Страница:
— Хоть убейте, не помню, — признался Фрэнк.
— Каким образом ему удалось бежать, в протоколах не сказано. Я подозреваю, что для этого едва ли понадобилось перепиливать решетку, прорывать туннель, стращать охрану пистолетом, вырезанным из куска мыла, или пускать в ход другие испытанные уловки. Наш Фрэнк и без этих штучек-дрючек обойдется.
— А, телепортировался! — сообразил Хэл. — Улучил минуту, когда никто не видит, — и поминай как звали.
— Вот и я так думаю. После этого он и обзавелся липовыми удостоверениями. С такими никакая полиция не страшна.
Джулия прочла протоколы и заключила:
— Ну что ж, Фрэнк, по крайней мере, теперь мы убедились, что твоя настоящая фамилия действительно Поллард, выяснили, что ты живешь в округе Санта-Барбары, и даже знаем твой настоящий адрес, и тебе больше незачем ютиться в мотеле. Дело наконец сдвинулось с места. Бобби ликовал:
— Зубы на полку, Холмс, Спейд и миссис Марпл! Но Фрэнк не разделял общего торжества. Он отошел от окна и снова опустился в кресло.
— Сдвинуться-то оно сдвинулось, но и только. И как медленно оно движется.
Сцепив руки и упершись локтями в расставленные колени, он наклонился вперед и принялся угрюмо разглядывать пол.
— У меня сейчас шевельнулось нехорошее подозрение. Что, если у меня не только одежда не правильно восстанавливается? Что, если путаница происходит уже и в организме? По мелочам. Незаметно. Сотни или тысячи неполадок на клеточном уровне. То-то я чувствую себя так погано, выматываюсь, хандрю. Неспроста я стал такой бестолковый, разучился читать и считать... Вдруг это от того, что ткань мозга восстановлена не так.
Джулия покосилась на Хэла, на Бобби. Видно, они и рады бы разубедить Фрэнка, но уж больно его предположения похожи на правду.
— Медная-то пряжка с виду была вполне нормальной, — напомнил Фрэнк. — А Бобби дотронулся — и от нее осталась только пыль.
— Каким образом ему удалось бежать, в протоколах не сказано. Я подозреваю, что для этого едва ли понадобилось перепиливать решетку, прорывать туннель, стращать охрану пистолетом, вырезанным из куска мыла, или пускать в ход другие испытанные уловки. Наш Фрэнк и без этих штучек-дрючек обойдется.
— А, телепортировался! — сообразил Хэл. — Улучил минуту, когда никто не видит, — и поминай как звали.
— Вот и я так думаю. После этого он и обзавелся липовыми удостоверениями. С такими никакая полиция не страшна.
Джулия прочла протоколы и заключила:
— Ну что ж, Фрэнк, по крайней мере, теперь мы убедились, что твоя настоящая фамилия действительно Поллард, выяснили, что ты живешь в округе Санта-Барбары, и даже знаем твой настоящий адрес, и тебе больше незачем ютиться в мотеле. Дело наконец сдвинулось с места. Бобби ликовал:
— Зубы на полку, Холмс, Спейд и миссис Марпл! Но Фрэнк не разделял общего торжества. Он отошел от окна и снова опустился в кресло.
— Сдвинуться-то оно сдвинулось, но и только. И как медленно оно движется.
Сцепив руки и упершись локтями в расставленные колени, он наклонился вперед и принялся угрюмо разглядывать пол.
— У меня сейчас шевельнулось нехорошее подозрение. Что, если у меня не только одежда не правильно восстанавливается? Что, если путаница происходит уже и в организме? По мелочам. Незаметно. Сотни или тысячи неполадок на клеточном уровне. То-то я чувствую себя так погано, выматываюсь, хандрю. Неспроста я стал такой бестолковый, разучился читать и считать... Вдруг это от того, что ткань мозга восстановлена не так.
Джулия покосилась на Хэла, на Бобби. Видно, они и рады бы разубедить Фрэнка, но уж больно его предположения похожи на правду.
— Медная-то пряжка с виду была вполне нормальной, — напомнил Фрэнк. — А Бобби дотронулся — и от нее осталась только пыль.
Глава 40
Во сне голова у Томаса опустела, и в нее набились гадкие сны. Как он живьем кушает маленьких зверьков. Как пьет кровь. И что Беда — это он и есть.
Вдруг сны оборвались. Он сел в постели, хотел закричать, а внутри у него ни одного звука. Сидит, дрожит от страха, дышит часто и тяжело, так что в груди больно.
Вернулось солнышко, ночь ушла, и Томасу стало легче. Он слез с кровати, сунул ноги в туфли. Пижама холодная от пота. Томас поежился. Натянул халат. Подошел к окну. Небо славное, синее. Газоны после дождя мокрые-премокрые, дорожки потемнели, а земля на клумбах совсем черная. А в лужи, как в зеркало, смотрится синее небо. Много дождя пролилось с неба, весь мир промыло, он теперь как новенький. Это хорошо.
Где-то сейчас Беда? Близко или далеко? Но тянуться к ней Томас не стал. Ночью она его чуть не поймала. Сильная такая — Томас едва вырвался. Он от нее — Беда не отстает. Он назад — а она сквозь ночь мчится за ним. На этот раз он от нее быстро ушел, но кто знает, что может случиться в следующий раз. Вот возьмет и не отвяжется и шмыгнет прямо к нему в комнату. Да не мысль свою пошлет ему вдогонку, а сама заявится. Как это у нее получится, Томас не знал, но чувствовал, что Беда на такое способна. И если Беда придет в интернат, начнутся те страсти, которые у Томаса в голове, когда он спит. Начнутся наяву. И никак уже от них не спастись.
Томас направился к ванной, но тут его взгляд упал на кровать Дерека. Дерек был мертв. Он лежал на боку. Изуродованное распухшее лицо в синяках. Глаза широко открыты, в них отражается свет из окна и тот свет, что от лампы на тумбочке. Рот разинут, словно в крике. Но Дерек не кричал: все звуки улетучились из него, как воздух из лопнувшего шарика. И вид у него такой, что сразу ясно: больше от него звуков не дождаться. Из него и кровь вытекла, много-много, а в животе торчат ножницы, которыми Томас вырезал картинки для стихов.
Томаса по сердцу так и продрало, точно в него тоже всадили ножницы. Но боль не как от острого, а как от горя. Ведь по-настоящему его же ничем не протыкали, а болит от того, что он потерял Дерека. Больно-пребольно: Дерек был его другом, Томас его любил. А еще Томас испугался. Он как-то угадал, что это Беда пробралась в интернат и отняла у Дерека жизнь. И теперь начнется как в кино по телевизору: придут полицейские, скажут, что Дерека убил Томас, и все будут думать на него и станут его ругать. А Томас не виноват. А Беда будет разгуливать по свету как ни в чем не бывало и убивать, убивать. Так она может и до Джулии добраться и сделать с ней то же, что и с Дереком.
Боль, страх за себя, страх за Джулию... Томас не выдержал. Он ухватился за ножку кровати, зажмурил глаза и попытался набрать воздуха. Но воздух никак не набирался. Грудь стеснило. С трудом сделав вдох, Томас почуял гадкий-прегадкий запах. Запах крови Дерека. Томаса чуть не стошнило.
Надо взять Себя В Руки. Санитары не любят, когда кто-то Выходит Из Себя, они тогда Впрыскивают Ему Лекарство, Чтобы Успокоился. Томас еще ни разу не Выходил Из Себя. И сейчас не хочет.
Он попробовал дышать так, чтобы не чувствовать запаха крови: медленно-медленно набирал полную грудь воздуха. И глаза решил открыть: во второй раз увидеть тело уже не страшно. Теперь он не вздрогнет от неожиданности.
Он открыл глаза и вздрогнул. Тело исчезло.
Томас снова зажмурил глаза, закрыл лицо одной рукой. Потом раздвинул пальцы и украдкой взглянул на кровать. Нет тела.
Томас дрожал и дрожал. Так и есть: все как по телевизору в фильмах про гадких мертвецов, которые ходят, как живые. Все гнилые, в червях, кости торчат, а они ходят и зачем-то убивают людей, даже иногда едят. Томасу не хватало храбрости досмотреть эти фильмы до конца, а уж самому попасть в такой фильм тем более не хочется.
С перепуга он чуть не протелевизил Бобби: “Берегись мертвецов, вокруг ходят голодные мертвецы, берегись!” Но вдруг сообразил: а крови-то на кровати Дерека нет! Постель даже не смята. Аккуратно заправлена. Что же получается: стоило Томасу закрыть глаза, как мертвец соскочил с кровати, поменял постельное белье и навел порядок? Больно быстро. И тут Томас услышал в ванной шум воды. Душ включен, и Дерек тихонько напевает. Он всегда поет, когда моется. Томас на секунду представил, как мертвец принимает душ. Моется, а вместе с грязью смываются куски гнилого мяса, становятся видны кости, а сток для воды забивается. Ах, вот что! Дерек, значит, не мертвый! И не было на кровати никакого тела. Получается опять как по телевизору: Томасу привиделось. Он, выходит, искрасенс.
Нет, Дерека не убивали. Просто перед Томасом промелькнуло то, что случится с Дереком завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Случится непременно, даже если Томас постарается помешать. Но еще не случилось.
Томас отцепился от кровати и заковылял к столу.
Ноги не слушались. Только когда сел, вздохнул с облегчением. Открыл верхний ящик шкафа возле стола. Ножницы на месте. Тут же цветные карандаши, ручки, вырезки, скотч, степлер. И половина шоколадки. Хранить в шкафу съестное в открытой обертке не положено, а то Заведутся Тараканы. Томас сунул шоколадку в карман халата. Не забыть потом положить в холодильник.
Томас смотрел на ножницы, слушал, как мурлычет под душем Дерек, и представлял, что эти ножницы торчат в животе у Дерека. Воткнулись — и в Дереке совсем-совсем не осталось ни голоса, ни пения, и он тут же попал в Гиблое Место. Томас потрогал ножницы за пластмассовые ручки. Ничего страшного. Потрогал металлические лезвия, а его ка-ак дернет! Как будто молния после грозы спряталась в лезвиях; только Томас протянул руку — она и выпрыгнула. Трескучий белый огонь пронзил все тело. Томас отдернул руку. Пальцы зудели. Он закрыл ящик, поспешно забрался на кровать и завернулся в одеяло, как телевизионные индейцы у телевизионных костров.
Душ замолчал. И Дерек тоже. Чуть погодя он вышел из ванной, и оттуда пахнуло мылом и сыростью. Дерек уже оделся. Зачесал назад мокрые волосы.
И вовсе он не гнилой мертвец. С ног до головы живой. По крайней мере, что не под одеждой, то — сразу видно — живое.
— Доброе утро, — промямлил Дерек и улыбнулся, Рот у него кривой, а язык во весь рот: не поймешь, что говорит.
— Доброе утро.
— Спал хорошо?
— Ага, — ответил Томас.
— Скоро завтрак.
— Ага.
— Может, дадут кексы.
— Наверно.
— Люблю кексы.
— Дерек...
— А?
— Если вдруг я скажу...
Он замялся. Дерек, улыбаясь, ждал.
Томас обдумал каждое слово и продолжал:
— Если вдруг я скажу: “Беги, идет Беда”, ты не стой, как глупый. Беги.
Дерек вытаращил глаза, подумал и все с той же улыбкой согласился:
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Обещаю. А Беда — это что?
— Сам не знаю. Но придет — я почувствую. И скажу тебе. А ты тогда беги.
— Куда?
— Все равно. В коридор. Найди санитарок. И оставайся с ними.
— Ага. Умывайся. Скоро завтрак. Может, дадут кексы.
Томас сбросил одеяло, встал, снова сунул ноги в тапочки и пошел в ванную.
Только он открыл дверь, Дерек спросил:
— Ты про завтрак? Томас обернулся.
— А?
— Беда будет на завтрак?
— Может, и да.
— Наверно, это.., яйца всмятку, а?
— А?
— Беда — это яйца всмятку? Не люблю всмятку. Липкие, противные.., брр... На завтрак яйца всмятку — беда. Я люблю кукурузные хлопья, бананы, кексы.
— Нет, Беда — это не яйца. Это такой человек. Страшный-престрашный. Придет — я почувствую. И скажу. А ты тогда беги.
— Хорошо. Беда — человек.
Томас вошел в ванную, закрыл дверь.
Борода у него растет плохо. Есть электробритва, но он бреется мало — раз в месяц. Сегодня он не брился. А зубы почистил. И пописал. И пустил в душе воду. И только тогда решил засмеяться: уже много времени прошло, Дерек не догадается, что Томас смеется над ним.
Яйца всмятку!
Томас не любил глядеть на себя в зеркало. Такое плохое, скуластое, глупое лицо. А сейчас в запотевшее зеркало заглянул. Когда-то в незапамятные времена он хихикал над своим отражением, а теперь глядит — вот те на: вроде ничего. Когда смеется, почти совсем нормальный. Притворяться, что смеешься, не помогает — смеяться надо по правде. Улыбка тоже не годится. От нее лицо не очень меняется, как от смеха. От нее иногда лицо даже грустное, что и смотреть не хочется.
Яйца всмятку!
Томас покачал головой. Отсмеялся и отвернулся от зеркала.
Для Дерека самая страшная беда — это когда на завтрак яйца всмятку, а не кексы. Чудно — в смысле “смешно”. Рассказать Дереку про ходячих мертвецов, про ножницы, которые торчат в животе, про чудище, которое ест живых зверюшек, — он только уставится на тебя и будет улыбаться и кивать. И ничегошеньки не поймет.
Томас всю жизнь хотел быть нормальным и часто благодарил Бога за то, что Он не сделал его таким же глупым, как Дерек. Но сейчас он почти жалел, что не такой глупый. Ему было бы легче выбросить из головы злючие-страшучие искрасенсные картинки и забыть, что Дерек должен погибнуть. И что идет Беда. И что Джулии грозит что-то нехорошее. И он бы тогда ни о чем не беспокоился. Кроме одного: чтобы на завтрак не дали яйца всмятку. Но Томас бы и тогда не очень переживал: он-то яйца всмятку любит.
Вдруг сны оборвались. Он сел в постели, хотел закричать, а внутри у него ни одного звука. Сидит, дрожит от страха, дышит часто и тяжело, так что в груди больно.
Вернулось солнышко, ночь ушла, и Томасу стало легче. Он слез с кровати, сунул ноги в туфли. Пижама холодная от пота. Томас поежился. Натянул халат. Подошел к окну. Небо славное, синее. Газоны после дождя мокрые-премокрые, дорожки потемнели, а земля на клумбах совсем черная. А в лужи, как в зеркало, смотрится синее небо. Много дождя пролилось с неба, весь мир промыло, он теперь как новенький. Это хорошо.
Где-то сейчас Беда? Близко или далеко? Но тянуться к ней Томас не стал. Ночью она его чуть не поймала. Сильная такая — Томас едва вырвался. Он от нее — Беда не отстает. Он назад — а она сквозь ночь мчится за ним. На этот раз он от нее быстро ушел, но кто знает, что может случиться в следующий раз. Вот возьмет и не отвяжется и шмыгнет прямо к нему в комнату. Да не мысль свою пошлет ему вдогонку, а сама заявится. Как это у нее получится, Томас не знал, но чувствовал, что Беда на такое способна. И если Беда придет в интернат, начнутся те страсти, которые у Томаса в голове, когда он спит. Начнутся наяву. И никак уже от них не спастись.
Томас направился к ванной, но тут его взгляд упал на кровать Дерека. Дерек был мертв. Он лежал на боку. Изуродованное распухшее лицо в синяках. Глаза широко открыты, в них отражается свет из окна и тот свет, что от лампы на тумбочке. Рот разинут, словно в крике. Но Дерек не кричал: все звуки улетучились из него, как воздух из лопнувшего шарика. И вид у него такой, что сразу ясно: больше от него звуков не дождаться. Из него и кровь вытекла, много-много, а в животе торчат ножницы, которыми Томас вырезал картинки для стихов.
Томаса по сердцу так и продрало, точно в него тоже всадили ножницы. Но боль не как от острого, а как от горя. Ведь по-настоящему его же ничем не протыкали, а болит от того, что он потерял Дерека. Больно-пребольно: Дерек был его другом, Томас его любил. А еще Томас испугался. Он как-то угадал, что это Беда пробралась в интернат и отняла у Дерека жизнь. И теперь начнется как в кино по телевизору: придут полицейские, скажут, что Дерека убил Томас, и все будут думать на него и станут его ругать. А Томас не виноват. А Беда будет разгуливать по свету как ни в чем не бывало и убивать, убивать. Так она может и до Джулии добраться и сделать с ней то же, что и с Дереком.
Боль, страх за себя, страх за Джулию... Томас не выдержал. Он ухватился за ножку кровати, зажмурил глаза и попытался набрать воздуха. Но воздух никак не набирался. Грудь стеснило. С трудом сделав вдох, Томас почуял гадкий-прегадкий запах. Запах крови Дерека. Томаса чуть не стошнило.
Надо взять Себя В Руки. Санитары не любят, когда кто-то Выходит Из Себя, они тогда Впрыскивают Ему Лекарство, Чтобы Успокоился. Томас еще ни разу не Выходил Из Себя. И сейчас не хочет.
Он попробовал дышать так, чтобы не чувствовать запаха крови: медленно-медленно набирал полную грудь воздуха. И глаза решил открыть: во второй раз увидеть тело уже не страшно. Теперь он не вздрогнет от неожиданности.
Он открыл глаза и вздрогнул. Тело исчезло.
Томас снова зажмурил глаза, закрыл лицо одной рукой. Потом раздвинул пальцы и украдкой взглянул на кровать. Нет тела.
Томас дрожал и дрожал. Так и есть: все как по телевизору в фильмах про гадких мертвецов, которые ходят, как живые. Все гнилые, в червях, кости торчат, а они ходят и зачем-то убивают людей, даже иногда едят. Томасу не хватало храбрости досмотреть эти фильмы до конца, а уж самому попасть в такой фильм тем более не хочется.
С перепуга он чуть не протелевизил Бобби: “Берегись мертвецов, вокруг ходят голодные мертвецы, берегись!” Но вдруг сообразил: а крови-то на кровати Дерека нет! Постель даже не смята. Аккуратно заправлена. Что же получается: стоило Томасу закрыть глаза, как мертвец соскочил с кровати, поменял постельное белье и навел порядок? Больно быстро. И тут Томас услышал в ванной шум воды. Душ включен, и Дерек тихонько напевает. Он всегда поет, когда моется. Томас на секунду представил, как мертвец принимает душ. Моется, а вместе с грязью смываются куски гнилого мяса, становятся видны кости, а сток для воды забивается. Ах, вот что! Дерек, значит, не мертвый! И не было на кровати никакого тела. Получается опять как по телевизору: Томасу привиделось. Он, выходит, искрасенс.
Нет, Дерека не убивали. Просто перед Томасом промелькнуло то, что случится с Дереком завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Случится непременно, даже если Томас постарается помешать. Но еще не случилось.
Томас отцепился от кровати и заковылял к столу.
Ноги не слушались. Только когда сел, вздохнул с облегчением. Открыл верхний ящик шкафа возле стола. Ножницы на месте. Тут же цветные карандаши, ручки, вырезки, скотч, степлер. И половина шоколадки. Хранить в шкафу съестное в открытой обертке не положено, а то Заведутся Тараканы. Томас сунул шоколадку в карман халата. Не забыть потом положить в холодильник.
Томас смотрел на ножницы, слушал, как мурлычет под душем Дерек, и представлял, что эти ножницы торчат в животе у Дерека. Воткнулись — и в Дереке совсем-совсем не осталось ни голоса, ни пения, и он тут же попал в Гиблое Место. Томас потрогал ножницы за пластмассовые ручки. Ничего страшного. Потрогал металлические лезвия, а его ка-ак дернет! Как будто молния после грозы спряталась в лезвиях; только Томас протянул руку — она и выпрыгнула. Трескучий белый огонь пронзил все тело. Томас отдернул руку. Пальцы зудели. Он закрыл ящик, поспешно забрался на кровать и завернулся в одеяло, как телевизионные индейцы у телевизионных костров.
Душ замолчал. И Дерек тоже. Чуть погодя он вышел из ванной, и оттуда пахнуло мылом и сыростью. Дерек уже оделся. Зачесал назад мокрые волосы.
И вовсе он не гнилой мертвец. С ног до головы живой. По крайней мере, что не под одеждой, то — сразу видно — живое.
— Доброе утро, — промямлил Дерек и улыбнулся, Рот у него кривой, а язык во весь рот: не поймешь, что говорит.
— Доброе утро.
— Спал хорошо?
— Ага, — ответил Томас.
— Скоро завтрак.
— Ага.
— Может, дадут кексы.
— Наверно.
— Люблю кексы.
— Дерек...
— А?
— Если вдруг я скажу...
Он замялся. Дерек, улыбаясь, ждал.
Томас обдумал каждое слово и продолжал:
— Если вдруг я скажу: “Беги, идет Беда”, ты не стой, как глупый. Беги.
Дерек вытаращил глаза, подумал и все с той же улыбкой согласился:
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Обещаю. А Беда — это что?
— Сам не знаю. Но придет — я почувствую. И скажу тебе. А ты тогда беги.
— Куда?
— Все равно. В коридор. Найди санитарок. И оставайся с ними.
— Ага. Умывайся. Скоро завтрак. Может, дадут кексы.
Томас сбросил одеяло, встал, снова сунул ноги в тапочки и пошел в ванную.
Только он открыл дверь, Дерек спросил:
— Ты про завтрак? Томас обернулся.
— А?
— Беда будет на завтрак?
— Может, и да.
— Наверно, это.., яйца всмятку, а?
— А?
— Беда — это яйца всмятку? Не люблю всмятку. Липкие, противные.., брр... На завтрак яйца всмятку — беда. Я люблю кукурузные хлопья, бананы, кексы.
— Нет, Беда — это не яйца. Это такой человек. Страшный-престрашный. Придет — я почувствую. И скажу. А ты тогда беги.
— Хорошо. Беда — человек.
Томас вошел в ванную, закрыл дверь.
Борода у него растет плохо. Есть электробритва, но он бреется мало — раз в месяц. Сегодня он не брился. А зубы почистил. И пописал. И пустил в душе воду. И только тогда решил засмеяться: уже много времени прошло, Дерек не догадается, что Томас смеется над ним.
Яйца всмятку!
Томас не любил глядеть на себя в зеркало. Такое плохое, скуластое, глупое лицо. А сейчас в запотевшее зеркало заглянул. Когда-то в незапамятные времена он хихикал над своим отражением, а теперь глядит — вот те на: вроде ничего. Когда смеется, почти совсем нормальный. Притворяться, что смеешься, не помогает — смеяться надо по правде. Улыбка тоже не годится. От нее лицо не очень меняется, как от смеха. От нее иногда лицо даже грустное, что и смотреть не хочется.
Яйца всмятку!
Томас покачал головой. Отсмеялся и отвернулся от зеркала.
Для Дерека самая страшная беда — это когда на завтрак яйца всмятку, а не кексы. Чудно — в смысле “смешно”. Рассказать Дереку про ходячих мертвецов, про ножницы, которые торчат в животе, про чудище, которое ест живых зверюшек, — он только уставится на тебя и будет улыбаться и кивать. И ничегошеньки не поймет.
Томас всю жизнь хотел быть нормальным и часто благодарил Бога за то, что Он не сделал его таким же глупым, как Дерек. Но сейчас он почти жалел, что не такой глупый. Ему было бы легче выбросить из головы злючие-страшучие искрасенсные картинки и забыть, что Дерек должен погибнуть. И что идет Беда. И что Джулии грозит что-то нехорошее. И он бы тогда ни о чем не беспокоился. Кроме одного: чтобы на завтрак не дали яйца всмятку. Но Томас бы и тогда не очень переживал: он-то яйца всмятку любит.
Глава 41
Клинт Карагиозис явился в агентство около девяти. Едва он переступил порог, как Бобби положил ему руку на плечо и повел обратно к лифту.
— Садись за баранку. По дороге расскажу, что случилось ночью. Я знаю, на тебе еще другие дела, но история Полларда принимает крутой оборот, нельзя терять ни минуты.
— Куда ехать?
— В лаборатории Паломар. Оттуда звонили. Получены результаты анализов.
Небо совсем расчистилось, лишь вдали в сторону гор уплывало несколько пышных облаков — совсем как раздутые паруса громадин-галеонов, отправившихся в плавание на восток. Стоял самый что ни на есть обычный для Южной Калифорнии день — погожий, прозрачный, исполненный ласкового тепла и зелени листвы. А на дорогах постоянно возникали чудовищные пробки, от которых и тишайший водитель неминуемо превращался в лютого человеконенавистника, жаждущего пустить в ход полуавтоматическое оружие.
Клинт старательно избегал крупных магистралей, но и на объездных путях оказалась та же картина. Бобби уже успел рассказать обо всех событиях ночи, а до лабораторий оставалось еще минут десять езды. А рассказывал Бобби довольно долго: Клинт постоянно прерывал повествование. Удивление Клинта было сдержанным — на то он и Клинт, и все же новость о том, что Фрэнк, видимо, умеет телепортироваться, даже его поразила.
Толковать с таким невозмутимым человеком, как Клинт, о загадках человеческой психики — пустое дело: поневоле сам чувствуешь себя пустобрехом, у которого один ветер в голове. Поэтому, когда машина еле-еле ползла по Бристол-авеню, Бобби решил сменить тему.
— А ведь было время, хоть весь округ исколеси — ни одной пробки.
— Было время, и не так давно.
— Да уж. Когда-то и дом можно было купить без всякой очереди. Это сейчас спрос в пять раз больше, чем предложение.
— Ага.
— И по всему округу росли апельсиновые рощи.
— Помню, помню. Бобби вздохнул — Достукались. Ишь как я разбрюзжался: раньше и то было лучше, и это. Старый хрыч, да и только. Еще немного — и стану вспоминать, как здорово жилось на земле при динозаврах.
— Мечты, — заметил Клинт. — У всякого своя мечта. А у многих еще и такая — перебраться в Калифорнию. Вон сколько сюда понаехало, яблоку негде упасть. Из-за этой теснотищи Калифорния уже не похожа на край их мечты. Вернее, мечта, ради которой они сюда едут, уже никогда не сбудется. А может, мечта и должна быть недостижимой или хотя бы труднодостижимой. Что в ней толку, если ее легко осуществить?
Бобби ушам своим не верил: кто бы мог подумать, что Клинт способен разразиться таким пространным монологом, да еще на такую отвлеченную тему, как мечта?
— Ну сам-то ты уже живешь в Калифорнии. И о чем ты теперь мечтаешь?
После некоторого колебания Клинт ответил:
— Чтобы Фелина снова могла слышать. Медицина здорово продвинулась. Что ни день — новые открытия, новые методы лечения.
Машина свернула с Бристол-авеню на тихую улочку, где находились лаборатории Паломар. “Хорошая у Клинта мечта, — подумал Бобби. — Прямо замечательная. Лучше, чем у нас с Джулией — заработать на спокойную жизнь, забрать Томаса из Сьело-Виста и жить всем вместе, как прежде”.
Клинт остановил машину возле большого бетонного корпуса лабораторий. Подходя к двери корпуса, он бросил:
— Ах да. Приемщица думает, будто я “голубой”. Мне так удобнее.
— Что?
Но Клинт без дальнейших объяснений вошел в приемную. Бобби проследовал за ним и подошел к окошку для посетителей. За барьером он увидел хорошенькую блондинку.
— Здравствуйте, Лайза, — сказал Клинт.
— Привет. — Девица хлопнула жевательной резинкой.
— Агентство “Дакота и Дакота”.
— Да-да, помню. Анализы готовы. Сейчас принесу.
Она оглядела Бобби и улыбнулась. Бобби тоже улыбнулся, хотя любопытный взгляд девицы показался ему немного странным.
Приемщица принесла два больших запечатанных конверта из плотной бумаги. На одном значилось:
"ОБРАЗЦЫ”, на другом — “РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА”. Клинт передал второй конверт Бобби, и они отошли от барьера в другой конец приемной Бобби вскрыл конверт, достал бумаги и пробежал глазами.
— Кошачья кровь.
— Да ну!
— Именно так. Когда Фрэнк проснулся в мотеле, он был перепачкан кошачьей кровью.
— Я же говорил, что Фрэнк не убийца.
— Кошка, вероятно, думает иначе.
— А насчет песка что?
— Гм... Какие-то непонятные термины... В общем, вывод такой, что мы не ошиблись. Это действительно черный песок.
Клинт вернулся к окошку.
— Лайза, помните, вы рассказывали про пляж на Гавайях? Вот где черный песок.
— Кайму. Местечко — класс.
— Да, Кайму. А есть еще такие пляжи?
— С черным песком? Нет. Там еще один замечательный пляжик — Пуналуу. И тот и другой — на большом острове. Может, на других островах такие и встречаются. Там ведь вулканов уйма.
— При чем тут вулканы? — вмешался Бобби.
Лайза вынула изо рта жевательную резинку и положила на клочок бумаги.
— Мне говорили, все как раз из-за вулканов. Горячая лава стекает в море, в воде начинает взрываться и разбрасывает много-много крохотных кусочков черного стекла. Потом волны их перемалывают, перемалывают, и получается черный песок.
— Выходит, такие пляжи на Гавайях могут оказаться где угодно? — предположил Клинт. Лайза пожала плечами. — Наверно. Клинт, а этот парень — твой.., дружок?
— Да.
— Я хочу сказать, близкий дружок?
— Да, — ответил Клинт, не глядя на шефа. Лайза подмигнула Бобби.
— Слушай, попроси Клинта свозить тебя на Кайму. Заниматься любовью звездной ночью на черном песке — отпад. Мало того что он мягкий, он еще и не отсвечивает. Обычный песок отражает лунный свет, а этот — нет. Лежишь на нем — будто летишь в темноте. Все ощущения в сто раз сильнее. В общем, сам понимаешь.
— Да, звучит заманчиво, — согласился Клинт. — Ну пока, Лайза.
Он направился к выходу. Бобби поплелся за ним, но Лайза окликнула его:
— Так ты уговори Клинта поехать на Кайму. Ей-богу, не пожалеете.
На улице Бобби остановил Клинта.
— Эй, а ну-ка объясни, что это значит?
— Она же все объяснила. Маленькие кусочки черного стекла...
— Я не про то. Ого! Да ты никак улыбаешься? В жизни не видел, чтобы ты улыбался. Ты чего лыбишься, гад такой?!
— Садись за баранку. По дороге расскажу, что случилось ночью. Я знаю, на тебе еще другие дела, но история Полларда принимает крутой оборот, нельзя терять ни минуты.
— Куда ехать?
— В лаборатории Паломар. Оттуда звонили. Получены результаты анализов.
Небо совсем расчистилось, лишь вдали в сторону гор уплывало несколько пышных облаков — совсем как раздутые паруса громадин-галеонов, отправившихся в плавание на восток. Стоял самый что ни на есть обычный для Южной Калифорнии день — погожий, прозрачный, исполненный ласкового тепла и зелени листвы. А на дорогах постоянно возникали чудовищные пробки, от которых и тишайший водитель неминуемо превращался в лютого человеконенавистника, жаждущего пустить в ход полуавтоматическое оружие.
Клинт старательно избегал крупных магистралей, но и на объездных путях оказалась та же картина. Бобби уже успел рассказать обо всех событиях ночи, а до лабораторий оставалось еще минут десять езды. А рассказывал Бобби довольно долго: Клинт постоянно прерывал повествование. Удивление Клинта было сдержанным — на то он и Клинт, и все же новость о том, что Фрэнк, видимо, умеет телепортироваться, даже его поразила.
Толковать с таким невозмутимым человеком, как Клинт, о загадках человеческой психики — пустое дело: поневоле сам чувствуешь себя пустобрехом, у которого один ветер в голове. Поэтому, когда машина еле-еле ползла по Бристол-авеню, Бобби решил сменить тему.
— А ведь было время, хоть весь округ исколеси — ни одной пробки.
— Было время, и не так давно.
— Да уж. Когда-то и дом можно было купить без всякой очереди. Это сейчас спрос в пять раз больше, чем предложение.
— Ага.
— И по всему округу росли апельсиновые рощи.
— Помню, помню. Бобби вздохнул — Достукались. Ишь как я разбрюзжался: раньше и то было лучше, и это. Старый хрыч, да и только. Еще немного — и стану вспоминать, как здорово жилось на земле при динозаврах.
— Мечты, — заметил Клинт. — У всякого своя мечта. А у многих еще и такая — перебраться в Калифорнию. Вон сколько сюда понаехало, яблоку негде упасть. Из-за этой теснотищи Калифорния уже не похожа на край их мечты. Вернее, мечта, ради которой они сюда едут, уже никогда не сбудется. А может, мечта и должна быть недостижимой или хотя бы труднодостижимой. Что в ней толку, если ее легко осуществить?
Бобби ушам своим не верил: кто бы мог подумать, что Клинт способен разразиться таким пространным монологом, да еще на такую отвлеченную тему, как мечта?
— Ну сам-то ты уже живешь в Калифорнии. И о чем ты теперь мечтаешь?
После некоторого колебания Клинт ответил:
— Чтобы Фелина снова могла слышать. Медицина здорово продвинулась. Что ни день — новые открытия, новые методы лечения.
Машина свернула с Бристол-авеню на тихую улочку, где находились лаборатории Паломар. “Хорошая у Клинта мечта, — подумал Бобби. — Прямо замечательная. Лучше, чем у нас с Джулией — заработать на спокойную жизнь, забрать Томаса из Сьело-Виста и жить всем вместе, как прежде”.
Клинт остановил машину возле большого бетонного корпуса лабораторий. Подходя к двери корпуса, он бросил:
— Ах да. Приемщица думает, будто я “голубой”. Мне так удобнее.
— Что?
Но Клинт без дальнейших объяснений вошел в приемную. Бобби проследовал за ним и подошел к окошку для посетителей. За барьером он увидел хорошенькую блондинку.
— Здравствуйте, Лайза, — сказал Клинт.
— Привет. — Девица хлопнула жевательной резинкой.
— Агентство “Дакота и Дакота”.
— Да-да, помню. Анализы готовы. Сейчас принесу.
Она оглядела Бобби и улыбнулась. Бобби тоже улыбнулся, хотя любопытный взгляд девицы показался ему немного странным.
Приемщица принесла два больших запечатанных конверта из плотной бумаги. На одном значилось:
"ОБРАЗЦЫ”, на другом — “РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА”. Клинт передал второй конверт Бобби, и они отошли от барьера в другой конец приемной Бобби вскрыл конверт, достал бумаги и пробежал глазами.
— Кошачья кровь.
— Да ну!
— Именно так. Когда Фрэнк проснулся в мотеле, он был перепачкан кошачьей кровью.
— Я же говорил, что Фрэнк не убийца.
— Кошка, вероятно, думает иначе.
— А насчет песка что?
— Гм... Какие-то непонятные термины... В общем, вывод такой, что мы не ошиблись. Это действительно черный песок.
Клинт вернулся к окошку.
— Лайза, помните, вы рассказывали про пляж на Гавайях? Вот где черный песок.
— Кайму. Местечко — класс.
— Да, Кайму. А есть еще такие пляжи?
— С черным песком? Нет. Там еще один замечательный пляжик — Пуналуу. И тот и другой — на большом острове. Может, на других островах такие и встречаются. Там ведь вулканов уйма.
— При чем тут вулканы? — вмешался Бобби.
Лайза вынула изо рта жевательную резинку и положила на клочок бумаги.
— Мне говорили, все как раз из-за вулканов. Горячая лава стекает в море, в воде начинает взрываться и разбрасывает много-много крохотных кусочков черного стекла. Потом волны их перемалывают, перемалывают, и получается черный песок.
— Выходит, такие пляжи на Гавайях могут оказаться где угодно? — предположил Клинт. Лайза пожала плечами. — Наверно. Клинт, а этот парень — твой.., дружок?
— Да.
— Я хочу сказать, близкий дружок?
— Да, — ответил Клинт, не глядя на шефа. Лайза подмигнула Бобби.
— Слушай, попроси Клинта свозить тебя на Кайму. Заниматься любовью звездной ночью на черном песке — отпад. Мало того что он мягкий, он еще и не отсвечивает. Обычный песок отражает лунный свет, а этот — нет. Лежишь на нем — будто летишь в темноте. Все ощущения в сто раз сильнее. В общем, сам понимаешь.
— Да, звучит заманчиво, — согласился Клинт. — Ну пока, Лайза.
Он направился к выходу. Бобби поплелся за ним, но Лайза окликнула его:
— Так ты уговори Клинта поехать на Кайму. Ей-богу, не пожалеете.
На улице Бобби остановил Клинта.
— Эй, а ну-ка объясни, что это значит?
— Она же все объяснила. Маленькие кусочки черного стекла...
— Я не про то. Ого! Да ты никак улыбаешься? В жизни не видел, чтобы ты улыбался. Ты чего лыбишься, гад такой?!
Глава 42
К девяти в агентство пришел Ли Чен. В кабинете, где помещались компьютеры, его уже дожидалась Джулия. Ли Чен откупорил бутылку апельсинового зельцеpa и устроился поудобнее возле своей обожаемой аппаратуры. Это был мужчина среднего роста, поджарый, жилистый, со смуглым, медного оттенка лицом и черными как смоль волосами, которые топорщились, почти как у панка. На нем были красные теннисные туфли и носки, широкие черные спортивные брюки с белым поясом, черная с зеленоватым отливом рубаха, покрытая причудливыми разводами в виде растительного орнамента, а сверху — черный пиджак с узкими лацканами и широкими накладными плечами. В агентстве “Дакота и Дакота” второго такого франта не найти — разве что приемщица Кэсси Хенли, которая что ни день щеголяла в обновке, одна другой моднее.
Пока Ли у своих компьютеров попивал зельцер, Джулия рассказала, что происходило в больнице. Показала и распечатки, которые Бобби успел сделать до прихода Ли. Рядом сидел Фрэнк Поллард, Джулия все время держала его в поле зрения. Во время рассказа Ли и бровью не повел, как будто, якшаясь с компьютерами, он набрался такой мудрости и проницательности, что его уже ничем не удивить — даже известием, что кто-то там обладает даром телепортации. Джулия прекрасно знала, что Ли можно доверить любую тайну клиентов: уж кто-кто, а он умеет держать язык за зубами. Она бы хотела узнать еще одно: насколько искренне его непоколебимое безразличие, не надевает ли он по утрам вместе со своей фасонистой одеждой и эту маску невозмутимости.
На этот счет у Джулии были сомнения. Зато в том, что Ли — мастак по части компьютеров, она не сомневалась. Когда она закончила свой беглый рассказ. Ли поинтересовался:
— И что мне теперь надо делать?
Как видно, ему по плечу любая проблема. И Джулия была уверена в этом не меньше самого Ли.
Она протянула ему блокнот, где на десяти страницах в две колонки были выписаны номера банкнот.
— Мы брали без разбора из обоих пакетов, которые Фрэнк передал нам на хранение. Попробуй-ка установить, не засветились ли эти денежки в связи с какой-нибудь грязной историей. Может, они фигурировали в деле об ограблении, вымогательстве, похищении. Сумеешь?
Ли быстро перелистал блокнот.
— Близких номеров нет. Придется попотеть. Обычно полиция не регистрирует номера украденных денег. Только совсем новые купюры в нераспечатанных пачках, подобранные номер к номеру.
— Те, что в пакетах, видимо, уже давно в обращении.
— Остается слабая надежда, что эти деньги действительно, как ты говоришь, побывали в руках вымогателя, который требовал выкуп. Тогда, прежде чем пострадавший передал деньги преступнику, полиция наверняка переписала номера, чтобы тот не сумел отпереться. Шансов мало, но попробовать стоит. Какие еще поручения?
— В прошлом году в Гарден-Гроув уничтожили целую семью по фамилии Фаррис.
— По моей вине, — вставил Фрэнк.
Ли уперся локтями в ручки кресла, наклонился вперед и сцепил вытянутые пальцы. В этой позе он смахивал на умудренного приверженца чань-буддизма, которому в аэропорту по ошибке выдали не его чемодан, и теперь он поневоле расхаживает в стильном облачении художника-авангардиста.
— Смерти нет, мистер Поллард. Люди не умирают, но лишь уходят из этого мира. Скорбь есть благо, но чувство вины — суетное чувство.
Среди знакомых Джулии было не так уж много компьютерных фанатов, однако какой-никакой опыт общения с ними имелся. Мало кому из них удавалось сочетать интерес к таким земным материям, как наука и техника, с религиозными воззрениями. Ли же привели к вере в Бога работа с компьютерами и увлечение современной физикой. По его мнению, стоит уяснить, что представляет собой лишенное измерений пространство в компьютерной сети, и добавить к этому современные представления о Вселенной — и ты неизбежно убеждаешься в существовании Творца. Как-то Ли попытался растолковать это Джулии, но она ровным счетом ничего не поняла.
Она сообщила Ли даты убийств и рассказала обо всех обстоятельствах гибели Фаррисов и Романов.
— Мы подозреваем, что в обоих случаях убийства совершил один человек. Как его зовут — ума не приложу. Я зову его мистер Синесветик. Со своими жертвами он расправляется самым зверским образом, поэтому есть подозрение, что на его счету уже много убийств. Если так, значит, убийца орудует не в какой-то одной местности, а на большой территории, или мистер Синесветик так ловко прячет концы в воду, что журналисты не заметили связи между убийствами.
— Иначе эта история не сходила бы с первых страниц газет, — добавил Фрэнк. — Дело-то необычное: на телах всех жертв остались следы зубов.
— Сейчас компьютерные сети большинства органов полиции связаны друг с другом. Может, управления полиции разных округов и обнаружили то, что проморгали газетчики, — что почерк убийцы один и тот же. Не исключено, что местное управление, полиция штата и федеральные органы втихомолку уже ведут расследование. Вот и надо выяснить, не напала ли калифорнийская полиция — или ФБР — на след мистера Синесветика. Узнать бы, какими сведениями о нем они располагают. Все до последней мелочи.
Ли улыбнулся. Среди медной смуглоты сверкнули, как точеные колышки из слоновой кости, два ряда зубов.
— В открытых файлах такую информацию не нарыть. Придется проникать в закрытые. Сунуться в компьютерную сеть каждого управления, вплоть до ФБР.
— Трудно?
— Еще как. Но мне не впервой.
Ли подтянул рукава пиджака, хрустнул пальцами и повернулся к компьютеру с видом пианиста, который готовится исполнить концерт Моцарта. Тут он замешкался и взглянул на Джулию.
— Я буду подбираться к данным окольным путем, чтобы не засекли. Никаких признаков проникновения не останется, и данные не пострадают. Но учти: если меня все-таки застукают за этим занятием и расколют, у вас отберут патент на сыскную работу.
— Возьму вину на себя. Пусть у меня и отбирают. А у Бобби патент останется, так что агентству убытка не будет. Сколько времени тебе понадобится?
— Часа четыре-пять. Может, и больше. Гораздо больше. Принеси мне обед сюда, ладно? Не хочу отрываться.
— Хорошо. Что тебе принести?
— Биг-мак, жареной картошки побольше и молочный коктейль с ванилью. Джулия сморщила нос.
— Ты что, светило компьютерное, не слышал, к чему приводит избыток холестерина?
— Слышал. А мне плевать. Чего мне бояться холестерина? Раз уж мы все равно не умираем. Просто уйду из этого мира чуть раньше положенного — и все дела.
Пока Ли у своих компьютеров попивал зельцер, Джулия рассказала, что происходило в больнице. Показала и распечатки, которые Бобби успел сделать до прихода Ли. Рядом сидел Фрэнк Поллард, Джулия все время держала его в поле зрения. Во время рассказа Ли и бровью не повел, как будто, якшаясь с компьютерами, он набрался такой мудрости и проницательности, что его уже ничем не удивить — даже известием, что кто-то там обладает даром телепортации. Джулия прекрасно знала, что Ли можно доверить любую тайну клиентов: уж кто-кто, а он умеет держать язык за зубами. Она бы хотела узнать еще одно: насколько искренне его непоколебимое безразличие, не надевает ли он по утрам вместе со своей фасонистой одеждой и эту маску невозмутимости.
На этот счет у Джулии были сомнения. Зато в том, что Ли — мастак по части компьютеров, она не сомневалась. Когда она закончила свой беглый рассказ. Ли поинтересовался:
— И что мне теперь надо делать?
Как видно, ему по плечу любая проблема. И Джулия была уверена в этом не меньше самого Ли.
Она протянула ему блокнот, где на десяти страницах в две колонки были выписаны номера банкнот.
— Мы брали без разбора из обоих пакетов, которые Фрэнк передал нам на хранение. Попробуй-ка установить, не засветились ли эти денежки в связи с какой-нибудь грязной историей. Может, они фигурировали в деле об ограблении, вымогательстве, похищении. Сумеешь?
Ли быстро перелистал блокнот.
— Близких номеров нет. Придется попотеть. Обычно полиция не регистрирует номера украденных денег. Только совсем новые купюры в нераспечатанных пачках, подобранные номер к номеру.
— Те, что в пакетах, видимо, уже давно в обращении.
— Остается слабая надежда, что эти деньги действительно, как ты говоришь, побывали в руках вымогателя, который требовал выкуп. Тогда, прежде чем пострадавший передал деньги преступнику, полиция наверняка переписала номера, чтобы тот не сумел отпереться. Шансов мало, но попробовать стоит. Какие еще поручения?
— В прошлом году в Гарден-Гроув уничтожили целую семью по фамилии Фаррис.
— По моей вине, — вставил Фрэнк.
Ли уперся локтями в ручки кресла, наклонился вперед и сцепил вытянутые пальцы. В этой позе он смахивал на умудренного приверженца чань-буддизма, которому в аэропорту по ошибке выдали не его чемодан, и теперь он поневоле расхаживает в стильном облачении художника-авангардиста.
— Смерти нет, мистер Поллард. Люди не умирают, но лишь уходят из этого мира. Скорбь есть благо, но чувство вины — суетное чувство.
Среди знакомых Джулии было не так уж много компьютерных фанатов, однако какой-никакой опыт общения с ними имелся. Мало кому из них удавалось сочетать интерес к таким земным материям, как наука и техника, с религиозными воззрениями. Ли же привели к вере в Бога работа с компьютерами и увлечение современной физикой. По его мнению, стоит уяснить, что представляет собой лишенное измерений пространство в компьютерной сети, и добавить к этому современные представления о Вселенной — и ты неизбежно убеждаешься в существовании Творца. Как-то Ли попытался растолковать это Джулии, но она ровным счетом ничего не поняла.
Она сообщила Ли даты убийств и рассказала обо всех обстоятельствах гибели Фаррисов и Романов.
— Мы подозреваем, что в обоих случаях убийства совершил один человек. Как его зовут — ума не приложу. Я зову его мистер Синесветик. Со своими жертвами он расправляется самым зверским образом, поэтому есть подозрение, что на его счету уже много убийств. Если так, значит, убийца орудует не в какой-то одной местности, а на большой территории, или мистер Синесветик так ловко прячет концы в воду, что журналисты не заметили связи между убийствами.
— Иначе эта история не сходила бы с первых страниц газет, — добавил Фрэнк. — Дело-то необычное: на телах всех жертв остались следы зубов.
— Сейчас компьютерные сети большинства органов полиции связаны друг с другом. Может, управления полиции разных округов и обнаружили то, что проморгали газетчики, — что почерк убийцы один и тот же. Не исключено, что местное управление, полиция штата и федеральные органы втихомолку уже ведут расследование. Вот и надо выяснить, не напала ли калифорнийская полиция — или ФБР — на след мистера Синесветика. Узнать бы, какими сведениями о нем они располагают. Все до последней мелочи.
Ли улыбнулся. Среди медной смуглоты сверкнули, как точеные колышки из слоновой кости, два ряда зубов.
— В открытых файлах такую информацию не нарыть. Придется проникать в закрытые. Сунуться в компьютерную сеть каждого управления, вплоть до ФБР.
— Трудно?
— Еще как. Но мне не впервой.
Ли подтянул рукава пиджака, хрустнул пальцами и повернулся к компьютеру с видом пианиста, который готовится исполнить концерт Моцарта. Тут он замешкался и взглянул на Джулию.
— Я буду подбираться к данным окольным путем, чтобы не засекли. Никаких признаков проникновения не останется, и данные не пострадают. Но учти: если меня все-таки застукают за этим занятием и расколют, у вас отберут патент на сыскную работу.
— Возьму вину на себя. Пусть у меня и отбирают. А у Бобби патент останется, так что агентству убытка не будет. Сколько времени тебе понадобится?
— Часа четыре-пять. Может, и больше. Гораздо больше. Принеси мне обед сюда, ладно? Не хочу отрываться.
— Хорошо. Что тебе принести?
— Биг-мак, жареной картошки побольше и молочный коктейль с ванилью. Джулия сморщила нос.
— Ты что, светило компьютерное, не слышал, к чему приводит избыток холестерина?
— Слышал. А мне плевать. Чего мне бояться холестерина? Раз уж мы все равно не умираем. Просто уйду из этого мира чуть раньше положенного — и все дела.
Глава 43
На двери ювелирной лавки, щелкнув, поднялись металлические жалюзи, и владелец лавки Арчер Ван Корвер воззрился на Бобби и Джулию сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Глаза его недоверчиво сузились, хотя Дакоты заранее договорились с ним об этой встрече. Оглядев гостей, он отпер дверь и впустил их в лавку.
Ван Корверу было пятьдесят пять лет, однако он, не жалея ни денег, ни времени, пытался сохранить моложавую внешность. Чего только он не делал, чтобы удержать молодость: кожу на лице ему то чистили, что подтягивали, то увлажняли, меняли форму носа и подбородка. Он носил накладные локоны, очень искусно подобранные, — точь-в-точь натуральные волосы, только крашеные. Но Ван Корвер сам же все испортил: вместо того чтобы просто прикрыть залысину, он водрузил на голове такой пышный кок, что его неестественность сразу бросалась в глаза. Если бы Ван Корверу вздумалось забраться в бассейн прямо с этим сооружением на голове, оно торчало бы из воды, как рубка подводной лодки.
Хозяин лавки закрыл дверь на два запора и повернулся к Бобби.
— Вообще-то я по утрам делами не занимаюсь, — сообщил он. — Все деловые встречи назначаю на вечер.
— Мы очень признательны, что вы сделали для нас исключение.
Ван Корвер театрально вздохнул.
— Итак, чему обязан?
— Не могли бы вы оценить один камешек? Ван Корвер недоверчиво прищурил и без того узенькие глазки и стал совсем похож на хорька. Когда лет тридцать назад он поменял имя и фамилию и из Джима Боба Хора превратился в Ван Корвера, друзья шутили, что прежняя фамилия подходила ему куда больше: с этим прищуром он настоящий хорь, а никакой не Ван Корвер.
Ван Корверу было пятьдесят пять лет, однако он, не жалея ни денег, ни времени, пытался сохранить моложавую внешность. Чего только он не делал, чтобы удержать молодость: кожу на лице ему то чистили, что подтягивали, то увлажняли, меняли форму носа и подбородка. Он носил накладные локоны, очень искусно подобранные, — точь-в-точь натуральные волосы, только крашеные. Но Ван Корвер сам же все испортил: вместо того чтобы просто прикрыть залысину, он водрузил на голове такой пышный кок, что его неестественность сразу бросалась в глаза. Если бы Ван Корверу вздумалось забраться в бассейн прямо с этим сооружением на голове, оно торчало бы из воды, как рубка подводной лодки.
Хозяин лавки закрыл дверь на два запора и повернулся к Бобби.
— Вообще-то я по утрам делами не занимаюсь, — сообщил он. — Все деловые встречи назначаю на вечер.
— Мы очень признательны, что вы сделали для нас исключение.
Ван Корвер театрально вздохнул.
— Итак, чему обязан?
— Не могли бы вы оценить один камешек? Ван Корвер недоверчиво прищурил и без того узенькие глазки и стал совсем похож на хорька. Когда лет тридцать назад он поменял имя и фамилию и из Джима Боба Хора превратился в Ван Корвера, друзья шутили, что прежняя фамилия подходила ему куда больше: с этим прищуром он настоящий хорь, а никакой не Ван Корвер.