Ладлэм Роберт. Тривейн

   Тривейн был значительно крупнее многих мужчин, с мягкими, ловкими движениями, невольно наводившими на мысль о тренировках в теперь уже далекой молодости, о которой он вспоминал с некоторым волнением. Ему вдруг припомнилось, как он прочитал когда-то поразившую его статью в «Ньюсуике» — в ней описывались его подвиги на спортивных площадках, которые были, конечно, преувеличены, как нередко случается в подобных статьях. Он был хорошим спортсменом, и только. К тому же его не оставляло ощущение, что он всегда выглядел лучше, чем был на самом деле: успехи скрывали его недостатки.
   А вот моряком Тривейн был прекрасным, это уж точно. Только на соревнованиях он оживал, остальное мало его волновало. Жаль, что теперь придется участвовать в совершенно иных состязаниях — тех, к которым у него никогда не лежала душа. Если, конечно, он все-таки согласится: игра велась без всяких правил, игроки не понимали слова «пощада». Эндрю отлично знал, как велись подобные игры, но, к счастью, не по собственному опыту. Именно это он ценил выше всего.
   Он был готов ко всему: к пониманию тактики и стратегии игроков, к маневру, даже к риску, но только не к непосредственному участию. Ах, если бы он мог использовать лишь свои знания! Тогда бы он применял их, не зная слабости, беспощадно.
   Выровняв катамаран, Эндрю взял в руки блокнот в непромокаемой обложке и шариковую ручку. Блокнот был прикреплен нержавеющей цепочкой к стальной пластине, рядом с румпелем. По замыслу хозяина, блокнот был предназначен для различных служебных записей: регистрации времени, показателей скорости ветра... На самом же деле Эндрю заносил в него свои мысли, идеи, заметки на память.
   Он уже знал по опыту, что многое становилось понятнее именно в таких морских прогулках. И теперь, взглянув на блокнот, Эндрю расстроился, потому что увидел запись, одно слово — «Бостон». Он нервно вырвал из блокнота страничку и, смяв, швырнул в море. «Будьте вы прокляты!» — с ненавистью подумал он.
   Эти мысли не помешали ему вовремя сбавить ход и, подойдя к причалу, схватиться за него правой рукой. Левой он потянул опавший шкот, стягивая его с мачты. Притянув катамаран к причалу, Эндрю, как всегда, обмотал парус вокруг горизонтальной мачты. Менее чем за четыре минуты снял румпель, уложил его в чехол, управился с парусом и четырьмя канатами привязал катамаран к причалу.
   Покончив с делами, Эндрю взглянул туда, где над каменной стенкой террасы, на гребне холма, возвышалось творение из стекла и дерева, никогда не перестававшее волновать его. И вовсе не потому, что оно было его владением. Важно другое: дом был построен так, как хотели они с Филис. Они и строили его вместе, чего нельзя было сказать о других вещах, менее радостных. А этот дом, построенный вместе, часто помогал ему избавиться от грустных мыслей.
   Привязав катамаран, Эндрю пошел по каменной дорожке, ведущей к террасе. По тому, насколько быстро он доходил до середины, Эндрю всегда мог определить, в какой он форме. Если задыхается, и начинают болеть ноги, следует меньше есть и больше двигаться. Но сейчас он даже обрадовался, почувствовав при подъеме небольшую усталость, — возможно, оттого, что голова была забита неприятными мыслями.
   И все же Эндрю не мог не отметить, что чувствует себя отлично. Целая неделя отдыха, морской воздух, волнующее ощущение уходящего лета — все это сказывалось. Но вдруг он снова подумал о блокноте на катамаране, о мимолетно сделанной записи: «Бостон». Нет, не надо себя обманывать: все не так уж и хорошо.
   Подойдя к террасе, он заметил в шезлонге Филис. Глаза ее были открыты, и все же она не заметила, как вошел муж. Эндрю всегда чувствовал легкую боль, когда заставал ее такой, как сейчас. Эта боль уходила в прошлое, в грустные, терзающие душу воспоминания. И всему виной проклятый Бостон!
   Эндрю подумал о том, что звук его шагов может испугать жену, чего он совсем не хотел.
   — Филис! — негромко позвал он.
   — А, это ты, дорогой! — отозвалась Филис, переводя взгляд на мужа. — Как сплавал? Хорошо?
   — Великолепно. — Эндрю наклонился к жене и нежно поцеловал ее в лоб. — Хороший сон?
   — Да, — кивнула Филис. — Но, к сожалению, кончился... Мне помешали.
   — Кто? Разве ребята не увезли Лилиан в город?
   — Дело не в детях и не в Лилиан...
   — Что случилось, Филис? Почему такой мрачный тон?
   Тривейн достал из холодильника банку пива.
   — Вовсе не мрачный. Просто мне интересно, Эндрю...
   — О чем ты? — Тривейн открыл банку и сделал несколько глотков.
   — Звонил Франклин Болдвин... Почему ты не отвечаешь на его звонки?
   Банка с пивом застыла в воздухе: Тривейн так и не сделал очередной глоток, вскинув удивленный взгляд на жену.
   — Мне кажется, — сказал он, — что я видел этот купальник на ком-то еще...
   — Да, — кивнула Филис, — спасибо за невольный, но все-таки комплимент... Однако мне по-прежнему хочется знать, почему ты не отвечаешь Болдвину?
   — Я стараюсь избегать Болдвина...
   — А мне казалось, что ты его любишь.
   — Так оно и есть, Филис. Он мне очень нравится, но у меня есть причины уклоняться от встречи: у него ко мне дело, в котором я должен ему отказать.
   — Но почему?
   Тривейн подошел к каменной стенке террасы и рассеянно поставил на нее банку с пивом.
   — Болдвин хочет втянуть меня в одну историю. Так, во всяком случае, говорят. Мне, впрочем, кажется, что ничего из этого не выйдет. Болдвин возглавляет комиссию, которая будет заниматься расходами на оборону, и сейчас они задумали создать подкомитет, чтобы изучать связи Пентагона.
   — А что это значит?
   — Понимаешь, чуть ли не семьдесят процентов бюджета на оборону приходится на четыре или пять компаний — в той или иной степени. А настоящего контроля за ними до сих пор нет. Подкомитету предстоит превратиться в недремлющее око Комиссии по обороне. Сейчас они ищут председателя...
   — И председателем будешь ты?
   — Как раз этого-то я и не хочу! Мне хорошо на своем месте, я могу быть полезен и тут. Хуже председательского нет ничего на свете. Кто бы ни сел в это кресло, он станет изгоем. Если сделает хотя бы половину того, что от него требуется...
   — Почему?
   — Потому что в Пентагоне хаос, и это давно не секрет. Об этом каждый день пишут газеты...
   — Тогда почему же всякий, кто станет председателем и попытается навести порядок, будет изгоем? Я еще поняла бы, если б из этих людей сделали врагов, но изгоев... Да к тому же национальных... Не понимаю!
   Тривейн ласково засмеялся и, прихватив все ту же банку пива, сел в стоявшее рядом с Филис кресло.
   — Как я люблю тебя за твою очаровательную новоанглийскую простоту, — сказал он. — Вместе с этим купальником!
   — Мне кажется, — заметила Филис, — что ты слишком много двигаешься, дорогой. Эти «мысли на ходу» тебя не утомили?
   — Нет... Я не задумывался...
   — Тогда ответь: почему председатель подкомитета должен стать изгоем?
   — Потому что бардак имеет давнюю природу и весьма широко распространен. И для того, чтобы сделать работу подкомитета хоть сколько-нибудь эффективной, в него намерены пригласить очень многих персон, большинство из которых весьма известны в нашей стране. А вот работать там придется, постоянно испытывая чувство страха. Почему? Объясню. Когда вы начинаете говорить о монополиях, вы не просто имеете в виду влиятельных людей, которые крутятся вокруг акций. Вы грозите безработицей тысячам — тем, которые полностью находятся во власти монополий. И что в результате? В результате происходит подмена вашей деятельности на совершенно противоположную, а она, плюс ко всему, болезненно сказывается на окружающих... Вот и все!
   — Боже мой! — Филис встала. — Мне кажется, Энди, ты много над этим думал...
   — Да, — согласился Тривейн. — Думал много, но ничего не делал!
   Эндрю тоже встал и, подойдя к столику, погасил в пепельнице сигарету.
   — Откровенно говоря, — продолжал он, — меня удивляет таинственность вокруг всего этого. Обычно о начале работы комиссий и комитетов по расследованию — называй их как хочешь — трубят на каждом перекрестке, ее комментируют всюду, от туалета в сенате до столовой в Белом доме, а уж потом их деятельность благополучно спускают на тормозах. На этот раз все по-другому. Хотел бы я знать почему...
   — Спроси у Фрэнка Болдвина.
   — Этого я как раз и не хочу делать!
   — Но ведь ты стольким обязан ему, Энди! А как ты думаешь, почему он выбрал именно тебя?
   Тривейн подошел к балюстраде и задумчиво посмотрел на залив.
   — Все дело в том, Филис, — ответил он, — что Болдвин знает: у меня есть опыт в таких делах. Я уже общался с ребятами, заключающими договоры от имени правительства, я уже выступал в печати с критикой злоупотреблений и соглашений. Фрэнку это хорошо известно. Но главное, видимо, в том, что он прекрасно знает о той ненависти, которую я испытываю ко всякого рода махинаторам. Они погубили много хороших парней, и одного из них мы с тобой помним... Не так ли, Филис?
   Тривейн повернулся и посмотрел на жену.
   — Сейчас им со мной не справиться. Я боюсь только одного: потерять время...
   — Мне кажется, ты уже все решил, Эндрю... Тривейн закурил вторую сигарету и так и остался стоять, прислонившись к стене, скрестив на груди руки.
   — Да, это так, — проговорил он, пристально глядя на Филис. — Именно поэтому я избегаю Фрэнка...

* * *

   Тривейн вяло ковырял вилкой омлет, совершенно забыв о нем, и слушал сидевшего напротив Франклина Болдвина, с которым он и пришел в эту банковскую столовую.
   — Дело скоро будет окончено, — оживленно говорил старый джентльмен Тривейну, — и ты это хорошо знаешь, Эндрю. Ничто уже не может нам помешать! Мне нужен человек, который смог бы заняться этим делом. Лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. И комиссия придерживается того же мнения!
   — А почему вы так уверены в том, что я справлюсь? — спросил Тривейн. — У меня, например, такой уверенности нет... Сенат только кричит об экономике, и так будет всегда. По крайней мере, до тех пор, пока не отвергнут какой-нибудь блестящий проект или не закроют самолетостроительный завод. Тогда все неожиданно смолкнут!
   — На сей раз все будет по-другому, Эндрю! Поверь, если бы я думал иначе, то никогда бы за это не взялся!
   — Пока это только ваше мнение, Фрэнк, — ответил Тривейн. — Но ведь должно быть и еще кое-что...
   Болдвин снял тяжелые, в стальной оправе очки и положил их рядом с тарелкой. Потом несколько раз моргнул и осторожно помассировал свою патрицианскую переносицу. Невесело усмехнувшись, сказал:
   — Конечно, должно, Эндрю... Твои слова лишний раз убеждают меня в твоей проницательности. Что ж, назовем это наследием двух стариков, чья деятельность, как и деятельность их предков, принесла немало полезного той стране, в которой мы живем. Да, смело можно сказать, что мы много сделали, и награда была более чем достаточной...
   — Боюсь, что не понимаю вас...
   — Конечно, не понимаешь. Видишь ли, с Уильямом Хиллом мы знаем друг друга с детства...
   — С послом Хиллом?
   — Именно... Не стану утомлять тебя рассказами о всей эксцентричности наших отношений, во всяком случае сегодня. Достаточно сказать, что мы не выносим друг друга многие годы. Думаю также, что не я был тому виной... Комиссия по обороне и подкомитет — наша идея. Мы хотим видеть их работающими, и мы достаточно сильны, чтобы уже сейчас обеспечить такую работу. Более того, это должна быть работа, к которой станут относиться с уважением...
   — И чего вы думаете добиться?
   — Правды... Той самой правды, в которую верим и которая только одна и должна существовать! Страна имеет право знать правду, и не беда, если она кого-то заденет: ведь чтобы лечить болезнь, нужно поставить верный диагноз. Не какие-то бессвязные ярлыки, которые навешивают все эти самоуверенные фанатики, не репрессивный надзор, которого требуют недовольные, а правда, Эндрю! Только правда... Это будет нашим даром стране — моим и Билли. Возможно, даже последним...
   Тривейну захотелось встать: старый джентльмен собирался сделать то, о чем он сам столько думал. И, судя по всему, он уже расставил точки над "и".
   — А каким образом комитет сможет сделать то, о чем вы говорите? — спросил он. — Другие ведь тоже пробовали, да только мало что получилось!
   — Надеюсь, Эндрю, что с твоей помощью он будет вне политики и коррупции...
   Болдвин надел очки и взглянул на Тривейна. Взгляд его старческих глаз гипнотизировал Эндрю.
   — Важно, что ты не республиканец и не демократ, не либерал и не консерватор, — продолжал Болдвин. — Обе партии пытались заполучить тебя, но ты отказал обеим. Ты ни в чем не нуждаешься, и тебе нечего терять. Тебе будут верить. А это самое главное... Мы ведь совсем другой тип людей: не признаем компромиссов, идем на конфликт там, где другие отмалчиваются. И нам нужна вера в правду...
   — Но ведь Пентагон и те, кто с ним связан, сами будут контролировать деятельность подкомитета, — возразил Тривейн. — Во всяком случае, так было до сих пор. Кто сможет бороться с этим?
   — Президент!.. Он обещал. Он хороший парень, Эндрю...
   — И надо мною никто не будет стоять?
   — Никто, даже я. Ты будешь принадлежать только самому себе.
   — И я смогу сам подобрать штат? Никого не будут навязывать?
   — Составь мне список тех, кто тебе нужен. Я должен знать этих людей...
   — Я назову их, как только подберу... Думаю, что необходимо наше сотрудничество...
   Последние два вопроса, беспокоившие Тривейна, он изложил в утвердительной форме, заранее зная, какой получит ответ.
   — Это я тебе обещаю, — услышал он то, что надеялся услышать.
   — И все-таки я не хочу заниматься этой работой, Фрэнк!
   — Но ты должен! — заявил Франклин Болдвин.
   — Я уже говорил Филис о том, как вы умеете убеждать, Фрэнк. Именно поэтому я и избегал вас...
   — Никто не может избежать того, что ему предназначено. Рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать... Знаешь, чье это выражение?
   — Похоже на древнееврейское...
   — Нет, но близко. Средиземноморское. Марк Аврелий... Много ты видел банкиров, которые читали Марка Аврелия?
   — Сотни! Правда, все они думают, что это название общественного фонда...

Глава 3

   Стивен Тривейн стоял у роскошной витрины. Ее мягкий свет подчеркивал царящую в магазине атмосферу спокойного и уверенного в себе богатства, к которому стремились все жители Гринвича. Взглянув на манекены в твидовых пиджаках и серых слаксах, Стивен перевел взгляд на себя: поношенные джинсы фирмы «Левис», грязные туфли, пуговица на вельветовой куртке вот-вот отлетит.
   Потом он бросил взгляд на часы и недовольно поморщился. Стрелка приближалась к половине девятого, но сестры с ее подругами все еще не было. Он обещал отвезти их в Барнгет, а в пятнадцать минут десятого уже должен попасть в Кос-Коб, где у него назначено свидание. Придется, видимо, ему опоздать.
   Откровенно говоря, Стивену не очень-то хотелось везти сестру с ее подругами на этот девичник, но не мог же он ей отказать: ведь ей всего семнадцать, и по закону, который сам Стивен находил смешным, она не имеет права вести ночью машину. Вполне понятно, что в качестве шофера она выбрала брата: ему-то уже девятнадцать.
   Да, ему уже девятнадцать. Через три недели начинаются занятия в колледже, и отец предупредил, что на первом курсе сын будет обходиться без машины. Что ж, улыбнулся молодой Тривейн, в колледже машина ему действительно ни к чему: он вовсе не собирается путешествовать...
   Не видя сестры, Стивен пошел к аптеке, чтобы оттуда позвонить девушке, с которой у него было назначено свидание, но тут рядом с ним резко затормозила полицейская машина.
   — Ты Стивен Тривейн? — отрывисто спросил через окно полицейский.
   — Да, сэр! — довольно испуганно ответил Стивен: полицейский разговаривал грубо.
   — Садись в машину!
   — Зачем? Что случилось? Я жду...
   — У тебя есть сестра Памела?
   — Да. Да, есть. Ее-то я и жду...
   — Она не придет. Поверь мне на слово и садись в машину!
   — А в чем дело?
   — Твои старики, парень, сейчас в Нью-Йорке, и мы не смогли с ними связаться. Твоя сестра объяснила нам, где ты ее ждешь, и мы приехали. Мы хотим помочь вам обоим... Садись в машину!
   Ничего другого, как только открыть заднюю дверцу и сесть, не оставалось.
   — А что, — спросил Стивен, — моя сестра попала в аварию? Надеюсь, с ней все в порядке?
   — Можно, конечно, это считать аварией, — ответил сидевший за рулем полицейский.
   Вконец перепуганный, Стивен вцепился руками в переднее сиденье.
   — Пожалуйста, скажите, что случилось?
   — Твоя сестра и ее подружки собрались погулять у Свенсонов в доме для гостей, — стал объяснять патрульный, — в Мэне... Мы узнали об этом час назад, но когда приехали, то обнаружили, что дело гораздо серьезней...
   — Что вы хотите сказать?
   — Только то, что наткнулись на очень серьезный случай, парень... Крепкие наркотики!
   Стивен был потрясен. Он даже не нашелся, что им ответить. Конечно, он знал, что сестра могла при случае покурить марихуану, да и с кем этого не бывает? Но чтобы она перешла на крепкие наркотики? Невероятно!
   — Я вам не верю! — воскликнул он.
   — Сам убедишься, — последовал ответ. У ближайшего угла машина повернула налево. Значит, они едут не к управлению полиции?
   — Разве они не в полиции? — спросил Стивен.
   — Нет, пока их даже не зарегистрировали...
   — Ничего не понимаю!
   — Видишь ли, парень, мы не хотим устраивать из этого целую историю... А если бы их зарегистрировали, мы бы уже ничего не могли сделать... К тому же они все еще у Свенсонов.
   — Мои родители там?
   — Я же сказал тебе, что мы не смогли с ними связаться, — повторил водитель. — Свенсоны, как известно, находятся в Мэне, а твои родители — в городе...
   — Вы сказали, что там были и другие...
   — Да, подруги по школе... Пусть с ними сначала разберутся те, кто за них отвечает, это пойдет на благо каждому. И вообще нужно быть осторожным. Дело в том, парень, что мы нашли два нераспечатанных пакета, стоимостью около двухсот пятидесяти тысяч долларов...

* * *

   Эндрю Тривейн, поддерживая жену под локоть, поднялся по бетонной лестнице к запасному входу в полицейское управление Гринвича. Было условлено заранее, что он войдет в здание именно через этот вход.
   После короткого, вежливого представления чету Тривейнов проводили в кабинет инспектора Фаулера. Стоявший у окна Стивен кинулся им навстречу.
   — Отец! Мама! — воскликнул он. — Тут какая-то чепуха!
   — Успокойся, Стив! — строго остановил его отец.
   — С Пэм все в порядке? — спросила Филис.
   — Да, но их еще держат у Свенсонов. Она ужасно расстроена, они все расстроены из-за этого идиотского недоразумения!
   — Я же просил тебя, Стив! — снова сказал отец. — Успокойся!
   — Я спокоен, папа! Я просто сердит: они ведь даже не знают, что такое нераспечатанный пак и уж тем более — где и как его продать!
   — А ты знаешь? — спокойно поинтересовался инспектор Фаулер.
   — Это мое дело, коп!
   — Еще раз прошу тебя, Стив, — проговорил Тривейн, — возьми себя в руки или замолчи!
   — Нет, папа! Извини, но я не могу! Мальчикам кто-то позвонил и попросил проверить дом для гостей Свенсонов. Звонивший не назвал ни имен, ни причины, ничего! А они...
   — Минуточку, молодой человек! — резко перебил Стива инспектор. — Мы вам не «мальчики», советую выбирать выражения!
   — Он прав, Стив! — поддержал инспектора Тривейн. — Я уверен, что мистер Фаулер объяснит нам, что случилось на самом деле... Значит, был телефонный звонок, мистер Фаулер? Вы мне ничего не говорили.
   — Он ничего и не скажет, отец!
   — Да, мистер Тривейн, не скажу, потому что сам не знаю... В десять минут восьмого позвонили в дежурную часть и сказали, что сегодня вечером в доме для гостей у Свенсонов будут баловаться травкой, что нам следовало бы съездить туда, поскольку речь идет о довольно большом количестве марихуаны... Звонил мужчина с высоким голосом. Он назвал только одно имя — вашей дочери. Естественно, мы поехали и обнаружили, что ваша дочь и ее подруги выкурили за последний час одну сигарету... Понятно, мы не придали этому особого значения. Но вскоре нам позвонили снова, и тот же голос предложил проверить молочные ящики в подъезде отеля. И вот там мы обнаружили два нераспечатанных пакета с героином стоимостью приблизительно в двести пятьдесят тысяч долларов. А это уже кое-что...
   — Впервые в жизни слышу такое надуманное и совершенно нелепое обвинение. Это совершенно неправдоподобно. — Тривейн взглянул на часы. — Мой адвокат будет здесь через полчаса. Уверен, он скажет вам то же самое. Я останусь здесь, а моя жена хочет поехать к Свенсонам. Вы не против?
   — Пожалуйста! — вздохнул полицейский.
   — Вам больше не нужен мой сын? Я хочу, чтобы он отвез жену...
   — Да, конечно, пусть едет.
   — И мы можем забрать домой дочь? — с беспокойством спросила Филис Тривейн. — Они все могут ехать по домам?
   — После того, как будут выполнены некоторые формальности...
   — Не важно. Фил, — сказал Тривейн. — Поезжай к Свенсонам. Я свяжусь с тобой, как только приедет Уолтер! Пожалуйста, не волнуйся.
   — Можно, я тоже останусь, отец? — спросил Стив. — Я могу рассказать Уолтеру...
   — А я хочу, чтобы ты ехал с матерью! Ключи в машине. Все. Стив, поезжайте!
   Они уехали, а Тривейн достал из кармана пачку сигарет и предложил инспектору закурить.
   — Нет, благодарю вас, мистер Тривейн, — отказался инспектор. — В последнее время я перешел на фисташки...
   — Это хорошо... А теперь расскажите, что вы думаете по этому делу. Вы же не верите, что девчонки связаны с героином?
   — Почему вы так решили? Вполне возможно, что именно они являются важным звеном...
   — Если бы вы так думали, то они давно уже были бы здесь. А вы собираетесь контролировать ситуацию весьма странным способом!
   — Да, это так, — согласился Фаулер, усаживаясь за стол. — Вы правы. Я не верю в то, что между героином и девчонками существует какая-то связь. Но ведь я не могу оставить такое дело без внимания! Вообще-то, я не должен был говорить вам...
   — И что вы намерены предпринять?
   — Договориться с вашим адвокатом, хотя, возможно, это вас удивит...
   — Ваше решение лишь подтверждает мои слова.
   — Да... Не думаю, что мы с вами противники, но у меня возникли некоторые проблемы. Ведь мы видели и девчонок и героин, и я не могу игнорировать эти факты. Хотя здесь много неясного, и повесить героин на девчонок, даже не разобравшись как следует, тоже нельзя.
   — Я был бы вынужден подать на вас в суд за ложный арест, а это дорого стоит!
   — Ради Бога, мистер Тривейн, поступайте как вам угодно, только не надо меня пугать. В любом случае девчонки, включая вашу дочь, признались, что курили марихуану, а это само по себе противозаконно. Но с такой мелочью мы возиться не будем. Другое дело — четверть миллиона долларов за нераспечатанный героин! В Гринвиче вряд ли захотят сделать эти двести пятьдесят тысяч предметом общественного обсуждения. Мы не желаем второго Дейриена...
   Тривейн видел, что полицейский с ним откровенен. Дело и вправду сложное, хотя нелогичное до сумасшествия. Ну для чего, спрашивается, кому-то понадобилось обвинить четырех девчонок в том, что они замешаны в историю с героином, да еще на такую огромную сумму? Странно, очень странно...
   Было далеко за полночь, когда Филис Тривейн спустилась к себе в комнату. Ее муж стоял у огромного окна, устремив взгляд на залив, в котором ярко отражалась луна.
   — Девочки в комнате для гостей, — сказала она. — Наверное, проговорят до рассвета... Все ужасно испуганы... Можно, я выпью?
   — Да, конечно, и я тоже.
   Филис подошла к встроенному в стену бару, слева от окна.
   — Что же будет, Эндрю?
   — Фаулер и Уолтер уже подумали об этом. Фаулер, конечно, не сможет скрыть, что в результате анонимного телефонного звонка был найден героин. Ему придется признать это. Но едва ли он станет упоминать имена и где нашли героин: ведь идет следствие. И если даже на него нажмут, он заявит, что не имеет права обвинять невинных. Едва ли девчонки что-то ему расскажут.
   — Ты уже поговорил со Свенсонами?
   — Да... Они в панике. Уолтер как мог их успокоил. А я сказал, что Джин побудет у нас до утра, а потом вернется домой — завтра или послезавтра. И другие тоже поедут домой утром...
   — И что же ты думаешь обо всей этой истории? — Филис передала мужу стакан с виски.
   — Не знаю. Дежурный сержант и Фаулер считают, что тот, кто им позвонил, подкуплен. А дальше можно предполагать что угодно. Похоже, эти люди были хорошо информированы: звонивший совершенно точно указал место...
   — Но зачем?
   — Не знаю... Может, все это на самом деле подстроено против Свенсонов... Четверть миллиона долларов...
   — Но, Энди, — перебила мужа Филис и заговорила, тщательно выбирая слова: — Не забывай, что звонивший в полицию назвал имя Пэм, а не Джин Свенсон!
   — Да, но героин-то оказался в доме Свенсонов!
   — Знаю... Сама видела.
   — А я нет, — задумчиво сказал Тривейн, поднося стакан к губам. — И пока все это догадки. Возможно, прав Уолтер: кто-то погорел при заключении сделки, а тут подвернулись девчонки из богатых семей, — значит, испорченные... Весьма удобные кандидатуры на роль козла отпущения. К тому же великолепная возможность обеспечить алиби...