Кунин Владимир Владимирович. Толчек восемь баллов

   – Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!
   Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван.
   – Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!
   – Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!
   Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.
   – Ты эту кофточку берешь с собой? – спрашивает Нина Елизаровна.
   – Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?
   – Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!
   – Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?
   – В машине не можешь без перчаток? – спрашивает Настя.
   – Какая машина?! – орет Лида. – Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?
   – Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! – Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. – На, подавись своими перчатками!
   – Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! – кричит Лида, но в это время из Бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.
   Бом-м-м!!! – несется по всей квартире.
   – Судно! Судно забыли вынуть из-под Бабушки! – кричит Лида.
   – Иди, иди уже со своими перчатками, – говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки. – Привет, Бабуля! Ну что там у нас?
   Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:
   – Ура! Бабушка покакала!
   На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную.
   – Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!
   Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.
   – Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?
   – Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! – почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.
   Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:
   – Мамуль, подмой Бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.
   Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…

***

   В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:
   – Черный хлеб – целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в «Прагу»! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас – трое, Виктор Витальевич – четыре, папа – пять, Евгений Анатольевич – шесть.
   – Что еще за Евгений Анатольевич?
   – Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?
   – Да. А Бабушка будет опять овсянку жрать?
   – Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. – Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. – А это что за деньги?
   – Стипуху вчера получила.
   – Очень кстати. А почему так мало?
   – Елки-моталки! – вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. – Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!
   – Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?
   – Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое «коммунизм»? Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее.
   – Это безнравственно, Настя! И отвратительно!
   – Зато вкусно! Давай деньги, я пошла. – Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: – Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит кинзу. Куплю ему пучок?
   – Купи… – растерянно говорит Нина Елизаровна.

***

   Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы.
   Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения.
   И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком.
   – Простите, пожалуйста. Вы – Лида?
   – Да. А собственно…
   – Я Надя. Жен? Андрея Павловича.
   Лида зажмуривается, нервно трет руками лицо.
   – Простите меня, Лидочка,– с трудом говорит Надя. – Но мне сейчас просто не к кому…
   – Что вы, что вы… Это вы меня простите… Это я… – сгорая от стыда, бормочет Лида.
   – Вы уже знаете? – горестно спрашивает Надя.
   – Что-нибудь с Андреем Павловичем?!
   Маленький мальчик крепко берет Лиду за руку, поджимает ноги и пробует качаться, держась за руку матери, а второй – за руку Лиды.
   – Они уехали вместе на юг. С вашей подругой. С Мариной…
   – Нет! Нет! Нет! – в отчаянии кричит Лида. – Это ошибка! Этого не может быть!
   Все сильнее раскачивается мальчик.
   – Она вылетела вчера. Вслед за ним.
   – В Адлер? – зачем-то спрашивает Лида.
   – В Ялту. Он в последний момент поменял билет на Симферополь.
   Мальчик раскачивается все сильнее и сильнее. Обе женщины уже еле стоят на ногах…
   – Лидочка… Вы не могли бы как-нибудь с ней связаться? Попросите ее не делать этого! Двое детей… Второму – десять месяцев. Он с моей мамой сейчас… Костя! Отпусти тетину руку! Ты же видишь, как ей тяжело!
   – Ничего, ничего… Он легкий, – говорит Лида.
   – Если он от нас уйдет… У меня даже специальности никакой. Помогите мне, Лидочка! Умоляю вас… – плачет Надя.

***

   За внутренней стеклянной дверью военизированная охранница с булыжным рылом проверяет пропуска. У служебного люда… А за внешней – бежит, торопится, плетется, едет, мчится, тормозит и снова срывается с места осенняя утренняя Москва…

***

   После курсов Евгений Анатольевич прибегает в свой гостиничный номер переодеться. В руках у него уже поздравительный тортик.
   Вместо пожилого туркмена с «Панасониками» соседом его оказывается здоровенный молодой мужик в одних кальсонах.
   – О! У меня новый сосед? – радушно говорит Евгений Анатольевич. – Здравствуйте, здравствуйте.
   Сосед внимательно смотрит на Евгения Анатольевича:
   – Слава Богу! Я-то думал, придет сейчас какой-нибудь старый хрыч – с ним и каши не сваришь. Здоров! – Он протягивает руку. – Дмитрий Иванович! Можно просто – Митя.
   – Евгений Анатольевич.
   – Порядок! Значит, так… Тебе сколько, Жека?
   – Чего?
   – Лет.
   – А… Пятьдесят четыре.
   – Ладно. Скажем – сорок пять. Ты выглядишь – зашибись! Объясняю: заклеил двух телок. Придут к пяти. У меня – две бутылки самогона, баночка килек и… вот твой тортик. Одна, чернявенькая, тебе. Не то евреечка, не то армянка. Они, знаешь, какие заводные? Только туда рукой, а ее уже всю трясет! А вторая, беленькая, мне. Годится? После захочешь – махнемся. Они, по-моему, на что хошь подпишутся! И главное – потом не надо три дня на конец заглядывать. Одна в судомойке, вторая на раздаче в каком-то пищеблоке. А там, сам знаешь, осмотр за осмотром. Так что и тут порядок в танковых войсках! Учись!
   – Видите ли, Митя, дело в том, что я вряд ли смогу…
   – Главное, не тушуйся, Женька! Я ж с тобой! Сели, по стакану, килечка-шмилечка, две-три дежурные хохмы, гасим свет, и… понеслась по проселочной!
   – Вы меня не поняли, Дмитрий Иванович. Я сегодня приглашен в гости. На день рождения.
   – Вот так уха из петуха! – растерянно чешет в затылке Митя. – Что ж мне с двумя-то делать?..
   Евгений Анатольевич оглядывает здоровенного Митю и говорит:
   – Да вы и с двумя справитесь.
   – Я не за себя боюсь. Я и трех до мыльной пены загоню. Лишь бы они из-за меня не перецарапались… Мне сейчас эта гласность совершенно ни к чему.
   – А вы надолго? – вежливо спрашивает Евгений Анатольевич и начинает переодеваться.
   – Да нет! Всего-то на пару дней. Специально на сутки раньше выехал – погулять…
   – Командировка?
   – На партактив вызвали, будь он неладен! Будто мы там у себя в горкоме все пальцем деланные! Да, Евгений, подвел ты меня. Сильно подвел!

***

   От холодного ветра Мишка прячется в телефонной будке, стоящей неподалеку от Настиного дома, и неотрывно следит за проездом, откуда должна появиться Настя.
   Но вот и Настя. Тащит тяжеленную сумку. С перевязанной головой под «адидасовской» шапочкой Мишка выползает из своего укрытия и неверными шагами идет Насте навстречу.
   Увидев Мишку, Настя останавливается у своего подъезда, улыбается и приветливо говорит ему:
   – А я уж думаю, куда ты подевался! Хорошо, что встретила…
   И тогда Мишка бежит к ней радостно и раскрепощенно.
   – Тихо, тихо, тихо, – останавливает его Настя. – Я тут для тебя одну любопытную книжечку достала. Как будущему юристу…
   Настя вытаскивает из накладного кармана продуктовой сумки небольшую книжку с бумажной закладкой в середине.
   – Называется «Уголовный кодекс РСФСР». Вот слушай… – Настя открывает кодекс в месте закладки и начинает читать вслух: – «Статья сто девятнадцатая. Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, наказывается лишением свободы до трех лет. Те же действия, сопряженные с удовлетворением половой страсти в извращенных формах…» На это у тебя, слава Богу, ума не хватило, так что, думаю, трех лет вполне достаточно. Держи!
   Она сует Мишке за пазуху кодекс и добавляет без всяких улыбок:
   – И учи это наизусть, сволочь. Если еще ко мне хоть один раз приблизишься – сидеть тебе от звонка до звонка! Понял, дерьмо собачье? И вали отсюда, чтобы я тебя больше никогда в жизни не видела! «Малыш»…
   И Настя входит в свой подъезд.

***

   Бабушка лежит под свежим пододеяльником. На ней какой-то пестрый праздничный халатик, головка тщательно причесана.
   В комнату входит Нина Елизаровна:
   – Мамочка, я хочу прикрыть к тебе дверь. Там на кухне такое! Настя, дуреха, во все чеснок сует. Шурует – просто загляденье! Я ее, по-моему, такой еще в жизни не видела!
   Бабушка в упор, не мигая, смотрит в лицо дочери.
   – Тебе что-то нужно? – не понимает Нина Елизаровна.
   Но старуха отводит глаза, и Нина Елизаровна закрывает дверь.
   Теперь взгляд Бабушки скользит по стене с фотографиями и останавливается на старом снимке начала пятидесятых. Бабушка тех лет сидит на гнутом венском стуле, а сзади, обняв ее за плечи, стоит двенадцатилетняя Нина с ровненькой челочкой над бровями.
   Бабушка все вглядывается и вглядывается в эту фотографию, и лицо дочери заполняет остатки ее сознания…

***

   …Плохо и скудно одетая девочка Нина – самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.
   Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…
   Вокруг ни деревца, ни кустика – только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом Бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди – высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…
   И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…
   И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зечек. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…
   Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.
   Конвой берет оружие на изготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина с челкой из-под платка смотрит вслед колонне – ждет, оглянется мать или нет…
   Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.
   Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек – от трех до восьми лет…

***

   На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:
   – Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва – Адлер»… Я не могла бы его поменять?
   – На что? – слегка раздраженно спрашивает кассирша.
   Лида вздыхает, проглатывает комок, собирается с силами и говорит:
   – На деньги…

***

   Она открывает дверь квартиры, когда Нина Елизаровна и Настя уже вовсю готовят на кухне разную еду к Бабушкиному дню рождения.
   – Ой, как здорово! – в восторге кричит Настя. – Лидуня пришла!
   – Тебя пораньше отпустили? – радуется Нина Елизаровна.
   – Да, мои родные! Да, мои хорошие! – Лида выгружает из сумки бутылку водки, бутылку коньяка, роскошную яркую бутылку «Чинзано». – Оказывается, меня еще вчера отпустили и вообще заменили!
   Несмотря на то что последнюю фразу Лида произносит с очаровательной ироничной непосредственностью, Настя и Нина Елизаровна успевают тревожно переглянуться.
   – Откуда это, Лидочка? – осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
   Но Лида пропускает вопрос матери мимо ушей и звонко, чуточку излишне нервно предлагает:
   – Девушки вы мои любимые! Давайте, пока никого нет, шлепнем по разминочному рюмашу просто так – друг за друга! Я – водку.
   – Я – коньяк, – говорит Нина Елизаровна.
   – Я – капельку этой штуки… – Настя показывает на «Чинзано».
   – Это «Чинзано», дурашка! – кричит Лида.– Италия! Напиток богов!
   Каждая открывает «свою» бутылку, наливает, чокаются, и Лида одним махом выпивает полную рюмку водки, Нина Елизаровна – половину рюмки коньяку, Настя отпивает самую малость.
   Она видит на бутылочных этикетках чернильные печати.
   – Ресторанные?
   – Сколько же это стоит?! – пугается Нина Елизаровна.
   – Девочки! Кисаньки вы мои! – В голосе Лиды уже появились хмельные интонации. – Плюньте! Какая разница – сколько? Откуда? Пусть наш дом будет полная чаша!
   Тут Лида не выдерживает нервно-веселого напряжения и, разрыдавшись, падает на стул, обхватив руками голову.
   Нина Елизаровна и Настя бросаются к ней, но в эту секунду раздается звонок в дверь.
   – Боже мой! Кого черт несет раньше времени?! – Нина Елизаровна силой поднимает Лиду, тащит ее в ванную. – Доченька… Любимая, успокойся, маленькая моя… Успокойся, девочка… Настя!!! Открой дверь! Займи как-нибудь…

***

   …Без пиджака, в женском фартуке с оборочками, Евгений Анатольевич сидит на кухне и чистит картошку.
   Настя нарезает хлеб, великосветски прихлебывает «Чинзано».
   – Ах, Евгений Анатольевич! Вы уж извините, что я вас так напрягаю, но когда собираются, как сказала мама, только свои…
   – Что вы, Настенька! Наоборот, мне очень приятно…
   Шумит вода в ванной, доносятся до кухни всхлипы, какое-то неясное бормотание. Настя осторожно прикрывает ногой застекленную дверь кухни и говорит с преувеличенной экзальтацией:
   – Обожаю «Чинзано»! Италия… Напиток богов! Правда, сейчас, когда я готовлюсь стать матерью…
   – Как? – улыбается Евгений Анатольевич.
   – Я говорю, приходится ограничивать себя перед родами.
   – А-а! – Евгений Анатольевич весело смеется и тут же включается в игру: – И когда же это должно произойти?
   – Месяцев через семь, через семь с половиной… Шум воды прекращается, и слышен голос Нины Елизаровны:
   – Настюша, у нас кто-нибудь есть?
   – Все нормально, мамуля! Только свои.
   – Иди, Лидочка, одевайся, я пол подотру, – слышится голос Нины Елизаровны.
   Дверь ванной распахивается, и оттуда с мокрой головой, почти голая, выходит зареванная Лида.
   Увидев незнакомого мужчину в фартуке с оборочками, Лида взвизгивает, прикрывает грудь руками и скрывается в комнате с криком:
   – Идиотка малолетняя!!!
   Настя спокойно приканчивает рюмку с «Чинзано» и спрашивает у смущенного и растерянного Евгения Анатольевича:
   – Как по-вашему, Евгений Анатольевич, Бермудский треугольник действительно существует или это так – трепотня, чушь собачья?..

***

   Намазанные, приодетые и причесанные Нина Елизаровна, Лида и Настя, а также Евгений Анатольевич, в фартуке с оборочками, заканчивают накрывать праздничный стол в большой комнате.
   – Ты почему в джинсах? – шипит Нина Елизаровна на Настю.
   – Мне так удобнее, мам. Евгений Анатольевич, будьте добры, принесите, пожалуйста, блюдо с языком. Оно в кухне на подоконнике.
   – Один момент! – И Евгений Анатольевич с удовольствием бежит в кухню.
   – Какой еще язык? Откуда у нас язык? – удивлена Лида.
   – Анастасия – добытчица. Волчица! – отвечает Нина Елизаровна.
   – Ох, как я не люблю этого! Все эти дела торгашеские…
   – А жрать любишь? – в упор спрашивает Настя.
   – Очень. Но…
   – Вот и заткнись, – говорит ей Настя.
   – Девочки! – Нина Елизаровна показывает глазами на входящего с блюдом Евгения Анатольевича. – Девочки!
   Раздается несмелый короткий звонок.
   – Твой пришел, – говорит Нина Елизаровна Насте.
   Настя бросается в переднюю. Евгений Анатольевич поспешно снимает фартук, но запутывается в завязках на спине. Нина Елизаровна подходит к нему сзади, помогает развязать тесемки:
   – Да не нервничайте вы так, Женя… В прихожей Настя повисает на отце:
   – Папуля! Ура!.. А я тебе кинзу купила! Александр Наумович смущенно улыбается – руки у него заняты кларнетом в футляре, огромным букетом цветов, туго набитой сумкой. Он чмокает Настю в макушку:
   – Ну погоди, погоди, дочура…
   Через голову Насти он печально-влюбленно смотрит на Нину Елизаровну, видит рядом с ней незнакомого мужчину и тут же говорит быстро и сбивчиво:
   – Лидочка! Здравствуй, детка… Настюхочка, возьми пакет… Тут тебе ужасно семитские кроссовки и… Нинуля! Ниночка, поздравляю тебя с днем рождения мамы! Мои прислали еще и лекарства для нее из Тель-Авива… Самое эффективное средство для послеинсультников! Буквально чудодейственное! Патент на это лекарство у Израиля закупили буквально все страны мира. Ну, кроме нас, естественно…
   Лида и Нина Елизаровна целуют Александра Наумовича, Настя помогает отцу снять пальто.
   – Сашенька, познакомься, пожалуйста, это Евгений Анатольевич – мой друг. Евгений Анатольевич, а это мой второй муж – отец Насти.
   – Гольдберг, – представляется Александр Наумович. – Не против?
   – Что?.. – не понимает Евгений Анатольевич.
   – Это папа так бездарно шутит, Евгений Анатольевич. Не обращайте внимания, – говорит Настя. – Неудавшийся вундеркинд, вечная запуганность, три класса церковно-приходского хедера…
   – Что же вы так о папе, Настенька?.. – огорчается Евгений Анатольевич.
   Но Александр Наумович весело смеется, удивленно и гордо разглядывая Настю, и говорит:
   – Девочки, распатроньте сумку до конца. Я там ухватил какой-то продуктовый заказик в нашем театре. Ничего особенного. Вы же знаете, оркестру, как всегда, в последнюю очередь и что останется.
   Но тут раздается второй звонок. Он совершенно не похож на звонок Александра Наумовича – долгий, требовательный и, кажется, даже в другой тональности.
   – А это – твой, – говорит Лиде Нина Елизаровна. Появление Виктора Витальевича категорически отличается от прихода Александра Наумовича.
   Никакой суетливости, никакого смущения. Каждое движение его крупного тела, облаченного в дорогой костюм, исполнено самоуважения и достоинства.
   – Здравствуй, Лида. – Он подает дочери горшочек с цикламенами и небольшой электрический самовар, расписанный хохломскими узорами. – Это Бабушке. Как она?
   – Спасибо, папа.
   – Как жизнь, Настя? – И, не ожидая ответа, протягивает Нине Елизаровне бутылку дорогого коньяка. – Здравствуй, Нина. Поставь на стол, пожалуйста.
   – Здравствуй, Витя, раздевайся.
   Виктор Витальевич еле кивает Александру Наумовичу и вопросительно поднимает брови, глядя на Евгения Анатольевича.
   – Это мой близкий друг Евгений Анатольевич, – с легким вызовом говорит Нина Елизаровна. – Познакомьтесь, Женя. Виктор Витальевич – мой первый муж.
   – Очень приятно, – радушно улыбается Евгений Анатольевич.
   Но Виктор Витальевич сразу же делает попытку определить разницу положений:
   – М-да… Забавно. Ну что ж. Вы знаете, я только что с заседания президиума коллегии…
   – Это наверняка безумно интересно, – безжалостно прерывает его Нина Елизаровна. – Но если ты поможешь расставить стулья…

***

   Сильно хмельной Мишка сидит в детском «Кафе-мороженом».
   А вокруг – мамы с маленькими ребятишками, бабушки с внуками, за угловым столиком – здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках, с женой и детенышем в складном креслице на колесиках.
   Допивает Мишка шампанское, отыскивает мутным глазом официантку:
   – Еще фужер!..
   – Уже четвертый, – говорит официантка и кладет Мишке счет.
   – Не считай. Неси! – Мишка бросает двадцать пять рублей на стол и неожиданно для самого себя говорит: – Я за вас кровь в Афгане проливал!
   Официантка приписывает к счету, дает сдачу и приносит Мишке шампанское.
   Отхлебывает Мишка полфужера, обводит соловым взглядом столики, и начинает ему казаться, что за каждым столом сидит Настя!..
   За одним – Настя кормит с ложечки годовалого…
   За другим – Настя с двумя близнецами!.. За третьим – Настя с грудным младенцем на руках!..
   За четвертым, в углу, – Настя с малышом в складном креслице, а рядом с Настей – молодой, здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках…
   Мишка залпом допивает фужер и кричит истошно на все кафе:
   – Настя!!! Настя!.. – И роняет голову на стол.
   В испуге начинают плакать дети. Молодой здоровенный парень передает жене сына и… выезжает из-за стела в инвалидной коляске. Он подкатывает к Мишке и трогает его за плечо:
   – Не шуми, браток. Дети пугаются.
   Мишка поднимает тяжелую голову, тупо смотрит на парня:
   – А ты кто такой?
   – Да никто я. Не шуми.
   – Я Афганистан прошел! – кричит Мишка и начинает сам верить в то, что воевал в Афганистане.
   – Один? – спрашивает парень.
   – Чего «один»?..
   – Один прошел, что ли?
   – Я душу свою там оставил!
   – А я – ноги. Чего же теперь, детей пугать? Уходи отсюда.
   – Извини… Извини, корешок, – лепечет Мишка.

***

   В большой комнате за накрытым столом все сидят полукругом, лицом к распахнутой двери Бабушкиной комнаты, а Виктор Витальевич стоя произносит тост:
   – «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!..» – настоящая русская женщина, прошедшая вместе со своей страной, своей Родиной, тяжелый и славный путь, сумевшая сохранить и твердость характера, и нравственную чистоту своей души. Да, да! Души!.. «Души прекрасные порывы» старейшины этой семьи в трудные годы стагнации дали возможность ее дочери, моей бывшей жене, закончить исторический факультет Университета имени Михаилы Васильевича Ломоносова, а нашей дочери Лидии получить диплом Института Плеханова! Смею надеяться, что и младшая ее внучка – Анастасия, если сумеет избежать нынешнего тлетворного и разлагающего влияния некоторых, «родства не помнящих» сил, пытающихся сегодня ошельмовать и принизить весь пройденный нами более чем семидесятилетний путь, тоже станет полезным членом общества. И, перефразируя строки одного из лучших поэтов нашей эпохи, так и хочется пожелать вам, уважаемая виновница сегодняшнего торжества: лет до ста расти вам без старости! Год от года цвести вашей бодрости!..
   Виктор Витальевич заглядывает в Бабушкину комнату и приветственно поднимает рюмку:
   – Стоя! Стоя! За Бабушку все пьем стоя!
   Все послушно встают. Лида бросает взгляд на отца и даже глаза прикрывает от стыда и злости…
   Евгений Анатольевич, ошарашенный тостом Виктора Витальевича, смотрит на Нину Елизаровну. Та успокоительно берет его за руку и говорит прямо в маленькую комнату:
   – С днем рождения тебя, мамочка! Поправляйся!
   – Привет, Бабуля! – кричит Настя и толкает отца коленом.
   С трудом сдерживая смех, Александр Наумович подмигивает Насте и залпом выпивает рюмку водки.
   Все стоящие у стола тянутся бокалами в сторону Бабушкиной комнаты, а Бабушка неподвижно лежит в своей старинной кровати красного дерева и очень смахивает сейчас на покойницу: глаза закрыты, количество и расположение поздравительных цветов, окружающих ее сухонькое, бездыханное тельце, совершенно соответствуют погребальным.
   Так как это приходит в голову одновременно всем, то и оцепенение тоже становится всеобщим и жутковатым…
   Длится оно, к счастью, всего несколько секунд, потому что Бабушка вдруг приоткрывает один глаз и чуть подрагивает пальцами правой руки.
   Все облегченно вздыхают, шумно садятся за стол и начинают быстро закусывать…
   – Неужели это настоящий язык?! – в восторге восклицает Александр Наумович. – Откуда?! Я уже забыл, как он выглядит!

***

   В вагоне метро пьяный Мишка нависает над сидящим молоденьким сержантом милиции. У сержанта слипаются глаза от усталости.
   – Слушай, друг… Я с дежурства. Сутки не присел. Понял? Отвяжись ты от меня, ради Христа!
   – А если она скажет, что мы… это самое… Вернее, она… Так сказать, добровольно? – спрашивает Мишка.
   – Все едино – сидеть тебе как кролику.
   – А если я люблю ее?
   – Вот и люби. Сидя. И тебя там, в колонии… любить будут.
   – Как это?
   – Как, как! Через задницу – вот как! Там, кто за малолетку попал – сразу оприходуют!
   – Так я и дался!
   – Спрашивать тебя будут! Ножик к глотке и… Как ее звали?