу не провести охотников. Полный самоконтроль – ключ к выживанию. Так всегда говорила мама, а она не бросала слов на ветер.
Сидящий через два стула от Кертиса дальнобойщик с сединой в волосах отрывается от тарелки с курицей и картофелем фри.
– Донелла, не набрасывайся на парнишку. В его словах ничего такого не было, о чем ты подумала. Разве ты не видишь, что он не совсем в порядке?
Паника поднимается в сердце мальчика, и он хватается за прилавок, чтобы не упасть со стула. На мгновение думает, что все видят, кто он на самом деле – рыбка, на которую заброшено так много сетей.
– Закрой рот, Берт Хупер, – говорит величественная Донелла. – Мужчина, который носит детский комбинезон и кальсоны вместо нормальных штанов и рубашки, не может судить о том, кто прав, а кто – нет.
Берт Хупер нисколько не обижается на эту выволочку, наоборот, смеется.
– Если мне приходится выбирать между покоем и ролью сексуального объекта, я всегда выберу покой.
– Я рада это слышать, – отвечает Донелла, – потому что выбора-то у тебя как раз и нет.
Сквозь пелену слез мальчик вновь видит ее улыбку, сверкающую, словно у богини.
– Кертис, извини, что я отчитала тебя.
Он старается взять эмоции под контроль, но все-таки тараторит:
– Я и не думал обижать вас, мэм. Моя мама всегда учила меня, что говорить надо от чистого сердца. Вот я и следовал ее советам.
– Теперь я это понимаю, сладенький. Поначалу я не разобрала, что ты… один из редких людей с чистой душой.
– Тогда… вы не думаете, что я «не совсем в порядке»? – спрашивает он, все еще держась за край прилавка, все еще боясь, что в нем начали узнавать беглеца.
– Нет, Кертис. Я просто думаю, что ты слишком хорош для этого мира.
Ее слова успокаивают и одновременно тревожат мальчика, вот он и предпринимает еще одну попытку сказать комплимент, изо всех сил стараясь, чтобы его слова прозвучали предельно искренне:
– Вы действительно очень красивая, мисс Донелла, такая колоссальная, вызывающая восторг, вы можете жить по своим собственным правилам, как носорог.
Сидящий через два стула Берт Хупер подавился курицей с картофелем фри. Вилка падает на тарелку, он хватает стакан с пепси. Шипучий напиток бьет в нос, лицо краснеет и раздувается, словно сваренный лобстер, наконец ему удается очистить горло от еды, с тем чтобы тут же загоготать. И этим он, конечно же, привлекает к себе внимание, а заодно и к сидящему рядом мальчику.
Возможно, дальнобойщику вдруг вспомнилась какая-то отменная шутка. Однако его приступ гогота выглядит как бестактность, отвлекающая Кертиса и Донеллу от взаимных извинений.
Божественная Донелла смотрит на него, как рассерженный носорог, для полного соответствия не хватает только угрощающе наклоненного рога.
Все еще гогочущему Берту удается произнести несколько слов:
– О, черт… я попал… аккурат… в «Форрест Гамп»!
Мальчик в недоумении.
– Я видел этот фильм.
– Не обращай на него внимания, Кертис, – говорит Донелла. – Мы не в «Форресте Гампе» и не в «Годзилле».
– Я уверен, что нет, мэм. Это большая, злобная ящерица.
Берт вновь захлебывается смехом, лицо его еще сильнее багровеет, хотя еды в горле нет. Мальчик опасается, как бы к дальнобойщику не пришлось вызывать врача.
– Если здесь и есть человек, у которого вместо мозгов коробка шоколадных конфет, то он сидит над тарелкой с курицей и картофелем фри, – заявляет Донелла.
– Так это вы, мистер Хупер, – уточняет Кертис. Потом все понимает. О, слезы смеха дальнобойщика – способ борьбы этого бедного, больного человека с одиночеством, жизненными проблемами, болью. – Мне очень жаль, сэр. – Мальчик испытывает глубокую симпатию к этому сидящему за рулем огромного грузовика Гампу, сожалеет о том, что подумал, будто Берт Хупер просто грубиян. – Я готов вам помочь, если смогу.
И хотя на лице дальнобойщика по-прежнему играет улыбка, мальчик не сомневается, что кажущимся весельем он хочет скрыть неудовлетворенность собственными недостатками.
– Ты поможешь мне? Как?
– Если бы я мог, то сделал бы вас таким же нормальным человеком, как мисс Донелла и я.
Больной на голову дальнобойщик так тронут участием мальчика, что поворачивается к нему спиной и пытается совладать с эмоциями. И хотя для всех Берт Хупер борется со смехом, мальчик теперь знает, что смех этот сродни смеху несчастного клоуна: искренний для ушей, безмерно грустный для тех, кто слушает сердцем.
Выразив носорожье презрение мистеру Хуперу, Донелла отворачивается от него.
– Не обращай на него внимания, Кертис. У него были все возможности наладить свою жизнь, но он всегда предпочитал оставаться таким же жалким, как сейчас.
Мальчика ее слова ставят в тупик, потому что он полагал, что у Гампа нет выбора, кроме как быть Гампом, каким сотворила его природа.
– А теперь, прежде чем я приму у тебя заказ, сладенький, ты уверен, что у тебя есть деньги, чтобы расплатиться?
Из кармана джинсов мальчик достает смятые купюры, оставшиеся после кражи в доме Хэммондов, плюс пять долларов, которые собака выхватила у ветра на автомобильной стоянке.
– О, я вижу, ты действительно джентльмен со средствами, – кивает Донелла. – Сейчас убери их, а заплатишь кассиру, когда будешь уходить.
– Я не уверен, что денег мне хватит, – тревожится он, запихивая купюры в карман. – Мне нужны две бутылки воды, чизбургер для отца, чизбургер мне, картофельные чипсы и, наверное, два чизбургера для Желтого Бока.
– Желтый Бок, должно быть, твоя собака?
Мальчик сияет, ибо между ним и официанткой наконец-то установился контакт.
– Нет смысла тратить большие деньги на чизбургеры, когда твоя собака может получить кое-что получше, – советует Донелла.
– Что именно?
– Я попрошу повара поджарить пару мясных котлет, смешать их с вареным рисом и добавить немного подливы. Мы положим все в контейнер и отдадим тебе, потому что любим собачек. Твой красавец подумает, что он умер и попал в рай.
Мальчик едва не поправляет ее. Во-первых, Желтый Бок в данном случае не он, а она. Во-вторых, эта собака знает, что такое рай, и не спутает его с хорошим обедом.
Но он вовремя прикусывает язык. Плохие люди ищут его. Он слишком много времени провел в одном месте. Так что давно пора двигаться.
– Благодарю вас, миссис Донелла. Я с первого взгляда понял, какая вы прекрасная.
Удивив мальчика, она сжимает его правую руку.
– Может, многие люди и думают, будто они умнее тебя, Кертис, но ты запомни, что я тебе скажу. – Она наклоняется над прилавком, насколько позволяют необъятные габариты, ее лицо оказывается рядом с его, и она шепчет: – Ты гораздо лучше их всех.
Ее доброта трогает мальчика до глубины души, на глаза опять наворачиваются слезы.
– Спасибо, мэм.
Она щиплет его за щеку, и он понимает, что поцеловала бы, если б смогла наклониться так далеко.
В еще непривычной ему роли беглеца мальчику уже удалось освоить путешествия, а теперь, как он надеется, пришло умение устанавливать контакт с незнакомыми людьми, что особенно важно, если он хочет выдавать себя за обычного ребенка, зовут которого Кертис Хэммонд или как-то еще.
К нему возвращается уверенность в себе.
Страх, который не отпускал его последние двадцать четыре часа, разжимает свои тиски, превращаясь в не столь мешающую жить тревогу.
Он обрел надежду. Надежду, что ему удастся выжить. Надежду, что найдет место, где будет чувствовать себя как дома.
Он спрашивает Донеллу, где тут поблизости туалет, а она, записывая его заказ в блокнотик, объясняет, что принято говорить «комната отдыха».
Когда Кертис уточняет, что ему нужно не отдохнуть, а облегчиться, его слова вновь затрагивают какую-то струнку в душе Берта Хупера, потому что тот вновь начинает смеяться. Мальчик не знает, как истолковать этот смех, но ему понятно, что это дело по плечу лишь специалисту-психологу.
Так или иначе, но дверь в туалет, или комнату отдыха, видна от прилавка, в конце длинного коридора. Даже бедный мистер Хупер или настоящий Форрест Гамп смог бы добраться туда без посторонней помощи.
Туалет большой, сверкающий чистотой. Семь кабинок, пять писсуаров, в которых лежат дезинфицирующие таблетки с запахом можжевельника, шесть раковин, каждая со встроенным дозатором жидкого мыла, два контейнера с бумажными полотенцами, две настенные сушилки, которые включаются, если подставить под них руки. Правда, этим машинам не хватает ума отключаться после того, как вода на руках высыхает.
Тут же стоит и торговый автомат, который умнее сушилок. Он предлагает расчески, щипцы для ногтей, одноразовые зажигалки и более экзотические товары, которых мальчик раньше не видел и не знает, для чего они предназначены, но автомат в курсе, опустил покупатель монетки в щель или нет. Так что когда мальчик дергает за рычаг, автомат и не думает выдать ему пачку с надписью «Троянс», что бы в ней ни лежало.
Когда до него доходит, что в туалете больше никого нет, он пробегает по кабинкам, во всех спуская воду. Шум воды, вытекающей из семи бачков, очень его веселит, потому что от такого большого слива дребезжат проложенные в стенах трубы. Круто.
Справив малую нужду, он выливает на руки достаточно мыла, чтобы пузырьки пены заполнили всю раковину, смотрит в зеркало и видит мальчика, у которого все будет в порядке, дайте только время, мальчика, который найдет свой путь и, потосковав о понесенных утратах, будет не просто жить, но процветать.
Он решает остаться Кертисом Хэммондом. Пока никто не связал его с убитой семьей в Колорадо. А если его устраивают и имя, и фамилия, так надо ли что-либо менять?
Он вытирает досуха руки бумажными полотенцами, но потом подставляет их под одну из сушилок, из озорства.
Освежившись, спешит по коридору к прилавку, где его ждет заказ, и вдруг останавливается, замечая двух мужчин, которые стоят у этого самого прилавка и разговаривают с Бертом Хупером. Оба высокие, а стетсоны еще прибавляют им роста. В синих джинсах, заправленных в ковбойские сапоги.
Донелла вроде бы спорит с мистером Хупером, возможно, предлагает ему закрыть рот, но бедный мистер Хупер не в силах понять, чего она от него хочет, поэтому продолжает болтать.
Когда дальнобойщик указывает на коридор, в котором расположены комнаты отдыха, ковбои поворачиваются и видят Кертиса, стоящего на выходе из коридора. Они смотрят на мальчика, он – на них.
Возможно, они не уверены, чей он сын, своей матери или какой-то другой женщины. Возможно, он сумеет обмануть их, сойти за обычного, любящего бейсбол, ненавидящего школу десятилетнего мальчика, интересы которого ограничиваются телевизионными боями кетчистов, видеоиграми, динозаврами да спусканием воды во всех кабинках сразу.
Эти двое – враги, а не добропорядочные граждане, какими они прикидываются. В этом сомнений нет. Угроза читается в их стати, манере поведения, глазах.
Они, конечно же, поймут, что он не Кертис Хэммонд, пусть не сразу, но очень скоро, а если они его поймают, он умрет.