Владимир Кунин
Толчек восемь баллов
Толчок восемь баллов
Маленькая трагикомическая мелодрамка для кино и чтения
По серой мокрой дороге, сквозь очень русский пейзаж бежал огромный грузовой автомобиль с еще более огромным фургоном-рефрижератором. Совершал свои междугородние рейсы.
Двенадцать тонн – фургон да двенадцать тонн в фургоне – уже двадцать четыре тонны. А тягач? А то, се, пятое, десятое?.. Ужасно большой автомобиль! Тупоносый, мотор в кабине от жара и шума укутан специальными стегаными чехлами.
А по бокам мотора, с разных его сторон, сидят люди. Слева – водитель, справа – пассажир.
Водителю Палпалычу пятьдесят. Пассажиру Толику – сорок.
Толик и в семьдесят будет Толиком, а поглядеть на Палпалыча, так он Палпалычем чуть ли не с детства был… И люди это очень хорошо чувствуют. Поэтому никогда никому не приходит в голову назвать Палпалыча – Пашей, а у Толика – спросить его имя-отчество. .
Толик курил, стряхивал пепел в бумажный кулечек и грустно шевелил пальцами босых ног.
– И куришь, и куришь, и куришь! – беззлобно, но строго вещал Палпалыч. – Ты же, Толик, жутко куришь. Ты бы выпивал лучше… Налил, шлепнул, и эффект налицо. Главное, чтобы в привычку не вошло. Атак, для аппетита, да ради Бога! Кто тебе чего скажет?!
Толик стыдливо сунул кулечек с пеплом и сигаретой вниз, между колен.
– Я уважаю, когда мужик самостоятельный, – сказал Палпалыч, в первую очередь имея в виду себя. – Когда чего захочет, то и сможет… Это я понимаю. А так это все фуфло…
Толик тоскливо посмотрел вбок на мокрый русский пейзаж, убегающий назад за фургон, и затушил сигарету в кулечке.
– Две с половиной тыщи – не деньги. И вахтер – не работа. Будь ты хоть в Академии наук вахтером – все равно вахтер.
– Так ведь и работа: сутки через трое, – слабо возразил Толик.
– А трое суток груши околачиваешь?
– Зачем груши? Одному другу шашлык помогаю готовить…
– Ну ты даешь! Ты что ж, и болтать по-ихнему можешь?
– Могу.
– И все-все понимаешь?!
– Так я ж там родился… И вырос, – сказал Толик.
Потом Толик стоял сзади машины у распахнутых фургонных дверей, а Палпалыч сверху подавал ему мешки и хохотал:
– Пять тысяч верст – и два мешка!.. Ну, Толик! Ну, торговец! Рокфеллер хренов! Олигарх, мать твою!..
– Ничего, – покорно сказал Толик и поставил второй мешок на землю.
Палпалыч развеселился еще пуще:
– Бона торговцы! Бона они где, купцы-то настоящие!.. – И Палпалыч ткнул пальцем в темноту фургона: – Двести восемьдесят дваящичка по тридцать два килограммчика… Джонатан-стандарт!
Он отодрал планку от крайнего верхнего ящика, вынул оттуда ярко-красное яблоко и протянул его Толику.
– Вот это дело! Лопай, лопай… Девять тонн – девять тыщ килограмм. Считай по полета рублей за кило. Сколько это будет? Вот то-то и оно! И всем хорошо. И все при деле, все при бабках! И я в полном порядке…
Палпалыч выпрыгнул из фургона и стал закрывать его двери. И сказал Толику:
– Здесь тебя за полтора стольника любой подхватит. . До города пятнадцать километров. А у меня еще два поста ГАИ впереди.
– Спасибо, – сказал Толик.
– Насчет гостиницы при рынке позвони. Спроси Нину – дежурную со второго этажа. Скажи, что от Палпалыча, она тебе местечко сделает…
– Спасибо, – еще раз сказал Толик и протянул Палпалычу деньги.
– Миллионер! – восхитился Палпалыч. – Ротшильд!..
И не взял денег. А влез в свою кабину и, уже закрывая дверь, крикнул:
– У тебя товар-то хоть ходовой?
– Такого товара, Палпалыч, в вашем городе еще и не видели, – со скромной гордостью ответил Толик.
– Ну, Толик, ты даешь!!!
По прилавкам выстроились аккуратные яблочные пирамиды. Яблоки разных сортов, на самый тонкий вкус. За каждой пирамидой объявляется хозяин.
А дальше кучки гранатов, россыпь орехов, кадочки солений, помидоры, картошка…
За прилавками продавцы – один картиннее другого. Огромные кепки – упрямая грузинская мода, азиатские тюбетейки, кто-то в широком нагольном тулупе, необъятная украинская жинка, неестественно интеллигентные эстонцы – и многие разные другие… И это все при стремительно возникших, неведомых раньше границах, таможнях, визах!
И, наконец, Толик…
В самом невыгодном месте, почти у выхода, когда усталые от базарного великолепия, обвешанные тяжелыми сумками покупатели уходят уже ни на что не глядя, едва видный из-за плеча огромной украинки стоит Толик и торгует чем-то уж совсем непонятным.
– Зи-ра! – негромко покрикивает он. – Покупайте зи-ру!..
Но голос его едва слышен в сытом урчании рынка.
Сейчас мы сможем подробнее рассмотреть Толика. Внешность знакомая, примелькавшаяся. Но что-то неуловимое подскажет нам, что он оттуда – из южных и восточных краев.
Встречая на улицах большого российского города даже совсем русского человека в тюбетейке и провинциальном костюме, мы быстро и поверхностно относим его к людям, о которых нам все известно. Мы наделяем его легендарно дурными или легендарно приятными чертами характера – что, в сущности, одно и то же. Редко кто поразит нас, редко про кого можно сказать: «Да, в нем, казалось бы, нет ничего особенного, но он торчит из других людей, как гвоздь!»
О Толике этого нельзя сказать и вовсе.
Впрочем, чем-то он все же выделяется среди базарных молодцов-продавцов. Он портит их ряд. Он провал в этом торговом людском ряду. Любой из продавцов специально поддерживает расхожую легенду о своем месте жительства.
Толик выпадает из привычных базарных понятий. Он огорчает на первый взгляд. Где же восточная жуликоватая лукавость, где прибалтийская картинность ударений и акцента, где сибирская неторопливость жеста и движений, скрывающая под собой быстрый и изворотливый ум?
Да и сам товар Толика – что это такое? Семена не семена, пыльная серенькая крупка со странным, слегка аптечным запахом и уж абсолютно неслыханным названием!
– Зи-ра!.. – устало и тихо кричит Толик. – Покупайте зиру!..
Никто не хочет покупать его неведомый товар. Подошла старуха:
– Это чего?
– Зира…
– А для чего?
– Для плова.
– Чего?!!
Подошел мужчина. Постоял, посмотрел, спросил:
– Просо?
– Зира…
– А если на ей водку настоять?
– Это для плова.
– А если все-таки настоять?.. – Он взял щепотку, понюхал, растер в пальцах. – Как думаешь, запах будет отшибать?
Толик пожал плечами, отвернулся. Другой, интеллигентный, ироничный, поглядел, посоветовал:
– Арбуз бы лучше привез. Или дыньки сушеные…
Веселая девушка – и та удивилась:
– Чего ж ты, дядя, с птичьим кормом во фруктовом ряду?
И тут Толик не выдержал, подозвал ее:
– Ну что ты такое говоришь? Какой же это тебе птичий корм? Совесть-то есть? Ведь училась когда-то, не среди дикарей росла… Я вам экзотическую вещь привез, а вы все недовольны! Как ты себе плов без зиры мыслишь? Ну как, скажи…
Такое искреннее удивление и непонимание прозвучало у Толика, что девушка испуганно заплатила и взяла кулечек с зирой.
Выйдя на улицу, она понюхала зиру, пожевала, оглянулась и осторожно выбросила полный кулечек в урну.
А в это время, во искупление всех торговых бед и обид Толика, наступала его звездная минута! К нему подходили двое: девятилетняя русская девочка в джинсах и очень профессорского вида узбек лет шестидесяти.
– Боже мой!.. Какая прелесть! – сказал старики изумленно заглянул в мешок Толика.
– Что это, дедушка? – спросила русская девочка.
– Зира! – ответил русской внучке ее узбекский дедушка.
– А для чего она? – спросила внучка.
– Для плова, деточка! – И старик спросил у Толика: – Откуда такое счастье в центре России-матушки?
– Из Алтынабада, – счастливо ответил ему Толик по-узбекски.
Он словно засветился изнутри, и этот свет вдохнул в него решительность. Он отодвинул в сторону украинку со сливами и впервые выпрямился за своим прилавком.
И потек прекрасный, истинно восточный, базарный разговор на чистом узбекском языке, где никто не говорит о деньгах, где покупатель (а не продавец!) хвалит товар, где продавец чтит покупателя как знатока и поражается его вкусу, знанию обычаев…
Потом, вскользь и очень небрежно, покупатель спросит – чего стоит это чудо природы, которое ему предложил этот очаровательный человек-продавец, этот неведомый ему доселе брат. И брат, так же легко, совершенно незаинтересованно, назовет сумму, вдвое превышающую истинную стоимость товара. И это тоже замечательный ритуал, потому что он дает возможность и покупателю, и продавцу продолжить обоюдную, приятную беседу необидным, почти родственным препирательством…
Старый русский узбек купил несколько кулечков зиры, украинка заняла свое тронно-базарное место, а Толик закурил, чтобы унять волнение от встречи с близким и родным человеком…
Поднявшись по лестнице, он открыл свою дверь и от неожиданности остановился. Он даже вернулся в коридор посмотреть дверную цифру: цифра была правильная, но комната…
В комнате расположился цветник, срезанный, должно быть, с какой-нибудь пустяковой клумбы в полкилометра обхватом. Цветы лежали на столе, на обеих кроватях, стояли на окнах и валялись на полу. В шкаф был втиснут чемодан, похожий на ларь, а в нем тоже были цветы…
А ведь еще нынче утром вторая кровать была пуста, и Толик был единственным обладателем этой современной гостиничной норы.
Теперь же среди цветов метался, ходил по цветам, присаживался на цветы, хватал их, делил на кучки и ловко оборачивал в целлофановый лоскут (ну только что не ел он этих цветов!..) южный человек, в большой южной кепке, с горящими южными глазами. Глаза эти, однако, не видели ничего постороннего.
Толик направился к своей кровати: кровать была безнадежно занята.
Сосед резко повернулся, пошел на Толика, тот посторонился, но сосед прошел мимо, будто Толик был предметом гостиницы.
Сосед схватил небольшой чемодан, отодвинул цветы к своей кровати, высыпал из чемодана на покрывало смятые бумажные деньги, но не стал считать их, а принялся швырять в чемодан букеты.
– Куда бы эти цветы… – сказал Толик и ткнул соседа пальцем в спину. – Мне спать надо.
И тут сосед оборотился, словно давно ждал вопросов, и с внезапной веселостью закричал:
– Слушай, помоги букеты вертеть, а? Заплачу, сколько хочешь! Все равно спать не будешь!
– Нет, – ответил Толик. – Мне вставать рано.
– Слушай! – кричал сосед. – Берешь пять штук, понял? Заворачиваешь – кладешь, заворачиваешь – кладешь. Вертеть не успеваю, понимаешь?
Он показал, как вертеть, потом схватил чемодан с цветами и убежал, оставив деньги, цветы повсюду, даже не затруднив себя поглядеть на Толика.
Толик походил, переступая через цветы, попытался освободить кусочек своей кровати, но не нашел места, куда переложить цветы. Толик заглянул в ванную. Там было то же самое, цветы стояли даже в раковине, даже в унитазе. И тогда Толик сдался…
Он выбрал пять цветков, взял целлофан и завернул. Получилось плохо, цветы торчали, целлофан раскручивался. Второй был удачнее, понемногу стало налаживаться. Толик очистил край кровати и сел. Сидя вертеть было сподручней.
…На столе уже высилась горка букетов, когда в комнату с чемоданом вбежал сосед, распахнул чемодан над кроватью, высыпал из него деньги и молча принялся кидать в чемодан букеты.
Работа Толика не заполнила чемодан целиком, и тогда сосед набросился на цветы сам и с огромной скоростью наделал еще десятка три букетов.
– Это что за цветы? – спросил Толик.
– Анемон, дорогой, анемон называется! Давай верти, дорогой! – громко закричал сосед. – Заплачу, сколько скажешь!!!
И опять убежал с чемоданом.
– Ночь сейчас, – уныло сказал Толик и удивленно посмотрел на соседа. – Кто сейчас цветы покупает?
– У меня покупают! – воскликнул тот. – Уметь надо, дорогой!
И снова умчался с чемоданом…
К середине ночи комната опустела. Валялись листья, растоптанные мясистые цветы и обрывки целлофана. И тут открылись Толиковы мешки с зирой.
Заметив мешки, сосед кинулся к ним, схватил и побежал в ванну.
– Это мое, – сказал Толик.
– Выбросить надо, дорогой, – объяснил сосед. – Зачем тебе столько пыли?
– Это мой товар, – сказал Толик с обидой.
– Товар?! – захохотал сосед. – Тогда почему не продаешь? Зачем товар лежит? Товар-деньги-товар!
И не успел Толик двинуться, как сосед схватил оба мешка и убежал с ними куда-то в ночной, безлюдный город. Толик рванулся было за ним следом, спустился вниз по гостиничной лестнице, но не догнал соседа…
В вестибюле горел малый свет, на диване спала дежурная, дремал швейцар в модерновом креслице. Входная дверь была заложена – похоже, что через нее никто не выходил…
Толик постоял, постоял и вернулся обратно. Стал сгребать ногой мусор в угол. Потом уселся на постель. Прилег. И тут ворвался сосед, размахивая деньгами.
– Зачем товар так долго держал? – кричал он. – Хороший товар, дорогой! Так берут! Что это такое?
– Зира, – сказал Толик. – Приправа для плова… Кто же покупал ночью-то? Ее и днем не берут. И людей сейчас на улице нету.
– Есть люди, есть, дорогой! Как нету? Люди всегда есть. Уметь надо.
Сосед вынул из пустого Толиковй мешка блестящий новенький транзисторный приемник.
– Вот – приемник купил! Музыку слушать будем! Любишь музыку слушать? Японский. Чистый «Соня»!..
– Сейчас купил? – снова удивился Толик, хотя уже должен был перестать удивляться. – Ночью?
– Сейчас, дорогой! Уметь надо! Ночь тоже сутки, чем ночь плохая? – Сосед снова захохотал, включил приемник и принялся крутить ручки.
Приемник потрещал, поиграл на скрипке, спел женским голосом «Арлекино, Арлекино…», потом поговорил на чужом языке и вдруг замолчал. Сосед вертел его ручки, вертел, но на всех диапазонах было молчание и легкий треск…
А потом приемник сам ясно и отчетливо сказал: «…жители Алтынабада испытали новый подземный толчок. Сила толчка восемь баллов по шкале Рихтера».
– Почему толчок? Что такое? – Толик схватил приемник, потряс, но тот снова замолчал.
– Землетрясение в Алтынабаде, – сказал сосед. – Такое дело, понимаешь… А ты сам откуда?
– Из Алтынабада я! Из Алтынабада!!! – выкрикивал Толик и пытался найти ту самую станцию на приемнике. Станция почему-то молчала…
– Что же ты уехал? Землетрясение, а ты уехал. Нехорошо, дорогой, – с осуждением покачал головой сосед.
– Да не знал я! Не было никакого землетрясения!
– Ехать надо, – убежденно сказал сосед.
– Что же они молчат?!. – с отчаянием говорил Толик и тряс приемник.
Сосед мгновение приглядывался к Толику, словно что-то на него примерял.
– Значит, так, – сказал он неожиданно. – Ты работал, я обещал платить. Бери за работу приемник! Будешь слушать.
– Как?
– Бери-бери, пять тысяч стоит. Ты хорошо работал! Вещи собирай, поезжай в аэропорт… Лети в Алтынабад!
– У меня там нет никого, – печально сказал Толик.
– Как никого? – удивился сосед.
– Сирота я, – сказал Толик, жалея сам себя.
– Как так сирота?! – закричал сосед, мгновенно меняясь. – Ты там среди людей жил?
– А среди кого же? – обиделся Толик.
– А ты говоришь – «никого нету»! Поезжай, дорогой! Бери такси, поезжай, бери самолет, лети в Алтынабад. Товар продал, что делать будешь? Лети-лети, дорогой! Там тебя люди ждут!..
В молчании стоит длинная очередь возле стойки с надписью «Алтынабад». Девушка, заведующая этой притягательной сегодня стойкой, пристроилась за нею, опершись на локотки, и читает толстую книгу – больше делать ей нечего. Билетов на Алтынабад нет.
Так они и стоят друг против друга: девушка и очередь – молча, спокойно, в ожидании. Никто не шумит, как ни странно, никто не суетится…
Вместе со всеми постоял и Толи к.
Потом побродил у камеры хранения, поразглядывал кассовый автомат. Почитал инструкцию, поглядел, как другие пользуются этой мудреной штукой, и отошел…
Возле киоска с сувенирами он задержался подольше. Разглядывал матрешек, ненужные костяные фигурки из пластмассы, не имеющие художественных достоинств, авторучки, воткнутые в земной шар в виде подставки, и прочие изделия, которыми торговал аэропорт, чтобы его не забыл улетающий в небо…
Неожиданно в аэропортовских динамиках что-то щелкнуло, и женский голос сказал оттуда без малейшего выражения:
– Приземлился самолет «Ту-154», прибывший специальным рейсом из Алтынабада. Повторяю…
Негромко переговаривающаяся толпа и вовсе замолчала – не скажут ли еще чего нужного, а потом подалась к тугим стеклянным дверям.
Стремиться улететь в неизвестность, которая происходит в твоем родном городе, и вдруг получить возможность увидеть, расспросить тех, кто только что прилетел оттуда, – да вполне понятное желание!
Толик стоял немного ближе других, и ему было хорошо видно, как по трапу из самолета выходили дети. Одни алтынабадские дети…
Без обычной детской суеты, хотя и с любопытством оглядываясь, спустились они на аэродромный асфальт и парами двинулись к аэропортовскому помещению.
Толпа распахнулась, образовав две коридорные стенки, и в тяжелом молчании пустила детей сквозь себя. Кто же будет расспрашивать детей про несчастье?..
Вдруг кто-то хлопнул Толика по спине:
– Почему не улетел? Самолета не было? – рядом стоял давешний гостиничный Сосед.
(Теперь будем называть его с большой буквы – он того заслуживает…)
– Билетов нет, – сказал Толик.
Он сказал это так, что было видно: раз объявлено, что билетов нет, то их и нет вообще. Но Сосед не обратил на это никакого внимания.
– Как нет? Почему нет? Не может быть! Иди со мной!
Толик послушно пошел, хотя и без особой надежды.
Впрочем, он уже знал, что Сосед может многое.
Тот направился к каким-то внутренним дверям аэропорта, в которые Толику было бы невероятно даже и подумать войти самому по себе. Надо было родиться с такой ногой, которая сама направлялась бы в такие укромные двери, с такой рукой, что распахивала бы их, не успевая задуматься. Соседа же именно так и родили…
Впрочем, Сосед поколебался и в дверь не вошел. Он вернулся обратно к будке чистильщика сапог (которого Толик поначалу совсем не заметил), вошел в нее, сел на стул и прикрыл за собой стеклянную дверцу. Наверное, у него имелись еще более сложные, совсем свои пути для получения билетов при их полном отсутствии.
Толик стоял и во все глаза глядел, как Сосед много и быстро говорил с этим незаметным, но могучим авиационным работником, как он хлопал себя по карманам, а тот все кивал ему и кивал и начищал его ботинки до рояльного блеска.
Наконец разговор был закончен, что-то было передано из ладони в ладонь, и Сосед появился снаружи.
– Достал? – спросил Толик, заранее улыбаясь.
– Чего? – спросил тот.
– Билет достал?
Тут Сосед понял и засверкал глазами от восторга:
– Очень легко хочешь жить, дорогой! Лучше обувь почисти! С такими ботинками – кто даст билеты?!.
Толик посмотрел вниз, себе под ноги. Ботинки были, конечно… не очень представительские были ботинки.
Сосед тем временем впорхнул в первоначальные двери, маня Толика за собой. Поднявшись по лестнице и миновав пустой коридор, они обнаружили в конце кабинет замначальника чего-то.
Сосед вошел в замначальственную дверь, а Толик остался подождать снаружи.
…Время шло. Толик ходил мимо двери и покручивал приемник.
Наконец Толик не выдержал и приотворил дверь в начальство. За столом сидел хозяин кабинета, а больше в комнате не было решительно никого.
Толик еще раз посмотрел: совершенно, до аккуратности пусто.
– А где же он? – спросил Толик глуповато от растерянности.
Заместитель начальника удивленно поглядел на Толика.
– Ну, этот… который к вам зашел? – объяснил Толик.
Заместитель начальника сделал жест в открытый воздух:
– Улетел ваш товарищ, – сказал заместитель. – Важное дело.
– А я? – растерянно спросил Толик.
Тот пожал плечами. А что он мог еще сказать Толику?
Толик огляделся: других дверей в кабинете не было… Окно закрыто на две рамы, оклеено по-зимнему. Разве что форточка – но этого уже не может быть, потому что это уже черт знает что!..
Пятясь, Толик вышел из кабинета и оглядел коридор. Коридор был пуст. Он снова сунулся в кабинет:
– Но он же не выходил?
– Улетел, улетел, – сказал заместитель.
…Толик вышел на улицу в полной растерянности, не переставая озираться по сторонам.
Где-то в высоте щелкнуло радио, и механический голос сказал:
– Окончилась посадка на самолет «Ту-154», вылетающий рейсом тридцать шесть пятьдесят один на Алтынабад. Повторяю: окончилась посадка на самолет «Ту-154»…
Толик едет поездом.
За окном расстилается северная природа, которую никогда не трясут подземные силы. Перед вечером стелется пар на полянах. То Россия укладывается спать у себя по лесам…
Толик пил общепринятый портвейн с демобилизованным солдатом.
За спиной у солдата пряталась его совсем юная жена – кормила грудью солдатова младенца.
И Толик, и солдат пить не хотели, но почему-то уж так положено, что если для вагонного разговора – хоть умри, а выпей… Тем более что солдат, видать, замаялся со своим младенцем, женой и демобилизацией и дремал со стаканом в руках.
А в Толике происходила работа рассуждения и сопоставлений, которой многие люди заняты часто и повседневно. В поезде человек вынут на время из обыденной жизни, хотя и продолжает мчаться, как говорят, вперед и дальше.
– Все сразу не может быть в полном порядке, – говорил Толик. – Если тепло – то трясется земля под ногами. А если земля не трясется – то холодно.
Солдат совсем было задремал, но жена тактично сунула ему локотком в бок. И тот бессмысленно приоткрыл глаза…
– И с водой то же самое, – посмотрел в окно Толик. – То ее нет – и это совсем плохо. Все умирает… А если она есть– так выше крыши. Тоже все погибает. Цунами называется… Нехорошо.
. Чмокал солдатский младенец, что-то шептала ему жена солдата, таращил на Толика усталые глаза демобилизованный воин, которого два года обучали уничтожать внутренних врагов и уважать гражданское население.
– Сейчас приеду, пойду в баню, – рассуждал Толик. – Ах да, ведь баня, наверное, сломалась! Нет… Сперва найду Мухтара… – улыбнулся Толик. – Дружок у меня там. С одного класса…
Сдвоенным стуком стучали колеса, грохотали мосты над большой высотой. От будок стрелочников и обходчиков звук проносящегося поезда отражался, как мячик.
– Из вахтеров уйду – может, там и сторожить-то уже нечего… Буду Мухтару помогать шашлык делать, – решил Толик. – А вдруг Мухтар умер? Вполне может быть, когда земля трясется. И я вполне могу тоже. Такой, скажут, случай. Умер, скажут, Толик, а перед смертью в большой русский город ездил. Так бы съездил, и ничего, – а тут выйдет, что перед смертью. Все тогда получится – перед смертью. Зирой перед смертью торговал… И всю жизнь живем перед смертью – значит, жизнь не может быть такая уж плохая.
Солдат уже совсем заснул, задремала за его спиной и жена. Только младенец сопел и чмокал, сопел и чмокал.
– Нет, я еще точно не умру, – сказал Толик младенцу с полной уверенностью. – Мне нельзя. Я не такой еще хороший человек, чтобы мог умереть.
И тогда младенец пересилил себя, оторвался от теплого соска и посмотрел на Толика. Посмотрел и улыбнулся!
Толик приподнял стакан с портвейном и отхлебнул за его, младенцево, здоровье.
Неизвестный автор фразы «земля уходит из-под ног», наверное, сам испытал, что это значит, когда добрая и надежная земля дрожит под тобой, под твоим домом, подо всей твоей привычной жизнью.
И время от времени по всему миру это где-то да и происходит. Теперь такое настигло и алтынабадцев.
Дома, сшитые железными прутьями с большими гайками на концах…
…маленькие домики, стены которых подперты контрафорсами, пересекающими тротуар…
…целые кварталы, подчистую разрушенные, но уже убранные…
…трамваи, идущие параллельно в одну сторону на расстояние в квартал – расстояние есть, а квартала нету!..
Все напоминает о страшных событиях: бегают по развалинам служебные собаки, вынюхивают под завалами живых человеков…
Мечутся разные автомобили с надписью по бортам – «МЧС». И на куртках у людей – те же буквы…
Хлынули сюда на помощь черт-те откуда, наплевав на все эти спесиво придуманные пограничные и таможенные игры.
В маленьких машинах ездят живые начальники из соседних стран – бывших республик…
…в большие машины грузят мертвых, завернутых в саваны из плотной белой ткани…
А на улицах уже висят плакаты с планами будущих кварталов и с обозначениями, кто будет заново строить Алтынабад.
Масса людей, хорошо устроенных у себя дома, где никогда не дрогнет земля под ногами, поехали, что называется, за семь верст киселя хлебать – жить в палатках или временниках-бараках, строить в непривычном климате, при постоянной угрозе новых подземных толчков.
И у нас на глазах происходит, казалось бы, уже давно потерянное чудо помощи людей друг другу…
Двенадцать тонн – фургон да двенадцать тонн в фургоне – уже двадцать четыре тонны. А тягач? А то, се, пятое, десятое?.. Ужасно большой автомобиль! Тупоносый, мотор в кабине от жара и шума укутан специальными стегаными чехлами.
А по бокам мотора, с разных его сторон, сидят люди. Слева – водитель, справа – пассажир.
Водителю Палпалычу пятьдесят. Пассажиру Толику – сорок.
Толик и в семьдесят будет Толиком, а поглядеть на Палпалыча, так он Палпалычем чуть ли не с детства был… И люди это очень хорошо чувствуют. Поэтому никогда никому не приходит в голову назвать Палпалыча – Пашей, а у Толика – спросить его имя-отчество. .
Толик курил, стряхивал пепел в бумажный кулечек и грустно шевелил пальцами босых ног.
– И куришь, и куришь, и куришь! – беззлобно, но строго вещал Палпалыч. – Ты же, Толик, жутко куришь. Ты бы выпивал лучше… Налил, шлепнул, и эффект налицо. Главное, чтобы в привычку не вошло. Атак, для аппетита, да ради Бога! Кто тебе чего скажет?!
Толик стыдливо сунул кулечек с пеплом и сигаретой вниз, между колен.
– Я уважаю, когда мужик самостоятельный, – сказал Палпалыч, в первую очередь имея в виду себя. – Когда чего захочет, то и сможет… Это я понимаю. А так это все фуфло…
Толик тоскливо посмотрел вбок на мокрый русский пейзаж, убегающий назад за фургон, и затушил сигарету в кулечке.
– Две с половиной тыщи – не деньги. И вахтер – не работа. Будь ты хоть в Академии наук вахтером – все равно вахтер.
– Так ведь и работа: сутки через трое, – слабо возразил Толик.
– А трое суток груши околачиваешь?
– Зачем груши? Одному другу шашлык помогаю готовить…
– Ну ты даешь! Ты что ж, и болтать по-ихнему можешь?
– Могу.
– И все-все понимаешь?!
– Так я ж там родился… И вырос, – сказал Толик.
Потом Толик стоял сзади машины у распахнутых фургонных дверей, а Палпалыч сверху подавал ему мешки и хохотал:
– Пять тысяч верст – и два мешка!.. Ну, Толик! Ну, торговец! Рокфеллер хренов! Олигарх, мать твою!..
– Ничего, – покорно сказал Толик и поставил второй мешок на землю.
Палпалыч развеселился еще пуще:
– Бона торговцы! Бона они где, купцы-то настоящие!.. – И Палпалыч ткнул пальцем в темноту фургона: – Двести восемьдесят дваящичка по тридцать два килограммчика… Джонатан-стандарт!
Он отодрал планку от крайнего верхнего ящика, вынул оттуда ярко-красное яблоко и протянул его Толику.
– Вот это дело! Лопай, лопай… Девять тонн – девять тыщ килограмм. Считай по полета рублей за кило. Сколько это будет? Вот то-то и оно! И всем хорошо. И все при деле, все при бабках! И я в полном порядке…
Палпалыч выпрыгнул из фургона и стал закрывать его двери. И сказал Толику:
– Здесь тебя за полтора стольника любой подхватит. . До города пятнадцать километров. А у меня еще два поста ГАИ впереди.
– Спасибо, – сказал Толик.
– Насчет гостиницы при рынке позвони. Спроси Нину – дежурную со второго этажа. Скажи, что от Палпалыча, она тебе местечко сделает…
– Спасибо, – еще раз сказал Толик и протянул Палпалычу деньги.
– Миллионер! – восхитился Палпалыч. – Ротшильд!..
И не взял денег. А влез в свою кабину и, уже закрывая дверь, крикнул:
– У тебя товар-то хоть ходовой?
– Такого товара, Палпалыч, в вашем городе еще и не видели, – со скромной гордостью ответил Толик.
– Ну, Толик, ты даешь!!!
***
Базар – это городские ворота в плодородие земли и воздуха.По прилавкам выстроились аккуратные яблочные пирамиды. Яблоки разных сортов, на самый тонкий вкус. За каждой пирамидой объявляется хозяин.
А дальше кучки гранатов, россыпь орехов, кадочки солений, помидоры, картошка…
За прилавками продавцы – один картиннее другого. Огромные кепки – упрямая грузинская мода, азиатские тюбетейки, кто-то в широком нагольном тулупе, необъятная украинская жинка, неестественно интеллигентные эстонцы – и многие разные другие… И это все при стремительно возникших, неведомых раньше границах, таможнях, визах!
И, наконец, Толик…
В самом невыгодном месте, почти у выхода, когда усталые от базарного великолепия, обвешанные тяжелыми сумками покупатели уходят уже ни на что не глядя, едва видный из-за плеча огромной украинки стоит Толик и торгует чем-то уж совсем непонятным.
– Зи-ра! – негромко покрикивает он. – Покупайте зи-ру!..
Но голос его едва слышен в сытом урчании рынка.
Сейчас мы сможем подробнее рассмотреть Толика. Внешность знакомая, примелькавшаяся. Но что-то неуловимое подскажет нам, что он оттуда – из южных и восточных краев.
Встречая на улицах большого российского города даже совсем русского человека в тюбетейке и провинциальном костюме, мы быстро и поверхностно относим его к людям, о которых нам все известно. Мы наделяем его легендарно дурными или легендарно приятными чертами характера – что, в сущности, одно и то же. Редко кто поразит нас, редко про кого можно сказать: «Да, в нем, казалось бы, нет ничего особенного, но он торчит из других людей, как гвоздь!»
О Толике этого нельзя сказать и вовсе.
Впрочем, чем-то он все же выделяется среди базарных молодцов-продавцов. Он портит их ряд. Он провал в этом торговом людском ряду. Любой из продавцов специально поддерживает расхожую легенду о своем месте жительства.
Толик выпадает из привычных базарных понятий. Он огорчает на первый взгляд. Где же восточная жуликоватая лукавость, где прибалтийская картинность ударений и акцента, где сибирская неторопливость жеста и движений, скрывающая под собой быстрый и изворотливый ум?
Да и сам товар Толика – что это такое? Семена не семена, пыльная серенькая крупка со странным, слегка аптечным запахом и уж абсолютно неслыханным названием!
– Зи-ра!.. – устало и тихо кричит Толик. – Покупайте зиру!..
Никто не хочет покупать его неведомый товар. Подошла старуха:
– Это чего?
– Зира…
– А для чего?
– Для плова.
– Чего?!!
Подошел мужчина. Постоял, посмотрел, спросил:
– Просо?
– Зира…
– А если на ей водку настоять?
– Это для плова.
– А если все-таки настоять?.. – Он взял щепотку, понюхал, растер в пальцах. – Как думаешь, запах будет отшибать?
Толик пожал плечами, отвернулся. Другой, интеллигентный, ироничный, поглядел, посоветовал:
– Арбуз бы лучше привез. Или дыньки сушеные…
Веселая девушка – и та удивилась:
– Чего ж ты, дядя, с птичьим кормом во фруктовом ряду?
И тут Толик не выдержал, подозвал ее:
– Ну что ты такое говоришь? Какой же это тебе птичий корм? Совесть-то есть? Ведь училась когда-то, не среди дикарей росла… Я вам экзотическую вещь привез, а вы все недовольны! Как ты себе плов без зиры мыслишь? Ну как, скажи…
Такое искреннее удивление и непонимание прозвучало у Толика, что девушка испуганно заплатила и взяла кулечек с зирой.
Выйдя на улицу, она понюхала зиру, пожевала, оглянулась и осторожно выбросила полный кулечек в урну.
А в это время, во искупление всех торговых бед и обид Толика, наступала его звездная минута! К нему подходили двое: девятилетняя русская девочка в джинсах и очень профессорского вида узбек лет шестидесяти.
– Боже мой!.. Какая прелесть! – сказал старики изумленно заглянул в мешок Толика.
– Что это, дедушка? – спросила русская девочка.
– Зира! – ответил русской внучке ее узбекский дедушка.
– А для чего она? – спросила внучка.
– Для плова, деточка! – И старик спросил у Толика: – Откуда такое счастье в центре России-матушки?
– Из Алтынабада, – счастливо ответил ему Толик по-узбекски.
Он словно засветился изнутри, и этот свет вдохнул в него решительность. Он отодвинул в сторону украинку со сливами и впервые выпрямился за своим прилавком.
И потек прекрасный, истинно восточный, базарный разговор на чистом узбекском языке, где никто не говорит о деньгах, где покупатель (а не продавец!) хвалит товар, где продавец чтит покупателя как знатока и поражается его вкусу, знанию обычаев…
Потом, вскользь и очень небрежно, покупатель спросит – чего стоит это чудо природы, которое ему предложил этот очаровательный человек-продавец, этот неведомый ему доселе брат. И брат, так же легко, совершенно незаинтересованно, назовет сумму, вдвое превышающую истинную стоимость товара. И это тоже замечательный ритуал, потому что он дает возможность и покупателю, и продавцу продолжить обоюдную, приятную беседу необидным, почти родственным препирательством…
Старый русский узбек купил несколько кулечков зиры, украинка заняла свое тронно-базарное место, а Толик закурил, чтобы унять волнение от встречи с близким и родным человеком…
***
Вечером Толик вернулся в рыночную гостиницу.Поднявшись по лестнице, он открыл свою дверь и от неожиданности остановился. Он даже вернулся в коридор посмотреть дверную цифру: цифра была правильная, но комната…
В комнате расположился цветник, срезанный, должно быть, с какой-нибудь пустяковой клумбы в полкилометра обхватом. Цветы лежали на столе, на обеих кроватях, стояли на окнах и валялись на полу. В шкаф был втиснут чемодан, похожий на ларь, а в нем тоже были цветы…
А ведь еще нынче утром вторая кровать была пуста, и Толик был единственным обладателем этой современной гостиничной норы.
Теперь же среди цветов метался, ходил по цветам, присаживался на цветы, хватал их, делил на кучки и ловко оборачивал в целлофановый лоскут (ну только что не ел он этих цветов!..) южный человек, в большой южной кепке, с горящими южными глазами. Глаза эти, однако, не видели ничего постороннего.
Толик направился к своей кровати: кровать была безнадежно занята.
Сосед резко повернулся, пошел на Толика, тот посторонился, но сосед прошел мимо, будто Толик был предметом гостиницы.
Сосед схватил небольшой чемодан, отодвинул цветы к своей кровати, высыпал из чемодана на покрывало смятые бумажные деньги, но не стал считать их, а принялся швырять в чемодан букеты.
– Куда бы эти цветы… – сказал Толик и ткнул соседа пальцем в спину. – Мне спать надо.
И тут сосед оборотился, словно давно ждал вопросов, и с внезапной веселостью закричал:
– Слушай, помоги букеты вертеть, а? Заплачу, сколько хочешь! Все равно спать не будешь!
– Нет, – ответил Толик. – Мне вставать рано.
– Слушай! – кричал сосед. – Берешь пять штук, понял? Заворачиваешь – кладешь, заворачиваешь – кладешь. Вертеть не успеваю, понимаешь?
Он показал, как вертеть, потом схватил чемодан с цветами и убежал, оставив деньги, цветы повсюду, даже не затруднив себя поглядеть на Толика.
Толик походил, переступая через цветы, попытался освободить кусочек своей кровати, но не нашел места, куда переложить цветы. Толик заглянул в ванную. Там было то же самое, цветы стояли даже в раковине, даже в унитазе. И тогда Толик сдался…
Он выбрал пять цветков, взял целлофан и завернул. Получилось плохо, цветы торчали, целлофан раскручивался. Второй был удачнее, понемногу стало налаживаться. Толик очистил край кровати и сел. Сидя вертеть было сподручней.
…На столе уже высилась горка букетов, когда в комнату с чемоданом вбежал сосед, распахнул чемодан над кроватью, высыпал из него деньги и молча принялся кидать в чемодан букеты.
Работа Толика не заполнила чемодан целиком, и тогда сосед набросился на цветы сам и с огромной скоростью наделал еще десятка три букетов.
– Это что за цветы? – спросил Толик.
– Анемон, дорогой, анемон называется! Давай верти, дорогой! – громко закричал сосед. – Заплачу, сколько скажешь!!!
И опять убежал с чемоданом.
***
…Когда он снова появился в гостиничном номере, перед Толиком была уже достаточная куча букетов. Не считая деньги, сосед снова высыпал их на кровать и набил чемодан цветами.– Ночь сейчас, – уныло сказал Толик и удивленно посмотрел на соседа. – Кто сейчас цветы покупает?
– У меня покупают! – воскликнул тот. – Уметь надо, дорогой!
И снова умчался с чемоданом…
К середине ночи комната опустела. Валялись листья, растоптанные мясистые цветы и обрывки целлофана. И тут открылись Толиковы мешки с зирой.
Заметив мешки, сосед кинулся к ним, схватил и побежал в ванну.
– Это мое, – сказал Толик.
– Выбросить надо, дорогой, – объяснил сосед. – Зачем тебе столько пыли?
– Это мой товар, – сказал Толик с обидой.
– Товар?! – захохотал сосед. – Тогда почему не продаешь? Зачем товар лежит? Товар-деньги-товар!
И не успел Толик двинуться, как сосед схватил оба мешка и убежал с ними куда-то в ночной, безлюдный город. Толик рванулся было за ним следом, спустился вниз по гостиничной лестнице, но не догнал соседа…
В вестибюле горел малый свет, на диване спала дежурная, дремал швейцар в модерновом креслице. Входная дверь была заложена – похоже, что через нее никто не выходил…
Толик постоял, постоял и вернулся обратно. Стал сгребать ногой мусор в угол. Потом уселся на постель. Прилег. И тут ворвался сосед, размахивая деньгами.
– Зачем товар так долго держал? – кричал он. – Хороший товар, дорогой! Так берут! Что это такое?
– Зира, – сказал Толик. – Приправа для плова… Кто же покупал ночью-то? Ее и днем не берут. И людей сейчас на улице нету.
– Есть люди, есть, дорогой! Как нету? Люди всегда есть. Уметь надо.
Сосед вынул из пустого Толиковй мешка блестящий новенький транзисторный приемник.
– Вот – приемник купил! Музыку слушать будем! Любишь музыку слушать? Японский. Чистый «Соня»!..
– Сейчас купил? – снова удивился Толик, хотя уже должен был перестать удивляться. – Ночью?
– Сейчас, дорогой! Уметь надо! Ночь тоже сутки, чем ночь плохая? – Сосед снова захохотал, включил приемник и принялся крутить ручки.
Приемник потрещал, поиграл на скрипке, спел женским голосом «Арлекино, Арлекино…», потом поговорил на чужом языке и вдруг замолчал. Сосед вертел его ручки, вертел, но на всех диапазонах было молчание и легкий треск…
А потом приемник сам ясно и отчетливо сказал: «…жители Алтынабада испытали новый подземный толчок. Сила толчка восемь баллов по шкале Рихтера».
– Почему толчок? Что такое? – Толик схватил приемник, потряс, но тот снова замолчал.
– Землетрясение в Алтынабаде, – сказал сосед. – Такое дело, понимаешь… А ты сам откуда?
– Из Алтынабада я! Из Алтынабада!!! – выкрикивал Толик и пытался найти ту самую станцию на приемнике. Станция почему-то молчала…
– Что же ты уехал? Землетрясение, а ты уехал. Нехорошо, дорогой, – с осуждением покачал головой сосед.
– Да не знал я! Не было никакого землетрясения!
– Ехать надо, – убежденно сказал сосед.
– Что же они молчат?!. – с отчаянием говорил Толик и тряс приемник.
Сосед мгновение приглядывался к Толику, словно что-то на него примерял.
– Значит, так, – сказал он неожиданно. – Ты работал, я обещал платить. Бери за работу приемник! Будешь слушать.
– Как?
– Бери-бери, пять тысяч стоит. Ты хорошо работал! Вещи собирай, поезжай в аэропорт… Лети в Алтынабад!
– У меня там нет никого, – печально сказал Толик.
– Как никого? – удивился сосед.
– Сирота я, – сказал Толик, жалея сам себя.
– Как так сирота?! – закричал сосед, мгновенно меняясь. – Ты там среди людей жил?
– А среди кого же? – обиделся Толик.
– А ты говоришь – «никого нету»! Поезжай, дорогой! Бери такси, поезжай, бери самолет, лети в Алтынабад. Товар продал, что делать будешь? Лети-лети, дорогой! Там тебя люди ждут!..
***
Несмотря на ранний утренний час, в аэропорту было полно народа.В молчании стоит длинная очередь возле стойки с надписью «Алтынабад». Девушка, заведующая этой притягательной сегодня стойкой, пристроилась за нею, опершись на локотки, и читает толстую книгу – больше делать ей нечего. Билетов на Алтынабад нет.
Так они и стоят друг против друга: девушка и очередь – молча, спокойно, в ожидании. Никто не шумит, как ни странно, никто не суетится…
Вместе со всеми постоял и Толи к.
Потом побродил у камеры хранения, поразглядывал кассовый автомат. Почитал инструкцию, поглядел, как другие пользуются этой мудреной штукой, и отошел…
Возле киоска с сувенирами он задержался подольше. Разглядывал матрешек, ненужные костяные фигурки из пластмассы, не имеющие художественных достоинств, авторучки, воткнутые в земной шар в виде подставки, и прочие изделия, которыми торговал аэропорт, чтобы его не забыл улетающий в небо…
Неожиданно в аэропортовских динамиках что-то щелкнуло, и женский голос сказал оттуда без малейшего выражения:
– Приземлился самолет «Ту-154», прибывший специальным рейсом из Алтынабада. Повторяю…
Негромко переговаривающаяся толпа и вовсе замолчала – не скажут ли еще чего нужного, а потом подалась к тугим стеклянным дверям.
Стремиться улететь в неизвестность, которая происходит в твоем родном городе, и вдруг получить возможность увидеть, расспросить тех, кто только что прилетел оттуда, – да вполне понятное желание!
Толик стоял немного ближе других, и ему было хорошо видно, как по трапу из самолета выходили дети. Одни алтынабадские дети…
Без обычной детской суеты, хотя и с любопытством оглядываясь, спустились они на аэродромный асфальт и парами двинулись к аэропортовскому помещению.
Толпа распахнулась, образовав две коридорные стенки, и в тяжелом молчании пустила детей сквозь себя. Кто же будет расспрашивать детей про несчастье?..
Вдруг кто-то хлопнул Толика по спине:
– Почему не улетел? Самолета не было? – рядом стоял давешний гостиничный Сосед.
(Теперь будем называть его с большой буквы – он того заслуживает…)
– Билетов нет, – сказал Толик.
Он сказал это так, что было видно: раз объявлено, что билетов нет, то их и нет вообще. Но Сосед не обратил на это никакого внимания.
– Как нет? Почему нет? Не может быть! Иди со мной!
Толик послушно пошел, хотя и без особой надежды.
Впрочем, он уже знал, что Сосед может многое.
Тот направился к каким-то внутренним дверям аэропорта, в которые Толику было бы невероятно даже и подумать войти самому по себе. Надо было родиться с такой ногой, которая сама направлялась бы в такие укромные двери, с такой рукой, что распахивала бы их, не успевая задуматься. Соседа же именно так и родили…
Впрочем, Сосед поколебался и в дверь не вошел. Он вернулся обратно к будке чистильщика сапог (которого Толик поначалу совсем не заметил), вошел в нее, сел на стул и прикрыл за собой стеклянную дверцу. Наверное, у него имелись еще более сложные, совсем свои пути для получения билетов при их полном отсутствии.
Толик стоял и во все глаза глядел, как Сосед много и быстро говорил с этим незаметным, но могучим авиационным работником, как он хлопал себя по карманам, а тот все кивал ему и кивал и начищал его ботинки до рояльного блеска.
Наконец разговор был закончен, что-то было передано из ладони в ладонь, и Сосед появился снаружи.
– Достал? – спросил Толик, заранее улыбаясь.
– Чего? – спросил тот.
– Билет достал?
Тут Сосед понял и засверкал глазами от восторга:
– Очень легко хочешь жить, дорогой! Лучше обувь почисти! С такими ботинками – кто даст билеты?!.
Толик посмотрел вниз, себе под ноги. Ботинки были, конечно… не очень представительские были ботинки.
Сосед тем временем впорхнул в первоначальные двери, маня Толика за собой. Поднявшись по лестнице и миновав пустой коридор, они обнаружили в конце кабинет замначальника чего-то.
Сосед вошел в замначальственную дверь, а Толик остался подождать снаружи.
…Время шло. Толик ходил мимо двери и покручивал приемник.
Наконец Толик не выдержал и приотворил дверь в начальство. За столом сидел хозяин кабинета, а больше в комнате не было решительно никого.
Толик еще раз посмотрел: совершенно, до аккуратности пусто.
– А где же он? – спросил Толик глуповато от растерянности.
Заместитель начальника удивленно поглядел на Толика.
– Ну, этот… который к вам зашел? – объяснил Толик.
Заместитель начальника сделал жест в открытый воздух:
– Улетел ваш товарищ, – сказал заместитель. – Важное дело.
– А я? – растерянно спросил Толик.
Тот пожал плечами. А что он мог еще сказать Толику?
Толик огляделся: других дверей в кабинете не было… Окно закрыто на две рамы, оклеено по-зимнему. Разве что форточка – но этого уже не может быть, потому что это уже черт знает что!..
Пятясь, Толик вышел из кабинета и оглядел коридор. Коридор был пуст. Он снова сунулся в кабинет:
– Но он же не выходил?
– Улетел, улетел, – сказал заместитель.
…Толик вышел на улицу в полной растерянности, не переставая озираться по сторонам.
Где-то в высоте щелкнуло радио, и механический голос сказал:
– Окончилась посадка на самолет «Ту-154», вылетающий рейсом тридцать шесть пятьдесят один на Алтынабад. Повторяю: окончилась посадка на самолет «Ту-154»…
Толик едет поездом.
За окном расстилается северная природа, которую никогда не трясут подземные силы. Перед вечером стелется пар на полянах. То Россия укладывается спать у себя по лесам…
Толик пил общепринятый портвейн с демобилизованным солдатом.
За спиной у солдата пряталась его совсем юная жена – кормила грудью солдатова младенца.
И Толик, и солдат пить не хотели, но почему-то уж так положено, что если для вагонного разговора – хоть умри, а выпей… Тем более что солдат, видать, замаялся со своим младенцем, женой и демобилизацией и дремал со стаканом в руках.
А в Толике происходила работа рассуждения и сопоставлений, которой многие люди заняты часто и повседневно. В поезде человек вынут на время из обыденной жизни, хотя и продолжает мчаться, как говорят, вперед и дальше.
– Все сразу не может быть в полном порядке, – говорил Толик. – Если тепло – то трясется земля под ногами. А если земля не трясется – то холодно.
Солдат совсем было задремал, но жена тактично сунула ему локотком в бок. И тот бессмысленно приоткрыл глаза…
– И с водой то же самое, – посмотрел в окно Толик. – То ее нет – и это совсем плохо. Все умирает… А если она есть– так выше крыши. Тоже все погибает. Цунами называется… Нехорошо.
. Чмокал солдатский младенец, что-то шептала ему жена солдата, таращил на Толика усталые глаза демобилизованный воин, которого два года обучали уничтожать внутренних врагов и уважать гражданское население.
– Сейчас приеду, пойду в баню, – рассуждал Толик. – Ах да, ведь баня, наверное, сломалась! Нет… Сперва найду Мухтара… – улыбнулся Толик. – Дружок у меня там. С одного класса…
Сдвоенным стуком стучали колеса, грохотали мосты над большой высотой. От будок стрелочников и обходчиков звук проносящегося поезда отражался, как мячик.
– Из вахтеров уйду – может, там и сторожить-то уже нечего… Буду Мухтару помогать шашлык делать, – решил Толик. – А вдруг Мухтар умер? Вполне может быть, когда земля трясется. И я вполне могу тоже. Такой, скажут, случай. Умер, скажут, Толик, а перед смертью в большой русский город ездил. Так бы съездил, и ничего, – а тут выйдет, что перед смертью. Все тогда получится – перед смертью. Зирой перед смертью торговал… И всю жизнь живем перед смертью – значит, жизнь не может быть такая уж плохая.
Солдат уже совсем заснул, задремала за его спиной и жена. Только младенец сопел и чмокал, сопел и чмокал.
– Нет, я еще точно не умру, – сказал Толик младенцу с полной уверенностью. – Мне нельзя. Я не такой еще хороший человек, чтобы мог умереть.
И тогда младенец пересилил себя, оторвался от теплого соска и посмотрел на Толика. Посмотрел и улыбнулся!
Толик приподнял стакан с портвейном и отхлебнул за его, младенцево, здоровье.
Неизвестный автор фразы «земля уходит из-под ног», наверное, сам испытал, что это значит, когда добрая и надежная земля дрожит под тобой, под твоим домом, подо всей твоей привычной жизнью.
И время от времени по всему миру это где-то да и происходит. Теперь такое настигло и алтынабадцев.
Дома, сшитые железными прутьями с большими гайками на концах…
…маленькие домики, стены которых подперты контрафорсами, пересекающими тротуар…
…целые кварталы, подчистую разрушенные, но уже убранные…
…трамваи, идущие параллельно в одну сторону на расстояние в квартал – расстояние есть, а квартала нету!..
Все напоминает о страшных событиях: бегают по развалинам служебные собаки, вынюхивают под завалами живых человеков…
Мечутся разные автомобили с надписью по бортам – «МЧС». И на куртках у людей – те же буквы…
Хлынули сюда на помощь черт-те откуда, наплевав на все эти спесиво придуманные пограничные и таможенные игры.
В маленьких машинах ездят живые начальники из соседних стран – бывших республик…
…в большие машины грузят мертвых, завернутых в саваны из плотной белой ткани…
А на улицах уже висят плакаты с планами будущих кварталов и с обозначениями, кто будет заново строить Алтынабад.
Масса людей, хорошо устроенных у себя дома, где никогда не дрогнет земля под ногами, поехали, что называется, за семь верст киселя хлебать – жить в палатках или временниках-бараках, строить в непривычном климате, при постоянной угрозе новых подземных толчков.
И у нас на глазах происходит, казалось бы, уже давно потерянное чудо помощи людей друг другу…