– Оборотень, – выдохнул бродяга. – Оборотень! – завизжал он уже во всю силу своих легких и рванул в обратном направлении.
– Окружай! – шепнул Костя Мухтару и начал преследование.
Мухтар, поняв, что от него требовалось, зацокал копытами вслед беглецу. Костя, ориентируясь на звуки копыт, побежал за ним. Бег в темноте стоил ему ушибленного колена и разорванной на локте рубахи, но расстояние между ним и преследуемым не сокращалось. Если бы не Мухтар, неизвестно, чем бы закончилась ночная погоня.
Наткнулся на преследуемого Костя так же неожиданно, как его увидел. С разбегу налетел он на что-то невысокое, мягкое, постанывающее. Это был человек, стоящий на четвереньках. Прямо перед ним, наклонив голову и грозно выставив рога, так же на четвереньках, по своему звериному обыкновению, стоял верный Мухтар.
– Я не виноват, не виноват я, – захлебывался в бормотании незнакомец, – отпусти только, я не виноват.
– Встать, руки вверх! – потребовал Костя.
– А ты кто? – сразу обрел нормальный человеческий голос пойманный.
– Младший лейтенант Комаров, – представился Костя.
– Слава тебе, господи, – кряхтя, поднялся с колен незнакомец, – а я грешным делом подумал, что приведение. Все, думаю, смерть моя пришла. А это милиция! Да дай я тебя, дорогой, расцелую! – и некто потянулся длинными ручищами к лицу участкового.
Только тут Костя узнал этот голос.
– Вы, что ли, Иван Васильевич? – догадался он.
– Я, родимый, я, – обрадовано ответил Смирнов, засветив карманный фонарик. – С рыбалки иду. Ждал тебя, ждал, не дождался. Вот до сумерек рыбачил, да припозднился – больно клев хороший был. А тут козел твой, прости Господи! Перепугал старика до полусмерти. Я вобще-то в байки бабьи не верю, но кто его знает! Жутковато как-то, когда ночью, да на тебя этакий рогач вонючий из кустов мычит. А что не пришел-то? Нехорошо так-то, ты конечно – власть, но стариков уважать надо бы и власти.
– Да тут такое, – махнул рукой Комаров, – такое…
– Никак проверка какая? – испугано всплеснул руками Смирнов.
– Хуже. Новое убийство. Елену Федорчук убили. Еще вчера ночью, судя по всему,
– Госпидя, – совсем по-бабьи запричитал Иван Васильевич, – да кака хорошенька была, девка-то, да кака молоденька-а-а. Да как же у ирода этого, Федьки, рука-то на нее поднялась?
Несвойственная старухинская лексика, напавшая на начальника горохового цеха, и искренние слезы растрогали Костика.
«Вот ведь как убивается, – подумал он, – и вроде не был с ней в близком знакомстве. Душевный человек».
– К сожалению, убил Елену не Федор, – вынужден был констатировать Костя. – У Федора алиби. Во время убийства Елены он уже сидел за решеткой. А вы не знали? Я, кажется, на бирюковском пустыре вам уже говорил. Когда вы за червями приходили.
– Не припомню, – опустил глаза Иван Васильевич, – может, и говорил. Память-то стариковская, ненадежная.
– Если не помните, значит, не сказал, – успокоил его Комаров, – такие вещи не забывают.
– Да, дела, – задумался Смирнов, – скоро из дому страшно выйти будет.
– Не беспокойтесь, я уже напал на след преступника и скоро его поймаю, – опрометчиво успокоил Ивана Васильевича Комаров.
– Поймай, родимый, поймай, – обрадовался Смирнов, – а я пока поостерегусь на рыбалку один ходить. А след-то хоть какой? И надежный ли?
– Тайна следствия, – выкрутился Комаров, – надежнее не бывает. И свидетель даже вырисовывается!
Ну не мог он сказать этому милому, беззащитному человеку, что убийца бродит на свободе и в любой момент может поднять руку на любого: самого Смирнова, Крестную Бабку, козла Мухтара.
– Уйди, уйди, Мухтарушка, – отбивался тем временем Иван Васильевич от козла, – нету у меня хлебушка. Весь на рыбалке скушал.
– Да он не хлебушка просит, – усмехнулся Комаров, увидев, что Мухтар назойливо тычет свой нос в карман ветровки Смирнова, – он сигареткой думает у вас разживиться.
– Курит? – хихикнул Иван Васильевич.
– Нет, он их на десерт предпочитает, вместо мороженого.
– Ишь ты, гурман какой! – восхитился Иван Васильевич. – Ну, на, так уж и быть.
Смирнов достал из кармана ветровки замусоленную пачку «Примы» и протянул одну из сигарет козлу. Тот понюхал предложенный ему десерт, обиженно мекнул и ткнулся носом в другой карман ветровки.
– Иш ты, разборчивый какой, – обрадовался начальник горохового цеха, – видите ли «Приму» он не кушает! Ну, мы не навязываем! Что есть, тем и рады.
Мухтар, поняв, что кроме уже предложенного лакомства ему ничего не светит, вздохнул и мягко взял губами «Приму».
– Вот так-то оно и лучше, – нравоучительным тоном сказал Смирнов, – нечего баловать-то. А ты, Константин Дмитриевич, заходи, если новое что откроется или помочь в чем надо будет. Всегда рад.
Федор сидел за решеткой. Значит, убить жену он не мог просто физически. Но одно и то же место преступления, связь Елены и Сергея говорят о том, что смерть Куроедова потянула за собой смерть Елены. Из этого следует, что и первое преступление совершил не Федор. Или просто кто-то другой, воспользовавшись подозрением, падшим на Федорчука, решил расправиться с Еленой, чтобы и второе преступление пало на него? Например, обманутая жена. Но тогда этот некто должен был знать, что у Федора надежнейшее алиби – тюремная решетка. Может ли такое быть, чтобы новость об аресте Федорчука не моментально распространилась по всей деревне? Может, если убийца необщительный человек. Может, так как задержание Федора пришлось на выходные, а не все но-пасаранцы работают без выходных и имеют возможность общаться с односельчанами. Может, если убийца – мужчина, особенно если он – холостой и непьющий мужчина, так как беспроволочный телеграф в совхозе имени Но-Пасарана работает на энергии болтливых женщин и любви к горячительным напиткам.
Трудновато поверить, что в Но-Пасаране мог бы найтись такой некомпетентный в совхозных новостях человек, но вероятность такая была. А упускать из вида нельзя было никакую вероятность, так учил его Виктор Августинович. Итак, предположительно:
– убийца холостой, непьющий или просто нелюдимый;
– обладает достаточной физической силой для того, чтобы практически без сопротивления задушить молодую, не хилого десятка женщину:
– не маньяк и не грабитель, то есть просто обязан иметь личные счеты с этой женщиной;
– курит треклятый «Парламент».
Куркулев? Твердого алиби у него нет. Его выпустили только после того, как подозрение пало на Федора. Он нелюдим, вспыльчив, неизвестно что курит и силен, как бык. К тому же место преступления расположено возмутительно близко к его владениям. А если Елена просто пошла за шампиньонами к супчику, а Бирюк ее задушил, войдя во вкус? И Куроедова убил тоже он, после того, как ушел Федор?
– Не-а, – прервал размышления Кости скрипучий голос.
Комаров, как всегда, забылся и уже давно высказывал вслух все свои предположения, по привычке меряя комнату шагами.
– Хорошо, что дома сидишь и никуда не выходишь, – погрозил Костя ему кулаком, – а то приковал бы тебя наручниками, да кляп воткнул. Сидит себе, мухомор старый, на печке, молчит, бдительность усыпляет. А вдруг ты шпион? Или хуже того – пособник убийцы или сам убийца? Находишься себе в курсе всего расследования и всех моих планов и ведешь свою игру? Ну, отвечай! – разошелся Костя от досады на то, что так легко забылся и опять нечаянно выболтал все вреднючему деду.
– Да что ты, милай, – проскрипел Печной, свесив валенки, – Какой из меня убивец! Вот ежели бы Анку кто пришил – так сразу меня можно было бы вязать. Без анексиев и контрибуциев. А тут я непричастный. Я просто советы тебе подаю. Насчет подозрениев твоих.
– Спасибо, – расшаркался Костя, – сыт по горло вашими советами. И насчет портвейна, и насчет бани. Больше не потребуется.
– Дык, то я шутковал, прикалывался, по-нынешнему. А сейчас – искренне говорю. Бред сивой кобылы все твои подозрения насчет Бирюка. Он, конечное, сволочь, но в тюрьму ему никак нельзя. Василиска одна с братишками и мамкой не сладит. А ты когда еще с портвейном к ней заявишься!
– Ах так, – вспылил Костя, задетый за живой «бредом сивой кобылы» и грубым намеком на его чувство к Василисе, – вот съеду с квартиры, посмотрим, сколько один протянешь. Вычислит тебя Анна Васильевна, никакое снохоубежище не поможет!
Схватив фуражку, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.
– Раз уж оказался на улице, дойду до дома Федорчуков, – решил Комаров, вспомнив, что еще не проверял показания Федора насчет убийства зеленой змеищи.
У калитки он столкнулся с соседкой Елены.
– Что вы делали в доме Федорчуков? – строго спросил Комаров.
– А кто корову доить и поросят кормить будет? – всплеснула та руками, – что же теперь, скотине вслед за хозяйкой, что ли, идти? У Ленки корова-то племенная, дойная, благородных кровей. Давно прошу: продай, да продай. А теперь-то и продавать некому-у-у-у, – неожиданно затянула женщина, – пропадет скотинушка, вслед за Еленушко-о-ой, закружат над ними темные вороны-ы-ы.
Костя поморщился. Его несколько пугала эта способность местных жителей мгновенно переходить от яркого проявления горя к благодушию и обратно.
– Ладно, ладно, – замахал он руками, – следите пока за скотиной, а потом – решится.
– А как решится-то? – сразу успокоилась та, – имущество Федора за так раздавать будут, или в счет государства пойдет? Если что – корову мне! Ты свидетель, я ее кормила!
Костя уже не слушал. Взгляд его застыл на молодой, зеленоватой ветке тополя, росшего около дома. Ветка выглядела несколько необычно: она шла не вверх, как остальные ветки, а росла почти параллельно земле, немного извиваясь и закручиваясь, подобно тропической зеленой змее. Ветка-змейка была безжалостно искромсана ножом неведомого хулигана.
В любом случае, Федора выпускать пока нельзя. То, что он не убивал свою жену, еще не доказывает того, что он не убивал Куроедова. К тому же, выйдя на свободу и узнав о смерти жены, он может наделать глупостей. Скажем, бросится искать убийцу и начнет крошить правого и виноватого. О том, что люди в глубинке необузданы в горе и радости, Комаров читал еще у Шолохова.
Пытаясь разобраться в головоломке, подкинутой ему судьбой, Костя незаметно дошел до отделения. Знакомый милицейский УАЗик канареечной расцветки грубо не вписывался в композицию из отделения милиции и пышных кустов отцветшей сирени.
«Начальство пожаловало», – понял Комаров.
Впрочем, дедукция на этот раз его немного подвела. Приезд милицейского УАЗика кроме визита начальства мог означать еще и просто вызов Комарова в район. Молоденький сержант, сидящий за рулем машины, поведал, что Косте следует незамедлительно явиться в Труженик для дачи каких-то показаний.
«Что за ерунда? – думал Костя, устраиваясь рядом с водителем, – из-за дела, что ли? Из-за того, что расследование затянулось?»
Долго мучиться ему не пришлось. Труженик находился в семи километрах от совхоза имени Но-Пасарана, поэтому дорога туда заняла не более семи минут.
До Великой Октябрьской Труженик прозывался несколько по-другому: и в смысле звучания, и в смысле смысла. Современные труженики уже забыли позорное и недостойное россиянина название райцентра, и лишь старики, в припадке ностальгии, бурчали на разгильдяев-внучат, предпочитающих прополке клубники круглосуточное торчание на пруду:
– Не зря, ох, не зря испокон веков наш поселок Ленивым прозывали. Раньше-то названия по натуре давались, не то, что сейчас – по звучности.
Районное начальство Комарова олицетворялось в лице капитана Николая Акимовича Ведерко, выходца из самостийной. Как постоянную примету малой родины Ведерко носил роскошные усищи, колоритное пивное брюшко и постоянный шматок сала в портфеле. На усмешки коллег он реагировал мудро и спокойно:
– Сало – это то, что на тарелке подают к борщу и чаю. А в портфеле у меня – не сало, а Эн Зю, неприкосновенный запас по-научному. Мало ли что в нашей службе непредсказуемой случается? И засады длительные, и допросы, и дежурства опять же. Эн Зю меня и в холод спасет, и нервы успокоит. Сало для нервов – пуще валерьянки помогает.
Видимо, с нервами у Ведерко положение было просто катострофическое. Это наблюдение вытекало из того, что неприкосновенный, по сути своей, запас в редкие дни доживал до обеденного перерыва. По крайней мере, Комаров уже не отделял капитана Ведерко от непременного надкушенного бутерброда с сантиметровым розоватым шматком.
Вот и сейчас Николай Акимович активно шевелил усищами, пытаясь прожевать неприкосновенный запас сегодняшнего дня.
– Попробуешь? – протянул он Косте надкушенный кусок.
– Спасибо, я завтракал, – легко отказался Комаров.
– И правильно, что его пробовать-то? – обрадовался Ведерко, – сало – оно и есть сало. На-ко, почитай, пока я нервы успокою, – и капитан протянул Косте надорванный конверт с местным штемпелем.
«Что же это делается на белом свете, граждане начальники», – вслух начал Костя.
– Про себя, про себя, – замахал на него руками капитан, – я уже читал.
«Что же это делается на белом свете, граждане начальники, – опять начал Костя. – И вроде бы не застойные проклятые времена, и вроде бы демократия практически официальная, а беспредел с простыми тружениками как был, так и процветает. На погибель, что ли, но-пасаранцев или как черный демон, дух изгнанья, прислан нам этот Берия проклятущий, сотрап этот младший лейтенант Константин Дмитриевич Комаров?»
– Что это? – недоумевающе поднял глаза Костя на Ведерко.
– Дальше, дальше читай, – отмахнулся тот, терзая охотничьим ножом густо сдобренный солью и красным перцем шматок.
"Да когда он только яйца воровал прямо тепленькие, из под кур, мы еще молчали. Когда все яблони еще зелеными обтряс мрачной ночью – порыдали, но перенесли. Когда средь бела дня на пастбище прямо коров наших доил – голодали, но терпели. Но зачем он прямо у живых поросят повадился ноги на холодец по ночам рубить? Им же больно! Живые же! Залепит им челюсти скотчем, чтобы не визжали, сердешные, и топором, топором… Гляди, так и до людоедства дойдет! А потом еще и хвастает, что как немчура какой по вечерам пиво со свиными ножками трескает. Пиво, кстати, возле сельпо у детей и женщин отбирает в неограниченном количестве.
А еще беда на нас с его появлением такая нашла: не осталось, практически, во всем совхозе имени Но-Пасарана ни одной неиспорченной девицы. В первую неделю девок всех перепортил, а потом и за баб принялся. Сначала – особо смазливых, потом тех, кто лицом и фигурой попроще. Старухи уже плачут, говорят, помереть бы успеть, пока до них очередь не дошла. Присылает повестки, закрывает в комнате и прям так начинает стриптизом соблазнять – видите, и до нас эта срамота дошла. А кто не соблазняется – наганом в лоб и сильствует. А чтобы не болтали – грозит язык отрезать и Мальвинке, людоедке местной, на завтрак сготовить. Или себе в холодец из ножек поросят увечных бросить. Видите, я предупреждала насчет людоедства.
И ведь что самое страшное – так это последствия! Уже шестнадцать девок и баб понесли от него, другие тоже под вопросом. Нарожается полный Но-Пасаран байстрюков от участкового, переженятся потом все – это же что будет? Экологическая всемирная катастрофа. Тем более, что он ни рожей, ни кожей не вышел.
Спасите мир! Переведите его в соседний район! А если не переведете, я и на вас управу найду.
Образованная и интеллигентная, простая и мужественная, анонимная но-пасаранка".
Костя сел.
– Почему это ни рожей ни кожей? – только и смог обиженно протянуть он.
– Что делать будешь? – поочередно облизнул пальцы Ведерко. – Как перед поросятами-инвалидами реабилитируешься? Да и детей неплохо признать было бы. Твои все-таки, сиротки. Кровиночки.
– Да это… Это… Клевета, вот что это, – нашел наконец четкое определение анонимке Комаров, – и про яйца, и про коров, и про но-пасаранок. Вранье! Вы-то мне верите?
– Попробуй сало, – вместо ответа предложил ему Ведерко, прекрасно на нервы действует!
– Давайте, – совсем сник Костя.
Он сел рядом с капитаном и в унисон ему заработал челюстями, перерабатывая ценный и многофункциональный продукт.
– Анонимка эта, конечно, полная фигня, – прожевав очередной кусок, резюмировал Николай Акимович. – Да вот только отреагировать мы как-то обязаны, ты уж не обессудь.
– Да как можно на этот бред реагировать? – взорвался Костя, – у поросят прощения просить?
– Гляди-ка! – хладнокровно восхитился капитан, – и сало не помогло. Мало съел, вот и нервничаешь. Переводить мы тебя никуда не будем, не нашлось еще того дурака, кто вместо тебя в Но-Пасаран работать пойдет. А вот найти эту образованную, интеллигентную, простую, мужественную и анонимную но-пасаранку было бы неплохо. Найти, узнать, чем обидел и повиниться или еще там как. Нашалил поди-ка, вот и осерчала на тебя какая бабенка.
«Неужели Калерия? – мелькнуло в голове у Комарова, – не может быть. Она, конечно, дикая, но на такую примитивную подлость вряд ли способна».
– Ага, задумался! – обрадовался капитан, – значит, есть о чем. В общем, так. Бросай все дела и разбирайся с этой анонимщицей. А то она и впрямь до нас доберется. А нам волнения нежелательны. Сала не напасешься.
– Что, и расследование бросать? – тихо кипел Костя.
– Ну, не то, чтобы бросать, а где-то как-то найти время для реабилитации перед разгневанной женщиной. Только смотри, без грубостей, чтобы довольна была. И не спорить с начальством! Это приказ. Идите, младший лейтенант Комаров. Можете быть свободны.
Костя четко, по-военному развернулся и вышел за дверь.
– Младший лейтенант Комаров, – позвал его Ведерко.
– Да? – развернулся на 180 градусов Костя.
– А вы правда стриптиз умеете показывать?
И видя, как Комаров ловит ртом воздух, усмехнулся:
– Шутю. Свободны.
Ведерко достал из портфеля новый сверток и начал раскладывать на рабочем столе инструменты для успокоения нервов с помощью Эн Зю.
Глава 13
– Окружай! – шепнул Костя Мухтару и начал преследование.
Мухтар, поняв, что от него требовалось, зацокал копытами вслед беглецу. Костя, ориентируясь на звуки копыт, побежал за ним. Бег в темноте стоил ему ушибленного колена и разорванной на локте рубахи, но расстояние между ним и преследуемым не сокращалось. Если бы не Мухтар, неизвестно, чем бы закончилась ночная погоня.
Наткнулся на преследуемого Костя так же неожиданно, как его увидел. С разбегу налетел он на что-то невысокое, мягкое, постанывающее. Это был человек, стоящий на четвереньках. Прямо перед ним, наклонив голову и грозно выставив рога, так же на четвереньках, по своему звериному обыкновению, стоял верный Мухтар.
– Я не виноват, не виноват я, – захлебывался в бормотании незнакомец, – отпусти только, я не виноват.
– Встать, руки вверх! – потребовал Костя.
– А ты кто? – сразу обрел нормальный человеческий голос пойманный.
– Младший лейтенант Комаров, – представился Костя.
– Слава тебе, господи, – кряхтя, поднялся с колен незнакомец, – а я грешным делом подумал, что приведение. Все, думаю, смерть моя пришла. А это милиция! Да дай я тебя, дорогой, расцелую! – и некто потянулся длинными ручищами к лицу участкового.
Только тут Костя узнал этот голос.
– Вы, что ли, Иван Васильевич? – догадался он.
– Я, родимый, я, – обрадовано ответил Смирнов, засветив карманный фонарик. – С рыбалки иду. Ждал тебя, ждал, не дождался. Вот до сумерек рыбачил, да припозднился – больно клев хороший был. А тут козел твой, прости Господи! Перепугал старика до полусмерти. Я вобще-то в байки бабьи не верю, но кто его знает! Жутковато как-то, когда ночью, да на тебя этакий рогач вонючий из кустов мычит. А что не пришел-то? Нехорошо так-то, ты конечно – власть, но стариков уважать надо бы и власти.
– Да тут такое, – махнул рукой Комаров, – такое…
– Никак проверка какая? – испугано всплеснул руками Смирнов.
– Хуже. Новое убийство. Елену Федорчук убили. Еще вчера ночью, судя по всему,
– Госпидя, – совсем по-бабьи запричитал Иван Васильевич, – да кака хорошенька была, девка-то, да кака молоденька-а-а. Да как же у ирода этого, Федьки, рука-то на нее поднялась?
Несвойственная старухинская лексика, напавшая на начальника горохового цеха, и искренние слезы растрогали Костика.
«Вот ведь как убивается, – подумал он, – и вроде не был с ней в близком знакомстве. Душевный человек».
– К сожалению, убил Елену не Федор, – вынужден был констатировать Костя. – У Федора алиби. Во время убийства Елены он уже сидел за решеткой. А вы не знали? Я, кажется, на бирюковском пустыре вам уже говорил. Когда вы за червями приходили.
– Не припомню, – опустил глаза Иван Васильевич, – может, и говорил. Память-то стариковская, ненадежная.
– Если не помните, значит, не сказал, – успокоил его Комаров, – такие вещи не забывают.
– Да, дела, – задумался Смирнов, – скоро из дому страшно выйти будет.
– Не беспокойтесь, я уже напал на след преступника и скоро его поймаю, – опрометчиво успокоил Ивана Васильевича Комаров.
– Поймай, родимый, поймай, – обрадовался Смирнов, – а я пока поостерегусь на рыбалку один ходить. А след-то хоть какой? И надежный ли?
– Тайна следствия, – выкрутился Комаров, – надежнее не бывает. И свидетель даже вырисовывается!
Ну не мог он сказать этому милому, беззащитному человеку, что убийца бродит на свободе и в любой момент может поднять руку на любого: самого Смирнова, Крестную Бабку, козла Мухтара.
– Уйди, уйди, Мухтарушка, – отбивался тем временем Иван Васильевич от козла, – нету у меня хлебушка. Весь на рыбалке скушал.
– Да он не хлебушка просит, – усмехнулся Комаров, увидев, что Мухтар назойливо тычет свой нос в карман ветровки Смирнова, – он сигареткой думает у вас разживиться.
– Курит? – хихикнул Иван Васильевич.
– Нет, он их на десерт предпочитает, вместо мороженого.
– Ишь ты, гурман какой! – восхитился Иван Васильевич. – Ну, на, так уж и быть.
Смирнов достал из кармана ветровки замусоленную пачку «Примы» и протянул одну из сигарет козлу. Тот понюхал предложенный ему десерт, обиженно мекнул и ткнулся носом в другой карман ветровки.
– Иш ты, разборчивый какой, – обрадовался начальник горохового цеха, – видите ли «Приму» он не кушает! Ну, мы не навязываем! Что есть, тем и рады.
Мухтар, поняв, что кроме уже предложенного лакомства ему ничего не светит, вздохнул и мягко взял губами «Приму».
– Вот так-то оно и лучше, – нравоучительным тоном сказал Смирнов, – нечего баловать-то. А ты, Константин Дмитриевич, заходи, если новое что откроется или помочь в чем надо будет. Всегда рад.
* * *
Осмотр тела Елены ничего нового не дал. Следов борьбы практически не было, ушибов и травм женщина тоже не получала. Ни под ногтями, ни на одежде не было найдено частиц кожи и волос убийцы. Следов сексуального контакта тоже не было. Золотая цепочка и обручальное кольцо остались на теле жертвы. Значит, это не сексуальный маньяк и не элементарный грабитель. И самое главное, в правой руке Елены была намертво зажата недокуренная сигарета марки «Парламент». Женщина не курила, это точно. Губы Ленки были накрашены алой, с золотым перламутром губной помадой, а на недокуренной сигарете следа от помады не было вообще. Добровольно недокурить такую дорогую по провинциальным меркам сигарету было бы преступно. Значит, тот, кто курил ее, находился в непосредственной близости от Елены перед самой ее смертью. А это одно из двух: либо любитель «Парламента» убийца, либо свидетель. Ведь не будет же Елена сутками носить в руке недокуренную сигарету!Федор сидел за решеткой. Значит, убить жену он не мог просто физически. Но одно и то же место преступления, связь Елены и Сергея говорят о том, что смерть Куроедова потянула за собой смерть Елены. Из этого следует, что и первое преступление совершил не Федор. Или просто кто-то другой, воспользовавшись подозрением, падшим на Федорчука, решил расправиться с Еленой, чтобы и второе преступление пало на него? Например, обманутая жена. Но тогда этот некто должен был знать, что у Федора надежнейшее алиби – тюремная решетка. Может ли такое быть, чтобы новость об аресте Федорчука не моментально распространилась по всей деревне? Может, если убийца необщительный человек. Может, так как задержание Федора пришлось на выходные, а не все но-пасаранцы работают без выходных и имеют возможность общаться с односельчанами. Может, если убийца – мужчина, особенно если он – холостой и непьющий мужчина, так как беспроволочный телеграф в совхозе имени Но-Пасарана работает на энергии болтливых женщин и любви к горячительным напиткам.
Трудновато поверить, что в Но-Пасаране мог бы найтись такой некомпетентный в совхозных новостях человек, но вероятность такая была. А упускать из вида нельзя было никакую вероятность, так учил его Виктор Августинович. Итак, предположительно:
– убийца холостой, непьющий или просто нелюдимый;
– обладает достаточной физической силой для того, чтобы практически без сопротивления задушить молодую, не хилого десятка женщину:
– не маньяк и не грабитель, то есть просто обязан иметь личные счеты с этой женщиной;
– курит треклятый «Парламент».
Куркулев? Твердого алиби у него нет. Его выпустили только после того, как подозрение пало на Федора. Он нелюдим, вспыльчив, неизвестно что курит и силен, как бык. К тому же место преступления расположено возмутительно близко к его владениям. А если Елена просто пошла за шампиньонами к супчику, а Бирюк ее задушил, войдя во вкус? И Куроедова убил тоже он, после того, как ушел Федор?
– Не-а, – прервал размышления Кости скрипучий голос.
Комаров, как всегда, забылся и уже давно высказывал вслух все свои предположения, по привычке меряя комнату шагами.
– Хорошо, что дома сидишь и никуда не выходишь, – погрозил Костя ему кулаком, – а то приковал бы тебя наручниками, да кляп воткнул. Сидит себе, мухомор старый, на печке, молчит, бдительность усыпляет. А вдруг ты шпион? Или хуже того – пособник убийцы или сам убийца? Находишься себе в курсе всего расследования и всех моих планов и ведешь свою игру? Ну, отвечай! – разошелся Костя от досады на то, что так легко забылся и опять нечаянно выболтал все вреднючему деду.
– Да что ты, милай, – проскрипел Печной, свесив валенки, – Какой из меня убивец! Вот ежели бы Анку кто пришил – так сразу меня можно было бы вязать. Без анексиев и контрибуциев. А тут я непричастный. Я просто советы тебе подаю. Насчет подозрениев твоих.
– Спасибо, – расшаркался Костя, – сыт по горло вашими советами. И насчет портвейна, и насчет бани. Больше не потребуется.
– Дык, то я шутковал, прикалывался, по-нынешнему. А сейчас – искренне говорю. Бред сивой кобылы все твои подозрения насчет Бирюка. Он, конечное, сволочь, но в тюрьму ему никак нельзя. Василиска одна с братишками и мамкой не сладит. А ты когда еще с портвейном к ней заявишься!
– Ах так, – вспылил Костя, задетый за живой «бредом сивой кобылы» и грубым намеком на его чувство к Василисе, – вот съеду с квартиры, посмотрим, сколько один протянешь. Вычислит тебя Анна Васильевна, никакое снохоубежище не поможет!
Схватив фуражку, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.
– Раз уж оказался на улице, дойду до дома Федорчуков, – решил Комаров, вспомнив, что еще не проверял показания Федора насчет убийства зеленой змеищи.
У калитки он столкнулся с соседкой Елены.
– Что вы делали в доме Федорчуков? – строго спросил Комаров.
– А кто корову доить и поросят кормить будет? – всплеснула та руками, – что же теперь, скотине вслед за хозяйкой, что ли, идти? У Ленки корова-то племенная, дойная, благородных кровей. Давно прошу: продай, да продай. А теперь-то и продавать некому-у-у-у, – неожиданно затянула женщина, – пропадет скотинушка, вслед за Еленушко-о-ой, закружат над ними темные вороны-ы-ы.
Костя поморщился. Его несколько пугала эта способность местных жителей мгновенно переходить от яркого проявления горя к благодушию и обратно.
– Ладно, ладно, – замахал он руками, – следите пока за скотиной, а потом – решится.
– А как решится-то? – сразу успокоилась та, – имущество Федора за так раздавать будут, или в счет государства пойдет? Если что – корову мне! Ты свидетель, я ее кормила!
Костя уже не слушал. Взгляд его застыл на молодой, зеленоватой ветке тополя, росшего около дома. Ветка выглядела несколько необычно: она шла не вверх, как остальные ветки, а росла почти параллельно земле, немного извиваясь и закручиваясь, подобно тропической зеленой змее. Ветка-змейка была безжалостно искромсана ножом неведомого хулигана.
* * *
Нож Костя так и не нашел. Он облазил все в поисках орудия убийства змеи-ветки – безрезультатно. Да и вряд ли нож мог проваляться столько без присмотра посреди улицы. Важно было уже то, что змея все-таки была. Пусть даже и в воображении Федора, пусть только макет змеи – но бред его все-таки нес под собой какую-то реальную основу, какие-то обрывки прошедших событий все-таки сохранились в памяти Федора, а это значило то, что он вполне мог и не убивать Сергея Куроедова. Ведь не помнил же он, чтобы поднимал нож на соперника!В любом случае, Федора выпускать пока нельзя. То, что он не убивал свою жену, еще не доказывает того, что он не убивал Куроедова. К тому же, выйдя на свободу и узнав о смерти жены, он может наделать глупостей. Скажем, бросится искать убийцу и начнет крошить правого и виноватого. О том, что люди в глубинке необузданы в горе и радости, Комаров читал еще у Шолохова.
Пытаясь разобраться в головоломке, подкинутой ему судьбой, Костя незаметно дошел до отделения. Знакомый милицейский УАЗик канареечной расцветки грубо не вписывался в композицию из отделения милиции и пышных кустов отцветшей сирени.
«Начальство пожаловало», – понял Комаров.
Впрочем, дедукция на этот раз его немного подвела. Приезд милицейского УАЗика кроме визита начальства мог означать еще и просто вызов Комарова в район. Молоденький сержант, сидящий за рулем машины, поведал, что Косте следует незамедлительно явиться в Труженик для дачи каких-то показаний.
«Что за ерунда? – думал Костя, устраиваясь рядом с водителем, – из-за дела, что ли? Из-за того, что расследование затянулось?»
Долго мучиться ему не пришлось. Труженик находился в семи километрах от совхоза имени Но-Пасарана, поэтому дорога туда заняла не более семи минут.
До Великой Октябрьской Труженик прозывался несколько по-другому: и в смысле звучания, и в смысле смысла. Современные труженики уже забыли позорное и недостойное россиянина название райцентра, и лишь старики, в припадке ностальгии, бурчали на разгильдяев-внучат, предпочитающих прополке клубники круглосуточное торчание на пруду:
– Не зря, ох, не зря испокон веков наш поселок Ленивым прозывали. Раньше-то названия по натуре давались, не то, что сейчас – по звучности.
Районное начальство Комарова олицетворялось в лице капитана Николая Акимовича Ведерко, выходца из самостийной. Как постоянную примету малой родины Ведерко носил роскошные усищи, колоритное пивное брюшко и постоянный шматок сала в портфеле. На усмешки коллег он реагировал мудро и спокойно:
– Сало – это то, что на тарелке подают к борщу и чаю. А в портфеле у меня – не сало, а Эн Зю, неприкосновенный запас по-научному. Мало ли что в нашей службе непредсказуемой случается? И засады длительные, и допросы, и дежурства опять же. Эн Зю меня и в холод спасет, и нервы успокоит. Сало для нервов – пуще валерьянки помогает.
Видимо, с нервами у Ведерко положение было просто катострофическое. Это наблюдение вытекало из того, что неприкосновенный, по сути своей, запас в редкие дни доживал до обеденного перерыва. По крайней мере, Комаров уже не отделял капитана Ведерко от непременного надкушенного бутерброда с сантиметровым розоватым шматком.
Вот и сейчас Николай Акимович активно шевелил усищами, пытаясь прожевать неприкосновенный запас сегодняшнего дня.
– Попробуешь? – протянул он Косте надкушенный кусок.
– Спасибо, я завтракал, – легко отказался Комаров.
– И правильно, что его пробовать-то? – обрадовался Ведерко, – сало – оно и есть сало. На-ко, почитай, пока я нервы успокою, – и капитан протянул Косте надорванный конверт с местным штемпелем.
«Что же это делается на белом свете, граждане начальники», – вслух начал Костя.
– Про себя, про себя, – замахал на него руками капитан, – я уже читал.
«Что же это делается на белом свете, граждане начальники, – опять начал Костя. – И вроде бы не застойные проклятые времена, и вроде бы демократия практически официальная, а беспредел с простыми тружениками как был, так и процветает. На погибель, что ли, но-пасаранцев или как черный демон, дух изгнанья, прислан нам этот Берия проклятущий, сотрап этот младший лейтенант Константин Дмитриевич Комаров?»
– Что это? – недоумевающе поднял глаза Костя на Ведерко.
– Дальше, дальше читай, – отмахнулся тот, терзая охотничьим ножом густо сдобренный солью и красным перцем шматок.
"Да когда он только яйца воровал прямо тепленькие, из под кур, мы еще молчали. Когда все яблони еще зелеными обтряс мрачной ночью – порыдали, но перенесли. Когда средь бела дня на пастбище прямо коров наших доил – голодали, но терпели. Но зачем он прямо у живых поросят повадился ноги на холодец по ночам рубить? Им же больно! Живые же! Залепит им челюсти скотчем, чтобы не визжали, сердешные, и топором, топором… Гляди, так и до людоедства дойдет! А потом еще и хвастает, что как немчура какой по вечерам пиво со свиными ножками трескает. Пиво, кстати, возле сельпо у детей и женщин отбирает в неограниченном количестве.
А еще беда на нас с его появлением такая нашла: не осталось, практически, во всем совхозе имени Но-Пасарана ни одной неиспорченной девицы. В первую неделю девок всех перепортил, а потом и за баб принялся. Сначала – особо смазливых, потом тех, кто лицом и фигурой попроще. Старухи уже плачут, говорят, помереть бы успеть, пока до них очередь не дошла. Присылает повестки, закрывает в комнате и прям так начинает стриптизом соблазнять – видите, и до нас эта срамота дошла. А кто не соблазняется – наганом в лоб и сильствует. А чтобы не болтали – грозит язык отрезать и Мальвинке, людоедке местной, на завтрак сготовить. Или себе в холодец из ножек поросят увечных бросить. Видите, я предупреждала насчет людоедства.
И ведь что самое страшное – так это последствия! Уже шестнадцать девок и баб понесли от него, другие тоже под вопросом. Нарожается полный Но-Пасаран байстрюков от участкового, переженятся потом все – это же что будет? Экологическая всемирная катастрофа. Тем более, что он ни рожей, ни кожей не вышел.
Спасите мир! Переведите его в соседний район! А если не переведете, я и на вас управу найду.
Образованная и интеллигентная, простая и мужественная, анонимная но-пасаранка".
Костя сел.
– Почему это ни рожей ни кожей? – только и смог обиженно протянуть он.
– Что делать будешь? – поочередно облизнул пальцы Ведерко. – Как перед поросятами-инвалидами реабилитируешься? Да и детей неплохо признать было бы. Твои все-таки, сиротки. Кровиночки.
– Да это… Это… Клевета, вот что это, – нашел наконец четкое определение анонимке Комаров, – и про яйца, и про коров, и про но-пасаранок. Вранье! Вы-то мне верите?
– Попробуй сало, – вместо ответа предложил ему Ведерко, прекрасно на нервы действует!
– Давайте, – совсем сник Костя.
Он сел рядом с капитаном и в унисон ему заработал челюстями, перерабатывая ценный и многофункциональный продукт.
– Анонимка эта, конечно, полная фигня, – прожевав очередной кусок, резюмировал Николай Акимович. – Да вот только отреагировать мы как-то обязаны, ты уж не обессудь.
– Да как можно на этот бред реагировать? – взорвался Костя, – у поросят прощения просить?
– Гляди-ка! – хладнокровно восхитился капитан, – и сало не помогло. Мало съел, вот и нервничаешь. Переводить мы тебя никуда не будем, не нашлось еще того дурака, кто вместо тебя в Но-Пасаран работать пойдет. А вот найти эту образованную, интеллигентную, простую, мужественную и анонимную но-пасаранку было бы неплохо. Найти, узнать, чем обидел и повиниться или еще там как. Нашалил поди-ка, вот и осерчала на тебя какая бабенка.
«Неужели Калерия? – мелькнуло в голове у Комарова, – не может быть. Она, конечно, дикая, но на такую примитивную подлость вряд ли способна».
– Ага, задумался! – обрадовался капитан, – значит, есть о чем. В общем, так. Бросай все дела и разбирайся с этой анонимщицей. А то она и впрямь до нас доберется. А нам волнения нежелательны. Сала не напасешься.
– Что, и расследование бросать? – тихо кипел Костя.
– Ну, не то, чтобы бросать, а где-то как-то найти время для реабилитации перед разгневанной женщиной. Только смотри, без грубостей, чтобы довольна была. И не спорить с начальством! Это приказ. Идите, младший лейтенант Комаров. Можете быть свободны.
Костя четко, по-военному развернулся и вышел за дверь.
– Младший лейтенант Комаров, – позвал его Ведерко.
– Да? – развернулся на 180 градусов Костя.
– А вы правда стриптиз умеете показывать?
И видя, как Комаров ловит ртом воздух, усмехнулся:
– Шутю. Свободны.
Ведерко достал из портфеля новый сверток и начал раскладывать на рабочем столе инструменты для успокоения нервов с помощью Эн Зю.
Глава 13
О вреде любви к комфорту, качеству и изысканности
– Черт, черт, черт, – костерил на чем свет стоит Комаров районное начальство, неведомую анонимщицу, весь белый свет и себя в придачу. – И дернул же меня черт попроситься в провинцию! Сидел бы сейчас с Кирюхой на лекциях, сдавал экзамены и прикалывался над профессурой.
Сержант-водитель уже успел куда-то уехать, и Комаров не стал дожидаться, чтобы его доставили на то место, с которого взяли. Наискосок, через лес, до Но-Пасарана было раза в два ближе, чем по дороге, поэтому Костя решил отправиться пешком. По пути он подобрал длинный гибкий прут и теперь со злостью рубил головки чертополоха и макушки лебеды, представляя себе, что это ноги загубленных им поросят и части тела анонимщицы.
– И что мне теперь, бросить расследование и заниматься поиском сбрендившей но-пасаранки? – жаловался он неведомо кому. – У меня и так дел по горло. Надо еще раз тщательно проверить непричастность к делу Куркулева, вычислить всех подходящих под мою схему но-пасаранцев, предпринять дополнительные попытки выяснения любителя «Парламента». Все-таки «Парламент» – это улика. Пуговиц, следов и фантиков у меня целый сундук, а вот окурок «Парламента» – один, не считая съеденного Мухтаром.
А теперь еще и анонимка.
– Стоп. А не может быть так, чтобы у анонимки и убийства был один автор? – Комаров даже не опустил на голову очередного чертополоха поднятый было для удара прут. – Ведь это очень удобно: избавиться от дотошного участкового с помощью анонимки! Почерк на письме, правда явно женский, но у некоторых мужчин бывает очень даже женская рука. К тому же попросить написать текст жалобы можно подругу, жену, соседку… А ведь это мысль!
Неприятное, кажущееся досадным заусенцем в деле кляузное письмецо вполне может вывести его на убийцу! Почерк – это уже кое-что значит, почерк – это уже весьма тяжеловесная улика, достойная солидного комплекта вещественных доказательств. А в почерках Комаров что-то, да понимал. Не зря Виктор Августинович убил на изучение графологии не один драгоценный час непонятно зачем введенного в школе милиции предмета ОЗОШ, расшифровывавшегося как основа здорового образа жизни!
Комаров прибавил шагу. Как все просто! Не надо даже вызывать повестками но-пасаранцев, не надо ходить по дворам и выдумывать причину для снятия образца почерка! Можно просто зайти на мелькрупкомбинат, на котором работает подавляющее большинство но-пасаранцев и просмотреть личные дела всех служащих. В личных делах обязательно должно быть заявление о приеме на работу, написанное рукой служащего. Если заявление со схожим почерком не отыщется в «Пробуждении», нужно будет идти на ферму, таможню, колонию – во все места, где работают но-пасаранцы. И даже если анонимщик нигде официально не числится, то образец его почерка можно будет откопать в собесе, на почте, да мало ли где! В конце-концов, Но-Пасаран – не Москва. И жителей здесь не в пример меньше. Отметаем школьников – почерк явно устоявшийся, взрослого, даже пожилого человека, отметаем пенсионеров – рука еще не дрожит, нажим довольно сильный, и кляузник в шляпе.
За рассуждениями Комаров не заметил, как дошел до кромки леса. Уверенно, почти победителем вошел он в село.
«Пусть анонимщик не радуется, – рассчитывал он,– пусть видит, что я не сломлен и в прекрасной боевой форме. Пусть трепещет!»
Не откладывая дела в долгий ящик, Костя отправился на мелькрупкомбинат. Шустрый бойскаут Азарт, рожденный мудрой Надеждой, заставлял его почти бежать к своей цели, шкодливо, помимо Костиной воли, растягивал его губы в глуповатой блаженной улыбке и горстями бросал искры блеска в глаза. По дороге к Комарову пристал невесть откуда взявшийся Мухтар. Мухтар обиженно посмотрел на хозяина и с упреком коротко мекнул.
– Извини, брат, – весело потрепал его за загривок Комаров, – меня просто не поняли бы, если бы я взял тебя в машину. В этом примитивном мире поведенческих штампов право на службу в милиции имеют только собаки. А ты, увы, козел. Хотя просто замечательный козел!
– Чтоб я тебя еще взял на люди, – сквозь зубы прошипел Комаров, исподлобья оглядывая окна, в которых жизнерадостно белели блины лиц любопытных.
Пришлось собрать волю в кулак, отринуть жалость и чувство здорового коллективизма и привязать напарника к деревянному столбу линии электропередачи.
– Сидеть, – сурово приказал Костя и зашел в дверь.
Вслед ему жалобно и душераздирающе взвыл козел.
В отделе кадров «Пробуждения» было тихо. Лениво, больше потому, что так заведено со времен изобретения стекла, билась перламутровой панцирной грудью о оконное стекло муха. Падала, лениво зевала, стряхивала с ноги приставшую пылинку и опять летела биться.
Не в пример мухе, начальница отдела кадров никак не хотела справляться со своими обязанностями. В замочной скважине большого, неоднократно крашеного разнотонной голубой краской сейфа безвольно и сонно дремали ключи, недопитый чай в высоком, с горохами бокале покрылся тонкой пленкой с переливами, а начальница крепко спала, откинувшись в своем кресле и запрокинув голову.
Сержант-водитель уже успел куда-то уехать, и Комаров не стал дожидаться, чтобы его доставили на то место, с которого взяли. Наискосок, через лес, до Но-Пасарана было раза в два ближе, чем по дороге, поэтому Костя решил отправиться пешком. По пути он подобрал длинный гибкий прут и теперь со злостью рубил головки чертополоха и макушки лебеды, представляя себе, что это ноги загубленных им поросят и части тела анонимщицы.
– И что мне теперь, бросить расследование и заниматься поиском сбрендившей но-пасаранки? – жаловался он неведомо кому. – У меня и так дел по горло. Надо еще раз тщательно проверить непричастность к делу Куркулева, вычислить всех подходящих под мою схему но-пасаранцев, предпринять дополнительные попытки выяснения любителя «Парламента». Все-таки «Парламент» – это улика. Пуговиц, следов и фантиков у меня целый сундук, а вот окурок «Парламента» – один, не считая съеденного Мухтаром.
А теперь еще и анонимка.
– Стоп. А не может быть так, чтобы у анонимки и убийства был один автор? – Комаров даже не опустил на голову очередного чертополоха поднятый было для удара прут. – Ведь это очень удобно: избавиться от дотошного участкового с помощью анонимки! Почерк на письме, правда явно женский, но у некоторых мужчин бывает очень даже женская рука. К тому же попросить написать текст жалобы можно подругу, жену, соседку… А ведь это мысль!
Неприятное, кажущееся досадным заусенцем в деле кляузное письмецо вполне может вывести его на убийцу! Почерк – это уже кое-что значит, почерк – это уже весьма тяжеловесная улика, достойная солидного комплекта вещественных доказательств. А в почерках Комаров что-то, да понимал. Не зря Виктор Августинович убил на изучение графологии не один драгоценный час непонятно зачем введенного в школе милиции предмета ОЗОШ, расшифровывавшегося как основа здорового образа жизни!
Комаров прибавил шагу. Как все просто! Не надо даже вызывать повестками но-пасаранцев, не надо ходить по дворам и выдумывать причину для снятия образца почерка! Можно просто зайти на мелькрупкомбинат, на котором работает подавляющее большинство но-пасаранцев и просмотреть личные дела всех служащих. В личных делах обязательно должно быть заявление о приеме на работу, написанное рукой служащего. Если заявление со схожим почерком не отыщется в «Пробуждении», нужно будет идти на ферму, таможню, колонию – во все места, где работают но-пасаранцы. И даже если анонимщик нигде официально не числится, то образец его почерка можно будет откопать в собесе, на почте, да мало ли где! В конце-концов, Но-Пасаран – не Москва. И жителей здесь не в пример меньше. Отметаем школьников – почерк явно устоявшийся, взрослого, даже пожилого человека, отметаем пенсионеров – рука еще не дрожит, нажим довольно сильный, и кляузник в шляпе.
За рассуждениями Комаров не заметил, как дошел до кромки леса. Уверенно, почти победителем вошел он в село.
«Пусть анонимщик не радуется, – рассчитывал он,– пусть видит, что я не сломлен и в прекрасной боевой форме. Пусть трепещет!»
Не откладывая дела в долгий ящик, Костя отправился на мелькрупкомбинат. Шустрый бойскаут Азарт, рожденный мудрой Надеждой, заставлял его почти бежать к своей цели, шкодливо, помимо Костиной воли, растягивал его губы в глуповатой блаженной улыбке и горстями бросал искры блеска в глаза. По дороге к Комарову пристал невесть откуда взявшийся Мухтар. Мухтар обиженно посмотрел на хозяина и с упреком коротко мекнул.
– Извини, брат, – весело потрепал его за загривок Комаров, – меня просто не поняли бы, если бы я взял тебя в машину. В этом примитивном мире поведенческих штампов право на службу в милиции имеют только собаки. А ты, увы, козел. Хотя просто замечательный козел!
* * *
Во дворе мелькрупкомбината вышла опять заминка. Мухтар, обиженный тем, что его не покатали на милицейской машине, отказался ждать хозяина во дворе. Обычно козел довольно лояльно реагировал на команду «ждать», но сейчас он решил явно заупрямиться. Он рвался вперед Кости в дверь конторы, сердито тряс бородой и громко, истерично блеял.– Чтоб я тебя еще взял на люди, – сквозь зубы прошипел Комаров, исподлобья оглядывая окна, в которых жизнерадостно белели блины лиц любопытных.
Пришлось собрать волю в кулак, отринуть жалость и чувство здорового коллективизма и привязать напарника к деревянному столбу линии электропередачи.
– Сидеть, – сурово приказал Костя и зашел в дверь.
Вслед ему жалобно и душераздирающе взвыл козел.
В отделе кадров «Пробуждения» было тихо. Лениво, больше потому, что так заведено со времен изобретения стекла, билась перламутровой панцирной грудью о оконное стекло муха. Падала, лениво зевала, стряхивала с ноги приставшую пылинку и опять летела биться.
Не в пример мухе, начальница отдела кадров никак не хотела справляться со своими обязанностями. В замочной скважине большого, неоднократно крашеного разнотонной голубой краской сейфа безвольно и сонно дремали ключи, недопитый чай в высоком, с горохами бокале покрылся тонкой пленкой с переливами, а начальница крепко спала, откинувшись в своем кресле и запрокинув голову.