- А не соскучишься?
- Нет, - ответила Нино. - Ведь мы будем спать под одним одеялом.
В дверь постучали. Я оделся. Нино накинула мой халат. В комнату вошел Сеид Мустафа в сопровождении двух свидетелей. Сеид уселся на пол, достал из-за пояса бронзовую чернильницу, на крышке которой было выгравировано: "Лишь путем, указанным Аллахом". Положив на левую ладонь лист бумаги. Сеид обмакнул в чернила камышовое перо и красивым, торжественным шрифтом вывел: "Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного". Потом он обратил лицо ко мне.
- Ага, как ваше имя?
- Али хан, сын Сафар хана из рода Ширванширов.
- Какого вы вероисповедания?
- Я - мусульманин. Принадлежу к шиитской секте имама Джафара.
- Каково ваше желание?
- Я хочу жениться на этой женщине.
-- Ханум, как ваше имя?
- Я - княжна Нино Кипиани.
- Какого вы вероисповедания?
- Я принадлежу к греко-православной церкви.
- Каково ваше желание?
- Я хочу стать женой этого мужчины.
- Вы намерены сохранить свою веру или желаете принять веру супруга?
Нино мгновение колебалась, потом подняла голову и гордо и решительно ответила:
- Я намерена сохранить свою веру.
Сеид записал ее ответ. Бумага ловко скользила в его ладони, покрываясь затейливой вязью арабских букв. Наш брачный договор был готов.
- Подпишитесь, - велел Сеид.
Я поставил свою подпись.
- Какое имя мне следует написать? - спросила Нино.
- Новое.
Она крепко сжала перо и уверенно вывела: "Нино ханум Ширваншир". Затем наступила очередь свидетелей, после чего Сеид Мустафа вытащил свою печать и приложил ее к договору. "Раб божий Хафиз Сеид Мустафа Мешеди".
Он подал документ мне, потом обнял меня и прошептал на персидском:
- Али хан, я - плохой человек. Но Арслан ага сказал, что ты в горах погибнешь без Нино. Я не мог допустить этого. Это было бы грехом. И Нино умоляла меня привезти ее сюда. Если то, что она говорила, правда, люби ее. Если нет, мы завтра же убьем ее.
- Она, конечно же, солгала, Сеид Мустафа, но пусть живет, не будем убивать ее.
Сеид растерянно взглянул на меня и засмеялся.
А через час мы торжественно выбросили в пропасть мой кальян. На этом завершилась наша свадебная церемония.
Так, совершенно неожиданно для меня жизнь снова заблистала всеми своими красками. Она была прекрасна. Прекрасней, чем когда бы то ни было.
Когда я шел по улице, и встречные улыбались мне, я улыбался им в ответ, потому что был счастлив. Чувствовал я себя превосходно, и мне хотелось всю оставшуюся жизнь провести на нашей крыше вдвоем с Нино.
Моя жена разгуливала по дому в красных дагестанских шальварах и ничем не отличалась от остальных женщин аула. Глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина привыкла жить, думать и поступать иначе. В деревне не принято было держать слуг, поэтому и Нино наотрез отказалась от прислуги. Она готовила обед, болтала с соседками, а потом пересказывала мне все деревенские сплетни.
Я же проводил дни на охоте, возвращался домой с добычей и ел только то, что готовила мне Нино.
Дни наши протекали так: рано утром я наблюдал, как Нино, босая, с кувшином в руке шла за водой. Потом она возвращалась, осторожно ступая босыми ступнями по острым камням, и несла на правом плече кувшин, обвив его тонкой рукой. До сих пор она всего только раз споткнулась, выронив кувшин, после чего долго плакала, переживая свой позор, а соседские женщины утешали ее.
Так каждое утро вместе с остальными женщинами деревни Нино ходила за водой. Они гуськом поднимались в гору, и я издали видел босые ступни Нино. Она напряженно смотрела только вперед. Я тоже смотрел куда угодно, только не ей в лицо. Нино хорошо усвоила законы горцев. А один из этих законов гласил: женщина при посторонних никоим образом не должна выявлять свою любовь.
Нино входила в полутемный домик, закрывала дверь, подавала мне воды умыться, потом приносила хлеб, сыр, мед, и мы как истинные сельские жители ели все это руками. Мы сидели на полу - Нино очень быстро научилась сидеть по-турецки. После еды она облизывала пальцы, сверкая жемчужно-белыми зубками.
- По здешним обычаям, - говорила она потом, - теперь я должна вымыть тебе ноги. Но так как мы здесь одни, и на реку ходила я, вымой лучше ты мне.
Я погружал в воду эти маленькие, забавные игрушки, которые она называла своими ногами, она по-детски шлепала ступнями, и вода брызгала мне в лицо. Потом мы поднимались на крышу. Я садился на тюфяк, Нино вытягивалась у моих ног. Иногда она мурлыкала какую-нибудь песенку, иногда же молчала, обратив ко мне свой лик мадонны. По ночам она спала, свернувшись в клубок, как маленький зверек.
- Али хан, ты счастлив? - спросила она однажды.
- Очень. А ты? Не хочешь вернуться в Баку?
- Нет, - серьезно ответила она. - Я хочу доказать, что могу служить своему мужу и делать все, что делают азиатские женщины.
Когда керосиновая лампа гасла, Нино ложилась подле меня и, глядя в темноту, начинала разговаривать сама с собой. Ее волновало многое: столько ли чеснока надо было положить в жаркое из баранины? Была ли любовная связь у Руставели с царицей Тамарой? Что она здесь будет делать, если у нее внезапно разболятся зубы? За что вчера соседка била мужа веником?
- Сколько в жизни тайн, - шептала она, засыпая.
А по ночам она вдруг садилась в постели, трогала меня за локоть, гордо и хвастливо заявляла: "Я - Нино!" и снова засыпала, а я укрывал одеялом ее нежные плечи. "Ты достойна лучшей жизни, Нино", - думал я.
Как-то я поехал в расположенный неподалеку городок Гунзах. Купил там керосиновую лампу, лютню, шелковый платок для Нино и граммофон... При виде граммофона Нино запрыгала от радости.
К сожаление, в Гунзахе нашлись всего две пластинки. На одной был записан танец горцев, а на другой - ария из "Аиды". Мы слушали их целыми днями и заслушали до того, что обе мелодии слились для нас в одно целое.
Изредка приходили вести из Баку. Родители Нино умоляли нас уехать в одну из цивилизованных стран, грозя в противном случае лишить своего благословения. Один раз приехал отец Нино. Увидев жилище своей дочери, князь пришел в ужас.
- О боже, что это такое? Немедленно уезжайте отсюда! Нино заболеет в этой глуши!
- Я еще никогда не была такой здоровой, как сейчас, отец, - ответила Нино. - Мы не можем уехать отсюда. Ведь я не хочу остаться вдовой.
- Но есть же и другие страны, куда Нахараряны не смогут добраться. Например, Испания...
- А как можно попасть в Испанию, батюшка?
- Через Швецию.
- Я не хочу никуда ехать через Швецию, - отрезала Нино.
Князь уехал ни с чем. Каждый месяц он присылал белье, сдобные булочки, книги. Все, кроме книг, Нино раздавала людям в деревне.
Однажды к нам приехал и мой отец. Нино встретила его с застенчивой улыбкой. Так, будучи еще лицеисткой, она улыбалась при посторонних.
- Ты готовишь обед?
- Да.
- И воду носишь?
- Да.
- Я устал с дороги, можешь вымыть мне ноги?
Нино тут же принесла тазик и вымыла отцу ноги.
- Спасибо, - сказал отец и, вытащив из кармана ожерелье из розового жемчуга, надел Нино на шею. Потом он стал есть.
- Али хан, - сказал отец после еды, - у тебя хорошая жена, но плохая кухарка. Я пришлю тебе кухарку из Баку.
- Прошу вас, не делайте этого, - воскликнула Нино, - я хочу сама прислуживать мужу.
Отец рассмеялся, а потом прислал Нино из Баку бриллиантовые сережки.
Жизнь в деревне была спокойной. Лишь однажды Кази Мулла прибежал к нам с важным сообщением, что на краю деревни поймали неизвестного человека. Говорят, этот, человек армянин, и к тому же вооружен. Вся деревня сбежалась поглазеть на пойманного. Я был здесь гостем, и моя смерть легла бы несмываемым позором на каждого жителя деревни. Мне тоже захотелось взглянуть на пойманного. Да, это был армянин, но никто не мог бы со всей определенностью утверждать, принадлежал ли неизвестный к роду Нахарарянов. Совет старейшин деревня принял решение избить этого человека и изгнать его из села. Если он из рода Нахарарянов, то расскажет и другим о том, что с ним здесь, произошло. Если же он не имеет к Нахарарянам, никакого отношения, тогда Аллах, видя добрые намерения крестьян, простит им этот грех.
Где-то на другой планете шла война, ни мы о ней никаких известий не имели. Горы были полны легенд о временах Шамиля. Время от времени друзья присылали газеты, но я их не читал.
- Ты еще не забыл, что идет война? - спросила меня как-то Нино.
- В самом деле, - рассмеялся я, - чуть было не забыл. Прекрасней жизни и представить было невозможно. Это был подарок Аллаха Али хану.
А потом я получил письмо. Его доставил какой-то человек, прискакавший на взмыленном коне. На конверте было написано: "Али хану от Арслан ага".
- Что ему надо? - удивилась Нино.
- Вам много писем, но они еще идут, - сказал посыльный, - Арслан ага щедро заплатил мне за то, чтобы эту новость вы узнали от него первого.
"Кончилась наша сельская идиллия", - подумал я, распечатывая конверт.
"Во имя Аллаха милостивого и милосердного!
Здравствуй, Али хан!
Как ты живешь? Как твои кони, вино, бараны и люди, с которыми ты живешь? Я живу хорошо, и с моими конями, вином и людьми, слава Аллаху, все благополучно.
Хочу сообщить тебе, что в нашем городе произошло важное событие. Заключенные вышли из тюрьмы и разгуливают теперь по улицам. Знаю, ты спросишь: а как же полиция? Так знай же, что теперь полицейские сидят на месте бывших заключенных. В тюрьме у моря. А солдаты? Никаких солдат нет. Представляю, ты сейчас качаешь головой и думаешь - как же допускает подобное губернатор? Так вот. К твоему сведению - наш мудрейший губернатор вчера бежал из города. Надоело ему управлять этими болванами, вот он и сбежал. После него осталась только пара штанов и старая кокарда.
А вот теперь ты, наверное, смеешься, Али хан, и думаешь, что я вру. Как это ни удивительно, мой друг, но на этот раз я говорю чистую правду. Тогда ты, наверное, спросишь - почему же в таком случае царь не присылает в город новых полицейских и нового губернатора? Так знай же - царя больше не существует.
Я еще не знаю, как все это называется, но вчера мы поколотили директора гимназии, и нам никто не мешал делать это.
Я - твой друг, Али хан и поэтому, зная, что многие будут писать тебе, хочу сообщить об этом первым. Все Нахараряны сбежали, а полиции больше не существует. Желаю тебе здоровья и счастья.
Твой друг и раб Арслан ага".
Я поднял голову и посмотрел на побледневшую Нино.
- Али хан, путь свободен, - дрогнувшим голосом проговорила она.
- Мы возвращаемся домой, домой! - возбужденно повторяла она, сияя от счастья, а потом бросилась мне на шею и разрыдалась.
- Да, конечно, Нино, мы возвращаемся...
Я был счастлив не меньше моей жены, но к этому счастью примешивался оттенок грусти.
Скалы высились вдали во всем своем великолепии. Пчелиные соты домиков. Невысокий минарет, стоявший посреди деревни, как молчаливое предостережение. Наша сельская идиллия подошла к концу...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
На лицах людей радость и страх. Улицы пестрят транспарантами с бессмысленными лозунгами. Вчерашние базарные торговки теперь митингуют на каждом перекрестке, требуя свободы рабам. Фронт развален. Великий князь исчез, город наводнили солдаты в драных шинелях. По ночам слышалась перестрелка, а днем - грабили магазины.
Нино внимательно изучала атлас.
- Я ищу спокойную страну, - говорила она, водя пальцем по карте.
- Может, уедем в Москву или Петербург? - насмешливо спросил я.
Она в ответ презрительно передернула плечами и ткнула пальцем в Норвегию.
- Конечно, это тихая страна, - задумчиво проговорила она, - но как мы можем туда добраться?
И Нино тяжело вздохнула.
- Да, туда нам не добраться. А как насчет Америки?
- В океане полно подводных лодок, - язвительно заметил я.
- Индия, Испания, Китай, Япония?
- Там или воюют, или это слишком далеко.
- Мы в западне, Али хан!
- Ты все верно поняла, Нино. Пытаться куда-то бежать не имеет смысла. Мы должны оставаться здесь и стараться обеспечить порядок до прихода турков.
- Ну почему я вышла замуж за героя, - с притворным негодованием воскликнула Нино. - Господи, митинги! Если так будет продолжаться и дальше, я сбегу к твоему дяде в Иран.
- Так долго продолжаться не может, - ответил я и ушел.
В зале Исламского благотворительного общества шло собрание. Выступали те же самые господа, которые некогда у нас дома так пеклись о судьбе народа.
В дверях я столкнулся с Ильяс беком. После отречения царя от престола они с Мухаммедом Гейдаром вернулись с фронта домой. Война явно пошла на пользу моим друзьям, теперь это были люди, повидавшие ад, и, судя по всему, увиденное оставило в их душах глубокий след.
- Мы должны что-то предпринять, - сказал мне Ильяс бек. - Враг стоит у самого города.
- Да, нам следует защищаться.
- Нет, нам следует атаковать!
С этими словами Ильяс бек взошел на трибуну.
- Мусульмане! - воскликнул он. - Я хочу еще раз объяснить вам, какая ситуация сложилась в городе. С началом революции фронт развалился. Русские с оружием в руках стоят у города, полные решимости начать грабежи. В настоящее время в Баку всего одно мусульманское войсковое соединение. Это наша добровольческая "Дикая Дивизия". Но мы уступаем русским и в численности, и в вооружении. Вторая войсковая часть, расквартированная в городе, - это боевые подразделения армянской националистической партии "Дашнакцутюн". Лидеры этой партии - Лалай и Андроник заключили с нами соглашение. Они создают ополчение из армянского населения Баку и направляют его в Карабах и Армению для защиты этих земель. Мы дали согласие на создание этого ополчения и его поход в Армению. Взамен этого армяне готовы объединиться с нами и предъявить русским ультиматум. Мы требуем, чтобы русская армия и беженцы впредь не проходили через наш город. Если русские отклонят наши требования, мы в союзе с армянами будем в состоянии добиться своего военным путем. Мусульмане, записывайтесь в "Дикую дивизию" и беритесь за оружие! Враг у ворот города!
Я внимательно слушал Ильяс бека. От его речи пахло войной и кровью.
Вот уже несколько недель, как во дворе казармы я учился стрелять из пулемета, и сейчас представлялась возможность применить свои знания на деле.
Мухаммед Гейдар стоял рядом со мной и поигрывал своим патронташем. Я наклонился и прошептал ему:
- После собрания зайдите с Ильяс беком ко мне. Сеид Мустафа тоже будет у нас. Надо обсудить ситуацию.
Он кивнул в ответ. Услышав, что у нас будут гости, Нино, как истинная хозяйка, принялась заваривать чай, и к приходу моих друзей все было готово.
Они явились при полном вооружении. Даже на зеленом поясе Сеида Мустафы висел кинжал.
Странное, необъяснимое спокойствие владело нами. Город накануне сражения казался строгим, хмурым и потому чужим. Правда, те же самые люди все еще торговали на улицах или просто прогуливались, но теперь в их движениях, поступках, жестах ощущался какой-то нереальный, кошмарный оттенок. Они словно понимали, что эти их будничные занятия в скором времени будут казаться совершенно бессмысленными.
- У вас достаточно оружия? - спросил Ильяс бек.
- Пять винтовок, восемь пистолетов, один пулемет и боеприпасы к ним. Кроме того, в доме есть подвал, где можно будет укрыть женщин и детей.
- Я в подвал не пойду, - твердо сказала Нино. - Я тоже буду защищать свой дом.
В голосе Нино звучала обида.
- Мы будем стрелять, Нино, а вы - перевязывать раненых, - спокойно ответил Мухаммед Гейдар.
Нино опустила глаза, пытаясь скрыть от посторонних бушевавшую в них ярость.
- О, Господи, улицы города станут полем сражения, - глухим голосом проговорила она, - театр превратится в штаб... Скоро пройтись по Николаевской станет трудней, чем уехать в Китай! А для того, чтобы попасть в лицей святой Тамары, придется либо изменить мировоззрение, либо же вступить в бой с целой армией. Я уже вижу, как вы ползете по Губернаторскому саду и устанавливаете пулемет у бассейна, где мы когда-то встречались с Али ханом... Как все стало странно!
- Боя не будет, - уверенно сказал Ильяс бек. - Русские примут наш ультиматум.
Мухаммед Гейдар горько рассмеялся.
- Совсем забыл: по дороге сюда я встретил Асадуллу. Он сказал мне, что русские не приняли нашего ультиматума. Они требуют, чтобы мы сдали оружие. Я лично своего оружия сдавать не намерен.
- Для нас и наших союзников-армян это означает сражение, - сказал Ильяс бек.
Нино молчала, отвернувшись к окну. Сеид Мустафа растерянно поправил свою эммаме.
- О Аллах, Аллах! Я никогда не был в, бою. И я не так умен, как Али хан. Но я хорошо знаю шариат. Мусульманин в бою не должен рассчитывать на верность христиан. Вообще, дурно полагаться на кого-либо. Так гласит шариат, и такова жизнь. Кто командует армянскими отрядами? Степа Лалай! Вы же прекрасно знаете, кто это такой. В 1905 году мусульмане убили его родителей, и я не верю, что он может это забыть. Я вообще не верю, что армяне будут воевать на нашей стороне против русских. Ведь кто такие эти русские? Жалкие оборванцы, анархисты, бандиты. И руководит ими тоже армянин - Степан Шаумян. А армянские националисты скорей договорятся с армянскими анархистами, чем с азербайджанскими националистами. Все это ясно, как Коран.
- Сеид, - возразила Нино, - если победят русские, то не поздоровится ни Лалаю, ни Андронику.
Мухаммед Гейдар расхохотался.
- Простите меня, - сказал он потом в ответ на наши удивленные взгляды, - только я сейчас подумал: а что будет с армянами, если победим мы? Если турки войдут в Армению, мы же не станем защищать ее...
- К чему сейчас говорить об этом! - рассердился Ильяс бек. - Это даже не подлежит обсуждению. Армянский вопрос будет решен легко и просто: батальоны Лалая уйдут в Армению. Вместе с солдатами уйдут и их семьи. Таким образом, в Баку через год не останется армян. У них будет свое государство, а у нас - свое. Мы будем жить, как соседи...
- Ильяс бек, - не выдержал я. - Сеид совершенно прав. Не забывайте о голосе крови. Степа Лалай должен быть последним подлецом, чтобы забыть о родителях, убитых мусульманами, и не попытаться отомстить за них.
- Или же он должен быть политиком, Али хан. Он должен быть человеком, который подавит в себе чувство мести, чтобы спасти свой народ от уничтожения. Если он человек умный, то перейдет на нашу сторону. Это принесет пользу и ему самому, и его народу.
Мы проспорили, до темноты.
- Будьте, кем хотите, - вмешалась, наконец, Нино, - будьте политиками, будьте - простыми людьми. Я прошу лишь об одном: возвращайтесь через неделю живыми и здоровыми. Потому что если в городе начнутся бои...
Она не договорила.
Ночью Нино легла рядом со мной, и я видел, что она не спит. Она лежала, устремив взгляд в окно, ее влажные губы были слегка приоткрыты. Я обнял ее. Она повернулась ко мне и прошептала:
- Ты тоже будешь воевать, Али хан?
- Конечно, Нино.
- Конечно, ты будешь воевать, - повторила она, потом, ни слова не говоря, обхватила мое лицо руками, прижалась ко мне всем телом, и, широко раскрыв глаза, подставила губы. Льнущее ко мне тело было охвачено страстью. Нино все жарче прижималась ко мне, и в ее объятиях ощущались желание и страх. На лице лежал отсвет какого-то иного мира, куда дорогу знала лишь она.
Запрокинув голову, она крепко стиснула в ладонях мое лицо и совсем тихо прошептала:
- Я назову ребенка Али.
Потом опять замолчала и снова устремила в окно тревожный и задумчивый взгляд.
В бледном свете луны старинный минарет был похож на тонкую красивую чинару. Мрачной грозной громадой лежали тени крепостных стен. Откуда-то издали доносился звон металла - кто-то точил свой кинжал. Это был уже голос завтрашнего дня, предвестник нашего будущего.
Вдруг зазвонил телефон. Я поднялся, подошел в темноте к телефону и снял трубку. Звонил Ильяс бек.
- Армяне заключили союз с русскими. Они требуют полного разоружения мусульман. Срок до трех часов завтрашнего дня. Мы их условий, конечно же, не примем. Ты с пулеметом займешь позицию на крепостной стене, по левую сторону от ворот Цицианишвили. Я пришлю к тебе еще двадцать человек. Подготовь все для защиты ворот.
Я повесил трубку, Нино сидела на кровати и вопросительно смотрела на меня. Я взял кинжал и проверил его лезвие.
- Что произошло, Али хан?
- Враг у крепостных ворот.
Я оделся и позвал слуг. Это были сильные, высокие, широкоплечие люди. Я раздал им винтовки и прошел в комнату отца. Он стоял перед зеркалом, и слуга чистил ему черкеску.
- Где твоя позиция, Али хан?
- У ворот Цицианишвили.
- Очень хорошо. Я буду в штабе, в зале Исламского благотворительного общества. - Он нацепил на пояс саблю и, разгладив усы, продолжал. - Будь смелым, Али хан. Действуй решительно. Враги не должны попасть в крепость. Если они займут площадь перед воротами, перекрой им дорогу пулеметным огнем. Асадулла приведет крестьян и на Николаевской атакует противника с тыла. - Он положил в карман пистолет и устало добавил: - В восемь уходит последний корабль в Иран, Нино обязательно должна уплыть на нем. Потому что если победят русские, они обесчестят всех женщин.
Я вернулся к себе. Нино говорила по телефону.
- Нет, мама, я остаюсь здесь. Нет, нет, никакой опасности нет. Спасибо, папа, не беспокойся, продуктов у нас достаточно. Да, спасибо. Только прошу, оставьте меня в покое. Отстаньте от меня! Нет, не приду! Повторяю, не хочу приходить, не приду! - крикнула она и бросила трубку.
- Ты права, Нино, - сказал я. - Потому что у отца ты не будешь в безопасности. В восемь в Иран уходит последний пароход. Собирайся.
Ее лицо залилось краской.
- Ты гонишь меня, Али хан?
Еще ни разу я не видел Нино такой.
- В Тегеране ты будешь в безопасности, Нино. Если мы потерпим поражение, они обесчестят всех женщин.
Она взглянула мне в лицо и твердо сказала:
- Никто не сможет обесчестить меня! Будь спокоен, Али хан.
- Уезжай в Иран, Нино. Еще не поздно.
- Довольно об этом, Али, - серьезно ответила она. - Я очень боюсь. Боюсь врагов, боюсь предстоящего боя, всех ужасов, которые ожидают нас впереди. Но все-таки я остаюсь здесь. Я знаю, что не смогу помочь тебе, но хочу быть рядом. Я должна остаться здесь, вот и все.
Я радостно поцеловал ее в глаза. Нино хоть и спорила со мной, но все-таки была хорошей женой.
Я вышел из дома, когда еще только начинало светать. На улицах царил хаос, пыль стояла столбом.
Мои слуги залегли у каменных бойниц на крепостной стене. Тридцать человек, присланных Ильяс 6eком, заняли позиции со стороны опустевшей Думской площади. Их загорелые, усатые лица были серьезны. Они лежали молча, полные спокойного достоинства. Вокруг все затихло. Лишь вестовые пробегали по крепостным стенам, принося очередной приказ из штаба. Где-то там, теперь уже далеко от нас представители духовенства и аксакалы пытались в последний момент совершить чудо и добиться мирного исхода.
Взошло солнце. Я оглянулся на свой дом и увидел сидевшую на крыше Нино. Лицо ее было обращено к солнцу.
Днем она принесла нам еду и вплоть до самого ухода стояла молча, как тень, с ужасом глядя по сторонам.
В час дня с минарета прозвучал заунывный и торжественный голос Сеида Мустафы, призывающий мусульман к молитве. Пропев азан, Сеид, волоча за собой винтовку, пришел к нам. На поясе его висел Коран.
Я выглянул по ту сторону крепостной стены на Думскую площадь. Тишина, лишь густой столб пыли и несколько спешащих перепуганных прохожих. Какая-то женщина в чадре, бранясь, бежала за выскочившими на площадь мальчишками.
Один... Два... Три...
Бой часов на здании городской управы разорвал тишину.
И с последним ударом распахнулись ворота в иной мир, стоявший у порога нашего города.
Зазвучали первые выстрелы...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ночь была безлунной. Парусная лодка медленно покачивалась на волнах. Горько-соленые брызги летели в лодку. В ночной темноте черный парус трепетал, как крыло гигантской птицы.
Я лежал на мокром дне лодки, завернувшись в бурку. Рулевой с широким безбородым лицом равнодушно смотрел на звезды. Я поднял голову и коснулся человека, лежавшего рядом и тоже укутавшегося в бурку.
- Сеид Мустафа? - спросил я. - Ты здесь?
Сеид повернулся ко мне.
- Лежи спокойно, Али хан, я здесь, - ответил он.
На его щеках блестели слезы. Я резко поднялся и сел.
- Мухаммед Гейдар погиб, - сказал я. - Я видел его тело на Николаевской. Они отрезали ему нос и уши.
Сеид приблизил ко мне лицо.
- Русские вошли со стороны Баилова и заняли бульвар. Ты убивал всех, кто пытался войти на Думскую площадь.
- Да, - кивнул я, - а потом появился Асадулла и приказал наступать. Мы пошли в атаку почти безоружные, с одними лишь штыками и кинжалами. А ты читал заупокойную молитву.
- А ты? Ты разил их налево и направо. Кстати, знаешь, кто стоял на углу у дома Ашума? Нахараряны. Всей семьей. И все они убиты.
- И все они убиты, - повторил я. - На крыше дома Ашума я поставил восемь пулеметов. Мы контролировали все вокруг...
Сеид Мустафа потер лоб. Лицо его было черным, словно вымазано сажей. Он перебирал четки, их красные камни походили на алые капли крови на ладони Сеида.
- Там весь день строчил пулемет. Кто-то сообщил о твоей гибели. Нино тоже слышала это, но не поверила, не заплакала. Она отказалась спрятаться в подвале. Ушла в свою комнату и молча сидела там. А пулеметы все строчили. Потом Нино вдруг закрыла лицо руками и закричала: "Довольно, я больше не хочу, не хочу!" Но пулеметы не умолкали. И так продолжалось до восьми вечера. Потом кончились боеприпасы. Но русские этого не знали. Они думали, что мы готовим для них западню... И Муса Наги погиб... Лалай задушил его...
- Нет, - ответила Нино. - Ведь мы будем спать под одним одеялом.
В дверь постучали. Я оделся. Нино накинула мой халат. В комнату вошел Сеид Мустафа в сопровождении двух свидетелей. Сеид уселся на пол, достал из-за пояса бронзовую чернильницу, на крышке которой было выгравировано: "Лишь путем, указанным Аллахом". Положив на левую ладонь лист бумаги. Сеид обмакнул в чернила камышовое перо и красивым, торжественным шрифтом вывел: "Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного". Потом он обратил лицо ко мне.
- Ага, как ваше имя?
- Али хан, сын Сафар хана из рода Ширванширов.
- Какого вы вероисповедания?
- Я - мусульманин. Принадлежу к шиитской секте имама Джафара.
- Каково ваше желание?
- Я хочу жениться на этой женщине.
-- Ханум, как ваше имя?
- Я - княжна Нино Кипиани.
- Какого вы вероисповедания?
- Я принадлежу к греко-православной церкви.
- Каково ваше желание?
- Я хочу стать женой этого мужчины.
- Вы намерены сохранить свою веру или желаете принять веру супруга?
Нино мгновение колебалась, потом подняла голову и гордо и решительно ответила:
- Я намерена сохранить свою веру.
Сеид записал ее ответ. Бумага ловко скользила в его ладони, покрываясь затейливой вязью арабских букв. Наш брачный договор был готов.
- Подпишитесь, - велел Сеид.
Я поставил свою подпись.
- Какое имя мне следует написать? - спросила Нино.
- Новое.
Она крепко сжала перо и уверенно вывела: "Нино ханум Ширваншир". Затем наступила очередь свидетелей, после чего Сеид Мустафа вытащил свою печать и приложил ее к договору. "Раб божий Хафиз Сеид Мустафа Мешеди".
Он подал документ мне, потом обнял меня и прошептал на персидском:
- Али хан, я - плохой человек. Но Арслан ага сказал, что ты в горах погибнешь без Нино. Я не мог допустить этого. Это было бы грехом. И Нино умоляла меня привезти ее сюда. Если то, что она говорила, правда, люби ее. Если нет, мы завтра же убьем ее.
- Она, конечно же, солгала, Сеид Мустафа, но пусть живет, не будем убивать ее.
Сеид растерянно взглянул на меня и засмеялся.
А через час мы торжественно выбросили в пропасть мой кальян. На этом завершилась наша свадебная церемония.
Так, совершенно неожиданно для меня жизнь снова заблистала всеми своими красками. Она была прекрасна. Прекрасней, чем когда бы то ни было.
Когда я шел по улице, и встречные улыбались мне, я улыбался им в ответ, потому что был счастлив. Чувствовал я себя превосходно, и мне хотелось всю оставшуюся жизнь провести на нашей крыше вдвоем с Нино.
Моя жена разгуливала по дому в красных дагестанских шальварах и ничем не отличалась от остальных женщин аула. Глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина привыкла жить, думать и поступать иначе. В деревне не принято было держать слуг, поэтому и Нино наотрез отказалась от прислуги. Она готовила обед, болтала с соседками, а потом пересказывала мне все деревенские сплетни.
Я же проводил дни на охоте, возвращался домой с добычей и ел только то, что готовила мне Нино.
Дни наши протекали так: рано утром я наблюдал, как Нино, босая, с кувшином в руке шла за водой. Потом она возвращалась, осторожно ступая босыми ступнями по острым камням, и несла на правом плече кувшин, обвив его тонкой рукой. До сих пор она всего только раз споткнулась, выронив кувшин, после чего долго плакала, переживая свой позор, а соседские женщины утешали ее.
Так каждое утро вместе с остальными женщинами деревни Нино ходила за водой. Они гуськом поднимались в гору, и я издали видел босые ступни Нино. Она напряженно смотрела только вперед. Я тоже смотрел куда угодно, только не ей в лицо. Нино хорошо усвоила законы горцев. А один из этих законов гласил: женщина при посторонних никоим образом не должна выявлять свою любовь.
Нино входила в полутемный домик, закрывала дверь, подавала мне воды умыться, потом приносила хлеб, сыр, мед, и мы как истинные сельские жители ели все это руками. Мы сидели на полу - Нино очень быстро научилась сидеть по-турецки. После еды она облизывала пальцы, сверкая жемчужно-белыми зубками.
- По здешним обычаям, - говорила она потом, - теперь я должна вымыть тебе ноги. Но так как мы здесь одни, и на реку ходила я, вымой лучше ты мне.
Я погружал в воду эти маленькие, забавные игрушки, которые она называла своими ногами, она по-детски шлепала ступнями, и вода брызгала мне в лицо. Потом мы поднимались на крышу. Я садился на тюфяк, Нино вытягивалась у моих ног. Иногда она мурлыкала какую-нибудь песенку, иногда же молчала, обратив ко мне свой лик мадонны. По ночам она спала, свернувшись в клубок, как маленький зверек.
- Али хан, ты счастлив? - спросила она однажды.
- Очень. А ты? Не хочешь вернуться в Баку?
- Нет, - серьезно ответила она. - Я хочу доказать, что могу служить своему мужу и делать все, что делают азиатские женщины.
Когда керосиновая лампа гасла, Нино ложилась подле меня и, глядя в темноту, начинала разговаривать сама с собой. Ее волновало многое: столько ли чеснока надо было положить в жаркое из баранины? Была ли любовная связь у Руставели с царицей Тамарой? Что она здесь будет делать, если у нее внезапно разболятся зубы? За что вчера соседка била мужа веником?
- Сколько в жизни тайн, - шептала она, засыпая.
А по ночам она вдруг садилась в постели, трогала меня за локоть, гордо и хвастливо заявляла: "Я - Нино!" и снова засыпала, а я укрывал одеялом ее нежные плечи. "Ты достойна лучшей жизни, Нино", - думал я.
Как-то я поехал в расположенный неподалеку городок Гунзах. Купил там керосиновую лампу, лютню, шелковый платок для Нино и граммофон... При виде граммофона Нино запрыгала от радости.
К сожаление, в Гунзахе нашлись всего две пластинки. На одной был записан танец горцев, а на другой - ария из "Аиды". Мы слушали их целыми днями и заслушали до того, что обе мелодии слились для нас в одно целое.
Изредка приходили вести из Баку. Родители Нино умоляли нас уехать в одну из цивилизованных стран, грозя в противном случае лишить своего благословения. Один раз приехал отец Нино. Увидев жилище своей дочери, князь пришел в ужас.
- О боже, что это такое? Немедленно уезжайте отсюда! Нино заболеет в этой глуши!
- Я еще никогда не была такой здоровой, как сейчас, отец, - ответила Нино. - Мы не можем уехать отсюда. Ведь я не хочу остаться вдовой.
- Но есть же и другие страны, куда Нахараряны не смогут добраться. Например, Испания...
- А как можно попасть в Испанию, батюшка?
- Через Швецию.
- Я не хочу никуда ехать через Швецию, - отрезала Нино.
Князь уехал ни с чем. Каждый месяц он присылал белье, сдобные булочки, книги. Все, кроме книг, Нино раздавала людям в деревне.
Однажды к нам приехал и мой отец. Нино встретила его с застенчивой улыбкой. Так, будучи еще лицеисткой, она улыбалась при посторонних.
- Ты готовишь обед?
- Да.
- И воду носишь?
- Да.
- Я устал с дороги, можешь вымыть мне ноги?
Нино тут же принесла тазик и вымыла отцу ноги.
- Спасибо, - сказал отец и, вытащив из кармана ожерелье из розового жемчуга, надел Нино на шею. Потом он стал есть.
- Али хан, - сказал отец после еды, - у тебя хорошая жена, но плохая кухарка. Я пришлю тебе кухарку из Баку.
- Прошу вас, не делайте этого, - воскликнула Нино, - я хочу сама прислуживать мужу.
Отец рассмеялся, а потом прислал Нино из Баку бриллиантовые сережки.
Жизнь в деревне была спокойной. Лишь однажды Кази Мулла прибежал к нам с важным сообщением, что на краю деревни поймали неизвестного человека. Говорят, этот, человек армянин, и к тому же вооружен. Вся деревня сбежалась поглазеть на пойманного. Я был здесь гостем, и моя смерть легла бы несмываемым позором на каждого жителя деревни. Мне тоже захотелось взглянуть на пойманного. Да, это был армянин, но никто не мог бы со всей определенностью утверждать, принадлежал ли неизвестный к роду Нахарарянов. Совет старейшин деревня принял решение избить этого человека и изгнать его из села. Если он из рода Нахарарянов, то расскажет и другим о том, что с ним здесь, произошло. Если же он не имеет к Нахарарянам, никакого отношения, тогда Аллах, видя добрые намерения крестьян, простит им этот грех.
Где-то на другой планете шла война, ни мы о ней никаких известий не имели. Горы были полны легенд о временах Шамиля. Время от времени друзья присылали газеты, но я их не читал.
- Ты еще не забыл, что идет война? - спросила меня как-то Нино.
- В самом деле, - рассмеялся я, - чуть было не забыл. Прекрасней жизни и представить было невозможно. Это был подарок Аллаха Али хану.
А потом я получил письмо. Его доставил какой-то человек, прискакавший на взмыленном коне. На конверте было написано: "Али хану от Арслан ага".
- Что ему надо? - удивилась Нино.
- Вам много писем, но они еще идут, - сказал посыльный, - Арслан ага щедро заплатил мне за то, чтобы эту новость вы узнали от него первого.
"Кончилась наша сельская идиллия", - подумал я, распечатывая конверт.
"Во имя Аллаха милостивого и милосердного!
Здравствуй, Али хан!
Как ты живешь? Как твои кони, вино, бараны и люди, с которыми ты живешь? Я живу хорошо, и с моими конями, вином и людьми, слава Аллаху, все благополучно.
Хочу сообщить тебе, что в нашем городе произошло важное событие. Заключенные вышли из тюрьмы и разгуливают теперь по улицам. Знаю, ты спросишь: а как же полиция? Так знай же, что теперь полицейские сидят на месте бывших заключенных. В тюрьме у моря. А солдаты? Никаких солдат нет. Представляю, ты сейчас качаешь головой и думаешь - как же допускает подобное губернатор? Так вот. К твоему сведению - наш мудрейший губернатор вчера бежал из города. Надоело ему управлять этими болванами, вот он и сбежал. После него осталась только пара штанов и старая кокарда.
А вот теперь ты, наверное, смеешься, Али хан, и думаешь, что я вру. Как это ни удивительно, мой друг, но на этот раз я говорю чистую правду. Тогда ты, наверное, спросишь - почему же в таком случае царь не присылает в город новых полицейских и нового губернатора? Так знай же - царя больше не существует.
Я еще не знаю, как все это называется, но вчера мы поколотили директора гимназии, и нам никто не мешал делать это.
Я - твой друг, Али хан и поэтому, зная, что многие будут писать тебе, хочу сообщить об этом первым. Все Нахараряны сбежали, а полиции больше не существует. Желаю тебе здоровья и счастья.
Твой друг и раб Арслан ага".
Я поднял голову и посмотрел на побледневшую Нино.
- Али хан, путь свободен, - дрогнувшим голосом проговорила она.
- Мы возвращаемся домой, домой! - возбужденно повторяла она, сияя от счастья, а потом бросилась мне на шею и разрыдалась.
- Да, конечно, Нино, мы возвращаемся...
Я был счастлив не меньше моей жены, но к этому счастью примешивался оттенок грусти.
Скалы высились вдали во всем своем великолепии. Пчелиные соты домиков. Невысокий минарет, стоявший посреди деревни, как молчаливое предостережение. Наша сельская идиллия подошла к концу...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
На лицах людей радость и страх. Улицы пестрят транспарантами с бессмысленными лозунгами. Вчерашние базарные торговки теперь митингуют на каждом перекрестке, требуя свободы рабам. Фронт развален. Великий князь исчез, город наводнили солдаты в драных шинелях. По ночам слышалась перестрелка, а днем - грабили магазины.
Нино внимательно изучала атлас.
- Я ищу спокойную страну, - говорила она, водя пальцем по карте.
- Может, уедем в Москву или Петербург? - насмешливо спросил я.
Она в ответ презрительно передернула плечами и ткнула пальцем в Норвегию.
- Конечно, это тихая страна, - задумчиво проговорила она, - но как мы можем туда добраться?
И Нино тяжело вздохнула.
- Да, туда нам не добраться. А как насчет Америки?
- В океане полно подводных лодок, - язвительно заметил я.
- Индия, Испания, Китай, Япония?
- Там или воюют, или это слишком далеко.
- Мы в западне, Али хан!
- Ты все верно поняла, Нино. Пытаться куда-то бежать не имеет смысла. Мы должны оставаться здесь и стараться обеспечить порядок до прихода турков.
- Ну почему я вышла замуж за героя, - с притворным негодованием воскликнула Нино. - Господи, митинги! Если так будет продолжаться и дальше, я сбегу к твоему дяде в Иран.
- Так долго продолжаться не может, - ответил я и ушел.
В зале Исламского благотворительного общества шло собрание. Выступали те же самые господа, которые некогда у нас дома так пеклись о судьбе народа.
В дверях я столкнулся с Ильяс беком. После отречения царя от престола они с Мухаммедом Гейдаром вернулись с фронта домой. Война явно пошла на пользу моим друзьям, теперь это были люди, повидавшие ад, и, судя по всему, увиденное оставило в их душах глубокий след.
- Мы должны что-то предпринять, - сказал мне Ильяс бек. - Враг стоит у самого города.
- Да, нам следует защищаться.
- Нет, нам следует атаковать!
С этими словами Ильяс бек взошел на трибуну.
- Мусульмане! - воскликнул он. - Я хочу еще раз объяснить вам, какая ситуация сложилась в городе. С началом революции фронт развалился. Русские с оружием в руках стоят у города, полные решимости начать грабежи. В настоящее время в Баку всего одно мусульманское войсковое соединение. Это наша добровольческая "Дикая Дивизия". Но мы уступаем русским и в численности, и в вооружении. Вторая войсковая часть, расквартированная в городе, - это боевые подразделения армянской националистической партии "Дашнакцутюн". Лидеры этой партии - Лалай и Андроник заключили с нами соглашение. Они создают ополчение из армянского населения Баку и направляют его в Карабах и Армению для защиты этих земель. Мы дали согласие на создание этого ополчения и его поход в Армению. Взамен этого армяне готовы объединиться с нами и предъявить русским ультиматум. Мы требуем, чтобы русская армия и беженцы впредь не проходили через наш город. Если русские отклонят наши требования, мы в союзе с армянами будем в состоянии добиться своего военным путем. Мусульмане, записывайтесь в "Дикую дивизию" и беритесь за оружие! Враг у ворот города!
Я внимательно слушал Ильяс бека. От его речи пахло войной и кровью.
Вот уже несколько недель, как во дворе казармы я учился стрелять из пулемета, и сейчас представлялась возможность применить свои знания на деле.
Мухаммед Гейдар стоял рядом со мной и поигрывал своим патронташем. Я наклонился и прошептал ему:
- После собрания зайдите с Ильяс беком ко мне. Сеид Мустафа тоже будет у нас. Надо обсудить ситуацию.
Он кивнул в ответ. Услышав, что у нас будут гости, Нино, как истинная хозяйка, принялась заваривать чай, и к приходу моих друзей все было готово.
Они явились при полном вооружении. Даже на зеленом поясе Сеида Мустафы висел кинжал.
Странное, необъяснимое спокойствие владело нами. Город накануне сражения казался строгим, хмурым и потому чужим. Правда, те же самые люди все еще торговали на улицах или просто прогуливались, но теперь в их движениях, поступках, жестах ощущался какой-то нереальный, кошмарный оттенок. Они словно понимали, что эти их будничные занятия в скором времени будут казаться совершенно бессмысленными.
- У вас достаточно оружия? - спросил Ильяс бек.
- Пять винтовок, восемь пистолетов, один пулемет и боеприпасы к ним. Кроме того, в доме есть подвал, где можно будет укрыть женщин и детей.
- Я в подвал не пойду, - твердо сказала Нино. - Я тоже буду защищать свой дом.
В голосе Нино звучала обида.
- Мы будем стрелять, Нино, а вы - перевязывать раненых, - спокойно ответил Мухаммед Гейдар.
Нино опустила глаза, пытаясь скрыть от посторонних бушевавшую в них ярость.
- О, Господи, улицы города станут полем сражения, - глухим голосом проговорила она, - театр превратится в штаб... Скоро пройтись по Николаевской станет трудней, чем уехать в Китай! А для того, чтобы попасть в лицей святой Тамары, придется либо изменить мировоззрение, либо же вступить в бой с целой армией. Я уже вижу, как вы ползете по Губернаторскому саду и устанавливаете пулемет у бассейна, где мы когда-то встречались с Али ханом... Как все стало странно!
- Боя не будет, - уверенно сказал Ильяс бек. - Русские примут наш ультиматум.
Мухаммед Гейдар горько рассмеялся.
- Совсем забыл: по дороге сюда я встретил Асадуллу. Он сказал мне, что русские не приняли нашего ультиматума. Они требуют, чтобы мы сдали оружие. Я лично своего оружия сдавать не намерен.
- Для нас и наших союзников-армян это означает сражение, - сказал Ильяс бек.
Нино молчала, отвернувшись к окну. Сеид Мустафа растерянно поправил свою эммаме.
- О Аллах, Аллах! Я никогда не был в, бою. И я не так умен, как Али хан. Но я хорошо знаю шариат. Мусульманин в бою не должен рассчитывать на верность христиан. Вообще, дурно полагаться на кого-либо. Так гласит шариат, и такова жизнь. Кто командует армянскими отрядами? Степа Лалай! Вы же прекрасно знаете, кто это такой. В 1905 году мусульмане убили его родителей, и я не верю, что он может это забыть. Я вообще не верю, что армяне будут воевать на нашей стороне против русских. Ведь кто такие эти русские? Жалкие оборванцы, анархисты, бандиты. И руководит ими тоже армянин - Степан Шаумян. А армянские националисты скорей договорятся с армянскими анархистами, чем с азербайджанскими националистами. Все это ясно, как Коран.
- Сеид, - возразила Нино, - если победят русские, то не поздоровится ни Лалаю, ни Андронику.
Мухаммед Гейдар расхохотался.
- Простите меня, - сказал он потом в ответ на наши удивленные взгляды, - только я сейчас подумал: а что будет с армянами, если победим мы? Если турки войдут в Армению, мы же не станем защищать ее...
- К чему сейчас говорить об этом! - рассердился Ильяс бек. - Это даже не подлежит обсуждению. Армянский вопрос будет решен легко и просто: батальоны Лалая уйдут в Армению. Вместе с солдатами уйдут и их семьи. Таким образом, в Баку через год не останется армян. У них будет свое государство, а у нас - свое. Мы будем жить, как соседи...
- Ильяс бек, - не выдержал я. - Сеид совершенно прав. Не забывайте о голосе крови. Степа Лалай должен быть последним подлецом, чтобы забыть о родителях, убитых мусульманами, и не попытаться отомстить за них.
- Или же он должен быть политиком, Али хан. Он должен быть человеком, который подавит в себе чувство мести, чтобы спасти свой народ от уничтожения. Если он человек умный, то перейдет на нашу сторону. Это принесет пользу и ему самому, и его народу.
Мы проспорили, до темноты.
- Будьте, кем хотите, - вмешалась, наконец, Нино, - будьте политиками, будьте - простыми людьми. Я прошу лишь об одном: возвращайтесь через неделю живыми и здоровыми. Потому что если в городе начнутся бои...
Она не договорила.
Ночью Нино легла рядом со мной, и я видел, что она не спит. Она лежала, устремив взгляд в окно, ее влажные губы были слегка приоткрыты. Я обнял ее. Она повернулась ко мне и прошептала:
- Ты тоже будешь воевать, Али хан?
- Конечно, Нино.
- Конечно, ты будешь воевать, - повторила она, потом, ни слова не говоря, обхватила мое лицо руками, прижалась ко мне всем телом, и, широко раскрыв глаза, подставила губы. Льнущее ко мне тело было охвачено страстью. Нино все жарче прижималась ко мне, и в ее объятиях ощущались желание и страх. На лице лежал отсвет какого-то иного мира, куда дорогу знала лишь она.
Запрокинув голову, она крепко стиснула в ладонях мое лицо и совсем тихо прошептала:
- Я назову ребенка Али.
Потом опять замолчала и снова устремила в окно тревожный и задумчивый взгляд.
В бледном свете луны старинный минарет был похож на тонкую красивую чинару. Мрачной грозной громадой лежали тени крепостных стен. Откуда-то издали доносился звон металла - кто-то точил свой кинжал. Это был уже голос завтрашнего дня, предвестник нашего будущего.
Вдруг зазвонил телефон. Я поднялся, подошел в темноте к телефону и снял трубку. Звонил Ильяс бек.
- Армяне заключили союз с русскими. Они требуют полного разоружения мусульман. Срок до трех часов завтрашнего дня. Мы их условий, конечно же, не примем. Ты с пулеметом займешь позицию на крепостной стене, по левую сторону от ворот Цицианишвили. Я пришлю к тебе еще двадцать человек. Подготовь все для защиты ворот.
Я повесил трубку, Нино сидела на кровати и вопросительно смотрела на меня. Я взял кинжал и проверил его лезвие.
- Что произошло, Али хан?
- Враг у крепостных ворот.
Я оделся и позвал слуг. Это были сильные, высокие, широкоплечие люди. Я раздал им винтовки и прошел в комнату отца. Он стоял перед зеркалом, и слуга чистил ему черкеску.
- Где твоя позиция, Али хан?
- У ворот Цицианишвили.
- Очень хорошо. Я буду в штабе, в зале Исламского благотворительного общества. - Он нацепил на пояс саблю и, разгладив усы, продолжал. - Будь смелым, Али хан. Действуй решительно. Враги не должны попасть в крепость. Если они займут площадь перед воротами, перекрой им дорогу пулеметным огнем. Асадулла приведет крестьян и на Николаевской атакует противника с тыла. - Он положил в карман пистолет и устало добавил: - В восемь уходит последний корабль в Иран, Нино обязательно должна уплыть на нем. Потому что если победят русские, они обесчестят всех женщин.
Я вернулся к себе. Нино говорила по телефону.
- Нет, мама, я остаюсь здесь. Нет, нет, никакой опасности нет. Спасибо, папа, не беспокойся, продуктов у нас достаточно. Да, спасибо. Только прошу, оставьте меня в покое. Отстаньте от меня! Нет, не приду! Повторяю, не хочу приходить, не приду! - крикнула она и бросила трубку.
- Ты права, Нино, - сказал я. - Потому что у отца ты не будешь в безопасности. В восемь в Иран уходит последний пароход. Собирайся.
Ее лицо залилось краской.
- Ты гонишь меня, Али хан?
Еще ни разу я не видел Нино такой.
- В Тегеране ты будешь в безопасности, Нино. Если мы потерпим поражение, они обесчестят всех женщин.
Она взглянула мне в лицо и твердо сказала:
- Никто не сможет обесчестить меня! Будь спокоен, Али хан.
- Уезжай в Иран, Нино. Еще не поздно.
- Довольно об этом, Али, - серьезно ответила она. - Я очень боюсь. Боюсь врагов, боюсь предстоящего боя, всех ужасов, которые ожидают нас впереди. Но все-таки я остаюсь здесь. Я знаю, что не смогу помочь тебе, но хочу быть рядом. Я должна остаться здесь, вот и все.
Я радостно поцеловал ее в глаза. Нино хоть и спорила со мной, но все-таки была хорошей женой.
Я вышел из дома, когда еще только начинало светать. На улицах царил хаос, пыль стояла столбом.
Мои слуги залегли у каменных бойниц на крепостной стене. Тридцать человек, присланных Ильяс 6eком, заняли позиции со стороны опустевшей Думской площади. Их загорелые, усатые лица были серьезны. Они лежали молча, полные спокойного достоинства. Вокруг все затихло. Лишь вестовые пробегали по крепостным стенам, принося очередной приказ из штаба. Где-то там, теперь уже далеко от нас представители духовенства и аксакалы пытались в последний момент совершить чудо и добиться мирного исхода.
Взошло солнце. Я оглянулся на свой дом и увидел сидевшую на крыше Нино. Лицо ее было обращено к солнцу.
Днем она принесла нам еду и вплоть до самого ухода стояла молча, как тень, с ужасом глядя по сторонам.
В час дня с минарета прозвучал заунывный и торжественный голос Сеида Мустафы, призывающий мусульман к молитве. Пропев азан, Сеид, волоча за собой винтовку, пришел к нам. На поясе его висел Коран.
Я выглянул по ту сторону крепостной стены на Думскую площадь. Тишина, лишь густой столб пыли и несколько спешащих перепуганных прохожих. Какая-то женщина в чадре, бранясь, бежала за выскочившими на площадь мальчишками.
Один... Два... Три...
Бой часов на здании городской управы разорвал тишину.
И с последним ударом распахнулись ворота в иной мир, стоявший у порога нашего города.
Зазвучали первые выстрелы...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ночь была безлунной. Парусная лодка медленно покачивалась на волнах. Горько-соленые брызги летели в лодку. В ночной темноте черный парус трепетал, как крыло гигантской птицы.
Я лежал на мокром дне лодки, завернувшись в бурку. Рулевой с широким безбородым лицом равнодушно смотрел на звезды. Я поднял голову и коснулся человека, лежавшего рядом и тоже укутавшегося в бурку.
- Сеид Мустафа? - спросил я. - Ты здесь?
Сеид повернулся ко мне.
- Лежи спокойно, Али хан, я здесь, - ответил он.
На его щеках блестели слезы. Я резко поднялся и сел.
- Мухаммед Гейдар погиб, - сказал я. - Я видел его тело на Николаевской. Они отрезали ему нос и уши.
Сеид приблизил ко мне лицо.
- Русские вошли со стороны Баилова и заняли бульвар. Ты убивал всех, кто пытался войти на Думскую площадь.
- Да, - кивнул я, - а потом появился Асадулла и приказал наступать. Мы пошли в атаку почти безоружные, с одними лишь штыками и кинжалами. А ты читал заупокойную молитву.
- А ты? Ты разил их налево и направо. Кстати, знаешь, кто стоял на углу у дома Ашума? Нахараряны. Всей семьей. И все они убиты.
- И все они убиты, - повторил я. - На крыше дома Ашума я поставил восемь пулеметов. Мы контролировали все вокруг...
Сеид Мустафа потер лоб. Лицо его было черным, словно вымазано сажей. Он перебирал четки, их красные камни походили на алые капли крови на ладони Сеида.
- Там весь день строчил пулемет. Кто-то сообщил о твоей гибели. Нино тоже слышала это, но не поверила, не заплакала. Она отказалась спрятаться в подвале. Ушла в свою комнату и молча сидела там. А пулеметы все строчили. Потом Нино вдруг закрыла лицо руками и закричала: "Довольно, я больше не хочу, не хочу!" Но пулеметы не умолкали. И так продолжалось до восьми вечера. Потом кончились боеприпасы. Но русские этого не знали. Они думали, что мы готовим для них западню... И Муса Наги погиб... Лалай задушил его...