Страница:
Правда, такой растерянной, сломленной он жену тоже никогда прежде не видел. В дикую разноголосицу чувств, которые бушевали в этот миг в его душе, влились горечь и гнев.
Бобби не терял надежды, что Фрэнк выполнит все, что от него требуется, однако не забыл он и про свой револьвер: вдруг запахнет жареным или противник потеряет бдительность. Но едва они вошли в кухню, как Золт потребовал:
— Достань оружие из кобуры и вынь патроны.
При виде Бобби Золт шмыгнул за стул, на котором сидела Джулия, и схватил ее за горло. Бобби с опаской покосился на его крючковатые, как у зверя, когти. Что когти — такой детина и без когтей запросто глотку выдерет.
Бобби вытащил из-за пазухи “смит-вессон”. Всем видом показывая, что стрелять не собирается, он вытряхнул патроны на пол и положил револьвер на стойку.
С каждой секундой возбуждение Золта заметно росло. Он отпустил Джулию, отошел от стула и окинул Фрэнка торжествующим взглядом.
Но Фрэнк словно не замечал его торжества. Казалось, мысли его блуждают далеко-далеко отсюда. Если он и следил за происходящим в кухне, то, надо отдать ему должное, скрывал он это мастерски.
Золт указал на пол перед собой:
— На колени, матереубийца.
Кошки расступились, очистив место на потрескавшемся линолеуме, на которое указывал маньяк.
Близнецы стояли поодаль, приняв нарочито скучающие позы, но Бобби видел, как бьются жилки у них на висках, как непристойно выпятились соски под легкой тканью. Совершенно кошачьи повадки; кошки тоже иной раз изображают равнодушие, а ушами поводят; только по ушам и догадаешься, что они слушают.
— Я сказал — на колени, — повторил Золт. — Пожалей хоть своих благодетелей. За целых семь лет лишь эти двое отважились прийти к тебе на помощь, неужели ты отплатишь им черной неблагодарностью? На колени, или я уничтожу их. И его и ее. Уничтожу немедленно.
Нет, это не маньяк. Это скорее злой дух, имя которому — легион, и движут им силы выше человеческого разумения.
Фрэнк, стоявший рядом с Бобби, шагнул вперед.
Еще шаг.
Фрэнк замер и в изумлении уставился на кошек.
По прошествии времени, вспоминая слова Фрэнка, произнесенные в эту минуту, Бобби никак не мог понять, был ли у Фрэнка тайный умысел или же он действовал в помрачении и дальнейшие события стали для него такой же неожиданностью, как и для других. А случилось вот что. Оглядев кошек, Фрэнк нахмурился, перевел взгляд на ту из сестер, что держалась побойчее, и протянул:
— Стало быть, мать здесь? Здесь, с нами, в этом доме?
Смиренница затаилась. Зато ее разбитная сестренка вздохнула с облегчением, как будто вопрос Фрэнка дал ей повод выложить все начистоту, не дожидаясь удобного случая. Она одарила Золта многозначительнейшей улыбкой, в которой смешались тончайшие оттенки чувств: злая насмешка и страстный призыв, скрытый страх и дерзкий вызов, жаркая чувственность: сколько зверей ни рыскает по полям и лесам, ни в одном облике не увидишь столько первобытной дикости, сколько выражала эта улыбка.
Золт переменился в лице. Он с ужасом глядел на сестру, словно не верил поразившей его догадке. На мгновение в его глазах впервые промелькнуло что-то человеческое.
— Не может быть, — выдохнул он. — И вы посмели? Бойкая сестренка улыбнулась еще шире.
— Ты ее похоронил, а мы выкопали. Она вошла в наших кошечек и теперь останется с нами навсегда.
Кошки, помахивая хвостами, таращились на Золта.
Издав нечеловеческий вопль, он с дьявольским проворством бросился на сестру, с налета прижал ее к холодильнику, впился пальцами ей в лицо и ударил головой о пожелтевшую эмалированную дверцу. Потом еще. Затем ухватил за талию и поднял в воздух — видно, собирался швырнуть на пол, как ребенок в ярости отшвыривает куклу. Однако сестра, ловкая, точно кошка, мигом обхватила его стройными ногами и повисла на нем, так что лицо брата уткнулось ей в грудь. Золт дубасил ее что было сил, но Лилли не отпускала. Лишь когда он опустил руки, она слегка разжала объятия и сползла пониже. Ее бледная шея оказалась возле его губ, словно сестра сама подсказывала, что надо делать. Золт только того и ждал... Он вонзил зубы в горло сестры.
Кошки подняли адский визг — но уже не хором, а вразнобой — и разбежались из кухни кто куда.
Через минуту отчаянные вопли Золта и пугающе сладострастные вскрики сестры замолкли. Лилли была мертва.
Бобби и Джулия даже не пытались вмешаться. Что толку лезть в жерло бушующего торнадо: смерч не утихнет, а сам погибнешь. Фрэнк наблюдал эту сцену с поразительным безучастием, которое не покидало его после возвращения домой.
Покончив с одной сестрой, Золт набросился на вторую. С ней он расправился еще быстрее — та и не думала сопротивляться.
Едва маньяк выпустил изувеченное тело сестры, как Фрэнк наконец приступил к выполнению замысла, который внушил ему Бобби. Он приблизился к брату и схватил того за руку. В ту же секунду, как и рассчитывал Бобби, Фрэнк исчез, увлекая за собой Золта, которому поневоле пришлось телепортироваться вместе с братом.
После шума и криков в кухне наступила пронзительная тишина.
Лоб Джулии покрылся испариной, ее мутило.
Она попыталась встать, отодвинула стул — в тишине деревянные ножки громко проскребли по линолеуму.
— Не спеши. — Бобби подскочил к стулу, склонился над женой и, удерживая, взял за здоровую руку. — Надо подождать. Сиди лучше здесь, от греха подальше.
Глухой перелив флейты.
Резкий порыв ветра.
— Бобби, они возвращаются, — всполошилась Джулия. — Бежим отсюда, пока не поздно! Но Бобби опять удержал ее.
— Ты, главное, отвернись. Смотреть буду я. Мне нужно убедиться, что Фрэнк ничего не перепутал. А тебе смотреть не стоит.
Вновь прозвучала несуразная мелодия, и налетевший ветер потревожил запах крови покойной родительницы.
— Ты о чем? — не поняла Джулия.
— Закрой глаза.
Джулия, конечно же, не послушалась. Закрывать глаза перед лицом опасности — не в ее характере.
Полларды вернулись. Трудно сказать, закинуло ли их на Фудзияму, оказались ли они где-нибудь поближе, например у дока Фогарти, а может, вихрем пронеслись по разным местам, только отсутствовали они недолго. По замыслу Бобби, который тот объяснил Фрэнку в машине, именно эти лихорадочные метания с места на место и помогут им победить Золта, и Фрэнк не подкачал. Поскольку перемещения сейчас полностью зависели от его воли, а силы его раз от разу слабели, при восстановлении возникала путаница, которая усугублялась после каждой телепортации. Тела братьев срослись более диковинным образом, чем у сиамских близнецов. Левая рука Фрэнка вросла в бок Золта — казалось, Фрэнк просунул руку брата между ребер и копается во внутренностях. Правая нога Золта приросла к левой ноге Фрэнка, теперь они вместе стояли на трех ногах.
Были и другие странности, но Бобби не успел хорошо разглядеть: братья опять улетучились. Фрэнку следовало телепортироваться без передышки, чтобы Золт не успел опомниться и взять дело в свои руки. Только бы Фрэнк не останавливался — тогда тела братьев сплетутся в такой хитрый узел, что никакое восстановление не поможет их разъединить.
Джулия все поняла. Она сидела смирно, положив поврежденную руку на колени, а здоровой крепко вцепилась в Бобби. Видно, она и сама догадалась, что Фрэнк ради них с Бобби жертвует собой, а им остается лишь одно — наблюдать его подвиг и навсегда сохранить в памяти вместе с Томасом, Хэлом, Клинтом и Фелиной и своего отважного спасителя.
Не это ли главный и священнейший долг родных и друзей — запечатлеть в душе образ того, кто им дорог? И тогда со смертью он не уйдет из этого мира, он как бы останется в нем и будет жить столько, сколько о нем будут помнить. Только память способна победить бестолковое коловращение жизни и смерти на земле, только благодаря памяти не расторгается связь между поколениями, а жизнь обретает стройность и смысл.
Пение флейты, порыв ветра. Братья снова в кухне. Поспешные путешествия и сумбурные восстановления сделали свое дело: Полларды окончательно слились в одно существо, какое не приснится и в страшном сне. Из обоих тел слепилась чудовищная неповоротливая туша ростом больше двух метров. У монстра была одна голова. На Дакотов глядело кошмарное подобие лица. Карие глаза Фрэнка разбежались врозь, между ними косой щелью раскрылся рот. Второй рот пересекал левую щеку. В кухне раздались сразу два надсадных вопля. На груди монстра оказалось еще одно лицо — безрогое, но с двумя глазными впадинами; из одной не мигая смотрел голубой, как у Золта, глаз, другая скалилась острыми зубами.
Неуклюжая тварь пропала, но чуть погодя появилась вновь. Она превратилась в огромный бесформенный ком плоти, местами темной, местами омерзительно розовой. Ком ощетинился обломками костей, кое-где порос клочковатыми волосами, мраморные прожилки вен пульсировали в разном ритме. Как видно, напоследок Фрэнк побывал не то на знакомых задворках в Калькутте, не то на еще какой-нибудь свалке: груда обросла множеством тараканов и даже крысами. В этой каше плоть людей, грызунов и насекомых перемешалась так основательно, что Золт никогда не сумеет освободиться и восстановить прежнее обличье. Кошмарная слипшаяся груда живой материи, уже неспособной к жизни, тяжело рухнула на пол, дернулась и замерла.
Крысы и тараканы еще извивались и шевелились, пытаясь отодраться от мертвого тела, но приросли они прочно. Скоро и им наступит конец.
Бобби не терял надежды, что Фрэнк выполнит все, что от него требуется, однако не забыл он и про свой револьвер: вдруг запахнет жареным или противник потеряет бдительность. Но едва они вошли в кухню, как Золт потребовал:
— Достань оружие из кобуры и вынь патроны.
При виде Бобби Золт шмыгнул за стул, на котором сидела Джулия, и схватил ее за горло. Бобби с опаской покосился на его крючковатые, как у зверя, когти. Что когти — такой детина и без когтей запросто глотку выдерет.
Бобби вытащил из-за пазухи “смит-вессон”. Всем видом показывая, что стрелять не собирается, он вытряхнул патроны на пол и положил револьвер на стойку.
С каждой секундой возбуждение Золта заметно росло. Он отпустил Джулию, отошел от стула и окинул Фрэнка торжествующим взглядом.
Но Фрэнк словно не замечал его торжества. Казалось, мысли его блуждают далеко-далеко отсюда. Если он и следил за происходящим в кухне, то, надо отдать ему должное, скрывал он это мастерски.
Золт указал на пол перед собой:
— На колени, матереубийца.
Кошки расступились, очистив место на потрескавшемся линолеуме, на которое указывал маньяк.
Близнецы стояли поодаль, приняв нарочито скучающие позы, но Бобби видел, как бьются жилки у них на висках, как непристойно выпятились соски под легкой тканью. Совершенно кошачьи повадки; кошки тоже иной раз изображают равнодушие, а ушами поводят; только по ушам и догадаешься, что они слушают.
— Я сказал — на колени, — повторил Золт. — Пожалей хоть своих благодетелей. За целых семь лет лишь эти двое отважились прийти к тебе на помощь, неужели ты отплатишь им черной неблагодарностью? На колени, или я уничтожу их. И его и ее. Уничтожу немедленно.
Нет, это не маньяк. Это скорее злой дух, имя которому — легион, и движут им силы выше человеческого разумения.
Фрэнк, стоявший рядом с Бобби, шагнул вперед.
Еще шаг.
Фрэнк замер и в изумлении уставился на кошек.
По прошествии времени, вспоминая слова Фрэнка, произнесенные в эту минуту, Бобби никак не мог понять, был ли у Фрэнка тайный умысел или же он действовал в помрачении и дальнейшие события стали для него такой же неожиданностью, как и для других. А случилось вот что. Оглядев кошек, Фрэнк нахмурился, перевел взгляд на ту из сестер, что держалась побойчее, и протянул:
— Стало быть, мать здесь? Здесь, с нами, в этом доме?
Смиренница затаилась. Зато ее разбитная сестренка вздохнула с облегчением, как будто вопрос Фрэнка дал ей повод выложить все начистоту, не дожидаясь удобного случая. Она одарила Золта многозначительнейшей улыбкой, в которой смешались тончайшие оттенки чувств: злая насмешка и страстный призыв, скрытый страх и дерзкий вызов, жаркая чувственность: сколько зверей ни рыскает по полям и лесам, ни в одном облике не увидишь столько первобытной дикости, сколько выражала эта улыбка.
Золт переменился в лице. Он с ужасом глядел на сестру, словно не верил поразившей его догадке. На мгновение в его глазах впервые промелькнуло что-то человеческое.
— Не может быть, — выдохнул он. — И вы посмели? Бойкая сестренка улыбнулась еще шире.
— Ты ее похоронил, а мы выкопали. Она вошла в наших кошечек и теперь останется с нами навсегда.
Кошки, помахивая хвостами, таращились на Золта.
Издав нечеловеческий вопль, он с дьявольским проворством бросился на сестру, с налета прижал ее к холодильнику, впился пальцами ей в лицо и ударил головой о пожелтевшую эмалированную дверцу. Потом еще. Затем ухватил за талию и поднял в воздух — видно, собирался швырнуть на пол, как ребенок в ярости отшвыривает куклу. Однако сестра, ловкая, точно кошка, мигом обхватила его стройными ногами и повисла на нем, так что лицо брата уткнулось ей в грудь. Золт дубасил ее что было сил, но Лилли не отпускала. Лишь когда он опустил руки, она слегка разжала объятия и сползла пониже. Ее бледная шея оказалась возле его губ, словно сестра сама подсказывала, что надо делать. Золт только того и ждал... Он вонзил зубы в горло сестры.
Кошки подняли адский визг — но уже не хором, а вразнобой — и разбежались из кухни кто куда.
Через минуту отчаянные вопли Золта и пугающе сладострастные вскрики сестры замолкли. Лилли была мертва.
Бобби и Джулия даже не пытались вмешаться. Что толку лезть в жерло бушующего торнадо: смерч не утихнет, а сам погибнешь. Фрэнк наблюдал эту сцену с поразительным безучастием, которое не покидало его после возвращения домой.
Покончив с одной сестрой, Золт набросился на вторую. С ней он расправился еще быстрее — та и не думала сопротивляться.
Едва маньяк выпустил изувеченное тело сестры, как Фрэнк наконец приступил к выполнению замысла, который внушил ему Бобби. Он приблизился к брату и схватил того за руку. В ту же секунду, как и рассчитывал Бобби, Фрэнк исчез, увлекая за собой Золта, которому поневоле пришлось телепортироваться вместе с братом.
После шума и криков в кухне наступила пронзительная тишина.
Лоб Джулии покрылся испариной, ее мутило.
Она попыталась встать, отодвинула стул — в тишине деревянные ножки громко проскребли по линолеуму.
— Не спеши. — Бобби подскочил к стулу, склонился над женой и, удерживая, взял за здоровую руку. — Надо подождать. Сиди лучше здесь, от греха подальше.
Глухой перелив флейты.
Резкий порыв ветра.
— Бобби, они возвращаются, — всполошилась Джулия. — Бежим отсюда, пока не поздно! Но Бобби опять удержал ее.
— Ты, главное, отвернись. Смотреть буду я. Мне нужно убедиться, что Фрэнк ничего не перепутал. А тебе смотреть не стоит.
Вновь прозвучала несуразная мелодия, и налетевший ветер потревожил запах крови покойной родительницы.
— Ты о чем? — не поняла Джулия.
— Закрой глаза.
Джулия, конечно же, не послушалась. Закрывать глаза перед лицом опасности — не в ее характере.
Полларды вернулись. Трудно сказать, закинуло ли их на Фудзияму, оказались ли они где-нибудь поближе, например у дока Фогарти, а может, вихрем пронеслись по разным местам, только отсутствовали они недолго. По замыслу Бобби, который тот объяснил Фрэнку в машине, именно эти лихорадочные метания с места на место и помогут им победить Золта, и Фрэнк не подкачал. Поскольку перемещения сейчас полностью зависели от его воли, а силы его раз от разу слабели, при восстановлении возникала путаница, которая усугублялась после каждой телепортации. Тела братьев срослись более диковинным образом, чем у сиамских близнецов. Левая рука Фрэнка вросла в бок Золта — казалось, Фрэнк просунул руку брата между ребер и копается во внутренностях. Правая нога Золта приросла к левой ноге Фрэнка, теперь они вместе стояли на трех ногах.
Были и другие странности, но Бобби не успел хорошо разглядеть: братья опять улетучились. Фрэнку следовало телепортироваться без передышки, чтобы Золт не успел опомниться и взять дело в свои руки. Только бы Фрэнк не останавливался — тогда тела братьев сплетутся в такой хитрый узел, что никакое восстановление не поможет их разъединить.
Джулия все поняла. Она сидела смирно, положив поврежденную руку на колени, а здоровой крепко вцепилась в Бобби. Видно, она и сама догадалась, что Фрэнк ради них с Бобби жертвует собой, а им остается лишь одно — наблюдать его подвиг и навсегда сохранить в памяти вместе с Томасом, Хэлом, Клинтом и Фелиной и своего отважного спасителя.
Не это ли главный и священнейший долг родных и друзей — запечатлеть в душе образ того, кто им дорог? И тогда со смертью он не уйдет из этого мира, он как бы останется в нем и будет жить столько, сколько о нем будут помнить. Только память способна победить бестолковое коловращение жизни и смерти на земле, только благодаря памяти не расторгается связь между поколениями, а жизнь обретает стройность и смысл.
Пение флейты, порыв ветра. Братья снова в кухне. Поспешные путешествия и сумбурные восстановления сделали свое дело: Полларды окончательно слились в одно существо, какое не приснится и в страшном сне. Из обоих тел слепилась чудовищная неповоротливая туша ростом больше двух метров. У монстра была одна голова. На Дакотов глядело кошмарное подобие лица. Карие глаза Фрэнка разбежались врозь, между ними косой щелью раскрылся рот. Второй рот пересекал левую щеку. В кухне раздались сразу два надсадных вопля. На груди монстра оказалось еще одно лицо — безрогое, но с двумя глазными впадинами; из одной не мигая смотрел голубой, как у Золта, глаз, другая скалилась острыми зубами.
Неуклюжая тварь пропала, но чуть погодя появилась вновь. Она превратилась в огромный бесформенный ком плоти, местами темной, местами омерзительно розовой. Ком ощетинился обломками костей, кое-где порос клочковатыми волосами, мраморные прожилки вен пульсировали в разном ритме. Как видно, напоследок Фрэнк побывал не то на знакомых задворках в Калькутте, не то на еще какой-нибудь свалке: груда обросла множеством тараканов и даже крысами. В этой каше плоть людей, грызунов и насекомых перемешалась так основательно, что Золт никогда не сумеет освободиться и восстановить прежнее обличье. Кошмарная слипшаяся груда живой материи, уже неспособной к жизни, тяжело рухнула на пол, дернулась и замерла.
Крысы и тараканы еще извивались и шевелились, пытаясь отодраться от мертвого тела, но приросли они прочно. Скоро и им наступит конец.
Глава 57
Это был скромный домик на побережье, в тихой местности, где земельные участки еще не шли нарасхват. Позади дома — веранда с деревянными ступеньками. Она выходила на поросший кустарником дворик, который спускался прямо к океану. Вокруг росли двенадцать пальм.
В гостиной стоял журнальный столик, узкий диванчик на двоих, пара стульев и “Вурлицер-950”. К нему — куча пластинок: джаз эпохи биг-бенда. На полу — хорошо подогнанный паркет из осветленного дуба. Иногда они сдвигали мебель, сворачивали ковер, включали музыкальный автомат и танцевали. Вдвоем.
Но это в основном вечерами.
Утром предавались любви. Порой под настроение отыскивали в поваренной книге какой-нибудь рецепт, стряпали, завтракали. Или просто пили кофе и беседовали, любуясь из окна океаном.
Еще у них были книги, две колоды карт. И увлечения у них были общие: они вместе изучали повадки животных и птиц, обитающих на побережье. Воспоминания — и светлые, и мрачные — тоже общие. Но главное — у них была общая жизнь. Больше они никогда не разлучатся.
Иногда они говорили о Томасе и дивились его невероятному дару, который он скрывал до самой смерти. Она считала, что эта история хоть кого научит: не хвастайся, будто все на свете постиг и видишь окружающих насквозь, душа человека — сложная штука, в ней кроются такие тайны, о которых посторонние даже не догадываются.
Чтобы полиция оставила их в покое, они признались, что вели дело некоего Фрэнка Полларда из Эль-Энканто-Хайтс, который утверждал, что его родной брат Джеймс Поллард из-за какой-то размолвки покушается на его жизнь. Джеймс явно был душевнобольным: он убил Томаса и нескольких сотрудников агентства, которое взялось уладить его конфликт с братом. Как установила полиция, дом Поллардов был залит бензином и подожжен, на пепелище обнаружены только обгоревшие кости. После этого полицейские стали наведываться в агентство все реже и реже. Ни у кого не оставалось сомнений, что мистер Джеймс Поллард прикончил своих сестер и брата и в настоящее время этот вооруженный и опасный преступник находится в бегах.
Агентство они продали. И не слишком о нем жалели. Она уже понимала, что искоренить все зло в мире ей не под силу, а ему теперь не от чего было ее спасать.
Дайсон Манфред и Роджер Гэвенолл опубликовали-таки статью о жуке-биороботе. Правда, после переговоров с агентством “Дакота и Дакота”, которое пожертвовало им некоторую сумму и в придачу несколько красных алмазов, ученые согласились не распространяться о том, как к ним попал этот экземпляр, и сплели в статье какую-то безобидную историю о его происхождении. Да и откуда им узнать о подлинном его происхождении без агентства “Дакота и Дакота”?
Когда чердак дома на побережье был достроен, туда перетащили коробки и сумки с деньгами, найденные в доме на Пасифик-Хилл-роуд. Как и подозревали Бобби и Джулия еще до поездки в Эль-Энканто-Хайтс, Золт и его мать, которые тяготились своей исковерканной жизнью, отводили душу, собирая несметные богатства. В спальне их дома на втором этаже хранились целые миллионы. Только часть этого состояния перекочевала на чердак дома на побережье, все прочее сгорело, когда Бобби и Джулия подожгли особняк на Пасифик-Хилл-роуд. Но и того, что они прихватили с собой, им хватит за глаза.
Он наконец осознал, что даже такому славному малому, как он, не чужды недобрые мысли и корыстные побуждения — одно другому не мешает. А она сказала, что эта догадка — признак зрелости, но пусть он не огорчается: в его годы самое время почувствовать, что жизнь — не Диснейленд.
И еще она сказала, что хочет завести собаку.
Он не возражал, но настаивал, чтобы сперва жена посоветовалась с ним насчет породы.
Она предупредила: если собака будет гадить в доме, пусть он сам за ней прибирает.
Он заупрямился: нет уж, прибирать будет жена, а он будет с собакой только тетешкаться да играть — швырять ей “летающую тарелочку”.
А потом она ему напомнила про тот вечер в Санта-Барбаре, когда в порыве отчаяния она твердила, что мечты не сбываются. Так вот, сейчас она понимает, что заблуждалась. Мечты постоянно сбываются. Беда лишь в том, что порой настроишься на одну мечту, а прочие упускаешь из виду. А они-то как раз и сбудутся. То, что она его встретила, что он ее полюбил, — разве это не сбывшаяся мечта?
Однажды она сказала, что у нее будет ребенок. Он обнял ее, долго-долго не отпускал и молчал, не зная, как выразить свою радость. Решили отметить это событие по всей форме: приоделись и собрались было поужинать в “Рице”, заказать шампанского, но в последний момент передумали. Куда приятнее отпраздновать по-домашнему — сидя на веранде, с которой открывается вид на океан, и слушая старые пластинки Томми Дорси.
Они спустились на пляж и стали строить песчаные замки. Большие такие. Потом сидели и смотрели, как волны размывают их постройки.
Время от времени они заводили разговор о загадочном послании, которое мысленно передал им Томас в свой смертный час. “Там свет, он тебя любит...” Что бы это значило? У них даже родилась самая дерзкая мечта, на какую только способно воображение, — мечта о том, что они никогда не умрут, потому что смерти нет.
Собаку они завели — черного Лабрадора.
Решили назвать его как-нибудь подурашливее и назвали Соуки.
Иногда ночами на нее нападал страх. Да и с ним такое случалось.
Но теперь они вместе. И впереди целая жизнь.
В гостиной стоял журнальный столик, узкий диванчик на двоих, пара стульев и “Вурлицер-950”. К нему — куча пластинок: джаз эпохи биг-бенда. На полу — хорошо подогнанный паркет из осветленного дуба. Иногда они сдвигали мебель, сворачивали ковер, включали музыкальный автомат и танцевали. Вдвоем.
Но это в основном вечерами.
Утром предавались любви. Порой под настроение отыскивали в поваренной книге какой-нибудь рецепт, стряпали, завтракали. Или просто пили кофе и беседовали, любуясь из окна океаном.
Еще у них были книги, две колоды карт. И увлечения у них были общие: они вместе изучали повадки животных и птиц, обитающих на побережье. Воспоминания — и светлые, и мрачные — тоже общие. Но главное — у них была общая жизнь. Больше они никогда не разлучатся.
Иногда они говорили о Томасе и дивились его невероятному дару, который он скрывал до самой смерти. Она считала, что эта история хоть кого научит: не хвастайся, будто все на свете постиг и видишь окружающих насквозь, душа человека — сложная штука, в ней кроются такие тайны, о которых посторонние даже не догадываются.
Чтобы полиция оставила их в покое, они признались, что вели дело некоего Фрэнка Полларда из Эль-Энканто-Хайтс, который утверждал, что его родной брат Джеймс Поллард из-за какой-то размолвки покушается на его жизнь. Джеймс явно был душевнобольным: он убил Томаса и нескольких сотрудников агентства, которое взялось уладить его конфликт с братом. Как установила полиция, дом Поллардов был залит бензином и подожжен, на пепелище обнаружены только обгоревшие кости. После этого полицейские стали наведываться в агентство все реже и реже. Ни у кого не оставалось сомнений, что мистер Джеймс Поллард прикончил своих сестер и брата и в настоящее время этот вооруженный и опасный преступник находится в бегах.
Агентство они продали. И не слишком о нем жалели. Она уже понимала, что искоренить все зло в мире ей не под силу, а ему теперь не от чего было ее спасать.
Дайсон Манфред и Роджер Гэвенолл опубликовали-таки статью о жуке-биороботе. Правда, после переговоров с агентством “Дакота и Дакота”, которое пожертвовало им некоторую сумму и в придачу несколько красных алмазов, ученые согласились не распространяться о том, как к ним попал этот экземпляр, и сплели в статье какую-то безобидную историю о его происхождении. Да и откуда им узнать о подлинном его происхождении без агентства “Дакота и Дакота”?
Когда чердак дома на побережье был достроен, туда перетащили коробки и сумки с деньгами, найденные в доме на Пасифик-Хилл-роуд. Как и подозревали Бобби и Джулия еще до поездки в Эль-Энканто-Хайтс, Золт и его мать, которые тяготились своей исковерканной жизнью, отводили душу, собирая несметные богатства. В спальне их дома на втором этаже хранились целые миллионы. Только часть этого состояния перекочевала на чердак дома на побережье, все прочее сгорело, когда Бобби и Джулия подожгли особняк на Пасифик-Хилл-роуд. Но и того, что они прихватили с собой, им хватит за глаза.
Он наконец осознал, что даже такому славному малому, как он, не чужды недобрые мысли и корыстные побуждения — одно другому не мешает. А она сказала, что эта догадка — признак зрелости, но пусть он не огорчается: в его годы самое время почувствовать, что жизнь — не Диснейленд.
И еще она сказала, что хочет завести собаку.
Он не возражал, но настаивал, чтобы сперва жена посоветовалась с ним насчет породы.
Она предупредила: если собака будет гадить в доме, пусть он сам за ней прибирает.
Он заупрямился: нет уж, прибирать будет жена, а он будет с собакой только тетешкаться да играть — швырять ей “летающую тарелочку”.
А потом она ему напомнила про тот вечер в Санта-Барбаре, когда в порыве отчаяния она твердила, что мечты не сбываются. Так вот, сейчас она понимает, что заблуждалась. Мечты постоянно сбываются. Беда лишь в том, что порой настроишься на одну мечту, а прочие упускаешь из виду. А они-то как раз и сбудутся. То, что она его встретила, что он ее полюбил, — разве это не сбывшаяся мечта?
Однажды она сказала, что у нее будет ребенок. Он обнял ее, долго-долго не отпускал и молчал, не зная, как выразить свою радость. Решили отметить это событие по всей форме: приоделись и собрались было поужинать в “Рице”, заказать шампанского, но в последний момент передумали. Куда приятнее отпраздновать по-домашнему — сидя на веранде, с которой открывается вид на океан, и слушая старые пластинки Томми Дорси.
Они спустились на пляж и стали строить песчаные замки. Большие такие. Потом сидели и смотрели, как волны размывают их постройки.
Время от времени они заводили разговор о загадочном послании, которое мысленно передал им Томас в свой смертный час. “Там свет, он тебя любит...” Что бы это значило? У них даже родилась самая дерзкая мечта, на какую только способно воображение, — мечта о том, что они никогда не умрут, потому что смерти нет.
Собаку они завели — черного Лабрадора.
Решили назвать его как-нибудь подурашливее и назвали Соуки.
Иногда ночами на нее нападал страх. Да и с ним такое случалось.
Но теперь они вместе. И впереди целая жизнь.