Перед ним стояла Калерия. Она удивленно смотрела на тяпнутую участковым ладонь.
– Чего это вы, Константин Дмитриевич, кусаться вздумали, – со слезами в голосе спросила она, – если вам неудобно было или жало где, могли бы по-хорошему попросить, я бы хватку ослабила. А то распускает зубы, как младенец какой. Стыдно вам.
– Это мне стыдно? – вспылил Комаров.
Опять эта телка совхозная заставила ощутить ее силу и его немощь, опять унизила его и выставила на посмешище. Пусть только перед самим собой, но что может быть страшнее смеха над собственными слабостями и собственным позором? Злость его подогрел еще и Мухтар. Мерзкая скотина скромненько тусовалась невдалеке, делая вид, что разыскивает в пышной траве растения покалорийнее. А ведь стоило ему только поддеть рогами девушку-спрута, как позор мог миновать голову участкового совхоза имени Но-Пасарана.
– Я, между прочем, при исполнении, – почти прошипел он, – а нападение на участкового при исполнении карается законом.
– Да я и не нападала, – пожала плечами девушка, – я просто хотела помешать совершить вам бестактность. Я боялась, что вы сдуру побежите арестовывать Федора.
– Да кто вы такая, чтобы покрывать убийцу, какие бы мотивы им не руководили! – продолжал бушевать Комаров.
Злость его подогревалась еще и тем, что задержание подозреваемого находилось на грани срыва. Хорошо, если вся троица хоть в душе осталась законопослушна. А если нет? Ну, с Федором он, наверное, сладит. С Еленой – тоже. А вот если Калерия опять начнет демонстрировать свою бычью мощь и силу? Еще и жизни лишат, чего доброго. Или привяжут к дереву под муравейником и оставят умирать мучительной смертью. И Мухтар, гад, не помогает. Вон как ластиться к Калерии!
Мухтар и впрямь терся щекой о бедро девушки, закрыв глаза от удовольствия.
«Вот собака никогда не предала бы хозяина, – клял себя Комаров, – давно надо было договориться об овчаренке, сейчас уже обучал бы его командам, а этого двуличного козла отправил на живодерню».
Возникшая перед его глазами картинка отправления Мухтара на живодерню немного утолила жажду мести и даже вызвала некоторое сострадание к бестолковому напарнику.
«В конце концов, я тоже виноват, – начал оправдывать Костя товарища, – толком не обучил, а требования предъявляю как к матерому сыскному псу».
– Не забирай его, – прервала размышления Кости Калерия, – они же любят друг друга.
– Мало ли кто кого любит, – строго прервал ее Костя, – леди Макбет тоже мужа любила. И Отелло жену. И это не помешало совершить им ужасающие по своей тяжести преступления.
– Про Отелло слыхала, – задумалась Калерия. Он Дездемону будто бы за измену придушил. Ну так он же ясно растолковал, что не конкретно жену гулящую убивает, а зло в ее лице. Тем более, что Ленка-то жива. И убивать ее Федор не собирается. Вон как милуются!
– В кино с Депардье про соседку тоже влюбленные миловались, – со знанием жизни заявил Костя, – а в самый ответственный момент она его: бац! И в висок из пистолета. Да сколько таких случаев и в криминальной практике было! И вообще, я еще не утверждаю, что он убийца, – поправился Костя, – на него падает подозрение, это так, но пока причастность к убийству не доказана, он будет считаться просто задерженным.
– А может такое быть, что это не он Серегу-то в грудь ножом? – с надеждой в голосе спросила Калерия.
– Все может быть, – авторитетным тоном заявил Комаров, – только пока он сам своими действиями подтверждает свою вину. Вместо того, чтобы прийти по повестке в отделение, прячется как уголовник какой. Ну скажите сами, разве будет честный человек скрываться от правосудия, если за ним нет вины?
– Почему ты зовешь меня на «вы»? – совершенно нелогично перевела разговор Калерия.
– Между нами возможны исключительно официальные отношения, – быстро ответил Костя, – поэтому я и обращаюсь к вам официально.
Калерия промолчала. Поняла ли она намек Комарова, или просто постаралась пропустить его мимо ушей – Костя не понял.
– А если ему убежать? Никто не знает, что ты нашел Федора, позволь ему убежать, ну ради любви! Ради Отеллы и Макбеты!
– Нет, – отрезал Костя, – убийца должен сидеть в тюрьме, и он будет сидеть! Я сказал! Он обязан расплатиться за совершенное перед собой, богом и людьми.
– Бог. Он давно простил Федора, даже если тот действительно убил. Иначе зачем он подарил ему любовь жены? Не в наказание же.
Диспут на лесном пенечке начал утомлять Комарова. Если пошел разговор о высшей справедливости, то продолжаться он может до бесконечности. А бессрочные беседы с Калерией в чаще не входили в планы Комарова.
«Неспроста все это. Соблазняет? Не похоже. Нет всех этих дамских приемчиков, о которых предупреждал нас Виктор Августинович. Понял! Она же элементарно заговаривает мне зубы! Я, как полный идиот, развесил уши, а Федорчуки между тем шагают по волчьим тропам и радуются, что так легко улизнули от недотепы-участкового!»
– Пропустите, – вскочил он, прервав Калерию на полуслове, – мне надо идти выполнять свой долг.
– Не пущу, – Калерия загородила внушительным торсом тропу, – не пущу, пока подруга не попрощается с любимым.
– Да они уже десять раз попрощаться могли, – заорал Костя, забыв о конспирации.
– Это городские за пять минут управляются. А деревенские мужики крепкие, экологией не испоганенные. Им и часу мало.
«Вот жена кому достанется, – посочувствовал неведомому бедолаге Комаров, – с такой не то что по серьезным вопросам, и по мелочам-то не поспоришь».
Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом, решив, что убеждением и силой с этой этнической красоткой ничего не сделаешь, рванул напролом через кусты, решив применить обманный маневр.
Впрочем, маневр заранее был обречен на провал. В Калерии всего было слишком много: красоты, силы, доброты, ума и, увы, ловкости. Девушка-спрут успела выбросить вперед руку, которая оказалась не по Костиным расчетам длинной, и схватила его за штаны. Куртку Костя еще в обед надел специальную, маскировочную, синюю, с черными пуговицами, а вот джинсы не поменял. Известно, что джинсовая ткань – одна из самых прочных. Так что теперь вопрос стоял только о том, кто кого перетянет: Комаров Калерию или Калерия Комарова.
Костя был не хилого десятка. В школе милиции он запросто справлялся даже с тренером. Но что значат даже десяток тренеров по восточным единоборствам перед одной Калерией Белокуровой!
Какое-то время Костя еще пытался удержать равновесие. Но вот его физическое тело медленно, но неуклонно стало приближаться к девушке. Калерия молча, почти не пыхтя, волокла к себе юношу, неотрывно глядя ему в глаза, как старый мудрый удав смотрит в глазки юной неопытной обезьяне. Вот она уже переволокла его через куст, который в прыжке так удачно перелетел Комаров, вот привлекла к себе и прижала к мягкому, поддатливому, горячему телу.
Костя совершенно потерял способность к сопротивлению.
"И что я должен теперь делать? – мучительно соображал он. – Такая ситуация не могла прийти в голову даже опытнейшему Афиногенову. Значит, надо самому искать выход. Итак, что мы имеем? Имеем девушку, сжимающую в объятиях участкового при исполнении. Поведенческие варианты:
а) Нормальный здоровый мужчина просто обязан так же крепко прижаться к ней и впиться ей в уста страстным поцелуем;
б) ненормальный мужчина может позволить себе закричать: «Мама» и потерять сознание;
в) мужчина при исполнении теоретически должен строго потребовать: «Отпустите, гражданка Белокурова», и в подтверждение своих намерений дрыгнуть наиболее свободным членом, предположительно, ногой.
– Отпустите, гражданка Белокурова, – строго просипел
Комаров и в подтверждение своих мыслей дрыгнул ногой.
– Не отпущу, – сквозь зубы ответила Калерия, – пока подруга вволю не напрощается с возлюбленным, никуда не отпущу.
– А как вы мне докажете, что они в данный момент именно прощаются, а не бредут сквозь лесную чащу с узелочками?
– А никак. После сам поймешь и благодарить меня будешь.
Пытка объятиями девушки-спрута продолжалась минут двадцать шесть. Жар тела Калерии и душевный дискомфорт заставил
Комарова вспотеть. Пот противно стекал за ушами, щекотал шею, струился по высокому бледному лбу участкового. Время от времени Калерия заботливо вытирала струйки широкой, совершенно сухой ладонью и ласково шептала: «Потерпи, родимый, еще немного осталось».
От нечего делать Комаров стал рассказывать ей вычитанную в далеком детстве легенду о способе наказания нецеломудренных влюбленных не то в какой-то азиатской, не то в африканской стране.
– Блудливую жену и ее совратителя привязывали крепко-накрепко друг к другу лицом к лицу и оставляли так на несколько суток. Они могли передвигаться, лежать, даже питаться. Кормили их как на убой, исключительно деликатесами с мочегонными и слабительными свойствами. Через час влюбленные становились бывшими влюбленными, а уже спустя сутки ненавидели не только друг друга, но и весь противоположный пол вместе взятый.
– Да ну? Ужас какой, – причитала Калерия, не ослабляя хватки.
– А еще психологи выделяют четыре зоны или территории невербального общения, – пытался с помощью эрудиции образумить девушку Комаров, – первая зона ограничивается пятнадцатью – сорока шестью сантиметрами. Эта зона называется интимной зоной. Вторжение в нее позволительно только очень близким людям, а несанкционированное нарушение вызывает отвращение и желание навсегда избавиться от непрошенного визитера. Вплоть до убийства оного, – приврал для острастки Комаров.
– Как вы много знаете, Константин Дмитриевич, – восхитилась Калерия. – А вторая зона?
– Ка-ле-ри-я! – прервал их беседу голос Ленки.
– Ну, вот и все, – удовлетворенно вздохнула Калерия. – Вы уж не арестовывайте Федора при Ленке. Я ее уведу, а вы его вяжите. А то крику не оберешься.
– И вы не будете мне мешать? – не поверил своему счастью Костя.
– Да что уж тут мешать! Ты только разберись, пожалуйста. Не бери грех на душу.
Бросив последний, прощальный взгляд на Комарова, Калерия легко зашагала по узкой лесной тропе. Спустя пять минут по той же тропе пополз и Костя.
Глава 11
– Чего это вы, Константин Дмитриевич, кусаться вздумали, – со слезами в голосе спросила она, – если вам неудобно было или жало где, могли бы по-хорошему попросить, я бы хватку ослабила. А то распускает зубы, как младенец какой. Стыдно вам.
– Это мне стыдно? – вспылил Комаров.
Опять эта телка совхозная заставила ощутить ее силу и его немощь, опять унизила его и выставила на посмешище. Пусть только перед самим собой, но что может быть страшнее смеха над собственными слабостями и собственным позором? Злость его подогрел еще и Мухтар. Мерзкая скотина скромненько тусовалась невдалеке, делая вид, что разыскивает в пышной траве растения покалорийнее. А ведь стоило ему только поддеть рогами девушку-спрута, как позор мог миновать голову участкового совхоза имени Но-Пасарана.
– Я, между прочем, при исполнении, – почти прошипел он, – а нападение на участкового при исполнении карается законом.
– Да я и не нападала, – пожала плечами девушка, – я просто хотела помешать совершить вам бестактность. Я боялась, что вы сдуру побежите арестовывать Федора.
– Да кто вы такая, чтобы покрывать убийцу, какие бы мотивы им не руководили! – продолжал бушевать Комаров.
Злость его подогревалась еще и тем, что задержание подозреваемого находилось на грани срыва. Хорошо, если вся троица хоть в душе осталась законопослушна. А если нет? Ну, с Федором он, наверное, сладит. С Еленой – тоже. А вот если Калерия опять начнет демонстрировать свою бычью мощь и силу? Еще и жизни лишат, чего доброго. Или привяжут к дереву под муравейником и оставят умирать мучительной смертью. И Мухтар, гад, не помогает. Вон как ластиться к Калерии!
Мухтар и впрямь терся щекой о бедро девушки, закрыв глаза от удовольствия.
«Вот собака никогда не предала бы хозяина, – клял себя Комаров, – давно надо было договориться об овчаренке, сейчас уже обучал бы его командам, а этого двуличного козла отправил на живодерню».
Возникшая перед его глазами картинка отправления Мухтара на живодерню немного утолила жажду мести и даже вызвала некоторое сострадание к бестолковому напарнику.
«В конце концов, я тоже виноват, – начал оправдывать Костя товарища, – толком не обучил, а требования предъявляю как к матерому сыскному псу».
– Не забирай его, – прервала размышления Кости Калерия, – они же любят друг друга.
– Мало ли кто кого любит, – строго прервал ее Костя, – леди Макбет тоже мужа любила. И Отелло жену. И это не помешало совершить им ужасающие по своей тяжести преступления.
– Про Отелло слыхала, – задумалась Калерия. Он Дездемону будто бы за измену придушил. Ну так он же ясно растолковал, что не конкретно жену гулящую убивает, а зло в ее лице. Тем более, что Ленка-то жива. И убивать ее Федор не собирается. Вон как милуются!
– В кино с Депардье про соседку тоже влюбленные миловались, – со знанием жизни заявил Костя, – а в самый ответственный момент она его: бац! И в висок из пистолета. Да сколько таких случаев и в криминальной практике было! И вообще, я еще не утверждаю, что он убийца, – поправился Костя, – на него падает подозрение, это так, но пока причастность к убийству не доказана, он будет считаться просто задерженным.
– А может такое быть, что это не он Серегу-то в грудь ножом? – с надеждой в голосе спросила Калерия.
– Все может быть, – авторитетным тоном заявил Комаров, – только пока он сам своими действиями подтверждает свою вину. Вместо того, чтобы прийти по повестке в отделение, прячется как уголовник какой. Ну скажите сами, разве будет честный человек скрываться от правосудия, если за ним нет вины?
– Почему ты зовешь меня на «вы»? – совершенно нелогично перевела разговор Калерия.
– Между нами возможны исключительно официальные отношения, – быстро ответил Костя, – поэтому я и обращаюсь к вам официально.
Калерия промолчала. Поняла ли она намек Комарова, или просто постаралась пропустить его мимо ушей – Костя не понял.
– А если ему убежать? Никто не знает, что ты нашел Федора, позволь ему убежать, ну ради любви! Ради Отеллы и Макбеты!
– Нет, – отрезал Костя, – убийца должен сидеть в тюрьме, и он будет сидеть! Я сказал! Он обязан расплатиться за совершенное перед собой, богом и людьми.
– Бог. Он давно простил Федора, даже если тот действительно убил. Иначе зачем он подарил ему любовь жены? Не в наказание же.
Диспут на лесном пенечке начал утомлять Комарова. Если пошел разговор о высшей справедливости, то продолжаться он может до бесконечности. А бессрочные беседы с Калерией в чаще не входили в планы Комарова.
«Неспроста все это. Соблазняет? Не похоже. Нет всех этих дамских приемчиков, о которых предупреждал нас Виктор Августинович. Понял! Она же элементарно заговаривает мне зубы! Я, как полный идиот, развесил уши, а Федорчуки между тем шагают по волчьим тропам и радуются, что так легко улизнули от недотепы-участкового!»
– Пропустите, – вскочил он, прервав Калерию на полуслове, – мне надо идти выполнять свой долг.
– Не пущу, – Калерия загородила внушительным торсом тропу, – не пущу, пока подруга не попрощается с любимым.
– Да они уже десять раз попрощаться могли, – заорал Костя, забыв о конспирации.
– Это городские за пять минут управляются. А деревенские мужики крепкие, экологией не испоганенные. Им и часу мало.
«Вот жена кому достанется, – посочувствовал неведомому бедолаге Комаров, – с такой не то что по серьезным вопросам, и по мелочам-то не поспоришь».
Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом, решив, что убеждением и силой с этой этнической красоткой ничего не сделаешь, рванул напролом через кусты, решив применить обманный маневр.
Впрочем, маневр заранее был обречен на провал. В Калерии всего было слишком много: красоты, силы, доброты, ума и, увы, ловкости. Девушка-спрут успела выбросить вперед руку, которая оказалась не по Костиным расчетам длинной, и схватила его за штаны. Куртку Костя еще в обед надел специальную, маскировочную, синюю, с черными пуговицами, а вот джинсы не поменял. Известно, что джинсовая ткань – одна из самых прочных. Так что теперь вопрос стоял только о том, кто кого перетянет: Комаров Калерию или Калерия Комарова.
Костя был не хилого десятка. В школе милиции он запросто справлялся даже с тренером. Но что значат даже десяток тренеров по восточным единоборствам перед одной Калерией Белокуровой!
Какое-то время Костя еще пытался удержать равновесие. Но вот его физическое тело медленно, но неуклонно стало приближаться к девушке. Калерия молча, почти не пыхтя, волокла к себе юношу, неотрывно глядя ему в глаза, как старый мудрый удав смотрит в глазки юной неопытной обезьяне. Вот она уже переволокла его через куст, который в прыжке так удачно перелетел Комаров, вот привлекла к себе и прижала к мягкому, поддатливому, горячему телу.
Костя совершенно потерял способность к сопротивлению.
"И что я должен теперь делать? – мучительно соображал он. – Такая ситуация не могла прийти в голову даже опытнейшему Афиногенову. Значит, надо самому искать выход. Итак, что мы имеем? Имеем девушку, сжимающую в объятиях участкового при исполнении. Поведенческие варианты:
а) Нормальный здоровый мужчина просто обязан так же крепко прижаться к ней и впиться ей в уста страстным поцелуем;
б) ненормальный мужчина может позволить себе закричать: «Мама» и потерять сознание;
в) мужчина при исполнении теоретически должен строго потребовать: «Отпустите, гражданка Белокурова», и в подтверждение своих намерений дрыгнуть наиболее свободным членом, предположительно, ногой.
– Отпустите, гражданка Белокурова, – строго просипел
Комаров и в подтверждение своих мыслей дрыгнул ногой.
– Не отпущу, – сквозь зубы ответила Калерия, – пока подруга вволю не напрощается с возлюбленным, никуда не отпущу.
– А как вы мне докажете, что они в данный момент именно прощаются, а не бредут сквозь лесную чащу с узелочками?
– А никак. После сам поймешь и благодарить меня будешь.
Пытка объятиями девушки-спрута продолжалась минут двадцать шесть. Жар тела Калерии и душевный дискомфорт заставил
Комарова вспотеть. Пот противно стекал за ушами, щекотал шею, струился по высокому бледному лбу участкового. Время от времени Калерия заботливо вытирала струйки широкой, совершенно сухой ладонью и ласково шептала: «Потерпи, родимый, еще немного осталось».
От нечего делать Комаров стал рассказывать ей вычитанную в далеком детстве легенду о способе наказания нецеломудренных влюбленных не то в какой-то азиатской, не то в африканской стране.
– Блудливую жену и ее совратителя привязывали крепко-накрепко друг к другу лицом к лицу и оставляли так на несколько суток. Они могли передвигаться, лежать, даже питаться. Кормили их как на убой, исключительно деликатесами с мочегонными и слабительными свойствами. Через час влюбленные становились бывшими влюбленными, а уже спустя сутки ненавидели не только друг друга, но и весь противоположный пол вместе взятый.
– Да ну? Ужас какой, – причитала Калерия, не ослабляя хватки.
– А еще психологи выделяют четыре зоны или территории невербального общения, – пытался с помощью эрудиции образумить девушку Комаров, – первая зона ограничивается пятнадцатью – сорока шестью сантиметрами. Эта зона называется интимной зоной. Вторжение в нее позволительно только очень близким людям, а несанкционированное нарушение вызывает отвращение и желание навсегда избавиться от непрошенного визитера. Вплоть до убийства оного, – приврал для острастки Комаров.
– Как вы много знаете, Константин Дмитриевич, – восхитилась Калерия. – А вторая зона?
– Ка-ле-ри-я! – прервал их беседу голос Ленки.
– Ну, вот и все, – удовлетворенно вздохнула Калерия. – Вы уж не арестовывайте Федора при Ленке. Я ее уведу, а вы его вяжите. А то крику не оберешься.
– И вы не будете мне мешать? – не поверил своему счастью Костя.
– Да что уж тут мешать! Ты только разберись, пожалуйста. Не бери грех на душу.
Бросив последний, прощальный взгляд на Комарова, Калерия легко зашагала по узкой лесной тропе. Спустя пять минут по той же тропе пополз и Костя.
Глава 11
О камнях и змеюках
Федорчук сдался без боя. Напрасно Комаров прополз довольно большое расстояние по колючей лесной тропе для обеспечения элемента неожиданности, напрасно просидел в засаде за углом дома, надеясь услышать что-нибудь важное и уличающее подозреваемого, напрасно поминутно шикал на Мухтара, слишком громко чавкающего над какой-нибудь аппетитной лесной травинкой.
Когда наконец Костя решил, что наиболее благоприятное мгновение для нападение настало, он совершил свой коронный прыжок, за который в школе милиции его всегда ставили в пример товарищам по группе. Комаров разогнался, сгруппировался и шаровой молнией влетел в закрытое маленькое окошко избушки.
Элемент неожиданности был налицо. Брызги разбитого стекла, треск деревянной рамы, хриплое Костино «стоять, руки вверх!» могли повергнуть в панику и более закоренелого убийцу, чем Федорчук.
Но видимо, Федор уже настолько закоренел, что даже не вскочил с грубо сработанной деревянной лежанки и даже не зажмурился от страха.
– Уж заждался тебя, – грубовато, но беззлобно сказал он, – битый час под окном в шуршавчика играешься. Я даже вздремнуть хотел, но побоялся, что палить начнешь сдуру. А ты ничего, только окно зачем-то сломал. Кто вставлять-то будет? Сейчас-то еще ничего, а вот к осени надо будет расстараться. Мне уж не суждено, а вот ты позаботся. А то снегу наметет, да зверье нашкодничает.
Федор до обидного безропотно позволил надеть на себя наручники и добровольно пошел впереди Комарова по направлению к Но-Пасарану.
– Слушай, а что, правда я так громко наблюдал за домом? – уже перед самым совхозом решился наконец спросить конвоируемого Комаров.
– Да не, – снисходительно ответил Федор, – это мне Калерия про тебя шепнуть успела.
– Вот контра, – не удержался Костя.
Вечером накануне убийства к нему поступил сигнал о том, что жена запланировала свидание с полюбовником в окрестностях усадьбы Куркулевых. Федор поверил сразу. Давно уже в душе его взрослело и плодилось подозрение в неверности супруги. Плодилось, но не приносило доказательств. А бездоказательная муштра жены в сельской местности является признаком дурного тона и недостаточной мужественности. Поэтому Федор одновременно обрадовался сигналу и загрустил. Обрадовался он тому, что наконец-то можно поставить все точки над "и" и разрубить постылый узел лживого насквозь брака, а горевал из-за того, что не смог сберечь любовь и верность симпатичной, в общем, и очень удобной в хозяйстве Ленки. А где теперь другую-то найдешь? Молодые драпают в город, как тараканы от «Раптора», а старые и своим-то не больно нужны. Так что менять Ленку ему не хотелось, а теперь пришлось бы. Или менять – или прибить маленько, судя по обстоятельствам. Федор еще не решил. В любом случае, на сигнал реагировать все равно пришлось бы. Иначе в Но-Пасаране его не понял бы ни стар, ни млад.
Вооружившись решительностью и бескомпромистностью и опрокинув граненый стакан мутноватого жгучего пойла, Федор отправился на место преступления. Шел он тихо, поэтому мерзкое характерное Ленкино хихикание услышал издалека. Предательский свет полной луны как примитивный городской фонарь освещал двуголовый шевелящийся объект. Федору было все прекрасно видно. Видно то, как порочная Ленка запрокинула голову, обнажив белую длинную шею с чувственной ямочкой, как Куроедов нежно и легко щекочет эту ямочку своими бульбовскими усищами, как руки его нервно и торопливо расстегивают поддатливые и равнодушные пуговицы блузки, как усы его медленно спускаются от ямочки к впадинке между пышными, не утратившими своей упругости грудями. Смех жены менял тембр, незаметно, но безнадежно переливался в животные, хрипловатые, пульсирующие постанывания… Как долго она не стонала так для Федора!
…из темноты выросла высокая, казавшаяся особенно громадной для нечистой совести сластолюбцев фигура мужа.
Подобно пушкинскому Командору, одним своим появлением парализовал он волю и способность к сопротивлению неверной супруги и ее соблазнителя.
– Иди домой, – свистящим шепотом потребовал местный Отелло.
«Личина преступника, сынок, не зеркало его души. Только очень проницательный и опытный человек может увидеть за внешним обликом подозреваемого его внутреннюю сущность. И то исключительно через глаза. Наука физиогномика, конечно, увеличивает шансы познания человеческой души, но и она не абсолютна. И в ней встречаются погрешности. Поэтому первое правило сыщика – доверять только неопровержимым вещественным доказательствам».
Следуя этому правилу, Федорчук вполне мог маскировать за внушающей доверие внешностью преотвратную сущность хладнокровного убийцы. Не забывал Костя о том, что решение взяться за нож могло прийти к подозреваемому в состоянии аффекта. Так или иначе, все указывало на то, что Федора придется задержать.
А сейчас Федор сидел напротив Комарова, уронив буйную голову на грудь. Казалось, он заново переживал позор и горечь тех мучительных минут, казалось, что снова безнадежно пытается взять себя в руки.
– Что было дальше? – осипшим голосом прервал молчание Комаров.
– Не помню, – не поднимая головы, ответил Федор. – Месиво какое-то красное перед глазами. Помню, что бил эту рожу ненавистную, прямо в усы целил. Наверное, и он меня тоже. Ничего тогда не чувствовал. Крови хотел. Его, Ленкиной. Всех. Помню, камень держал. Над головой его. А вот как голову разбил ему – уже не помню. Помню, как сидел уже около дома под штакетником. И еще змея. Змея на ветке сидела. Сидела, гадина, не шевелилась, на меня смотрела. Думала под ветку замаскироваться. Но только я ее все равно убил. Всю ножом исполосовал. Большая такая змеища, зеленая. Шипела.
– Вы утверждаете, что убили Сергея Куроедова камнем? – переспросил Костя.
– Не помню. Был камень, и змея была. Наверное, убил.
– Нож ваш? – Костя выбросил перед Федорчуком пластиковый пакет с ножом. Наборная ручка, широкое лезвие потемнели и помутнели от бурых расплывов крови.
– Ну, – ошарашено подтвердил Федор. – Только кровь-то змеюкина. Или у змеюк крови не бывает?
– Бывает, – машинально ответил Комаров. – Но нож этот в крови Куроедова, а не змеи. И на голове трупа…– вовремя остановился он. Совсем не обязательно знать подозреваемому, что он так и не опустил камень на голову соблазнителя жены.
Комаров уже понял, что допрос Федорчука на данном этапе не сможет принести новых результатов. Необходимо выяснить, действительно ли отпечатки пальцев на ноже соответствуют отпечаткам Федорчука, был ли камень, и где труп гигантской зеленой змеи, убиенной той же ночью обманутыми мужем. За короткий допрос Костя узнал много важного. Но его мучил один вопрос, практически не относящийся к следствию.
– Скажите, Федор, – тихо спросил он, когда уже вел того в камеру, – почему вы не отреагировали на сигнал Белокуровой и не убежали? Почему сдались без боя?
– Да какой из меня беглец! – махнул рукой Федор, – я когда в рейс-то ухожу, только домом и грежу, а убегать навсегда, от дома, скотины, Ленки… Не по мне это. Да и совесть жжет. Никогда и куренка не мог забить, а тут – целый человек…
– А Ленка? Вы так быстро простили ее, или просто усыпили бдительность, чтобы потом покарать?
– Не простил, – хрипло ответил Федор. – Просто люблю.
Костя ждал и боялся этого момента. Если отпечатки Федора совпадают с отпечатками на ноже, то можно бежать в сельпо за лимонадом и праздновать счастливое окончание первого дела. Если нет – все с начала. Или с конца. В общем, об этом даже не хотелось думать.
Со времен разгрома, учиненного Мухтаром, Костя хранил документы и улики в том же самом чемодане, но не в шкафу, а на чердаке, в кованом дубовом сундуке с пудовым замком, сохранившемся со времен царя Гороха. По крайней мере, чеканка, выбитая на медных полосах, опоясывающих сундук, гласила, что сей предмет интерьера был изготовлен в 1667 году от Рождества Христова.
Комаров не раз отправлял гневные депеши с требованием предоставить ему новый сейф в район и даже громко ругался лично, но его «кормили» заверениями в том, что делается все возможное для решения этой проблемы, и сейф для участкового совхоза имени Но-Пасарана будет непременно включен в смету на будущий год. Поэтому приходилось носить все необходимое на работу, а потом волочить с работы домой. Костя даже придумал своеобразное опечатывание сундука. Конечно, глупо было рассчитывать, что пластилиновая печать с отпечатком пуговицы с форменного кителя остановит злоумышленника, но показать Косте, что кто-то покушался на его сокровища, опечатывание вполне могло бы.
Комаров нацепил на лоб шахтерский фонарь, подаренный братом, и полез по шаткой лестнице на чердак. Фонарик распугал сонные тени, дремавшие за паутиной углов чердака, и осветил сундук. Замок висел на месте, крышка была закрыта, от печати осталась жалкая, измазанная зеленым пластилинам нитка.
Комаров похолодел. Мухтар, конечно, героический козел, но забраться на чердак не смог бы. Значит, печать сорвал человек. Человек, заинтересованный в запутывании дела. Пока Костя занимался расследованием, этот человек проник на чердак, смог открыть замок и похитил то, ради чего затеял всю операцию. Но что?
От волнения Костя долго не попадал громадным ключом в замочную скважину. Наконец ключ угрожающе завизжал, сигнализируя о работе открывающего механизма, и дужка толщиной в два пальца откинулась.
То, чего так боялся Костя не произошло. Все содержимое сундука было на месте. Делая от нетерпения много лишних движений, он сверил отпечатки пальцев. Они совпадали. Дело было раскрыто.
Костю даже подбросило на кровати. Как же он забыл! Вчера, в угаре от всех событий дня сорванная пломба совсем вылетела у него из головы! Да, попытка злоумышленника не увенчалась успехом, но она была, и пресечь подобные деяния было необходимо раз и навсегда.
– Дед, – рявкнул Комаров, скатившись с лестницы, – кто вчера приходил, пока меня не было?
– Да много кого, – нехотя ответил дед. – Рази всех упомнишь?
– Да ты не набивай себе цену, а говори конкретно, кто, да кто.
– Ага. Я тебе по простоте душевной скажу, а ты всех в воронок побросаешь, да в каторгу.
– Что я тебе, совсем Берия, что ли, – обиделся Комаров. – Борешься тут с преступностью, и никакой благодарности.
– Дык то с преступностями, – не сдавался Печной, – с преступностями я и сам бороться люблю. А ты Федьку зачем-то повязал. А я еще его мамку на руках может нянчил.
– Маму Джека-Потрошителя тоже, может, многие нянчили. Что же теперь, его и сажать нельзя было?
– Что-то не упомню такого, – заинтересовался дед, – это Фадеевых, что ли?
– В общем, так, – не терпящим возражений тоном сказал Комаров, – или ты говоришь, кто приходил в мое отсутствие, или я зову Джека-Потрошителя и Берию в одном флаконе.
Сразу сообразил Печной, кого имел в виду Костя или нет, Комаров не понял. Так или иначе, ответом ему было молчание.
– Анна Васильевна, – нарочито громко позвал Костя.
Дед молчал.
– Анна Васильевна! – высунул голову в окно Комаров.
С печи не было слышно ни шороха.
– Анна Васильевна!
Неизвестно, по какой причине молчал Печной. Заговорила ли в нем гордая кровь героя-разведчика, смертная обида на Комарова или он просто по-стариковски заснул на пол-слове? Так или иначе, печь со своим постояльцем безмолвствовала.
– Звал, сынок? – возникла в дверях улыбающаяся Анна Васильевна. – И то, дура старая, с завтраком припоздала.
– Да я не за этим вас звал, – испугался содеянного Костик.
Пока он придумывал, зачем мог позвать хозяйку, не выдавая деда, она тараторила, с любовью накрывая на стол.
– Я тебе маленков с ранья настряпала. И сметанки подбила, чтобы попышнее была. Кушай, тебе много тела для солидности наесть бы надо, а с маленков тело хорошо идет, стремительно. Кофу со сливками, или с вареньем наливать?
– Спасибо, лучше со сливками.
– И то верно. Сливки они для расширения фигуры гораздо пользительнее, чем варение. Ничего, я тебя быстро солидным сделаю. От моих харчей еще никто с тела не спадал. А чем тебя там Калерия вчера кормила? – с явным оттенком ревности в голосе спросила она. – Поди-ка кроме картохи в мундире, да огурцов ничего и не догадалась принести? Ходит тут только, клиентов перебивает. Мальчонка исхудал совсем.
– Вы о чем? – с набитым ртом спросил Комаров, – какая еще картоха?
– Да неужели на котлеты расстаралась?
– Какие котлеты? От вашей Калерии одни неприятности, а не котлеты. Котлеты! Да хоть бы из золота они были, котлеты ее эти, и то не стал бы есть. А вы говорите.
– Так ты не по-ужинавши лег! – всплеснула руками Анна
Васильевна, – Господи, Пресвятая Богородица, Царица, Мать Небесная! Голова моя, бедовая. А я смотрю, они – шасть к тебе в хату, ну, думаю, опять едой завлекать пришла. И не понесла тебе ужину-то. А она, гадюка такая, только нервы помотала, а кормить так и не стала! Да как же я теперь Крестной Бабке в глаза смотреть буду! Да меня теперь камнями закидать мало, растяпу доверчивую!
Причитания Анны Васильевны постепенно переходили в протяжное, монотонное завывание, тело ее покачивалось в такт завываниям, но глаза были сухими и внимательно следили за реакцией любимого постояльца.
– Анн Васильн, – тряхнул ее Костя, – да не сокрушайтесь вы, я и не вспомнил вчера о ужине. Вы мне лучше ска…
– О-о-й, беда-то кака, – перебила его женщина, – первый признак дистрофии – о еде забывать. Не видать мне теперь царствия небесного-о-о.
Когда наконец Костя решил, что наиболее благоприятное мгновение для нападение настало, он совершил свой коронный прыжок, за который в школе милиции его всегда ставили в пример товарищам по группе. Комаров разогнался, сгруппировался и шаровой молнией влетел в закрытое маленькое окошко избушки.
Элемент неожиданности был налицо. Брызги разбитого стекла, треск деревянной рамы, хриплое Костино «стоять, руки вверх!» могли повергнуть в панику и более закоренелого убийцу, чем Федорчук.
Но видимо, Федор уже настолько закоренел, что даже не вскочил с грубо сработанной деревянной лежанки и даже не зажмурился от страха.
– Уж заждался тебя, – грубовато, но беззлобно сказал он, – битый час под окном в шуршавчика играешься. Я даже вздремнуть хотел, но побоялся, что палить начнешь сдуру. А ты ничего, только окно зачем-то сломал. Кто вставлять-то будет? Сейчас-то еще ничего, а вот к осени надо будет расстараться. Мне уж не суждено, а вот ты позаботся. А то снегу наметет, да зверье нашкодничает.
Федор до обидного безропотно позволил надеть на себя наручники и добровольно пошел впереди Комарова по направлению к Но-Пасарану.
– Слушай, а что, правда я так громко наблюдал за домом? – уже перед самым совхозом решился наконец спросить конвоируемого Комаров.
– Да не, – снисходительно ответил Федор, – это мне Калерия про тебя шепнуть успела.
– Вот контра, – не удержался Костя.
* * *
На допросе Федорчук раскололся сразу.Вечером накануне убийства к нему поступил сигнал о том, что жена запланировала свидание с полюбовником в окрестностях усадьбы Куркулевых. Федор поверил сразу. Давно уже в душе его взрослело и плодилось подозрение в неверности супруги. Плодилось, но не приносило доказательств. А бездоказательная муштра жены в сельской местности является признаком дурного тона и недостаточной мужественности. Поэтому Федор одновременно обрадовался сигналу и загрустил. Обрадовался он тому, что наконец-то можно поставить все точки над "и" и разрубить постылый узел лживого насквозь брака, а горевал из-за того, что не смог сберечь любовь и верность симпатичной, в общем, и очень удобной в хозяйстве Ленки. А где теперь другую-то найдешь? Молодые драпают в город, как тараканы от «Раптора», а старые и своим-то не больно нужны. Так что менять Ленку ему не хотелось, а теперь пришлось бы. Или менять – или прибить маленько, судя по обстоятельствам. Федор еще не решил. В любом случае, на сигнал реагировать все равно пришлось бы. Иначе в Но-Пасаране его не понял бы ни стар, ни млад.
Вооружившись решительностью и бескомпромистностью и опрокинув граненый стакан мутноватого жгучего пойла, Федор отправился на место преступления. Шел он тихо, поэтому мерзкое характерное Ленкино хихикание услышал издалека. Предательский свет полной луны как примитивный городской фонарь освещал двуголовый шевелящийся объект. Федору было все прекрасно видно. Видно то, как порочная Ленка запрокинула голову, обнажив белую длинную шею с чувственной ямочкой, как Куроедов нежно и легко щекочет эту ямочку своими бульбовскими усищами, как руки его нервно и торопливо расстегивают поддатливые и равнодушные пуговицы блузки, как усы его медленно спускаются от ямочки к впадинке между пышными, не утратившими своей упругости грудями. Смех жены менял тембр, незаметно, но безнадежно переливался в животные, хрипловатые, пульсирующие постанывания… Как долго она не стонала так для Федора!
…из темноты выросла высокая, казавшаяся особенно громадной для нечистой совести сластолюбцев фигура мужа.
Подобно пушкинскому Командору, одним своим появлением парализовал он волю и способность к сопротивлению неверной супруги и ее соблазнителя.
– Иди домой, – свистящим шепотом потребовал местный Отелло.
* * *
Федор Косте понравился. Ну что тут поделаешь? Понравился, и все. Он даже начал понимать, почему но-пасаранцы так тщательно скрывали роман Куроедова с женой Федорчука. Подозреваемый совсем не был похож на классического убийцу: ни тебе выдающейся вперед челюсти, ни маленьких злобных глазок, даже суетливых движений, иллюстрирующих нервное волнение, не наблюдалось. Но не зря Костя с отличием закончил школу милиции. В голове его, как наяву, зазвучали слова Виктора Августиновича:«Личина преступника, сынок, не зеркало его души. Только очень проницательный и опытный человек может увидеть за внешним обликом подозреваемого его внутреннюю сущность. И то исключительно через глаза. Наука физиогномика, конечно, увеличивает шансы познания человеческой души, но и она не абсолютна. И в ней встречаются погрешности. Поэтому первое правило сыщика – доверять только неопровержимым вещественным доказательствам».
Следуя этому правилу, Федорчук вполне мог маскировать за внушающей доверие внешностью преотвратную сущность хладнокровного убийцы. Не забывал Костя о том, что решение взяться за нож могло прийти к подозреваемому в состоянии аффекта. Так или иначе, все указывало на то, что Федора придется задержать.
А сейчас Федор сидел напротив Комарова, уронив буйную голову на грудь. Казалось, он заново переживал позор и горечь тех мучительных минут, казалось, что снова безнадежно пытается взять себя в руки.
– Что было дальше? – осипшим голосом прервал молчание Комаров.
– Не помню, – не поднимая головы, ответил Федор. – Месиво какое-то красное перед глазами. Помню, что бил эту рожу ненавистную, прямо в усы целил. Наверное, и он меня тоже. Ничего тогда не чувствовал. Крови хотел. Его, Ленкиной. Всех. Помню, камень держал. Над головой его. А вот как голову разбил ему – уже не помню. Помню, как сидел уже около дома под штакетником. И еще змея. Змея на ветке сидела. Сидела, гадина, не шевелилась, на меня смотрела. Думала под ветку замаскироваться. Но только я ее все равно убил. Всю ножом исполосовал. Большая такая змеища, зеленая. Шипела.
– Вы утверждаете, что убили Сергея Куроедова камнем? – переспросил Костя.
– Не помню. Был камень, и змея была. Наверное, убил.
– Нож ваш? – Костя выбросил перед Федорчуком пластиковый пакет с ножом. Наборная ручка, широкое лезвие потемнели и помутнели от бурых расплывов крови.
– Ну, – ошарашено подтвердил Федор. – Только кровь-то змеюкина. Или у змеюк крови не бывает?
– Бывает, – машинально ответил Комаров. – Но нож этот в крови Куроедова, а не змеи. И на голове трупа…– вовремя остановился он. Совсем не обязательно знать подозреваемому, что он так и не опустил камень на голову соблазнителя жены.
Комаров уже понял, что допрос Федорчука на данном этапе не сможет принести новых результатов. Необходимо выяснить, действительно ли отпечатки пальцев на ноже соответствуют отпечаткам Федорчука, был ли камень, и где труп гигантской зеленой змеи, убиенной той же ночью обманутыми мужем. За короткий допрос Костя узнал много важного. Но его мучил один вопрос, практически не относящийся к следствию.
– Скажите, Федор, – тихо спросил он, когда уже вел того в камеру, – почему вы не отреагировали на сигнал Белокуровой и не убежали? Почему сдались без боя?
– Да какой из меня беглец! – махнул рукой Федор, – я когда в рейс-то ухожу, только домом и грежу, а убегать навсегда, от дома, скотины, Ленки… Не по мне это. Да и совесть жжет. Никогда и куренка не мог забить, а тут – целый человек…
– А Ленка? Вы так быстро простили ее, или просто усыпили бдительность, чтобы потом покарать?
– Не простил, – хрипло ответил Федор. – Просто люблю.
* * *
– Итак, расследование практически подходит к концу, – размышлял Комаров, вышагивая километры по комнате. – Осталась самая малость. Заставить вспомнить все в подробностях Федорчука, сверить отпечатки пальцев и попробовать найти змею и камень, чтобы закончить картину убийства. Свидетелей, как я понимаю, нет и не будет. Значит, все зависит от показаний самого Федора и прямых и косвенных улик. В принципе, преступление на 90% раскрыто. Есть признание, есть мотив, есть даже почти свидетель – а Елена признается, что оставила Федора и Сергея наедине, и муж ее был в праведном и неконтролируемом гневе. Признается, никуда не денется. Федор же признался. В крайнем случае, припугну лишением свободы за дачу ложных показаний. Итак, пальчики. Что нам скажут пальчики?Костя ждал и боялся этого момента. Если отпечатки Федора совпадают с отпечатками на ноже, то можно бежать в сельпо за лимонадом и праздновать счастливое окончание первого дела. Если нет – все с начала. Или с конца. В общем, об этом даже не хотелось думать.
Со времен разгрома, учиненного Мухтаром, Костя хранил документы и улики в том же самом чемодане, но не в шкафу, а на чердаке, в кованом дубовом сундуке с пудовым замком, сохранившемся со времен царя Гороха. По крайней мере, чеканка, выбитая на медных полосах, опоясывающих сундук, гласила, что сей предмет интерьера был изготовлен в 1667 году от Рождества Христова.
Комаров не раз отправлял гневные депеши с требованием предоставить ему новый сейф в район и даже громко ругался лично, но его «кормили» заверениями в том, что делается все возможное для решения этой проблемы, и сейф для участкового совхоза имени Но-Пасарана будет непременно включен в смету на будущий год. Поэтому приходилось носить все необходимое на работу, а потом волочить с работы домой. Костя даже придумал своеобразное опечатывание сундука. Конечно, глупо было рассчитывать, что пластилиновая печать с отпечатком пуговицы с форменного кителя остановит злоумышленника, но показать Косте, что кто-то покушался на его сокровища, опечатывание вполне могло бы.
Комаров нацепил на лоб шахтерский фонарь, подаренный братом, и полез по шаткой лестнице на чердак. Фонарик распугал сонные тени, дремавшие за паутиной углов чердака, и осветил сундук. Замок висел на месте, крышка была закрыта, от печати осталась жалкая, измазанная зеленым пластилинам нитка.
Комаров похолодел. Мухтар, конечно, героический козел, но забраться на чердак не смог бы. Значит, печать сорвал человек. Человек, заинтересованный в запутывании дела. Пока Костя занимался расследованием, этот человек проник на чердак, смог открыть замок и похитил то, ради чего затеял всю операцию. Но что?
От волнения Костя долго не попадал громадным ключом в замочную скважину. Наконец ключ угрожающе завизжал, сигнализируя о работе открывающего механизма, и дужка толщиной в два пальца откинулась.
То, чего так боялся Костя не произошло. Все содержимое сундука было на месте. Делая от нетерпения много лишних движений, он сверил отпечатки пальцев. Они совпадали. Дело было раскрыто.
* * *
Прапор возвестил о начале нового рабочего дня. Костя сладко потянулся. Этот день обещал быть хлопотным. Для начала надо было съездить в центр, доложить об окончании расследования и завершить бумажную волокиту. Заодно надо было поскандалить насчет сейфа. Сейф!Костю даже подбросило на кровати. Как же он забыл! Вчера, в угаре от всех событий дня сорванная пломба совсем вылетела у него из головы! Да, попытка злоумышленника не увенчалась успехом, но она была, и пресечь подобные деяния было необходимо раз и навсегда.
– Дед, – рявкнул Комаров, скатившись с лестницы, – кто вчера приходил, пока меня не было?
– Да много кого, – нехотя ответил дед. – Рази всех упомнишь?
– Да ты не набивай себе цену, а говори конкретно, кто, да кто.
– Ага. Я тебе по простоте душевной скажу, а ты всех в воронок побросаешь, да в каторгу.
– Что я тебе, совсем Берия, что ли, – обиделся Комаров. – Борешься тут с преступностью, и никакой благодарности.
– Дык то с преступностями, – не сдавался Печной, – с преступностями я и сам бороться люблю. А ты Федьку зачем-то повязал. А я еще его мамку на руках может нянчил.
– Маму Джека-Потрошителя тоже, может, многие нянчили. Что же теперь, его и сажать нельзя было?
– Что-то не упомню такого, – заинтересовался дед, – это Фадеевых, что ли?
– В общем, так, – не терпящим возражений тоном сказал Комаров, – или ты говоришь, кто приходил в мое отсутствие, или я зову Джека-Потрошителя и Берию в одном флаконе.
Сразу сообразил Печной, кого имел в виду Костя или нет, Комаров не понял. Так или иначе, ответом ему было молчание.
– Анна Васильевна, – нарочито громко позвал Костя.
Дед молчал.
– Анна Васильевна! – высунул голову в окно Комаров.
С печи не было слышно ни шороха.
– Анна Васильевна!
Неизвестно, по какой причине молчал Печной. Заговорила ли в нем гордая кровь героя-разведчика, смертная обида на Комарова или он просто по-стариковски заснул на пол-слове? Так или иначе, печь со своим постояльцем безмолвствовала.
– Звал, сынок? – возникла в дверях улыбающаяся Анна Васильевна. – И то, дура старая, с завтраком припоздала.
– Да я не за этим вас звал, – испугался содеянного Костик.
Пока он придумывал, зачем мог позвать хозяйку, не выдавая деда, она тараторила, с любовью накрывая на стол.
– Я тебе маленков с ранья настряпала. И сметанки подбила, чтобы попышнее была. Кушай, тебе много тела для солидности наесть бы надо, а с маленков тело хорошо идет, стремительно. Кофу со сливками, или с вареньем наливать?
– Спасибо, лучше со сливками.
– И то верно. Сливки они для расширения фигуры гораздо пользительнее, чем варение. Ничего, я тебя быстро солидным сделаю. От моих харчей еще никто с тела не спадал. А чем тебя там Калерия вчера кормила? – с явным оттенком ревности в голосе спросила она. – Поди-ка кроме картохи в мундире, да огурцов ничего и не догадалась принести? Ходит тут только, клиентов перебивает. Мальчонка исхудал совсем.
– Вы о чем? – с набитым ртом спросил Комаров, – какая еще картоха?
– Да неужели на котлеты расстаралась?
– Какие котлеты? От вашей Калерии одни неприятности, а не котлеты. Котлеты! Да хоть бы из золота они были, котлеты ее эти, и то не стал бы есть. А вы говорите.
– Так ты не по-ужинавши лег! – всплеснула руками Анна
Васильевна, – Господи, Пресвятая Богородица, Царица, Мать Небесная! Голова моя, бедовая. А я смотрю, они – шасть к тебе в хату, ну, думаю, опять едой завлекать пришла. И не понесла тебе ужину-то. А она, гадюка такая, только нервы помотала, а кормить так и не стала! Да как же я теперь Крестной Бабке в глаза смотреть буду! Да меня теперь камнями закидать мало, растяпу доверчивую!
Причитания Анны Васильевны постепенно переходили в протяжное, монотонное завывание, тело ее покачивалось в такт завываниям, но глаза были сухими и внимательно следили за реакцией любимого постояльца.
– Анн Васильн, – тряхнул ее Костя, – да не сокрушайтесь вы, я и не вспомнил вчера о ужине. Вы мне лучше ска…
– О-о-й, беда-то кака, – перебила его женщина, – первый признак дистрофии – о еде забывать. Не видать мне теперь царствия небесного-о-о.