Страница:
Забастовка была проведена на большинстве заводов и в железнодорожных мастерских. На Увеке провели маевку, но листовок выпустить не удалось: полиция прочесала буквально все типографии. Еще в апреле была разгромлена и закрыта «Приволжская газета», ее редакторы высланы из Саратова. А в ночь с 8 на 9 мая были проведены во всем городе массовые обыски и аресты. Схватили 16 человек, в том числе и сестер Ульяновых. Марка Тимофеевича от ареста спасла командировка. Когда в квартиру ночью вломились жандармы, там были одни женщины. Обыск длился несколько часов. Под утро Мария Александровна осталась в квартире одна. Дочерей увезли в тюрьму. Обе они ласково простились с матерью, уверяя, что их скоро отпустят, что это недоразумение. Понятые качали головами — такая интеллигентная семья, дворяне. Конечно, произошла ошибка.
Тюрьма, опять тюрьма, одиночка. Мария Ильинична осмотрела свою камеру — довольно большая, окно, к счастью, не забрано намордником, но оно высоко, и, даже встав на стол, она может увидеть лишь крыши да купола церквей. Привычное лязганье ключей и топот надзирателей по каменным плитам коридора. Тяжелое раздумье первых дней, попытка осмыслить и понять причину ареста. Если бы знать, кто остался на свободе!
Она сидит у стены, на плечи легла невыносимая усталость, а в голове рождаются картины последних дней, возникают лица товарищей. Нет, она не в силах заподозрить кого-либо из них, и все-таки... Едва слышный стук в стену: «Отзовитесь, отзовитесь, здесь арестованный 8 мая». Мария Ильинична начинает выстукивать ответ. Через час она знает все — провал большой, арестованы почти все основные участники группы и Станислав тоже. Теперь все зависит от того, как будут держаться товарищи.
Ее вызывают на первый допрос лишь через две недели, но он не дает ничего нового следствию. Она отрицает все. Здесь она узнала, что за полным отсутствием улик выпустили Анну Ильиничну. Она спокойна за мать.
Плохо, что свиданий не разрешают. Она пишет матери письма, ответа нет. Жандармы не спешат с просмотром. По четвергам разрешают передачи. Ее письма матери проникнуты одним стремлением — успокоить мать, показать, что тюремный режим не сломит ее ни физически, ни духовно:
Трудно писать письмо, заранее зная, что его будет читать, помимо родного и близкого человека, враждебный, бездушный чиновник, старающийся уловить любой намек на имя, адрес, событие. Необходимо думать над каждым словом, каждой фразой и абстрагироваться от этого постороннего читателя при выражении своих чувств к матери, которая с нетерпением ждет весточки.
Как она благодарна матери за то, что та научила ее рукоделию. Автоматическое, монотонное вязание вносит успокоение и вместе с тем не мешает думать, сосредоточиться, приготовиться к очередному допросу.
В Саратов пришла жара. На прогулках Мария Ильинична старается держаться в тени здания. Огромный двор окружен зданием тюрьмы. Из окна камеры нельзя видеть, что здесь происходит. Она упорно смотрит во время прогулок в эти безликие окна, стараясь угадать, в каких камерах сидят товарищи. Пока она еще никого не видела — до перекрестных допросов дело не дошло. В письмах Мария ни одним словом не выдает, как плохо чувствует себя, как гнетет ее одиночка, как трудно соблюдать избранный режим, бороться с апатией, которая так часто наваливается на заключенных и приводит к различным нервным заболеваниям. Она знает, что мать беспокоит ее самочувствие, поэтому столько оптимизма в ее письмах. Но при личном свидании нельзя скрыть ни бледности, ни худобы, ни отечности.
Мать и старшая сестра настаивают, чтобы она обратилась к тюремному врачу, потребовала дополнительной прогулки. Она соглашается, однако ничего не предпринимает, не хочет просить снисхождения. Только еще упорнее делает утреннюю гимнастику, холодные обтирания и старается чаще менять свои занятия. Ее письма полны просьбами прислать как можно больше литературы, самой различной — художественной и научной, на немецком, английском, французском языках. «Если возможно, я попросила бы уложить мои книги (они лежат на последней полке шкафа) в отдельный ящик, причем часть из них направить мне. Не знаю, какого содержания книги разрешаются для чтения арестованным... Мне хотелось бы иметь первый и второй тома „Капитала“, Лансона по-французски, Шиллера по-немецки, что-нибудь по истории русской и иностранной литературы, вроде Шахова, Когана, Венгерова, может быть, по истории Англии, России что-нибудь, английский словарь и какой-нибудь английский роман. Что касается англ. — Туссена, то можно и его, хотя пока еще не знаю, хватит ли у меня пороху на него, может быть, и хватит. Кроме того, что-нибудь из беллетристики — Ибаньеса, напр... У меня сейчас какая-то жажда книг и чтения, кажется, буду читать запоем! Если бы удалось поумнеть — то-то бы хорошо!»
В жандармском управлении, куда Анна Ильинична повезла указанную сестрой литературу, возмущались: ведь этого хватит на всю тюрьму! «Мы что, специально перевозчиков держать должны!» — ворчал чиновник. «Я могу вам перевезти», — спокойно парировала Анна Ильинична. «Нет уж, мы предпочитаем свой перевоз, так оно надежнее», — ответил жандарм.
Первые дни заключения без книг казались особенно ужасными, хотя Мария Ильинична кое-что и взяла в тюремной библиотеке. Но вот наконец надзиратель внес целую стопку книг, почти все, что она просила.
В жандармском управлении был составлен список книг, пропущенных для чтения: «1) Л.Н.Толстой — биография, 2) Курс политической экономии. Богданов и Степанов. 3) Очерки литературного движения А.Шахова. 4) Когда проснется спящий Г.Уэллс. 5) Письма с моей мельницы А.Доде. 6) Немецко-русский словарь А.Ф.Циглера. 7) Малая энциклопедия на французском языке. 8) Немецкая грамматика. Гейзе. 9) На воде. Гюго. 10) Сочинения Мопассана на французском языке. 11) 6-й том сочинений Ницше. 12) Эрнани В.Гюго на французском языке. 13) Пятьдесят перипетий В.Гюго на французском языке. 14) Письма моего мулена Доде на французском языке. 15) Основы стилистики Боли на французском языке. 16) Полное собрание сочинений Шиллера. 17) Самоучитель Туссена. 18) Английский роман Беллами. 19) 6-й и 9-й тома собрания сочинений И.С.Тургенева. 20) Роман Ибаньеса».
Полицейские старательно переписывают названия и, конечно делают ошибки. «Письма моего мулена» — так перевели «Письма с мельницы». Они пропускают или справочники, или художественную литературу на иностранных языках.
Мария Ильинична набросилась на чтение, тем более что следствие затягивалось и конца ему не было видно... «У меня все идет по старому, раз заведенному образцу, — пишет она матери через два месяца после ареста. — На этой неделе читала Шахова „Историю французской литературы“. Эта книга меня очень заинтересовала. Во-первых, хорошо было бы для некоторого разнообразия почитать научную книгу, тем более что погода этому благоприятствовала, а потом тема интересная, по которой мне приходилось заниматься в Сорбонне. Я сдавала экзамен как раз по тому периоду, который рассматривается в этой книге. Составлена книга интересно и написана живо, но в отличие от других историков литературы мне показалось, что автор ее вносит слишком много субъективного в оценку событий и деятелей разбираемой им эпохи. Может быть, это придает большую живость его книге и делает ее более завлекательной, но иногда кажется, что он слишком пристрастен. Так, очень резок он в своих нападках на Гейне...»
И так день за днем, неделя за неделей. Молодая, полная сил женщина заперта в четырех стенах. Но ни в одном письме не прорывается ни жалоб, ни стонов, ни слез. И уж, конечно, нет сожалений о выбранном пути. Ее радует каждое сообщение с воли. Мария Александровна не пытается посылать Маняше писем Владимира Ильича или Надежды Константиновны. Знает, что они останутся в руках жандармов. Во время субботних свиданий они с Анной Ильиничной ухитряются в присутствии надзирателя сообщать ей все новости.
Лежа на койке без сна, Мария Ильинична вспоминала волю и чаще всего именно Волгу, прогулки на лодках, покой и красоту заволжских далей.
Уходили силы. Не помогали ни гимнастика, ни мамины посылки. Она бледнела, лицо стало прозрачным. Внешняя хрупкость и беззащитность еще больше бесили следователя и начальство — материалы дела показывали, что именно эта слабая на вид женщина была руководителем группы, доставившей им столько неприятностей. В своем донесении в высшие инстанции полковник Семигановский докладывал: «Центральной фигурой саратовской группы являлась М.И.Ульянова, сестра известного Владимира Ульянова, ее сестра Анна Ильинична Елизарова, муж последней М.Т.Елизаров, являвшиеся ближайшими помощниками М.Ульяновой в стремлении воссоздать в Саратове прочную нелегальную организацию РСДРП».
Следствие наконец закончено. Все привлекавшиеся к делу получили по три года ссылки в северные губернии. Марии Ильиничне назначили Астраханскую губернию. Она просит мать походатайствовать об отправке на Север. Туда сослали товарищей, да и северные районы к Петербургу ближе, а ведь борьба разгорается. Предлог для просьбы — ее плохое физическое состояние и тяжелые климатические условия Астрахани. Милостивое согласие получено — Вологда.
Последние дни в тюрьме самые невыносимые, кажется, что никогда не покинешь опостылевшей камеры. Но вот и ее очередь «на выход, с вещами». Она с трудом идет по двору к воротам. Надзиратель даже помогает нести узелок. У проходной Аня и Марк. Садятся на извозчика, и здесь, за поднятым от дождя верхом (Марию Ильиничну освободили 19 октября), она, уткнувшись лицом в плечо Марка Тимофеевича, всплакнула. «От счастья, от воли». — говорила она сестре, улыбаясь сквозь слезы. На самом деле она была больна, ослаблена. Ехать в Вологду сейчас же, тем более идти этапом, она не могла. Пришлось писать очередное прошение — об отсрочке. Вместо ответа через два дня на квартиру пришел полицейский врач. Но и он констатировал истощение, малокровие. Отсрочка была получена, а также разрешение ехать на свой счет.
Первое время она не выходит из дома, постепенно силы возвращаются. Как всегда, она не может уехать, не наладив связи, не оставив надежных заместителей. Все тот же «Сергеев» доносил полицейскому управлению: «...Выяснилось, что с арестом Ульяновой и К° связи с Центральным Комитетом потеряны, но имеется возможность их восстановления...»[58] Провокатор написал об этом еще в августе. По этому можно судить, что, сидя в тюрьме, Мария Ильинична не порывала с волей, конспирация была налажена так, что на свободе остались люди, могущие наладить связь с Лениным. Думается, что полиция не зря выпустила Анну Ильиничну, надеясь проследить за теми, с кем она будет общаться, но просчиталась. Никого поймать не удалось, а связь с ЦК была налажена, хотя, конечно, арест и высылка из города 16 активнейших большевиков на время затормозили революционную работу.
Наступала зима... Пора было трогаться в путь. Марии Ильиничне не удалось увидеться с товарищами, угнанными по этапу. Полная тревоги за их судьбу, она покинула Саратов. Ее сопровождал Марк Тимофеевич. Места рядом с ними занимали конвоиры. Пассажиры с недоумением и опаской посматривали на «арестантов», а те, но обращая на них внимания, читали или разговаривали.
В Москве лишь пересели с поезда на поезд да отметили в полицейском управлении проходное свидетельство. Послали успокоительную открытку в Саратов. И опять мерное покачивание вагона. Все пустыннее и заснеженнее просторы за окнами. Они ехали на Север, где зима давно вступила в свои права.
Вологда в снежном наряде выглядела чистой и уютной. Снова привычная процедура — отметка в полицейском управлении, и конвоиры поехали в обратную дорогу. Марк Тимофеевич наблюдал за доставкой багажа, помог устроиться в номере гостиницы. Мария Ильинична не распаковывала вещей, она еще должна была найти себе постоянное пристанище и, самое главное, выяснить, оставят ли ее в городе или пошлют в какой-нибудь медвежий угол. Пришлось идти на прием к начальнику жандармского управления, к губернатору они с Марком Тимофеевичем попасть не смогли.
Вопреки ожиданиям жандарм оказался очень любезен, оставил Марию Ильиничну в городе, предупредив, что здесь 60 человек политических и надо соблюдать осторожность, иначе ее могут отправить очень далеко. Начальник жандармерии улыбался, но в его глазах не было улыбки, а в голосе звучала явная угроза. Конечно, Мария Ильинична заверила его, что не собирается заниматься здесь политикой и что гораздо больше ее заботит — удастся ли найти уроки, поскольку она стеснена в средствах. Он сказал, что не будет возражать, если она станет давать уроки французского языка. Конечно, он уже знал, что Ульянову встречали друзья, со многими из которых ее связывала очень давняя совместная работа.
В Вологде существовала целая колония ссыльных — О.А.Варенцова, В.П.Милютин, И.А.Саммер, А.Д.Цюрупа, В.В.Боровский и многие другие. Марк Тимофеевич был спокоен — он оставлял Марию Ильиничну не одну, правда, из саратовцев в Вологду не попал никто. Станислав Кржижановский получил местом ссылки Великий Устюг. Недалеко — всего 600 километров, да не доедешь, не долетишь. Из письма матери и позднее из рассказов друзей узнала Мария Ильинична, как их вели через Волгу по ноябрьскому льду. Волга только-только стала. Лед был еще тонок. Ссыльные были закованы в кандалы попарно. Сначала они не поняли, почему конвоиры держатся на некотором расстоянии, и, только услыхав предательское потрескивание льда, почувствовав, как он пружинит под их тяжелыми шагами, поняли все. Берег, казалось, не приближается, а удаляется. Старались громко шутить и разговаривать, не смотреть под ноги. Если бы лед не выдержал, все они пошли бы ко дну с кандалами на руках. И была бы эта история отмечена как несчастный случай. Ступив наконец на берег, все чувствовали себя родившимися заново. И теперь Волга не казалась такой уж широкой и опасной. Читая письмо матери, слушая рассказы товарищей, Мария Ильинична переживала весь ужас этого пути. Природа оставила их в живых, она оказалась добрее жандармов.
Мария Ильинична поселилась в центре города, на Казанской площади. Большая комната с венецианским окном нравилась ей, быт начинал налаживаться.
Как всегда, в письмах Мария Ильинична очень осторожна, она не называет никаких новых имен и фамилий, во всем полагаясь на Марка Тимофеевича, который должен рассказать Анне Ильиничне об обстановке и местных обитателях. «Жаль, — пишет она, — что никто из привлекавшихся со мной по одному делу не попал сюда (я ведь все же познакомилась с ними, когда ходила в охранное отделение), за исключением, впрочем, Скворцова, которого видела сегодня. Ст. — назначен в Великий Устюг, Лар. в Грязовец, Сим. в Тотьму. Все уж разъехались».
Она явно подчеркивает, что лишь при допросах познакомилась с теми, кого судили вместе с ней, и ничего не пишет о тех, кого встретила в Вологде.
Город, живописно раскинувшийся по берегам реки, понравился ей своими прямыми улицами, добротной застройкой, обилием деревьев. Она представила себе, как красиво здесь будет весной, и стала звать сюда Марию Александровну. Та привычно собиралась в путь, но, конечно, не в зимние морозы, а поближе к весне. Мать писала, что надеется на амнистию, ожидавшуюся в связи с празднованием 300-летия дома Романовых. Мария Ильинична не хотела разочаровывать ее, но она не верила ни в какие милости и оказалась права.
В очень короткий срок Мария Ильинична вросла в большевистскую колонию. Прежде всего она вошла в легальное общество «Просвещение», его членами были и служащие, и интеллигенты, и рабочие. Общество широко организовывало платные публичные лекции, в которых участвовали и ссыльные большевики — В.И.Потемкин, В.М.Фриче и другие. Это было хорошей возможностью собирать средства на партийные нужды и на помощь товарищам, когда они не могли найти работы, многосемейным, тем, кто не имел средств к существованию. Мария Ильинична немедленно вступает и в нелегальную кассу взаимопомощи ссыльных.
Через некоторое время она познакомилась со многими учительницами, записалась в публичную библиотеку. Ее огорчало лишь одно — ничего не получалось с работой. Мест не было. Чтобы практиковаться во французском языке, она давала бесплатные уроки дочери хозяйки квартиры.
С самого начала года она стала регулярно получать нелегальную литературу — газету «Правда», журнал «Просвещение» и т.д. Конечно, как всегда, на вполне «лояльные» адреса.
Один из вологодских ссыльных, С.В.Борисов, вспоминал: «С приездом Марии Ильиничны, помню, ссылка как-то сразу оживилась, воспрянула... Она информировала о текущих событиях, знакомила с перепиской Владимира Ильича. Как-то само собой установилось, что Мария Ильинична стала центром в жизни нашей ссылки, и не только среди большевиков, но и других ссыльных»[59].
Борисов работал в железнодорожных мастерских и помог связаться с рабочими, организовать там кружок, который стала вести Мария Ильинична. Очень удачно получилось, что медицинский пункт при этих мастерских обслуживал большевик С.Н.Прибытков, служивший там фельдшером. Он оповещал рабочих о месте и времени сбора. Мария Ильинична свободно встречалась с его женой в библиотеке, заходила «поболтать» домой. Дружба двух молодых, интеллигентных женщин не вызывала недоумения у властей.
В ссыльной колонии были и большевики и меньшевики. На вечеринках шли жаркие споры о путях и методах борьбы. Часть меньшевиков яростно выступала против философских концепций Ленина. Спор иногда приводил к разрыву.
Мария Ильинична считала, что каждый должен занять наконец твердую позицию. Она не терпела людей примиренческого типа, пытавшихся сидеть между двух стульев. Перед ее глазами всегда стояло огорченное лицо Владимира Ильича, который рассказывал, как Глеб Кржижановский метался после второго съезда и все не мог понять, что раскол имеет глубоко принципиальное значение и его нельзя объяснить личными качествами того или иного из членов двух групп.
Готовя партию к новой революции, Ленин требовал от каждого ее члена теоретической подготовленности и полной самоотдачи. И Мария Ильинична работает не жалея сил. В Вологде появились новые газеты и журналы, в кружках — ленинская литература, да и самих кружков стало больше, они возникли почти на всех предприятиях.
Мария Ильинична ждет мать, старшую сестру и мальчика Гору, воспитанника Анны Ильиничны Георгия Лозгачева. Она прекрасно знает, что они приедут не ранее начала июня, тем не менее уже в феврале занята «выбором» квартиры. Это дает ей возможность посещать разные районы города, заходить в различные дома, да и со знакомыми можно встречаться почаще — ведь наем новой квартиры вещь очень серьезная.
В этот период Мария Ильинична много читает, занимается языками, переводами. Теперь Владимир Ильич шлет ей из-за границы проспекты издательств, хлопочет о заказанных ею книгах, делится своими впечатлениями: «О новой немецкой литературе? Только что закончил чтением четыре тома переписки Маркса с Энгельсом. Хочу писать о ней в „Просвещении“. Много интересного. Жаль, что дорого издали черти — немчура: 40 марок! Не читал еще новой книги Вера „История социализма в Англии“, но скоро прочту.
Вышла недавно [книга] Кунова о происхождении религии. Прислал бы тебе ее (я ее куплю), но боюсь, не дойдет. Если ты получаешь или достаешь «Neue Zeit», то там есть перечень всего интересного. Буржуазной новой литературы не вижу. Если хочешь, пришлю тебе перечень всех вообще новых книг по-немецки (маленькое издание книгопродавца Hinrichs'a в Лейпциге — ежемесячно получаю)»[60]. Можно не сомневаться, что Ленин слал сестре не только письма с литературными и семейными новостями, были и партийные указания, только она не имела права такие письма хранить.
Наконец прошли месяцы жизни у посторонних людей; семья Ульяновых, если и не в полном составе, все-таки собирается вместе — мать, две дочери, Гора.
Мария Ильинична счастлива, хлопоты по устройству не кажутся ей обременительными. С особыми удобствами ей хочется устроить Марию Александровну. Мать вызывает у нее искреннее восхищение — в свои 78 лет она очень подвижна, полна энергии, ум ее ясен и остер. Недаром Владимир Ильич как-то сказал: «Мама для меня идеал, идеал женщины и человека». Всегда опрятно и со вкусом одетая, с кружевной наколкой на белоснежных волосах, она полна достоинства и какой-то особой красоты. На лице ее печать огромного интеллекта и следы пережитых страданий. Ни на минуту Мария Александровна не выключается из активной жизни, у нее хватает сил помогать детям. Ее стойкость и мужество служат постоянным примером для дочерей.
Мария Ильинична с искренним удовольствием показывает матери и сестре город и его окрестности. «Ты стала настоящей вологжанкой, — смеется Анна Ильинична, — так расписываешь город, как будто это твоя вотчина». — «Ничего, обжилась, друзей много, работаем хорошо, вот и привыкла. А городок действительно прелесть», — отвечает Мария. Лучше всего общее настроение после встречи выражено в письме Марии Александровны к Марку Тимофеевичу: «Мы живем уже здесь с 1-го июня, и я огляделась и познакомилась несколько с Вологдой. Конечно, природа и окрестности здесь не те, что в Феодосии (Мария Александровна гостила весну у Дмитрия Ильича, служившего в Феодосии земским врачом. — Авт.) — нет моря, нет тех чудных видов, как там, но все же Вологда понравилась мне более, чем я того ожидала. Здесь масса зелени, что мне очень правится, и пыли не так много, как бывало в Саратове и в Феодосии. Недалеко от нас поле, луга с полевыми цветами — воздух там прекрасный, а дальше рожь, где мы собираем васильки. Гора чувствует себя очень хорошо там, порхает, как бабочка, и возвращается домой с огромными букетами. Мы были там уже несколько раз. Бываем и на набережной реки Вологды, пристают довольно большие пароходы, вид с набережной красивый, а дальше по ней березовая роща, а за ней прелестный садик с красивыми цветами на клумбах, и в нем домик Петра Великого, который мы осматривали. Гуляем и по бульвару, собираемся подальше за город, и говорят, и там есть красивые места для прогулок».
Далее Мария Александровна передает содержание полученного от Владимира Ильича письма и шлет Марку Тимофеевичу самые теплые пожелания. Опять перед нами картины тихой семейной жизни. Как будто бы ничего более. Но большинство ленинских статей, появившихся в те годы в большевистском общественно-политическом журнале «Просвещение» и других журналах, идут через сестер. Идет и подготовка к созданию женского журнала «Работница», в редакцию которого должна была войти Анна и где затем деятельно сотрудничала Мария. Изыскиваются средства на издательские дела, и большевики, живущие в Вологде, проводят сборы среди рабочих, делают отчисления с лекций и рефератов, обращаются к интеллигенции, сочувствующей борьбе за революционные преобразования в России. О том, что Мария Ильинична имела теснейшие связи с Петербургским комитетом и Заграничным бюро большевиков, свидетельствует огромное количество нелегальной литературы, отобранной у нее впоследствии при обыске: журналы «Работница», «Просвещение», «Наша заря»; газеты «Рабочая правда», «Живая жизнь», «За правду», «Новая рабочая газета», «Путь Правды», «Северная рабочая газета», «Верная мысль», «Стойкая мысль». Все это доставлялось нелегально, с риском и трудностями. Мария Ильинична получала всю эту литературу в нескольких экземплярах, конечно, не для того, чтобы хранить ее в тайниках.
Тюрьма, опять тюрьма, одиночка. Мария Ильинична осмотрела свою камеру — довольно большая, окно, к счастью, не забрано намордником, но оно высоко, и, даже встав на стол, она может увидеть лишь крыши да купола церквей. Привычное лязганье ключей и топот надзирателей по каменным плитам коридора. Тяжелое раздумье первых дней, попытка осмыслить и понять причину ареста. Если бы знать, кто остался на свободе!
Она сидит у стены, на плечи легла невыносимая усталость, а в голове рождаются картины последних дней, возникают лица товарищей. Нет, она не в силах заподозрить кого-либо из них, и все-таки... Едва слышный стук в стену: «Отзовитесь, отзовитесь, здесь арестованный 8 мая». Мария Ильинична начинает выстукивать ответ. Через час она знает все — провал большой, арестованы почти все основные участники группы и Станислав тоже. Теперь все зависит от того, как будут держаться товарищи.
Ее вызывают на первый допрос лишь через две недели, но он не дает ничего нового следствию. Она отрицает все. Здесь она узнала, что за полным отсутствием улик выпустили Анну Ильиничну. Она спокойна за мать.
Плохо, что свиданий не разрешают. Она пишет матери письма, ответа нет. Жандармы не спешат с просмотром. По четвергам разрешают передачи. Ее письма матери проникнуты одним стремлением — успокоить мать, показать, что тюремный режим не сломит ее ни физически, ни духовно:
«Дорогая мамочка!Когда сейчас, через столько лет, держишь в руках тюремные письма Ульяновых, они вызывают чувство уважения и вместе с тем чувство горечи — каждое письмо крест-накрест перечеркнуто специальным химическим составом, проявляющим тайнопись. Страницы все в коричневых полосах и потеках. Многие строчки, слова, абзацы густо замазаны чернилами — ничего нельзя прочесть. На каждом конверте надпись: «Проверено. Выдать».
Это третье письмо, что пишу тебе отсюда, не знаю, получаешь ли ты их. От тебя писем еще не получала, верно, их просматривают, на днях надеюсь получить. Сейчас принесли передачу от тебя, очень рада была ей — спасибо, голубушка моя... Вообще буду стараться упитываться, чтобы сохранить свои силы в прежнем виде, и, надеюсь, мне это вполне удастся. Время летит здесь поразительно быстро, как нигде, кажется. Когда возьмусь всерьез за занятия и книги, пойдет, конечно, еще скорее. Вязанье мое движется довольно успешно, вяжу и кружева и звездочки для салфетки, так что скоро уже всю бумагу вывяжу... Гуляю я обыкновенно рано утром, иногда даже до чая, это хорошо, не так жарко бывает. Впрочем, тень всегда можно найти, потому что двор большой. Здесь, в тюрьме, создается особая психология, которую вольному человеку трудно, даже невозможно понять. Отвыкаешь от воли и потому как-то мало мечтаешь о ней, как о чем-то недоступном, по крайней мере теперь, — больше уходишь в мелкие интересы дня, которые и заполняют его собой. В конце концов ведь все проходит, как хорошее, так и плохое, унывать, значит, не приходится, тем более что ничего, кроме вреда, от этого получиться не может. Видишь, как я философски сейчас настроена, постараюсь на дольше. Да и в конце концов не думаю я, чтобы это сидение уж долгое-то могло быть. Придет и ему конец. Очень мне только хочется, чтобы ты уехала отсюда. Навещает ли тебя кто-нибудь из знакомых? Поцелуй от меня тех, кто это делает».
Трудно писать письмо, заранее зная, что его будет читать, помимо родного и близкого человека, враждебный, бездушный чиновник, старающийся уловить любой намек на имя, адрес, событие. Необходимо думать над каждым словом, каждой фразой и абстрагироваться от этого постороннего читателя при выражении своих чувств к матери, которая с нетерпением ждет весточки.
Как она благодарна матери за то, что та научила ее рукоделию. Автоматическое, монотонное вязание вносит успокоение и вместе с тем не мешает думать, сосредоточиться, приготовиться к очередному допросу.
В Саратов пришла жара. На прогулках Мария Ильинична старается держаться в тени здания. Огромный двор окружен зданием тюрьмы. Из окна камеры нельзя видеть, что здесь происходит. Она упорно смотрит во время прогулок в эти безликие окна, стараясь угадать, в каких камерах сидят товарищи. Пока она еще никого не видела — до перекрестных допросов дело не дошло. В письмах Мария ни одним словом не выдает, как плохо чувствует себя, как гнетет ее одиночка, как трудно соблюдать избранный режим, бороться с апатией, которая так часто наваливается на заключенных и приводит к различным нервным заболеваниям. Она знает, что мать беспокоит ее самочувствие, поэтому столько оптимизма в ее письмах. Но при личном свидании нельзя скрыть ни бледности, ни худобы, ни отечности.
Мать и старшая сестра настаивают, чтобы она обратилась к тюремному врачу, потребовала дополнительной прогулки. Она соглашается, однако ничего не предпринимает, не хочет просить снисхождения. Только еще упорнее делает утреннюю гимнастику, холодные обтирания и старается чаще менять свои занятия. Ее письма полны просьбами прислать как можно больше литературы, самой различной — художественной и научной, на немецком, английском, французском языках. «Если возможно, я попросила бы уложить мои книги (они лежат на последней полке шкафа) в отдельный ящик, причем часть из них направить мне. Не знаю, какого содержания книги разрешаются для чтения арестованным... Мне хотелось бы иметь первый и второй тома „Капитала“, Лансона по-французски, Шиллера по-немецки, что-нибудь по истории русской и иностранной литературы, вроде Шахова, Когана, Венгерова, может быть, по истории Англии, России что-нибудь, английский словарь и какой-нибудь английский роман. Что касается англ. — Туссена, то можно и его, хотя пока еще не знаю, хватит ли у меня пороху на него, может быть, и хватит. Кроме того, что-нибудь из беллетристики — Ибаньеса, напр... У меня сейчас какая-то жажда книг и чтения, кажется, буду читать запоем! Если бы удалось поумнеть — то-то бы хорошо!»
В жандармском управлении, куда Анна Ильинична повезла указанную сестрой литературу, возмущались: ведь этого хватит на всю тюрьму! «Мы что, специально перевозчиков держать должны!» — ворчал чиновник. «Я могу вам перевезти», — спокойно парировала Анна Ильинична. «Нет уж, мы предпочитаем свой перевоз, так оно надежнее», — ответил жандарм.
Первые дни заключения без книг казались особенно ужасными, хотя Мария Ильинична кое-что и взяла в тюремной библиотеке. Но вот наконец надзиратель внес целую стопку книг, почти все, что она просила.
В жандармском управлении был составлен список книг, пропущенных для чтения: «1) Л.Н.Толстой — биография, 2) Курс политической экономии. Богданов и Степанов. 3) Очерки литературного движения А.Шахова. 4) Когда проснется спящий Г.Уэллс. 5) Письма с моей мельницы А.Доде. 6) Немецко-русский словарь А.Ф.Циглера. 7) Малая энциклопедия на французском языке. 8) Немецкая грамматика. Гейзе. 9) На воде. Гюго. 10) Сочинения Мопассана на французском языке. 11) 6-й том сочинений Ницше. 12) Эрнани В.Гюго на французском языке. 13) Пятьдесят перипетий В.Гюго на французском языке. 14) Письма моего мулена Доде на французском языке. 15) Основы стилистики Боли на французском языке. 16) Полное собрание сочинений Шиллера. 17) Самоучитель Туссена. 18) Английский роман Беллами. 19) 6-й и 9-й тома собрания сочинений И.С.Тургенева. 20) Роман Ибаньеса».
Полицейские старательно переписывают названия и, конечно делают ошибки. «Письма моего мулена» — так перевели «Письма с мельницы». Они пропускают или справочники, или художественную литературу на иностранных языках.
Мария Ильинична набросилась на чтение, тем более что следствие затягивалось и конца ему не было видно... «У меня все идет по старому, раз заведенному образцу, — пишет она матери через два месяца после ареста. — На этой неделе читала Шахова „Историю французской литературы“. Эта книга меня очень заинтересовала. Во-первых, хорошо было бы для некоторого разнообразия почитать научную книгу, тем более что погода этому благоприятствовала, а потом тема интересная, по которой мне приходилось заниматься в Сорбонне. Я сдавала экзамен как раз по тому периоду, который рассматривается в этой книге. Составлена книга интересно и написана живо, но в отличие от других историков литературы мне показалось, что автор ее вносит слишком много субъективного в оценку событий и деятелей разбираемой им эпохи. Может быть, это придает большую живость его книге и делает ее более завлекательной, но иногда кажется, что он слишком пристрастен. Так, очень резок он в своих нападках на Гейне...»
И так день за днем, неделя за неделей. Молодая, полная сил женщина заперта в четырех стенах. Но ни в одном письме не прорывается ни жалоб, ни стонов, ни слез. И уж, конечно, нет сожалений о выбранном пути. Ее радует каждое сообщение с воли. Мария Александровна не пытается посылать Маняше писем Владимира Ильича или Надежды Константиновны. Знает, что они останутся в руках жандармов. Во время субботних свиданий они с Анной Ильиничной ухитряются в присутствии надзирателя сообщать ей все новости.
Лежа на койке без сна, Мария Ильинична вспоминала волю и чаще всего именно Волгу, прогулки на лодках, покой и красоту заволжских далей.
Уходили силы. Не помогали ни гимнастика, ни мамины посылки. Она бледнела, лицо стало прозрачным. Внешняя хрупкость и беззащитность еще больше бесили следователя и начальство — материалы дела показывали, что именно эта слабая на вид женщина была руководителем группы, доставившей им столько неприятностей. В своем донесении в высшие инстанции полковник Семигановский докладывал: «Центральной фигурой саратовской группы являлась М.И.Ульянова, сестра известного Владимира Ульянова, ее сестра Анна Ильинична Елизарова, муж последней М.Т.Елизаров, являвшиеся ближайшими помощниками М.Ульяновой в стремлении воссоздать в Саратове прочную нелегальную организацию РСДРП».
Следствие наконец закончено. Все привлекавшиеся к делу получили по три года ссылки в северные губернии. Марии Ильиничне назначили Астраханскую губернию. Она просит мать походатайствовать об отправке на Север. Туда сослали товарищей, да и северные районы к Петербургу ближе, а ведь борьба разгорается. Предлог для просьбы — ее плохое физическое состояние и тяжелые климатические условия Астрахани. Милостивое согласие получено — Вологда.
Последние дни в тюрьме самые невыносимые, кажется, что никогда не покинешь опостылевшей камеры. Но вот и ее очередь «на выход, с вещами». Она с трудом идет по двору к воротам. Надзиратель даже помогает нести узелок. У проходной Аня и Марк. Садятся на извозчика, и здесь, за поднятым от дождя верхом (Марию Ильиничну освободили 19 октября), она, уткнувшись лицом в плечо Марка Тимофеевича, всплакнула. «От счастья, от воли». — говорила она сестре, улыбаясь сквозь слезы. На самом деле она была больна, ослаблена. Ехать в Вологду сейчас же, тем более идти этапом, она не могла. Пришлось писать очередное прошение — об отсрочке. Вместо ответа через два дня на квартиру пришел полицейский врач. Но и он констатировал истощение, малокровие. Отсрочка была получена, а также разрешение ехать на свой счет.
Первое время она не выходит из дома, постепенно силы возвращаются. Как всегда, она не может уехать, не наладив связи, не оставив надежных заместителей. Все тот же «Сергеев» доносил полицейскому управлению: «...Выяснилось, что с арестом Ульяновой и К° связи с Центральным Комитетом потеряны, но имеется возможность их восстановления...»[58] Провокатор написал об этом еще в августе. По этому можно судить, что, сидя в тюрьме, Мария Ильинична не порывала с волей, конспирация была налажена так, что на свободе остались люди, могущие наладить связь с Лениным. Думается, что полиция не зря выпустила Анну Ильиничну, надеясь проследить за теми, с кем она будет общаться, но просчиталась. Никого поймать не удалось, а связь с ЦК была налажена, хотя, конечно, арест и высылка из города 16 активнейших большевиков на время затормозили революционную работу.
Наступала зима... Пора было трогаться в путь. Марии Ильиничне не удалось увидеться с товарищами, угнанными по этапу. Полная тревоги за их судьбу, она покинула Саратов. Ее сопровождал Марк Тимофеевич. Места рядом с ними занимали конвоиры. Пассажиры с недоумением и опаской посматривали на «арестантов», а те, но обращая на них внимания, читали или разговаривали.
В Москве лишь пересели с поезда на поезд да отметили в полицейском управлении проходное свидетельство. Послали успокоительную открытку в Саратов. И опять мерное покачивание вагона. Все пустыннее и заснеженнее просторы за окнами. Они ехали на Север, где зима давно вступила в свои права.
Вологда в снежном наряде выглядела чистой и уютной. Снова привычная процедура — отметка в полицейском управлении, и конвоиры поехали в обратную дорогу. Марк Тимофеевич наблюдал за доставкой багажа, помог устроиться в номере гостиницы. Мария Ильинична не распаковывала вещей, она еще должна была найти себе постоянное пристанище и, самое главное, выяснить, оставят ли ее в городе или пошлют в какой-нибудь медвежий угол. Пришлось идти на прием к начальнику жандармского управления, к губернатору они с Марком Тимофеевичем попасть не смогли.
Вопреки ожиданиям жандарм оказался очень любезен, оставил Марию Ильиничну в городе, предупредив, что здесь 60 человек политических и надо соблюдать осторожность, иначе ее могут отправить очень далеко. Начальник жандармерии улыбался, но в его глазах не было улыбки, а в голосе звучала явная угроза. Конечно, Мария Ильинична заверила его, что не собирается заниматься здесь политикой и что гораздо больше ее заботит — удастся ли найти уроки, поскольку она стеснена в средствах. Он сказал, что не будет возражать, если она станет давать уроки французского языка. Конечно, он уже знал, что Ульянову встречали друзья, со многими из которых ее связывала очень давняя совместная работа.
В Вологде существовала целая колония ссыльных — О.А.Варенцова, В.П.Милютин, И.А.Саммер, А.Д.Цюрупа, В.В.Боровский и многие другие. Марк Тимофеевич был спокоен — он оставлял Марию Ильиничну не одну, правда, из саратовцев в Вологду не попал никто. Станислав Кржижановский получил местом ссылки Великий Устюг. Недалеко — всего 600 километров, да не доедешь, не долетишь. Из письма матери и позднее из рассказов друзей узнала Мария Ильинична, как их вели через Волгу по ноябрьскому льду. Волга только-только стала. Лед был еще тонок. Ссыльные были закованы в кандалы попарно. Сначала они не поняли, почему конвоиры держатся на некотором расстоянии, и, только услыхав предательское потрескивание льда, почувствовав, как он пружинит под их тяжелыми шагами, поняли все. Берег, казалось, не приближается, а удаляется. Старались громко шутить и разговаривать, не смотреть под ноги. Если бы лед не выдержал, все они пошли бы ко дну с кандалами на руках. И была бы эта история отмечена как несчастный случай. Ступив наконец на берег, все чувствовали себя родившимися заново. И теперь Волга не казалась такой уж широкой и опасной. Читая письмо матери, слушая рассказы товарищей, Мария Ильинична переживала весь ужас этого пути. Природа оставила их в живых, она оказалась добрее жандармов.
Мария Ильинична поселилась в центре города, на Казанской площади. Большая комната с венецианским окном нравилась ей, быт начинал налаживаться.
Как всегда, в письмах Мария Ильинична очень осторожна, она не называет никаких новых имен и фамилий, во всем полагаясь на Марка Тимофеевича, который должен рассказать Анне Ильиничне об обстановке и местных обитателях. «Жаль, — пишет она, — что никто из привлекавшихся со мной по одному делу не попал сюда (я ведь все же познакомилась с ними, когда ходила в охранное отделение), за исключением, впрочем, Скворцова, которого видела сегодня. Ст. — назначен в Великий Устюг, Лар. в Грязовец, Сим. в Тотьму. Все уж разъехались».
Она явно подчеркивает, что лишь при допросах познакомилась с теми, кого судили вместе с ней, и ничего не пишет о тех, кого встретила в Вологде.
Город, живописно раскинувшийся по берегам реки, понравился ей своими прямыми улицами, добротной застройкой, обилием деревьев. Она представила себе, как красиво здесь будет весной, и стала звать сюда Марию Александровну. Та привычно собиралась в путь, но, конечно, не в зимние морозы, а поближе к весне. Мать писала, что надеется на амнистию, ожидавшуюся в связи с празднованием 300-летия дома Романовых. Мария Ильинична не хотела разочаровывать ее, но она не верила ни в какие милости и оказалась права.
В очень короткий срок Мария Ильинична вросла в большевистскую колонию. Прежде всего она вошла в легальное общество «Просвещение», его членами были и служащие, и интеллигенты, и рабочие. Общество широко организовывало платные публичные лекции, в которых участвовали и ссыльные большевики — В.И.Потемкин, В.М.Фриче и другие. Это было хорошей возможностью собирать средства на партийные нужды и на помощь товарищам, когда они не могли найти работы, многосемейным, тем, кто не имел средств к существованию. Мария Ильинична немедленно вступает и в нелегальную кассу взаимопомощи ссыльных.
Через некоторое время она познакомилась со многими учительницами, записалась в публичную библиотеку. Ее огорчало лишь одно — ничего не получалось с работой. Мест не было. Чтобы практиковаться во французском языке, она давала бесплатные уроки дочери хозяйки квартиры.
С самого начала года она стала регулярно получать нелегальную литературу — газету «Правда», журнал «Просвещение» и т.д. Конечно, как всегда, на вполне «лояльные» адреса.
Один из вологодских ссыльных, С.В.Борисов, вспоминал: «С приездом Марии Ильиничны, помню, ссылка как-то сразу оживилась, воспрянула... Она информировала о текущих событиях, знакомила с перепиской Владимира Ильича. Как-то само собой установилось, что Мария Ильинична стала центром в жизни нашей ссылки, и не только среди большевиков, но и других ссыльных»[59].
Борисов работал в железнодорожных мастерских и помог связаться с рабочими, организовать там кружок, который стала вести Мария Ильинична. Очень удачно получилось, что медицинский пункт при этих мастерских обслуживал большевик С.Н.Прибытков, служивший там фельдшером. Он оповещал рабочих о месте и времени сбора. Мария Ильинична свободно встречалась с его женой в библиотеке, заходила «поболтать» домой. Дружба двух молодых, интеллигентных женщин не вызывала недоумения у властей.
В ссыльной колонии были и большевики и меньшевики. На вечеринках шли жаркие споры о путях и методах борьбы. Часть меньшевиков яростно выступала против философских концепций Ленина. Спор иногда приводил к разрыву.
Мария Ильинична считала, что каждый должен занять наконец твердую позицию. Она не терпела людей примиренческого типа, пытавшихся сидеть между двух стульев. Перед ее глазами всегда стояло огорченное лицо Владимира Ильича, который рассказывал, как Глеб Кржижановский метался после второго съезда и все не мог понять, что раскол имеет глубоко принципиальное значение и его нельзя объяснить личными качествами того или иного из членов двух групп.
Готовя партию к новой революции, Ленин требовал от каждого ее члена теоретической подготовленности и полной самоотдачи. И Мария Ильинична работает не жалея сил. В Вологде появились новые газеты и журналы, в кружках — ленинская литература, да и самих кружков стало больше, они возникли почти на всех предприятиях.
Мария Ильинична ждет мать, старшую сестру и мальчика Гору, воспитанника Анны Ильиничны Георгия Лозгачева. Она прекрасно знает, что они приедут не ранее начала июня, тем не менее уже в феврале занята «выбором» квартиры. Это дает ей возможность посещать разные районы города, заходить в различные дома, да и со знакомыми можно встречаться почаще — ведь наем новой квартиры вещь очень серьезная.
В этот период Мария Ильинична много читает, занимается языками, переводами. Теперь Владимир Ильич шлет ей из-за границы проспекты издательств, хлопочет о заказанных ею книгах, делится своими впечатлениями: «О новой немецкой литературе? Только что закончил чтением четыре тома переписки Маркса с Энгельсом. Хочу писать о ней в „Просвещении“. Много интересного. Жаль, что дорого издали черти — немчура: 40 марок! Не читал еще новой книги Вера „История социализма в Англии“, но скоро прочту.
Вышла недавно [книга] Кунова о происхождении религии. Прислал бы тебе ее (я ее куплю), но боюсь, не дойдет. Если ты получаешь или достаешь «Neue Zeit», то там есть перечень всего интересного. Буржуазной новой литературы не вижу. Если хочешь, пришлю тебе перечень всех вообще новых книг по-немецки (маленькое издание книгопродавца Hinrichs'a в Лейпциге — ежемесячно получаю)»[60]. Можно не сомневаться, что Ленин слал сестре не только письма с литературными и семейными новостями, были и партийные указания, только она не имела права такие письма хранить.
Наконец прошли месяцы жизни у посторонних людей; семья Ульяновых, если и не в полном составе, все-таки собирается вместе — мать, две дочери, Гора.
Мария Ильинична счастлива, хлопоты по устройству не кажутся ей обременительными. С особыми удобствами ей хочется устроить Марию Александровну. Мать вызывает у нее искреннее восхищение — в свои 78 лет она очень подвижна, полна энергии, ум ее ясен и остер. Недаром Владимир Ильич как-то сказал: «Мама для меня идеал, идеал женщины и человека». Всегда опрятно и со вкусом одетая, с кружевной наколкой на белоснежных волосах, она полна достоинства и какой-то особой красоты. На лице ее печать огромного интеллекта и следы пережитых страданий. Ни на минуту Мария Александровна не выключается из активной жизни, у нее хватает сил помогать детям. Ее стойкость и мужество служат постоянным примером для дочерей.
Мария Ильинична с искренним удовольствием показывает матери и сестре город и его окрестности. «Ты стала настоящей вологжанкой, — смеется Анна Ильинична, — так расписываешь город, как будто это твоя вотчина». — «Ничего, обжилась, друзей много, работаем хорошо, вот и привыкла. А городок действительно прелесть», — отвечает Мария. Лучше всего общее настроение после встречи выражено в письме Марии Александровны к Марку Тимофеевичу: «Мы живем уже здесь с 1-го июня, и я огляделась и познакомилась несколько с Вологдой. Конечно, природа и окрестности здесь не те, что в Феодосии (Мария Александровна гостила весну у Дмитрия Ильича, служившего в Феодосии земским врачом. — Авт.) — нет моря, нет тех чудных видов, как там, но все же Вологда понравилась мне более, чем я того ожидала. Здесь масса зелени, что мне очень правится, и пыли не так много, как бывало в Саратове и в Феодосии. Недалеко от нас поле, луга с полевыми цветами — воздух там прекрасный, а дальше рожь, где мы собираем васильки. Гора чувствует себя очень хорошо там, порхает, как бабочка, и возвращается домой с огромными букетами. Мы были там уже несколько раз. Бываем и на набережной реки Вологды, пристают довольно большие пароходы, вид с набережной красивый, а дальше по ней березовая роща, а за ней прелестный садик с красивыми цветами на клумбах, и в нем домик Петра Великого, который мы осматривали. Гуляем и по бульвару, собираемся подальше за город, и говорят, и там есть красивые места для прогулок».
Далее Мария Александровна передает содержание полученного от Владимира Ильича письма и шлет Марку Тимофеевичу самые теплые пожелания. Опять перед нами картины тихой семейной жизни. Как будто бы ничего более. Но большинство ленинских статей, появившихся в те годы в большевистском общественно-политическом журнале «Просвещение» и других журналах, идут через сестер. Идет и подготовка к созданию женского журнала «Работница», в редакцию которого должна была войти Анна и где затем деятельно сотрудничала Мария. Изыскиваются средства на издательские дела, и большевики, живущие в Вологде, проводят сборы среди рабочих, делают отчисления с лекций и рефератов, обращаются к интеллигенции, сочувствующей борьбе за революционные преобразования в России. О том, что Мария Ильинична имела теснейшие связи с Петербургским комитетом и Заграничным бюро большевиков, свидетельствует огромное количество нелегальной литературы, отобранной у нее впоследствии при обыске: журналы «Работница», «Просвещение», «Наша заря»; газеты «Рабочая правда», «Живая жизнь», «За правду», «Новая рабочая газета», «Путь Правды», «Северная рабочая газета», «Верная мысль», «Стойкая мысль». Все это доставлялось нелегально, с риском и трудностями. Мария Ильинична получала всю эту литературу в нескольких экземплярах, конечно, не для того, чтобы хранить ее в тайниках.