Гервасий Васильевич вышел из палаты и плотно притворил за собой дверь.
Кроме Гервасия Васильевича, Волкова и Стасика пришел Гали Кожамкулов с женой Ксаной. Мать Хамраева, Робия Абдурахмановна, сразу же увела Ксану на кухню, и оттуда все время слышался громкий голос Ксаны, которая не переставала жаловаться на мужа:
– Я где с весны ему говорила: «Галько! Поидымо на Украину, в Тетеревку… Там тоби и рыбалка, и кавуны, и шо твоей душеньке требуется… А мамо таки вареники з вышней зробит, шо твоему плову не дотягнуться!» А вин мне каже: «Шо я там не бачив, в цей Украине? Айда, – каже, – в Прибалтику. От-то отпуск будэ!» Поихалы, дурни, а там така холодрыга, таки дожди, Боженьки ж ты мой!.. Шоб она сказылась, тая Прибалтика! Шоб я ее в упор не бачила!..
Хамраев накрывал на стол.
Кожамкулов сидел на тахте рядом с Волковым, прислушивался к голосу Ксаны и виновато морщился.
Волков все заправлял под воротник концы широкой черной косынки, в которой покоилась левая рука, и пытался увидеть свое отражение в зеркале -, было непривычно и радостно, что на нем не полосатая пижама и байковый халат, а старые вельветовые брюки и привезенный Стасиком свитер. Но между зеркалом и тахтой мотался Хамраев то с тарелками, то с рюмками, и Волков так и не разглядел себя толком.
– Ты меня прости, что тогда так получилось, – сказал он Гали Кожамкулову. – Я потом все ждал, что ты зайдешь…
Кожамкулов вытащил сигареты и протянул Волкову. Волков взял сигарету, размял ее и сунул в рот. Правой рукой он переложил поудобнее левую в черной косынке и достал из кармана брюк спички.
– Давай помогу, – предложил Кожамкулов.
– А я и сам с усам. – Волков положил коробок на колено и одной рукой зажег спичку. Он дал прикурить Кожамкулову, прикурил сам и положил спички в карман.
– Я в отпуске был, – сказал Кожамкулов.
– Это я слышу, – улыбнулся Волков.
В коридоре мрачный Стасик говорил Гервасию Васильевичу:
– Он не хочет ехать… Он вообще собирается уйти из цирка! Он говорит, что останется здесь и будет работать в спортивной школе. Гервасий Васильевич!.. Вы ему скажите… Он вас послушает. Он мне про вас знаете что писал? Вы, может, даже и не знаете, что вы для него значите!..
– Не знаю, – грустно согласился Гервасий Васильевич.
– Вы ему скажите, что так нельзя… Мне в главке прямо заявили: если у Волкова к марту с рукой все будет в порядке, дадим месяц репетиционного и оформим поездку за рубеж. На полгода, представляете? Индия, Индонезия и Бирма!
– Вы ему говорили об этом? – спросил Гервасий Васильевич.
– А как же!
– И что?
– Смеется! Говорит, что ему очень нравится Советский Союз… В частности, Средняя Азия.
Гервасий Васильевич посмотрел на Стасика, помолчал немного и спросил:
– А вам никогда не приходило в голову, что у него могут быть причины для ухода из цирка?
Стасик даже руками замахал:
– Что вы, Гервасий Васильевич! Какие причины?.. Из-за границы не вылезал, ставка персональная… В любой программе только и слышно: «Волков! Волков!..» Вы знаете, как к нему относятся? Нет у него никаких причин!
– Стасик! – крикнул из комнаты Хамраев.
– Я здесь, Сарвар Искандерович! Я с Гервасием Васильевичем!..
– Помогите мне со столом управиться, – попросил Хамраев.
– Иду! – крикнул Стасик. Он повернулся к Гервасию Васильевичу и сказал: – Поговорите с ним… Он только вас и послушает.
– Мужики! – закричала из кухни Ксана. – Ну-ка бегите до ванной руки мыть! Швыдче, швыдче!..
Часам к двум ночи Ксана и Робия Абдурахмановна стали убирать со стола, а Хамраев приготовил кофе и заявил, что жизнь только начинается.
– Как в лучших домах Лондона! – сказал он и поставил на стол большую красивую бутылку французского коньяка «Наполеон». – Дима! – кричал Хамраев. – Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот волшебный напиток ждал вас в течение двух недель!.. Разливайте же его, черт возьми!..
. И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые за много-много дней, может быть, и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала Робии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию Васильевичу про Володю Гречинского, а Кожамкулов и Хамраев показывали друг другу карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
– Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я мог бы работать в цирке?..
– Ты шулером мог бы работать, – говорил Кожамкулов, отбирал у Хамраева колоду и начинал бубнить: – Я тебе такой фокус покажу, что ахнешь… Задумай карту!..
Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
– Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не получався!.. А надымили-то, батюшки!..
Она оглядела комнату и всплеснула руками.
– Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета! Гервасий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните… Они вас обое боятся.
Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три полных бокала сухого вина сморили его еще час назад.
Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в маленькую комнатку Робии Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать. Было решено, что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят Гервасия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать, что делать дальше…
Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с Робией Абдурахмановной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
– Пошли? – спросил Хамраев и открыл входную дверь.
– Сейчас, – сказал Волков. – Я догоню вас. Только гляну, как там Стае.
Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков нащупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил на его спинку брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял сонную голову от подушки и сказал:
– Это ты, Дим?
– Я, – ответил Волков. – Спи.
Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
– Знаешь, я тебе забыл сказать…
– Завтра скажешь. Спи. – И Волков потянулся к выключателю.
– Меня Мила Болдырева провожала…
– Что?.. – Волков резко повернулся к Стасику.
– Она сказала, что будет ждать тебя в Москве… Я тебе завтра все расскажу…
Волков подскочил к Стасику и затряс его:
– Стае! Проснись! Стае!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
– Ты чего, Дим?..
– Говори… – хрипло приказал Волков. – Что она еще сказала?
– Ничего. – Стасик зевнул и закрыл глаза. – Сказала, что ждет тебя в Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают… я ей уже во Внукове говорю: «Людмила Федоровна, вы ему напишите что-нибудь…» – а она говорит: «Не нужно. Ты ему передай только… Он все сам поймет…»
До вылета оставалось десять минут.
Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, высовываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело кричал Хамраеву и Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
– Я тебе там все написал, – говорил Гервасий Васильевич. – Постарайся сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматологи… Ты записал телефон Бродского?
– Записал…
– А к Харлампиеву прямо в клинику… Сядешь на метро, доедешь до «Калужской», или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь направо… Тебе любой покажет.
– Не нужно все это, Гервасий Васильевич… – глухо проговорил Волков, пряча лицо от ветра. – Я вернусь. Я обязательно вернусь…
– Хорошо, хорошо… – торопливо перебил его Гервасий Васильевич. – И сам шевели пальцами почаще… Начинай потихоньку разрабатывать кисть. Достань кусок резиновой губки и сжимай ее…
– Я вернусь, – упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия Васильевича одной рукой и прижался лицом к его щеке. – Я, может быть, не один вернусь…
И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он слишком стар для того, чтобы так долго себя сдерживать, – подбородок у него затрясся, и он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда на перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
– Ты мне только пиши! – прошептал Гервасий Васильевич. – Только пиши…
Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего удивительного…
1968
***
В тот же вечер Хамраев пригласил всех к себе.Кроме Гервасия Васильевича, Волкова и Стасика пришел Гали Кожамкулов с женой Ксаной. Мать Хамраева, Робия Абдурахмановна, сразу же увела Ксану на кухню, и оттуда все время слышался громкий голос Ксаны, которая не переставала жаловаться на мужа:
– Я где с весны ему говорила: «Галько! Поидымо на Украину, в Тетеревку… Там тоби и рыбалка, и кавуны, и шо твоей душеньке требуется… А мамо таки вареники з вышней зробит, шо твоему плову не дотягнуться!» А вин мне каже: «Шо я там не бачив, в цей Украине? Айда, – каже, – в Прибалтику. От-то отпуск будэ!» Поихалы, дурни, а там така холодрыга, таки дожди, Боженьки ж ты мой!.. Шоб она сказылась, тая Прибалтика! Шоб я ее в упор не бачила!..
Хамраев накрывал на стол.
Кожамкулов сидел на тахте рядом с Волковым, прислушивался к голосу Ксаны и виновато морщился.
Волков все заправлял под воротник концы широкой черной косынки, в которой покоилась левая рука, и пытался увидеть свое отражение в зеркале -, было непривычно и радостно, что на нем не полосатая пижама и байковый халат, а старые вельветовые брюки и привезенный Стасиком свитер. Но между зеркалом и тахтой мотался Хамраев то с тарелками, то с рюмками, и Волков так и не разглядел себя толком.
– Ты меня прости, что тогда так получилось, – сказал он Гали Кожамкулову. – Я потом все ждал, что ты зайдешь…
Кожамкулов вытащил сигареты и протянул Волкову. Волков взял сигарету, размял ее и сунул в рот. Правой рукой он переложил поудобнее левую в черной косынке и достал из кармана брюк спички.
– Давай помогу, – предложил Кожамкулов.
– А я и сам с усам. – Волков положил коробок на колено и одной рукой зажег спичку. Он дал прикурить Кожамкулову, прикурил сам и положил спички в карман.
– Я в отпуске был, – сказал Кожамкулов.
– Это я слышу, – улыбнулся Волков.
В коридоре мрачный Стасик говорил Гервасию Васильевичу:
– Он не хочет ехать… Он вообще собирается уйти из цирка! Он говорит, что останется здесь и будет работать в спортивной школе. Гервасий Васильевич!.. Вы ему скажите… Он вас послушает. Он мне про вас знаете что писал? Вы, может, даже и не знаете, что вы для него значите!..
– Не знаю, – грустно согласился Гервасий Васильевич.
– Вы ему скажите, что так нельзя… Мне в главке прямо заявили: если у Волкова к марту с рукой все будет в порядке, дадим месяц репетиционного и оформим поездку за рубеж. На полгода, представляете? Индия, Индонезия и Бирма!
– Вы ему говорили об этом? – спросил Гервасий Васильевич.
– А как же!
– И что?
– Смеется! Говорит, что ему очень нравится Советский Союз… В частности, Средняя Азия.
Гервасий Васильевич посмотрел на Стасика, помолчал немного и спросил:
– А вам никогда не приходило в голову, что у него могут быть причины для ухода из цирка?
Стасик даже руками замахал:
– Что вы, Гервасий Васильевич! Какие причины?.. Из-за границы не вылезал, ставка персональная… В любой программе только и слышно: «Волков! Волков!..» Вы знаете, как к нему относятся? Нет у него никаких причин!
– Стасик! – крикнул из комнаты Хамраев.
– Я здесь, Сарвар Искандерович! Я с Гервасием Васильевичем!..
– Помогите мне со столом управиться, – попросил Хамраев.
– Иду! – крикнул Стасик. Он повернулся к Гервасию Васильевичу и сказал: – Поговорите с ним… Он только вас и послушает.
– Мужики! – закричала из кухни Ксана. – Ну-ка бегите до ванной руки мыть! Швыдче, швыдче!..
***
Волков с удовольствием демонстрировал умение обходиться одной рукой и однажды провозгласил тост за нового руководителя номера «Акробаты-вольтижеры» – за Стасика и пожелал ему хорошего нового партнера…Часам к двум ночи Ксана и Робия Абдурахмановна стали убирать со стола, а Хамраев приготовил кофе и заявил, что жизнь только начинается.
– Как в лучших домах Лондона! – сказал он и поставил на стол большую красивую бутылку французского коньяка «Наполеон». – Дима! – кричал Хамраев. – Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот волшебный напиток ждал вас в течение двух недель!.. Разливайте же его, черт возьми!..
. И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые за много-много дней, может быть, и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала Робии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию Васильевичу про Володю Гречинского, а Кожамкулов и Хамраев показывали друг другу карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
– Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я мог бы работать в цирке?..
– Ты шулером мог бы работать, – говорил Кожамкулов, отбирал у Хамраева колоду и начинал бубнить: – Я тебе такой фокус покажу, что ахнешь… Задумай карту!..
Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
– Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не получався!.. А надымили-то, батюшки!..
Она оглядела комнату и всплеснула руками.
– Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета! Гервасий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните… Они вас обое боятся.
Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три полных бокала сухого вина сморили его еще час назад.
Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в маленькую комнатку Робии Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать. Было решено, что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят Гервасия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать, что делать дальше…
Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с Робией Абдурахмановной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
– Пошли? – спросил Хамраев и открыл входную дверь.
– Сейчас, – сказал Волков. – Я догоню вас. Только гляну, как там Стае.
Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков нащупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил на его спинку брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял сонную голову от подушки и сказал:
– Это ты, Дим?
– Я, – ответил Волков. – Спи.
Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
– Знаешь, я тебе забыл сказать…
– Завтра скажешь. Спи. – И Волков потянулся к выключателю.
– Меня Мила Болдырева провожала…
– Что?.. – Волков резко повернулся к Стасику.
– Она сказала, что будет ждать тебя в Москве… Я тебе завтра все расскажу…
Волков подскочил к Стасику и затряс его:
– Стае! Проснись! Стае!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
– Ты чего, Дим?..
– Говори… – хрипло приказал Волков. – Что она еще сказала?
– Ничего. – Стасик зевнул и закрыл глаза. – Сказала, что ждет тебя в Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают… я ей уже во Внукове говорю: «Людмила Федоровна, вы ему напишите что-нибудь…» – а она говорит: «Не нужно. Ты ему передай только… Он все сам поймет…»
***
Утро выдалось солнечным. Белые горы зазубренно врезались в холодное голубое небо. Резкий ветер гнал по аэродрому пыль и мелкие обломки сухого курая.До вылета оставалось десять минут.
Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, высовываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело кричал Хамраеву и Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
– Я тебе там все написал, – говорил Гервасий Васильевич. – Постарайся сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматологи… Ты записал телефон Бродского?
– Записал…
– А к Харлампиеву прямо в клинику… Сядешь на метро, доедешь до «Калужской», или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь направо… Тебе любой покажет.
– Не нужно все это, Гервасий Васильевич… – глухо проговорил Волков, пряча лицо от ветра. – Я вернусь. Я обязательно вернусь…
– Хорошо, хорошо… – торопливо перебил его Гервасий Васильевич. – И сам шевели пальцами почаще… Начинай потихоньку разрабатывать кисть. Достань кусок резиновой губки и сжимай ее…
– Я вернусь, – упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия Васильевича одной рукой и прижался лицом к его щеке. – Я, может быть, не один вернусь…
И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он слишком стар для того, чтобы так долго себя сдерживать, – подбородок у него затрясся, и он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда на перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
– Ты мне только пиши! – прошептал Гервасий Васильевич. – Только пиши…
Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего удивительного…
1968