– А в горах ночью опять снег выпал... – грустно говорила старшая сестра Алевтина Федоровна. – Что-то рано в этом году.
– Пора окна заклеить, – говорил Гервасий Васильевич. – Не хватает тебе еще простудиться, Волков. Что пишет твой любезный партнер?..
– По-моему, мэтр явно недооценивает могучие возможности вашего организма, – сказал Хамраев. – Нам давно пора выпить. Я тут несколько дней мотался по горным аулам во главе одной санинспекции и, представьте себе, на высоте полутора тысяч метров в потребсоюзовской лавке обнаружил залежи изумительного французского коньяка «Наполеон»! Что-нибудь более нелепое вы слышали?
– Нет, – ответил Волков.
– Отгадайте, что я сделал?
– Вы превратили коньячный аул в безалкогольный поселок?
– Кто вам сказал, что вы акробат? Вы ясновидец!.. В цирке есть такой жанр?
– Что-то похожее есть... Называется «мнемотехника».
– Фу, дрянь какая! – возмутился Хамраев. – Что за отвратительное название – «мнемотехника»!.. Изгадили великолепное загадочное ремесло! Так и слышится: «Краткий курс мнемотехники. Учпедгиз. Второе, исправленное издание». Или: «Вечер встречи выпускников мнемотехникума». Какой ужас!..
– Не уходите от темы, – сказал Волков. – Давайте про коньяк.
– Пожалуйста. Я вчера зашел к нашему управляющему торгом...
– Управляющий торгом – тоже довольно изящное сочетание.
– Не огрызайтесь, Дима. Вам вредно. Так вот, я спрашиваю его, откуда в ауле «Наполеон», а он мне отвечает: «Ошибочный заброс». Как вам это нравится?! Может, «наполним бокалы, содвинем их разом»?
– С превеликим...
– Пойду согласую с Гервасием... Вы когда-нибудь пили «Наполеон»?
– Пил.
– Ну вас к черту! – огорчился Хамраев. – Вас ничем не удивишь. Но то, что он из горного аула, вы оценили?
– Конечно!
– Тогда я иду просить «добро».
Но Гервасий Васильевич категорически запретил «Наполеон» да еще и накричал на Хамраева. А потом вдруг как-то сразу скис, растерялся и показал Хамраеву письмо от Стасика. Стасик писал Гервасию Васильевичу, что хочет приехать за Волковым, и, если все будет в порядке, просит Гервасия Васильевича написать в Москву, когда ему следует вылетать. Только просит ничего не говорить Волкову. Пусть это будет для него сюрпризом...
– Когда вы хотите выписать Волкова? – спросил Хамраев.
– Недели через полторы...
– Но ведь у него почти полная потеря функций левого предплечья!
– Верно. Но функции можно восстановить месяца за два, за три, и не в стационаре. Ультрафиолетовые облучения, УВЧ, соллюкс, парафино-озокеритовые аппликации, лечебная гимнастика, массаж... Мало ли способов избавить от рубцовой контрактуры и разных послеоперационных неприятностей. Важно, что есть кого лечить и у этого «кого» есть что лечить...
Минуту они молчали. Гервасий Васильевич выбирал из коробка горелые спички и аккуратно укладывал их в ряд на столе. Хамраев смотрел в окно.
– Интересно, он понимает, из какого положения он выбрался? – не поворачиваясь, спросил Хамраев.
– Понимает... – ответил Гервасий Васильевич. – Он был готов ко всему. Я вам показывал последний рентген его левого локтевого?
– Показывали, – сказал Хамраев. – Что вы собираетесь написать этому парнишке?
– А что я могу ему написать? – Гервасий Васильевич пожал плечами, снял очки и стал протирать их полой халата. – Наверное, то, что сказал вам... «Все в порядке. Прилетайте к середине декабря. Дмитрию Сергеевичу я ничего не скажу. Будем с вами играть в сюрпризы...» Ну и так далее... Что в таких случаях нужно писать? Откуда я знаю?
Стасик прилетел двенадцатого декабря, в восемь часов сорок минут утра по местному времени. В половине десятого он уже сидел в приемном покое больницы и ждал Гервасия Васильевича. У ног Стасика стояли два чемодана с аэрофлотскими картонными бирками. Один – маленький, элегантный – Стасика; другой – побольше, старый, из настоящей кожи, с ремнями, крупными медными замками, потертый и исцарапанный, в красочных наклейках европейских отелей – чемодан Волкова.
Только позавчера в Москве Стасик вытащил этот чемодан из циркового багажа, уложил в него длинную меховую куртку Волкова, его теплую шапку, зимние ботинки на «молнии» и свитер. Потом вспомнил, что у Волкова нет перчаток, помчался в Столешников и выстоял двухчасовую очередь в магазине мужской галантереи, где в этот день продавали какие-то особые, сверхпрочные и ультратеплые импортные перчатки.
– Здравствуйте, Стасик, – сказал Гервасий Васильевич.
– Гервасий Васильевич! – Стасик вскочил со стула. – Здравствуйте, Гервасий Васильевич. Я летел и все время думал, что скажу вам... Ну прямо нет слов...
Руки Стасика дрожали, и лицо покрылось красными пятнами.
– Так это же чудесно! – рассмеялся Гервасий Васильевич. – Нет слов – и не нужно. Сбрасывайте свои зимние одежды. В Москве холодно?
Стасик кивнул головой.
– Отдайте кому-нибудь чемоданы. Это чей такой пестрый? Ваш?
– Его...
Стасик схватил руку Гервасия Васильевича и крепко пожал. Гервасий Васильевич похлопал Стасика по плечу и сказал:
– Раздевайтесь, раздевайтесь. Вы что думаете, что я вас во всем этом в палату пущу?
Стасик сбросил пальто и шапку на стул, подбежал к двери и стал яростно вытирать ботинки о резиновый коврик.
– Эй, девицы-красавицы! – крикнул Гервасий Васильевич дежурным сестрам. – Ну-ка примите доспехи! Дайте-ка халат заморскому гостю!
«Вот и все... – думал Гервасий Васильевич, глядя, как Стасик неумело натягивает халат. – Прощайте, Дмитрий Сергеевич. Авось еще свидимся. Только вы уж не хворайте. Так всем лучше будет...»
У палаты Волкова Гервасий Васильевич приложил палец к губам и сказал Стасику:
– Сюрприз так сюрприз... Подождите здесь.
Он зашел в палату. Волков в пижаме и наброшенном на плечи халате сидел у окна и читал.
– Ты завтракал? – неожиданно для себя спросил Гервасий Васильевич.
– Да, – ответил Волков и запомнил страницу, на которой остановился. – Я давно хотел спросить вас, Гервасий Васильевич, да все забывал. Вы не знаете, в городе есть спортивная школа? Ну где дети занимаются в разных кружках...
– Есть, – удивился Гервасий Васильевич. – Мы у них два раза в год медосмотры проводим. А зачем тебе это?
– Нужно, – ответил Волков и встал.
– Ты лучше сядь, – сказал Гервасий Васильевич. – К тебе гость.
– Сарвар?
– Нет. – Гервасий Васильевич открыл дверь и сказал в коридор: – Зайдите, пожалуйста.
В дверях показался Стасик.
– Ох, черт побери!.. – тихо и счастливо произнес Волков. – Стас!.. Откуда ты, прелестное дитя?!
– Дима! – закричал Стасик, заплакал и бросился к Волкову.
Гервасий Васильевич вышел из палаты и плотно притворил за собой дверь.
В тот же вечер Хамраев пригласил всех к себе.
Кроме Гервасия Васильевича, Волкова и Стасика пришел Гали Кожамкулов с женой Ксаной. Мать Хамраева, Робия Абдурахмановна, сразу же увела Ксану на кухню, и оттуда все время слышался громкий голос Ксаны, которая не переставала жаловаться на мужа:
– Я ще с весны ему говорила: «Галько! Поидымо на Украину, в Тетеревку... Там тоби и рыбалка, и кавуны, и шо твоей душеньке требуется... А мамо таки вареники з вышней зробит, шо твоему плову не дотягнуться!» А вин мне каже: «Шо я там не бачив, в цей Украине? Айда, – каже, – в Прибалтику. От-то отпуск будэ!» Поихалы, дурни, а там така холодрыга, таки дожди, Боженьки ж ты мой!.. Шоб она сказылась, тая Прибалтика! Шоб я ее в упор не бачила!..
Хамраев накрывал на стол.
Кожамкулов сидел на тахте рядом с Волковым, прислушивался к голосу Ксаны и виновато морщился.
Волков все заправлял под воротник концы широкой черной косынки, в которой покоилась левая рука, и пытался увидеть свое отражение в зеркале – было непривычно и радостно, что на нем не полосатая пижама и байковый халат, а старые вельветовые брюки и привезенный Стасиком свитер. Но между зеркалом и тахтой мотался Хамраев то с тарелками, то с рюмками, и Волков так и не разглядел себя толком.
– Ты меня прости, что тогда так получилось, – сказал он Гали Кожамкулову. – Я потом все ждал, что ты зайдешь...
Кожамкулов вытащил сигареты и протянул Волкову. Волков взял сигарету, размял ее и сунул в рот. Правой рукой он переложил поудобнее левую в черной косынке и достал из кармана брюк спички.
– Давай помогу, – предложил Кожамкулов.
– А я и сам с усам. – Волков положил коробок на колено и одной рукой зажег спичку. Он дал прикурить Кожамкулову, прикурил сам и положил спички в карман.
– Я в отпуске был, – сказал Кожамкулов.
– Это я слышу, – улыбнулся Волков.
В коридоре мрачный Стасик говорил Гервасию Васильевичу:
– Он не хочет ехать... Он вообще собирается уйти из цирка! Он говорит, что останется здесь и будет работать в спортивной школе. Гервасий Васильевич!.. Вы ему скажите... Он вас послушает. Он мне про вас знаете что писал? Вы, может, даже и не знаете, что вы для него значите!..
– Не знаю, – грустно согласился Гервасий Васильевич.
– Вы ему скажите, что так нельзя... Мне в главке прямо заявили: если у Волкова к марту с рукой все будет в порядке, дадим месяц репетиционного и оформим поездку за рубеж. На полгода, представляете? Индия, Индонезия и Бирма!
– Вы ему говорили об этом? – спросил Гервасий Васильевич.
– А как же!
– И что?
– Смеется! Говорит, что ему очень нравится Советский Союз... В частности, Средняя Азия.
Гервасий Васильевич посмотрел на Стасика, помолчал немного и спросил:
– А вам никогда не приходило в голову, что у него могут быть причины для ухода из цирка?
Стасик даже руками замахал:
– Что вы, Гервасий Васильевич! Какие причины?.. Из-за границы не вылезал, ставка персональная... В любой программе только и слышно: «Волков! Волков!..» Вы знаете, как к нему относятся? Нет у него никаких причин!
– Стасик! – крикнул из комнаты Хамраев.
– Я здесь, Сарвар Искандерович! Я с Гервасием Васильевичем!..
– Помогите мне со столом управиться, – попросил Хамраев.
– Иду! – крикнул Стасик. Он повернулся к Гервасию Васильевичу и сказал: – Поговорите с ним... Он только вас и послушает.
– Мужики! – закричала из кухни Ксана. – Ну-ка бегите до ванной руки мыть! Швыдче, швыдче!..
Волков с удовольствием демонстрировал умение обходиться одной рукой и однажды провозгласил тост за нового руководителя номера «Акробаты-вольтижеры» – за Стасика и пожелал ему хорошего нового партнера...
Часам к двум ночи Ксана и Робия Абдурахмановна стали убирать со стола, а Хамраев приготовил кофе и заявил, что жизнь только начинается.
– Как в лучших домах Лондона! – сказал он и поставил на стол большую красивую бутылку французского коньяка «Наполеон». – Дима! – кричал Хамраев. – Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот волшебный напиток ждал вас в течение двух недель!.. Разливайте же его, черт возьми!..
И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые за много-много дней, может быть, и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала Робии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию Васильевичу про Володю Гречинского, а Кожамкулов и Хамраев показывали друг другу карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
– Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я мог бы работать в цирке?..
– Ты шулером мог бы работать, – говорил Кожамкулов, отбирал у Хамраева колоду и начинал бубнить: – Я тебе такой фокус покажу, что ахнешь... Задумай карту!..
Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
– Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не получався!.. А надымили-то, батюшки!..
Она оглядела комнату и всплеснула руками.
– Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета! Гервасий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните... Они вас обое боятся.
Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три полных бокала сухого вина сморили его еще час назад.
Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в маленькую комнатку Робии Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать. Было решено, что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят Гервасия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать, что делать дальше...
Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с Робией Абдурахмановной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
– Пошли? – спросил Хамраев и открыл входную дверь.
– Сейчас, – сказал Волков. – Я догоню вас. Только гляну, как там Стас.
Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков нащупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил на его спинку брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял сонную голову от подушки и сказал:
– Это ты, Дим?
– Я, – ответил Волков. – Спи.
Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
– Знаешь, я тебе забыл сказать...
– Завтра скажешь. Спи. – И Волков потянулся к выключателю.
– Меня Мила Болдырева провожала...
– Что?.. – Волков резко повернулся к Стасику.
– Она сказала, что будет ждать тебя в Москве... Я тебе завтра все расскажу...
Волков подскочил к Стасику и затряс его:
– Стас! Проснись! Стас!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
– Ты чего, Дим?..
– Говори... – хрипло приказал Волков. – Что она еще сказала?
– Ничего. – Стасик зевнул и закрыл глаза. – Сказала, что ждет тебя в Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают... я ей уже во Внукове говорю: «Людмила Федоровна, вы ему напишите что-нибудь...» – а она говорит: «Не нужно. Ты ему передай только... Он все сам поймет...»
Утро выдалось солнечным. Белые горы зазубренно врезались в холодное голубое небо. Резкий ветер гнал по аэродрому пыль и мелкие обломки сухого курая.
До вылета оставалось десять минут.
Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, высовываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело кричал Хамраеву и Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
– Я тебе там все написал, – говорил Гервасий Васильевич. – Постарайся сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматологи... Ты записал телефон Бродского?
– Записал...
– А к Харлампиеву прямо в клинику... Сядешь на метро, доедешь до «Калужской», или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь направо... Тебе любой покажет.
– Не нужно все это, Гервасий Васильевич... – глухо проговорил Волков, пряча лицо от ветра. – Я вернусь. Я обязательно вернусь...
– Хорошо, хорошо... – торопливо перебил его Гервасий Васильевич. – И сам шевели пальцами почаще... Начинай потихоньку разрабатывать кисть. Достань кусок резиновой губки и сжимай ее...
– Я вернусь, – упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия Васильевича одной рукой и прижался лицом к его щеке. – Я, может быть, не один вернусь...
И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он слишком стар для того, чтобы так долго себя сдерживать, – подбородок у него затрясся, и он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда на перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
– Ты мне только пиши! – прошептал Гервасий Васильевич. – Только пиши...
Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего удивительного...
– Пора окна заклеить, – говорил Гервасий Васильевич. – Не хватает тебе еще простудиться, Волков. Что пишет твой любезный партнер?..
– По-моему, мэтр явно недооценивает могучие возможности вашего организма, – сказал Хамраев. – Нам давно пора выпить. Я тут несколько дней мотался по горным аулам во главе одной санинспекции и, представьте себе, на высоте полутора тысяч метров в потребсоюзовской лавке обнаружил залежи изумительного французского коньяка «Наполеон»! Что-нибудь более нелепое вы слышали?
– Нет, – ответил Волков.
– Отгадайте, что я сделал?
– Вы превратили коньячный аул в безалкогольный поселок?
– Кто вам сказал, что вы акробат? Вы ясновидец!.. В цирке есть такой жанр?
– Что-то похожее есть... Называется «мнемотехника».
– Фу, дрянь какая! – возмутился Хамраев. – Что за отвратительное название – «мнемотехника»!.. Изгадили великолепное загадочное ремесло! Так и слышится: «Краткий курс мнемотехники. Учпедгиз. Второе, исправленное издание». Или: «Вечер встречи выпускников мнемотехникума». Какой ужас!..
– Не уходите от темы, – сказал Волков. – Давайте про коньяк.
– Пожалуйста. Я вчера зашел к нашему управляющему торгом...
– Управляющий торгом – тоже довольно изящное сочетание.
– Не огрызайтесь, Дима. Вам вредно. Так вот, я спрашиваю его, откуда в ауле «Наполеон», а он мне отвечает: «Ошибочный заброс». Как вам это нравится?! Может, «наполним бокалы, содвинем их разом»?
– С превеликим...
– Пойду согласую с Гервасием... Вы когда-нибудь пили «Наполеон»?
– Пил.
– Ну вас к черту! – огорчился Хамраев. – Вас ничем не удивишь. Но то, что он из горного аула, вы оценили?
– Конечно!
– Тогда я иду просить «добро».
Но Гервасий Васильевич категорически запретил «Наполеон» да еще и накричал на Хамраева. А потом вдруг как-то сразу скис, растерялся и показал Хамраеву письмо от Стасика. Стасик писал Гервасию Васильевичу, что хочет приехать за Волковым, и, если все будет в порядке, просит Гервасия Васильевича написать в Москву, когда ему следует вылетать. Только просит ничего не говорить Волкову. Пусть это будет для него сюрпризом...
– Когда вы хотите выписать Волкова? – спросил Хамраев.
– Недели через полторы...
– Но ведь у него почти полная потеря функций левого предплечья!
– Верно. Но функции можно восстановить месяца за два, за три, и не в стационаре. Ультрафиолетовые облучения, УВЧ, соллюкс, парафино-озокеритовые аппликации, лечебная гимнастика, массаж... Мало ли способов избавить от рубцовой контрактуры и разных послеоперационных неприятностей. Важно, что есть кого лечить и у этого «кого» есть что лечить...
Минуту они молчали. Гервасий Васильевич выбирал из коробка горелые спички и аккуратно укладывал их в ряд на столе. Хамраев смотрел в окно.
– Интересно, он понимает, из какого положения он выбрался? – не поворачиваясь, спросил Хамраев.
– Понимает... – ответил Гервасий Васильевич. – Он был готов ко всему. Я вам показывал последний рентген его левого локтевого?
– Показывали, – сказал Хамраев. – Что вы собираетесь написать этому парнишке?
– А что я могу ему написать? – Гервасий Васильевич пожал плечами, снял очки и стал протирать их полой халата. – Наверное, то, что сказал вам... «Все в порядке. Прилетайте к середине декабря. Дмитрию Сергеевичу я ничего не скажу. Будем с вами играть в сюрпризы...» Ну и так далее... Что в таких случаях нужно писать? Откуда я знаю?
Стасик прилетел двенадцатого декабря, в восемь часов сорок минут утра по местному времени. В половине десятого он уже сидел в приемном покое больницы и ждал Гервасия Васильевича. У ног Стасика стояли два чемодана с аэрофлотскими картонными бирками. Один – маленький, элегантный – Стасика; другой – побольше, старый, из настоящей кожи, с ремнями, крупными медными замками, потертый и исцарапанный, в красочных наклейках европейских отелей – чемодан Волкова.
Только позавчера в Москве Стасик вытащил этот чемодан из циркового багажа, уложил в него длинную меховую куртку Волкова, его теплую шапку, зимние ботинки на «молнии» и свитер. Потом вспомнил, что у Волкова нет перчаток, помчался в Столешников и выстоял двухчасовую очередь в магазине мужской галантереи, где в этот день продавали какие-то особые, сверхпрочные и ультратеплые импортные перчатки.
– Здравствуйте, Стасик, – сказал Гервасий Васильевич.
– Гервасий Васильевич! – Стасик вскочил со стула. – Здравствуйте, Гервасий Васильевич. Я летел и все время думал, что скажу вам... Ну прямо нет слов...
Руки Стасика дрожали, и лицо покрылось красными пятнами.
– Так это же чудесно! – рассмеялся Гервасий Васильевич. – Нет слов – и не нужно. Сбрасывайте свои зимние одежды. В Москве холодно?
Стасик кивнул головой.
– Отдайте кому-нибудь чемоданы. Это чей такой пестрый? Ваш?
– Его...
Стасик схватил руку Гервасия Васильевича и крепко пожал. Гервасий Васильевич похлопал Стасика по плечу и сказал:
– Раздевайтесь, раздевайтесь. Вы что думаете, что я вас во всем этом в палату пущу?
Стасик сбросил пальто и шапку на стул, подбежал к двери и стал яростно вытирать ботинки о резиновый коврик.
– Эй, девицы-красавицы! – крикнул Гервасий Васильевич дежурным сестрам. – Ну-ка примите доспехи! Дайте-ка халат заморскому гостю!
«Вот и все... – думал Гервасий Васильевич, глядя, как Стасик неумело натягивает халат. – Прощайте, Дмитрий Сергеевич. Авось еще свидимся. Только вы уж не хворайте. Так всем лучше будет...»
У палаты Волкова Гервасий Васильевич приложил палец к губам и сказал Стасику:
– Сюрприз так сюрприз... Подождите здесь.
Он зашел в палату. Волков в пижаме и наброшенном на плечи халате сидел у окна и читал.
– Ты завтракал? – неожиданно для себя спросил Гервасий Васильевич.
– Да, – ответил Волков и запомнил страницу, на которой остановился. – Я давно хотел спросить вас, Гервасий Васильевич, да все забывал. Вы не знаете, в городе есть спортивная школа? Ну где дети занимаются в разных кружках...
– Есть, – удивился Гервасий Васильевич. – Мы у них два раза в год медосмотры проводим. А зачем тебе это?
– Нужно, – ответил Волков и встал.
– Ты лучше сядь, – сказал Гервасий Васильевич. – К тебе гость.
– Сарвар?
– Нет. – Гервасий Васильевич открыл дверь и сказал в коридор: – Зайдите, пожалуйста.
В дверях показался Стасик.
– Ох, черт побери!.. – тихо и счастливо произнес Волков. – Стас!.. Откуда ты, прелестное дитя?!
– Дима! – закричал Стасик, заплакал и бросился к Волкову.
Гервасий Васильевич вышел из палаты и плотно притворил за собой дверь.
В тот же вечер Хамраев пригласил всех к себе.
Кроме Гервасия Васильевича, Волкова и Стасика пришел Гали Кожамкулов с женой Ксаной. Мать Хамраева, Робия Абдурахмановна, сразу же увела Ксану на кухню, и оттуда все время слышался громкий голос Ксаны, которая не переставала жаловаться на мужа:
– Я ще с весны ему говорила: «Галько! Поидымо на Украину, в Тетеревку... Там тоби и рыбалка, и кавуны, и шо твоей душеньке требуется... А мамо таки вареники з вышней зробит, шо твоему плову не дотягнуться!» А вин мне каже: «Шо я там не бачив, в цей Украине? Айда, – каже, – в Прибалтику. От-то отпуск будэ!» Поихалы, дурни, а там така холодрыга, таки дожди, Боженьки ж ты мой!.. Шоб она сказылась, тая Прибалтика! Шоб я ее в упор не бачила!..
Хамраев накрывал на стол.
Кожамкулов сидел на тахте рядом с Волковым, прислушивался к голосу Ксаны и виновато морщился.
Волков все заправлял под воротник концы широкой черной косынки, в которой покоилась левая рука, и пытался увидеть свое отражение в зеркале – было непривычно и радостно, что на нем не полосатая пижама и байковый халат, а старые вельветовые брюки и привезенный Стасиком свитер. Но между зеркалом и тахтой мотался Хамраев то с тарелками, то с рюмками, и Волков так и не разглядел себя толком.
– Ты меня прости, что тогда так получилось, – сказал он Гали Кожамкулову. – Я потом все ждал, что ты зайдешь...
Кожамкулов вытащил сигареты и протянул Волкову. Волков взял сигарету, размял ее и сунул в рот. Правой рукой он переложил поудобнее левую в черной косынке и достал из кармана брюк спички.
– Давай помогу, – предложил Кожамкулов.
– А я и сам с усам. – Волков положил коробок на колено и одной рукой зажег спичку. Он дал прикурить Кожамкулову, прикурил сам и положил спички в карман.
– Я в отпуске был, – сказал Кожамкулов.
– Это я слышу, – улыбнулся Волков.
В коридоре мрачный Стасик говорил Гервасию Васильевичу:
– Он не хочет ехать... Он вообще собирается уйти из цирка! Он говорит, что останется здесь и будет работать в спортивной школе. Гервасий Васильевич!.. Вы ему скажите... Он вас послушает. Он мне про вас знаете что писал? Вы, может, даже и не знаете, что вы для него значите!..
– Не знаю, – грустно согласился Гервасий Васильевич.
– Вы ему скажите, что так нельзя... Мне в главке прямо заявили: если у Волкова к марту с рукой все будет в порядке, дадим месяц репетиционного и оформим поездку за рубеж. На полгода, представляете? Индия, Индонезия и Бирма!
– Вы ему говорили об этом? – спросил Гервасий Васильевич.
– А как же!
– И что?
– Смеется! Говорит, что ему очень нравится Советский Союз... В частности, Средняя Азия.
Гервасий Васильевич посмотрел на Стасика, помолчал немного и спросил:
– А вам никогда не приходило в голову, что у него могут быть причины для ухода из цирка?
Стасик даже руками замахал:
– Что вы, Гервасий Васильевич! Какие причины?.. Из-за границы не вылезал, ставка персональная... В любой программе только и слышно: «Волков! Волков!..» Вы знаете, как к нему относятся? Нет у него никаких причин!
– Стасик! – крикнул из комнаты Хамраев.
– Я здесь, Сарвар Искандерович! Я с Гервасием Васильевичем!..
– Помогите мне со столом управиться, – попросил Хамраев.
– Иду! – крикнул Стасик. Он повернулся к Гервасию Васильевичу и сказал: – Поговорите с ним... Он только вас и послушает.
– Мужики! – закричала из кухни Ксана. – Ну-ка бегите до ванной руки мыть! Швыдче, швыдче!..
Волков с удовольствием демонстрировал умение обходиться одной рукой и однажды провозгласил тост за нового руководителя номера «Акробаты-вольтижеры» – за Стасика и пожелал ему хорошего нового партнера...
Часам к двум ночи Ксана и Робия Абдурахмановна стали убирать со стола, а Хамраев приготовил кофе и заявил, что жизнь только начинается.
– Как в лучших домах Лондона! – сказал он и поставил на стол большую красивую бутылку французского коньяка «Наполеон». – Дима! – кричал Хамраев. – Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот волшебный напиток ждал вас в течение двух недель!.. Разливайте же его, черт возьми!..
И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые за много-много дней, может быть, и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала Робии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию Васильевичу про Володю Гречинского, а Кожамкулов и Хамраев показывали друг другу карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
– Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я мог бы работать в цирке?..
– Ты шулером мог бы работать, – говорил Кожамкулов, отбирал у Хамраева колоду и начинал бубнить: – Я тебе такой фокус покажу, что ахнешь... Задумай карту!..
Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
– Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не получався!.. А надымили-то, батюшки!..
Она оглядела комнату и всплеснула руками.
– Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета! Гервасий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните... Они вас обое боятся.
Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три полных бокала сухого вина сморили его еще час назад.
Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в маленькую комнатку Робии Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать. Было решено, что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят Гервасия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать, что делать дальше...
Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с Робией Абдурахмановной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
– Пошли? – спросил Хамраев и открыл входную дверь.
– Сейчас, – сказал Волков. – Я догоню вас. Только гляну, как там Стас.
Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков нащупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил на его спинку брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял сонную голову от подушки и сказал:
– Это ты, Дим?
– Я, – ответил Волков. – Спи.
Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
– Знаешь, я тебе забыл сказать...
– Завтра скажешь. Спи. – И Волков потянулся к выключателю.
– Меня Мила Болдырева провожала...
– Что?.. – Волков резко повернулся к Стасику.
– Она сказала, что будет ждать тебя в Москве... Я тебе завтра все расскажу...
Волков подскочил к Стасику и затряс его:
– Стас! Проснись! Стас!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
– Ты чего, Дим?..
– Говори... – хрипло приказал Волков. – Что она еще сказала?
– Ничего. – Стасик зевнул и закрыл глаза. – Сказала, что ждет тебя в Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают... я ей уже во Внукове говорю: «Людмила Федоровна, вы ему напишите что-нибудь...» – а она говорит: «Не нужно. Ты ему передай только... Он все сам поймет...»
Утро выдалось солнечным. Белые горы зазубренно врезались в холодное голубое небо. Резкий ветер гнал по аэродрому пыль и мелкие обломки сухого курая.
До вылета оставалось десять минут.
Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, высовываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело кричал Хамраеву и Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
– Я тебе там все написал, – говорил Гервасий Васильевич. – Постарайся сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматологи... Ты записал телефон Бродского?
– Записал...
– А к Харлампиеву прямо в клинику... Сядешь на метро, доедешь до «Калужской», или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь направо... Тебе любой покажет.
– Не нужно все это, Гервасий Васильевич... – глухо проговорил Волков, пряча лицо от ветра. – Я вернусь. Я обязательно вернусь...
– Хорошо, хорошо... – торопливо перебил его Гервасий Васильевич. – И сам шевели пальцами почаще... Начинай потихоньку разрабатывать кисть. Достань кусок резиновой губки и сжимай ее...
– Я вернусь, – упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия Васильевича одной рукой и прижался лицом к его щеке. – Я, может быть, не один вернусь...
И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он слишком стар для того, чтобы так долго себя сдерживать, – подбородок у него затрясся, и он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда на перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
– Ты мне только пиши! – прошептал Гервасий Васильевич. – Только пиши...
Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего удивительного...