Страница:
Десяток пацанов сидят обессиленно, покуривают.
Чернявый паренек в наколках фальшиво тренькает на гитаре, а Тяпа теперь уже совсем тоскливо поет:
– «...Как умру, похоронят, похоронят меня... И никто-о не уз-на-ает, где могилка моя-а... И никто не узнает, и никто не придет, только ранней весно-ою соловей пропоет...»
Котька-художник приделывает к концу десятиметровой альпийской веревки старую кожаную варежку. Вкладывает в нее для тяжести небольшой круглый камень, накрепко привязывает варежку к концу веревки...
Все такие выпотрошенные, что и разговаривать нету сил.
Мимо проходит Вишневецкий. Услышал заунывного Тяпу, спросил:
– Тяпкин! У тебя других песен нету?
– А как же, гражданин начальник! – дурашливо восклицает Тяпа. – Для вас? Сделаем-с!!!
Тяпа мгновенно вскакивает на скамейку, заламывает руки и, обращаясь к чернявому с гитарой, томно просит:
– Маэстро, музычку!..
И, не дожидаясь первого аккорда, грассируя «под Вертинского», очень неплохо поет:
– «...и тогда с потухшей елки тихо спрыгнул Ангел желтый и сказал: „Маэстро, бедный, вы устали, вы больны... Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго!.. Даже в нашем светлом небе были все удивлены...“
– Откуда это у тебя? – прерывает его Вишневецкйй.
– От одной очень жалостливой эвакуированной бляди. Она кобеля себе приведет, меня за дверь, эту пластиночку на патефончик и... понеслась по проселочной!.. А я под дверью слушаю и запоминаю. Спеть дальше?
– Не надо. И в качестве кого же ты у нее жил?
– А вроде домашней собачки. То принеси, это... Карточки отоварь... За винцом сбегай – не видишь, мама устала?..
– Так это была твоя мать?..
– А кто ж еще!
– Ну а потом? – Вишневецкйй с интересом разглядывает Тяпу.
– А потом – суп с котом. Ее мусора замели, а меня – под жопу!
– За что замели?
– За полный букет – от мягкого триппера до твердого шанкера. Она в больничке себе вены перерезала, и... общий привет!
– А отец?.. – настороженно спросил Вишневецкий.
– Отец?! А что такое отец, гражданин начальник?
Уж на что пацаны были уставшими, а и те заржали в голос.
– Я – Антон Вячеславович, а не «гражданин начальник». Понял?
– Чего ж тут не понять? Не пальцем деланный.
Вишневецкий повернулся к Котьке-художнику:
– Художник! Откуда у тебя трос альпийский?
– Дядя Паша дал.
– И что ты там мостыришь?
– «Закидуху», Антон Вячеславович.
– У «закидухи» на конце «кошка» должна быть. Якорек такой.
– Пока и эта сгодится, – отвечает Костя.
– Ну-ну... – И Вишневецкий ушел к штабному домику.
Что-то дожевывая на ходу, из столовой вышел крупный парень в окружении трех мелковатых пацанов.
– Вова Студер со своими шестерками... – с опаской проговорил один, сидящий у бочки.
– И где он себе ксивы закосил на малолетку? – удивился другой паренек.
– Когда вышак будет корячиться – любые ксивы найдешь.
– Пацаны трекали, что ему семнадцать еще в прошлом году было...
– Счас опять начнет права качать – «я там чалился, я здесь срок мотал, у меня три ходки в зону! Я весь такой медякованный!..»
Подошел Вова Студер со своей компахой.
– Закурить! – приказал Вова.
Один из сидевших протянул ему пачку «Звездочки». Вова вытащил одну тоненькую папироску, пачку спрятал себе в карман, прикурил от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона,
– Ты что, Студебеккер?.. Папиросы-то отдай, – заныл пацан.
– Какие еще папиросы?! – сказал Вова. – Ты знаешь, с кем говоришь? Ты еще на свет не вылез, а я уже срока мотал, по тюрьмам чалился!.. Да у меня только в зону уже пять ходок было!..
– Четыре, – сказал чернявый паренек в наколках и с гитарой.
– Чего-о-о?! – повернулся к нему Вова Студебеккер.
– Вчера говорил, что четыре ходки, – спокойно сказал чернявый и тренькнул на гитаре.
Котька-художник сделал вид, что его это толковище не касается. Встал со скамейки, отошел шагов на десять, крикнул:
– Тяпа! Возьми веревку, растяни во всю длину!..
Тяпа взялся за конец с варежкой и камнем, отошел еще дальше Котьки-художника. Расправил веревку, выровнял...
– Хорош! – крикнул ему Костя. – Отпускай!..
Тяпа отпустил веревку и оказался на большом расстоянии от назревающего скандала. А Костя стал аккуратно сворачивать веревку.
Никто не придал этому никакого значения, потому что Вова Студер уже переключил внимание на чернявого с гитарой:
– А ты, сука, считал мои ходки?!
– Сядь, Студер, отдохни. А то небось замаялся – там чалился, здесь сидел, в зону – пять ходок... Получается – за что бы ты ни взялся, тебя сразу за сраку и на парашу. Надо же, уркаган в законе, и такой невезучий. То ли с талантом у тебя слабовато, то ли – лапша на уши, а? Или ты просто от фронта косишь под малолетку? – усмехнулся чернявый.
– Меня сейчас для фронта готовят, подлючий твой рот!..
– А мы все здесь на экскурсии, да? – рассмеялся чернявый.
– Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!!
– Кончай напрыгивать, Студер, – сказал ему Костя.
– Кто это тебе так хлебало разрисовал? – спросил Студер Костю.
– Такая же сволочь, как и ты, – ответил Костя.
– Ладненько, я потом тебя с другой стороны распишу, – мирно проговорил Студер. – А пока вот с этим черножопеньким разберусь.
И спросил, глядя прямо на чернявого:
– Ты – жид или армяшка?
– И то и другое, – скорбно покачал головой чернявый.
– Значит, жид! – Студер нехорошо ухмыльнулся. – Обрезанный?
Перетрусившие поначалу пацаны очухались, зашумели:
– Кончай, Студер!..
– Чего вяжешься?
– Сказали же тебе!
Студер оглянулся – нет ли поблизости начальников:
– Цыть, сявки обосранные! Жить надоело? А ты, жидяра пархатый, отвечай – обрезанный или нет?
– Нет, – спокойно сказал чернявый.
– Ай-ай-ай! – рассмеялся Студер. – Как же тебе не стыдно? Жид – и не обрезанный. Сейчас мы это поправим!..
Из-за высокого горного ботинка Студер вытащил заточку и приказал чернявому:
– Вынимай болтяру!
– Погоди, штаны спущу, – покорно сказал чернявый.
– Кончай, Маэстро! Не делай этого!
– Что, евреи – не люди?! – зашумели пацаны.
Но Студер даже внимания не обратил на их крики.
И еще Студер не увидел, как чернявый по кличке Маэстро, делая вид, что расстегивает штаны, достает из-под куртки... велосипедную цепь – страшное оружие налетчиков сорок третьего...
– Вынимай, вынимай свою мотовилу, жидяра необрезанная, – ласково говорил Студер. – Сейчас мы вернем тебя в настоящую соломоно-хаимовскую веру...
Но в эту секунду раздался звонкий голос Котьки-художника:
– Эй, Студер вонючий! Глянь-ка сюда!..
Костя резко взмахнул своей «закидухой», и тяжелый конец веревки с кожаной варежкой и камнем внутри мгновенно обвился вокруг толстых ног Вовы Студера.
Последовал резкий рывок, и Вова Студер с размаху шлепнулся на землю, ударившись головой о край скамейки. Да так и остался лежать неподвижно...
Костя подошел, смотал свою «закидуху» в кольца, наклонился на Студером, сказал удивленно:
– Живучий, гад...
Чернявый Маэстро тихо сказал Косте:
– Напрасно ты встрял... Я бы его и сам уделал. – И показал Косте велосипедную цепь с кожаной петлей для руки.
– Выброси. А то за нее еще «вниз» спустят, – сказал Костя.
Маэстро почти незаметно утопил велосипедную цепь в бочке с водой и окурками, сказал ошеломленным пацанам:
– Чего стоите? Тащите этого барана в санчасть!.. Скажете – упал Вова Студер. Споткнулся и упал.
– Видать, торопился куда-то, – соболезнующе вздохнул Тяпа.
– И куда спешил?.. До занятий еще полчаса, – сказал Костя.
Пацаны взялись было поднимать Вову, но Костя неожиданно остановил их:
– Погодите!
Залез в карман куртки Вовы Студера, вытащил оттуда пачку папирос «Звездочка», отдал ее пацану – хозяину этой пачки:
– На высоте и так с трудом дышится, а вы, засранцы, еще и курите!.. Ну, чего уставились?! Волоките эту сволочь в медпункт, а то в натуре подохнет...
Вову понесли в медпункт.
Маэстро тренькнул на гитаре, попросил Тяпу:
– Потом напоешь мне еще раз про этого... Ну, как его?.. Про «желтого ангела»? Я, может, мотивчик подберу. Ладно?
– Ладно, – сказал Тяпа. – А ты и вправду – еврей?
– А черт его знает... На всякий случай числюсь молдаванином.
Первую вел сам Вишневецкий, замыкал доктор.
Ниже метров на пятьдесят – вторая группа. Ведущий – кладовщик дядя Паша, замыкающий – тренер по рукопашному бою.
А еще ниже – третья группа. Ее ведет переводчик, замыкают два немца из соединения «Эдельвейс»...
Высоко и холодно... Уже ни кустика, ни травинки. Под ногами скальная порода, осыпь каменного крошева...
Идти очень трудно. Тем более что на каждом пацане – груз непосильный!
Обычный «джентльменский» набор альпиниста – ледоруб, молоток для скальных крючьев, крючья, запасной трос, стальные «кошки» для льда, связка страховочных карабинов, ледовые крюки, туго набитый рюкзак – дополнен...
...короткоствольным автоматом «шмайсер» с запасными рожками, брезентовым поясом с толовыми шашками от 75 до 250 граммов, а в нагрудном кармане в узеньких прострочках – взрыватели ТАТ-8... Не дай Бог, ударишься обо что-нибудь грудью – так сердце и вырвет!
На поясе еще висят бухточка бикфордова шнура и тяжелый десантный нож...
Пацаны покрупнее тащут на себе свернутые перкалевые палатки.
А на ногах пудовые горные окованные ботинки с «триконями» – трезубчатыми стальными шипами на толстых подошвах!..
Кто-то еще и коловороты для взрывных шурфов несет...
...Потом был короткий привал. Измученные мальчишки валились на землю, жадно глотали разреженный горный воздух широко открытыми ртами.
– Не лежать! Сесть немедленно – опорой на рюкзак!..
– Поправить снаряжение!
– Короткий, спокойный вдох, длинный выдох!..
– Перешнуровать обувь!..
– Сколько раз повторять: никаких резких движений, никакой болтовни на переходе! Ногу – на всю ступню!.. Ступни – параллельно, под ноги смотреть обязательно!.. – раздавались негромкие приказания ведущих и замыкающих.
– Пятнадцать секунд считаем свой пульс! – кричит доктор. – По отмашке начинаем, по отмашке заканчиваем. Умножаем на четыре...
Доктор смотрит на секундомер, поднимает руку:
– Внимание! – Резкий взмах. – Начали!..
Пацаны считают свой пульс...
– Стоп! – Доктор выключает секундомер. – Калуга?
Молчание...
– Калуга?! Оглох, что ли? – . рявкает доктор. Белесый паренек тоскливо смотрит вдаль на снежные вершины.
– Митька!.. Калуга... Тебя спрашивают, – толкает его Котька.
– А-а... Сорок! – спохватывается Калуга. – Сто пятьдесят!..
– Сто шестьдесят! – поправляет его доктор. – Студер!
– Сорок пять. Не помножить... – У Вовы перевязана голова.
– Значит, сто восемьдесят. Для этой высоты – норма. Заяц?..
– Тридцать шесть! Сто сорок четыре!..
– Молодец! Художник?
– Двадцать пять – сто...
– Ну ты даешь! Маэстро?
– Сто восемь!
– Отлично! Тяпа?
– У меня под двести... – растерянно отвечает Тяпа, и его неожиданно начинает неудержимо рвать...
– Та-а-ак. – Доктор сам берется считать пульс у Тяпы. – Не было печали, черти накачали... Ну-ка, уголовнички! Разгрузите пацана!
Котька и Маэстро освобождают Тяпу от рюкзака, автомата...
Подходит Вишневецкий, спрашивает Тяпу:
– Освободился?
– Да вот, ребята помогли...
– Я спрашиваю – желудок освободился? Блевать больше не будешь?
– Нет... наверное.
Вишневецкий жестом подозвал седого Павла Петровича:
– Паша, приведи этого Вертинского в норму.
Павел Петрович наливает горячий чай из термоса, достает полплитки шоколада, протягивает Тяпе:
– Мелкими глоточками и маленькими кусочками.
Отходит в сторону, зло говорит Вишневецкому вполголоса:
– Их сначала полгода откармливать надо, а уже потом делать из них то, что мы сейчас делаем!..
– Как сказала бы моя польская бабушка: «Нема часу». Нету времени, Паша. Война... – жестко говорит Вишневецкий.
И гигантский скальный «козырек», тонн на пятьсот, нависавший на стометровой высоте над узенькой, еле заметной горной тропой...
...с чудовищным грохотом обрушивается вниз, похоронив под собою эту тропу, превращая все вокруг в мертвый непроходимый завал...
А когда рассеивается облако пыли и смрада, оказывается, чтс| по двум сторонам бывшего «козырька», метрах в двадцати ниже верхней точки скального гребня, висят на тросах Котька и Маэстро!.. Это они подорвали «козырек» скального карниза. Наверху, на самом скальном гребне, расположилась вся группа.
– Не зацепило? – кричит вниз Вишневецкий.
– Порядок! – кричит ему Костя. – Только кровь из ушей почему-то течет...
– Бывает... – кричит Вишневецкий. – Потечет и перестанет. Маэстро, ты как?
– Вроде бы ничего... Только... Дядя Паша! Я коловорот выронил!.. Чего теперь будет?
– А вот сейчас вытащим тебя и к стенке поставим! Сам-то цел?
– Кажется, цел...
Вишневецкий дает знак страхующим поднимать Котьку и Маэстро наверх и кричит:
– Что-то, Маэстро, у тебя все приблизительно!.. «Вроде бы», «кажется»...
Тащут Котьку и Маэстро наверх... Покачиваясь в воздухе, Маэстро отвечает Вишневецкому:
– – А сейчас, Антон Вячеславович, время такое – ни в чем нельзя быть до конца уверенным.
– Малолетний бандит-философ – это что-то новое! – говорит доктор.
Котьку и Маэстро вытаскивают на гребень. Лица черные, руки ободраны. У Котьки из ушей за воротник – кровавые дорожки...
– Ну как? – спрашивает у них переводчик. Двое немцев-подрывников напряженно смотрят на ребят, на переводчика...
– Честно? – спрашивает Маэстро.
– Желательно, – говорит Вишневецкий.
– Я лично от страха чуть не обделался, – признается Маэстро.
– А я чуть штаны не обмочил! – нервно засмеялся Котька.
– Гуте керле... – говорит один немец.
– Зо кляйн, абёр зо тарфер!.. – говорит другой.
– Что они говорят? – спросил Вишневецкий.
– Говорят, хорошие парни, – переводчик понизил голос. – Такие маленькие, говорят, а такие смелые...
– Это мы и сами знаем, – в сторону проговорил Вишневецкий, а всем громко объявил: – Будем считать – задание «Завал тропы» выполнено. Разбор ошибок – в расположении школы. Инструкторам и тренерам подготовить свои замечания. А сейчас продолжим наши игры на свежем воздухе...
На ногах «кошки» с десятисантиметровыми стальными шипами, на головах капюшоны, на изможденных лицах – черные солнцезащитные очки с «боковинами»...
Расстояние между восходителями восемь – десять метров. Без ледоруба не сделать и шагу...
Каждый ведущий инструктор отдает распоряжения своей «связке» хриплым, срывающимся голосом:
– Не наклоняться!.. Корпус держать вертикально...
– Через трещины – никаких прыжков! Только обходить!.. И внимательнее...
– Шаг короче, ноги шире!.. Только след в след...
– Не торопиться, не отставать... Сохранять дистанцию!..
...Потом учатся рубить ступеньки во льду на очень крутом склоне.
– Ударил и расслабляй руки!.. И не смей раскачиваться!!! И руби ступеньки в шахматном порядке – отдельно для каждой ноги. Смелей! Я страхую... – говорит Тяпе дядя Паша. – Понял?
– Понял, понял... – обессиленно шепчет Тяпа. Он в тоске и муке поднимает глаза наверх и вдруг...
...на самой вершине ледяного склона, на фоне голубого неба, видит прекрасную, гордую фигуру большого архара – горного козла с огромными толстыми витыми рогами!
Тяпа преображается. Усталости – как не бывало!..
– Дядя Паша!.. – в восторге шепчет Тяпа и осторожно начинает высвобождать автомат. – Сейчас я его...
Дядя Паша тоже видит архара и рявкает на Тяпу:
– Только попробуй, сукин сын! Я тебе так под хвост надаю!..
– А чё?! Мы его потом в столовку притартаем и такой биш-бармак на всех замостырим...
– Я тебе что сказал?!! – гневно говорит Павел Петрович. – И запомни на будущее... Только попробуй в горах хоть один раз стрельнуть по архару!.. Так «внизу» и окажешься! Тебе родина доверила трофейное оружие. И боеприпасы к нему, между прочим, тоже трофейные... За них, можно сказать, за каждый такой патрон, люди головы клали!.. Детей сиротами оставляли... Чтобы научить тебя, прохвоста, по врагам стрелять, а не по горным козлам! Узнаю, что не по делу пулять будете, ноги из жопы повыдергиваю! Уж лучше бы ты НЗ сожрал, что тоже – преступление и запрещено категорически!..
Тяпа с тоской поднимает глаза к вершине склона – нету архара!
Не дождался он Тяпиного выстрела...
И Тяпа снова начинает ожесточенно рубить ступеньки во льду...
...Шли в связках по фирну – ноздреватой от солнца ледяной корке. С трудом выпрастывали длинные зубья «кошек» из мягковатого фирна...
Тяпа что-то жевал на ходу.
Котька-художнйк обернулся, удивленно спросил хрипло:
– Ты чего там жрешь?
– Неприкосновенный запас... – ответил Тяпа с полным ртом.
– Совсем чокнулся?! Да за это знаешь, что будет?!!
– А мне дядя Паша разрешил, – невозмутимо ответил Тяпа...
...Потом все группы вместе отрабатывали приемы спасения партнера, упавшего в глубокую ледяную расщелину, или «камин»...
Задыхаясь, на пределе мальчишечьих сил, из ледяной могилы глубиною метров в тридцать вытаскивают тяжелого Вову Студера.
– А если бы он был раненым или покалечился там? – спрашивает Тяпа у Вишневецкого. – Как тогда?..
– Если такое происходит в условиях чистого довоенного спорта, вы обязаны его спасти, – отвечает Вишневецкий. – Но если вы в боевом диверсионном рейде на задании, то арифметика простая: жизнь одного не стоит жизней остальной группы...
– То есть?.. – не понял Котька-художнйк.
– Если нет времени – просто обрезать трос. Если время позволяет – вытащить, убедиться, что партнер не может самостоятельно продолжать движение, и пристрелить его... – спокойно ответил Вишневецкий.
Ведущий одной из групп, инструктор по рукопашному бою, невозмутимо дополнил:
– Но выстрел может привлечь внимание противника. Лучше всего перерезать ему горло – и надежнее, и без шума.
Старый альпинист седой дядя Паша отвернулся и злобно сплюнул.
– Кстати, – сказал Вишневецкий – насчет стрельбы... Хоть мы вас и учим стрелять из любого оружия, должен заметить, что хороший диверсант тот, которому стрелять не приходится. Если дело дошло до пальбы, значит, ваше дело – пиздец.
– Тогда я бы Студеру перерезал глотку, – рассмеялся Маэстро.
Несмотря на невероятную усталость и напряжение, все тоже засмеялись.
Вот когда здоровенный Вова Студебеккер, «косящий под малолетку» бандит и налетчик, посмотрел на Маэстро нехорошим глазом. Но промолчал...
Все сходилось.
Он облегченно вздохнул, записал в книге, в графе «Расход»: «2 тол. шашки – 250 гр. х 2, 2 взрыв. ТАТ-8. Бикф. шнур – 6 метров». Подумал и приписал: «1 коловорот скально-ледовый»...
Открыл большой стальной сейф с патронами и пистолетами «вальтер» и «парабеллум», достал снизу из-за коробок с патронами бутылку базарной водки «Черная головка» и одно большое алма-атинское красное яблоко «аппорт».
Налил себе полный граненый стакан, спрятал водку обратно в сейф, запер его тщательно и медленно, не отрываясь выпил полный стакан водки.
Сморщился, хотел было закусить яблоком, но передумал. Утерся рукавом, отложил яблоко в сторону и лег спать...
В кабинете начальника медслужбы, где живет Вишневецкая, сквозь короткие белые занавесочки в единственном окошке проглядывает еле-еле лунный свет...
Не оставляя никаких сомнений в происходящем, ритмично скрипит Машина солдатская койка, слышится хриплое мужское дыхание, тихие Машины стоны...
И тут же испуганный, прерывающийся Машин голос:
– Тише... Умоляю тебя, тише!.. Антошенька, любименький мой...
...И наконец бурное завершение!..
Вспыхивает спичка, слегка освещая мокрое, счастливое лицо Антона Вишневецкого, закрытые глаза Маши...
Жадная затяжка папиросой, и голос Антона шепотом:
– Почему «тише»?.. Чего ты боишься?
– Стенки здесь как папиросная бумага!.. А я забыла тебе сказать – у меня там на стационаре старшина хозвзвода. Я его сегодня только прооперировала...
– Ну ты гигант, Машка!.. А почему в госпиталь не отправила?
– Некогда было. Три дня, мудак, ходил с болью в правом боку, и доходился... Аппендикс лопнул, и... Его Величество – Перетонит! Мне и пришлось самой... Пойду проведаю. Он сейчас в очень тяжелом состоянии...
В лунном свете угадывалась голая Маша, встающая с постели и надевающая на себя белый медицинский халат. Застегнулась, приоткрыла соседнюю дверь, зажгла там свет...
Маленькая, выгороженная палата. Две койки. На одной, отвернув голову к стене, на спине лежит прооперированный старшина.
– Ну как, старшина? – спросила растрепанная Маша в халате на голое тело.
Старшина покосился на нее, отвел глаза, хрипло пробормотал:
– Нормально, товарищ капитан...
Тут Маша и сама увидела, что у старшины все, действительно, очень НОРМАЛЬНО: тонкое солдатское одеяло в районе живота старшины вздыбливалось, как палатка в чистом поле!
Маша тихонько прыснула, откашлялась, уверенно сказала:
– Теперь я за тебя спокойна – выживешь!
...Маша и Антон Вишневецкие стояли у «виллиса».
– Если бы ты знал, как мне осточертели эти горы!.. – всхлипнула Маша.
– Потерпи еще пару месяцев... Уйдут мои группы на задания, вернемся, к нашему Валюшке на кладбище будем ездить... Оградку сделаем, на могилке цветочки посадим... – И Вишневецкий нежно поцеловал заплаканные глаза Маши.
– Стоять!!! Документы!..
Один фонарь упирается в лицо Вишневецкого, затем в раскрытое удостоверение.
– До свидания, товарищ полковник! – Шлагбаум поднимается.
– Привет... – говорит Вишневецкий.
...Изнемогая от напряжения, маленький «виллис» ползет вверх...
Мертвым сном спят в своих палатках измученные, усталые пацаны и их тренеры и преподаватели всех видов убийств...
Если же постараться не видеть рваные ножевые шрамы бывших смертельных драк и хвастливые, неумелые, пошлые татуировки на неокрепших мальчишечьих телах, а только заглянуть в их детские изможденные лица – можно подумать, что это спят симпатяги-школьники старшего отряда пионерского лагеря...
Но в торцах палаток, в специальных сушилках, просыхает их камуфляжное горное обмундирование...
Но у каждого спящего тренера или инструктора на тоненькой цепочке с браслетом на руке – пистолет – под головой или изголовьем спального мешка...
Спит школа горноальпийских малолетних диверсантов-смертников.
И только один пацан лежит без сна в своем спальном мешке, с открытыми глазами, полными слез...
Это Митька Калуга – пацан, у которого на восхождении был просто замечательный пульс – всего «сто шестьдесят».
Лежит Калуга, уперся влажными зрачками в байковый потолок утепленной палатки, и слезы медленно стекают к вискам, исчезая в давно не стриженных белесых волосах...
Но вот зажмурился Калуга, стряхнул слезы, судорожно вздохнул и достал из-под спального мешка мятый листок из ученической тетрадки в косую линеечку и огрызок карандаша...
Труп Митьки Калуги в одном нижнем белье с обмоченными кальсонами тихо раскачивался под пятиметровой спортивной конструкцией, как раз между отполированным шестом и веревочной лестницей.
А вокруг, молча, стуча зубами от холода, стояли полуголые пацаны и инструкторы в одних штанах и ботинках.
Выбежали из своих палаток на утреннюю зарядку, увидели висящего бело-серого Митьку Калугу, да так и застыли вокруг него, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь от ужаса и холода...
Только доктор приблизился к трупу Калуги.
– Когда это он, как вы думаете? – спросил Вишневецкий.
Доктор пощупал мертвую ногу Калуги:
– Окоченел уже... Часа четыре тому назад.
– Что у него в руке?
Доктор с трудом разжал неживые пальцы Калуги, вытащил мятый тетрадный лист в косую линеечку, расправил, прочитал вслух:
– «А пошли вы все...» – Запнулся и посмотрел на Вишневецкого.
Чернявый паренек в наколках фальшиво тренькает на гитаре, а Тяпа теперь уже совсем тоскливо поет:
– «...Как умру, похоронят, похоронят меня... И никто-о не уз-на-ает, где могилка моя-а... И никто не узнает, и никто не придет, только ранней весно-ою соловей пропоет...»
Котька-художник приделывает к концу десятиметровой альпийской веревки старую кожаную варежку. Вкладывает в нее для тяжести небольшой круглый камень, накрепко привязывает варежку к концу веревки...
Все такие выпотрошенные, что и разговаривать нету сил.
Мимо проходит Вишневецкий. Услышал заунывного Тяпу, спросил:
– Тяпкин! У тебя других песен нету?
– А как же, гражданин начальник! – дурашливо восклицает Тяпа. – Для вас? Сделаем-с!!!
Тяпа мгновенно вскакивает на скамейку, заламывает руки и, обращаясь к чернявому с гитарой, томно просит:
– Маэстро, музычку!..
И, не дожидаясь первого аккорда, грассируя «под Вертинского», очень неплохо поет:
– «...и тогда с потухшей елки тихо спрыгнул Ангел желтый и сказал: „Маэстро, бедный, вы устали, вы больны... Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго!.. Даже в нашем светлом небе были все удивлены...“
– Откуда это у тебя? – прерывает его Вишневецкйй.
– От одной очень жалостливой эвакуированной бляди. Она кобеля себе приведет, меня за дверь, эту пластиночку на патефончик и... понеслась по проселочной!.. А я под дверью слушаю и запоминаю. Спеть дальше?
– Не надо. И в качестве кого же ты у нее жил?
– А вроде домашней собачки. То принеси, это... Карточки отоварь... За винцом сбегай – не видишь, мама устала?..
– Так это была твоя мать?..
– А кто ж еще!
– Ну а потом? – Вишневецкйй с интересом разглядывает Тяпу.
– А потом – суп с котом. Ее мусора замели, а меня – под жопу!
– За что замели?
– За полный букет – от мягкого триппера до твердого шанкера. Она в больничке себе вены перерезала, и... общий привет!
– А отец?.. – настороженно спросил Вишневецкий.
– Отец?! А что такое отец, гражданин начальник?
Уж на что пацаны были уставшими, а и те заржали в голос.
– Я – Антон Вячеславович, а не «гражданин начальник». Понял?
– Чего ж тут не понять? Не пальцем деланный.
Вишневецкий повернулся к Котьке-художнику:
– Художник! Откуда у тебя трос альпийский?
– Дядя Паша дал.
– И что ты там мостыришь?
– «Закидуху», Антон Вячеславович.
– У «закидухи» на конце «кошка» должна быть. Якорек такой.
– Пока и эта сгодится, – отвечает Костя.
– Ну-ну... – И Вишневецкий ушел к штабному домику.
Что-то дожевывая на ходу, из столовой вышел крупный парень в окружении трех мелковатых пацанов.
– Вова Студер со своими шестерками... – с опаской проговорил один, сидящий у бочки.
– И где он себе ксивы закосил на малолетку? – удивился другой паренек.
– Когда вышак будет корячиться – любые ксивы найдешь.
– Пацаны трекали, что ему семнадцать еще в прошлом году было...
– Счас опять начнет права качать – «я там чалился, я здесь срок мотал, у меня три ходки в зону! Я весь такой медякованный!..»
Подошел Вова Студер со своей компахой.
– Закурить! – приказал Вова.
Один из сидевших протянул ему пачку «Звездочки». Вова вытащил одну тоненькую папироску, пачку спрятал себе в карман, прикурил от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона,
– Ты что, Студебеккер?.. Папиросы-то отдай, – заныл пацан.
– Какие еще папиросы?! – сказал Вова. – Ты знаешь, с кем говоришь? Ты еще на свет не вылез, а я уже срока мотал, по тюрьмам чалился!.. Да у меня только в зону уже пять ходок было!..
– Четыре, – сказал чернявый паренек в наколках и с гитарой.
– Чего-о-о?! – повернулся к нему Вова Студебеккер.
– Вчера говорил, что четыре ходки, – спокойно сказал чернявый и тренькнул на гитаре.
Котька-художник сделал вид, что его это толковище не касается. Встал со скамейки, отошел шагов на десять, крикнул:
– Тяпа! Возьми веревку, растяни во всю длину!..
Тяпа взялся за конец с варежкой и камнем, отошел еще дальше Котьки-художника. Расправил веревку, выровнял...
– Хорош! – крикнул ему Костя. – Отпускай!..
Тяпа отпустил веревку и оказался на большом расстоянии от назревающего скандала. А Костя стал аккуратно сворачивать веревку.
Никто не придал этому никакого значения, потому что Вова Студер уже переключил внимание на чернявого с гитарой:
– А ты, сука, считал мои ходки?!
– Сядь, Студер, отдохни. А то небось замаялся – там чалился, здесь сидел, в зону – пять ходок... Получается – за что бы ты ни взялся, тебя сразу за сраку и на парашу. Надо же, уркаган в законе, и такой невезучий. То ли с талантом у тебя слабовато, то ли – лапша на уши, а? Или ты просто от фронта косишь под малолетку? – усмехнулся чернявый.
– Меня сейчас для фронта готовят, подлючий твой рот!..
– А мы все здесь на экскурсии, да? – рассмеялся чернявый.
– Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!!
– Кончай напрыгивать, Студер, – сказал ему Костя.
– Кто это тебе так хлебало разрисовал? – спросил Студер Костю.
– Такая же сволочь, как и ты, – ответил Костя.
– Ладненько, я потом тебя с другой стороны распишу, – мирно проговорил Студер. – А пока вот с этим черножопеньким разберусь.
И спросил, глядя прямо на чернявого:
– Ты – жид или армяшка?
– И то и другое, – скорбно покачал головой чернявый.
– Значит, жид! – Студер нехорошо ухмыльнулся. – Обрезанный?
Перетрусившие поначалу пацаны очухались, зашумели:
– Кончай, Студер!..
– Чего вяжешься?
– Сказали же тебе!
Студер оглянулся – нет ли поблизости начальников:
– Цыть, сявки обосранные! Жить надоело? А ты, жидяра пархатый, отвечай – обрезанный или нет?
– Нет, – спокойно сказал чернявый.
– Ай-ай-ай! – рассмеялся Студер. – Как же тебе не стыдно? Жид – и не обрезанный. Сейчас мы это поправим!..
Из-за высокого горного ботинка Студер вытащил заточку и приказал чернявому:
– Вынимай болтяру!
– Погоди, штаны спущу, – покорно сказал чернявый.
– Кончай, Маэстро! Не делай этого!
– Что, евреи – не люди?! – зашумели пацаны.
Но Студер даже внимания не обратил на их крики.
И еще Студер не увидел, как чернявый по кличке Маэстро, делая вид, что расстегивает штаны, достает из-под куртки... велосипедную цепь – страшное оружие налетчиков сорок третьего...
– Вынимай, вынимай свою мотовилу, жидяра необрезанная, – ласково говорил Студер. – Сейчас мы вернем тебя в настоящую соломоно-хаимовскую веру...
Но в эту секунду раздался звонкий голос Котьки-художника:
– Эй, Студер вонючий! Глянь-ка сюда!..
Костя резко взмахнул своей «закидухой», и тяжелый конец веревки с кожаной варежкой и камнем внутри мгновенно обвился вокруг толстых ног Вовы Студера.
Последовал резкий рывок, и Вова Студер с размаху шлепнулся на землю, ударившись головой о край скамейки. Да так и остался лежать неподвижно...
Костя подошел, смотал свою «закидуху» в кольца, наклонился на Студером, сказал удивленно:
– Живучий, гад...
Чернявый Маэстро тихо сказал Косте:
– Напрасно ты встрял... Я бы его и сам уделал. – И показал Косте велосипедную цепь с кожаной петлей для руки.
– Выброси. А то за нее еще «вниз» спустят, – сказал Костя.
Маэстро почти незаметно утопил велосипедную цепь в бочке с водой и окурками, сказал ошеломленным пацанам:
– Чего стоите? Тащите этого барана в санчасть!.. Скажете – упал Вова Студер. Споткнулся и упал.
– Видать, торопился куда-то, – соболезнующе вздохнул Тяпа.
– И куда спешил?.. До занятий еще полчаса, – сказал Костя.
Пацаны взялись было поднимать Вову, но Костя неожиданно остановил их:
– Погодите!
Залез в карман куртки Вовы Студера, вытащил оттуда пачку папирос «Звездочка», отдал ее пацану – хозяину этой пачки:
– На высоте и так с трудом дышится, а вы, засранцы, еще и курите!.. Ну, чего уставились?! Волоките эту сволочь в медпункт, а то в натуре подохнет...
Вову понесли в медпункт.
Маэстро тренькнул на гитаре, попросил Тяпу:
– Потом напоешь мне еще раз про этого... Ну, как его?.. Про «желтого ангела»? Я, может, мотивчик подберу. Ладно?
– Ладно, – сказал Тяпа. – А ты и вправду – еврей?
– А черт его знает... На всякий случай числюсь молдаванином.
ВОСХОЖДЕНИЕ НА ЛЕДНИК ТУЮК-СУ. РАННЕЕ УТРО
На первое восхождение шли тремя группами по десять человек.Первую вел сам Вишневецкий, замыкал доктор.
Ниже метров на пятьдесят – вторая группа. Ведущий – кладовщик дядя Паша, замыкающий – тренер по рукопашному бою.
А еще ниже – третья группа. Ее ведет переводчик, замыкают два немца из соединения «Эдельвейс»...
Высоко и холодно... Уже ни кустика, ни травинки. Под ногами скальная порода, осыпь каменного крошева...
Идти очень трудно. Тем более что на каждом пацане – груз непосильный!
Обычный «джентльменский» набор альпиниста – ледоруб, молоток для скальных крючьев, крючья, запасной трос, стальные «кошки» для льда, связка страховочных карабинов, ледовые крюки, туго набитый рюкзак – дополнен...
...короткоствольным автоматом «шмайсер» с запасными рожками, брезентовым поясом с толовыми шашками от 75 до 250 граммов, а в нагрудном кармане в узеньких прострочках – взрыватели ТАТ-8... Не дай Бог, ударишься обо что-нибудь грудью – так сердце и вырвет!
На поясе еще висят бухточка бикфордова шнура и тяжелый десантный нож...
Пацаны покрупнее тащут на себе свернутые перкалевые палатки.
А на ногах пудовые горные окованные ботинки с «триконями» – трезубчатыми стальными шипами на толстых подошвах!..
Кто-то еще и коловороты для взрывных шурфов несет...
...Потом был короткий привал. Измученные мальчишки валились на землю, жадно глотали разреженный горный воздух широко открытыми ртами.
– Не лежать! Сесть немедленно – опорой на рюкзак!..
– Поправить снаряжение!
– Короткий, спокойный вдох, длинный выдох!..
– Перешнуровать обувь!..
– Сколько раз повторять: никаких резких движений, никакой болтовни на переходе! Ногу – на всю ступню!.. Ступни – параллельно, под ноги смотреть обязательно!.. – раздавались негромкие приказания ведущих и замыкающих.
– Пятнадцать секунд считаем свой пульс! – кричит доктор. – По отмашке начинаем, по отмашке заканчиваем. Умножаем на четыре...
Доктор смотрит на секундомер, поднимает руку:
– Внимание! – Резкий взмах. – Начали!..
Пацаны считают свой пульс...
– Стоп! – Доктор выключает секундомер. – Калуга?
Молчание...
– Калуга?! Оглох, что ли? – . рявкает доктор. Белесый паренек тоскливо смотрит вдаль на снежные вершины.
– Митька!.. Калуга... Тебя спрашивают, – толкает его Котька.
– А-а... Сорок! – спохватывается Калуга. – Сто пятьдесят!..
– Сто шестьдесят! – поправляет его доктор. – Студер!
– Сорок пять. Не помножить... – У Вовы перевязана голова.
– Значит, сто восемьдесят. Для этой высоты – норма. Заяц?..
– Тридцать шесть! Сто сорок четыре!..
– Молодец! Художник?
– Двадцать пять – сто...
– Ну ты даешь! Маэстро?
– Сто восемь!
– Отлично! Тяпа?
– У меня под двести... – растерянно отвечает Тяпа, и его неожиданно начинает неудержимо рвать...
– Та-а-ак. – Доктор сам берется считать пульс у Тяпы. – Не было печали, черти накачали... Ну-ка, уголовнички! Разгрузите пацана!
Котька и Маэстро освобождают Тяпу от рюкзака, автомата...
Подходит Вишневецкий, спрашивает Тяпу:
– Освободился?
– Да вот, ребята помогли...
– Я спрашиваю – желудок освободился? Блевать больше не будешь?
– Нет... наверное.
Вишневецкий жестом подозвал седого Павла Петровича:
– Паша, приведи этого Вертинского в норму.
Павел Петрович наливает горячий чай из термоса, достает полплитки шоколада, протягивает Тяпе:
– Мелкими глоточками и маленькими кусочками.
Отходит в сторону, зло говорит Вишневецкому вполголоса:
– Их сначала полгода откармливать надо, а уже потом делать из них то, что мы сейчас делаем!..
– Как сказала бы моя польская бабушка: «Нема часу». Нету времени, Паша. Война... – жестко говорит Вишневецкий.
СКАЛЬНЫЙ ГРЕБЕНЬ, МЕСТАМИ УЖЕ ПОКРЫТЫЙ СНЕГОМ
Взрыв!!! Еще один!..И гигантский скальный «козырек», тонн на пятьсот, нависавший на стометровой высоте над узенькой, еле заметной горной тропой...
...с чудовищным грохотом обрушивается вниз, похоронив под собою эту тропу, превращая все вокруг в мертвый непроходимый завал...
А когда рассеивается облако пыли и смрада, оказывается, чтс| по двум сторонам бывшего «козырька», метрах в двадцати ниже верхней точки скального гребня, висят на тросах Котька и Маэстро!.. Это они подорвали «козырек» скального карниза. Наверху, на самом скальном гребне, расположилась вся группа.
– Не зацепило? – кричит вниз Вишневецкий.
– Порядок! – кричит ему Костя. – Только кровь из ушей почему-то течет...
– Бывает... – кричит Вишневецкий. – Потечет и перестанет. Маэстро, ты как?
– Вроде бы ничего... Только... Дядя Паша! Я коловорот выронил!.. Чего теперь будет?
– А вот сейчас вытащим тебя и к стенке поставим! Сам-то цел?
– Кажется, цел...
Вишневецкий дает знак страхующим поднимать Котьку и Маэстро наверх и кричит:
– Что-то, Маэстро, у тебя все приблизительно!.. «Вроде бы», «кажется»...
Тащут Котьку и Маэстро наверх... Покачиваясь в воздухе, Маэстро отвечает Вишневецкому:
– – А сейчас, Антон Вячеславович, время такое – ни в чем нельзя быть до конца уверенным.
– Малолетний бандит-философ – это что-то новое! – говорит доктор.
Котьку и Маэстро вытаскивают на гребень. Лица черные, руки ободраны. У Котьки из ушей за воротник – кровавые дорожки...
– Ну как? – спрашивает у них переводчик. Двое немцев-подрывников напряженно смотрят на ребят, на переводчика...
– Честно? – спрашивает Маэстро.
– Желательно, – говорит Вишневецкий.
– Я лично от страха чуть не обделался, – признается Маэстро.
– А я чуть штаны не обмочил! – нервно засмеялся Котька.
– Гуте керле... – говорит один немец.
– Зо кляйн, абёр зо тарфер!.. – говорит другой.
– Что они говорят? – спросил Вишневецкий.
– Говорят, хорошие парни, – переводчик понизил голос. – Такие маленькие, говорят, а такие смелые...
– Это мы и сами знаем, – в сторону проговорил Вишневецкий, а всем громко объявил: – Будем считать – задание «Завал тропы» выполнено. Разбор ошибок – в расположении школы. Инструкторам и тренерам подготовить свои замечания. А сейчас продолжим наши игры на свежем воздухе...
ЛЕДНИК ТУЮК-СУ. ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ
...Под ногами уже слоистый лед, редкие снеговые проплешины, а три большие группы разделены на несколько маленьких – по три-четыре человека. Каждая группа идет «в связке»...На ногах «кошки» с десятисантиметровыми стальными шипами, на головах капюшоны, на изможденных лицах – черные солнцезащитные очки с «боковинами»...
Расстояние между восходителями восемь – десять метров. Без ледоруба не сделать и шагу...
Каждый ведущий инструктор отдает распоряжения своей «связке» хриплым, срывающимся голосом:
– Не наклоняться!.. Корпус держать вертикально...
– Через трещины – никаких прыжков! Только обходить!.. И внимательнее...
– Шаг короче, ноги шире!.. Только след в след...
– Не торопиться, не отставать... Сохранять дистанцию!..
...Потом учатся рубить ступеньки во льду на очень крутом склоне.
– Ударил и расслабляй руки!.. И не смей раскачиваться!!! И руби ступеньки в шахматном порядке – отдельно для каждой ноги. Смелей! Я страхую... – говорит Тяпе дядя Паша. – Понял?
– Понял, понял... – обессиленно шепчет Тяпа. Он в тоске и муке поднимает глаза наверх и вдруг...
...на самой вершине ледяного склона, на фоне голубого неба, видит прекрасную, гордую фигуру большого архара – горного козла с огромными толстыми витыми рогами!
Тяпа преображается. Усталости – как не бывало!..
– Дядя Паша!.. – в восторге шепчет Тяпа и осторожно начинает высвобождать автомат. – Сейчас я его...
Дядя Паша тоже видит архара и рявкает на Тяпу:
– Только попробуй, сукин сын! Я тебе так под хвост надаю!..
– А чё?! Мы его потом в столовку притартаем и такой биш-бармак на всех замостырим...
– Я тебе что сказал?!! – гневно говорит Павел Петрович. – И запомни на будущее... Только попробуй в горах хоть один раз стрельнуть по архару!.. Так «внизу» и окажешься! Тебе родина доверила трофейное оружие. И боеприпасы к нему, между прочим, тоже трофейные... За них, можно сказать, за каждый такой патрон, люди головы клали!.. Детей сиротами оставляли... Чтобы научить тебя, прохвоста, по врагам стрелять, а не по горным козлам! Узнаю, что не по делу пулять будете, ноги из жопы повыдергиваю! Уж лучше бы ты НЗ сожрал, что тоже – преступление и запрещено категорически!..
Тяпа с тоской поднимает глаза к вершине склона – нету архара!
Не дождался он Тяпиного выстрела...
И Тяпа снова начинает ожесточенно рубить ступеньки во льду...
...Шли в связках по фирну – ноздреватой от солнца ледяной корке. С трудом выпрастывали длинные зубья «кошек» из мягковатого фирна...
Тяпа что-то жевал на ходу.
Котька-художнйк обернулся, удивленно спросил хрипло:
– Ты чего там жрешь?
– Неприкосновенный запас... – ответил Тяпа с полным ртом.
– Совсем чокнулся?! Да за это знаешь, что будет?!!
– А мне дядя Паша разрешил, – невозмутимо ответил Тяпа...
...Потом все группы вместе отрабатывали приемы спасения партнера, упавшего в глубокую ледяную расщелину, или «камин»...
Задыхаясь, на пределе мальчишечьих сил, из ледяной могилы глубиною метров в тридцать вытаскивают тяжелого Вову Студера.
– А если бы он был раненым или покалечился там? – спрашивает Тяпа у Вишневецкого. – Как тогда?..
– Если такое происходит в условиях чистого довоенного спорта, вы обязаны его спасти, – отвечает Вишневецкий. – Но если вы в боевом диверсионном рейде на задании, то арифметика простая: жизнь одного не стоит жизней остальной группы...
– То есть?.. – не понял Котька-художнйк.
– Если нет времени – просто обрезать трос. Если время позволяет – вытащить, убедиться, что партнер не может самостоятельно продолжать движение, и пристрелить его... – спокойно ответил Вишневецкий.
Ведущий одной из групп, инструктор по рукопашному бою, невозмутимо дополнил:
– Но выстрел может привлечь внимание противника. Лучше всего перерезать ему горло – и надежнее, и без шума.
Старый альпинист седой дядя Паша отвернулся и злобно сплюнул.
– Кстати, – сказал Вишневецкий – насчет стрельбы... Хоть мы вас и учим стрелять из любого оружия, должен заметить, что хороший диверсант тот, которому стрелять не приходится. Если дело дошло до пальбы, значит, ваше дело – пиздец.
– Тогда я бы Студеру перерезал глотку, – рассмеялся Маэстро.
Несмотря на невероятную усталость и напряжение, все тоже засмеялись.
Вот когда здоровенный Вова Студебеккер, «косящий под малолетку» бандит и налетчик, посмотрел на Маэстро нехорошим глазом. Но промолчал...
ГЛУБОКАЯ НОЧЬ. ОРУЖЕЙНО-ВЕЩЕВОЙ СКЛАД ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ
Очень усталый дядя Паша пересчитывал сданное мальчишками оружие. Записывал в большую «домовую» книгу количество автоматов «шмайсер», пересчитывал рожки, набитые патронами, ножи...Все сходилось.
Он облегченно вздохнул, записал в книге, в графе «Расход»: «2 тол. шашки – 250 гр. х 2, 2 взрыв. ТАТ-8. Бикф. шнур – 6 метров». Подумал и приписал: «1 коловорот скально-ледовый»...
Открыл большой стальной сейф с патронами и пистолетами «вальтер» и «парабеллум», достал снизу из-за коробок с патронами бутылку базарной водки «Черная головка» и одно большое алма-атинское красное яблоко «аппорт».
Налил себе полный граненый стакан, спрятал водку обратно в сейф, запер его тщательно и медленно, не отрываясь выпил полный стакан водки.
Сморщился, хотел было закусить яблоком, но передумал. Утерся рукавом, отложил яблоко в сторону и лег спать...
САНЧАСТЬ ОТДЕЛЬНОГО БАТАЛЬОНА ОХРАНЫ НКВД
У слабо освещенного входа в санитарную часть батальона стоит «виллис» Вишневецкого...В кабинете начальника медслужбы, где живет Вишневецкая, сквозь короткие белые занавесочки в единственном окошке проглядывает еле-еле лунный свет...
Не оставляя никаких сомнений в происходящем, ритмично скрипит Машина солдатская койка, слышится хриплое мужское дыхание, тихие Машины стоны...
И тут же испуганный, прерывающийся Машин голос:
– Тише... Умоляю тебя, тише!.. Антошенька, любименький мой...
...И наконец бурное завершение!..
Вспыхивает спичка, слегка освещая мокрое, счастливое лицо Антона Вишневецкого, закрытые глаза Маши...
Жадная затяжка папиросой, и голос Антона шепотом:
– Почему «тише»?.. Чего ты боишься?
– Стенки здесь как папиросная бумага!.. А я забыла тебе сказать – у меня там на стационаре старшина хозвзвода. Я его сегодня только прооперировала...
– Ну ты гигант, Машка!.. А почему в госпиталь не отправила?
– Некогда было. Три дня, мудак, ходил с болью в правом боку, и доходился... Аппендикс лопнул, и... Его Величество – Перетонит! Мне и пришлось самой... Пойду проведаю. Он сейчас в очень тяжелом состоянии...
В лунном свете угадывалась голая Маша, встающая с постели и надевающая на себя белый медицинский халат. Застегнулась, приоткрыла соседнюю дверь, зажгла там свет...
Маленькая, выгороженная палата. Две койки. На одной, отвернув голову к стене, на спине лежит прооперированный старшина.
– Ну как, старшина? – спросила растрепанная Маша в халате на голое тело.
Старшина покосился на нее, отвел глаза, хрипло пробормотал:
– Нормально, товарищ капитан...
Тут Маша и сама увидела, что у старшины все, действительно, очень НОРМАЛЬНО: тонкое солдатское одеяло в районе живота старшины вздыбливалось, как палатка в чистом поле!
Маша тихонько прыснула, откашлялась, уверенно сказала:
– Теперь я за тебя спокойна – выживешь!
...Маша и Антон Вишневецкие стояли у «виллиса».
– Если бы ты знал, как мне осточертели эти горы!.. – всхлипнула Маша.
– Потерпи еще пару месяцев... Уйдут мои группы на задания, вернемся, к нашему Валюшке на кладбище будем ездить... Оградку сделаем, на могилке цветочки посадим... – И Вишневецкий нежно поцеловал заплаканные глаза Маши.
НОЧЬ. УЗКАЯ ГОРНАЯ ДОРОГА К ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ
Медленно ползет «виллис» Вишневецкого вверх... Надрывно стонет двигатель. Узкие щелочки света сквозь защитные бленды фар еле-еле высвечивают шлагбаум.– Стоять!!! Документы!..
Один фонарь упирается в лицо Вишневецкого, затем в раскрытое удостоверение.
– До свидания, товарищ полковник! – Шлагбаум поднимается.
– Привет... – говорит Вишневецкий.
...Изнемогая от напряжения, маленький «виллис» ползет вверх...
НОЧЬ В ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ...
На территории школы три тусклые лампочки. Над оружейно-вещевым складом, у штабного домика и у входа в кочегарку, где негромко постукивает дизельный двигатель, дающий электричество...Мертвым сном спят в своих палатках измученные, усталые пацаны и их тренеры и преподаватели всех видов убийств...
Если же постараться не видеть рваные ножевые шрамы бывших смертельных драк и хвастливые, неумелые, пошлые татуировки на неокрепших мальчишечьих телах, а только заглянуть в их детские изможденные лица – можно подумать, что это спят симпатяги-школьники старшего отряда пионерского лагеря...
Но в торцах палаток, в специальных сушилках, просыхает их камуфляжное горное обмундирование...
Но у каждого спящего тренера или инструктора на тоненькой цепочке с браслетом на руке – пистолет – под головой или изголовьем спального мешка...
Спит школа горноальпийских малолетних диверсантов-смертников.
И только один пацан лежит без сна в своем спальном мешке, с открытыми глазами, полными слез...
Это Митька Калуга – пацан, у которого на восхождении был просто замечательный пульс – всего «сто шестьдесят».
Лежит Калуга, уперся влажными зрачками в байковый потолок утепленной палатки, и слезы медленно стекают к вискам, исчезая в давно не стриженных белесых волосах...
Но вот зажмурился Калуга, стряхнул слезы, судорожно вздохнул и достал из-под спального мешка мятый листок из ученической тетрадки в косую линеечку и огрызок карандаша...
ОЧЕНЬ РАННЕЕ УТРО. СПОРТГОРОДОК ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ
Ранним утром в горах очень холодно...Труп Митьки Калуги в одном нижнем белье с обмоченными кальсонами тихо раскачивался под пятиметровой спортивной конструкцией, как раз между отполированным шестом и веревочной лестницей.
А вокруг, молча, стуча зубами от холода, стояли полуголые пацаны и инструкторы в одних штанах и ботинках.
Выбежали из своих палаток на утреннюю зарядку, увидели висящего бело-серого Митьку Калугу, да так и застыли вокруг него, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь от ужаса и холода...
Только доктор приблизился к трупу Калуги.
– Когда это он, как вы думаете? – спросил Вишневецкий.
Доктор пощупал мертвую ногу Калуги:
– Окоченел уже... Часа четыре тому назад.
– Что у него в руке?
Доктор с трудом разжал неживые пальцы Калуги, вытащил мятый тетрадный лист в косую линеечку, расправил, прочитал вслух:
– «А пошли вы все...» – Запнулся и посмотрел на Вишневецкого.