Кунин Владимир Владимирович. Сволочи

Владимир Кунин
Сволочи

* * *

   На небольшом плацу «показушной» элитной воинской части, расквартированной чуть ли не в самом центре Москвы, в тенечке сидит взмыленный и злой молоденький старший лейтенант.
   Он протирает изнутри мокрую от пота форменную фуражку с высоченной тульей и, не скрывая раздражения, говорит другому упарившемуся лейтенанту лет двадцати трех:
   – Понагнали чуть ли не со всей России... понимаешь, какую-то, блин, дохлую команду и хотят, чтобы я за пять дней что-то там из них, мать их в душу, толковое сделал!..
   Юный лейтенантик устало опирается о большой магнитофон, стоящий на столике между ним и старшим лейтенантом, приваливается спиной к огромному динамику и глубокомысленно замечает:
   – Ну, полный атас, блин...
   Старший лейтенант выматерился одними губами, решительно надрючил на голову свою глуповатую огромную фуражку, встал и крикнул в глубину плаца:
   – Кончай перекур!!! Становись!..
   ...Теперь мы увидим тех, кого собрали «чуть ли не со всей России».
   У высокого каменного забора, из-за которого в весеннее небо торчали приметы сегодняшней Москвы, под специальным навесом из камуфляжного брезентового тента, у длинных солдатских столов на скамейках сидели...
   ...несколько десятков измученных восьмидесятилетних стариков, скудно одетых, с протертыми орденскими колодками Второй мировой войны.
   Под этим же навесом расположился и медпункт воинской части: зеленая машина «скорой помощи», столик с лекарствами, доктор и фельдшер с погонами под белыми халатами...
   Сейчас фельдшер измерял давление на дряблой и высохшей руке одного из стариков...
   – Все! Все!.. Кончай ночевать!.. – снова раздраженно прокричал старший лейтенант зычным «командным» голосом. – Становись!!!
   Старики, тяжело дыша, стали медленно вставать со скамеек и неловко строиться. Кто еле волочил ноги, кто скрипел протезом, кто тяжело опирался на палку...
   ...и только один из них достаточно бодро затушил сигарету, растер окурок об асфальт плаца и быстро стал в строй.
   Это был красивый старик в модной спортивной куртке, в тщательно отглаженных брюках и дорогих, хорошо начищенных туфлях.
   Он явно был несколько моложе всех остальных. Может, семидесяти шести – семидесяти семи лет. Но у него были живые, ироничные глаза, да и держался он намного бодрее остальных.
   Единственное, что портило его, – глубокий старый шрам, перерезавший ему лоб, надбровную дугу, щеку и уходивший к правому уху...
   Старики кое-как, кряхтя и постанывая от усталости, построились.
   – Р-р-равняйсь! Смирно!!! – рявкнул старший лейтенант.
   Старики покорно подравнялись и подтянули животы.
   – Вольно... – с нескрываемым презрением скомандовал старший лейтенант. Строй обмяк.
   – Повторяю еще раз!.. – плачущим от отчаяния голосом прокричал старший лейтенант. – Через четыре дня, в день ознаменования великой Победы над фашизьмом, вы, дорогие наши граждане-господа-товарищи ветераны, должны будете чеканным строем... Подчеркиваю, чеканным!., строем пройти мимо трибун, где будут стоять все наше командование, все наше правительство, лучшие люди нашей страны и иностранные гости со всех стран мира, некоторые из которых тоже когда-то, понимаешь, ковали эту победу с точки зрения ихнего Второго фронта!
   Рядом с моложавым стариком со шрамом на лице стоял древний старик с единственной звездочкой Героя Советского Союза на какой-то шерстяной кофте грубой деревенской вязки.
   Этот старик напряженно пытался понять, что выкрикивает старший лейтенант, ничего из-за глухоты не разобрал и спросил у старика со шрамом:
   – Чего он блеет-то?..
   – Говорит, что мы с тобой, корешок, еще ой-ой-ой какие молодцы!.. – ответил ему с усмешкой старик со шрамом.
   – Куда там... – грустно проговорил глухой Герой. Но в эту секунду откуда-то к старшему лейтенанту подкатил на древней ободранной инвалидной коляске безногий старик в шляпе.
   – Мне куды с моим тарантасом?
   – Вас-то где носило?! – возмутился старший лейтенант.
   – До ветру, сынок, ездил. А чего?
   Старший лейтенант беспомощно посмотрел на безногого и сказал:
   – Становитесь... В смысле – поезжайте в конец строя.
   – Это какого же хрена я должен в конец строя?!! – возмутился безногий. – Я полный кавалер орденов Славы, едрена вошь! Какой-такой еще «конец строя»?!! Я на энтим своем «мирседесе» еще кого хошь обгоню!..
   Старик со шрамом улыбнулся, громко сказал из строя:
   – Тогда, браток, тебе нужно бронетанковую колонну возглавить.
   Стариковский строй задребезжал смехом... Старший лейтенант недобро покосился на моложавого старика со шрамом, скомандовал:
   – Прекратить хиханьки и хаханьки! – И к безногому: – А вы выбирайте себе место где хотите...
   И безногий уверенно покатил во главу строя, приговаривая:
   – Не знаю, как с бронетанковой колонной, а уж вас-то, старых пердунов, запросто возглавлю!!!
   – Равняйсь! Смирно!.. Направо! – отчаянно закричал старший лейтенант и повернулся к молоденькому лейтенантику у магнитофона:
   – Внимание! Как скажу: «Шагом марш!» – врубай музыку!
   И снова к стариковскому строю:
   – Внимательней, товарищи ветераны! Шаго-о-ом... марш!!!
   Лейтенантик нажал на клавишу в магнитофоне, и два гигантских динамика исторгли в небо Москвы звуки «Прощания славянки».
   Строй древних старцев, чудом зацепившихся за жизнь на этой Богом проклятой земле, шаркая пошел по плацу.
   – Выше ножку!.. – кричал старший лейтенант. – Прибавили темпу!.. Слушай музыку!.. Раз, два! Раз, два...
   Моложавый старик со шрамом шел за глухим Героем. Герой в вязаной кофте по слабости все никак не мог набрать нужный темп, и старик со шрамом каждую секунду об него спотыкался и, чтобы не уронить Героя, все время поддерживал его сзади...
   Но старший лейтенантик этого уже совсем не мог вынести!
   – Рота-а-а-а, стой! Налево!
   На полуноте оборвался марш «Прощание славянки»...
   Старики остановились. Довольно слаженно повернулись налево. Старший лейтенант аж клокотал от возмущения!..
   Он подошел прямо к моложавому пижонистому старику и в назидание всем остальным громко спросил:
   – Вы что, уважаемый, строем никогда не ходили?!
   Старик со шрамом на лице посмотрел смешливым глазом на старшего лейтенанта, улыбнулся и ласково ответил:
   – Представь себе, малыш, – НИКОГДА...
   ...Этот же шрам, пересекающий чуть ли не все лицо, мы увидим у мальчишки четырнадцати лет от роду...
   ...каким и был далекой весной сорок третьего года прошлого столетия сегодняшний моложавый старик ветеран.
   И тогда мы поймем, что шрам этот – отнюдь не фронтовое ранение, а попросту след жестокой и кровавой драки между блатняками и уркаганами того времени...

НОЧЬ. АЛМА-АТА СОРОК ТРЕТЬЕГО...

   Была ночь... Была окраина полуголодной, но спасительной Алма-Аты, забитой эвакуированными, военными госпиталями, изнемогавшей от жуликов-интендантов, семейных трагедий, спекуляции и жестоких детских банд карманников, «домушников», малолетних налетчиков и несовершеннолетних убийц...
   По-южному темной, непроглядной ночью под негромкое журчание арыков мальчишка со шрамом через все лицо сидел на облучке казахской арбы с высокими бортами, которую тащил самый обыкновенный степной ишак.
   Арба была чуть ли не до половины загружена, и груз этот от посторонних глаз прикрывал брошенный сверху брезент.
   Пасть у ишака была замотана тряпьем. Он тряс головой, силясь сбросить с себя этот намордник, но мальчишка со шрамом огревал ишака длинным кнутом и тихо приговаривал:
   – Ну, ты, сука!.. Не дергайся, как свинья на веревке. Заложить всех хочешь, падла?! Вперед смотри, мудила...

НОЧЬ. РАЙОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ

   Портрет Сталина, военные плакаты сорок третьего, грубо сделанный электрический стенд со схемой охраняемых объектов районно-государственного значения этой окраины Алма-Аты – продовольственные склады, территория военного госпиталя, военкомат и особняк второго секретаря коммунистической партии Казахской ССР... Это мы узнаем из надписей под «объектами». Двое милиционеров спят на деревянных скамейках...
   Один дежурит у коммутатора и поглядывает на стенд – не замигает ли лампочка, не прозвучит ли тревожный сигнал...
   Кто-то набивает диск автомата ППШ патронами...
   Двое играют в нарды: здоровенный детина-казах, старшина милиции, и молоденький белобрысый русский паренек со скрюченной левой рукой. На пиджаке у негр медаль «За отвагу» и нашивки ранений.
   Колчерукий ловко бросает кости, передвигает шашки, спрашивает детину-казаха:
   – А почему в госпитале осколок не вынули?
   – Близко у сердца. Нельзя трогать, помирать могу.
   – А с осколком не можешь?
   – Могу. Только когда совсем старый буду. А тебе что говорили?
   Белобрысый помахал искалеченной рукой:
   – Сказали – через год разработается и можно будет опять на фронт...

НОЧЬ. ПОЧТИ НЕ ОСВЕЩЕННАЯ ОКРАИННАЯ УЛИЦА АЛМА-АТЫ

   Тащит ишак арбу вдоль высокого саманного забора. Поверх забора – колючая проволока, тусклые фонари.
   За забором длинный глинобитный барак типа железнодорожного пакгауза. Запертые ворота выходят прямо на деревянную эстакаду. Для удобства разгрузки и погрузки с грузовиков...
   Ишак протаскивает арбу еще метров сорок мимо запертой проходной, мимо слабо освещенного щита с надписью: «Продсклад № 4 Наркомата Обороны и Наркомата Здравоохранения СССР. Вход только по пропускам с предъявлением накладных и удостоверения личности».
   Мальчишка со шрамом останавливает ишака у кучи мусора, сваленной прямо на землю у забора, и негромко говорит:
   – Станция Березайка... Кому надо – вылезай-ка!
   В арбе откидывается брезент, и оттуда выскакивают четверо. Один лет пятнадцати, в кепочке-«восьмиклинке», в тельнике под рубашечкой. Коротенький пиджачок в талию, хромовые сапожки – гармошечкой с вывернутым белым «поднарядом».
   Двоим, одетым попроще, не больше четырнадцати. А четвертому и того меньше. Лет тринадцать, наверное...
   – Понеслась по проселочной, – командует старший.
   Двое стремительно начинают разгребать мусор у забора, освобождая внушительный подкоп.
   – Тяпа! Остаешься здесь, – говорит старший самому младшему. – Смотришь в оба. Держишь скотину, чтоб арбу не увела... Упустишь – весь портрет распишу!!!
   Тяпа деловито кивнул, взял ишака под уздцы.
   – Котька! Художник!.. На крышу, – приказывает старший мальчишке со шрамом. – Я прошу закурить – ты прыгаешь сверху. Как тогда в Каскелене... Ясно?
   Котя-художник подмигивает напарнику и ныряет в подкоп.
   – Чего стоите, как сявки обосранные?! – тихо рявкает урка на двух пацанов. – Пошел!!!
   Те быстро пролезают в подкоп под забором. Блатной оглядывается, достает из арбы короткую и мощную «фомку» – стальной ломик с расплющенным и загнутым концом, сует его под ремень и тоже исчезает в подкопе...

НОЧЬ. ТУСКЛО ОСВЕЩЕННАЯ ТЕРРИТОРИЯ ПРОДСКЛАДА

   У дальнего торца складского барака Котя-художник достает из-за пазухи моток толстой веревки с петлей. Размахивается – петля летит наверх метров на пять и надевается на выступающий конек крыши склада. Котя мгновенно забирается по веревке на крышу... Двое пацанов ползут под эстакадой... Старший, почти не таясь, идет к дремлющему сторожу...
   Неслышно, мягкими тренированными прыжками Котя-художник бежит по крыше туда, куда направляется старший пацан – Лаврик. Все ближе стягиваются к сторожу детские «темные силы»... На краю крыши над сторожем уже стоит готовый к прыжку Котя. Лаврик вплотную подходит к дремлющему сторожу, ухмыляется:
   – Дядя! Закурить не найдется?
   Сторож открывает глаза, вскакивает, отшатывается в испуге...
   ...но тут с крыши на него прыгает Художник!.. Сторож падает на доски эстакады, пытается сбросить с себя Котьку-художника...
   ...блатной Лаврик вырывает у него двустволку, выхватывает из-за голенища финку и всаживает ее в живот сторожу.
   Тот сгибается пополам, зажимает живот руками, хрипит.
   Лаврик бросает ружье Художнику, вытаскивает «фомку», срывает ею замок с ворот склада, тихо приказывает:
   – Все тащите в арбу! Главное – сгущенка!!! – И вместе с двумя пацанами исчезает на складе.
   Котя смотрит на корчащегося сторожа, «разламывает» его ружье и видит, что...
   ...в стволах нет патронов!
   Он поднимает двустволку, смотрит сквозь пустые стволы на тусклую лампочку у забора...
   – Художник, бляха-муха!.. Ты где?! Давай сюда!
   Пацаны с коробками дешевых конфет и каменными мятными пряниками, с полными жующими ртами, выбегают из склада, мчатся к подкопу, протискивают коробки наружу, грузят в арбу...
   Бегут назад за новыми коробками.
   Старший тащит два тяжелых короба, хрипит от натуги:
   – Масло сливочное – тяжелое, сучара! Котька, помоги...
   Котя показывает ему пустые ружейные стволы:
   – У него даже патронов не было...
   – Да хер с ним! Были бы – он бы тебя и зашмолял, не пожалел. Помогай таскать! Порошок, яичный порошок ищите!.. И сгущенку...
   ...Грузят, грузят арбу коробками с продуктами, жрут что-то на ходу, давятся, снова бегут на склад...
   Один пацан уже блюет – обожрался от жадности и голодухи.
   Ишак трясет головой, старается сбросить намордник.
   Тяпа набирает из коробки полные карманы мятных пряников, снимает тряпье с морды ишака, начинает кормить его пряниками.
   – Ты только не ори, – шепчет он ишаку. – Я сейчас тебе еще что-нибудь притараню...

ВНУТРИ СКЛАДА

   – Яичный порошок и сгущенку ищите! Барыга именно сгущенку заказывал! Говорил, все возьмет – под завязку!.. И порошок... Но только американский... – шипит Лаврик..
   – Есть! Есть сгущенка!.. – несется из глубины склада.

НОЧЬ. СКЛАДСКАЯ ЭСТАКАДА

   Под сторожем лужа крови... Кровь течет по доскам эстакады, капает в щели между досок.
   Сторож приходит в сознание, подползает к стене, приподнимается из последних сил, одной рукой зажимает рану в животе – кровь сочится сквозь пальцы, – второй рукой нажимает на кнопку сигнала тревоги...

НОЧЬ. РАЙОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ

   Короткие резкие звонки тревоги понеслись из старенького динамика под стендом-схемой охраняемых объектов! Часто и пугающе мигает одна лампочка.
   – Опять четвертый продсклад шарашат! – орет дежурный. – Уголовка – на выезд!!! Талгарская, угол Коммунаров!..
   Летят на пол нарды, рассыпаются шашки и кости, вскакивают со своих скамеек сонные милиционеры – в галифе, сапогах, а поверх гимнастерок гражданские пиджачки с оттопыренной наганом правой полой... А на голове обязательная кепочка – за версту узнаваемая форма сотрудника уголовного розыска сорок третьего...
   Старшина-казах схватил автомат ППШ, метнулся к дежурному:
   – Давай дубликат ключей от их въездных ворот!
   – Распишись сначала. – Дежурный протягивает старшине канцелярскую книгу, в другой руке держит ключи.
   – Пошел ты, сучий потрох!!! – взъярился белобрысый с искалеченной рукой и вырвал ключи из рук дежурного. – Там, может, людей режут, а ты!.. Айда в машину, мужики!!!

НОЧЬ. ТЕРРИТОРИЯ ПРОДСКЛАДА

   Надрываясь от тяжести, двое пацанов волокут по земле восмидесятикилограммовый мешок с сахарным песком. Дотаскивают до подкопа, пытаются протиснуть его наружу...
   ...где стоит в темноте арба и Тяпа кормит ишака пряниками...

НОЧЬ. ОКРАИННЫЕ УЛИЦЫ СПЯЩЕЙ АЛМА-АТЫ...

   Мчится открытый расхлябанный американский «додж-три четверти» с пятью сотрудниками уголовного розыска. В форме только двое – старшина-казах и водитель.
   – У Талгарской выключи фары, чтобы не спугнуть, – говорит водителю один в кепке.
   – Слушаюсь, товарищ лейтенант.
   – Если что – всех на поражение! Закон – тайга, медведь – хозяин... – говорит лейтенант.
   Огромный казах и белобрысый переглянулись.
   – Ой-бояй, – сплюнул казах. – «Начальник в законе»!
   – А ты что думал – только у вас на фронте гибнут?! – окрысился лейтенант в кепке. – Мало они наших в землю поклали!.. За полгода три состава «уголовки» сменили...

НОЧЬ. ТАЛГАРСКАЯ УЛИЦА

   Двое пацанов уже протащили тяжеленный мешок с сахаром сквозь подкоп и теперь силились забросить его в арбу.
   Тихо урча двигателем, на Талгарскую выкатился милицейский «додж» с потушенными фарами и осторожно поехал вдоль складского забора к запертым воротам...
   Тяпа и пацаны увидели, как из кузова «доджа» на ходу выпрыгнули трое и стали перелезать через забор...
   – Мусора!!! – выдохнул Тяпа.
   Пацаны выронили мешок с сахаром. Мешок брякнулся о землю, лопнул. Посыпался сахарный песок прямо в арык...
   – Атас!.. – всхлипнул один и рванул в темноту.
   Второй мгновенно отбросил Тяпу от ишака, вскочил в арбу и сильно хлестнул ишака кнутом, надеясь умчаться на арбе от милиции. Но ишак даже ухом не повел! Он смотрел на Тяпу...
   – Ты что, падла?! – ломким детским голосом тихо прокричал Тяпа этому пацану. – Там же Кот, Лаврик... Там же наши!!! Предупредить надо, сучара поганый!.. Бздила вонючая!..
   Но пацан, с искаженным от ужаса лицом, лупил ишака. Тот стоял как вкопанный, смотрел на Тяпу, жевал пряники...
   – Ой, бля, мамочка, роди меня обратно!.. – в ужасе простонал пацан, спрыгнул с арбы и тоже растворился в темноте...
   ...а Тяпа, словно ящерица, проскользнул в подкоп и помчался по территории склада, к эстакаде...
   Он взлетел на эстакаду, тут же споткнулся о мертвого сторожа и упал прямо в кровавую лужу. Вскочил, снова поскользнулся в крови, но удержался на ногах, увидел свои ладони в крови сторожа, кровавые пятна на клифте, на коленях и рванул во взломанные ворота...
   ...где Котя-художник и блатной Лаврик откуда-то сверху доставали ящики с лендлизовскими американскими консервами.
   – Менты!!! – закричал Тяпа.
   Первым от секундного шока очнулся Лаврик:
   – Не бзди горохом! Мы – «малолетки», статья за нас!..
   Котя схватил кусок толстой доски, которой изнутри запирали ворота, спрятался у самого входа за пустую деревянную тару, крикнул оттуда:
   – Как войдут, одного я вырублю, а вы сквозите!.. – Глянул на слуховое окно в потолке у самого штабеля коробок с консервами: – А я по крыше уйду... Заныкайтесь пока за мешками с пшеном!
   – А где пшено? – растерялся Тяпа.
   Лаврик затолкал Тяпу за мешки, отбросил финский нож, а короткую стальную тяжелую «фомку» спрятал в рукав пиджака...

НОЧЬ. СЛАБО ОСВЕЩЕННАЯ ТЕРРИТОРИЯ ПРОДСКЛАДА

   Милиция с разных сторон окружает складской барак.
   Один уже на крыше – у слухового окна, второй остался стоять напротив ворот – чтобы никто не выскочил...
   Лейтенант в кепочке, с наганом в руке, молча, жестом, посылает на склад старшину-казаха и колчерукого паренька, а сам...
   ...склоняется над телом сторожа – жив тот еще или уже нет?

ВНУТРИ СКЛАДА...

   У взломанных ворот товарные весы, столик с документацией... Осторожно входят старшина-казах и колчерукий паренек. За ними, вытирая руки от крови сторожа, в проеме у пирамиды с пустой тарой проходит и останавливается лейтенант, спрашивает:
   – Что, фронтовички, очко играет? – И кричит в темноту: – Выходи с поднятыми руками!!! Стреляю без предупреждения!..
   Котька-художник взмахивает короткой толстой доской и сильно бьет лейтенанта по затылку, а сам, словно обезьяна, в мгновение ока взлетает по консервным коробкам к слуховому окну в потолке, ведущему на крышу склада...
   Лейтенант падает, наган вылетает из его руки, стремительно скользит по полу и, вертясь волчком между мешками с пшеном, попадает прямо в руки маленькому Тяпе!..
   ...как только Котькина голова показывается в слуховом окне на крыше, его тут же за шиворот перехватывает сотрудник милиции и не раздумывая ударяет рукояткой нагана по голове! А потом вытаскивает на крышу уже бесчувственное тело Котьки-художника...
   – Порядок! – кричит милиционер с крыши. – Один есть!..
   Старшина-казах поднимает ствол автомата, короткой очередью прошивает мешки с пшеном:
   – Выходи кара-курты сраны!!! Счас беш-бармак из всех сделаю!
   Лаврик выходит из-за мешков с поднятыми руками. В правой руке у него кепочка-«восьмиклинка»...
   Маленький Тяпа тоже вроде бы начинает приподниматься... Белобрысый паренек с медалью «За отвагу» видит детскую Тяпину физиономию, испуганно кричит старшине:
   – Не стреляй, Тлеухан!.. Это дети! Дети, старшина!!!
   Но тут Лаврик неожиданно отбрасывает кепку, под которой в руке у него оказывается короткая тяжелая «фомка». Лаврик резко и сильно кидает «фомку», и та попадает прямо в голову...
   ...гиганту-казаху, старшине с осколком под самым сердцем...
   Падая, старшина нажимает на спусковой крючок автомата, и его предсмертная очередь в клочья разносит тело пятнадцатилетнего уркагана-убийцы Лаврика, отбрасывая его на простреленные мешки...
   А Тяпа встает из-за мешков и наставляет лейтенантский наган на колчерукого паренька-фронтовика. Силится нажать на курок...
   Но тугой самовзвод нагана не поддается маленькому Тяпе!
   – Стой! Стой!.. – кричит колчерукий Тяпе. – Положи, дурила!.. Он же выстрелить может!.. Брось его, пацанчик...
   Но Тяпа помогает себе второй рукой и умудряется нажать курок!
   Гремит одиночный выстрел, пуля попадает в грудь колчерукого паренька с медалью «За отвагу».
   Он опускается на колени, захлебывается кровью и шепчет:
   – Что же вы делаете, пацаны?.. Что же вы делаете, сволочи?!

КАМЕРА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

   Помещение полуподвальное. Потолок низкий. Под потолком небольшое окошечко с толстой железной решеткой. Стекло грязное, пыльное.
   Уличная мостовая режет окошко камеры пополам: в верхней половине окна идут ноги прохожих. Видно их всего по щиколотку...
   Вот прошлепали разбитые армейские ботинки «ГД» – говнодавы...
   ...быстро пробежали женские туфельки на высоком каблуке...
   ...прошагали начищенные хромовые офицерские сапоги...
   ...полуботинки на босу ногу, а навстречу им раздолбанные сандалии с рваными носками и грязными пальцами прошлепали в другую сторону...
   ...самодельные казахские степные обувки из сыромятной кожи...
   ...женские босоножки на деревянной толстой подошве...
   ...в ногу прошли две пары кирзовых солдатских сапог...
   Весь этот парад обуви сорок третьего года с тоской принимает маленький Тяпа – Валентин Сергеевич Тяпкин – тринадцатилетний «форточник» и убийца...
   В пятнадцатиметровой камере двухъярусные деревянные нары. Маются в камере человек восемь – десять. Одни малолетки.
   По внешнему краю нары окантованы толстым металлическим «уголком».
   На верхних нарах, лицом к камере, ногами к стене, лежит Котя-художник с перевязанной головой и об металлический край нар сосредоточенно затачивает черенок ложки до бритвенной остроты...
   Котя-художник – «кликуха». Или – «погоняло». По многочисленным протоколам «приводов» и по нынешнему уголовному делу, он – Константин Аркадьевич Чернов, бывший ученик средней художественной школы при ленинградской Академии художеств. Вор смелый, опытный и очень авторитетный. Несмотря на свои четырнадцать...
   Два пацана в глубине нижних нар играют в «двадцать одно» без карт. На пальцах.
   Кто-то спит... Кто-то всхлипывает в подушку, набитую соломой.
   Один мочится в парашу...
   Еще один поет «Тюрьму Таганскую...», а его приятель записывает слова песни огрызком карандаша на клочке бумаги. Торопится, не успевает, переспрашивает:
   – Как, как?..
   – «...все ночи, полные огня...»
   – Ага... – записывает. – Дальше!
   – «Тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?..»
   – Ну, бля!.. Медленнее пой! Видишь, не успеваю?!
   Костя Чернов усмехается на верхних нарах, затачивает ложку.

КОРИДОР СЛЕДСТВЕННОГО ИЗОЛЯТОРА

   Два конвоира ведут двух великовозрастных парней. Их останавливает встречный капитан:
   – Осадчий, Рыскулов! Вы куда этих гастролеров ведете?
   – В седьмую, товарищ капитан!
   – Чего, совсем охренели?! Там же одни малолетки!..
   Парни весело переглянулись. Один подмигнул другому.
   – Товарищ майор Сапаргалиев приказали, – говорит Осадчий.
   – Взрослы камеры – местов нету, – добавляет Рыскулов.

КАМЕРА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

   Скрипит дверной засов, поворачивается ключ в замке. Котя-художник молниеносно прячет ложку с заточенным черенком. Тяпа отрывается от созерцания уличных ног, поворачивается...
   Всхлипывающий пацан испуганно будит спящего. Все настораживаются. Открывается дверь камеры.
   – Заходи! – командует Рыскулов.
   Двое великовозрастных входят в камеру малолеток.
   Дверь закрывается. Слышен засов, слышен поворот ключа...
   – Тэ-э-экс... – протягивает Первый взрослый парень и внимательно разглядывает своих новых сокамерников.
   Второй тут же берет за ноги лежащего на нижних нарах пацана и сдергивает его на пол. Потом второго – того, который плакал.
   – Не по чину место занимаете, малыши! – улыбается Первый.
   – К парашке, к парашке... – говорит Второй. Первый садится на нижние нары, точно под лежащим на верхних Котей-художником...
   – Бугор в камере есть? – спрашивает он.
   – Нету... – растерянно говорит один из пацанов.
   – Врешь, есть! – уверенно говорит Первый.
   – Кто?.. – удивленно спрашивает Тяпа и оглядывается.
   – Я! – отвечает Первый.
   Он оглядывает Тяпу с головы до ног и говорит корешу:
   – А не поставить ли нам этого маленького штымпа на усиленное питание?
   Второй смотрит на Тяпу, весело говорит:
   – Точняк! – И к Тяпе: – Тебя как звать-то, сявочка?