Страница:
Мария Александровна без сил бродила по комнатам, пыталась навести минимальный порядок. В начале четвертого Мария Ильинична неожиданно вернулась в сопровождении четырех полицейских чинов. В охранном отделении Мария Ильинична попросила освободить ее, хоть на время; дома осталась старушка мать, и надо вызвать для ухода за ней старшую сестру. Кроме подозрений, у полиции ничего нет, поэтому пристав позволил Марии Ильиничне вернуться домой, но в квартире он решил устроить засаду. Все жильцы оказались под домашним арестом. Двое полицейских расположились в прихожей, а двое других кочевали из гостиной в кухню и обратно.
На улицу не выпускали ни жильцов, ни прислугу, ни даже хозяйку квартиры. Время, казалось, остановилось. Часы текли в мрачном ожидании. Вдруг тишину пронзил дверной колокольчик. Полицейские оживились, попрятались, только старший стал за дверь в прихожей и грозным шепотом приказал испуганной прислуге: «Открой и впусти». Руки девушки тряслись, она сняла дверную цепочку и открыла, перед дверью стоял почтальон. «Ульяновой письмо», — сказал он, протягивая конверт. Взяв письмо, она закрыла дверь и сделала несколько шагов в сторону стоявшей у дверей своей комнаты Марии Ильиничны, но унтер опередил ее. «Подай сюда!» Он повертел конверт, внимательно прочел адрес. Затем приказал одному из полицейских срочно отнести письмо в охранное отделение. «Вы хоть скажите, от кого письмо», — обратилась к нему Мария Ильинична. «В участке скажут», — ответил полицейский.
Мария Александровна отдыхала в своей комнате. Дочь прислушалась — мать дышала ровно и спокойно. Самой ей не сиделось на месте, читать она не могла. Бродила из комнаты в комнату. Несколько раз пыталась подойти к окну, но на ее пути неизменно оказывался полицейский. Его широкая спина загораживала весь оконный проем. И опять она слышала обычное: «Не велено». Полиция боялась, что она подаст предупредительный знак кому-либо из друзей, кто будет к ней направляться. На другой день жильцы начали роптать: неожиданный арест поставил их в трудное положение — некоторые не имели запаса продуктов и питались всухомятку.
В субботу утром две молодые барышни стали громко выражать возмущение их задержанием. Мария Александровна вмешалась в их перебранку с полицейским: «Не надо с ним спорить, напишите лучше прошение на имя начальника охранного отделения». — «А как это сделать?» — спросила одна из них. Мария Александровна помогла составить прошение. Сколько подобных прошений написала она за последние годы! Слова сами собой складывались в установленную форму. Через полчаса посланный явился с ответом — все, кроме Ульяновых, свободны. Жильцы обрадовались. Рада была и Мария Ильинична, тем более что через прислугу, отпросившуюся «погулять», ей удалось передать товарищам сообщение о домашнем аресте и засаде.
В 12 часов ночи опять раздался требовательный стук. Мария Ильинична вышла в прихожую. Городовой принес повестку — пристав, делавший обыск, «приглашал» ее в охранное отделение на 11 часов утра. Мария Ильинична уснула лишь под утро. Утром, написав специальное прошение — о разрешении выехать в Финляндию, где 1 мая по договоренности должны начаться ее уроки, пошла в охранное отделение. Мария Александровна осталась одна. Договорились, что, если Мария Ильинична не вернется к вечеру, мать даст телеграмму старшей дочери: «Мама одна». Если же поездка в Финляндию будет разрешена, телеграмму следует послать с другим текстом: «Маня едет».
Она вернулась лишь в пятом часу. Ей разрешили ехать. По дороге она заглянула к приятельнице и узнала, что в ночь ее ареста были схвачены многие члены Московской организации, в основном большевики. Видно, действовали провокаторы, так как у многих товарищей сумели найти компрометирующие материалы. Начато следствие. У нее было всего несколько часов, чтобы выяснить точно, кто арестован, кто остался на свободе, как будет установлено посещение арестованных, как восстановятся связи с рабочими кружками. Она сообщает новые адреса Ленину и Крупской в Париж.
Мария Ильинична торопится, дорог каждый час, ведь по старым адресам могут быть направлены ленинские письма, послана нелегальная литература. Провал большой, и замену каждому товарищу, конечно, не найдешь. Возрастает объем работы всех, кто остался на свободе. И все время сверлит мысль: «Кто предал? Где допущена ошибка? Ограничится ли полиция этими арестами или кому-то еще угрожает опасность?» Пока Мария Ильинична занимается партийными делами, мать собирает ее багаж для поездки в Финляндию. Вместе пообедали, почти молча. Все уже оговорено. Чтобы не длить расставания, простились дома. Погрузив на извозчика свой несложный багаж, Мария Ильинична тронулась в путь.
Дорога до Петербурга, хоть и короткая, утомила ее. Она не заснула ни на минуту, думала о матери, об арестованных товарищах, да и предстоящая встреча с «нанимателем» и его детьми волновала. Ей впервые приходилось выступить в роли не только репетитора, но и воспитателя. Встретившая ее в Петербурге Ольга Александровна проводила ее до станции Райвола, подробно рассказала об обстановке в семье Савельевых, о характере детей.
Маленькая финская станция, окруженная лесом. В вагоне всего несколько человек. Среди встречающих Мария Ильинична сразу обратила внимание на высокого представительного господина в светлом костюме. Ольга Александровна познакомила их. Пожимая руку Марии Ильиничне, Василий Александрович говорил: «Мне бы очень хотелось, чтобы ребята понравились вам. Они еще маленькие — младшей 6 лет, и вам легко будет на них влиять». — «Если я понравлюсь им», — ответила Мария Ильинична.
Дорога в Ино-Неми шла лесом, мимо прекрасных северных озер. Здесь весна еще только вступала в свои права. Под сосенками то там, то тут голубели фиалки. Над деревьями, как зеленая вуаль, трепетали только-только распустившиеся листочки.
Дача Савельевых была удобной и поместительной. Учительнице отвели прекрасную светлую комнату с террасой, откуда открывался превосходный вид.
Дети — три девочки и мальчик-гимназист. С девочками Марии Ильиничне и предстояло заниматься. Они были погодками — Валя, Наташа и Марина, которую в семье звали Лялей. Девочки испуганно и неловко присели перед учительницей. На их лицах явно читался вопрос: «Как вы будете к нам относиться, полюбите ли нас?» Мальчик держался независимо и старался казаться взрослым. Василий Александрович, представляя детей, давал им шутливые характеристики и требовал «строгости, строгости, строгости». Мария Ильинична рассмеялась: «Не пугайте вы их, ради бога, а то они и заниматься не смогут. — И обратилась к ребятам: — А вы петь любите?» Те кивнули, а младшая спросила: «Песни?» — «И песня, и сказки. Знаете пьеску про журавля и цаплю? Пойдемте, я вам спою». Дети были в восторге, первая встреча прошла хорошо.
Василий Александрович с женой остались довольны — контакт между учительницей и детьми найден. Было решено: она будет заниматься с девочками и музыкой, тем более что на даче был прекрасный рояль. Страх, с которым ехала Мария Ильинична к Савельевым, рассеялся. Ей понравились и родители и дети.
Чувствовалось, что это дружная, крепкая семья. От сердца отлегло, все стало казаться проще. Она так и написала матери в первом письме из Финляндии. Мария Александровна немедленно откликнулась: «Дорогая Маруся, принесли мне вчера вечером письмо твое от 7-го, поджидала я его и очень рада была ему. Очень приятно было прочесть, что С-вы понравились тебе, ну а с ребятами, думаю, уладится дело: тебе ближе видно, ты приглядишься к ним, обдумаешь все, и я надеюсь на успех; конечно, важно очень, чтобы они полюбили тебя и слушались бы, что будет очень приятно как для тебя, так и для родных и для нас».
Марии Ильиничне, выросшей в большой семье, были понятны взаимоотношения младших детей со старшими. Она живо вспомнила, как строились отношения в ее семье. Перед ней прекрасный образец воспитателя — ее мать. И она бессознательно следует ее примеру — выдержанна, доброжелательна, старается, чтобы обучение было связано для младших детей с игрой, а у старших вызывало желание узнать как можно больше, будило любознательность.
Процесс взаимного привыкания, начала обучения не мог пройти без трудностей. Дети сначала дичились, шалили, иногда на всех вдруг нападала непонятная хандра, они капризничали, особенно это было заметно в плохую погоду. Марию Ильиничну временами охватывает отчаяние, кажется, что ее усилия пропадают даром, что хорошие дни — исключение, ей не пробиться к детским сердцам. Она делится своими мыслями с матерью. Та утешает ее: «...видно, что настроение у тебя уже по такое хорошее, как раньше... Думаю, что на это повлияла дурная погода, которая также подействовала на детей и поэтому они капризничали, без этого не бывает, вспоминаю и ваше детство, как вы скучали и капризничали во время продолжительного ненастья летом, когда не могли гулять и бегать. Терпенье, дорогая моя, терпенье, всей душой желаю, чтобы ты привыкла к твоим маленьким ученицам и полюбила бы их, и они ответят тебе тем же, дело у тебя живое, не сухая канцелярщина, и как рада была бы я, если бы ты втянулась в него...»[49]
Постепенно все наладилось. Утром она занималась с младшими и проверяла, как старшие выполнили задание. После 12 часов — занятия со старшими. Разница в годах у детей небольшая. Марию Ильиничну радует, что они дружны. Часто все вместе совершают прогулки по окрестностям. Мария Ильинична очень любила цветы. Мать научила ее засушивать растения так, чтобы они не теряли цвета. И вот с прогулок все возвращаются с букетами. Под руководством учительницы цветы разбирают, ставят в вазы. Каждый стремится сделать свой букет самым красивым.
Марии Ильиничне нравится в Финляндии, и она приглашает мать и старшую сестру приехать на лето, поселиться где-нибудь поблизости. Мария Александровна рада побыть вместе с дочерьми. Дачу удалось снять поблизости от Ино-Неми в деревне Леппенино. И теперь нередко Мария Ильинична с девочками отправляется на прогулку к старому Леппенино, чтобы встретиться с матерью и старшей сестрой. Ей стало как-то легче дышать и работать. Мать дает ей советы, как лучше подойти к детям. Прекрасный психолог, Мария Александровна быстро разобралась в характерах детей — Нина не столько упряма, сколько застенчива. Валя шаловлива, подвижна, поэтому ей трудно долго сидеть за уроками. Мальчик кажется себе очень взрослым, и ему импонирует, когда с ним разговаривают серьезно. Понравились Марии Александровне и Савельевы. Тогда она, конечно, не могла предположить, что с этой семьей у Марии Ильиничны сохранятся самые теплые отношения на долгие-долгие годы. Так получилось, что дети Савельевых были почти единственными ученицами, с которыми она занималась длительное время, и к ним она испытывала чувство нежности и материнской любви. Они переписывались до последних дней ее жизни. Так, 4 февраля 1935 года Марина Васильевна, посылая Марии Ильиничне фотографии свои и сына, писала:
Срок пребывания Марии Ильиничны в семье Савельевых подходил к концу, и тут Мария Александровна, тосковавшая по сыну, которого не видела три года, заговорила о том, нельзя ли встретиться где-нибудь поблизости, в стране, куда царская охранка не сунется.
Из Парижа Владимир Ильич сообщал, что в августе будет в Копенгагене на VIII конгрессе II Интернационала и что он очень хотел бы повидаться с матерью и сестрой. Местом встречи решили избрать Стокгольм, чтобы дорога не утомила Марию Александровну, ведь ей уже 75 лет. Она счастлива предстоящим свиданием. Сохранилась открытка, посланная Лениным матери 4 сентября 1910 года:
Погода благоприятствовала морской поездке — штиль, солнце. Утром проснулись очень рано и поспешили на палубу. Пароход входил в шхеры. Нельзя было оставаться равнодушными к красоте живописных островков, между которыми лавировало судно. После каждого поворота открывался новый, неповторимый ландшафт. Осень здесь уже вступила в свои права. Ярко золотились и рдели кроны деревьев. Скалы и огромные валуны казались неестественно декоративными. У некоторых островков гордо плавали белые лебеди, придавая еще большую сказочность пейзажу. Но вот пролив расширился, и путникам открылась панорама стокгольмской гавани. Ввысь устремились позеленевшие шпили соборов, близко к набережной теснились дома, крытые черепицей, возвышалась серая громада королевского дворца. Пароход швартовался в центре города.
Мария Александровна так описывает встречу с сыном: «...Утром провели с удовольствием несколько часов на палубе — погода была прекрасная. Пароход опоздал и подошел к Стокгольму в начале 10-го. Мы стояли с Маней у самого барьера и вскоре увидели Володю. Я не узнала бы его, если б Маруся не указала. Она прямо взвизгнула от радости, когда увидела его... Я нашла его очень похудевшим и изменившимся, но он уверяет, что чувствует себя очень хорошо. Сняли 2 комнаты: одна, побольше, для меня и Мани, другая — для него, очень хорошенькие и чистые, не высоко подниматься. Снял он их на 12 дней. Ходили вместе обедать...»
Ульяновым трудно поверить, что можно спокойно и безопасно всем вместе ходить по улицам, любоваться прекрасным городом, слушать музыку в стокгольмских парках. Владимир Ильич, уже не раз побывавший в Стокгольме, служит матери и сестре гидом и переводчиком. Чтобы не утомлять Марию Александровну длинными прогулками, они часто присаживаются на ажурные скамейки в скверах. Мать наблюдает за прохожими, за играми чистеньких белоголовых ребятишек и прислушивается к оживленному разговору сына и дочери. Владимир Ильич рассказывает сестре о международном социалистическом конгрессе, проходившем в Копенгагене, откуда он только что приехал. О той ожесточенной борьбе, которая ведется против большевизма как политического течения оппортунистами всех стран. «Ну, ничего, их позиции архиуязвимы, — говорит Владимир Ильич. — Революционный подъем приближается, об этом свидетельствуют и твои рассказы, дорогая Маняша».
В Стокгольме жила большая колония русских социал-демократов. И они и шведские товарищи попросили Владимира Ильича прочесть несколько рефератов. Темами его выступлений были «Копенгагенский социалистический конгресс» и «О положении дел в партии». Мария Ильинична неизменно сопровождала брата на эти собрания. Она старалась там не проронить ни одного слова. Она видела, как к Владимиру Ильичу тянутся люди, как они нуждаются в его разъяснениях, какое большое значение имеет его приезд в Стокгольм для всех истинных революционеров. Видит она и тех, кто не согласен с Владимиром Ильичем. Их напускное спокойствие очень быстро сменяется неприкрытой враждебностью. Вопросы приобретают все более жесткий характер. Мария Ильинична вслушивается в быстрые и точные ответы брата. Его эрудиция безгранична, и враждебные реплики подаются все реже. Ленина тесно обступают сторонники, и лекция, как правило, кончается дружеской беседой с обсуждением насущных практических вопросов.
Мария Александровна присутствовала лишь на втором реферате сына, так как первое выступление Владимира Ильича состоялось на другой день после их приезда и она чувствовала себя усталой. О том, как прошло собрание, ей подробно рассказала Маняша.
На второй реферат отправились все вместе. Вышли заранее, чтобы мать не спешила и не устала. Владимир Ильич бережно вел Марию Александровну, лицо его было сосредоточенно и серьезно. Она, чтобы не отвлекать его, тихо переговаривалась с дочерью. Как благодарен был Владимир Ильич матери за ее неизменную чуткость и понимание! Их встретил большевик М.В.Кобецкий, который организовал реферат. Провел и усадил поудобнее Марию Александровну и Марию Ильиничну. Через несколько минут собрание началось.
В краткой биографии матери, которую Мария Ильинична написала в 30-х годах, она рассказывает: «В Стокгольме Мария Александровна присутствовала и на одном выступлении брата на собрании большевистской группы. Это было первый раз, что она слышала Владимира Ильича. И мне казалось, что, слушая его, она вспоминала другую речь, которую ей пришлось слышать, — речь Александра Ильича на суде. Об этом говорило ее изменившееся лицо. Но она слушала Владимира Ильича с большим вниманием, очевидно сильно волнуясь. „Он хорошо говорил, так сильно и красноречиво, — сказала она мне потом, — только зачем он так сильно напрягается, так громко говорит — это ведь так вредно. Не бережет он себя!“
По утрам Мария Ильинична сопровождала брата в королевскую библиотеку, где он работал почти каждый день, изучая вопрос кооперации в сельском хозяйстве, занимаясь анализом капиталистического сельского хозяйства в странах Западной Европы и США.
Брат и сестра дорожат этими утренними прогулками, во время которых можно откровенно поговорить, проанализировать обстановку в партийных организациях Москвы, Петербурга, Саратова, Одессы и других городов. Они намечают новые методы работы, ведь Ленин убежден, что скоро начнется новый революционный подъем. Владимира Ильича беспокоят частые провалы, и они перебирают участников различных организаций, вспоминают, по чьей рекомендации появился тот или иной человек. Владимир Ильич уверен, что усталость после поражения революции скоро пройдет, партия должна быть готова к новому революционному подъему масс.
Настал день отъезда. Мария Ильинична пишет: «Когда мы уезжали, Владимир Ильич проводил нас до пристани — на пароход он не мог войти, так как этот пароход принадлежал русской компании и Владимира Ильича могли там арестовать, — и я до сих пор помню выражение его лица, когда он, стоя там, смотрел на мать. Сколько боли было тогда в его лице! Точно он предчувствовал, что это было его последнее свидание с матерью. Так оно и вышло на деле. Больше повидаться с родными до приезда в Россию, после Февральской революции, Владимиру Ильичу не удалось, а мать умерла незадолго до нее, в июле 1916 года. До нас не дошло первое письмо Владимира Ильича после того, как он получил известие об этой смерти. Не сохранилось и его следующее письмо, но и по нему, насколько я его помню, видно было, какая тяжелая это была для него утрата, как больно он ее переживал и сколько нежности проявлял к нам, тоже подавленным этой кончиной». Все это произойдет много лет спустя. А сейчас, стоя на палубе парохода, мать и дочь смотрят, как медленно уплывает Стокгольм, все меньше становится фигура Владимира Ильича на пристани...
Знамя поднято
На улицу не выпускали ни жильцов, ни прислугу, ни даже хозяйку квартиры. Время, казалось, остановилось. Часы текли в мрачном ожидании. Вдруг тишину пронзил дверной колокольчик. Полицейские оживились, попрятались, только старший стал за дверь в прихожей и грозным шепотом приказал испуганной прислуге: «Открой и впусти». Руки девушки тряслись, она сняла дверную цепочку и открыла, перед дверью стоял почтальон. «Ульяновой письмо», — сказал он, протягивая конверт. Взяв письмо, она закрыла дверь и сделала несколько шагов в сторону стоявшей у дверей своей комнаты Марии Ильиничны, но унтер опередил ее. «Подай сюда!» Он повертел конверт, внимательно прочел адрес. Затем приказал одному из полицейских срочно отнести письмо в охранное отделение. «Вы хоть скажите, от кого письмо», — обратилась к нему Мария Ильинична. «В участке скажут», — ответил полицейский.
Мария Александровна отдыхала в своей комнате. Дочь прислушалась — мать дышала ровно и спокойно. Самой ей не сиделось на месте, читать она не могла. Бродила из комнаты в комнату. Несколько раз пыталась подойти к окну, но на ее пути неизменно оказывался полицейский. Его широкая спина загораживала весь оконный проем. И опять она слышала обычное: «Не велено». Полиция боялась, что она подаст предупредительный знак кому-либо из друзей, кто будет к ней направляться. На другой день жильцы начали роптать: неожиданный арест поставил их в трудное положение — некоторые не имели запаса продуктов и питались всухомятку.
В субботу утром две молодые барышни стали громко выражать возмущение их задержанием. Мария Александровна вмешалась в их перебранку с полицейским: «Не надо с ним спорить, напишите лучше прошение на имя начальника охранного отделения». — «А как это сделать?» — спросила одна из них. Мария Александровна помогла составить прошение. Сколько подобных прошений написала она за последние годы! Слова сами собой складывались в установленную форму. Через полчаса посланный явился с ответом — все, кроме Ульяновых, свободны. Жильцы обрадовались. Рада была и Мария Ильинична, тем более что через прислугу, отпросившуюся «погулять», ей удалось передать товарищам сообщение о домашнем аресте и засаде.
В 12 часов ночи опять раздался требовательный стук. Мария Ильинична вышла в прихожую. Городовой принес повестку — пристав, делавший обыск, «приглашал» ее в охранное отделение на 11 часов утра. Мария Ильинична уснула лишь под утро. Утром, написав специальное прошение — о разрешении выехать в Финляндию, где 1 мая по договоренности должны начаться ее уроки, пошла в охранное отделение. Мария Александровна осталась одна. Договорились, что, если Мария Ильинична не вернется к вечеру, мать даст телеграмму старшей дочери: «Мама одна». Если же поездка в Финляндию будет разрешена, телеграмму следует послать с другим текстом: «Маня едет».
Она вернулась лишь в пятом часу. Ей разрешили ехать. По дороге она заглянула к приятельнице и узнала, что в ночь ее ареста были схвачены многие члены Московской организации, в основном большевики. Видно, действовали провокаторы, так как у многих товарищей сумели найти компрометирующие материалы. Начато следствие. У нее было всего несколько часов, чтобы выяснить точно, кто арестован, кто остался на свободе, как будет установлено посещение арестованных, как восстановятся связи с рабочими кружками. Она сообщает новые адреса Ленину и Крупской в Париж.
Мария Ильинична торопится, дорог каждый час, ведь по старым адресам могут быть направлены ленинские письма, послана нелегальная литература. Провал большой, и замену каждому товарищу, конечно, не найдешь. Возрастает объем работы всех, кто остался на свободе. И все время сверлит мысль: «Кто предал? Где допущена ошибка? Ограничится ли полиция этими арестами или кому-то еще угрожает опасность?» Пока Мария Ильинична занимается партийными делами, мать собирает ее багаж для поездки в Финляндию. Вместе пообедали, почти молча. Все уже оговорено. Чтобы не длить расставания, простились дома. Погрузив на извозчика свой несложный багаж, Мария Ильинична тронулась в путь.
Дорога до Петербурга, хоть и короткая, утомила ее. Она не заснула ни на минуту, думала о матери, об арестованных товарищах, да и предстоящая встреча с «нанимателем» и его детьми волновала. Ей впервые приходилось выступить в роли не только репетитора, но и воспитателя. Встретившая ее в Петербурге Ольга Александровна проводила ее до станции Райвола, подробно рассказала об обстановке в семье Савельевых, о характере детей.
Маленькая финская станция, окруженная лесом. В вагоне всего несколько человек. Среди встречающих Мария Ильинична сразу обратила внимание на высокого представительного господина в светлом костюме. Ольга Александровна познакомила их. Пожимая руку Марии Ильиничне, Василий Александрович говорил: «Мне бы очень хотелось, чтобы ребята понравились вам. Они еще маленькие — младшей 6 лет, и вам легко будет на них влиять». — «Если я понравлюсь им», — ответила Мария Ильинична.
Дорога в Ино-Неми шла лесом, мимо прекрасных северных озер. Здесь весна еще только вступала в свои права. Под сосенками то там, то тут голубели фиалки. Над деревьями, как зеленая вуаль, трепетали только-только распустившиеся листочки.
Дача Савельевых была удобной и поместительной. Учительнице отвели прекрасную светлую комнату с террасой, откуда открывался превосходный вид.
Дети — три девочки и мальчик-гимназист. С девочками Марии Ильиничне и предстояло заниматься. Они были погодками — Валя, Наташа и Марина, которую в семье звали Лялей. Девочки испуганно и неловко присели перед учительницей. На их лицах явно читался вопрос: «Как вы будете к нам относиться, полюбите ли нас?» Мальчик держался независимо и старался казаться взрослым. Василий Александрович, представляя детей, давал им шутливые характеристики и требовал «строгости, строгости, строгости». Мария Ильинична рассмеялась: «Не пугайте вы их, ради бога, а то они и заниматься не смогут. — И обратилась к ребятам: — А вы петь любите?» Те кивнули, а младшая спросила: «Песни?» — «И песня, и сказки. Знаете пьеску про журавля и цаплю? Пойдемте, я вам спою». Дети были в восторге, первая встреча прошла хорошо.
Василий Александрович с женой остались довольны — контакт между учительницей и детьми найден. Было решено: она будет заниматься с девочками и музыкой, тем более что на даче был прекрасный рояль. Страх, с которым ехала Мария Ильинична к Савельевым, рассеялся. Ей понравились и родители и дети.
Чувствовалось, что это дружная, крепкая семья. От сердца отлегло, все стало казаться проще. Она так и написала матери в первом письме из Финляндии. Мария Александровна немедленно откликнулась: «Дорогая Маруся, принесли мне вчера вечером письмо твое от 7-го, поджидала я его и очень рада была ему. Очень приятно было прочесть, что С-вы понравились тебе, ну а с ребятами, думаю, уладится дело: тебе ближе видно, ты приглядишься к ним, обдумаешь все, и я надеюсь на успех; конечно, важно очень, чтобы они полюбили тебя и слушались бы, что будет очень приятно как для тебя, так и для родных и для нас».
Марии Ильиничне, выросшей в большой семье, были понятны взаимоотношения младших детей со старшими. Она живо вспомнила, как строились отношения в ее семье. Перед ней прекрасный образец воспитателя — ее мать. И она бессознательно следует ее примеру — выдержанна, доброжелательна, старается, чтобы обучение было связано для младших детей с игрой, а у старших вызывало желание узнать как можно больше, будило любознательность.
Процесс взаимного привыкания, начала обучения не мог пройти без трудностей. Дети сначала дичились, шалили, иногда на всех вдруг нападала непонятная хандра, они капризничали, особенно это было заметно в плохую погоду. Марию Ильиничну временами охватывает отчаяние, кажется, что ее усилия пропадают даром, что хорошие дни — исключение, ей не пробиться к детским сердцам. Она делится своими мыслями с матерью. Та утешает ее: «...видно, что настроение у тебя уже по такое хорошее, как раньше... Думаю, что на это повлияла дурная погода, которая также подействовала на детей и поэтому они капризничали, без этого не бывает, вспоминаю и ваше детство, как вы скучали и капризничали во время продолжительного ненастья летом, когда не могли гулять и бегать. Терпенье, дорогая моя, терпенье, всей душой желаю, чтобы ты привыкла к твоим маленьким ученицам и полюбила бы их, и они ответят тебе тем же, дело у тебя живое, не сухая канцелярщина, и как рада была бы я, если бы ты втянулась в него...»[49]
Постепенно все наладилось. Утром она занималась с младшими и проверяла, как старшие выполнили задание. После 12 часов — занятия со старшими. Разница в годах у детей небольшая. Марию Ильиничну радует, что они дружны. Часто все вместе совершают прогулки по окрестностям. Мария Ильинична очень любила цветы. Мать научила ее засушивать растения так, чтобы они не теряли цвета. И вот с прогулок все возвращаются с букетами. Под руководством учительницы цветы разбирают, ставят в вазы. Каждый стремится сделать свой букет самым красивым.
Марии Ильиничне нравится в Финляндии, и она приглашает мать и старшую сестру приехать на лето, поселиться где-нибудь поблизости. Мария Александровна рада побыть вместе с дочерьми. Дачу удалось снять поблизости от Ино-Неми в деревне Леппенино. И теперь нередко Мария Ильинична с девочками отправляется на прогулку к старому Леппенино, чтобы встретиться с матерью и старшей сестрой. Ей стало как-то легче дышать и работать. Мать дает ей советы, как лучше подойти к детям. Прекрасный психолог, Мария Александровна быстро разобралась в характерах детей — Нина не столько упряма, сколько застенчива. Валя шаловлива, подвижна, поэтому ей трудно долго сидеть за уроками. Мальчик кажется себе очень взрослым, и ему импонирует, когда с ним разговаривают серьезно. Понравились Марии Александровне и Савельевы. Тогда она, конечно, не могла предположить, что с этой семьей у Марии Ильиничны сохранятся самые теплые отношения на долгие-долгие годы. Так получилось, что дети Савельевых были почти единственными ученицами, с которыми она занималась длительное время, и к ним она испытывала чувство нежности и материнской любви. Они переписывались до последних дней ее жизни. Так, 4 февраля 1935 года Марина Васильевна, посылая Марии Ильиничне фотографии свои и сына, писала:
«Дорогая Мария Ильинична!Мария Ильинична тоже будет вспоминать время, прожитое в Ино-Неми, как островок отдыха в трудной жизни профессионального революционера. Особенно первое лето, когда рядом жили мать и старшая сестра. В эти несколько месяцев вся переписка семьи сосредоточилась в Финляндии. Сюда идут и открытые письма и те, что Надежда Константиновна пишет «химией».
Так странно слышать от Вас о «старости»... В моем воспоминании Вы все такая же молодая, какой мы помним Вас в то время, когда мы были вместо. Почему-то особенно запомнился один жаркий летний день, наш урок с Вами в угловой комнате 2-го этажа, на даче. Все уже убежали купаться, а я еще должна закончить к.к.-то урок. И помню, как я особенно бестолковая была в тот день и как потом, смеясь, Вы рассказывали об этом за обедом.
Как бесконечно много времени ушло с того дня, а кажется, так недавно. Во всяком случае, я временами чувствую себя совсем молодой. Особенно когда соберешься вместе — Валя, Наташа, и ударишься в воспоминания. Ваше обращение ко мне как к «Ляле» очень тронуло меня...»[50]
Срок пребывания Марии Ильиничны в семье Савельевых подходил к концу, и тут Мария Александровна, тосковавшая по сыну, которого не видела три года, заговорила о том, нельзя ли встретиться где-нибудь поблизости, в стране, куда царская охранка не сунется.
Из Парижа Владимир Ильич сообщал, что в августе будет в Копенгагене на VIII конгрессе II Интернационала и что он очень хотел бы повидаться с матерью и сестрой. Местом встречи решили избрать Стокгольм, чтобы дорога не утомила Марию Александровну, ведь ей уже 75 лет. Она счастлива предстоящим свиданием. Сохранилась открытка, посланная Лениным матери 4 сентября 1910 года:
«Дорогая мамочка! Посылаю тебе и Анюте горячий привет из Копенгагена. Конгресс закончился вчера. С Маняшей списался вполне: 4 сентября по стар. стилю, т.е. 17.IX по новому жду вас в Стокгольме на пристани. Две комнаты на неделю 17-24.IX мне наймет в Стокгольме товарищ. Мой здешний адрес есть у Маняши. В Стокгольм писать мне Hr.Ulianof. Poste restante. Крепко обнимаю.Мария Ильинична прощается с Савельевыми и обещает приехать на следующий год. Анна Ильинична отвозит все вещи в Москву, а мать и дочь садятся в поезд до порта Або. Маленький чистенький городок, продуваемый свежим морским ветром, понравился путешественницам. До отправления парохода осталось достаточно времени, чтобы пообедать и погулять по узким городским улочкам.
До скорого свидания!
Твой В.У.»[51].
Погода благоприятствовала морской поездке — штиль, солнце. Утром проснулись очень рано и поспешили на палубу. Пароход входил в шхеры. Нельзя было оставаться равнодушными к красоте живописных островков, между которыми лавировало судно. После каждого поворота открывался новый, неповторимый ландшафт. Осень здесь уже вступила в свои права. Ярко золотились и рдели кроны деревьев. Скалы и огромные валуны казались неестественно декоративными. У некоторых островков гордо плавали белые лебеди, придавая еще большую сказочность пейзажу. Но вот пролив расширился, и путникам открылась панорама стокгольмской гавани. Ввысь устремились позеленевшие шпили соборов, близко к набережной теснились дома, крытые черепицей, возвышалась серая громада королевского дворца. Пароход швартовался в центре города.
Мария Александровна так описывает встречу с сыном: «...Утром провели с удовольствием несколько часов на палубе — погода была прекрасная. Пароход опоздал и подошел к Стокгольму в начале 10-го. Мы стояли с Маней у самого барьера и вскоре увидели Володю. Я не узнала бы его, если б Маруся не указала. Она прямо взвизгнула от радости, когда увидела его... Я нашла его очень похудевшим и изменившимся, но он уверяет, что чувствует себя очень хорошо. Сняли 2 комнаты: одна, побольше, для меня и Мани, другая — для него, очень хорошенькие и чистые, не высоко подниматься. Снял он их на 12 дней. Ходили вместе обедать...»
Ульяновым трудно поверить, что можно спокойно и безопасно всем вместе ходить по улицам, любоваться прекрасным городом, слушать музыку в стокгольмских парках. Владимир Ильич, уже не раз побывавший в Стокгольме, служит матери и сестре гидом и переводчиком. Чтобы не утомлять Марию Александровну длинными прогулками, они часто присаживаются на ажурные скамейки в скверах. Мать наблюдает за прохожими, за играми чистеньких белоголовых ребятишек и прислушивается к оживленному разговору сына и дочери. Владимир Ильич рассказывает сестре о международном социалистическом конгрессе, проходившем в Копенгагене, откуда он только что приехал. О той ожесточенной борьбе, которая ведется против большевизма как политического течения оппортунистами всех стран. «Ну, ничего, их позиции архиуязвимы, — говорит Владимир Ильич. — Революционный подъем приближается, об этом свидетельствуют и твои рассказы, дорогая Маняша».
В Стокгольме жила большая колония русских социал-демократов. И они и шведские товарищи попросили Владимира Ильича прочесть несколько рефератов. Темами его выступлений были «Копенгагенский социалистический конгресс» и «О положении дел в партии». Мария Ильинична неизменно сопровождала брата на эти собрания. Она старалась там не проронить ни одного слова. Она видела, как к Владимиру Ильичу тянутся люди, как они нуждаются в его разъяснениях, какое большое значение имеет его приезд в Стокгольм для всех истинных революционеров. Видит она и тех, кто не согласен с Владимиром Ильичем. Их напускное спокойствие очень быстро сменяется неприкрытой враждебностью. Вопросы приобретают все более жесткий характер. Мария Ильинична вслушивается в быстрые и точные ответы брата. Его эрудиция безгранична, и враждебные реплики подаются все реже. Ленина тесно обступают сторонники, и лекция, как правило, кончается дружеской беседой с обсуждением насущных практических вопросов.
Мария Александровна присутствовала лишь на втором реферате сына, так как первое выступление Владимира Ильича состоялось на другой день после их приезда и она чувствовала себя усталой. О том, как прошло собрание, ей подробно рассказала Маняша.
На второй реферат отправились все вместе. Вышли заранее, чтобы мать не спешила и не устала. Владимир Ильич бережно вел Марию Александровну, лицо его было сосредоточенно и серьезно. Она, чтобы не отвлекать его, тихо переговаривалась с дочерью. Как благодарен был Владимир Ильич матери за ее неизменную чуткость и понимание! Их встретил большевик М.В.Кобецкий, который организовал реферат. Провел и усадил поудобнее Марию Александровну и Марию Ильиничну. Через несколько минут собрание началось.
В краткой биографии матери, которую Мария Ильинична написала в 30-х годах, она рассказывает: «В Стокгольме Мария Александровна присутствовала и на одном выступлении брата на собрании большевистской группы. Это было первый раз, что она слышала Владимира Ильича. И мне казалось, что, слушая его, она вспоминала другую речь, которую ей пришлось слышать, — речь Александра Ильича на суде. Об этом говорило ее изменившееся лицо. Но она слушала Владимира Ильича с большим вниманием, очевидно сильно волнуясь. „Он хорошо говорил, так сильно и красноречиво, — сказала она мне потом, — только зачем он так сильно напрягается, так громко говорит — это ведь так вредно. Не бережет он себя!“
По утрам Мария Ильинична сопровождала брата в королевскую библиотеку, где он работал почти каждый день, изучая вопрос кооперации в сельском хозяйстве, занимаясь анализом капиталистического сельского хозяйства в странах Западной Европы и США.
Брат и сестра дорожат этими утренними прогулками, во время которых можно откровенно поговорить, проанализировать обстановку в партийных организациях Москвы, Петербурга, Саратова, Одессы и других городов. Они намечают новые методы работы, ведь Ленин убежден, что скоро начнется новый революционный подъем. Владимира Ильича беспокоят частые провалы, и они перебирают участников различных организаций, вспоминают, по чьей рекомендации появился тот или иной человек. Владимир Ильич уверен, что усталость после поражения революции скоро пройдет, партия должна быть готова к новому революционному подъему масс.
Настал день отъезда. Мария Ильинична пишет: «Когда мы уезжали, Владимир Ильич проводил нас до пристани — на пароход он не мог войти, так как этот пароход принадлежал русской компании и Владимира Ильича могли там арестовать, — и я до сих пор помню выражение его лица, когда он, стоя там, смотрел на мать. Сколько боли было тогда в его лице! Точно он предчувствовал, что это было его последнее свидание с матерью. Так оно и вышло на деле. Больше повидаться с родными до приезда в Россию, после Февральской революции, Владимиру Ильичу не удалось, а мать умерла незадолго до нее, в июле 1916 года. До нас не дошло первое письмо Владимира Ильича после того, как он получил известие об этой смерти. Не сохранилось и его следующее письмо, но и по нему, насколько я его помню, видно было, какая тяжелая это была для него утрата, как больно он ее переживал и сколько нежности проявлял к нам, тоже подавленным этой кончиной». Все это произойдет много лет спустя. А сейчас, стоя на палубе парохода, мать и дочь смотрят, как медленно уплывает Стокгольм, все меньше становится фигура Владимира Ильича на пристани...
Знамя поднято
Они возвращаются в Москву, но задерживаются здесь ненадолго. Условия подпольной работы сложились так, что Мария Ильинична должна уехать. Решено всем вместе поселиться в Саратове. Мать торопится, она чувствует, что над дочерью нависла опасность, шпики, не скрываясь, дежурят у их дома. Но Мария Ильинична не спешит, ей надо выполнить целый ряд поручений Ленина, оставить, как всегда, надежную связь, наладить переписку, уговориться о явочных адресах.
3 ноября Мария Александровна пишет старшей дочери, что их отъезд из Москвы задерживается, уедут не раньше 15-го числа: «Маня и слышать не хочет уехать раньше... что касается меня, я бы собралась и уехала с большим удовольствием раньше... Правда, что главные хлопоты лежат на Мане: эти 2 — 3 последних дня она хлопотала с книгами, которые оставлялись в складе. Привезла 3 ящика и корзину сюда, разбирали здесь, что с собой, что куда... на другой день опять ездила в склад и отправила один ящик в Михнево...»[52]
Семья уже давно не имеет постоянного пристанища. При каждом переезде особенно много забот доставляют книги. Их приходится устраивать у знакомых, сдавать на специальные склады. Мария Ильинична в эти дни, под предлогом переезда и распродажи имущества, сумела со многими товарищами повидаться и распространить не один комплект нелегальной литературы.
В Саратове их ждали... Анна Ильинична и Марк Тимофеевич все приготовили к их приезду — квартира снята и обставлена, даже пианино взяли напрокат.
Среди встречающих были и те, кто стремился остаться незаметным. Через несколько дней в Саратовское жандармское управление поступило донесение: «В Саратов прибыла большевичка Мария Ильинина Ульянова, сестpa В.И.Ульянова, и вошла в связь с революционными деятелями». Начальник Саратовского охранного отделения полковник Семигановский немедленно запрашивает начальников С.-Петербургского и Московского охранных отделений в письме под грифом «совершенно секретно»: «По встретившейся надобности прошу Ваше Высокоблагородие сообщить мне имеющиеся в делах вверенного Вам отделения сведения о прибывшей в Саратов дочери действительного Статского Советника Марии Ильиничны Ульяновой, проживавшей ранее, по-видимому, в С.-Петербурге или в Москве».
Ульяновы недолго прожили на Панкратьевской улице, затем Марк Тимофеевич нашел удобную квартиру по Угодниковской улице (ныне ул. Ульяновская). В ней привлекали наличие черного хода и то, что она находилась в рабочем районе, где полиция действовала не так открыто.
Крупной промышленности тогда в Саратове не было, но сравнительно небольшие предприятия имелись, как раз в районе Угодниковской улицы располагались механический завод Берлинга, чугунолитейный завод Колесникова и Терентьева и еще несколько предприятий. Среди рабочих насчитывалось известное число членов большевистской партии, и некоторые из них, как И.В.Нефедов и А.А.Гоголкин с завода Берлинга, А.А.Ларионов, А.В.Симонов с завода Гнашке, уцелели после разгрома организации в послереволюционные годы. Воспользовавшись тем, что многие большевики были арестованы, меньшевики сумели захватить больничную кассу, горное общество потребителей и «Приволжскую газету».
Мария Ильинична связалась с Ольгой Владимировной Пилацкой — членом Русского бюро ЦК РСДРП. Та искренне обрадовалась приезду Ульяновой, так как это означало не только появление нового опытного и надежного партийного работника, но и установление бесперебойной связи с ленинским заграничным центром. Один из членов Саратовской большевистской группы, Александр Константинович Воронский, писал: «Она являлась для нас прежде всего представительницей зарубежного центра. Положение наше тогда было очень трудное. Наблюдался большой разброд, местные организации не были связаны ни с заграницей, ни друг с другом. Нас окружали трусы, предатели, осевшие мещане, отхлынувшие от революции. Наши кружки казались жалкими, литература часто отсутствовала, деятельные работники числились единицами. Нам противостоял уклад, „освященный“ веками, его поддерживали щетины штыков, казна, сотни тысяч чиновников, добровольных и платных охранителей. Но недаром же где-то в швейцарском городке человек со щурким и веселым взглядом, вместе с небольшим кругом своих сподвижников, никогда не усомняется в нашей победе. „Там“ наш ум, наша воля, наша власть. Сидя в комнате с Марьей Ильиничной Ульяновой, я соприкасался с этой, с нашей властью. Не признанная, не установленная никакими учреждениями, она была для нас непреложна».
Как всегда, Мария Ильинична ищет легальную работу. Товарищи помогли ей устроиться в городскую управу, где в библиотеке уже работал член местной социал-демократической организации Станислав Станиславович Кржижановский, он был связным между рабочими кружками и саратовской интеллигенцией. Их знакомство с Марией Ильиничной состоялось официально на службе, хотя оба уже многое знали друг о друге.
3 ноября Мария Александровна пишет старшей дочери, что их отъезд из Москвы задерживается, уедут не раньше 15-го числа: «Маня и слышать не хочет уехать раньше... что касается меня, я бы собралась и уехала с большим удовольствием раньше... Правда, что главные хлопоты лежат на Мане: эти 2 — 3 последних дня она хлопотала с книгами, которые оставлялись в складе. Привезла 3 ящика и корзину сюда, разбирали здесь, что с собой, что куда... на другой день опять ездила в склад и отправила один ящик в Михнево...»[52]
Семья уже давно не имеет постоянного пристанища. При каждом переезде особенно много забот доставляют книги. Их приходится устраивать у знакомых, сдавать на специальные склады. Мария Ильинична в эти дни, под предлогом переезда и распродажи имущества, сумела со многими товарищами повидаться и распространить не один комплект нелегальной литературы.
В Саратове их ждали... Анна Ильинична и Марк Тимофеевич все приготовили к их приезду — квартира снята и обставлена, даже пианино взяли напрокат.
Среди встречающих были и те, кто стремился остаться незаметным. Через несколько дней в Саратовское жандармское управление поступило донесение: «В Саратов прибыла большевичка Мария Ильинина Ульянова, сестpa В.И.Ульянова, и вошла в связь с революционными деятелями». Начальник Саратовского охранного отделения полковник Семигановский немедленно запрашивает начальников С.-Петербургского и Московского охранных отделений в письме под грифом «совершенно секретно»: «По встретившейся надобности прошу Ваше Высокоблагородие сообщить мне имеющиеся в делах вверенного Вам отделения сведения о прибывшей в Саратов дочери действительного Статского Советника Марии Ильиничны Ульяновой, проживавшей ранее, по-видимому, в С.-Петербурге или в Москве».
Ульяновы недолго прожили на Панкратьевской улице, затем Марк Тимофеевич нашел удобную квартиру по Угодниковской улице (ныне ул. Ульяновская). В ней привлекали наличие черного хода и то, что она находилась в рабочем районе, где полиция действовала не так открыто.
Крупной промышленности тогда в Саратове не было, но сравнительно небольшие предприятия имелись, как раз в районе Угодниковской улицы располагались механический завод Берлинга, чугунолитейный завод Колесникова и Терентьева и еще несколько предприятий. Среди рабочих насчитывалось известное число членов большевистской партии, и некоторые из них, как И.В.Нефедов и А.А.Гоголкин с завода Берлинга, А.А.Ларионов, А.В.Симонов с завода Гнашке, уцелели после разгрома организации в послереволюционные годы. Воспользовавшись тем, что многие большевики были арестованы, меньшевики сумели захватить больничную кассу, горное общество потребителей и «Приволжскую газету».
Мария Ильинична связалась с Ольгой Владимировной Пилацкой — членом Русского бюро ЦК РСДРП. Та искренне обрадовалась приезду Ульяновой, так как это означало не только появление нового опытного и надежного партийного работника, но и установление бесперебойной связи с ленинским заграничным центром. Один из членов Саратовской большевистской группы, Александр Константинович Воронский, писал: «Она являлась для нас прежде всего представительницей зарубежного центра. Положение наше тогда было очень трудное. Наблюдался большой разброд, местные организации не были связаны ни с заграницей, ни друг с другом. Нас окружали трусы, предатели, осевшие мещане, отхлынувшие от революции. Наши кружки казались жалкими, литература часто отсутствовала, деятельные работники числились единицами. Нам противостоял уклад, „освященный“ веками, его поддерживали щетины штыков, казна, сотни тысяч чиновников, добровольных и платных охранителей. Но недаром же где-то в швейцарском городке человек со щурким и веселым взглядом, вместе с небольшим кругом своих сподвижников, никогда не усомняется в нашей победе. „Там“ наш ум, наша воля, наша власть. Сидя в комнате с Марьей Ильиничной Ульяновой, я соприкасался с этой, с нашей властью. Не признанная, не установленная никакими учреждениями, она была для нас непреложна».
Как всегда, Мария Ильинична ищет легальную работу. Товарищи помогли ей устроиться в городскую управу, где в библиотеке уже работал член местной социал-демократической организации Станислав Станиславович Кржижановский, он был связным между рабочими кружками и саратовской интеллигенцией. Их знакомство с Марией Ильиничной состоялось официально на службе, хотя оба уже многое знали друг о друге.