Страница:
—Ты решил, что я не способна здраво мыслить?— спрашивала она.
—Да, решил. Еще немного, и я бы сдался.
—Но всё же ты шокировал меня.
—О,— ответил Виталий,— шокировал. Я сам себя шокировал, когда не смог с собою ничего поделать. А тебя-то я чем умудрился еще шокировать? Разве только своими так называемыми фокусами.
Они находились всё еще на диване. Девушка сидела, опершись спиною о подушку, а Виталий лежал, голова его находилась на уровне груди любимой, Наташа гладила его волосы и плечи.
—А ты не догадываешься?— спросила его Наташа. Виталий обнял ее за обнаженную талию свободной рукой. Он ответил:
—Ну, как бы, нет. То есть у меня имеются подозрения, но не настолько сильные...
Девушка рассмеялась:
—Подозрения? Вот чудак. Тебя очень трудно соблазнить.
Виталий произнес, закрыв глаза и представляя всё то, что успел пережить в объятиях столь соблазнительной особы:
—Здесь ты ошибаешься. Тебе меня легко соблазнить. Но я, как всегда, стараюсь смотреть несколько дальше.
—Как? Понятней можешь сказать?
—Ты думаешь, что это мое самообладание. Нет, сеньорита. Просто я очень люблю тебя и не хочу, чтобы впоследствии мы пожалели о том, что совершили, и не смогу пережить, если ты возненавидишь себя за это. Девушки так ранимы…
—Ой-ой!— Наташа легонько шлепнула его по щеке.— Я знаю, чего ты боишься.
—Не перебивай, пожалуйста. Я знаю, что говорю. На самом деле мне очень трудно было сказать тебе: нет. Но ты меня еще плохо знаешь. Да и я о тебе— почти ничего, кроме того, что ты безумно красива, и что ты— самая обворожительная девушка.
Воцарилось молчание. Спустя минуту, Наташа сказала:
—Ты боишься сделать мне ребенка?
И тут же пожалела о сказанном.
Виталий издал какой-то непонятный звук; то ли смешок, то ли стон. Он высвободился из ее объятий и встал с дивана. Подошел к окну.
—Сама-то ты соображаешь, что говоришь?— В его голосе послышалась обида.
«О, боже!— пронеслось в голове девушки,— зачем я это сказала? Он так благородно поступил со мной. Что меня тянуло за язык?»
—Прости меня,— тихо проговорила она,— я не хотела… Я тоже испугалась, но…
—Ладно,— перебил он ее,— я не обиделся. Если хочешь знать мое мнение, то я тебе сейчас все объясню. Ты думаешь,— я боюсь сделать тебя беременной? Наверное. Но я опасаюсь не ответственности. Если подобное произойдет, я не отступлю никогда!— Он резко повернулся.— Я люблю тебя, буду любить наших детей. Готов хоть сейчас жениться на тебе. Но ты должна понять, что подобный шаг требует большой ответственности. Со мною здесь не будет никаких проблем. Но как же ты?
Наташа поднялась с дивана. Виталий тут же забыл обо всем, что сейчас говорил; настолько он был восхищен красотой девушки. На землю грешную его вернули ее слова:
—Я поняла. Ты любишь меня так, что боишься причинить мне малейшую боль. Но я-то, ведь, тоже не беспомощна.
—Ты права,— машинально сказал Виталий, не в силах оторвать глаз от ее фигуры.
Наташа заметила это и сказала:
—Обними меня, и забудем об этом. В конце концов, есть способы делать это без последствий.
Девушка соблазнительно улыбнулась и провела рукою по волосам.
Виталий почувствовал, что кровь опять приливает к голове. Он быстро миновал разделяющее их пространство и нежно поцеловал губы возлюбленной.
Если б раньше Наташа поняла, сколько любви скрывается за этим почти всегда спокойным, даже холодным лицом! Если б она только знала! Девушка с ужасом подумала, что не будь Витальки, она так и никогда не почувствовала, что значит быть по-настоящему любимой.
Такая любовь— большая редкость в мире, где почти у каждого есть вполне определенная цель— быть богатым. Где-то он слышал, что богатство решает большинство проблем, когда-то пытался обсуждать этот вопрос со знакомыми. Но они не поняли его. На его вопрос: «а как же любовь?» отвечали, что будь у них много денег, они бы нашли настоящую любовь. Тогда Виталий прямо рассмеялся в глаза сказавшим это. Он сказал: «Любовь— это, слава Богу, такое чувство, которое еще нельзя купить, и, надеюсь, что никогда на любви не будет висеть ценника. Можно купить великолепную имитацию любви и счастья, но прекрасные чувства не рождаются от звона столь низменного металла. Золото— из земли, оно и тянет к земле. И мне жаль вас; вы глубоко заблуждаетесь».
Любовь открыла перед ними новые горизонты бытия, они, наконец-то, поняли, как по-настоящему можно быть счастливыми.
Они сидели за столом в зале и обедали. У Виталия нашлось три куриных ножки, которые Наташа прекрасно приготовила. К тому же имелись два пакета апельсинового сока, которые находились в холодильнике со вчерашнего вечера. Имелся небольшой сладкий рулет, сыр, ветчина.
—А ты,— заговорила девушка,— довольно разнообразно питаешься.
Виталий усмехнулся:
—Да нет. Просто я думал, что ты еще посетишь меня. Ну и утром малость прошвырнулся по магазинам. Прости за излишнюю самоуверенность. А так почти не ем дома, чаще— в столовых. Ненавижу готовить.
—Миленький, теперь, я обещаю, ты не будешь скитаться по каким-то подозрительным заведениям.— И тут она прыснула со смеху.
Виталий улыбнулся. Он не мог понять, что же так развеселило ее. Наконец, он спросил:
—Ты над чем смеешься?
Она, продолжая смеяться, ответила:
—Похоже, что я начинаю перенимать у тебя манеру говорить.
—Ну что ты. Не столь уж своеобразен мой язык, чтобы его считать чем-то выделяющимся.
Виталий разлил по стаканам сок и, подняв свой, произнес:
—За тебя, самую чудесную девушку в мире.
Наташа тоже подняла свой стакан и добавила:
—За нас.
Виталий, не привыкший долго церемониться с напитками, выпил свой сок сразу, Наташа же пила, растягивая удовольствие.
—Ты,— сказала она, заметив, как он пьет,— любишь всё сразу и много.
—Ну, в какой-то мере ты права.
Парень собрал посуду со стола, отнес на кухню и сразу же вымыл ее. Наташа допила свой сок, присоединилась к нему и стала вытирать тарелки.
А потом Виталий включил музыку. Они долго танцевали, прижимаясь друг к другу. Хулио Иглесиас пел о чем-то очень грустном. Глаза девушки наполнились слезами. Виталий, заметив это, тихо спросил:
—Что с тобой? Что случилось? Она прижала палец к его губам:
—Не спрашивай ни о чем; я не смогу объяснить.
Нежно он погладил ее по щеке, приподнял подбородок и поцеловал. От избытка чувств из глаз ее покатились слезы. Он не знал в чем дело. Но она и сама-то толком не понимала. Она потянула его на диван. Он не сопротивлялся. Они легли рядом; он— с краю, она— к стене. Некоторое время еще слышались ее всхлипы, а потом Наташа, прильнув к его горячей груди, обняв за шею, затихла. Спустя несколько минут, она спала. Виталий, на которого вдруг навалилась усталость, заснул немногим позже. Так и спали двое влюбленных, утомленные и счастливые.
Девушка спала беспокойно, то и дело содрогалась от чего-то во сне, и тогда пробуждался Виталий. Она еще больше прижималась к нему, держась за его плечи, как за спасательный круг. А он чувствовал, как бьется ее сердце, и бесконечная нежность заставляла его сердце, истомленное любовью и перенесенными страданиями, биться еще сильнее. Он вдыхал аромат ее тела и засыпал вновь, снова просыпался через мгновение, успокаивал любимую, опять погружался в сон.
В комнате царил полумрак; небо заволокло тучами еще с утра, да, к тому же, окна Виталий всегда любил держать закрытыми шторой (благо хозяйка не была против). Кстати, его хозяйка ушла утром рано к своей сестре, и, таким образом, квартира была свободна до позднего вечера, что и позволило влюбленным провести время так безмятежно.
Наконец, после множества неудачных попыток спокойно поспать хотя бы час Виталий понял, что долго так продолжаться не может. У него затекла шея, и все суставы отзывались на малейшее движение болью. Но и девушку так не хотелось будить. Виталий как можно осторожнее выскользнул из объятий Наташи. Она не проснулась, а только как-то сжалась. «Вероятно от холода»,— решил Виталий. Он взял покрывало и укрыл спящую. Наклонившись, поцеловал ее в щеку и лишь потом потянулся, испытывая наслаждение.
Девушка лежала тихо, дыхания ее почти не было слышно, лишь изредка Виталий, сидевший за столом, замечал, как вздрагивают ее длинные совершенно не нуждавшиеся в туши ресницы.
Серебряков включил компьютер и вставил дискету в дисковод. Спустя минуту он с головой ушел в работу. Руки его с легкостью скользили по клавиатуре, едва касаясь, как казалось бы со стороны, клавиш. Курсор на экране оставлял столбцы по центру. Наконец, Виталий щелкнул по последним клавишам, и дисковод тихо загудел, принимая порцию данных и записывая их на дискету. После он извлек диск, выключил компьютер и, положив руки на стол, а подбородок— на руки, задумался.
Где-то за стеной раздался бой часов. На настольных часах Серебрякова было уже две четверти четвертого. За окном начинал гаснуть день. Откуда-то сбоку, скорее всего в той квартире, где били часы, была слышна музыка. Виталий прислушался; пели по-английски, как ему показалось. Он вспомнил эту песню. Хотя вся английская попса (да, впрочем, и другая музыка) изобиловала словами «my love», «girl» и «baby»[16], в этой песне было что-то запоминающееся. Что-то такое, отчего ее хотелось послушать еще, когда она закончилась. «Конечно,— понял, наконец, Виталий,— это оркестр. Да, такое количество инструментов, звучащих столь чисто и красиво, вряд ли можно сейчас встретить в современной музыке. Иглесиас использует оркестр. И здесь, кабы не этот скрипящий, как несмазанная дверь, голос, все прекрасно».
Наташа во сне тяжело вздохнула. Виталий тут же обратил на это внимание. Но девушка не проснулась. Она только подложила ладошку под щеку, продолжая спать.
За стеной началась следующая композиция. На этот раз— не песня, а просто красивая музыка из того разряда, который по словам его матери звался тягомотиной. Звучало большое количество скрипок и труб. Из синтезатора слышался вой ветра и шум прибоя. Виталий немного удивился; соседи никогда не включали музыку так громко. Этих соседей он не знал и не видел, так как они жили в другом подъезде. Но по звукам, изредка доносившимся из-за стены, мог судить, что в квартире есть ребенок и собака. Музыка не только была красивой— она завораживала. Виталий решил во что бы то ни стало узнать, какая композиция звучит. Слишком уж волнительны были звуки. Соседи, наверняка, поймут его, когда он к ним заявится с подобной просьбой. Хотя, кто знает, может и нет. Когда звуки стихли, наступила звенящая тишина. Даже улица, забитая целыми днями всяким транспортом, сейчас молчала. Словно город умер или уснул сразу весь. Легкая улыбка коснулась губ Виталия. «Что только не приходит на ум»,— усмехнулся он.
Виталий сел в кресло возле дивана и смотрел, как спит Наташа. Она теперь дышала ровно и, видимо, все кошмары, мучавшие ее, отступили.
Девушка проснулась, открыла глаза. Виталий сел рядом. Он видел— с нею творится что-то неладное. Она опять готова была заплакать. «Может, она скрывает нечто?»— спросил себя Серебряков.
—Ты не спал?— Она скинула с себя одеяло.
—Да не хотелось. Иди в ванную, умойся. Белое полотенце— мое.
Девушка вышла.
Когда она вернулась, Виталий сидел, задумавшись, на диване. Он посмотрел в ее большие глаза и спросил:
—Что тебя так тревожит?
Рядом с ним она чувствовала себя спокойной, как никогда. Обняв его, ответила:
—Всё вернулось. И… Мне так больно...— И вновь из ее глаз потекли слезы.
Виталий смутно догадывался, о чем она говорит, но молчал, давая ей возможность самой всё рассказать.
—Он так по-скотски поступил со мной. Я-то думала— он любит. А он всё время намеревался в постель лечь.
Она вытирала слезы, не перестававшие катиться, и причиняли боль парню.
—Мне показалось, что я всё же смог помочь.
—Да, ты помог. Я не знаю, как ты это сделал, но теперь мне не так страшно. Но оно опять здесь.
Виталий сильнее прижал ее к себе. Попытался успокоить, пока она не спросила:
—Это был гипноз? Ты меня усыпил?
—Наверное. Прости, но, похоже,— я виноват в том, что это всё всплыло опять.
Он не знал, как еще ей помочь. Можно было вновь усыпить. В первый раз это не помогло, а во второй— вполне может. Он заглянул ей в глаза, она тут же всё поняла.
—Нет, не надо. Я сама хочу пережить это. Кто знает, когда это может вернуться снова.— Девушка поцеловала его.— Я бесконечно счастлива, что ты рядом.
—Ты скажешь родителям?— попытался он перевести разговор на другую тему.
—Нет. Они не поймут. Да и забыла я, когда последний раз откровенничала с ними. Один раз они видели, как я целовалась с парнем. Мне тогда было еще четырнадцать. До сих пор не забуду их трепки. Ты не подумай, что у меня родичи плохие. Просто они слишком уж старомодные.
Виталий улыбнулся:
—Никогда нас не поймут родители. Стараясь уберечь от «прелестей» жизни, они тем самым иногда перегибают палку, не понимая, что любая, даже самая смехотворная проблема может их ребенка впоследствии поставить в тупик. Вся жизнь строится на ошибках. Один раз обжегся, другой— не полезешь.
Ее глаза, наконец, высохли. Как ни была сильна боль, Наташа все-таки была уверена, что переживет ее с человеком, который на самом деле любит и который не причинит ей даже самую малую боль. Она знала,— он пойдет за нее на костер, даже не задумавшись. «А я,— думала она, когда целовала его,— я-то смогу любить также?»
Что же делает человека таким безумным? Что толкает его на любые жертвы ради любви? Что разжигает этот огонь в сердце, обрекая на счастье или страдания? Откуда берется всё это, и где та черта, переступив которую, забываешь о себе и, сломя голову, бросаешься вперед? Вряд ли это мы сможем объяснить себе и понять. Двое, посмотрев в глаза друг друга, сразу понимают, что это их судьба. Что это? Болезнь? Или награда, дарованная богами? Человечество еще не скоро раскроет эту тайну. Да и нуждается ли оно в этом? Вряд ли. Весь мир зиждется на любви. Только лишь она есть движущая сила. Человек живет для нее и ради нее.
* * *
Попугай, смирившийся с участью, мирно дремал на ветви канделябра. Виконт перечитывал самые интересные статейки в газетах, Гебриел и Козлов находились в спальной. Судя по звукам, исходившим оттуда, они играли в карты. Вельда сидела на диване и читала журнал. А граф в своем кресле курил сигару, потягивал вино. На его коленях дремал Маркиз, свернувшись клубком.
За окном уже было темно. Улица, в вечерние часы обыкновенно более оживленная, теперь почти всегда молчала. Это объяснялось тем, что муниципальная служба вырыла посередине дороги канаву.
В комнате горело множество свечей. Но, несмотря на них, мрак как-то удерживался здесь, не мешая, правда, читать Виконту и Вельде.
Наконец де ла Вурд отложил газету и откинулся на спинку стула. Сделал легкий жест рукой, отчего в ней появилась сигара. Виконт воткнул ее в рот. Кончик сигары затлела.
—Знаете, сир,— обратился он к Леонарду,— у меня складывается такое впечатление, что всё идет из рук вон плохо. Город просто напичкан всякой мерзостью.
Леонард выпустил дым в потолок и, не вынимая сигары изо рта, ответил:
—Думаю— нам придется заняться этим городом вплотную. Но чувствую, что мы не долго здесь задержимся.
—Что правда, то правда,— кивнул де ла Вурд,— у меня такое же ощущение. Хочется думать, что все еще может кончиться хорошо.
Леонард ответил печально:
—Только не для нас. Memento mori[17].
—Как уж о ней забудешь,— усмехнулся Виконт,— когда сам каждый день имеешь с нею дело.
—Надеюсь, что мой сын докончит начатое. Надобно вырезать скальпелем эту поганую рану на теле города. Именно отсюда начнется обновление.
Граф отхлебнул из своего фужера.
—Виталий,— сказал Виконт,— хороший парень. Только чересчур уж чувствительный. Но это делу не помешает. Его бесстрастное лицо и то, как он поступил с Морозовым, говорит само за себя. Ваш сын, сир, сможет с честью держать в руке этот скальпель.
Вельда положила журнал рядом с собой и спросила задумчиво:
—Сир, мне на завтра есть какие-нибудь указания?
—Да, вы с Виконтом посетите завтра вечерком отца Евгения. Сделаете ему кровопускание. Только не убивайте. Пусть думает, что на самом деле виделся с дьяволом. Пора прекратить его надругательство над монашками.
Вельда радостно пискнула, Виконт почесал подбородок.
—Каков подлец! Трое за один день!— воскликнул он так, что попугай поперхнулся во сне и закашлял.
—Тфу, мать вашу, потише нельзя что ли?— проскрипел Цезарь.— Завели пушистого обормота, а теперь еще и спать мешают.
—Извини, Цезарь,— сказал Виконт,— спи.
Вельда села за стол, налила себе из кувшина апельсиновый сок.
В зал вошли Козлов с бароном.
—Гебриел,— обратился к барону граф,— вы завтра начнете обучать моего сына языку.
—Да, сир.
—Он— способный малый, так что проблем, я думаю, не будет. Ипполит, ты становишься с сегодняшнего вечера тенью Виталия. Я не хочу, чтобы он попадал во всякие переделки, пока не достигнет должного уровня.
Леонард опустошил бокал, и Виконт его вновь наполнил.
—Я всё сделаю,— произнес Ипполит.— Можете не беспокоиться.
Граф сказал вздохнув:
—То, что он мой сын, повышает вероятность всяческих неприятностей. Осиел уже наверняка позаботился об этом. Так что приступай. Но не попадайся ему на глаза. А то он еще решит, что за ним следят.
—Хорошо сир.
И Козлов вышел в прихожую не спеша оделся. Вельда закрыла за ним дверь.
Гебриел присел за стол.
—Вельда,— послышался его голос,— может поужинаем?
Фон Шварц встала и со словами:
—Что ж, давайте ужинать,— вышла на кухню.
Попугай всё так и не смог снова заснуть. Он вяло смотрел на стол и что-то насвистывал.
Кот проснулся, вытянулся.
—Кыс-кыс-кыс,— послышалось из кухни.— Маркиз, иди, ешь.
Маркиз спрыгнул с колен Леонарда и исчез в проеме двери.
—Как тихо сегодня,— удивился Гебриел.
—Затишье бывает перед бурей,— обнадежил Виконт.— Не нравится мне это.
—А мне, думаешь, нравится,— влез в разговор попугай, хотя его никто об этом не просил,— на улице эти кошки надоели, а теперь эта тварь еще и в квартире появилась.
Леонард никак не отреагировал на выпад Цезаря, а Гебриел заметил:
—Ты стареешь, Цезарь, стареешь. Уже и ворчать, как старик, начал.
Цезарь пропустил это мимо ушей. А Виконт добавил к словам барона:
—Брута на тебя, Цезарь, нет.
Этого попугай стерпеть не мог и заорал:
—Вы достали меня! Ну и компания, черт возьми! Сплошные подлецы. Каждый второй или кот или подлец.
—Поосторожней, Цезарь,— предупредил граф,— я давненько не ел жареных попугаев.
Глаза Цезаря вывалились из орбит. Он ответил, заикаясь:
—Что вы, сир, вас я не имел в виду.
Губы Гебриела растянулись в улыбке.
—А ведь Брут не так давно умер. Я бы мог при желании вернуть его и его компанию, если она тебе больше подходит,— сказал он.
—А я ради такого случая,— поддержал барона Виконт,— согласен нацепить плащ и встать в их ряды.
Попугай жалобно пискнул:
—Чего я вам сделал?
—Болтай поменьше,— сказал де ла Вурд.— Ты, ведь, не пуп Земли.
—Всё молчу,— проворчал Цезарь,— но смерть моя будет на вашей совести, если коту мало покажется кормежки Вельды.
—Если это случится,— усмехнулся Виконт,— я самолично закажу твое чучело, а на пьедестале повелю высечь: «Он умер в пылу страсти от лапы любовника».
—Ну и скотина же ты, Виконт,— проскрипел Цезарь,— изумительная мразь!
—Ты замолчишь, наконец, мокрая курица?— С этими словами де ла Вурд запустил в попугая окурок, попав прямо в клюв.
—О-ох,— сказал попугай и свалился за телевизор, Виконт хрипло рассмеялся.
Минуту спустя, Цезарь показался на телевизоре и все же оставил за собой последнее слово:
—Сумасшедший вампир. Вельда в сто втором вместе с кровью все твои мозги высосала.
В зал вошла Вельда с подносом.
—Ну ладно, я пойду,— сказала она.
—Нет уж,— запротестовал он,— просто так ты от меня не отделаешься. Я тебя до двери твоей комнаты провожу.
Они стали подниматься вверх по улице Победы, держась за руки.
—Сейчас темно,— добавил Виталий,— да, к тому же, я не хочу с тобою расставаться. Даже до завтра.
Они шли медленно, наслаждаясь обществом друг друга перед тем, как расстаться, чтобы встретиться завтра вновь.
—Завтра,— сказал он,— я тебя познакомлю со своим отцом.
—Забавно будет посмотреть на самого Сатану.
—Вряд ли ему кажется забавным его амплуа,— вздохнул Виталий.— Нет несчастнее этого существа на земле. Из-за одного сказанного когда-то слова он мучается до сих пор. И ничто не может его спасти.
—Да?— удивилась девушка,— а я думала, что...— Она замолчала, не зная, что сказать.
—Что он радуется?— сказал за нее Серебряков,— Нет, ты очень заблуждаешься. Он— это орудие провидения. Он карает. И кара его ужасна.
—Кара,— как-то задумчиво произнесла Наташа.
—Именно. И многие достойны ее. Тебе повезло. Ты увидишь всё от начала до конца. Уже есть несколько наказанных, будут еще.
—А ты не думаешь, что нельзя убивать человека просто так?
—Просто так? Не просто так. Вот послушай:
Слепым путь светом освещал,
Для одиноких ставший другом
Он не жалел и не прощал,
Он воздавал всем по заслугам.
Девушка остановилась.
—Это твои?— был ее вопрос.
—Мои. И они отражают истинное положение вещей в мире. А истина такова: Люцифер—ангел. Он был рожден прекрасным, таковым и остался. Он ненавидел человека. И мстил ему за свое падение. Мстил за то, что лишился любви Отца. Представь себе, каково соблазнять против своей воли и видеть человека, впадающего в грех. Страшная кара.
—Но он же мог и не соблазнять,— никак не могла понять Наташа.
—Не мог. Он обязан был это сделать, ибо перед ликом господним сказал, что готов уничтожить человека совершенно, чем делить с ним любовь его. Об этом еще писал Брэм Стокер. Интересно, догадывался ли он, насколько близок к истине? Но Сатане оставалась надежда на возвращение. Если все от него отвернутся, то он опять примет тот величественный образ, который был дарован ему при рождении. Тогда он вознесется на небо.
Они пошли дальше. Наташа удивленно произнесла:
—Но он никогда не вернется на небо; люди любят грешить. Какая же это надежда?
—Вот именно,— подтвердил Виталий,— никакой. И людям, вместо того, чтобы осыпать проклятиями Люцифера, и молиться за себя, следовало бы попросить Господа за его сына.
—Но, как же... Что он тебе обещал?
—Да нет.— Виталий улыбнулся,— Ничего он мне не пообещал. Просто он изменил способ борьбы за возвращение. Он нашел выход. Но я еще это сам не до конца понял. Знаю только, что он ближе теперь к свету, нежели к тьме. Но это способствовало падению еще одного ангела, Осиела. В прошлом отец, желая создать новый рай, изобрел силу, которая образно называется Хаосом. И сила эта стала прогрессировать. Она создавала, разрушая.
—Запутанно как-то.
Серебряков спохватился:
—Извини, я целую лекцию тут читаю. Тебе это, наверное, не интересно.
Они уже подошли к крыльцу общежития.
—Всё это интересно. Но…— девушка запнулась.
—Но не для тебя.
—Да. Прости.
—Ладно, я понимаю. Занесло,— засмеялся Серебряков. Говоря это, его губы оказались около лица Наташи. Она обхватила руками его шею, он обнял ее за талию. Они долго не могли оторваться друг от друга. Потом девушка прошептала:
—Иди. Вахтерша будет ругаться. Поздно.
Он чмокнул ее в щеку и произнес:
—Попробуем.
—Не выйдет. Сегодня дежурит Марья. И она еще с утра была не в духе.
Виталий крепче прижал ее к себе, не желая отпускать.
—Она опасается за мою честь,— добавила, смеясь, девушка.
—И не без оснований,— усмехнулся Виталий.
Она вырвалась и, сказав:
—До завтра,— скрылась за дверью.
—Звони,— вдогонку крикнул парень.
—Ладно,— услышал он ее голос.
Он сошел с крыльца и мимо футбольной площадки направился к улице Победы. Пройдя несколько шагов, почувствовал чье-то пристальное внимание. В мозгу мелькнула догадка, которая спустя несколько минут переросла в уверенность. Серебряков резко повернулся. Он заметил, как метнулась за покрытое снегом дерево чья-то тень.
—Ну, давай, выходи,— послышался его голос.— Хватит в прятки играть.
Тишина.
—Слушай, мое терпение может и лопнуть. Ты раскрыт.
Дерево шевельнулось, посыпался снег, и на тропинку перед Серебряковым вышел Ипполит.
—Каков подлец,— сказал Виталий.— Ты что, за нами от самого метро идешь?
—От дома,— виновато произнес Козлов.
—Я так понимаю, что это отец тебя поставил следить за мной. Так?
—Не следить. Сопровождать. Он не хочет, чтобы вы попали в какую-нибудь переделку.
—Да ладно! Я вполне могу за себя сам постоять.
—Осиел жив. Он скоро будет здесь. Может произойти всё, что угодно. И без Осиела хватает желающих разделаться с вами. А они помогущественнее вас.
—Ладно,— смирился Серебряков, — идем. Незачем сейчас красться за мной.
Козлов присоединился к Виталию, и вместе они направились к метро.
Но, несмотря на все плохие предчувствия, в этот день был Виталий счастливым и спокойным. Казалось, что предчувствия— это не иначе, как домыслы. Но так лишь казалось…
—Да, решил. Еще немного, и я бы сдался.
—Но всё же ты шокировал меня.
—О,— ответил Виталий,— шокировал. Я сам себя шокировал, когда не смог с собою ничего поделать. А тебя-то я чем умудрился еще шокировать? Разве только своими так называемыми фокусами.
Они находились всё еще на диване. Девушка сидела, опершись спиною о подушку, а Виталий лежал, голова его находилась на уровне груди любимой, Наташа гладила его волосы и плечи.
—А ты не догадываешься?— спросила его Наташа. Виталий обнял ее за обнаженную талию свободной рукой. Он ответил:
—Ну, как бы, нет. То есть у меня имеются подозрения, но не настолько сильные...
Девушка рассмеялась:
—Подозрения? Вот чудак. Тебя очень трудно соблазнить.
Виталий произнес, закрыв глаза и представляя всё то, что успел пережить в объятиях столь соблазнительной особы:
—Здесь ты ошибаешься. Тебе меня легко соблазнить. Но я, как всегда, стараюсь смотреть несколько дальше.
—Как? Понятней можешь сказать?
—Ты думаешь, что это мое самообладание. Нет, сеньорита. Просто я очень люблю тебя и не хочу, чтобы впоследствии мы пожалели о том, что совершили, и не смогу пережить, если ты возненавидишь себя за это. Девушки так ранимы…
—Ой-ой!— Наташа легонько шлепнула его по щеке.— Я знаю, чего ты боишься.
—Не перебивай, пожалуйста. Я знаю, что говорю. На самом деле мне очень трудно было сказать тебе: нет. Но ты меня еще плохо знаешь. Да и я о тебе— почти ничего, кроме того, что ты безумно красива, и что ты— самая обворожительная девушка.
Воцарилось молчание. Спустя минуту, Наташа сказала:
—Ты боишься сделать мне ребенка?
И тут же пожалела о сказанном.
Виталий издал какой-то непонятный звук; то ли смешок, то ли стон. Он высвободился из ее объятий и встал с дивана. Подошел к окну.
—Сама-то ты соображаешь, что говоришь?— В его голосе послышалась обида.
«О, боже!— пронеслось в голове девушки,— зачем я это сказала? Он так благородно поступил со мной. Что меня тянуло за язык?»
—Прости меня,— тихо проговорила она,— я не хотела… Я тоже испугалась, но…
—Ладно,— перебил он ее,— я не обиделся. Если хочешь знать мое мнение, то я тебе сейчас все объясню. Ты думаешь,— я боюсь сделать тебя беременной? Наверное. Но я опасаюсь не ответственности. Если подобное произойдет, я не отступлю никогда!— Он резко повернулся.— Я люблю тебя, буду любить наших детей. Готов хоть сейчас жениться на тебе. Но ты должна понять, что подобный шаг требует большой ответственности. Со мною здесь не будет никаких проблем. Но как же ты?
Наташа поднялась с дивана. Виталий тут же забыл обо всем, что сейчас говорил; настолько он был восхищен красотой девушки. На землю грешную его вернули ее слова:
—Я поняла. Ты любишь меня так, что боишься причинить мне малейшую боль. Но я-то, ведь, тоже не беспомощна.
—Ты права,— машинально сказал Виталий, не в силах оторвать глаз от ее фигуры.
Наташа заметила это и сказала:
—Обними меня, и забудем об этом. В конце концов, есть способы делать это без последствий.
Девушка соблазнительно улыбнулась и провела рукою по волосам.
Виталий почувствовал, что кровь опять приливает к голове. Он быстро миновал разделяющее их пространство и нежно поцеловал губы возлюбленной.
Если б раньше Наташа поняла, сколько любви скрывается за этим почти всегда спокойным, даже холодным лицом! Если б она только знала! Девушка с ужасом подумала, что не будь Витальки, она так и никогда не почувствовала, что значит быть по-настоящему любимой.
Такая любовь— большая редкость в мире, где почти у каждого есть вполне определенная цель— быть богатым. Где-то он слышал, что богатство решает большинство проблем, когда-то пытался обсуждать этот вопрос со знакомыми. Но они не поняли его. На его вопрос: «а как же любовь?» отвечали, что будь у них много денег, они бы нашли настоящую любовь. Тогда Виталий прямо рассмеялся в глаза сказавшим это. Он сказал: «Любовь— это, слава Богу, такое чувство, которое еще нельзя купить, и, надеюсь, что никогда на любви не будет висеть ценника. Можно купить великолепную имитацию любви и счастья, но прекрасные чувства не рождаются от звона столь низменного металла. Золото— из земли, оно и тянет к земле. И мне жаль вас; вы глубоко заблуждаетесь».
Любовь открыла перед ними новые горизонты бытия, они, наконец-то, поняли, как по-настоящему можно быть счастливыми.
Они сидели за столом в зале и обедали. У Виталия нашлось три куриных ножки, которые Наташа прекрасно приготовила. К тому же имелись два пакета апельсинового сока, которые находились в холодильнике со вчерашнего вечера. Имелся небольшой сладкий рулет, сыр, ветчина.
—А ты,— заговорила девушка,— довольно разнообразно питаешься.
Виталий усмехнулся:
—Да нет. Просто я думал, что ты еще посетишь меня. Ну и утром малость прошвырнулся по магазинам. Прости за излишнюю самоуверенность. А так почти не ем дома, чаще— в столовых. Ненавижу готовить.
—Миленький, теперь, я обещаю, ты не будешь скитаться по каким-то подозрительным заведениям.— И тут она прыснула со смеху.
Виталий улыбнулся. Он не мог понять, что же так развеселило ее. Наконец, он спросил:
—Ты над чем смеешься?
Она, продолжая смеяться, ответила:
—Похоже, что я начинаю перенимать у тебя манеру говорить.
—Ну что ты. Не столь уж своеобразен мой язык, чтобы его считать чем-то выделяющимся.
Виталий разлил по стаканам сок и, подняв свой, произнес:
—За тебя, самую чудесную девушку в мире.
Наташа тоже подняла свой стакан и добавила:
—За нас.
Виталий, не привыкший долго церемониться с напитками, выпил свой сок сразу, Наташа же пила, растягивая удовольствие.
—Ты,— сказала она, заметив, как он пьет,— любишь всё сразу и много.
—Ну, в какой-то мере ты права.
Парень собрал посуду со стола, отнес на кухню и сразу же вымыл ее. Наташа допила свой сок, присоединилась к нему и стала вытирать тарелки.
А потом Виталий включил музыку. Они долго танцевали, прижимаясь друг к другу. Хулио Иглесиас пел о чем-то очень грустном. Глаза девушки наполнились слезами. Виталий, заметив это, тихо спросил:
—Что с тобой? Что случилось? Она прижала палец к его губам:
—Не спрашивай ни о чем; я не смогу объяснить.
Нежно он погладил ее по щеке, приподнял подбородок и поцеловал. От избытка чувств из глаз ее покатились слезы. Он не знал в чем дело. Но она и сама-то толком не понимала. Она потянула его на диван. Он не сопротивлялся. Они легли рядом; он— с краю, она— к стене. Некоторое время еще слышались ее всхлипы, а потом Наташа, прильнув к его горячей груди, обняв за шею, затихла. Спустя несколько минут, она спала. Виталий, на которого вдруг навалилась усталость, заснул немногим позже. Так и спали двое влюбленных, утомленные и счастливые.
Девушка спала беспокойно, то и дело содрогалась от чего-то во сне, и тогда пробуждался Виталий. Она еще больше прижималась к нему, держась за его плечи, как за спасательный круг. А он чувствовал, как бьется ее сердце, и бесконечная нежность заставляла его сердце, истомленное любовью и перенесенными страданиями, биться еще сильнее. Он вдыхал аромат ее тела и засыпал вновь, снова просыпался через мгновение, успокаивал любимую, опять погружался в сон.
В комнате царил полумрак; небо заволокло тучами еще с утра, да, к тому же, окна Виталий всегда любил держать закрытыми шторой (благо хозяйка не была против). Кстати, его хозяйка ушла утром рано к своей сестре, и, таким образом, квартира была свободна до позднего вечера, что и позволило влюбленным провести время так безмятежно.
Наконец, после множества неудачных попыток спокойно поспать хотя бы час Виталий понял, что долго так продолжаться не может. У него затекла шея, и все суставы отзывались на малейшее движение болью. Но и девушку так не хотелось будить. Виталий как можно осторожнее выскользнул из объятий Наташи. Она не проснулась, а только как-то сжалась. «Вероятно от холода»,— решил Виталий. Он взял покрывало и укрыл спящую. Наклонившись, поцеловал ее в щеку и лишь потом потянулся, испытывая наслаждение.
Девушка лежала тихо, дыхания ее почти не было слышно, лишь изредка Виталий, сидевший за столом, замечал, как вздрагивают ее длинные совершенно не нуждавшиеся в туши ресницы.
Серебряков включил компьютер и вставил дискету в дисковод. Спустя минуту он с головой ушел в работу. Руки его с легкостью скользили по клавиатуре, едва касаясь, как казалось бы со стороны, клавиш. Курсор на экране оставлял столбцы по центру. Наконец, Виталий щелкнул по последним клавишам, и дисковод тихо загудел, принимая порцию данных и записывая их на дискету. После он извлек диск, выключил компьютер и, положив руки на стол, а подбородок— на руки, задумался.
Где-то за стеной раздался бой часов. На настольных часах Серебрякова было уже две четверти четвертого. За окном начинал гаснуть день. Откуда-то сбоку, скорее всего в той квартире, где били часы, была слышна музыка. Виталий прислушался; пели по-английски, как ему показалось. Он вспомнил эту песню. Хотя вся английская попса (да, впрочем, и другая музыка) изобиловала словами «my love», «girl» и «baby»[16], в этой песне было что-то запоминающееся. Что-то такое, отчего ее хотелось послушать еще, когда она закончилась. «Конечно,— понял, наконец, Виталий,— это оркестр. Да, такое количество инструментов, звучащих столь чисто и красиво, вряд ли можно сейчас встретить в современной музыке. Иглесиас использует оркестр. И здесь, кабы не этот скрипящий, как несмазанная дверь, голос, все прекрасно».
Наташа во сне тяжело вздохнула. Виталий тут же обратил на это внимание. Но девушка не проснулась. Она только подложила ладошку под щеку, продолжая спать.
За стеной началась следующая композиция. На этот раз— не песня, а просто красивая музыка из того разряда, который по словам его матери звался тягомотиной. Звучало большое количество скрипок и труб. Из синтезатора слышался вой ветра и шум прибоя. Виталий немного удивился; соседи никогда не включали музыку так громко. Этих соседей он не знал и не видел, так как они жили в другом подъезде. Но по звукам, изредка доносившимся из-за стены, мог судить, что в квартире есть ребенок и собака. Музыка не только была красивой— она завораживала. Виталий решил во что бы то ни стало узнать, какая композиция звучит. Слишком уж волнительны были звуки. Соседи, наверняка, поймут его, когда он к ним заявится с подобной просьбой. Хотя, кто знает, может и нет. Когда звуки стихли, наступила звенящая тишина. Даже улица, забитая целыми днями всяким транспортом, сейчас молчала. Словно город умер или уснул сразу весь. Легкая улыбка коснулась губ Виталия. «Что только не приходит на ум»,— усмехнулся он.
Виталий сел в кресло возле дивана и смотрел, как спит Наташа. Она теперь дышала ровно и, видимо, все кошмары, мучавшие ее, отступили.
Девушка проснулась, открыла глаза. Виталий сел рядом. Он видел— с нею творится что-то неладное. Она опять готова была заплакать. «Может, она скрывает нечто?»— спросил себя Серебряков.
—Ты не спал?— Она скинула с себя одеяло.
—Да не хотелось. Иди в ванную, умойся. Белое полотенце— мое.
Девушка вышла.
Когда она вернулась, Виталий сидел, задумавшись, на диване. Он посмотрел в ее большие глаза и спросил:
—Что тебя так тревожит?
Рядом с ним она чувствовала себя спокойной, как никогда. Обняв его, ответила:
—Всё вернулось. И… Мне так больно...— И вновь из ее глаз потекли слезы.
Виталий смутно догадывался, о чем она говорит, но молчал, давая ей возможность самой всё рассказать.
—Он так по-скотски поступил со мной. Я-то думала— он любит. А он всё время намеревался в постель лечь.
Она вытирала слезы, не перестававшие катиться, и причиняли боль парню.
—Мне показалось, что я всё же смог помочь.
—Да, ты помог. Я не знаю, как ты это сделал, но теперь мне не так страшно. Но оно опять здесь.
Виталий сильнее прижал ее к себе. Попытался успокоить, пока она не спросила:
—Это был гипноз? Ты меня усыпил?
—Наверное. Прости, но, похоже,— я виноват в том, что это всё всплыло опять.
Он не знал, как еще ей помочь. Можно было вновь усыпить. В первый раз это не помогло, а во второй— вполне может. Он заглянул ей в глаза, она тут же всё поняла.
—Нет, не надо. Я сама хочу пережить это. Кто знает, когда это может вернуться снова.— Девушка поцеловала его.— Я бесконечно счастлива, что ты рядом.
—Ты скажешь родителям?— попытался он перевести разговор на другую тему.
—Нет. Они не поймут. Да и забыла я, когда последний раз откровенничала с ними. Один раз они видели, как я целовалась с парнем. Мне тогда было еще четырнадцать. До сих пор не забуду их трепки. Ты не подумай, что у меня родичи плохие. Просто они слишком уж старомодные.
Виталий улыбнулся:
—Никогда нас не поймут родители. Стараясь уберечь от «прелестей» жизни, они тем самым иногда перегибают палку, не понимая, что любая, даже самая смехотворная проблема может их ребенка впоследствии поставить в тупик. Вся жизнь строится на ошибках. Один раз обжегся, другой— не полезешь.
Ее глаза, наконец, высохли. Как ни была сильна боль, Наташа все-таки была уверена, что переживет ее с человеком, который на самом деле любит и который не причинит ей даже самую малую боль. Она знала,— он пойдет за нее на костер, даже не задумавшись. «А я,— думала она, когда целовала его,— я-то смогу любить также?»
Что же делает человека таким безумным? Что толкает его на любые жертвы ради любви? Что разжигает этот огонь в сердце, обрекая на счастье или страдания? Откуда берется всё это, и где та черта, переступив которую, забываешь о себе и, сломя голову, бросаешься вперед? Вряд ли это мы сможем объяснить себе и понять. Двое, посмотрев в глаза друг друга, сразу понимают, что это их судьба. Что это? Болезнь? Или награда, дарованная богами? Человечество еще не скоро раскроет эту тайну. Да и нуждается ли оно в этом? Вряд ли. Весь мир зиждется на любви. Только лишь она есть движущая сила. Человек живет для нее и ради нее.
* * *
Попугай, смирившийся с участью, мирно дремал на ветви канделябра. Виконт перечитывал самые интересные статейки в газетах, Гебриел и Козлов находились в спальной. Судя по звукам, исходившим оттуда, они играли в карты. Вельда сидела на диване и читала журнал. А граф в своем кресле курил сигару, потягивал вино. На его коленях дремал Маркиз, свернувшись клубком.
За окном уже было темно. Улица, в вечерние часы обыкновенно более оживленная, теперь почти всегда молчала. Это объяснялось тем, что муниципальная служба вырыла посередине дороги канаву.
В комнате горело множество свечей. Но, несмотря на них, мрак как-то удерживался здесь, не мешая, правда, читать Виконту и Вельде.
Наконец де ла Вурд отложил газету и откинулся на спинку стула. Сделал легкий жест рукой, отчего в ней появилась сигара. Виконт воткнул ее в рот. Кончик сигары затлела.
—Знаете, сир,— обратился он к Леонарду,— у меня складывается такое впечатление, что всё идет из рук вон плохо. Город просто напичкан всякой мерзостью.
Леонард выпустил дым в потолок и, не вынимая сигары изо рта, ответил:
—Думаю— нам придется заняться этим городом вплотную. Но чувствую, что мы не долго здесь задержимся.
—Что правда, то правда,— кивнул де ла Вурд,— у меня такое же ощущение. Хочется думать, что все еще может кончиться хорошо.
Леонард ответил печально:
—Только не для нас. Memento mori[17].
—Как уж о ней забудешь,— усмехнулся Виконт,— когда сам каждый день имеешь с нею дело.
—Надеюсь, что мой сын докончит начатое. Надобно вырезать скальпелем эту поганую рану на теле города. Именно отсюда начнется обновление.
Граф отхлебнул из своего фужера.
—Виталий,— сказал Виконт,— хороший парень. Только чересчур уж чувствительный. Но это делу не помешает. Его бесстрастное лицо и то, как он поступил с Морозовым, говорит само за себя. Ваш сын, сир, сможет с честью держать в руке этот скальпель.
Вельда положила журнал рядом с собой и спросила задумчиво:
—Сир, мне на завтра есть какие-нибудь указания?
—Да, вы с Виконтом посетите завтра вечерком отца Евгения. Сделаете ему кровопускание. Только не убивайте. Пусть думает, что на самом деле виделся с дьяволом. Пора прекратить его надругательство над монашками.
Вельда радостно пискнула, Виконт почесал подбородок.
—Каков подлец! Трое за один день!— воскликнул он так, что попугай поперхнулся во сне и закашлял.
—Тфу, мать вашу, потише нельзя что ли?— проскрипел Цезарь.— Завели пушистого обормота, а теперь еще и спать мешают.
—Извини, Цезарь,— сказал Виконт,— спи.
Вельда села за стол, налила себе из кувшина апельсиновый сок.
В зал вошли Козлов с бароном.
—Гебриел,— обратился к барону граф,— вы завтра начнете обучать моего сына языку.
—Да, сир.
—Он— способный малый, так что проблем, я думаю, не будет. Ипполит, ты становишься с сегодняшнего вечера тенью Виталия. Я не хочу, чтобы он попадал во всякие переделки, пока не достигнет должного уровня.
Леонард опустошил бокал, и Виконт его вновь наполнил.
—Я всё сделаю,— произнес Ипполит.— Можете не беспокоиться.
Граф сказал вздохнув:
—То, что он мой сын, повышает вероятность всяческих неприятностей. Осиел уже наверняка позаботился об этом. Так что приступай. Но не попадайся ему на глаза. А то он еще решит, что за ним следят.
—Хорошо сир.
И Козлов вышел в прихожую не спеша оделся. Вельда закрыла за ним дверь.
Гебриел присел за стол.
—Вельда,— послышался его голос,— может поужинаем?
Фон Шварц встала и со словами:
—Что ж, давайте ужинать,— вышла на кухню.
Попугай всё так и не смог снова заснуть. Он вяло смотрел на стол и что-то насвистывал.
Кот проснулся, вытянулся.
—Кыс-кыс-кыс,— послышалось из кухни.— Маркиз, иди, ешь.
Маркиз спрыгнул с колен Леонарда и исчез в проеме двери.
—Как тихо сегодня,— удивился Гебриел.
—Затишье бывает перед бурей,— обнадежил Виконт.— Не нравится мне это.
—А мне, думаешь, нравится,— влез в разговор попугай, хотя его никто об этом не просил,— на улице эти кошки надоели, а теперь эта тварь еще и в квартире появилась.
Леонард никак не отреагировал на выпад Цезаря, а Гебриел заметил:
—Ты стареешь, Цезарь, стареешь. Уже и ворчать, как старик, начал.
Цезарь пропустил это мимо ушей. А Виконт добавил к словам барона:
—Брута на тебя, Цезарь, нет.
Этого попугай стерпеть не мог и заорал:
—Вы достали меня! Ну и компания, черт возьми! Сплошные подлецы. Каждый второй или кот или подлец.
—Поосторожней, Цезарь,— предупредил граф,— я давненько не ел жареных попугаев.
Глаза Цезаря вывалились из орбит. Он ответил, заикаясь:
—Что вы, сир, вас я не имел в виду.
Губы Гебриела растянулись в улыбке.
—А ведь Брут не так давно умер. Я бы мог при желании вернуть его и его компанию, если она тебе больше подходит,— сказал он.
—А я ради такого случая,— поддержал барона Виконт,— согласен нацепить плащ и встать в их ряды.
Попугай жалобно пискнул:
—Чего я вам сделал?
—Болтай поменьше,— сказал де ла Вурд.— Ты, ведь, не пуп Земли.
—Всё молчу,— проворчал Цезарь,— но смерть моя будет на вашей совести, если коту мало покажется кормежки Вельды.
—Если это случится,— усмехнулся Виконт,— я самолично закажу твое чучело, а на пьедестале повелю высечь: «Он умер в пылу страсти от лапы любовника».
—Ну и скотина же ты, Виконт,— проскрипел Цезарь,— изумительная мразь!
—Ты замолчишь, наконец, мокрая курица?— С этими словами де ла Вурд запустил в попугая окурок, попав прямо в клюв.
—О-ох,— сказал попугай и свалился за телевизор, Виконт хрипло рассмеялся.
Минуту спустя, Цезарь показался на телевизоре и все же оставил за собой последнее слово:
—Сумасшедший вампир. Вельда в сто втором вместе с кровью все твои мозги высосала.
В зал вошла Вельда с подносом.
* * *
Виталий и Наташа вышли из метро.—Ну ладно, я пойду,— сказала она.
—Нет уж,— запротестовал он,— просто так ты от меня не отделаешься. Я тебя до двери твоей комнаты провожу.
Они стали подниматься вверх по улице Победы, держась за руки.
—Сейчас темно,— добавил Виталий,— да, к тому же, я не хочу с тобою расставаться. Даже до завтра.
Они шли медленно, наслаждаясь обществом друг друга перед тем, как расстаться, чтобы встретиться завтра вновь.
—Завтра,— сказал он,— я тебя познакомлю со своим отцом.
—Забавно будет посмотреть на самого Сатану.
—Вряд ли ему кажется забавным его амплуа,— вздохнул Виталий.— Нет несчастнее этого существа на земле. Из-за одного сказанного когда-то слова он мучается до сих пор. И ничто не может его спасти.
—Да?— удивилась девушка,— а я думала, что...— Она замолчала, не зная, что сказать.
—Что он радуется?— сказал за нее Серебряков,— Нет, ты очень заблуждаешься. Он— это орудие провидения. Он карает. И кара его ужасна.
—Кара,— как-то задумчиво произнесла Наташа.
—Именно. И многие достойны ее. Тебе повезло. Ты увидишь всё от начала до конца. Уже есть несколько наказанных, будут еще.
—А ты не думаешь, что нельзя убивать человека просто так?
—Просто так? Не просто так. Вот послушай:
Слепым путь светом освещал,
Для одиноких ставший другом
Он не жалел и не прощал,
Он воздавал всем по заслугам.
Девушка остановилась.
—Это твои?— был ее вопрос.
—Мои. И они отражают истинное положение вещей в мире. А истина такова: Люцифер—ангел. Он был рожден прекрасным, таковым и остался. Он ненавидел человека. И мстил ему за свое падение. Мстил за то, что лишился любви Отца. Представь себе, каково соблазнять против своей воли и видеть человека, впадающего в грех. Страшная кара.
—Но он же мог и не соблазнять,— никак не могла понять Наташа.
—Не мог. Он обязан был это сделать, ибо перед ликом господним сказал, что готов уничтожить человека совершенно, чем делить с ним любовь его. Об этом еще писал Брэм Стокер. Интересно, догадывался ли он, насколько близок к истине? Но Сатане оставалась надежда на возвращение. Если все от него отвернутся, то он опять примет тот величественный образ, который был дарован ему при рождении. Тогда он вознесется на небо.
Они пошли дальше. Наташа удивленно произнесла:
—Но он никогда не вернется на небо; люди любят грешить. Какая же это надежда?
—Вот именно,— подтвердил Виталий,— никакой. И людям, вместо того, чтобы осыпать проклятиями Люцифера, и молиться за себя, следовало бы попросить Господа за его сына.
—Но, как же... Что он тебе обещал?
—Да нет.— Виталий улыбнулся,— Ничего он мне не пообещал. Просто он изменил способ борьбы за возвращение. Он нашел выход. Но я еще это сам не до конца понял. Знаю только, что он ближе теперь к свету, нежели к тьме. Но это способствовало падению еще одного ангела, Осиела. В прошлом отец, желая создать новый рай, изобрел силу, которая образно называется Хаосом. И сила эта стала прогрессировать. Она создавала, разрушая.
—Запутанно как-то.
Серебряков спохватился:
—Извини, я целую лекцию тут читаю. Тебе это, наверное, не интересно.
Они уже подошли к крыльцу общежития.
—Всё это интересно. Но…— девушка запнулась.
—Но не для тебя.
—Да. Прости.
—Ладно, я понимаю. Занесло,— засмеялся Серебряков. Говоря это, его губы оказались около лица Наташи. Она обхватила руками его шею, он обнял ее за талию. Они долго не могли оторваться друг от друга. Потом девушка прошептала:
—Иди. Вахтерша будет ругаться. Поздно.
Он чмокнул ее в щеку и произнес:
—Попробуем.
—Не выйдет. Сегодня дежурит Марья. И она еще с утра была не в духе.
Виталий крепче прижал ее к себе, не желая отпускать.
—Она опасается за мою честь,— добавила, смеясь, девушка.
—И не без оснований,— усмехнулся Виталий.
Она вырвалась и, сказав:
—До завтра,— скрылась за дверью.
—Звони,— вдогонку крикнул парень.
—Ладно,— услышал он ее голос.
Он сошел с крыльца и мимо футбольной площадки направился к улице Победы. Пройдя несколько шагов, почувствовал чье-то пристальное внимание. В мозгу мелькнула догадка, которая спустя несколько минут переросла в уверенность. Серебряков резко повернулся. Он заметил, как метнулась за покрытое снегом дерево чья-то тень.
—Ну, давай, выходи,— послышался его голос.— Хватит в прятки играть.
Тишина.
—Слушай, мое терпение может и лопнуть. Ты раскрыт.
Дерево шевельнулось, посыпался снег, и на тропинку перед Серебряковым вышел Ипполит.
—Каков подлец,— сказал Виталий.— Ты что, за нами от самого метро идешь?
—От дома,— виновато произнес Козлов.
—Я так понимаю, что это отец тебя поставил следить за мной. Так?
—Не следить. Сопровождать. Он не хочет, чтобы вы попали в какую-нибудь переделку.
—Да ладно! Я вполне могу за себя сам постоять.
—Осиел жив. Он скоро будет здесь. Может произойти всё, что угодно. И без Осиела хватает желающих разделаться с вами. А они помогущественнее вас.
—Ладно,— смирился Серебряков, — идем. Незачем сейчас красться за мной.
Козлов присоединился к Виталию, и вместе они направились к метро.
Но, несмотря на все плохие предчувствия, в этот день был Виталий счастливым и спокойным. Казалось, что предчувствия— это не иначе, как домыслы. Но так лишь казалось…